Осмелюсь я доне€сть, что ниже по ручью
От Светлости его шагов я на сто пью;
И гневаться напрасно он изволит:
Питья мутить ему никак я не могу».
«Поэтому я лгу!
Негодный! слыхана ль такая дерзость в свете!
Да помнится, что ты ещё в запрошлом лете
Мне здесь же как-то нагрубил:
Я этого, приятель, не забыл!»
«Помилуй, мне ещё и отроду нет году», —
Ягнёнок говорит. «Так это был твой брат». —
«Нет братьев у меня». – «Так это кум иль сват
И, словом, кто-нибудь из вашего же роду.
Вы сами, ваши псы и ваши пастухи,
Вы все мне зла хотите
И, если можете, то мне всегда вредите,
Но я с тобой за их разведаюсь грехи». —
«Ах, я чем виноват?» – «Молчи! устал я слушать,
Досуг мне разбирать вины твои, щенок!
Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать».
Сказал – и в тёмный лес Ягнёнка поволок.
Человек и его ИзображениеПеревод О. Чюминой
Герцогу де Ларошфуко
Жил некто; сам себя любя,
И без соперников, на диво
Считал красавцем он себя,
Найдя, что зеркала показывают криво.
И счастлив был, гордясь собой,
Он в заблуждении упрямом.
Представлены услужливой судьбой,
Советники, столь дорогие дамам,
Напрасно перед ним являлися гурьбой.
Повсюду зеркала: в окне у фабрикантов,
На поясе у модниц и у франтов,
Во всех домах! И вот, страшась зеркал,
Что делает Нарцисс? – бежит в уединенье.
Но там ручей прозрачный протекал.
Разгневанный, в недоуменье,
В струях своё он видит отраженье
И прочь бежит от светлого ручья,
Но сожаленье затая:
Настолько тот ручей заманчив и прекрасен.
Смысл этой басни очень ясен:
Тот, кто в себя без памяти влюблён, —
Души подобье нашей он,
А зеркала – чужие заблужденья;
Нам образ наш являют зеркала
В правдивом воспроизведенье.
Ручей же, чья вода светла, —
Составленное в назиданье
Полезных «правил» мудрое собранье.
Стоглавый и Стохвостый ДраконыПеревод О. Чюминой
У императора посланник падишаха
(Гласит предание) держал себя без страха,
И силы сравнивал обеих их держав.
Тут немец вымолвил, слова его прервав:
– У князя нашего есть многие вассалы,
Владенья чьи воистину не малы,
И каждый, в силу данных прав,
Своею властию, на помощь господину
Способен выставить наемную дружину.
Но рассудительно сказал ему чауш[1]:
– Я знаю, кто и сколько душ
Здесь может выставить, и это очень живо
Напоминает мне рассказ,
В котором всё хоть странно, но правдиво.
Из-за ограды как-то раз
Дракон предстал мне стоголовый,
На жертву броситься готовый.
Смертельным ужасом томим,
Я чувствовал, что кровь моя застыла в жилах;
Но страхом я отделался одним:
Достать меня он был не в силах.
Об этом думал я, когда Дракон другой —
Стохвостый, но зато с одною головой,
Явился мне. Затрепетал я снова,
Увидев, как прошла сперва
В отверстие Дракона голова,
Путь проложив затем для остального.
Ваш господин – даю в том слово —
Подобье первого, а мой – второго.
Осёл и ВорыПеревод Г-та
Украв вдвоём Осла, сцепилися два Вора.
«Он мой!» – кричит один.
«Нет, мой!» – в ответ ему вопит другой.
До драки вмиг дошла их ссора:
Гремит по лесу шумный бой,
Друг друга бьют они без счёту и без толку;
А третий Вор меж тем, подкравшись втихомолку,
Схватил Осла за холку
И в лес увёл с собой.
Не так же ль точно часто поступают
Державы сильные со слабою страной?!
Из-за неё заводят спор между собой,
Одна другую в битвах поражают,
И обе ничего не достигают;
А третий кто-нибудь без шума и хлопот
Добычу их себе берёт.
Предостережение богов СимонидуПеревод Ф. Зарина
«Перехвалить нельзя, хваля
Богов, любовницу и короля», —
Сказал Малерб. Согласен с этим я,
И это правило всегда блюсти нам надо:
Лесть и спасёт, и охранит.
Но вот как в древности платили боги
За похвалы. Однажды Симонид
Атлета восхвалить хотел в высоком слоге;
Но, рассмотрев поближе свой сюжет,
Увидел, что почти в нём содержанья нет.
О чём писать? Родители Атлета
Совсем неведомы для света:
Отец его – лишь скромный мещанин,
Для песнопения предмет ничтожный;
Известен лишь Атлет один.
И вот Поэт, сказав о нём, что лишь возможно,
Отвлёкся в сторону: поставил
В пример всем доблестным борцам
Касто€ра и Поллукса, их прославил,
Да так, что похвала сим славным близнецам
Две трети заняла в создании Поэта
И только треть осталась для Атлета.
Когда Атлет прочёл стихотворенье,
Он не обещанный талант Поэту дал,
А только треть одну; причём сказал,
Что за другие две вознагражденье
Дать Симониду те должны,
Кому они посвящены.
«Но всё ж тебя я угостить желаю, —
Прибавил тут Атлет, – приди на пир в мой дом,
Куда я избранных сегодня приглашаю:
В кругу друзей, родных мы время проведём».
Согласен Симонид. Быть может, он страшился,
Чтоб также и похвал, как денег, не лишился.
На славу праздник был:
Всяк веселился, ел и пил.
Вдруг подошёл слуга к Поэту торопливо
И заявил, что у ворот
Два незнакомца ждут его. И вот
Пошёл Поэт, а за столом шумливо
Меж тем все гости пьют, едят
И тратить время не хотят.
Те незнакомцы – были близнецами,
Воспетыми его стихами.
Из благодарности за похвалы его
Они ему велели удалиться
Скорее с пиршества того:
Атлета дом был должен обвалиться.
Пророчеству свершиться суждено;
Подгнивший потолок внезапно обвалился
На пиршественный стол, на яства, на вино,
На головы гостей; пир грустно прекратился.
Чтоб совершилась месть полней
За оскорбление Поэта,
Сломало балкой ноги у Атлета,
И искалеченных гостей
Спешили унести скорей.
Об этом случае прошла молва повсюду,
Дивился всяк такому чуду,
И вдвое начали ценить
Стихи певца, любимого богами.
И каждый добрый сын был рад ему платить
Как можно более, чтоб предков восхвалить
Его стихами.
Я возвращаюсь к теме. Я сказал,
Что лучше не жалеть похвал
Нам для богов; к тому ж для Мельпомены
Нет униженья торговать стихом,
И следует при том
Искусству нашему знать цену.
От высших милость – честь для нас;
Олимпу некогда был друг и брат – Парнас.
Смерть и НесчастныйПеревод Ф. Зарина
Один Несчастный каждый день
Звал Смерть к себе, в надежде облегченья.
Он говорил: «Прерви мои мученья!
Приди за мной, возлюбленная тень!»
Не отказала Смерть ему в услуге;
И вот открылась дверь, идёт к нему она.
Но, увидав её, он закричал в испуге:
«Что вижу я! Уйди! Ты мне страшна!
При взгляде на тебя кровь в жилах леденеет,
Могильным холодом твоё дыханье веет!
Не подходи!
О Смерть! О Смерть! Уйди!»
Вельможный Меценат, проживший столь беспечно,
Сказал: хотел бы жить я вечно
Как нищий, жалкий и больной,
Но только б жить! до сени гробовой
Я жизни буду более чем рад!
«О Смерть, не приходи!» – так все тебе твердят.
Крестьянин и СмертьПеревод И. Крылова
Набрав валежнику порой холодной, зимней,
Старик, иссохший весь от нужды и трудов,
Тащился медленно к своей лачужке дымной,
Кряхтя и охая под тяжкой ношей дров.
Нёс, нёс он их и утомился,
Остановился,
На землю с плеч спустил дрова долой,
Присел на них, вздохнул и думал сам с собой:
«Куда я беден, Боже мой!
Нуждаюся во всем; к тому ж жена и дети,
А там подушное, боярщина, оброк...
И выдался ль когда на свете
Хотя один мне радостный денек?»
В таком унынии, на свой пеняя рок,
Зовет он Смерть: она у нас не за горами,
А за плечами.
Явилась вмиг
И говорит: «Зачем ты звал меня, старик?»