Услышав слова повелителя, советники зашушукались, но тут голос Тамерлана зазвучал вновь:
— Но это не все. Как сказал я, лишь воля Аллаха надо мной. Но кто-то противится ей, будто камешек, попавший в сапог. Кто-то постоянно мешает идти, мешает двигаться к цели. И этот кто-то совсем рядом. День за днем он предает меня. — Тамерлан медленно обвел взглядом замерший круг. — Это один из вас. — Он вытянул вперед палец, украшенный перстнем с алым пульсирующим камнем, и начал поочередно указывать им на советников и военачальников. — Кто же это?
Он остановился, не договорив фразу, камень в перстне вспыхнул ярким, запечатанным внутрь пламенем.
— Это ты, Хасан Галаади.
Когда Кристоф де Буасьер покидал Флоренцию, дамы рыдали, а отцы семейств, уже чересчур старые, чтобы отправляться в поход, но зато имевшие дочерей на выданье, с печалью глядели ему вслед. Какая замечательная партия уносится вдаль на гнедом андалузском жеребце. Французское де Буасьер у флорентийцев моментально приобрело форму Буаносэро, и потому теперь стоило кому-нибудь поприветствовать соседа «Буаносэро, синьор», как на ум приходил улыбчивый северянин с глазами цвета разнотравного меда, умеющий видеть и изображать все вокруг, как не дано было никому из снискавших прежде славу художников. Когда всадники проезжали по мощеной улице к воротам, Камдил не раз ловил на себе полные негодования взгляды. Еще бы. Как мог он ради каких-то воинских забав увозить из прекрасной Флоренции такое сокровище.
Сейчас де Буасьер галопом мчался к шатру Баязида, и вода ручьем стекала с него.
— Эй-эй! Что случилось, парень? — бросился наперерез ему Муцио Аттендоло.
Любой бургундец понимает савояра. Любой савояр понимает пьемонтца. Любой пьемонтец находит общий язык с генуэзцем, а тот, в свою очередь, с флорентийцем. Но за столь короткое время бургундцу не по силам освоить сладкозвучное наречие земляков Петрарки. Тем более что Сфорца и вообще был уроженцем Романьи. И все же общий смысл вопроса был понятен.
— Измена! — не останавливаясь, закричал Кристоф, давая шенкелей лошади.
— Измена? — Джиакомо помрачнел и, сжимая пальцы на рукояти меча, начал пристально рассматривать стены и башни стоявшей у берега крепости. Еще совсем недавно несколько кораблей высадили там, в гавани, отряд под командованием его закадычного друга, прозванного Браччо. Чтобы враг не спохватился слишком рано, все люди Браччо вырядились в доспехи тартарейцев и османов, снятые с убитых людей Тамерлана. Так что помешать Браччо выбраться на берег турки бы точно не успели. А уж когда тот на берегу, остановить его было совсем не просто.
— Что же за измена?
Сфорца огляделся. Ну конечно, как он сразу не подумал: на поле обоза нет, значит, весь он в крепости. А уж там, поди, есть чем поживиться. Османы золото любят. Вон его сколько с трупов сейчас поснимали. А в обозе и казна, и султанские драгоценности. И другое барахлишко, которое Баязид из Сербии прихватил.
Неужели Браччо решил все оставить себе? Нет, безумие. Из крепости ему с обозом не выскользнуть.
— Если, конечно… — Сфорца повернулся к морю, где красовались стоявшие на якоре корабли эскадры, — если только он не договорился с адмиралом.
Джиакомо оглянулся, ища взглядом своего оруженосца.
— Эй, — подозвал он парня, — собери наших людей, и как можно быстрее!
— Что им сказать, если они спросят зачем?
— Скажи, что это мой приказ. Горе тому, кто ослушается.
Между тем Кристоф де Буасьер домчал до вершины холма и спрыгнул наземь около мессира рыцаря, его соратника и гиганта в алой котте с золотым драконом на груди.
— Отправляться нужно сейчас же, — воскликнул Камдель.
— Если он решил казнить дервиша, то мы уже не успеваем, — возражал гигант с двуручным мечом.
— Монсеньор! — закричал оруженосец. — У нас беда!
— Что еще?
— Гедике Михельс поднял мятеж. Адмирал Вигбольд и кардинал Косса взяты в плен и заперты в кормовой надстройке флагманской каракки. Мне удалось вырваться и прыгнуть за борт.
— Что, прямо в кольчуге?
— Мы, Буасьеры, с детских лет учимся плавать в кольчуге, а здесь полегче, чем в горной реке.
— Проклятие! — рявкнул бородач с двуручником. — Что нужно этому недобитому мерзавцу?
— Насколько я смог понять, он сговорился с кондотьером по прозвищу Браччо. Они хотят загрузить в трюмы захваченное в городе золото и уйти в море.
— Вот же ж, блин горелый! — выругался Рейнар. — Шо это мафиозный контингент себе позволяет? Капитан, самое время навестить новоиспеченного адмирала Михельса и на лбу у него, шо на скрижали, вырубить десяток чисто конкретных понятий хорошего тона.
Глава 25
«Только промахнувшись, понимаешь, как попал».
Груженые лодки одна за другой приближались к флагманской каракке. Матросы споро, но без спешки, поднимали наверх тюки, сундуки и бочонки.
— Перегружают добычу на «Святого Климента», — разглядывая из-под руки «морской пейзаж», проговорил Мишель Дюнуар. Импровизированный военный совет, собранный здесь же, в опустевшем шатре Баязида, обсуждал дальнейшие планы. Стефан Лазоревич, Жижка, Джиакомо Сфорца и, конечно же, посланцы его святейшего величества с негодованием наблюдали, как стремятся улизнуть с добычей недавние собратья по оружию. Само по себе их предательство было неприятным открытием для победителей, но похищение большей части добычи грозило обернуть победу в катастрофу. Внизу, у подножия холма, разглядывая стоящие на рейде корабли, расположились и воины железных баталий Яна Жижки и сорвиголовы кондотьеры Муцио Аттендоло. Не то чтобы в этом бою они сражались лишь в предвкушении богатой добычи. Но расстаться с ней, да еще так нелепо, никто из проливавших сегодня кровь на поле боя был никоим образом не готов.
— Браччо опыта не занимать, — заметил Сфорца, — идти на штурм крепости, а уж тем паче осаждать ее, бессмысленно. Он не станет удерживать эти стены долее, чем будет нужно для погрузки добычи на корабли, а потом — ищи ветра в поле.
— Мир не так велик, как думает этот проходимец, — сжал кулаки Ян Жижка. — Улизнуть с такими сокровищами будет не просто.
— Погоди, — одернул его Дюнуар. — Мы пока не рассматриваем вариант ловли этих прохвостов по морям и океанам.
— Но сейчас в море их не догнать. У них корабли. Гедике Михельс — опытный моряк. Так что, даже если мы раздобудем здесь какие-нибудь лодки, взять корабли на абордаж вряд ли удастся.
— Это верно, — подтвердил Вальтерэ Камдель. — Только людей потопим. Тем более что на борту «Святого Климента» наши заложники.
— Капитан, — покосился на него Лис, — ты говоришь так, будто у тебя уже есть план, как нарезать полдюжины тузов из шестерки.
— Скорее, из джокеров, Рейнар.
Мишель Дюнуар поглядел на него с интересом:
— У тебя что, действительно есть план?
— Возможно, — продолжая следить за погрузочно-разгрузочными работами, кивнул Вальдар.
— Возможно или точно? Ты же сам понимаешь, как нам сейчас нужны и корабли и эта чертова добыча.
— Понимаю. Синьор Джиакомо, как вы полагаете, что станет делать Браччо, если мы пойдем на штурм города?
— Это не выход, монсеньор Вольтарэ. Я уже сказал: он будет оборонять его лишь до той поры, пока люди не погрузят добычу на корабли, а затем сдаст крепость и уйдет в море.
— Вот и я так думаю, — улыбнулся Камдил. — Правда ведь, Браччо не из тех людей, которые без особой нужны оставят кому-либо свой кошелек? Даже если совсем недавно этот кошелек был чужим.
Широкое лицо Муцио Аттендоло расплылось в улыбке.
— Это верно.
— А значит, выйдет в море не раньше, чем все погрузит.
— Так и есть, — заверил Сфорца.
— Обоз большой. Перегрузить все на борт корабля, тем более одного корабля, до заката невозможно.
— Можете не сомневаться. Он будет работать и ночью.
— Очень на это надеюсь. И можно надеяться, каракка до рассвета не выйдет в открытое море. Иначе слишком высок шанс столкнуться с одним из кораблей, стоящих на рейде.
— А значит… — улыбнулся Дюнуар, догадываясь, к чему клонит его старый друг.
— Конечно. Сыграем в Али-Бабу. Вполне может получиться. Особенно если Джиакомо с Яном и его высочеством будут громко стучаться в ворота.
Огромный стадион пустовал. На трибунах его, конфузливо оглядываясь по сторонам, кое-где сидели горожане, но было видно, что и они, дай волю, со всех ног устремятся прочь от любимого константинопольцами ипподрома. Но волю им не давали. В проходах у всех ворот стояли вооруженные татары.
В императорской ложе, которую столько веков подряд занимали правители Великой державы, в окружении ближней свиты и отборных лучников, хмуро стоял Тамерлан, глядя на поле для скачек, где, раздувая ноздри и прядая ушами, рвались с поводьев коноводов четыре вороных жеребца, диких, необъезженных, лишь недавно доставленных из Персии.
— Я велел глашатаям созвать народ, — размыкая плотно сжатые губы, негромко проговорил Великий амир.
— Ваше повеление было исполнено, о Владыка Счастливых Созвездий. Весь день вчерашний, от заката и до заката, и нынешний день глашатаи на улицах оповещали чернь и знать о предстоящей казни.
— И что же? Вот это? — Тамерлан обвел рукой пустые трибуны. — Все, кто услышал?
— Прочие не пришли. — Советник Тимура едва заметно отстранился, чтобы не попасть под тяжелую руку правителя, ежели затишье вдруг сменится бурей. — Не хотят идти.
— Разве я интересовался их желаниями? Они что же, принимают меня за городского жонглера, которому всякий зевака хочет — бросит монетку, а нет — мимо пройдет? — Великий амир хлопнул в ладоши, подзывая начальника стражи: — Разошли отряды по улицам, идущим от ворот ипподрома. Пусть заходят в каждый дом и гонят сюда всех, кого найдут. Пусть гонят всех: прохожих, бродяг, торговцев и покупателей с рынков. Сердце мое наполняется досадой, когда я вижу столь дерзостное непокорство, и с каждой минутой досада возрастает. Пусть твои люди поторопятся. Ибо последних из воинов я посажу меж зрителей.