- Во-первых, ты снимешь проклятье с Лены, - приказал он. – Во-вторых, все, что произошло, сегодня никогда не станет известно маме.
- Вспомнил о маме? А как же твоя любовница?
- Даша! Я никогда не бил тебя и не повышал голос. Я люблю тебя, но отчитываться перед тобой не собираюсь. Оставь нашу жизнь с матерью – нам.
- Мама любит тебя, а ты…
- Я люблю твою маму. Любовь меняется со временем, так бывает. Но спокойствие твоей мамы и нашу с ней жизнь я нарушить не позволю даже тебе. Она моя жена, ею и останется. И потому, что я люблю тебя и ее, я не хотел, чтобы вы знали о некоторых моих слабостях. Так вышло. С Леной я разберусь, но от тебя требую: ты снимаешь проклятье с нее и ни слова не говоришь маме.
«Если хотел, чтобы мы не знали, зачем пошел в гостиницу недалеко от работы?» - пронеслось в голове.
- А иначе, папочка, что ты мне сделаешь?
- Ничего. Но ты разобьешь сердце мамы и не получишь новой машины.
Разочарование и горе мамы стали действенным аргументом.
Я не сняла порчу, отложив ее действие на пятнадцать лет. «Не сейчас, а потом, когда все порастет быльем» - сказала я. Отец и не понял этого.
Папа, в самом деле, купил мне новую «ауди», разочаровав меня окончательно. Подкуп – как легко и пошло. Как только он пригнал ее к нам домой, я на глазах мамы разбила в ней все стекла. Отцовский молоток, лежавший среди инструментов, разносил на осколки проклятую машину – плату за предательство.
«Тридцать серебряников, тридцать серебряников», - твердила я, размахивая молотком.
Я сдержала только одно обещание: ничего не сказала маме. Ее теплые карие глаза – вишни – смотрели на меня с укором: «Дочка, что с тобой?» Она говорила папе, что мне нужно записаться к психологу.
А через несколько дней мама погибла. Она попала под машину, когда переходила перекресток под «красный» сигнал светофоры. Скорее всего, мама спешила к отцу, потому что на другой стороне улицы была его строительная фирма. Водитель не был виноват по сути, но все равно был осужден. Как говорится, таков закон.
Но самое интересное, в другом – последний звонок в своей жизни мама сделала абоненту «Сереженька муж». Отец был занят и не ответил ей.
Мы никогда не обсуждали с папой все, что было связано с ее гибелью. Для нас обоих было очевидно, что мама узнала правду. Кто был тем «доброжелателем» – для нас так и осталось загадкой. Мамы не стало, и какое это уже имело значение?
Я видела, как отец плакал на похоронах, как вечером пил в гостиной до состояния, которое в народе зовется «в дрова».
А я будто очерствела – мне не было его жаль. Я с отвращением ждала, как вдовец, отбыв сорокадневный срок, притащит в дом эту… тварь. «Грязь, какая грязь», - думала я.
Мы почти не разговаривали, горюя поодиночке. Даже сестра отца, тетя Юля, ни разу не поинтересовалась мной. Зато она напомнила нам, что нужно вступить в наследство.
Мне было все равно. Юность легка и беззаботна, ярка в проявлении радости и счастья, но настолько же неистова в горе. И, хотя у меня была своя квартира, я жила в родительском доме.
Нотариус забрала от нас с отцом заявления, но вскоре выяснилось, что, в общем-то, наследовать нечего. Наш дом оказался не нашим, а домом тети Юли. Мама и папа полгода назад подарили. Почему-то. Родительские машины числились за фирмой. А квартира, которая считалась моей, принадлежала моему двоюродному брату. Беспредел, не правда ли? Как такое возможно?
Все, что мы с папой наследовали – мамин счет в банке. По сравнению с тем, что должно было войти в наследственную массу, - копейки. Сущие. Но для меня тогда, как у Пушкина, «все были жребии» равны.
В несчастье человек постигает покорность. А несправедливость становится уроком борьбы. Я говорю вам это с убеждением человека, прошедшего через боль трагедии и сопротивления лицемерию и лжи.
ГЛАВА 4. Расплата.
Когда-то я проходила практику в отцовской фирме. И теперь, когда я собиралась устроиться на работу в Магический Трибунал, у меня поинтересовались характеристикой.
«Придется напрячь вдовца. Создать ему беспокойство, не дожидаясь сороковин», - думала я. Машины у меня не было, и я добралась на такси.
На правах дочери, я не записалась на прием и не предупредила о приходе. В его просторной приемной сидела женщина с низкой социальной ответственностью – Лена. Я себя со стороны тогда не видела, но, не удивлюсь, если у меня глаз задергался или завращался со страшной скоростью. Гадюка свила себе здесь гнездо, не иначе. Зря я отложила все-таки действие порчи.
Ой, как дорого мне моя доброта обходится – потерей нервных клеток и всплеском ненависти.
- Я к отцу, - шла я, не сбавляя темпа.
- Серё… Сергея Владимировича сейчас нет. Ты можешь подождать здесь, - пропищала наглая девка.
Она чуть не сказала «Серёжи»! Ну почему, почему таких мерзавок земля носит. Угробили мамочку! Наверное, в мечтах платье свадебное примеряет и в наш дом въезжает. Ах да, он же теткин по документам.
- Ага, обязательно, - ответила я, - здесь на диване и сяду. Я дочь генерального директора, у меня право заходить без стука и доклада по родству, а не по праву ночного обслуживания. Поняла?
Вслед я услышала: «Ночная кукушка всегда дневную перекукует».
Она еще и рот свой открывает! Эх! Навести бы заклятье немоты, сколько бы ушей от произносимых ею тупостей уберегла!
- Смотри, чтобы я тебе перья не ощипала, кукушка! Кстати, где соболезнования? А?
Я обернулась и поймала ее взгляд. Лена смотрела на меня с ненавистью. Конечно, она не соболезновала. Стерва не могла открыто ликовать из-за вдовства любовника, но перспектива «окольцевать» моего папочку манила и волновала.
Я закрыла за собой дверь и привычно расположилась на отцовском диване. На столе у генерального директора всегда порядок. Папа очень дисциплинированный и аккуратный. Иногда мне кажется, что он жалеет, что после армии не продолжил службу. Зря, может, там бы ему внушили, что бить женщину нельзя. Даже, чтобы остановить истерику. Но в стране ситуация была сложная, и мой дедушка настаивал на передаче ему своих дел. Да, у нас семейное дело.
Через пять минут мне стало скучновато. Я подошла к столу, где стояла фотография. Какими мы здесь выглядим счастливыми: мама, папа и я между ними. Она обнимают меня, а я держу в руках воздушные шарики. Мне здесь пятнадцать лет. Мама сияет счастьем, а папа непривычно расслаблен и добродушен. Как это забыть?
Дверь открылась и с какой-то папкой, ухмыляясь, вошла Лена.
- Я думала, ты мне кофе принесла, - я просто выплевывала ей слова.
Она положила папку на стол, а потом с обращенной ко мне улыбкой сбросила нашу семейную фотографию со стола.
- Упс! – развела руками мерзавка, - Какая беда. Семейка разбилась. Правда, недавно мамочка Богу душу отдала, а дочурочка понапрасну папочке жизнь отравляет. Не знаешь, как дочке доступно объяснить, что она лишняя в его планах на будущее?
- Гадина! – закричала я.
- Я избавила тебя от иллюзий, - тоненьким голоском сообщила Лена. – Ты никто и звать тебя никак.
Осколки от стеклянной рамы лежали на полу, а ранили меня в сердце. Разве не этого добивалась Лена? Я что-то думала про недопустимость рукоприкладства? Забудьте. Она разбудила во мне такой гнев, что, не помня себя, я подскочила к ней и двумя руками схватила за волосы. Я воспользовалась преимуществом своего роста, коротышка Лена не могла дотянуться до меня. Она верещала, пыталась устоять на каблуках, но я повалила ее на пол и, удерживая одной рукой за волосы, ударила по щеке. Лена жутко выла, кричала: «Помогите!» Мое гневное помутнение не рассеялось, я распалялась больше и больше. Мне удалось перевернуть Лену на живот, и я провезла ее лицом по полу несколько раз.
Я действовала четко и осознанно – расправлялась с врагом.
Потом меня кто-то легко поднял и как собачонку кинул на диван. Я вскочила и уже бросилась на отца, который поднимал Лену. Папа снова отшвырнул меня, а подоспевшие охранники не дали подняться с дивана.
Его секретарша ревела и выла, на лице были красные полосы, одежда была не просто в беспорядке, а местами разорвана и смята.
Лену увели. Я слышала, как папа велел меня отвезти домой, а Лену доставить к врачу.
Уходя, я сказала ему: «Она разбила нашу фотографию». А отец молчал. Он провел рукой по лицу, как будто стирал усталость и злость, и с презрением посмотрел на меня.
- Уведите ее, - бросил охране и отвернулся.
Вспоминая эти насыщенные событиями дни, я удивляюсь, как не потеряла рассудок. Я ведь все время была одна. Мои подруги, поддержавшие меня после похорон мамы, разъехались либо на отдых, либо были заняты хлопотами выпускниц ВУЗов – искали работу. Тетушка будто испарилась, друзья семьи как будто вычеркнули меня из памяти.
После той драки отец перестал ночевать дома, он позвонил мне и сказал, что мое прощение будет зависеть от его секретаря. «За все нужно платить, Даша», - твердо сказал он и бросил трубку.
И вот через несколько дней, когда я пришла в себя, раздался звонок. Из полиции. Отцовская любовница написала заявление, указав, что я побила ее.
- Ознакомьтесь, - в полиции сказал мне молодой лейтенант. Я прочла ее заявление. Она написала, что я беспричинно избила, когда предложила мне выпить кофе. Я ударила ее, и она, пытаясь удержаться за стол, смахнула фотографию со стола. По версии Лены после этого я окончательно «озверела».
Там же был протокол допроса моего папули. Он сухо написал, что видел, как дочь избивала его секретаря, и о причинах моего поведения ничего сказать не может. Возможно, дочь все еще находится в угнетенном состоянии после смерти матери.
Я прочитала заключение эксперта, согласно которому у Малиной Е.В. выявлены телесные повреждения и множественные кровоподтеки в области головы, туловища и конечностей. Канцелярским языком было указано, что повреждения могли образоваться от воздействия тупого твердого предмета (предметов) с приложением действующей силы в зону локализации телесных повреждений и не повлекли вреда здоровью.