«Нет, — оборвал свои сомнения Гена. — Раз я решил — не откажет».
— Можно, Мэтин Петрович? — Умтичан резко, рывком распахнул дверь, как бы подгоняя себя, настраивая на решительный лад.
— А, это ты, Гена? Ну заходи, заходи… — Мэтин Петрович был, видно, в добром расположении духа. — Садись.
— Вот, заявление принес, — Гена положил перед управляющим листок бумаги.
— Заявление?! Какое еще заявление? — Адитов сразу нахмурился. Он взял листок и поднес к глазам. — Интересно. Дружок твой дезертирует, бросает бригаду в такой тяжелый момент, а ты, выходит, сам просишься…
— Да, Мэтин Петрович, прошусь. И слово даю — не убегу.
— Интересно, — снова проговорил управляющий и внимательно оглядел Гену, будто оценивал: способен ли тот стать оленеводом.
— Мэтин Петрович, я ведь не сегодня и не вчера даже решил… Я все обдумал…
— Это хорошо, что ты все обдумал, — управляющий чуть заметно улыбнулся. И это показалось Геннадию добрым знаком. — Хорошо… Но сможешь ли? В тайге-то ведь давно не был? Отвык, поди… — и снова посмотрел на Гену, теперь уже теплым, одобрительным взглядом.
— Мэтин Петрович, я ведь в тайге родился, трудностей не боюсь! Да и диплом у меня, разве забыли?
— Ладно, Гена, иди. Ты все обдумал, молодец. Дай и мне срок. Прикинуть надо — все «за» и «против». С начальством твоим потолковать. Есть у них там замена? Иди пока, Гена…
Умтичан вышел, не став больше ни доказывать, ни убеждать. Он сердцем понял — вопрос его решен, и решен положительно…
Обрадовался в душе и Мэтин Петрович. Просьба Гены и удивила, и согрела его. «Есть, значит, среди молодых настоящие парни. Не угас в эвенах зов крови! Хотя, если честно, — поступок Гены скорее исключение, чем правило. Сейчас молодежь тут, на Севере, ищет легкой жизни. Готовы быть кем угодно — кочегарами, грузчиками — лишь бы подальше от тайги, от оленей. Дело отцов-матерей кажется им слишком трудным. Но только ли сама молодежь виновата? Нет, конечно, больше-то виноваты мы сами: не умеем увлечь, лишаем возможности бывать в тайге или в тундре — то в пионерские лагеря детей отправляем, то в дома отдыха… Вот и сам я сколько уж собираюсь побывать в школе — рассказать ребятам о совхозе, об оленьих стадах, о тех проблемах, что нас волнуют, рассказать о профессиях пастуха, зоотехника, да все некогда, все дела да заботы. А о них, наших детях, кто заботиться будет? Кто кроме нас им покажет тайгу и тундру? Кто научит добывать пушнину, ловить рыбу, пасти оленей? Вот и вырастают вместо потомственных оленеводов или охотников любители легкой жизни… Но Степан-то, к примеру, на такого любителя не похож, а вот бежит из тайги… И, главное, ничего толком объяснить не желает. Тоже проблема… И в ней непременно разобраться нужно. Сейчас. Не откладывая на потом, как мы привыкли. Много ли таких Степанов у нас в стадах, чтоб ими разбрасываться? Надо искать к ним подход, думать надо о них, увлекать… Иначе скоро вовсе работать не с кем будет».
Мысли Мэтина Петровича снова вернулись к Гене, и он невольно улыбнулся: молодец, хороший оленевод из него выйдет. Пусть едет к Кадару. Говорят, в перспективе оленеводческие бригады будут снабжать портативными электростанциями. Такие специалисты, как Гена, здорово нас выручат.
6
«Чудак все-таки Гена. Хорошую специальность имеет, каждый день может ходить в клуб, библиотека рядом, бери любую книгу, читай. Вечерами кино, танцы. Жена… Чего ему не хватает? Зачем идет в пастухи? Не верится что-то… Может, так, пошутил? Да нет, на Гену это не похоже, он парень серьезный, — думал Степан, шагая к дому. — Чудак, ей-богу, чудак. У меня нет специальности, вот и гоняют из стада в стадо. А с этим Кадаром… Нет, правильно сделал, что ушел. Пусть теперь Гена помучается, раз такой умный. Посмотрим, как у них с бригадиром дела пойдут. Будет ли таким же честным, как сейчас, или совесть свою в карман спрячет?»
На стене висела афиша. «Сходить в кино, что ли? «Белый Бим Черное ухо». Про собачку, кажется. Говорят, интересно». Он взглянул на часы. Без десяти пять, а начало в семь.
Вдруг кто-то сильно хлопнул его по плечу:
— Ба, кого я вижу!
Степан оглянулся: рядом с ним стоял Алешка Захаров. Они когда-то рубили лес в одной бригаде, потом в армии служили в одно время, но в разных частях, переписывались. А вернулись домой — вроде бы и не ссорились, но и друзьями не стали. Так, знакомые, не больше. Алексей давно уже толком нигде не работал, отовсюду его выгоняли за пьянство.
— Здравствуй, Алеша, — вяло промолвил Степан, поднимая глаза на рослого Захарова.
— Ты чего такой мрачный? Кто тебя обидел, скажи!
— Никто. На душе тоска. — Степан все еще думал о странном, с его точки зрения, поступке Геннадия.
— Значит, болен. Лечиться надо. Лекарство от тоски знаешь?
— Я бы не против, да хочу в кино сходить, давно не смотрел.
— Успеем. Зайдем ко мне на работу, посидим маленько, потом пойдешь в свое кино.
— Ты где теперь работаешь? — спросил Степан. Он знал, что в последнее время тот был грузчиком в магазине, но за прогулы его уволили.
— Кочегаром в центральной котельной.
Они пошли в котельную. Там было дымно и неуютно. В топке вяло потрескивали сырые чурки. В углу стоял расшатанный деревянный топчан.
— Мой рабочий кабинет. Располагайся, — засмеялся Алешка.
— Хороший кабинет. Главное, тепло, — в тон ему ответил Степан.
Алешка расстелил на топчане газету. Достал две кружки, полбулки хлеба и кусок вареного мяса. Степан, глядя на это, вспомнил обильный стол у Гены Умтичана, и ему вдруг стало жалко Алешку: «Вот так живет, бедный, изо дня в день…»
— Ты что не спрашиваешь, почему меня, пьяницу, вдруг приняли кочегаром? Угадал твои мысли?
— Зачем спрашивать?
— А не удивляешься?
— Нет, не удивляюсь. Кочегары тоже нужны.
— Правильно, друг. У нас всякий труд почетен.
Степан промолчал. Он невольно мысленно сравнивал Гену с Алешкой и снова недоумевал, не верил, что Гена всерьез решил пойти в пастухи.
— Ты на сколько дней приехал? — прервал его размышления Алешка.
— Думаю, что насовсем…
— Да? — удивился тот. — Тебя переводят или как?
— Сам отказался. Ушел из бригады.
— Тю-ю… — присвистнул Алешка. — Почему? Пастухам же хорошо платят! Денег небось вагон, а? Оленья печенка, языки, пыжики и все такое…
— Да что деньги… Деньги везде заработать можно. Измучился я с оленями. Ни седла, ни другого снаряжения… Не работа — каторга!
— Вообще-то верно. Меня тоже хотели в пастухи упрятать. Но я не дурак! Пусть другие в этой чертовой тайге мерзнут. Ты правильно сделал, Степа. Ну их к бесу… Пыжики мы и так достанем. Не прозябать же из-за них в глухомани. Просись в кочегары. Один у нас уезжает. По семейным обстоятельствам.
— А возьмут меня?
— Конечно. Еще и обрадуются.
— Боязно что-то. Вдруг засну и заморожу систему? Что тогда?
— А ничего… Проснешься — исправишь, — засмеялся Алешка.
— Хорошо, я подумаю. Посоветуюсь…
— Ну ты даешь! Чего тут думать? Работа кочегара в сто раз легче, чем будни оленевода. Тут, во всяком случае, как ты верно заметил, тепло, светло и комары не кусают, — и он опять рассмеялся.
Напрасно в тот день Белый Бим Черное ухо вглядывался в зал и призывно лаял. Степана среди зрителей не было.
7
…Он полностью полагался на оленей. Кругом такая тьма, будто все небо обтянули медвежьей шкурой. Даже звезды попрятались за облаками. Дороги не видно. Упряжные, можно сказать, на ощупь тянули нарту. Он не торопил их, потому что олени были до такой степени тощие, что казалось, упадут сразу, как только взмахнешь хореем[3]. Гена боялся, что они не довезут его до стада. «Придется пешком добираться, если совсем из сил выбьются, — размышлял он. — Степан, оказывается, неспроста жаловался. Да, на таких оленях далеко не уедешь…»
День клонился к вечеру, но олени все шли и шли. Наступила ночь, а упряжка, к удивлению Гены, даже прибавила шагу. Откуда у них берутся силы, изумлялся он, ведь кожа да кости?! Конечно, эти старые упряжные олени на своем долгом веку изъездили не одну тысячу километров и по санным путям, и по глубокому снежному бездорожью. Переходили из рук в руки, всякий раз ощущая разное к себе отношение новых хозяев. Так попали к Степану. Но он невзлюбил их. Ему хотелось иметь быстрых и резвых оленей, которые могли бы потягаться с ветром. А эти упряжные, конечно, тяжелы на ногу, измучены вечной работой, но зато надежны и безотказны. «Нет, этих оленей я бы, пожалуй, не променял на тех, что в начале пути несутся во всю свою прыть. «Вот это да! Вот это олени!» — восторгаются иные умники. На самом же деле красавцы эти пригодны только для недальних поездок, для прогулок, чтобы пускать пыль в глаза неискушенным людям. Поезди-ка на них целый день, да с грузом, к вечеру не узнаешь, где та горделивая осанка, где тот блеск в бархатистых глазах, что вызывали восторги? Они теперь обмякли, опустили головы, высунули языки; погас огонь в их глазах, еле-еле переставляют ноги. Вот где настоящая беда — с такими оленями». Так думал Гена, сидя на нарте. Теперь он не сомневался, что эти старые, испытанные олени доставят его куда надо. Судя по всему, стойбище уже близко. Впереди на фоне темного неба всплыли островерхие силуэты гор, у подножья которых, по словам Степана, располагалось стадо.
Мэтин Петрович вчера с утра вызвал Гену Умтичана к себе, сообщил, что удовлетворяет его просьбу, и предложил сразу же поехать в стадо Кадара Болгитина, где объявилась волчья стая. Управляющий признался, что не сумел уговорить Степана вернуться в бригаду. Пусть парень побудет в поселке, в грузчиках, а там видно будет. Глядишь, и одумается. Мэтин Петрович все же верил в него.
А вот Урэкчэнов совсем не тот разговор начал, когда Гена зашел к нему в кабинет.
— Тебе повезло, парень, — сказал заведующий оленефермой и хитро улыбнулся.