С Бабуром же Исмаил затеял сложную политическую игру: шах предложил ему вернуть все завоеванные Шейбани-ханом земли на условии принятия Бабуром ислама шиитского толка! Все Тимуриды были убежденными суннитами. Но Бабур согласился и с помощью персидских войск вернул себе земли, утраченные десять лет тому назад. Зря радовался падишах. Население его страны было суннитским, и менее чем через год он был изгнан из родных мест навсегда, а в 1514 г. Бабур чуть не погиб в результате суннитского заговора его приближенных.
Многие историки придерживаются того мнения, что именно авантюра с принятием шиитства и очередная потеря Самарканда подтолкнули Бабура отказаться от покорения родного севера и обратить взоры на Индию.
Битва при Панипате
Главный, пятый поход на Индию Бабур начал 17 ноября 1525 г. Он намеревался разгромить могущественного делийского султана Ибрахима Лоди и перенести из Кабула в Дели свою столицу. 21 апреля 1526 г. произошла знаменитая битва при Панипате, в которой решилась дальнейшая судьба Индии, Афганистана и Пакистана. Ибрахим погиб в бою, были убиты 20 тыс. индийцев, остальные разбежались. На плечах беглецов Бабур с ходу занял Дели и Агру.
Мать делийского султана Байда и его семья укрывались в Агре. Старая султанша сделала вид, будто примирилась со своею участью: она даже сама принесла Бабуру ключи от города. Победитель обошелся с семьей султана милостиво, только единственного сына Ибрахима Лоди взял в заложники. Остальных членов семейства выслали из столицы, однако поселили их неподалеку в пригороде.
Месть Байды не заставила себя долго ждать. Сам Бабур описал эти события в своей книге «Бабур-наме».
«В пятницу (21 декабря 1526 г. – В.Е.) произошло поразительное событие. Подробности его таковы: мать Ибрахима, эта злосчастная старуха, услышала, что я съел кое-что из рук жителей Хиндустана. Дело было так: месяца за три-четыре до этого по той причине, что мне еще не приходилось видеть хиндустанских блюд, я сказал, чтобы ко мне привели поваров Ибрахима. Из пятидесяти или шестидесяти поваров я удержал у себя четырех. Та женщина, услышав об этом, послала человека в Атаву за Ахмедом чашнигиром (слуга, пробующий пищу перед подачей государю. – В.Е.)… Одной рабыне она дала в руки сложенную вчетверо бумажку, в которой была тола яда… и велела передать эту бумажку Ахмеду чашнигиру. Ахмед дал бумажку одному из хиндустанских поваров, который находился у нас на кухне, и обещал ему четыре парганы, если он каким-либо образом подложит яд мне в пищу. Вслед за рабыней, с которой был передан яд Ахмеду чашнигиру, мать Ибрахима послала еще одну невольницу посмотреть, передала ли ему первая невольница яд или нет. К счастью Ахмед не бросил яд в котел, но бросил его на блюдо. Он не бросил яда в котел по той причине, что я крепко наказал бакаулам остерегаться хиндустанцев, и они пробовали пищу, когда пища варилась в котле.
Когда кушанье накладывали, наши несчастные бакаулы чем-то отвлеклись; [повар] положил на фарфоровое блюдо тоненькие ломтики хлеба, а на хлеб высыпал меньше половины яда, находившегося в бумажке. Поверх яда он наложил мяса, жареного в масле. Если бы [повар] высыпал яд на мясо или бросил в котел, было бы плохо, но он растерялся и просыпал больше половины яда в очаг.
В пятницу вечером во время послеполуденной молитвы подали кушанье. Я сильно налег на блюдо из зайца, жареной моркови тоже уписал порядочно; из отравленной хиндустанской пищи я съел только несколько кусочков, лежавших сверху. Я взял жареного мяса и поел его, но не почувствовал никакого дурного вкуса. Потом я проглотил кусочка два вяленой говядины, и меня начало тошнить. Накануне я тоже ел вяленое мясо и у него был неприятный вкус; я решил, что меня сегодня тошнит по этой причине. Вскоре меня опять затошнило; пока я сидел за дастарханом, меня два или три раза начинало тошнить и едва не вырвало. Наконец, я увидел, что дело плохо и поднялся. Пока я шел до нужника, меня еще раз чуть не вырвало; в нужнике меня обильно стошнило.
Раньше меня никогда не рвало после еды, даже при попойках меня не тошнило. В сердце у меня мелькнуло сомнение. Я приказал задержать повара и велел дать блевотину собаке и стеречь ее. На следующее утро незадолго до первой стражи собака почувствовала себя очень плохо, брюхо у нее как будто раздулось. Сколько в нее ни кидали камнями, сколько ее ни ворочали, она не подымалась. До полудня собака была в таком положении, потом поднялась – не умерла.
Несколько телохранителей также поели этой пищи. Наутро их тоже сильно рвало, одному даже было очень плохо; в конце концов, все спаслись:
Пришла беда, но все прошло хорошо.
Господь снова дал мне жизнь; я как будто вернулся с того света и снова родился от своей матери. Я был болен и ожил, и теперь, клянусь Аллахом, узнал цену жизни.
Я приказал Султан Мухаммеду Бахши схватить повара; подвергнутый пытке, он одно за другим подробно рассказал все, как упомянуто.
В понедельник, в день дивана, я приказал вельможам, знатным людям, эмирам и вазирам явиться в диван. Те двое мужчин и обе женщины тоже были приведены и допрошены. Они со всеми подробностями рассказали, как было дело.
Чашнигира я велел разрубить на куски, с повара приказал живьем содрать кожу; из женщин одну бросили под ноги слону, другую застрелили из ружья, третью я приказал заключить под стражу. Она тоже станет пленницей своего дела и получит должное возмездие… Так как та злосчастная старуха совершила столь великий проступок, то… было приказано отобрать у нее ее деньги, вещи, рабов и рабынь…» Позднее Байду отправили пленницей в Кабул, но по дороге она бросилась в воды Инда и утонула.
В начале декабря 1530 г. старший сын и наследник падишаха Хумаюн тяжело заболел иерсиниозом (кишечная болезнь, близкая чуме). У постели умирающего сына Бабур просил Аллаха забрать его жизнь, но сохранить сына. Хумаюн выздоровел. Бабур скончался от той же болезни 26 декабря 1530 г.
В мавзолее падишаха Бабура. Кабул
Конец императора алхимиков
Портрет императора Рудольфа II Габсбурга. Художник Й. Хейнц
Рудольф II Габсбург был внучатым племянником императора Карла V и двоюродным племянником испанского короля Филиппа II. Отец его, император Священной Римской империи Максимилиан II, отправил одиннадцатилетнего сына на воспитание ко двору Филиппа II. Там мальчика отдали под надзор иезуитов. Сурово-клирикальная, но одновременно высокоинтеллектуальная и преисполненная любви к искусству, литературе и мистике атмосфера, сложившаяся вокруг испанского короля, оказала на подростка неизгладимое впечатление. От природы обладавший глубоким умом, сильной волей и интуицией, Рудольф вырос убежденным католиком и мистиком. При этом особую роль в его умственном настрое сыграла живопись Иеронима Босха – любимого художника Филиппа II. Картины Босха полны загадочной и эффектной алхимической символикой. И Рудольф на всю жизнь проникся идеями алхимии и астрологии, посвятив себя и все свои огромные возможности поиску философского камня.
Будучи старшим мужчиной в имперской ветви Габсбургов, с осени 1572 г. он начал поэтапно занимать монаршьи престолы: сперва в Венгрии (большая часть страны была тогда завоевана Османами), в 1575 г. стал королем Богемии (Чехии), в октябре 1576 г. – эрцгерцогом Австрии, а в ноябре того же года был избран императором Священной Римской империи. Так во главе почти всей Центральной Европы оказался интеллектуал-мистик, перед которым стояло решение двух жизненно важных и чрезвычайно сложных задач: организация общеевропейского отпора турецкой агрессии и противостояние быстро распространявшемуся протестантизму.
Испанский король был настоящим абсолютным монархом, его воле беспрекословно подчинялись все. В империи отношение к императору было совершенно иное, и это изначально чрезвычайно угнетало Рудольфа II. Не повезло ему и в том, что из пяти родных братьев лишь один Эрнест, с которым Рудольф обучался в Испании, поддерживал старшего брата. Остальные четверо относились к императору враждебно. Особенно выделялись третий по старшинству брат Матиас (Матвей) – человек агрессивно честолюбивый, жаждавший высшей власти – и младший брат кардинал Альбрехт VII Австрийский[13], который всю жизнь подвязался на высших должностях при испанской короне.
Когда Рудольф II занял лучшие из доступных имперским Габсбургам престолы, Матиас почувствовал себя несправедливо обделенным, однако сил тягаться с императором пока не имел. В 1577 г. гордец принял тайную делегацию католиков из Южных Нидерландов, и на следующий год был неожиданно для всех призван штатгальтером этих враждебных Испании территорий. Однако молодой человек, рассчитывавший на власть, оказался под гнетом анархически настроенной аристократии. Продержался штатгальтер недолго, и в 1581 г. несолоно хлебавши, вернулся домой.
Впрочем, не только ссора с нидерландцами заставила Матиаса перебраться в Вену. Жесткий конфликт Рудольфа II с личным окружением и имперской аристократией в первые же годы его правления тяжко отразились на здоровье монарха. Особенно повлиял на него провал указа 1578 г. о том, что католичество повсеместно является господствующей и обязательной религией – население его откровенно проигнорировало.
Рудольф II заболел. Диагноз поставить не удалось, но в том, что это было сильнейшее нервное расстройство, ныне не сомневается никто. Предположительное выздоровление относят к 1581 г. Но с этого времени император навсегда стал человеком замкнутым, подозрительным, раздражительным и очень вспыльчивым. Он постоянно ожидал либо отравления, либо сглаза. Распространялись слухи, будто Рудольф II безумен, поскольку унаследовал болезнь прабабки Хуаны Кастильской, и Матиас поспешил домой в расчете заполучить хотя бы одну из корон брата.
Тем временем (точнее – в 1583 г.) Рудольф перенес свою резиденцию из Вены в Прагу – подальше от семьи Габсбургов, венского двора и аристократов. Там император окружил себя алхимиками, гадалками, астрономами-астрологами, магами, живописцами и поэтами. В перестроенном дворце в Пражском Граде он собрал огромную коллекцию живописи, скульптуры, учредил Кунсткамеру с соб