приданое и убежит.
— Что ж, — говорит Эзоп, — коли ты у жены под башмаком, ступай и делай как знаешь.
Ксанф входит в дом и говорит:
— Ну, милая, больше ты не будешь на меня дуться и говорить, будто я у тебя отбираю служанок: теперь я себе купил раба-мужчину.
— Благодарение владычице Афродите! всевластна ты и сны от тебя не лгут! — говорит жена. — Недаром видела я сон, муженек, будто ты купил раскрасавца раба и подарил его мне.
— Ты только подожди, милая, — говорит Ксанф, — и такую узришь красоту, какой сроду не видела: как посмотреть — ни дать ни взять не то Аполлон, не то Ганимед, не то Эндимион.
(30) Служанки тоже обрадовались, и одна молоденькая сказала:
— Это хозяин купил мне мужа!
— Нет, мне, — говорит другая, — я его во сне видала!
— Кто сумеет его себе выпросить, — говорит третья, — тот и получит.
— Уж не ты ли сумеешь?
— А может быть, ты?
И пошли они ссриться.
А жена Ксанфа спрашивает:
— Ну, где же этот подарок, которым ты так похваляешься?
— У ворот, моя милая, — отвечает Ксанф. — Первое правило воспитания: не входить в чужой дом без приглашения: вот он и дошел со мною до ворот, а теперь ждет, пока его позовут.
Тут жена Ксанфа говорит:
— Позовите кто-нибудь этого новенького!
А одна служанка, не будь дура, пока другие ссорились, подумала так: "Выйду-ка я да сама сведу с ним знакомство". Выходит и спрашивает:
— Где тут новый раб?
Эзоп обернулся и отвечает:
— Здесь, девочка!
— Это ты и есть новый раб? — спрашивает та.
— Это я и есть, — говорит Эзоп.
— А где же у тебя хвост? — спрашивает служанка.
Эзоп на нее посмотрел, понял, что это она обзывает его обезьяною, и отвечает:
— Совсем не там, где ты думаешь: ты думаешь, он сзади, а он — спереди!
А служанка говорит:
— Стой, пожалуйста, здесь, и не входи, не то все в доме разбегутся, как увидят этакое чудище.
Бежит в дом, а там другие служанки еще ссорятся из-за нового раба. Она им говорит:
— Ох, подружки, забудьте лучше, о чем мечтали! И охота вам драться из-за этого парня? Посмотрите-ка сперва сами, какой это красавец!
Вот одна выбегает и говорит:
— Где тут мой новенький, мой миленький, мой хорошенький?
Эзоп ей отвечает:
— Вот!
А служанка на это:
— Чтоб тебя Афродита отшлепала по твоей мерзкой морде! Так это из-за тебя, значит, мы ссорились, дерьмо ты этакое! Чтоб тебе свету белого не видать! Ступай сюда, да смотри меня не трогай: и подходить не смей!
Вошел Эзоп и стал прямо перед хозяйкой. (31) Как увидела жена Ксанфа его образину, повернулась она к мужу и говорит:
— Ну, Ксанф, вижу я, ты хитер, настоящий философ и пройдоха! Ты решил завести другую жену; но тебе стыдно было мне сказать в глаза: убирайся отсюда, — и вот ты, отлично зная мой тонкий вкус, покупаешь эту тварь, чтобы мне невмоготу было выносить такого раба в доме и я сама убежала бы отсюда? Хорошо! Отдавай мне мое приданое, и я ухожу к отцу.
Ксанф говорит Эзопу:
— Ну, что же ты? Стоило мне на ходу помочиться, как ты мне семимильные речи стал говорить, а теперь для этой бабы у тебя и словечка нет?
— Зачем? — говорит Эзоп. — Пусть себе проваливает, туда ей и дорога.
— Молчи, тварь! — говорит Ксанф. — Ты что, не видишь, что я ее люблю больше жизни?
— Ты, — спрашивает Эзоп, — любишь женщину?
— Ну да, — говорит Ксанф.
— И ты хочешь, — спрашивает Эзоп, — чтобы она от тебя не ушла?
— Ну да, дурак ты этакий, — говорит Ксанф.
— Что ж, — говорит Эзоп, — я отвечу ей, как ты того желаешь.
Вышел он на середину, топнул ногою и вскричал:
— Ежели философ Ксанф живет под башмаком у своей жены, то завтра же я оповещу по всем училищам, какой он ничтожный человек!
— Что это значит, Эзоп? — спрашивает Ксанф.
(32) А Эзоп обращается к хозяйке.
— Женщина, — говорит он, — вот что тебе нужно сделать: когда твой муж куда-нибудь уйдет, купи ты себе раба — молоденького, хорошенького, послушного, глаза ясные, кудри золотистые.
— Зачем? — спрашивает жена Ксанфа.
— А затем, — говорит Эзоп, — чтобы красавчик этот и в баню за тобой ходил, чтобы красавчик этот и одежду от тебя принимал, чтобы красавчик этот после бани и одевал тебя, и сандалии тебе на корточках шнуровал, и заигрывал бы с тобой, и в глаза бы заглядывал тебе, словно ты ему по сердцу, словно и ты с ним куплена; а ты бы ему улыбалась, а ты бы на него стала зариться, а ты бы его кликнула в спальню — растирать тебе ножки, а там и затомилась бы, а там и приобняла бы его, а там и поцеловала бы, а там и до всего бы дошла в своем бесстыдстве мерзостном; а философ пусть себе остается опозоренный и осмеянный. О славный Еврипид, золотые были твои уста, сказавшие:
Ужасен гнев валов средь моря пенного,
Ужасен натиск рек и буйство пламени,
Ужасна бедность, много в мире ужасов,
Но нет ужасней зла, чем злая женщина.
Неужели это ты, жена философа, умная женщина, хочешь, чтобы тебе прислуживали только хорошенькие рабы, и не понимаешь, какие сплетни и какой позор навлекаешь ты на мужа? Нет, вижу я, просто ты шлюха и потому только не даешь себе воли, что еще не знаешь, на что способен твой новый раб.
Говорит жена Ксанфа:
— Откуда такая напасть?
А Ксанф ей:
— Он и сейчас славно говорит, но ты смотри, милая, не попадайся ему на глаза, когда будешь мочиться или испоражниваться: вот тогда-то он станет настоящим Демосфеном.
— Клянусь Музами, — говорит жена Ксанфа, — этот человечек, по-моему, хоть и страшен, да умен. Что ж, я готова помириться с ним.
— Ну, Эзоп, — говорит Ксанф, — хозяйка с тобой мирится.
— Видишь, хозяин, — говорит Эзоп, — поразить и укротить женщину — это надо уметь!
— Ах ты, разбойник! — говорит Ксанф.
(33) А жена Ксанфа говорит:
— По твоим речам я вижу, Эзоп, что говорить ты умеешь, но меня обманул сон: я думала, мне купят раба хорошего, а ты урод.
— Не удивляйся, хозяйка, — говорит Эзоп, — коли сон тебя обманул: не всякий сон сбывается. Аполлон, предводитель Муз, попросил однажды у Зевса дар прорицания и получил его; с тех пор с ним никто не мог сравниться в предсказаниях. Но так как все ему дивились и на всех он стал посматривать свысока, стал предводитель Муз слишком заносчив и во всем остальном. Разгневался владыка, не хотел он, чтобы Аполлон был у людей в такой силе, и создал он вещие сны, которые по ночам открывали людям будущее. Почувствовал предводитель Муз, что никому не нужны больше его прорицания, и стал упрашивать Зевса простить его и не уничтожать веры в его слова. Простил его Зевс и создал для смертных другие сны, обманчивые, чтобы, обманувшись ими, люди снова обратились к своему прежнему прорицателю. Вот почему только первый сон, приснившись, сбывается; вот почему и не приходится удивляться, коли приснилось тебе одно, а сбылось другое, — значит, просто приснился тебе не первый сон, а второй, ложный, тот, что вводит в обман лживыми видениями.
IX
(34) Похвалил Ксанф Эзопа и, видя, что он и умен и находчив, говорит ему:
— Бери, Эзоп, мешок и ступай за мной — нам надо купить у огородника овощей на обед.
Эзоп вскинул мешок на плечи и пошел следом. Ксанф пришел на огород, нашел огородника и говорит ему:
— Дай нам, пожалуйста, овощей на обед.
Огородник взял свой нож, срезал капусты, набрал свеклы, спаржи и других всяких овощей, связал их в красивую связку и дал Эзопу. А Ксанф развязал кошелек и хотел заплатить за овощи.
(35) — За что это учитель? — спрашивает огородник.
— За овощи, — говорит Ксанф.
— На что мне это? — спрашивает огородник. — Весь мой огород и все мои овощи даже взгляда твоего не стоят. Скажи мне лучше одну только вещь.
— Клянусь Музами, — говорит Ксанф, — не нужно мне ни овощей, ни денег, только объясни мне, огородник, что я могу тебе сказать полезного? Я ведь не ремесленник, не кузнец, не могу тебе сделать ни серпа, ни лопаты: я философ!
— Добрый господин, — говорит огородник, — ты очень даже можешь мне помочь. Мучит меня один вопрос и не дает мне покоя ни днем, ни ночью, все я думаю и гадаю вот о чем: сажаю я мои растения в землю, окапываю их, поливаю их, ухаживаю за ними, как могу, — и все-таки сорные растения вылезают из земли быстрее, чем мои. Почему так?
Услышал Ксанф такую философскую задачу, не нашелся сразу, что ответить, и говорит:
— Так уж все устроено божественным провидением.
(36) А Эзоп стоял за спиной у Ксанфа и вдруг расхохотался. Ксанф его спрашивает:
— Эзоп, это ты со мной или надо мной смеешься?
— Нет, — говорит Эзоп, — не над тобой.
— А над кем же?
— Над твоими учителями, — отвечает Эзоп.
— Бездельник, — говорит Ксанф, — ты что, всю Элладу охулить хочешь? Да ведь я учился в самих Афинах у лучших философов, грамматиков и риторов. Уж тебе ли соваться в этот хор геликонских Муз?
— А если ты говоришь чепуху, — отвечает Эзоп, — то как же над этим не смеяться?
Ксанф говорит:
— Но разве можно на такой вопрос ответить по-другому? Что устроено божественной природой, в том философы разбираться не могут. А может быть, ты знаешь другой ответ?
— Предложи, — говорит Эзоп, — и я отвечу.
(37) — Пройдоха ты этакий, — говорит ему Ксанф растерянно, — мне приходилось философствовать в стольких училищах, что вроде бы и не к лицу теперь философствовать на огороде, — но пусть будет так, ступай за мной.
Приходят они к огороднику, и Ксанф ему говорит:
— Вот со мною здесь раб, он смекалистый, спроси его, и он тебе ответит.
— Как, — спрашивает огородник, — это чучело у тебя грамотное?
А Эзоп смеется:
— Так-то ты со мною разговариваешь, несчастный?
— Это я-то несчастный? — говорит огородник.
— Разве ты не огородник? — спрашивает Эзоп.
— Огородник, — отвечает тот.
— А коли ты огородник, что ж ты сердишься, когда тебя зовут несчастным? — говорит Эзоп. — Так ты, стало быть, хочешь узнать, почему ты свои растения и сажаешь, и окапываешь, и поливаешь, и ухаживаешь за ними как можешь, — и все-таки, говоришь ты, сорные растения вылезают из-под земли быстрей? [Слушай же внимательно. Это так же, как женщина, которая второй раз выходит замуж, причем у нее уже есть дети от первого мужа, а у ее мужа — от первой жены: первым она мать, вторым — мачеха. А это большая разница. Которых детей она сама родила, тех она любовно выкармливает, а которые рождены от чужих мук, тех она завистливо ненавидит и рада отнять у них пищу, чтобы дать своим. И все оттого, что своих она любит, как кровных, а мужниных ненавидит, как чужих. Вот так же, говорю я, и земля для тех, кого сама родит, будет матерью, а для тех, кого ты в нее сеешь, — мачехой; поэтому она и кормит их так, чтобы лучше росли ее родные питомцы, чем тобою посаженные приемыши.