Анна стала замечать, как муж останавливает на рыжеволосой долгий жадный взгляд. Вечерами он шептался с Моникой на кухне, и становилось ясно, что Гельмута душит страсть.
– Пора бы ей уйти, – заметила Анна.
– Она хорошая работница, платы не просит, – резко осадил Анну муж. – Надо помогать своим. Мы ведь не еврейку прячем. Вот мне соседи сказали, – ехидно продолжал он, – у твоей матери был дружок Михаэль Найштаут, врач. Так он сбежал, когда фюрер к власти пришёл. А может он и не Михаэль вовсе, а еврей Мойша?
– Михаэль был нашим другом, он лечил маму. А еврей он или нет, какая разница? –выпалила Анна.
– Какая разница? Какая разница! – побелев заорал Гельмут. – И это ты говоришь сейчас, когда каждый день гибнут тысячи немцев!
На следующий день Анна сказала Монике, что в Фюссене в семье инженера, где она занималась с детьми математикой и английским, нужна горничная, и что Анна этой семье уже рекомендовала Монику. Девушка зло блеснула глазами, сжала губы, собралась и ушла.
Вечером Гельмут набросился на жену:
– Где она? Почему ты её выгнала?
Когда Анна сказала, что пристроила Монику в хорошее место с приличным жалованием, муж взорвался яростными воплями:
– Адрес! Скажи мне адрес! – рычал он, тряся Анну за плечи. – Она будет жить здесь. Не смей мне перечить! Она моя женщина! Да как я только мог позариться на такую бесплодную щепку, как ты?!
Он толкнул Анну к стене. Шов на рукаве её куртки треснул и из подкладки со звоном выпало кольцо.
– Откуда это у тебя? – глаза Гельмута безумно смотрели на сверкающие грани.
– Это мамино, – дрожа прошептала Анна.
– Я у неё такого не видел… Да ведь оно на мужскую руку! – прохрипел он, натянув кольцо на свой толстый крючковатый палец. – А я знаю, знаю, – часто дыша, брызгал слюной Гельмут, – это всё Михаэль, это ты его жидовские бриллианты прячешь. Что ты ещё прячешь? Говори, а то я тебя в Гестапо отправлю!
Анна в слезах выбежала из дома. Карл, услышав крики, бросился ей навстречу. Он поймал Анну в свои в мягкие объятия, приговаривая:
– Успокойся, дочка, между своими всё бывает… Ссорятся, мирятся. Не время сейчас. Нам ещё многое придется пережить, многое!
На следующий день Гельмут привёз Монику обратно. Он поселил её в большой комнате, перенёс туда свои вещи и проводил с Моникой каждую ночь. Жизнь для Анны превратилась в пытку.
– Убирайся из моего дома, забирай свою девку и убирайся! – кричала Анна мужу.
– Если что-то не нравится, ты можешь сама съехать! – зло усмехался в ответ Гельмут.
Фашистская Германия в лихорадочном кошмаре доживала последние месяцы. Началось создание Фольксштурма. В армию призывались все – от подростков и стариков до тех, кто не был ранее призван по болезни. Строителей обязали принять участие в уникальном проекте фюрера. Для обороны в Баварских Альпах возводился "Альпийский редут".
Гельмут получил повестку срочно выехать на строительство.
– Ты поедешь со мной, там будет работа, – сказал он Монике. – Только сначала надо потрясти мою жёнушку. Наверняка, у неё что-то припрятано, – рассуждал Гельмут, глядя на кольцо.
Он выждал, когда Барбара уйдёт играть с соседскими детьми и позвал Анну:
– Мы уезжаем. Видишь, всё, как ты хотела. Зайди, надо поговорить.
Анна вошла в комнату. Там пахло затхлой кожей. Гельмут стоял в дорожной куртке. Он получил её, участвуя в мюнхенских нацистских парадах. С рукавов и карманов зловеще сверкали свастики и распахнутые крылья орлов. Полуодетая Моника складывала в рюкзак вещи. Её огненные волосы, собранные в пучок, оголяли длинную шею. Кружевная сорочка прикрывала широкую спину и стягивала тяжелую грудь. Моника изящно поправила серебряные серьги с крупными аметистами, подарок Гельмута, и высокомерно посмотрела на Анну.
– Мы уезжаем, – резко повторил Гельмут, – но ты должна заплатить за это. Его недобрый взгляд сверлил глаза Анны. Воздух наполнился душком агрессии.
– Что ты ещё прячешь? Показывай. Я твой муж – всё поровну.
– У меня ничего нет, – твёрдо сказала Анна. – А это кольцо, – она махнула на руку мужа, – память о маме. Оно моё и Барбары. Ты должен его вернуть.
– Наглая сука! – заорал Гельмут. – Я на вас ишачил, как раб, ремонтировал этот гнилой дом, спал с тобой, уродина! И мне ничего? Неси-ка верёвку, Моника, мы её сейчас немного придушим, чтобы вспомнила…
Он грубо навалился, зажав жене рот. Моника метнулась в угол комнаты к ящику с инструментами. У Анны потемнело в глазах. Вдруг она услышала стук распахнувшейся двери, истошный визг Моники и два коротких глухих выстрела. Руки Гельмута сжали Анну ещё крепче, а затем резко ослабли. Он обмяк и шумно повалился на пол, увлекая за собой жену.
Карл отложил пистолет и помог Анне встать, приговаривая:
– Я обещал Марте, что пригляжу за девчонками, обещал твоей маме, что пригляжу… – успокаивая дыхание, Карл опустил ладони на вздрагивающие плечи Анны и прохрипел: – Значит так… Поехал он "Альпийский редут" строить… да и погиб по дороге. Времена-то нынче… По всей Германии могилы роют. Кто будет разбираться? А рыжей точно никто не хватится. Чужая она, залётная ведьма.
Анна, закончив рассказ, устало глядела на мерцавшие в её ладонях кольца, массивные с крупными камнями.
– И ещё, сынок, – она подняла голову и её глаза, полные слёз, замерли на бледном лице Стефана. – Твои родители не в аварии погибли. Услышав на улице в Париже немецкую речь, их зарезал француз, у которого фашисты расстреляли всю семью. Таких случаев было много. Обезумевшие от горя люди даже через тридцать лет после войны убивали простых немцев только потому, что они немцы, как когда-то нацисты убивали русских, поляков, евреев… Я от тебя скрыла правду об их смерти. Не хотела, чтобы ты вырос с ненавистью к французам или к другому народу, – Анна вытерла мокрые щеки. – Твоя мама мечтала о балете, но стала преподавать танцы. Потом большая любовь, замужество. Появился ты – поздний ребёнок, очень желанный… Барбара всегда хотела поехать во Францию, увидеть французских танцоров, – голос Анны дрогнул. – Чтобы похоронить твоих родителей здесь, я в Париже наняла грузовик со льдом и всю ночь на пути в Германию в ледяном аду держала на руках тело моей сестрёнки. У меня тогда даже слёзы вымерзли, даже слёзы…
Разбивая утреннюю вялость, в окне зашумели всхлипы дождя.
– Дождь, – встрепенулась Анна, – земля намокнет, совсем не будет заметно, что мы могилу трогали.
– Да, – грустно заметил Стефан. – Когда ты мне сказала, что мамы и отца уже нет, тоже был дождь…
Деревья во дворе зазвенели падающей листвой, добавляя в шелест ветра унылые звуки печали. В кофейный аромат кухни ворвалась горечь увядающей травы и запах сырой земли. Стефан присел рядом с Анной и поцеловал её солёное, покрытое кружевом морщинок лицо. Они долго сидели, обнявшись в понурых утренних лучах, убаюкивающих боль воспоминаний…
– Вот мы и отметили! Отличная вечеринка получилась! Все-все пришли, кто помогал тебе в эти годы, – Петра обняла мужа. А когда праздничные эмоции утихли, она задумчиво продолжала: – Ты сегодня сказал, что уже два года, как фрау Анна скончалась, и я вспомнила… хотела с тобой поговорить о Швангау. Дом и сад теперь в запустении. Мы ведь хотели там гостиницу для туристов построить. Но сейчас не до того: ты в клинике занят, а я… Родится малыш, – она погладила округлившийся живот, – с двумя детьми мне это будет сложно. Может, дом-то продать?
– Продать? – Стефан растерянно пожал плечами.
И ещё… – Петра вздрогнула, перейдя на шепот, – я там, в Швангау, часто вижу странные сны. Будто рыжеволосая женщина, высокая и пышная, по дому бродит. Одета она в роскошное платье… времён Людвига, хозяина замка Нойшванштайн. Вот мне и снится… как ходит эта придворная дама по комнатам и что-то ищет!