— Знаменитый математик. Ты знаком с ним лично? Можешь устроить мне встречу?
— Я несколько раз встречал его на заседаниях Папской академии. В общем, могу попытаться.
— Буду тебе очень признателен. Джорджо, для меня это вопрос жизни и смерти.
— Охотно верю. Ты был очень привязан к своему отцу. Конечно, то, что он вот так исчез… внезапно…
Филипп опустил голову.
— Прости, не хотел навевать тебе грустные воспоминания.
— Не извиняйся. Я считаю, что исчезновение моего отца десять лет назад было его сознательным выбором. Предложенная им гипотеза толкования Книги Бытия в антропологическом ключе вызвала бурную критику, его репутация ученого была поставлена под сомнение. Он оказался в осаде и отправился в пустыню, чтобы найти решающие доказательства, а может, хотел остаться наедине с собой. Пустыня как горнило: выжигает все наносное, оставляя только истинную сущность человека.
— А теперь твой отец посылает тебе знаки?
— Да.
— Может, он хочет сообщить о результатах своих исследований?
— Может быть. Или пытается передать мне свои знания и еще дальше углубиться в пустыню. Я его хорошо знаю, и такое предположение кажется мне наиболее вероятным.
— Где ты остановился?
— На Авентинском холме, в пансионе «Диана».
— Тихое, спокойное местечко, если я не ошибаюсь. Я позвоню тебе туда, как только договорюсь о встрече с падре Бони.
— Буду тебе очень признателен.
— Ну… — сказал Ливерани, — боюсь, мне нужно идти. Кто еще позаботится о моей жене?
— Джорджо?
— Да?
— Как ты думаешь, почему они не хотят, чтобы я встречался с падре Антонелли?
— Не знаю. Но не обязательно для этого есть какая-то причина. Говорят, в последнее время он вел себя очень странно… Но может, все дело в болезни. — Он взглянул на часы. — Мне, правда, пора идти, извини. Я хотел бы посидеть с тобой подольше. Если задержишься тут на несколько дней, надеюсь, мы еще увидимся. Можем сходить куда-нибудь поужинать вместе… Знаешь, я так рад тебя встретить… И еще… И еще мне стало немного грустно. Ты напомнил мне о наших юношеских мечтах, о наших смелых прожектах. И кем я стал? По восемь часов в сутки сижу за письменным столом. Каждый божий день. Рождество в горах, август на море. Каждый год. Каждый божий год.
— Но у тебя такая замечательная семья.
— Да, — сказал Джорджо Ливерани. — У меня замечательная семья.
Он встал и быстрым шагом направился к остановке трамвая.
Свинцовое небо с рваными, стремительно бегущими облаками нависало над великой площадью, сотворенной Бернини, над бледностью пустынной колоннады и одиноким шпилем, прямым и стойким, словно перст Божий. Яростные порывы ветра мешали дождевые потоки со струями фонтана, волновали пленку воды, покрывшую базальтовую мостовую, похожую на бурное адское море. При каждой вспышке молнии черное зеркало площади отражало этот внезапный огонь, очертания купола четко выделялись в ночи и оживали безмолвные статуи, венчавшие портик.
Черный автомобиль проехал через стену Льва IV и остановился у ворот Сан-Дамазо. Из караульной будки под проливной дождь вышел папский гвардеец, оглядел машину, обошел вокруг, мимо неустанно работавших дворников, мимо водителя, и остановился у пассажирской двери, чтобы рассмотреть человека на заднем сиденье — мужчину лет пятидесяти в надвинутой на глаза шляпе. Гвардеец сделал водителю знак, и большой черный автомобиль въехал во двор, где уже ждал встречающий в длинном плаще, укрывавшийся от дождя под зонтом.
Он подошел поближе, как только водитель отправился открывать заднюю дверь, и выставил руку с зонтом, чтобы гость не промок.
— Спасибо, что приехали, — сказал он. — Я падре Хоган. Прошу вас, я покажу дорогу.
Человек слегка кивнул, поднял повыше воротник пальто и последовал за своим провожатым по направлению к огромной бронзовой скульптуре в виде шишки, блестевшей, словно бриллиант. Войдя в Апостольский дворец, они повернули налево, потом снова вышли под открытое небо, в сад, и двинулись к зданию Ватиканской обсерватории, освещенный купол которой высился среди качавшихся от ветра деревьев.
Они поднялись по лестнице на верхний этаж обсерватории. В центре помещения, под самым сводом, стоял огромный телескоп, нацеленный в небо, хотя за плотной пеленой облаков не было видно ни единой звезды. На скамейке сидел пожилой священник и что-то писал в блокноте. Падре Хоган обратился к гостю:
— Разрешите представить вам падре Бони, моего непосредственного начальника.
Они пожали друг другу руки и направились к некому сложному устройству, из которого доносился отчетливый звук. Человек снял пальто, шляпу и прислушался.
— Оно, синьор Маркони, — кивнул падре Бони.
Гульельмо Маркони подошел к пустой скамейке, стоявшей перед аппаратом, и сел, потом надел наушники, воткнул штепсель и закрыл глаза. Пальцы обеих рук он прижимал к вискам, словно сберегая охватившую его лихорадочную сосредоточенность. Он долго сидел неподвижно и слушал, потом снял наушники. Падре Бони подошел к нему, глядя вопросительно и тревожно.
— Что это может быть или… кто?
Ученый поднес руку ко лбу, будто искал там подходящий ответ, потом тряхнул головой:
— Этот звук не может исходить ни из одного известного нам источника.
— Что вы имеете в виду?
— На Земле нет передатчика, способного отправить такой сигнал.
Падре Хоган в замешательстве перевел взгляд на телескоп.
— Вы ведь не хотите сказать, что звук может исходить… оттуда?
— Именно это он и говорит, — подтвердил падре Бони. — Разве не так?
Маркони слушал еще несколько часов, время от времени поглядывая на хронометр, стоявший на столе.
— Непонятно, — повторял он то и дело. Потом вдруг поднялся со скамейки, будто в голове его внезапно возникла идея, и подошел к священнику. — Падре Бони, вы один из самых блестящих математиков современности, и я прошу вас построить для меня график, на котором пересеклись бы две траектории, парабола и эллипс, и точка пересечения двух скоростей — трансляции по параболе и скорости вращения по эллипсу — была бы неизвестна…
— Это можно сделать, — сказал падре Бони, — если у нас будет хотя бы часть данных касательно параболы… Но объясните…
— Видите ли, сигнал носит прерывистый характер, но интервалы между передачами постепенно сокращаются, хотя и незначительно. Я спрашиваю себя, зависит ли это от «воли» отправителя или от внешних условий.
— От внешних условий?
— Именно. Мне кажется, существует вероятность, что источник сигнала, который я вроде бы обнаружил, в действительности является простым повторителем, которому нужен сигнал из другого источника, расположенного на громадном расстоянии, но приближающегося по параболе, это объяснило бы сокращение интервалов между сигналами. С другой стороны, каждый раз, как предполагаемый повторитель посылает нам сигнал, он делает это из разных точек, расположенных на эллипсе, по которому проходит гораздо медленнее, чем сигнал, перемещающийся со скоростью света. Решение этой математической системы позволило бы мне установить, действительно ли существует другой источник и на каком расстоянии он двигается.
— Можно попробовать, — ответил падре Бони.
— Хорошо, — кивнул Маркони. — Хорошо.
И снова стал слушать. Разбирая сигнал, ученый нервным почерком записывал на бумаге последовательность данных, которые отец Бони переносил на большой белый лист, лежавший на его столе рядом с радиоаппаратом. Время от времени оба отрывались от своих записей и пристально смотрели друг другу в глаза, словно ища непосредственного, более точного способа передачи мыслей. Они продолжали работать долгие часы, а гроза на улице тем временем стихала, среди всклокоченных туч открывались широкие просветы.
Главный колокол собора пробил пять раз, и тогда падре Бони встал и отправился к телескопу, приложил глаз к окуляру и увидел в пространстве яркую трепещущую точку, которой не было ни на одной космической карте.
— О Боже… — сказал он. — Боже мой, что это?
Маркони подошел к нему и тоже посмотрел в окуляр.
— Сигнал идет оттуда, — пробормотал он. — В этом нет сомнений. Возможно, это повторитель. — Потом он вздрогнул. — Погас. Посмотрите. Погас, но продолжает передавать.
Он снова сел к радиопередатчику и принялся лихорадочно записывать.
На рассвете в руках у них был лист бумаги, заполненный сложными расчетами, и начерченный карандашом график. Оторвав глаза от стола, они переглянулись, словно вдруг все поняли.
Заговорил Маркони:
— Этот объект находится примерно в полумиллионе километров над Северным полушарием и вращается со скоростью земного вращения, но, возможно, это только повторитель.
— Да, — согласился падре Бони, — настоящий источник сигнала, кажется, совпадает с одной из точек созвездия Скорпиона и приближается по параболе с угрожающей скоростью и постоянным ускорением.
К ним подошел падре Хоган.
— Вы считаете, что какой-то аппарат передает оттуда послание… разумное послание?
— Именно так я и думаю, — кивнул Маркони.
— Но что это за послание? И кто его передает?
Ученый покачал головой, струйка пота, стекавшая по его виску, и взъерошенная прядь волос на лбу были единственными свидетельствами бессонной ночи.
— Он выражен в двоичной системе, но мне не удается его расшифровать… Это код. Видите вон там символ, повторяющийся через каждые три последовательности знаков? Вероятно, это ключ… Ключ, которого у меня нет. — Он загадочно посмотрел на падре Бони. — Но быть может, вы сумеете отыскать этот ключ.
Падре Бони молча опустил глаза.
Дверь Ватиканской обсерватории открылась, и две фигуры быстрым шагом прошли через сад, мимо душистых вековых кедров, с которых капала дождевая вода. Ночное небо бледнело.
— Вы дадите знать папе? — спросил Маркони на пустынной площади.
— Да, конечно, — сказал падре Хоган. — Но прежде нужно завершить расчеты. На это понадобится время. И еще неизвестно, достигнем ли мы результата. Спасибо, синьор Маркони, вы оказали нам неоценимую помощь, но мы просим вас сохранять в строжайшей тайне то, что вы видели и слышали сегодня ночью.