– Что я наделал. – В его голосе раскаяние, в глазах – слезы.
Я тебя ненавижу.
– О боже. Прости, Мия. – Он кидается ко мне, хватает меня, прижимает к себе.
Ему плевать, что я морщусь от боли в ребрах. Он думает только о себе. Он всегда думает только о себе. Лишь бы его величеству Форбсу было хорошо, – чего бы мне это ни стоило.
– Прости, Мия, прости. Я так виноват, – бормочет он, покрывая мое лицо поцелуями. Пустые слова.
Мое лицо мокро от его слез. Они вызывают у меня гнев. Я чувствую себя использованной. Слабой. Ничтожной.
– Ничего, – шепчу я.
Все идет по сценарию. Вся моя жизнь – это один большой дурацкий сценарий.
– Это больше не повторится. Клянусь. Я так тебя люблю, Мия. Просто представил тебя с другим парнем, и во мне взыграла ревность, а в последнее время на меня столько всего навалилось: отец и…
Я перестаю внимать его голословным объяснениям и пустым оправданиям, просто стараюсь вовремя вставлять реплики.
– Все нормально, Форбс. Все будет хорошо.
– Я люблю тебя, – выдыхает он. – Я не могу тебя потерять. Не знаю, что бы я делал без тебя.
Я чувствую, что настроение его меняется, и знаю, что будет дальше. То же, что всегда после того, как он меня изобьет.
Его ладонь перемещается на мои джинсы, он расстегивает на них молнию, сует руку в мои трусики.
– Я так тебя люблю, Мия. Позволь, я все исправлю. Умоляю.
Я закрываю глаза, согласно киваю.
Я не сопротивляюсь. Я никогда ни в чем ему не отказываю.
Зажмуриваясь, я позволяю Форбсу себя раздеть. Позволяю овладеть мною у стены, – так бывает каждый раз.
И, каким бы извращением это ни казалось, в душе мне хочется чувствовать себя счастливой. Чувствовать себя любимой. Пусть это и иллюзия… но сейчас, здесь, слушая Форбса, который бормочет, что он нуждается во мне, что на всем белом свете не найти такой, как я, что он не смог бы полюбить другую, – я, закрыв глаза, воображаю, что он не лжет, что я любима так, как только можно о том мечтать.
Утолив свою похоть, Форбс несет меня в спальню.
Стянув покрывало с кровати, кладет меня на постель, сам ложится рядом, привлекает меня к себе, крепко обнимает. В его объятиях я как в клетке.
– Я люблю тебя, – шепчет он. – Никогда больше тебя не обижу. Никогда.
Я закрываю глаза, заставляю себя произнести:
– Я тоже тебя люблю.
Через некоторое время, почувствовав, что дыхание Форбса выровнялось, я высвобождаюсь из его тисков.
Захожу в темную кухню, свет не включаю. Открываю холодильник. Свет камеры рассеивает темноту. Я смотрю на содержимое холодильника. Боль и отвращение к себе впиваются в тело, как иголки.
Я просто хочу спастись. Хочу быть свободной.
Свободной, как в тот день, когда умер Оливер.
В тот день у меня словно выросли крылья. Мне казалось, я горы могу свернуть, могу добиться всего, чего пожелаю.
Но добилась я только одного: сменила Оливера на Форбса. Как это меня характеризует?
Я просто чокнутая. С приветом.
Это я и сама знаю.
А уйти от Форбса я не могу. Не могу просто взять и порвать с ним. Женщины вроде меня по собственной воле не расстаются с такими мужчинами, как Форбс.
Я буду свободна только тогда, когда он сам меня бросит.
А он не бросит.
Я знаю это, потому что я идеально подхожу для той жизни, что он наметил для себя.
Я податлива. Послушна. И с виду я такая. Из богатой семьи. Хорошо воспитана, как однажды, я слышала, выразился его отец. Учусь на врача. Буду хирургом, как Оливер. Я не мечтала о медицинском поприще, но Оливер сказал мне, что я должна стать хирургом, значит, быть мне хирургом.
Все эти мои качества абсолютно устраивают Форбса.
Мужчины, такие как он, женщин выбирают по тому же принципу, что работодатели подбирают работников – разумно, методично. Любовь здесь вообще ни при чем, хоть Форбс и убеждает себя, что он меня любит.
Потом в один прекрасный день, в недалеком будущем, я стану миссис Форбс Чандлер. У нас появятся дети, и Форбс по-прежнему будет регулярно меня избивать, вымещая на мне свой гнев и свои разочарования.
На людях мы будем идеальной супружеской парой. За закрытыми дверями наша семья будет воплощением всего, что олицетворяет собой несчастный брак. Изо дня в день я буду притворяться. Буду играть для Форбса роль идеальной жены, как в свое время была идеальной дочерью напоказ для Оливера.
Но едва двери нашего дома закроются, он превратится в чудовище и станет избивать меня до бесчувствия.
Форбс никогда не задавал вопросов о моем прошлом. Никогда не спрашивал о шрамах на тех участках тела, что обычно скрыты под бельем и одеждой.
Помнится, я страшно переживала, когда мы с ним в первый раз вступили в интимную близость. Боялась, что спросит об этих отметинах, а он ни разу не спросил. Я испытывала облегчение, но была разочарована.
Он не спросил, убеждала я себя, чтобы не смущать меня или не расстраивать, привлекая к ним внимание.
А он не спрашивал потому, что ему было все равно. Возможно, мои шрамы и дали ему понять, что я именно такая девушка, какая ему нужна.
Может быть, он понял это в ту же секунду, когда наши взгляды встретились в баре в вечер нашего знакомства.
На ловца и зверь бежит, так ведь?
Я принимаюсь вытаскивать из холодильника продукты и ставить их на стол.
Оставив дверцу открытой, чтоб не было темно, лезу в буфет, оттуда тоже достаю продукты. Когда вижу, что еды мне должно хватить, рву фольгу, в которую завернут недоеденный вчера цыпленок. И начинаю есть.
Я сижу на полу, прижавшись спиной к двери. С меня градом льется пот, руки липкие от еды. Набитый живот болит. Вокруг меня пустые пищевые контейнеры и разорванная упаковка.
Чувствуя, что могу просидеть здесь всю ночь, заставляю себя подняться. В желудке – ноющая тяжесть.
Мне плохо. Меня тошнит.
Я наслаждаюсь этим ощущением.
Навожу порядок на кухне. Контейнеры в посудомойку. Оберточную бумагу – на самое дно мусорного ведра, чтоб Форбс не увидел. Не думаю, что он будет задавать вопросы, но лучше проявить осторожность. Я стараюсь его не злить.
Дочиста мою руки. Потом иду в ванную и запираю дверь.
Свет не включаю. Не хочу сейчас случайно увидеть себя в зеркале.
Опускаюсь на колени перед унитазом. Поднимаю сиденье.
Сую два пальца в рот и извергаю из себя всю свою боль.
Глава 2
Я снова в доме Оливера, упаковываю последние вещи. Я здесь в последний раз. С завтрашнего дня ноги моей не будет в этом доме.
Эта мысль бодрит, как глоток свежего воздуха.
Осталось только освободить его кабинет.
Эту комнату я оставила напоследок, потому что ненавижу ее.
Оливер всегда избивал меня в своем кабинете. Наверно, думал, что, если будет устраивать мне экзекуции в одном и том же помещении, жестокость его останется за закрытыми дверями, когда он выйдет из этой комнаты.
Увы, если бы… Но сейчас, когда я пришла в его кабинет, мои кошмары ожили.
Жуткие воспоминания взрываются беззвучными воплями в тишине.
Сидя на полу, я достаю свой айфон, включаю музыку и кладу его на письменный стол Оливера.
Отец обожал этот стол. Он принадлежал его деду.
Нужно бы сжечь его. Как следовало бы сжечь тело Оливера. Кремировать, сжечь дотла. И точно знать, что он исчез навсегда.
На мое несчастье, Оливер в своем завещании указал, чтобы его похоронили.
Место на кладбище он купил заранее. И для меня тоже, как я выяснила.
Рядом со своей могилой.
Лучше уж сгореть в аду, чем вечно лежать подле него. Свой срок я отбыла. С меня хватит.
Доставая последнюю плоскую коробку, я слишком резко потянулась, и ребра пронзила боль. Один мой бок по милости вспылившего накануне вечером Форбса превратился в сплошной черный кровоподтек.
Лезу в сумку за «Адвилом» и вспоминаю, что последние таблетки выпила сегодня утром.
Зная, что все уже упаковано, я начинаю просматривать ящики стола Оливера, надеясь найти там что-нибудь болеутоляющее.
Хочу выдвинуть нижний ящик, но он заперт.
Ищу ключ от него в других ящиках. Ключа нет.
Потом мне приходит в голову одна мысль. Среди ключей Оливера, что мне отдали в больнице вместе с его вещами, есть такие, которые пока ни к чему не подошли.
Я вытаскиваю связку из сумочки, начинаю по очереди вставлять их в замочную скважину. Второй ключ подходит. Поворачиваю. Щелчок. Замок открыт. Выдвигаю ящик. В нем – одна картонная папка. Я достаю ее из ящика, сажусь на стул, кладу папку перед собой на столе.
В верхнем правом углу одно слово: Анна.
Увидев имя матери, я открываю папку.
В ней – два листа бумаги. Оба – фирменные бланки:
«Сойер, Дейвис и Смит. Специалисты по семейному праву». Под заголовком – дата: 12 октября, 1990 г.
Я родилась в 1990 году, 10 января – мой день рождения.
Первое письмо адресовано Оливеру. Я начинаю читать.
Нет.
Не… не может быть.
В ушах стучит кровь.
Дрожащими пальцами я беру второй листок, быстро пробегаю глазами текст, сплошь состоящий из адвокатских терминов. Но смысл его я улавливаю.
Это не письмо. Договор.
«Я, Анна Монро, отказываюсь от всех своих родительских прав в отношении моей дочери, Мии Монро, и оставляю ее целиком и полностью на попечение ее отца доктора Оливера Монро».
Дальше я не читаю. Зачем?
Моя мама не погибла в автокатастрофе. Она отписала меня Оливеру.
Оставила меня с ним. Отдала меня ему.
Мир вокруг меня начинает рушиться.
Глаза застит пелена, сердце болит в груди.
Письма выпархивают из моих рук, падают на стол. Я хватаю папку, пытаюсь найти в ней что-нибудь еще.
На самом дне нахожу клочок бумаги.
На нем – имя матери и адрес в неком местечке под названием Дуранго в Колорадо.
Хватаю документы и адрес, сую их в сумку.
Не могу здесь больше находиться. Я должна с кем-нибудь поговорить.