твенная мысль: «Не пались, ничего не говори ему о себе». Не знаю, откуда взялась эта фраза – как будто со стороны я осознавала всю ее нелепость в этой ситуации, но ничего не могла поделать с интуицией, которая просто вопила во мне об опасности. Я осторожно кивнула.
– Но наша больница вовсе не тюрьма, и мы никого не держим насильно, – доктор улыбнулся, а затем продолжил: – Поскольку вы отказываетесь сдавать на анализы кровь, мочу, сбежали с ЭКГ, я вынужден признать, что мы ничем не можем вам помочь. Но вот ваше поведение указывает на склонность к суициду. И я счел нужным вам напомнить, что совершенно не обязательно выходить отсюда в окно, в которое вы постоянно смотрите. Вы можете покинуть наше заведение через дверь и в любое время.
– В любое время? – недоверчиво переспросила я.
– Безусловно! Только, пожалуйста, сообщите вашему супругу, чтобы приехал за вами. Я должен убедиться, что вы покинете нас… в надежных руках, так сказать.
Я поблагодарила доктора и неуверенной походкой пошла в палату. В этот момент я действительно с полной отчетливостью ощутила себя психопаткой. От стыда у меня даже выступили на глазах слезы. Я вспоминала свои галлюцинации, судорожное метание из корпуса в корпус по этажам, вспоминала добрые глаза доктора. Мне ничего не оставалось, как признать – я сумасшедшая. Радовалась я только одному – что не буйная. В этом случае, можно рассчитывать, что Лева не сдаст меня в дурдом.
Я взяла в руки мобильный телефон и, как во сне, долго не могла сладить с цифрами – семизначный номер никак не хотел выстраиваться в памяти. Затем на том конце раздался голос мужа:
– Как ты, малыш?
– Лева, забери меня, пожалуйста. Я очень хочу домой.
Больше всего на свете я боялась, что он скажет, что только привез меня, что я капризничаю и должна сдать все анализы. Но он просто ответил:
– Собирайся, я буду через час.
Пока я его ждала, наверное, задремала. Потому что в том полусне-полуяви, куда я провалилась, мы оказались с мужем в разных временах. Как будто пласты времени под давлением неизвестного груза, обрушившегося на наш мир, сдвинулись. Как будто мы оказались на разъезжающихся полюсах действительности. Мир перестал быть одним целым, он разваливался по кускам, и каждый такой кусок становился отдельной вселенной. Вселенной, плавающей в бесконечности, и вращающейся по своим законам.
Я очнулась в испарине и побежала к лифту, боялась, что муж ошибется этажом и проедет мимо, или забудет адрес больницы, что мы никогда больше не увидимся снова. Какой-то частью рассудка я понимала, что словно в реальности проживаю череду всех своих страхов, накопившихся с детства, появившихся позже, – но я не могла всей своей волей остановить этот процесс. Мне было суждено раз и навсегда поочередно прожить их все, чтобы больше никогда в жизни не испытывать это чувство.
Когда Лева вышел из лифта, я бросилась на него, словно кошка на мышь из засады. Он ойкнул и рассмеялся.
– Ну неужели ты думала, я не заберу своего малыша оттуда, где ему плохо?
– Я боялась, вдруг ты не вернешься никогда?
– Я всегда буду возвращаться. И всегда буду ждать твоего возвращения, – ответил он и обнял.
Мы ехали по опустевшему городу. Непривычно мало машин, непривычно мало электрического освещения. Я знала, что Лева тоже это замечает, но молчала. Я хотела рассказать ему, что в больнице меня чуть не укусил вампир, что я видела руку своей бабушки и людей, которые не умирали, но и не жили и что я сама боялась стать такой… Поделиться этим мне мешал страх, что я начну рассказывать об этом так бессвязно, беспомощно, что он испугается не вампиров и не зомби – а меня. И тут он сам начал рассказывать.
– После того как я отвез тебя в больницу, вернулся домой. Поставил во дворе машину и пошел выпить пива в тот маленький бар, в Старомонетном переулке, помнишь? Там было совсем немного людей, но бармен почему-то очень долго наливал мне пиво. Я ждал, ждал за столиком, когда вдруг почувствовал, что здесь что-то не так. Почувствовал, что нужно скорее уходить оттуда. Я подошел к стойке и крикнул, чтобы он перелил пиво в пластиковую бутылку навынос, развернулся, чтобы забрать шарф со столика, где сидел, и тут столкнулся лицом к лицу с очень странным человеком. Он был весь в поту, серо-зеленого цвета. Его глаза были обведены красной воспаленной каймой, зрачки расширены, в уголках рта застыло что-то, напоминающее розоватую пену. Он чуть не упал на меня. Поддерживая и одновременно отодвигая его в сторону, я спросил:
– Вам плохо? Вам нужно вызвать врача?
Но он отшатнулся от меня и стал восклицать: «Ах нет, нет, нет, прошу вас. Я просто попью, и все будет в порядке, мне просто надо пить!» После этого он развернулся и помчался к двери кухни – распахнул ее и шумно захлопнул за собой. Я ждал, когда его выведет оттуда персонал… Но вдруг отчетливо понял – он не выйдет оттуда. Он прибыл на место назначения. При этом мой внутренний голос уже срывался на крик: «Беги, беги отсюда!»
И я выбежал. Я слышал (или мне показалось) поспешные шаги за собой. Боже, Соня, я даже не понимаю, чего я так испугался, но я бежал, бежал до самого дома, не оглядываясь, и успокоился, только заперев за собой нашу входную дверь на ключ.
– Лева, я думаю, что мы либо безнадежно больны каким-то жутким неконтролируемым страхом и скоро от него умрем, либо нам есть, чего бояться. И тогда нужно просто научиться управлять собой. Мы знаем, что происходит. Мы должны изучить своего врага. Знание убивает страх.
– Я бы предпочел уехать из города к чертовой матери, – сжав зубы, прошипел Лева.
И я не стала с ним спорить. Соня не любила спорить с людьми.
…Когда ты стоишь один на пустом плоскогорьи,
под бездонным куполом Азии, в чьей синеве пилот
или ангел разводит изредка свой крахмал;
когда ты невольно вздрагиваешь, чувствуя, как ты мал,
помни: пространство, которому, кажется, ничего
не нужно, на самом деле нуждается сильно во
взгляде со стороны, в критерии пустоты.
И сослужить эту службу способен только ты.
Я плелась из «Зарядья» с тяжелым чувством. Меня не покидало назойливое ощущение, что я отлыниваю от неприятной работы. Я гнала от себя мысли прочь, обманывала себя и выводила снова «на чистую воду», я бежала внутри себя от своей главной миссии – и знала об этом. Но почему?! Да, разработать план захвата фабрики переплавов, на которой было полно необходимых нам вещей, – полезная тактическая задача. Ради этого плана стоило рисковать жизнью, бегать от охотника и меряться с ним своими жалкими силенками. Да, организовать новую партию книг, которые я уже месяц отбирала на развалинах Библиотеки им. Ленина, тоже было достойной меня задачей. Но я не могла выбросить из головы Давида. Его голубые глаза смотрели прямо мне в душу. Такие глаза вполне могли бы быть у моего сына. И я любила его, вопреки всем нашим новым правилам в отношении друг друга, я любила его так же сильно и предано, как любила его вся наша община. В следующую встречу он снова повторит как приговор:
– Она, я должен выйти из Храма. Мне пора.
Но я не могу его выпустить. Не могу, до тех пор, пока мы не разработаем сыворотку, которая станет гарантией безопасности для нашей единственной надежды, нашего будущего в целом и для нашего первого маленького воина, в частности. Вот она главная цель моей работы – узнать, как на нас влияет кровь вампира. Можно ли взять ее в качестве основного ингредиента для сыворотки? Будет ли она действовать как противоядие и в каких пропорциях смешивать ее с человеческой кровью? Каков он, механизм влияния на человека крови вампира и как оно поведет себя в совершенном теле наших светлых детей?
Давид был первым ребенком, родившемся уже в новой эре, на воле, и он уже достиг того возраста, когда ему пора было выйти наружу. Ему пора было учиться тому, что умели мы сами, и тому, к чему подталкивали его природа и эволюция, мы рассчитывали, нет, не так – мы точно знали, что он станет первым охотником на вампиров. Первым человеком, эволюционировавшим настолько, чтобы сравниться по силе с древними вампирами. Но мы не готовы были им рисковать. Только не Давидом.
Матери
Первенец родился через пятнадцать лет, после того как цивилизация окончательно пала. После его рождения всех детородных самок человека повстанцы называли Матерями. Их немного, но все они особенные. Именно у них была главная миссия – вернуть человеку его имя и место на планете. Родить тех, кто сможет отстоять свое право на землю и вернуть свое царство. Именно поэтому Давид и получил свое ветхозаветное имя.
Теперь способны родить немногие, и Матери отличаются от всех остальных женщин. Первая Мать, родившая Давида, была крупной и рослой дамой. Как она подпустила к себе отца мальчика, для меня до сих пор загадка. Но, видимо, тот был выдающегося ума и хитрости человеком. Уже в первом триместре беременности, мы стали замечать за будущей матерью странное поведение. Она не чудила, как те беременные женщины, которых мы знали в прошлом, не капризничала, не требовала особенной еды, не плакала и не смеялась на фоне быстрой смены настроений. С каждым днем она становилась все агрессивнее и временами походила на дикого зверя. Питалась она тоже странно, мы, давно привыкшие к тому, чтобы обходиться без мяса, с удивлением смотрели, как она ловко охотится, пожирая в сыром виде вконец обнаглевших от безопасности голубей, ворон, галок и белок. Почти сразу же, узнав о ее положении, мы (давно ожидающие, что кто-то из нас все же осмелиться на попытку продолжить род), отправили ее в Храм – тогда просто надежное укрытие, организованное для производства необходимых продуктов и предметов первой необходимости для повстанцев, кроме того, использующееся как хранилище ценных старинных вещей. Будущие хранители, а тогда охранники при Храме, были очень напуганы. Они рассказывали, что к Матери нельзя подходить со спины, что она просыпается от малейшего шороха – буквально слышит, как ползет по полу таракан. В один из последних перед родами месяцев, она вырвалась наружу, сама переправилась через реку и металась по лесу. Ее обнаружили, когда она в каком-то диком исступлении валялась по примятой траве, в гниющих листьях и глотала пригоршнями землю. Может быть, это просто миф, но хранители не подвергают его сомнениям – в тот самый момент, когда на помощь ей спешили наши повстанцы, с другой стороны, к женщине приближался обращенный вампир. Как уверял один из свидетелей, который спешил к ней на помощь и был ближе остальных, вампир передвигался очень быстро, а она сидела спиной и как будто не слышала его. Но, пока наш повстанец добежал до цели, Мать успела оторвать вампиру голову. Взору хранителя предстала весьма живописная картина: сидя в одной грязной рубашке в луже крови и держа голову вампира на вытянутой руке, Мать внимательно смотрела, как из прорванной артерии течет на траву кровь. На секунду подоспевшим повстанцам показалось, что она начнет лакать ее, как собака. Но то, что ее заинтересовало в этой крови, явно не было вызвано странными гастрономическими наклонностями – на ее лице был не только живой интерес перед каким-то внезапным открытием, но и отвращение. Наверное, такое лицо было у Джованни Гальвани, оживляющего мертвецов в XVIII веке прошлой эры. Что-то видела в этой крови Мать,