— Сергей, почему же ты раньше не сказал?
— О, Капитан, я живо представляю себе твои действия. Картина маслом по сыру. Кладбище отверженных за городской чертой. Дуб. Могилки. Промеж них зарылись в лопухах янычары. И тут им на голову падает эдакий желудь, с нечеловеческим криком выхватывает меч, на всех кладенец, и ну устраивать на этом самом кладбище уплотнение народонаселения. Типа никаких изолированных могил. Не фиг роскошествовать! Так, Вальдар, их же там всего две орты. Ты б к утру управился. А потом чуть свет кинулся бы в синее море, держа в руках компас, и поплыл навстречу эскадре, горя праведным гневом, так, что вода в кильватере вскипела бы.
— Убедил. Что там кардинал?
— Не знаю. Он вчера еще отправился о чем-то перетирать с венецианцами. То ли молится, то ли опохмеляется.
— Ладно, действуем по обстановке. Я уже вижу Сфорца. Они высаживаются на берег.
Глава 24
«Хорошо командуй, щедро плати, казни с умом».
Черный, будто обугленный, ворон склонил голову и каркнул с такой безнадежно трагической интонацией, что у телохранителей Великого амира, прошедших за своим господином от Самарканда до стен Константинополя, невольно побежали мурашки по телу. Они видели эту птицу не раз. Везде: и в родных степях, и на заснеженных перевалах Гиндукуша, и в цветущем Гюлистане, и у охваченного пламенем города халифов, Багдада.
Всякий раз, когда он прилетал, стражи шатра безмолвно, точно перед высоким гостем, распахивали полог и склонялись, опуская глаза. Никто не знал, почему так повелось. Всякий, кто стоял в карауле в такие часы, мог поклясться, что кроме обычного карканья из шатра не доносится ни звука. Но также всякий знал историю о том, как один персидский вельможа, не вовремя оказавшийся у обиталища Повелителя Счастливых Созвездий, попытался отмахнуться от пролетающей рядом птицы. Вельможа приехал с посольством и не ведал странного обычая. Но это не остановило Железного Хромца. Он пришел в ярость и велел забить несчастного палками, а потом отсечь голову и бросить останки на прокорм сородичам диковинного чернокрылого гостя.
Видавшие виды стражники с невольным содроганием наблюдали это кровавое пиршество. Они готовы были поклясться, что среди множества налетевших пожирателей мертвечины не было того самого ворона.
Узнав о казни вельможи, посол вознегодовал и потребовал объяснений у Тамерлана. Спустя час все персидское посольство, совсем недавно прибывшее в лагерь Тимура для заключения мира, было казнено, и войска пошли опустошать Персию и возводить новые окровавленные минареты. Так что всякий раз, когда прилетал ворон, стражники спешили впустить его, стараясь даже случайно не встать на его пути.
Тамерлан слушал карканье ворона и точно видел с высоты птичьего полета, как османская конница, преследуя врага, вылетает на широкую поляну и оказывается в западне. Длинные ряды возов, ощетинившиеся остриями алебард, преграждают им путь. Сипаги, смешавшись, пробуют развернуться, но позади их ожидает такая же преграда. Словно мыши, попавшие в кувшин, конники Баязида мечутся по злосчастной поляне, и везде их встречают стрелы, камни, алебарды, копья и что уж совсем непристойно для воина — крестьянские цепы и привязанные к древкам серпы.
Тамерлан сам не знал, как ему удается все это видеть. Он помнил ворона столько же, сколько помнил себя. Из того немногого, что оставил после смерти отец, Повелитель Счастливых Созвездий сохранил только перстень с неизвестным алым камнем, пульсирующим, точно живым, да этого ворона. И хотя Тимур, волею Аллаха, не обладал способностью пророка Сулеймана разуметь язык тварей земных и птиц небесных, он понимал, что тот хотел передать, и словно видел его глазами.
Сейчас амиру представлялось, как вчерашние сербские крестьяне заточенными серпами цепляют головы сипагов, и те летят наземь. Видел поле между возами, залитое кровью, груды мертвых и раненых османов среди бурой травы, коней, мечущихся в ужасе, и торжествующих крестьян. Тамерлан видел, как, склоняя копья, мчит вперед, к шатру Баязида рыцарская конница гяуров, как навстречу им вылетает личная гвардия султана — его агалары. Перемалывая жалкие остатки османского воинства, маршируют стройные ряды наемников, а навстречу им от берега, зажимая в тиски последние свежие орты, бегут сотни вооруженных до зубов франков, а впереди них, рубясь со свирепостью голодного льва, воин в необычайном шлеме, украшенном драконом с человеческим лицом…
А дальше кружащийся ворон показывает корабли у берега, те самые корабли, что несколько дней назад вышли из Константинополя. От их бортов отваливают какие-то небольшие суденышки и перевозят на берег все новые и новые десятки гяуров. «Это измена», — шепчет Баязид, не в силах разжать сведенных яростью зубов. Тамерлан еще наблюдает, как строятся на склоне холма телохранители султана, готовясь дать последний бой. Безнадежный, ибо не по силам горстке храбрецов совершить то, чего не смогла совершить целая армия. Но славной гибелью своей они обязаны дать шанс спастись их несчастному повелителю, доверив жизнь и честь быстроте конских ног.
— Измена! — наконец во все горло закричал Тамерлан, до хруста сжимая кулаки. — Они предали меня!
Стража у входа в шатер опасливо переглянулась. В такой миг Тимур, не слишком заботясь о справедливости, мог велеть казнить первого, кто попадется ему на глаза. Но грозный повелитель сидел, точно в оцепенении, яростно скрипя зубами и сжав руками виски.
— Измена, — шептал он, — измена…
Он умолк, опустился на кошму, тяжело дыша, покрываясь липким холодным потом, а затем взвился, точно укушенный скорпионом, и заорал так, что вздрогнули пасущиеся вдали от лагеря боевые слоны:
— Мануила ко мне!
Телохранители сомкнули щиты и встали железным строем, преграждая наступающим путь к вершине холма. Баталии франкских наемников приближались, метя острием ромба как раз в середину их шеренги. С фланга двигались от моря к султанскому шатру пираты, схлестнувшись в кровопролитной, но короткой схватке с охотницкими ортами. Ни у кого уже не оставалось иллюзий насчет подоспевшей к султану «подмоги».
— Надо спасаться, о великий. — Визирь хлопнул в ладоши, требуя подвести лучших коней из конюшни Баязида. — Должно быть, Аллах прогневался на нас.
Султан, казалось, не слышал. Он стоял неподвижно, глядя в одну точку. Туда, где сейчас сходились в сшибке два строя.
— Надо спасаться, — повторил вельможа.
— Да, — безучастно кивнул Баязид. — Спасайтесь, бегите.
Происходившее на поле боя словно завораживало его. Он не знал, чем прогневил Аллаха, но понимал, что противник обманул, переиграл его.
— Еще можно спастись, — заклинал визирь.
Баязид не обращал внимания. Он видел, как сошлись в таранном ударе копейщики, и дальняя часть вражеского строя начала словно вдавливаться внутрь ромба, раздвигая его. До слуха Баязида донесся боевой клич. Он увидел огромного бородача с двуручным мечом в руках впереди наемников-франков. За ним, как острие копья, прорубаясь сквозь цепи султанских телохранителей, как сквозь кустарник, двигалась горстка воинов. Не больше трех десятков. Но что это были за воины! Казалось, никто не в силах противостоять им. Оружие в их руках разило с неумолимостью кары господней.
— Святой Марк! — орал бородач. — Живьем брать!
Баязид повернулся к визирю:
— Скачите.
— Куда, о повелитель?
— Какая теперь разница? Отсюда. Я остаюсь там, где полегло мое войско.
— Но еще можно…
— Нельзя.
— Святой Марк! — раздавалось все ближе.
— Святой Георгий! — На другом франкском наречии отвечали пришедшие с моря пираты. Их вел другой верзила. Чуть поменьше ростом, но куда более яростный, и, главное, за ним двигалось намного больше войска. Баязид неожиданно для себя улыбнулся: рядом с детиной, горланившим «Святой Георгий!», чрезвычайно ловко работая мечом и щитом, шел давешний гонец. Султан, пожалуй, и сам не мог внятно объяснить, чему радовался в этот момент. Уж конечно, не тому, что позволил обмануть себя какому-то негодяю. Баязид потянул из-за кушака изукрашенный золотом и драгоценными каменьями ятаган.
— Не всякое сражение можно выиграть, — он припомнил последние слова отца, умиравшего в султанском шатре во время битвы при Косовом поле, — но во всяком можно погибнуть с честью.
Тогда Баязиду удалось победить. Сломить непокорных сербов. И первое, что он сделал, отпраздновав победу, — послал задушить своего брата. Чтобы у того и мыслей не возникло претендовать на трон. И вот теперь настал его собственный черед. Круг замкнулся. Баязид огляделся еще раз. Никого из приближенных рядом уже не было. Значит, вот так вот, настал и его черед. И теперь его собственные дети, его сыновья, вцепятся в глотку друг другу голодными шакалами, оспаривая хотя бы остатки добычи предков… Почему же он решил, что Аллах немилостив к нему? Очень даже милостив. Он не даст увидеть крах империи, низость и предательство тех, кто ближе всего стоял у трона.
— Вот он, вот он! — неслось уже отовсюду. Великан, призывавший в помощники святого Марка, что-то выкрикнул, и вокруг султана, выставив перед собой щиты и убрав копья, начали строиться подбежавшие наемники. С другой стороны, навстречу им, также оградившись щитами, двигались воины братства святого Георгия.
— Живым брать! — рявкнул бородач, и приказ этот облетел смыкающийся круг. Баязид не понимал слов военачальника, но видел, что стена щитов все ближе и ближе. Еще немного, и его просто зажмут, как створки раковины ничтожную песчинку. Баязид обвел глазами наполненные торжеством лица окружавших его воинов. «Не в каждом бою можно победить, но в каждом можно погибнуть с честью».
— Иншалла! — закричал султан и с каким-то радостным возбуждением рванулся к пиратам. Те резко выставили щиты. Баязид скользнул вниз, отжимая плечом нижний угол одного из них, и что есть силы рубанул ятаганом по ноге. Его противник взвыл от боли и с размаху вонзил свой меч между лопаток султана.