Ещё Жека вспомнил задумчивую девочку из параллельного класса «Б», веснушчатую и всегда печальную. Или ему показалось что вспомнил, но то неважно: девочка была настоящая, Жека это чувствовал. Ещё подумалось: ага, всё-таки к нему, Жеке, ведёт в этом деле некоторая ниточка — но об этом тогда размышлять было вот точно некогда.
А возня и шуршание на лавке между тем активизировались. Мрак там шевелился, дышал на два дыхания и как будто боролся сам с собой.
— Не надо, ну не надо, — доносился до Жеки сдавленный женский шёпот, и Жека, тёртый мужик в теле тринадцатилетнего пацана, хорошо знал, чем заканчивается это «не надо» — и чем оно может закончиться прямо здесь и прямо сейчас.
Тогда Жека полез из кустов на дорожку, вздохнул и, проклиная всё на свете, протянул дурноватым голосом:
— Папа, папа! Вот ты где-е-е!
Глава 5
— Папа, папа! Вот ты где-е-е! — закричал Жека.
Темнота вокруг замерла. В дальних кустах кто-то загоготал, гулко и громко, как какой-нибудь слон или бегемот из мультфильма.
— Мы с мамой тебя обыска-а-ались, — продолжал Жека своё выступление. — Мама, мама, иди сюда, он зде-е-есь!
Крики выходили такие звонкие, что Жеке и самому было противно.
— Брысь отсюда, — прошипел Геннадий из темноты, — твоего папы здесь нет.
— Зачем ты обманывае-ешь? — плаксиво протянул Жека. — Это же ты, мой папа, Гена Бара-а-анов!
Темнота на лавке дёрнулась, меняя конфигурацию.
— О господи, ну и прид-дурок… — всхлипнула Снежана злым уничижительным смешком, её фигура в смутный горошек метнулась и резво ускакала во мрак.
А темнота возле лавки приняла грозные мужские очертания.
— Что здесь творится?! — вскрикнула она голосом Гены. — Какого чёрта, э?!
Жека остановился и быстро попятился.
Геннадий рванул вперёд, к нему, и Жека прыгнул с дорожки в черноту между кустами.
Стараясь поменьше шуметь, он стал пробираться в глубь зарослей, на ощупь и интуитивно минуя стволы и выпирающие ветки. Скоро Жека споткнулся о корни и присел за толстенным стволом какого-то старого дерева. Геннадий яростно трещал кустами где-то в стороне, потом чей-то свирепый голос заорал: «Ну куда ты лезешь, идиотина!», и неудачливый Жекин преследователь, извинившись-ругнувшись в ответ, побрёл обратно к дорожке.
Там он потёрся у лавки, потом зашерудил снова кустами и вытащил оттуда горошково брезжущий призрак Снежаны.
— Да я тебе говорю, это не мой, — доносилось до Жеки. — У меня… Я один сюда приехал…
Подруга его хмыкала, фыркала и что-то бурчала. Потом они коротко завозились, и женский голос выдохнул:
— Ну ладно, отстань, отстань, не хочу я уже ничего. До дома лучше проводи.
***
Утром птицы кричали за окном как ненормальные, и Жека проснулся рано. Лежал, свесив одну ногу с дивана, глазел на ковёр с оленями на стене, слушал, как тётя Оля тихонько собирается на работу. Размышлял.
На то, чтобы, выражаясь фигурально, отправить мяч в кольцо, у Гены осталось всего две ночи. Если он не отступится, что вряд ли, то теперь в тёмных аллеях счастья искать не станет, будет действовать наверняка.
У него есть койко-место, и организовать так, чтобы две другие койки пару вечерних часов попустовали, едва ли проблема — соседи пойдут навстречу и перекантуются где-нибудь в беседке. Мадам не очень обрадуется, но если не будет других вариантов, то может и согласиться. Дальше — дыра в заборе, незакрытое окно на первом этаже или пожарная лестница между балконами, эге-гей, романтика приключений.
И Жека, если не потеряет из вида платье в горошек (или какое оно там будет на этот раз), тоже проберётся на территорию санатория, а там уже отыщет способ расстроить греховодникам их планы.
Но что может Гена придумать ещё? И как бы сам Жека действовал на его месте?..
Жека почесал подбородок (и с непривычки удивился отсутствию щетины).
Снять здесь квартиру или комнату на одни-двое суток в такое время вряд ли возможно. В гостиницах мест нет, да и строго там, другая совсем была тогда жизнь. Может, и существовали какие-то такие места, но там обитался совсем уж маргинальный элемент, да и в газеты про эти места объявлений не давали и даже на столбах не клеили.
Что ещё? Машины у Гены нет, а то бы, конечно…
А так — ну разве что ночной пляж и пара пузырей портвейна, что, как пел знающий человек, помогут поверить, что все спят и мы здесь вдвоём (а вон те пары поодаль не считаются, они не сморят, да и вообще сами такие же).
Или, подумал Жека, заарендовать у какого-нибудь рыбака на ночь лодку. Отплыть в темноте от берега — и грести, грести вдоль лунной дорожки, туда, где только чайки носятся над водой… Совершать прелюбодейство наверняка будет дико неудобно — зато вот где романтика! Впечатлений на всю жизнь. Правда, если поднимется волна, может так статься, что вспоминать это всё будет и некому. Не, решил Жека, это как-то чересчур.
Итого — остаётся следить и реагировать по обстоятельствам. Помнится, у киношных полицейских был такой девиз, служить и охранять. У Жеки будет: следить и не пущать.
Дверной замок тихо щёлкнул — тётя Оля ушла. Жека спрыгнул с дивана и побрёл умываться и чистить зубы. Белый кусочек мыла и рядом большой прямоугольник «хозяйственного» — если руки сильно грязные, сначала моют этим. Зубная паста «Жемчуг». Жека обращал внимание на все эти бытовые моменты, да и как было не обращать.
А вообще, думал он через пару минут, сидя в трусах на кухне и жуя бутерброд, хорошо бы не ждать, пока они что-то там затеют, и организовать свой превентивный удар.
Жека заухмылялся с полным ртом. Ему представилось, как он в ниндзевском костюме проникает Генин в номер и трусит у того над графином баночкой с бромом. Или, чтобы уже наверняка, выскакивает перед Геной из-за угла и лупасит его по «шарам» с ноги! Но осуществить это просто только в мечтах, ну или в кино, а так-то Гена здоровый мужик, а Жека здесь — сопля среднего школьного возраста. Эх. Но сама идея была хороша и Жеку не отпускала.
Может, нанять кого-то взрослого? — рассуждал он дальше. Каких-нибудь ханыг, что трутся в подворотнях, ждут открытия винно-водочного отдела. Выбрать парочку покрепче, и пусть совершат в отношении Гены акт члено — вот уж точно! — вредительства. Или Снежане этой поставят малюсенький такой фингальчик, чтобы она пару дней из дома нос не высовывала.
Да нет, это всё фигня какая-то. Пьянчугам никаких дел доверять нельзя. Так-то они, может, и согласятся, когда деньги увидят, а потом возьмут аванс — и поминай как звали. Да и денег тех у Жеки всего-то семь рублей. У тёти Оли в комоде или серванте, наверное, припрятана какая-то сумма, но — фу, фу, — Жеку передёрнуло от одной мысли обворовать родную тётю. Но! — может, попросить у неё? Да и вообще: рассказать ей всё, открыться — тётя вышла не так давно, может, ждёт ещё трамвай на остановке. И она, если поверит, глядишь, и посоветует что-нибудь толковое. А потом всё забудет — удобно, чё.
Поразмыслив, Жека решил, что тётю к этому делу привлекать не нужно. Это его задание, ему и выполнять. К тому же, это хорошо, если тётя Оля ему поверит. А если не поверит? Решит тогда, что он перебродившего кефира выпил, бредит. Потащит в больницу или просто из дома не выпустит. Нет, нет, надо самому.
Потом в Жекину голову пришла некоторая мысль. Он дёрнул на тёти-Олином столе лист желтоватой писчей бумаги и, хмыкая и высовывая язык, кое-что там накорябал. Вышло не с первого раза, три листа он смял и сжёг потом в раковине (спичечный коробок был необычный, деревянный — тоже вещь из давно позабытых).
На кухне Жеку ждали экспонаты из музея древностей: молоко в треугольной бумажной упаковке, болгарский перец в импортной болгарской же банке, кабачковая икра (её тогда все за что-то очень любили), сметана в маленьких баночках с крышкой из фольги; в хлебнице (что сама по себе могла сойти за экспонат) прятались круглый батон с дырочками, как будто от чьих-то пальцев (может, и правда от пальцев) и булочка — Жека узнал её в лицо, это была булочка по девять копеек.
Позавтракав, Жека собрал в свой детский, цвета выгоревшей зелени рюкзачок воду (пришлось залить из-под крана в стеклянную бутылку и заткнуть найденной в столе пластмассовой пробкой, до появления пластиковых баклажек было ещё лет пятнадцать) и недоеденную половину булки. Листик с запиской, свёрнутый вчетверо, нырнул в карман шортов.
Продуманные курортники семьями и поодиночке топали к морю: получить солнечные ванны с утра, а когда начнёт припекать, сбежать домой, где тень, прохладный душ и книга Валентина Пикуля с календариком за прошлый год в качестве закладки. А на газонах и под кустами лежали, развалившись, вальяжные местные коты. Им не суждено было отведать «Вискаса», но их это, судя по всему, не очень и огорчало.
Жека решил, что для него будет правильным занять позицию где-нибудь недалеко от пломбирной Снежаны и её торгового холодильничка. Но сначала…
Сначала он заглянул в прохладное и темноватое помещение почты на первом этаже пятиэтажки, там пахло сургучом (вспомнилось позабытое слово) и газетами, и купил за одну копейку конверт без марки. Зажав привязанную к столику ручку в кулак, Жека вывел поперёк конверта большими печатными буквами: БАРАНОВУ.
Теперь нужно было проникнуть на территорию санатория «Чайка». Жека собирался отыскать дыру в заборе. Насколько ему помнилось, в советских заборах всегда были дыры, ну или хотя бы как будто специально растущее прямо вплотную ветвистое дерево, а колючую проволоку поверху тогда не натягивали, душевные были времена. Но бродить вдоль забора даже и не пришлось. К санаторным воротам направлялась мамаша с хнычущим малышом — тот шлёпнулся и ободрал колено, и теперь море для них ненадолго откладывалось. Жека поспешил пристроиться к этим двоим, скорчил недовольное лицо старшего ребёнка — и спокойно миновал проходную.
Белое здание санатория, длинное и высокое, тянулось из зарослей сосен и кипарисов в голубизну неба. Оно напоминало вылезший на сушу круизный пароход. Административная тётка внутри вестибюля едва возвышалась макушкой над своей стойкой, на проходящих людей она не смотрела.