Басни — страница 12 из 16

вид,

     Пловцу, явяся, говорит:

     «На что винишь меня напрасно!

Плыть по водам моим ни страшно, ни опасно;

Когда ж свирепствуют, морские глубины,

Виной тому одни Эоловы сыны[85]:

          Они мне не дают покою.

Когда не веришь мне, то испытай собою:

Как ветры будут спать, отправь ты корабли,

          Я неподвижнее тогда земли».

И я скажу совет хорош, не ложно;

Да плыть на парусах без ветру невозможно.

Осёл и Мужик

          Мужик на лето в огород

          Наняв Осла, приставил

Ворон и воробьёв гонять нахальный род.

     Осёл был самых честных правил:

Ни с хищностью, ни с кражей незнаком:

Не поживился он хозяйским ни листком,

И птицам, грех сказать, чтобы давал потачку;

Но Мужику барыш был с огорода плох.

Осёл, гоняя птиц, со всех ослиных ног,

     По всем грядам и вдоль и поперёк,

          Такую поднял скачку,

Что в огороде всё примял и притоптал.

     Увидя тут, что труд его пропал,

          Крестьянин на спине ослиной

          Убыток выместил дубиной.

«И ништо!» все кричат: «скотине поделом!

               С его ль умом

          За это дело браться?»

А я скажу, не с тем, чтоб за Осла вступаться;

Он, точно, виноват (с ним сделан и расчёт),

          Но, кажется, не прав и тот,

Кто поручил Ослу стеречь свой огород.

Волк и Журавль

     Что волки жадны, всякий знает:

          Волк, евши, никогда

          Костей не разбирает.

За то на одного из них пришла беда:

          Он костью чуть не подавился.

     Не может Волк ни охнуть, ни вздохнуть;

          Пришло хоть ноги протянуть!

     По счастью, близко тут Журавль случился.

Вот, кой-как знаками стал Волк его манить

          И просит горю пособить.

          Журавль свой нос по шею

Засунул к Волку в пасть и с трудностью большею

     Кость вытащил и стал за труд просить.

     «Ты шутишь!» зверь вскричал коварный:

     «Тебе за труд? Ах, ты, неблагодарный!

А это ничего, что свой ты долгий нос

И с глупой головой из горла цел унёс!

          Поди ж, приятель, убирайся,

Да берегись: вперёд ты мне не попадайся».

Пчела и Мухи

Две Мухи собрались лететь в чужие кра́и,

И стали подзывать с собой туда Пчелу:

     Им насказали попугаи

О дальних сторонах большую похвалу.

Притом же им самим казалося обидно,

     Что их, на родине своей,

     Везде гоняют из гостей;

И даже до чего (как людям то не стыдно,

     И что они за чудаки!):

Чтоб поживиться им не дать сластями

     За пышными столами,

Придумали от них стеклянны колпаки;

А в хижинах на них злодеи пауки.

«Путь добрый вам», Пчела на это отвечала:

               «А мне

     И на моей приятно стороне.

От всех за соты я любовь себе сыскала –

     От поселян и до вельмож.

          Но вы летите,

          Куда хотите!

     Везде вам будет счастье то ж:

Не будете, друзья, нигде, не быв полезны,

     Вы ни почтенны, ни любезны,

     А рады пауки лишь будут вам

               И там».

Кто с пользою отечеству трудится,

     Тот с ним легко не разлучится;

А кто полезным быть способности лишён,

Чужая сторона тому всегда приятна:

Не бывши гражданин, там мене презрен он,

И никому его там праздность не досадна.

Муравей

Какой-то Муравей был силы непомерной,

Какой не слыхано ни в древни времена;

Он даже (говорит его историк верной)

Мог поднимать больших ячменных два

                                     зерна!

Притом и в храбрости за чудо почитался:

          Где б ни завидел червяка,

               Тотчас в него впивался

И даже хаживал один на паука.

          А тем вошёл в такую славу

          Он в муравейнике своём,

Что только и речей там было, что о нём.

Я лишние хвалы считаю за отраву;

Но этот Муравей был не такого нраву:

               Он их любил,

          Своим их чванством мерил

               И всем им верил:

А ими, наконец, так голову набил,

     Что вздумал в город показаться,

     Чтоб силой там повеличаться.

     На самый крупный с сеном воз

     Он к мужику спесиво всполз

     И въехал в город очень пышно;

     Но, ах, какой для гордости удар!

Он думал, на него сбежится весь базар,

               Как на пожар;

     А про него совсем не слышно:

     У всякого забота там своя.

Мой Муравей, то взяв листок, потянет,

     То припадёт он, то привстанет:

     Никто не видит Муравья.

Уставши, наконец, тянуться, выправляться,

     С досадою Барбосу он сказал,

Который у воза хозяйского лежал:

     «Не правда ль, надобно признаться,

          Что в городе у вас

     Народ без толку и без глаз?

Возможно ль, что меня никто не примечает,

     Как ни тянусь я целый час?

          А, кажется, у нас

     Меня весь муравейник знает».

И со стыдом отправился домой.

          Так думает иной

               Затейник,

Что он в подсолнечной гремит[86].

               А он – дивит

     Свой только муравейник.

Пастух и море

Пастух в Нептуновом соседстве[87] близко жил:

На взморье, хижины уютной обитатель,

Он стада малого был мирный обладатель

     И век спокойно проводил.

Не знал он пышности, зато не знал и горя,

     И долго участью своей

Довольней, может быть, он многих был царей.

     Но, видя всякий раз, как с Моря

Сокровища несут горами корабли,

Как выгружаются богатые товары

     И ломятся от них анбары,

И как хозяева их в пышности цвели,

     Пастух на то прельстился;

Распродал стадо, дом, товаров накупил,

     Сел на корабль – и за Море пустился.

Однако же поход его не долог был;

     Обманчивость, Морям природну,

Он скоро испытал: лишь берег вон из глаз,

     Как буря поднялась;

Корабль разбит, пошли товары ко́ дну,

     И он насилу спасся сам.

     Теперь опять, благодаря Морям,

Пошёл он в пастухи, лишь с разницею тою,

     Что прежде пас овец своих,

     Теперь пасёт овец чужих

Из платы. С нуждою, однако ж, хоть большою,

Чего не сделаешь терпеньем и трудом?

     Не спив того, не съев другова,

Скопил деньжонок он, завёлся стадом снова,

И стал опять своих овечек пастухом.

     Вот, некогда, на берегу морском,

          При стаде он своём

          В день ясный сидя

               И видя,

Что на Море едва колышется вода

           (Так Море присмирело),

И плавно с пристани бегут по ней суда:

«Мой друг!» сказал: «опять ты денег захотело,

     Но ежели моих – пустое дело!

     Ищи кого иного ты провесть,

     От нас тебе была уж честь.

     Посмотрим, как других заманишь,

А от меня вперёд копейки не достанешь».

Баснь эту лишним я почёл бы толковать;

     Но ка́к здесь к слову не сказать,

     Что лучше верного держаться,

Чем за обманчивой надеждою гоняться?

Найдётся тысячу несчастных от неё

     На одного, кто не был ей обманут,

          А мне, что́ говорить ни станут,

          Я буду всё твердить своё:

Что́ впереди – бог весть; а что моё – моё!

Крестьянин и Змея

          К Крестьянину вползла Змея

     И говорит: «Сосед! начнём жить дружно!

Теперь меня тебе стеречься уж не нужно;

Ты видишь, что совсем другая стала я

И кожу нынешней весной переменила».

Однако ж Мужика Змея не убедила.

     Мужик схватил обух

И говорит: «Хоть ты и в новой коже,

     Да сердце у тебя всё то же».

     И вышиб из соседки дух.

Когда извериться в себе ты дашь причину,

     Как хочешь, ты меняй личину:

     Себя под нею не спасешь,

И что́ с Змеёй, с тобой случиться может то ж.

Лисица и виноград

Голодная кума Лиса залезла в сад;

     В нём винограду кисти рделись.

     У кумушки глаза и зубы разгорелись;

А кисти сочные, как яхонты горят;

     Лишь то беда, висят они высоко:

     Отколь и как она к ним ни зайдёт,

          Хоть видит око,

          Да зуб неймёт.

     Пробившись попусту час целой,

Пошла и говорит с досадою: «Ну, что ж!

          На взгляд-то он хорош,

     Да зелен – ягодки нет зрелой:

     Тотчас оскомину набьёшь».

Овцы и Собаки

     В каком-то стаде у Овец,

Чтоб Волки не могли их более тревожить,

     Положено число Собак умножить.

     Что́ ж? Развелось их столько наконец,

Что Овцы от Волков, то правда, уцелели,

     Но и Собакам надо ж есть;