ого патрона.
— Ну что же. Аллах да поможет вам.
— И тебе не хворать.
— …И минуло с тех пор много лет, — продолжал рассказ посаженный на цепь разбойник. — И отец уже состарился, и когда почувствовал, что смерть уже нагоняет его, призвал меня, чтобы рассказать эту историю.
Когда был он молод и силен, вместе с другими молодыми воинами его рода промышлял старинным ремеслом, которым жили многие — брал дань с проходящих караванов. Тот же, кто отказывался платить за безопасный проход по горным тропам, терял все: и жизнь, и богатство. Быть может, ты, дервиш, осудишь его, да и меня с ним, однако так принято в горах, именуемых Крыша Мира. Народ мой испокон веков жил этим. Первейшим среди нас был один храбрец из народа барласов. Его звали Таргай, и не было никого в округе ловчее и храбрее его. Таргай возглавил отряд, в котором был и мой отец, и первое время под его началом эти удальцы не знали беды.
Но однажды Таргай захватил караван, очень богатый караван. Но самым прекрасным сокровищем, которое попало в его руки, была прелестная гурия, дочь хана Бугай-Теймура. Хан Бугай происходил из Чингизова рода, и потому и он сам, и вся родня его в неисчислимом множестве принялись ловить отряд Таргая, дабы казнить его лютой смертью. Но Таргай был ловок и раз за разом избегал западни.
И все же, ускользая, он оказывался все дальше и дальше от родных мест. И однажды тропа завела беглецов в такие земли, о которых не слыхивал прежде никто из его воинов. Местные жители не советовали идти далее в пустыню, именуемую Аль-Ахкаф. Они предупреждали, что лишь самые храбрые караванщики осмеливаются вступать в нее, ибо, по слухам, там расположен вход в царство шайтана.
Правда, некоторым храбрецам удавалось пройти Аль-Ахкаф от начала до конца, и не просто дойти живыми, но и обнаружить многие богатства. Именно это и влекло многих смельчаков в знойные пески Аль-Ахкафа. Но немногие выходили из них, и никто не мог более отыскать следов исчезнувших караванов, ибо пустыня та подобна морю, и барханы, точно штормовые волны, перекатываются по глади ее.
Местные жители, селившиеся на самом краю этого песчаного моря, отказались дать проводников.
Но Таргай был храбр, очень храбр, и решил, что именно здесь он сможет оторваться от преследования и навсегда избавиться от ханских ищеек. Он взял еды и питья и устремился туда, куда вело его солнце — к закату. Все шло хорошо, если только путь в такой пустыне может быть хорош, покуда Таргай и его люди не отыскали среди пустыни мертвый караван. Там было много золота, много пряностей. Никогда еще столь богатая добыча не доставалась Таргаю столь малой ценой. Но мой отец заметил одну странность и сказал о ней предводителю: он увидел, что караван шел совсем не на запад, а на север.
— Так, значит, там есть оазис, — возликовал Таргай. — Караванщик знал, куда идет, но песчаная буря не дала ему достигнуть цели.
Он велел изменить направление движения, и отряд шел еще два дня, выбиваясь из сил, пока не увидел впереди башни.
— Это был мираж? — предположил Хасан.
— Это было похоже на мираж, — на ухо дервишу прокричал узник. — Это был мираж миража.
— Я не понимаю твоих слов, Али, сын Аллаэддина.
— Когда ты приближаешься к миражу, он отдаляется или исчезает вовсе. По словам отца, эти башни не отдалялись. Вскоре уже был виден прекрасный город, равного которому ни Таргаю, ни Аллаэддину, никому из воинов не доводилось видеть. Но вскоре стало понятно, что и стены, и городские башни лишь обман — зыбкое марево! Но ветер разбивался о них, и песок обтекал, точно они были из камня. Мой отец стал уговаривать Таргая повернуть, ибо ничего хорошего нельзя ожидать оттого, чего не может быть, но что есть. Таргай лишь отмахнулся. Он поклялся, что заночует в этом городе. Отец сказал, что не последует за ним, и остался у крепостных ворот. Все же остальные пошли за предводителем. И как только последний всадник въехал в распахнутые ворота, те захлопнулись за ними. И в этот момент отец увидел, что города больше нет, и лишь на месте башен, угрожающе вращаясь, стояли неподвижно черные песчаные смерчи.
А его товарищи как ни в чем не бывало ехали вперед, осматривались, иногда спешивались, куда-то заходили. Вернее, им казалось, что они куда-то заходят. Аллаэддину, мир праху его, было страшно видеть, как его друзья подкидывают в руках пригоршни песка, точно это золотые монеты, как восхищаются невидимой добычей. Он слышал их восхищенные речи и сам звал соратников, но его слова не доносились до слуха пленников небывалого миража.
Аллаэддин с ужасом видел, как они поили коней песком, и кони пили, как ели песок и просили еще и еще. Он не знал, как помочь друзьям, и взывал к Аллаху о милости. Когда ж на пустыню опустилась ночь, все легли спать, и Таргай лег. Но вдруг глубоко за полночь отец увидел, что тот встает и идет куда-то. Идет, будто слышит зов неведомый, не слышный больше никому. Он шел, не открывая глаз, а потом остановился и начал разгребать песок. Он делал это долго, но с таким упорством, будто точно знал, что должен копать именно в том месте. Там, в песке, он откопал камень, большущий камень. Одному человеку не под силу поднять его. Но Таргай поднатужился и чуть приподнял. Совсем чуть-чуть. А дальше камень, такой, что не под силу вытащить и четырем аскерам, неожиданно взмыл в небо, подобно встревоженному жаворонку, и рухнул в стороне. А из-под земли вырвалась струя воды, кипящей, ибо над ней поднимался пар, но не обжигающей, ибо, когда она с ног до головы окатила Таргая, тот лишь отряхнулся, и пар сам собою сгустился, и мой отец увидел джинна. Таргай распахнул глаза, отскочил, выхватывая меч, но джинн заговорил с ним громовым, словно трубный рев, голосом, от которого и мертвые проснулись бы, но спутники моего отца продолжали спать. И джинн сказал ему:
— Спрячь оружие, воин, ибо оно для меня не опасней дуновения ветра. Я повелитель земли Ад, шахиншах джиннов, поднявшийся надо всеми и дерзнувший оспаривать у Аллаха власть над земной твердью. И тогда создатель мира пригрозил заменить народ наш другим народом, и мы восстали, не зная удержу в силе и мощи своей. Длань Аллаха покарала цветущее царство: наслала засуху, ветры шумящие и ветры шуршащие, и затем был наслан вихрь, и в нем мучительное наказание, ибо губит он все живое и всякую вещь, и всякий плод и злак. Семь ночей и восемь дней бушевали ветры, шумные и буйные, покуда не стерли, не обратили в серый прах державу мою, не обернули сады пустыней и орошенные пашни безжизненным песком. Но мне удалось спастись в этом колодце, и в нем пребываю я до срока, до освобождения.
— И вот теперь ты свободен… — начал было Таргай.
— Нет, — сказал шахиншах джиннов. — Не свободен я. Ибо башни, что видишь ты, на деле — ужасные смерчи из песка и воды. И они погубят меня, если я лишь попытаюсь вырваться отсюда. Ты выпустил меня из мерзкого колодца, и я благодарен тебе уже за это. Никто прежде не дерзал войти в мой город. Я благодарен тебе за то, что ты отвалил камень. Подари же мне еще одну малость, и я исполню твои заветные желания.
— Чего же ты хочешь, шахиншах?
— Я могу запереть ворота крепости, и вы умрете медленной смертью, как прежде умирали в пустыне караванщики. Я буду каплю за каплей выпивать вашу жизненную силу, это будет слабеющая жизнь, которая позволит мне лишь существовать, не угасая. Но я могу предложить тебе выгодную сделку. Подари мне воинов своих. Даю тебе клятву, ты и род твой возвыситесь. Ты не будешь знать поражений, никогда не вспомнишь о бедности и, по воле моей, вместе с красавицей женой выберешься отсюда как ни в чем не бывало.
— Но я и она останемся живы? — переспросил он.
— Присягаю на том святым именем творца изначального.
— Тогда я дарю тебе их.
Али, сын Аллаэддина, снова закашлялся, сплюнул на гнилую солому и ожесточенно заскрипел зубами, почувствовав во рту вкус крови.
— Отец рассказывал, что произошло дальше, и у меня нет причин не верить. Он зарылся в песок, моля Аллаха о спасении, и лишь это сохранило ему жизнь. Аллаэддин видел своих боевых товарищей, заснувших после сытной трапезы. Джинн встал между ними, протянул руки, и отцу показалось, что этих рук целая дюжина. Люди Таргая, а все они были силачи, крепкие, как горные барсы, и выносливые, как бактрианы, вдруг стали быстро, на глазах, усыхать и стариться. Вокруг сделалось так светло, будто наступил день. Мой отец видел лица товарищей. За мгновение те превратились в дряхлых старцев, а затем и вовсе в человеческие остовы. Но коршун не успел бы хлопнуть крыльями, как сами эти остовы обратились в прах, и ветер смешал его с песком.
Исполненный ужаса, мой отец призывал имя Аллаха и пророков его. Он видел, как джинн, поначалу похожий на дымку, обрел зримую плоть. Шахиншах преждерожденных захохотал, вскинул руки, и те превратились в крылья. Он сгреб в охапку Таргая и его драгоценную пленницу… О том, что было дальше, мой отец не говорил. Однако, спустя положенный срок, красавица жена Таргая, благополучно вернувшегося в родные земли и уже ставшего амиром, разрешилась от бремени крепким мальчиком, которого в память деда назвали Тимур.
Никому неведомо, кто был отцом его: джинн или человек, или же оба вместе. Однако же, как рассказывают, когда мальчик родился, в его левом кулаке была зажата капелька крови. Она не высохла, как любая другая капелька, а окаменела. И в этом камне заключен живой огонь.
Али, сын Аллаэддина, поманил Хасана к себе.
— Клянусь тебе великим камнем Мекки, это кровь джинна.
— Да, я видел этот камень, — пробормотал дервиш. — Он заключен в кольцо, которое Тамерлан всегда носит на указующем персте левой руки.
Хасан вспомнил, как вспыхнул пламень в золотом перстне на пальце амира.
— Значит, кровь джинна. Шахиншаха джиннов. — Хасан помолчал. — То есть Иблиса, иначе говоря, шайтана.
— Тише, не призывай того, кто и без того всегда рядом. — Али, сын Аллаэддина, махнул руками, и цепи его зазвенели. — Мой отец слышал, что сказал владыка джиннов на прощание Таргаю: «Пока ты будешь служить мне, вот этой кровью присягаю, стану тебе помощником во всех делах твоих. Но помни, всегда помни, какое вино пьянит меня и дарует силы. Покуда ты и потомки твои будут приносить мне жертву этим вином, и сам я, и воинство мое станем защищать вас. Но только отступись, и еда на языке твоем обратится в скорпионов, источающих яд. И убьет отступника, даже и в тринадцатом поколении».