Пусть берега широких рек, несущих
В грядущее свои живые волны,
Твоими будут!
Пусть жаркое полуденное солнце
Сожжет твою печаль!
Пусть испарятся в солнечных лучах
Те слезы, что твой прадед проливал,
Замученный на этих скорбных нивах.
Лумумбу предали и замучили в Катанге.
Все в этом мире сцеплено. Английский астроном Джинс заметил, что, выбрасывая из своей колясочки игрушку, ребенок влияет на движение небесных тел. Нельзя сказать — игрушка упала на землю, потому что с точки зрения закона притяжения игрушка и земля упали друг на друга. Человек бессмертен. Человеческая гибель отражается в сознании живых и прямо или косвенно влияет на выбор ими жизненных средств. Думал ли так Лумумба? Предполагал ли, что превратится в одну из легенд нашего века? Как он размышлял? Личность выше нации? Или нация выше личности? Нет, он подчинил себя нации, чтобы она родила первенца свободы, создав условия достойного существования для личности.
Во втором веке Карфаген был завоеван римлянами, они превратили его в свою провинцию и назвали Африкой. Эту часть материка населяли тогда берберы и ливийцы. Арабы пришли в седьмом веке и принесли ислам. Знал ли Лумумба, как люди его племени называли свою землю, свой материк? Позже работорговля смертельно унизила Африку и обогатила европейцев. Надо ли удивляться, что Лумумба был не только либерал, но и националист?
Он знал твердо: хотите убедиться, что человек не животное? — разбейте его цепи!
Мой герой Робер Мусомбе скажет Джону Барту в ночной стеклянной пустоте ООН:
«Я мог бы уничтожить вас и президента, но я хотел остаться человеком. Это мне казалось самым важным».
«А теперь?» — спросит Барт.
«И теперь кажется самым важным».
В этом суть Мусомбе, причина его гибели. Думаю, в этом же трагедия Лумумбы.
Но я продолжаю задавать своим собеседникам вопросы.
На Юго-Западе, в блочном доме, живет сотрудница одного из московских институтов, дочь американского негра и белой женщины. У этой статной полноватой мулатки красивые веселые глаза, московский говор и чувство юмора. Назовем ее инициалами Л. Р. Она мне помогает разобраться в километрах африканской кинохроники, которую нам показывают по утрам в Госкино. Сегодня я решил спросить Л. Р., как бы она определила суть моего героя Робера Мусомбе.
— Мессия, — заявила Л. Р. не задумываясь. — Каждый из них мессия, посланный спасти свою страну и ради этого готовый пожертвовать всем — детьми, собой, любимой женщиной. Во всяком случае, таким был мой муж.
— Ваш муж?! — воскликнул я. — Где же он? Почему до сих пор вы меня с ним не познакомили?
— Он в тюрьме, — ответила Л. Р. с невеселой усмешкой.
— То есть как в тюрьме?!
— Его правительство пало. А тюрьма находится в той самой африканской стране, которую он должен был спасти.
— Но почему вы… здесь?
— А не с ним?! — воскликнула Л. Р. — Африка слишком нестабильна. А у меня ребенок. Сейчас я вас познакомлю с моим ребенком.
Хлопнула входная дверь, и на пороге появилась тоненькая высокая черная девочка лет десяти-одиннадцати в школьной форме. Она сделала книксен.
— Здравствуйте. — У нее тоже был московский выговор.
— Ну как у нас сегодня с отметками? — обняла дочь Л. Р.
— По русскому «пять», по математике… — Она повернулась ко мне и сказала: — Дядя, хотя это и незаметно, но считайте, что я очень покраснела. — У девочки было материнское чувство юмора.
— Двойка?! — воскликнула с притворным отчаянием Л. Р.
— Три.
— Тогда иди на кухню и возьми себе в холодильнике блюдо клубники.
Девочка еще раз сделала книксен и выбежала из комнаты.
— Везти ее в Африку? — спросила Л. Р. — Она же москвичка! И здесь я была единственной женой моего мессии, а там должна стать четвертой и, вероятно, теперь уже старшей. Заманчиво?
Л. Р. понимала, что мне хочется больше узнать о ее муже. И я узнал историю весьма парадоксального брака.
Однажды вечером, когда Л. Р. собиралась уже лечь спать, раздался звонок и в переднюю вошел молодой широкоплечий африканец и заявил, что хочет познакомиться с хозяйкой дома. Л. Р. выставила его за дверь. Через несколько дней он снова явился, и она опять его прогнала. В третий раз он пришел в обеденное время и попросил его накормить. Л. Р. это показалось настолько беспардонным, что она пригласила его к столу и они вместе пообедали. Выяснилось, что африканец в Москве учится, а до этого был студентом в Англии — не то в Оксфорде, не то еще в каком-то респектабельном британском университете. Стипендию ему платит его партия, и он ни в чем не нуждается, кроме статной мулатки, моей собеседницы, — он влюблен в нее. Л. Р. обнаруживает, что ее настойчивый посетитель владеет несколькими языками, весьма образован, объездил полмира, три раза в день меняет рубашки и очень элегантен. Теперь он приходит к Л. Р. каждый день, и, как правило, к обеду. Совместные трапезы не перерастают в духовную близость, но назойливость мессии в конце концов покоряет Л. Р., и она выходит за него замуж. Он продолжает менять три раза в день рубашки, завтракает утром, сидя на ковре, пока Л. Р. гладит ему очередную сорочку, потом надевает один из десяти костюмов, бросается в длинную спортивную машину и куда-то уносится. Но иногда по нескольку дней кряду запоем читает Маркса, Канта, Маркузе или Ганди. Вскоре рождается дочка, а мессия отбывает в свою страну, чтобы ее спасти. Перед отъездом Л. Р. спрашивает мужа, для чего он на ней женился, и получает ответ, до сей поры питающий ее чувство юмора: «Жениться на тебе мне поручила моя партия. К тебе присматривались, решив, что ты подходящая жена для будущего вождя нации». — «Значит, наш ребенок родился по поручению твоих националистов?! В таком случае забудь о нашем существовании и убирайся к черту!» Он уехал, стал вскоре премьером, а теперь сидит в тюрьме.
— И вы хотите, чтобы мы с дочкой разделили участь нашего папочки-мессии?! — восклицает Л. Р. — Этого нелепого идеалиста?!
Нет, решаю я, ее широкоплечий мессия не Робер Мусомбе. И не Лумумба. Что совпадает? Идеализм, жизнь среди сновидений, печальный конец. Но каков же Робер в реальности Африки, если отбросить юмор? Пытаюсь себе это представить, набрасывая вечером сцену:
Из глянцевых вод реки выныривает голова Робера Мусомбе, его черное тело.
Он ложится на спину и глядит в медленно разгорающийся мир облаков.
Робера несет течение.
Потом он опять плывет. Длинные сильные руки рассекают колеблющееся нефтяное пятно солнца.
Робер выбирается на берег, поросший кустарником.
Черный бог с бородкой разминается среди утренней тишины. И вдруг — гром выстрелов. Робер пригнулся, торопливо натягивает шорты. Еще выстрел. Бог прижался к дереву, а пуля вонзилась в кору.
Робер бежит, продираясь сквозь заросли. Он должен настигнуть невидимого с винтовкой. Робер перепрыгнул через ствол мертвого дерева, мчится, пригибаясь к земле, на звук выстрелов.
Со стороны поселка ударила автоматная очередь. Робер вырвался из тьмы зарослей, тяжело дышит.
На поляне лежит ничком африканец с винтовкой. Он недвижим.
Робер озирается по сторонам. В тени деревьев стоят трое из его охраны. У одного в руках автомат.
Робер подходит к мертвому, переворачивает труп лицом к солнцу, и тотчас обрушивается шквал голосов на всех языках мира: «Покушение на африканского политического лидера, известного поэта и публициста Робера Мусомбе…», «Солдат охраны, стрелявший в Мусомбе, убит…».
Лицо убийцы упало в траву. Шквал смолк.
Робер поднялся, вглядывается в лица солдат. Мгновение взгляд премьер-министра задерживается на немигающих, сонных глазах офицера с автоматом.
Тихий голос Барта — тот, из стеклянной пустоты ООН:
— Вы посмотрели ему в глаза, но не поняли их выражения. И зря. Этому человеку предстояло еще изменить вашу судьбу.
Робер Мусомбе входит в палатку, наталкивается на стол, заваленный рукописями и книгами, опускается на циновку, вытянулся рядом с черной женой и детьми. Дети спят.
И снова стрельба, как гром с небес. Пропотевшие пробковые шлемы, разрывные пули в патронташах, телескопические прицелы, затворы винтовок, пот и страх на диких белых лицах и огонь из дул. Нет, это не война. Это истребление.
Раскинув когтистые лапы, точно взорванный изнутри, с диким ревом взлетает сраженный лев.
И все звуки смолкают.
В безмолвии валятся пробитые свинцом огромные старые слоны, прекрасные тигры, лоснящиеся черные пантеры, и жирафы, и птицы, и носороги.
Бойня без стонов.
Голос Мусомбе:
— Да-да, я видел это много раз во сне… В одиночестве дорогих отелей, в Нью-Йорке, в Монреале… Бесконечно повторяющуюся смерть зверей… Еще какой-то сон меня преследовал в Нью-Йорке… не помню сейчас… Я вскакивал, что-то должен был писать. Но смерть была просто смертью, без рифм… Звери кричали, как люди, и плакали… И мое лицо было мокро от слез… Я тосковал, Барт, по человеческому добру.
АФРИКА В ПАРИЖЕ
Мне привили желтую лихорадку. Первые пять дней ничего чрезвычайного не ощущаю. На шестые сутки начинается тошнотворная слабость.
Сперва я должен лететь в Сенегал, а оттуда в Париж. Только там, если мне повезет, я смогу найти крупного профессионального африканского артиста на роль Мусомбе.
Наш художник Евгений Игнатьев уже в Африке. Ему предстоит побывать в пяти странах, и прежде всего в Конго (Браззавиль) — надо уточнить наши предварительные эскизы.
Мы собираемся снимать фильм черно-белый («Я не знаю, какого цвета горе», — говорит режиссер Григорий Козинцев, и я с ним согласен), и группа у нас тоже черно-белая: художник по африканским костюмам — Моди Каса из Гвинеи, оператор-практикант — Саймен Диксон из Танзании.
Африканцы прочли сценарий «Черное солнце» и отнеслись к его идее и сюжету с сочувствием и заинтересованностью.
И вдруг новость — в Дакаре всеобщая забастовка, мое путешествие в Сенегал отменяется, и я должен немедленно вылетать в Париж. Теперь все зависит от результатов этой поездки — судьба сценария, фильма, наше ближайшее будущее. Желтая лихорадка в моей крови усиливает чувство тревоги, но мною овладевает древний азарт охоты. В Париже я намерен настигнуть неведомого мне замечательного африканского артиста с душой единомышленника.