Мужик замолчал, и Жека повернул голову. Мужик встретил настороженный Жекин взгляд и усмехнулся. Печкинские его усы топорщились, галстук лез из-под серого мешковатого пиджака. А глаза — глаза были необычные, светились они каким-то тусклым и ни на что не похожим светом.
— Считается, — продолжал непонятный Жекин собеседник, — что если как-то умудриться и отчебучить там, в прошлом, что-то совсем уж серьёзное, то и это главных исторических и прочих путей не поменяет — нет, не поменяет. Но это так, теория… Вас же там, я так понимаю, подобрали с таким расчётом, что ядерную бомбу в домашних условиях никто, даже если вдруг взбредёт ему в голову, не соберёт. А?
Его мохнатая бровь изогнулась, потом медленно вернулась в исходное положение.
— Наверное, — ответил Жека с лёгким недоумением: спрашивает какую-то бредятину.
Мужик ему кого-то напоминал, то ли малоизвестного актёра, то ли подзабытого знакомого — но это, видимо, не имело значения.
— Вот, — продолжал мужик. — И ещё: можешь там болтать что угодно, на другой день об этом никто ничего и не вспомнит, так оно работает, проверено.
Статуи хмуро слушали из тумана этот странный разговор.
— Ну и зачем тогда… — начал Жека, но мужик нетерпеливо отмахнулся:
— Не, не, об этом некогда — тебе уже пора. Вам, таким, в этих туманах долго торчать нельзя.
Жека не совсем понял, каким это — таким, но глаза усатого светились озабоченностью, и переспрашивать Жека не стал.
— Вернёшься — ещё поговорим. А на первый раз задача твоя такая… — Мужик приблизил к Жеке усатое лицо, на Жеку ещё больше пахнуло туманной сыростью и рекой. — Не дай Баранову разрушить его семью. Запомнил?
— Какому ещё барану? — недослышал Жека. Туманы всё-таки не ушли из его головы полностью, соображал он плоховато.
— Да не барану, — торопливо объяснил усатый. — А Геннадию Баранову. Хотя в некотором смысле… Ну, ладно.
Пребывая в некотором смятении, Жека что-то промямлил.
Усатый с сомнением нахмурился.
— Геннадий Баранов, — повторил он. — Будем считать, что запомнил.
Тут же нетерпеливо шевельнул плечом, хлопнул ладонью о ладонь:
— Тогда отправляем!
Жека в недоумении заозирался, и усатый заозирался вместе с ним. Но тот озирался не просто так — он там, в окружающем тумане, что-то высматривал. И, кажется, высмотрел.
— Эй, — взмахнул он коротко рукой, — а ну, иди-ка сюда!
Жека смотрел во все глаза, но убей бог — там, среди туманов, никого не было.
И тут в скульптурной группе из трёх бетонных пионеров случилось движение. Стоящий слева барабанщик опустил руки с барабанными палочками, и голова его повернулась на звук.
Шея пионера вытянулась, он как будто принюхивался. Потом серая фигура отделилась от остальных и спрыгнула с площадки, бетонные ноги глухо шмякнули о землю. Пионер бодро побежал к усатому с Жекой, и сухие ветки трещали под его тяжёлой поступью.
«Господи, это что, люди? — подивился про себя Жека. — Живые скульптуры, как летом в парках?»
Но нет: на руке фигуры, у локтя, из-под прохудившегося бетонного монолита торчала тонкая гнутая арматура. На груди к серому телу рельефно прирос пионерский галстук, а шорты в неподвижных складках гладко переходили в толстые ноги. Если фигура и была живой, то жизнь эта было определённо не органической.
Статуя остановилась в двух шагах от людей. Ростом пионер оказался повыше усатого и Жеки как раз на свою бетонную голову, а уж о ширине фигуры и говорить было излишне.
Жека буквально присел под взглядом слепых глаз, покрытых выгоревшей краской в мелкой сетке трещин. Почувствовал, как волосы шевельнулись на затылке, а ноги сами собой приготовились уносить туловище куда-нибудь подальше. Но, с учётом всего остального, бегать от статуи показалось как-то совсем глупо. Да и куда тут бежать-то?
А, будь что будет! И Жека никуда не побежал.
Усатый, судя по всему, заметил и понял Жекины метания, глаза его блеснули чем-то, похожим на одобрение. Потом он шевельнул лицом в сторону статуи:
— Давай.
Пионер кивнул твёрдой пилоткой и потянул с шеи барабан. И дальше — Жека и пикнуть не успел — бодренько вскинул свой бетонно-музыкальный инструмент над головой, шагнул вперёд и обрушил его Жеке прямо на макушку.
***
От удара бетонным барабаном по кумполу Жека не обрушился в темноту и беспамятство, как это можно было предположить. Вместо темноты, как раз наоборот, появилось обильно яркое, перед глазами мелькнули радуги, бензиновые разводы и павлиньи хвосты. Запахло горелой пластмассой и мандаринами.
Сам Жека как будто падал куда-то и в то же время оставался на месте. Мимо пролетали разноцветные светящиеся пятна — словно нёсся он по ночной трассе, только на очень уж дикой скорости, и в мелькании том что-то понять и узнать было невозможно.
А потом впереди замаячило большое, и оно стремительно приближалось. Жека дёрнулся, заметался, но метаться и дёргаться без тела, одним сознанием, было совсем неудобно. А большое прямо по курсу росло, и в какой-то момент оно вдруг прояснилось, стало чётким — будто щётки-«дворники» смахнули с лобового стекла дождевые капли или конденсат. И Жека увидел, что большое то, цветное и летящее на него — телевизор, но совсем исполинских, вселенских каких-то размеров.
На экране светилась заставка: Программа Время.
«Очень смешно», — подумал Жека.
— Ту! Ту́-ту ту́-ту ту-тууууу!!! — заорала на невыносимой громкости в ухо знакомая мелодия.
Вот тогда Жека и обрубился.
***
Когда Жека врубился обратно, то ещё не раскрывая глаз услышал, что рядом гомонят и суетятся какие-то люди. Он где-то лежал, под спиной чувствовалось тёплое и рассыпчатое — кажется, песок.
— Пропустите с водой! — скомандовал немолодой женский голос, прошуршали шаги, и на Жекино лицо и голову полилось холодненькое.
Жека распахнул глаза — и тут же прищурил их назад, слишком всё вокруг было солнечное и яркое.
Чьи-то руки помогли ему принять сидячее положение. Картинка перед глазами постепенно сложилась. Люди вокруг блестели загорелыми телами, рябили разноцветными купальниками и панамами; справа, за кустами, дёргались на ветру тенты и полосатые зонты. Пляж.
Позади всего этого синело, сверкало бликами море.
Жека встал на одно колено и осторожно поднялся.
— Голова не кружится? — заглянула ему в лицо кучерявая полноватая тётенька.
— Д-да вроде н-нет, — сказал Жека, и сказал не своим, тоненьким каким-то голосом.
Он бросил быстрый взгляд на руки, живот, на ноги в детских сандалиях. Едва не заглянул в плавки, вовремя опомнился.
Ну что, понятно. Он очутился в теле ребёнка. Себя-ребёнка: Жека вспомнил эти красные плавки с синими треугольными вставками по бокам. То-то все здесь показались ему чересчур высокими.
Невидимое радио пело о белом теплоходе и сиянье синих глаз, потом запиликало, передавая сигналы точного времени.
— Что ж ты, в такую жару и без головного убора, — шагнул к Жеке седой дедуля в очках. — На вот, дарю! — Он нахлобучил Жеке на голову затейливо свёрнутую из газеты фуражку.
Жека поблагодарил, добрый дедок подмигнул ему и отошёл, шлёпая по бетону вьетнамками. Оставила Жеку в покое и заботливая тётенька, да и весь собравшийся на происшествие народ из-под тени под кипарисами куда-то засобирался.
Но направились люди не к морю и даже не от моря: они вышли на самое солнце и, добродушно переговариваясь, надумали строиться в некое подобие колонны. Жека с удивлением наблюдал этот непонятный перфоманс.
Только когда худой и ушастый парняга махнул ему: «Иди сюда, ты же передо мной стоял», до Жеки дошло, что всё это построение — просто очередь.
Жека подошёл и послушно встал за чьей-то широкой шелушащейся спиной. По ходу дела он прислушивался к своим ощущениям: находиться в мальчишеском теле было немного непривычно.
И нужно было выяснить ещё кое-что. Жека снял свою газетную солнцезащитную шапку, вытащил из складки свёрнутый угол, расправил. Газета «Труд», ордена, Орган Всесоюзного Центрального Совета Профессиональных Советов — всё с большой буквы, ниже: выходит с такого-то, номер, и вот оно: число, месяц, год. И цена: три копейки.
Жека и так уже всё понял и во всё поверил, но почему-то только теперь, увидев перед носом эти в общем-то ожидаемые цифры, он ощутил реальность, всамделишность произошедшего с ним чуда, и сердце гулко заколотилось в груди.
Он в прошлом. Действительно в прошлом. Ну ни хрена себе!
И ему здесь тринадцать лет.
Между тем выяснилось, за чем стоит очередь: мимо, возвращаясь на пляж, прошлёпали мама с сыном, они держали в руках по два мороженых в вафельных стаканчиках. Полноватый пацан чуть младше теперешнего Жеки сосредоточенно слизывал белые сладкие потёки, и Жекин рот наполнился завистливой слюной.
Так, стоп, подумалось ему дальше, стоять-то я тут стою, а чем буду расплачиваться? Коммунизм же вроде не построили — вместо него, как шутили втихаря на кухнях, провели Олимпиаду-80. Вряд ли тот, прошлый Жека, встал в очередь без денег, но теперь денег в руках не было. Обронил, видать, когда свалился, а кто-то и подобрал. А может, и не подобрал, и деньги до сих пор валяются где-то здесь.
Жека зашарил взглядом под ногами, потом прошёлся к тому месту в тени, где его приводили в чувство — ему вовсе не хотелось плохо думать об этих неравнодушных приветливых людях, обо всех вместе и о ком-то по отдельности. Попинав блестящие крышки от пива и лимонада (ситро — вспомнилось забытое слово) и не найдя ни монет, ни тем более купюр, Жека подумал об ещё одной возможности. И точно: из-под резинки плавок выглядывал краешком сложенный в тонкую полоску жёлтый советский рубль. Ха, живём!
Протискиваясь назад на своё место, Жека подумал, что это, наверное, символично: попасть в прошлое, в советские эти времена именно вот сюда, в это место и в этот самый момент. Вот тебе пломбир, вот тебе и очередь.
И вот тебе море.
На море Жека-ребёнок ездил каждое лето, в этом курортном прибрежном городе жила его родная тётя, тётя Оля, мамина сестра.