— Да погоди, везде успеешь. — Он опустил глаза. — Какой отличный нож! Можно взглянуть?
— Мою жену схватил морской дьявол!
Он не прореагировал и взял нож из моей руки. В ту же секунду я почувствовал, как кто-то сильный заломил мне обе руки за спину. Я согнулся, что бы хоть как-то ослабить излом.
— Подлец, — сказал приятный женский голос. Я понял, что это относится ко мне. Сзади послышался щелчок, и я ощутил, как мои руки оказались скованы. — А вы молодец, Филипп!
— Я в десантуре служил, — гордо ответил молодой милиционер. Рядом с ним появилась женщина в милицейской форме с капитанскими погонами на плечах.
— Что вы делаете! — воскликнул я.
— Виктор Кормухин, вы обвиняетесь в убийстве Веры Николаевны Серогородской, двенадцатилетнего Александра Патрикеева и… в убийстве своей жены, которое совершили только что на пляже, на наших глазах.
— Вы с ума сошли!
— Неужели вы будете отрицать последнее! У нас нет доказательств двух других убийств, в бухте Ласпи и здесь, но от последнего, чудовищный акт которого наблюдали почти двадцать человек, вы не сможете отвертеться.
— Но послушайте! Я не убивал, клянусь! Я видел как…
— Это расскажешь на суде, — перебил громадный сержант, который скрутил мне руки.
— Запишите, — сказала капитан, — у подозреваемого на момент задержания был обнаружен нож длиной… тридцать два сантиметра. А теперь уведите эту пакость. Он мне противен.
Сержант грубо толкнул меня, и я, не удержавшись на ногах, упал на землю. Меня подняли.
— А где тело? — услышал я вопрос молодого Филиппа.
— Мы его ищем. Этот негодяй затащил его куда-то в море. — Это было последнее, что я слышал.
Сержант сказал, что как найдут тело, так меня вместе с ним отправят в Севастополь. Комната, в которой меня заперли, была полностью лишена мебели. Через небольшое зарешеченное окно на белый пол ровными рядами квадратиков падал дневной солнечный свет.
По моим подсчетам, сейчас было около двух часов дня. Я сидел здесь более пяти часов. Первый час я только и делал, что молотил скованными руками в дверь и пытался вышибить её ногой. В ответ на это вошел тот здоровый сержант и огрел меня дубинкой по плечу. Не помню, что я делал дальше. По-моему умолял его через стену и даже плакал. Я чувствовал, как драгоценные капли времени утекали, словно сквозь сито, я не мог ничего предпринять, и это вводило меня в панику ещё больше. Моя Марина была жива, но с каждой секундой надежды на её спасение становились все тусклее и тусклее. Закат начинается приблизительно полдевятого. Какие-то жалкие восемь часов!
В три часа дня я успокоился, и мысли мои приняли совершенно иное направление. Теперь было ясно, что меня считают безнадежным убийцей, и, по крайней мере, сегодня, до захода солнца, мне не доказать обратное. Единственное, что я мог сделать — это попытаться бежать.
Первое, что пришло мне в голову — решетка на окне. Она выглядела хрупкой. Подойдя к окну, я убедился, что здесь у меня ничего не получится. Решетка, действительно, была ненадежной, но обрыв под окном делал всякую попытку побега невозможной. Мысль о подкопе была глупой. Оставалась только дверь и охранник за ней.
Я представил, как он слышит мои крики. Я зову на помощь, кричу — что мне больно. Но он не очень-то поверит. Потом я замолкаю. Вот тогда он и войдет… Что же будет дальше? Я могу кинуться на него из-за двери. Был ли у него пистолет? Вроде был. Он войдет с пистолетом наготове. Вряд ли я смогу обезвредить его.
Как же быть? Может попросить еды. Они так и не принесли мне ничего поесть. Нет, это плохо. Он может войти не один, это хуже всего. Что же придумать!
Целый час я мучился, пытаясь найти выход. За этот час никто меня так и не посетил, и я не знал — находится ли по-прежнему охранник за дверью. Скорее всего, находится.
— Эй! — крикнул я. — Послушай, как тебя зовут?
Молчание.
— Ты там, я знаю. Ты можешь молчать, но мне кажется… да я почти уверен, что тебя зовут Михаилом.
— Меня зовут Анатолием, — недовольно проворчал голос из-за стены. Я молча торжествовал.
— Слушай, Толя, я не убивал никого.
— Угу, — пробурчал тот.
— Я клянусь. Вы все делаете скоропалительные выводы. Это все огромная ошибка… Ты знаешь, что пропажи людей происходили здесь задолго до этого момента.
— И что?
— Ты понимаешь, здесь орудует маньяк. Ты можешь поговорить со здешним спасателем Леонидычем…
— А как фамилия?
— Я не знаю её. Но он тут известен. Понимаешь, он следит за этими случаями. Он все знает об убийце. Он докажет вам, что я невиновен. Поговорите с ним.
— А ты знаешь, кто убийца?
— Да, — после паузы ответил я.
— И кто?
— Ты, конечно, можешь не поверить. Но обрати внимание, что убийства всегда связаны с морем. Люди пропадают именно тогда, когда купаются. Еще в давние времена, когда скифы владели этими местами, морской дьявол нападал на них. — Я замолчал.
— Это правда. Я клянусь тебе. Леонидыч, при помощи московского профессора, перевел надпись на скале. Там это все сказано. Дьявол живет в гроте под нашей базой. Он утаскивает людей и съедает их на закате… Мою жену он утащил прямо у меня из рук. — Мой голос дрогнул. — Я нашел его нору, но мне не войти в нее. Мне нужен акваланг и помощь Леонидыча. Понимаешь, у меня время всего лишь до заката. Потом он убьет ее… И съест. Ты понимаешь?
Он нерешительно сказал:
— Кажется, да. — Он замялся. — Я действительно начинаю убеждаться…
(Солнечные квадратики на полу стали ослепительно яркими. Я зажмурился.)
— Я начинаю убеждаться, что ты не просто убийца, ты сумасшедший психопат. Ты сволочь, понимаешь? Заткнись лучше, а то я тебе ребра переломаю.
Сквозь зубы, я прошипел подобное обещание в ответ. С улицы до меня донесся обрывок объявления по радио. Диктор сообщал, что украинское время три часа тридцать минут. Это значит, что московское (база Батилиман жила именно по этому времени) — 4. 30. Я снова начинал впадать в панику.
К пяти часам у меня созрел относительно сносный план. Моя носовая перегородка была непрочной, и при малейших ушибах у меня всегда возникало кровотечение. Я инсценирую кровотечение и позову его, чтобы он дал мне платок. Только так я смогу заставить его приблизиться ко мне, а уж дальше… Они допустили ошибку, что сковали мне руки спереди.
Я сложил их вместе и ударил левой ладонью по носу. От боли меня перекосило, в носу стало жарко, но кровь не появилась. Я ударил сильнее. На пол упали две бордовые капли, а затем кровь ручьем полилась на верхнюю губу. Я подпрыгнул и боком упал на пол, стараясь создать как можно больше шума.
— Проклятие! — воскликнул я как можно нейтральнее. За дверью раздался звук упавшего на пол журнала. Послышались поспешные шаги.
— Ты чего там делаешь? — раздался грозный окрик сержанта.
— Я, кажется, нос сломал!
— Как ты хоть умудрился? — Слова прозвучали одновременно со щелканьем ключа в замочной скважине.
— Я поскользнулся.
Дверь распахнулась, я приготовился. Я полулежал на боку, головой к окну. Если он подойдет со стороны ног, я смогу пнуть его в пах. Если спереди — я достану его ударом в горло или в глаза. Мне жалко этого человека, но его кратковременная боль ничто, по сравнению с тем, что случилось с моей женой.
Он подходил спереди. Я старался не смотреть в его сторону. Кровь образовала впечатлительную лужу на полу под моим носом.
— Боже! — вырвалось у него. — Что ты с собой сделал?
— Дай мне платок, — выдавливая из себя страдание, проговорил я. Он присел на корточки и протянул мне какую-то тряпку. Пистолет был в кобуре. Я едва заметно развернул плечо для усиления замаха. С прыжком я отлично доставал до его паха.
— Толя, — раздался из дверей голос молодого Филиппа. Я понял, что все пропало. — Ты что с ним сделал?
— Да он сам себе нос расшиб! — возмущенно стал оправдываться сержант. Все усилия оказались напрасными, и мне ничего не оставалось делать, как скорчить гримасу зверской боли, доставляемой кровотечением из носа.
— Ну ладно, вытри его.
— Да он себе нос сломал!
Милиционер Филипп подошел к нам и, наклонившись, внимательно осмотрел меня.
— Да нет. Если бы он сломал себе нос, или ты сломал ему нос…
— Да я не трогал его! — взревел сержант.
— Ладно-ладно. Я просто так, к примеру… Так вот, если он бы сломал нос, он бы у него дрягался из стороны в сторону, да и крови было б побольше. Тут, может, всего лишь хрящик сдвинут. Запрокинь ему голову и вставь вату в нос, чтобы кровь остановить.
— У меня нет ваты.
— Сбегай возьми в аптечке в машине. Я постерегу его. Тело так и не нашли. Приехала ещё ваша бригада. Этого, — он показал на меня, — решено отправить в Севастополь немедленно.
Я лихорадочно соображал, как мне выбраться из лап этих блюстителей законности. Пока Толя бегал за ватой, молодой Филипп держался на значительном расстоянии от меня. Потом они дали мне вату, я вставил её в нос. Под надзором они проводили меня до умывальника, где я смог осторожно умыться. Скованными руками это получалось плохо.
После этого они посадили меня в раскрашенный желтыми и синими полосами милицейский «Газик». Устроили меня на заднем сидении, подперев с боков своими телами. Бежать было невозможно.
На переднее сидение запрыгнул водитель. Волосы его были сырыми — он, похоже, успел выкупаться.
— Поехали? — спросил он.
— Трогай! — весело сказал Филипп. Я зло посмотрел на него, но он этого не заметил.
"Газик" резко сдернулся с места. Меня и моих попутчиков вдавило в сиденья.
Чтобы выбраться с базы, нужно подняться по петляющей узкой горной дороге до шоссе, а затем, обогнув Кушкайя, выехать на Севастопольскую трассу. Там по трассе до города останется где-то полчаса быстрой езды.
"Газик" осторожно поднимался по петляющей дороге. Милиционер за рулем, очевидно, ехал здесь впервые. Я ездил на автобусах, водители которых гнали гораздо шустрее на поворотах.
За окном периодически появлялись и исчезали, сменяя друг друга, то хвойные деревья, нависшие над бетонным бортиком вдоль дороги, то море, сверкающее в лучах вечернего солнца. Все три милиционера, как будто сговорившись, молчали. Я мог лишь наблюдать, как море удаляется от меня все дальше и дальше.