[4] Ферек напоил голодранку молодым вином, мельничиха чуть собственным языком не подавилась, но сын уперся. Или Барболка, или никто. Мельник принял сторону сына, и Барболка надела браслет. Серебряный, с сердоликами. Дорогой браслет, красивый. Жаль, папаша его не пропил. Тогда б от нее все отстали.
Барболка упрямо мотнула головой и запела о веселой малиновке.
– Птичка моя птиченька , – выпевала девушка, шагая между серебристых расписных стволов, – где летала ,
Птичка моя птиченька, что видала?
– Над горами черными я летала
Молодых охотников я видала,
Платье в золоте у них, кони быстрые,
И летят из-под копыт звезды искрами.
Кони быстрые у них, стрелы острые,
И летят из-под копыт искры звездами…
Ну и что, что она встала на рассвете и выскочила из дома натощак? Ну и что, что ноги начинают уставать, а до Яблонь еще далеко? Ну и что, что ей не в чем идти в церковь, а Ферек носит синюю жилетку и нос у него утиный?
В синем небе радуга, радуга,
Кони пляшут, радуйся, радуйся
В синем небе ласточка, ласточка,
Ты целуй меня, целуй ласково
Жужа остановилась и тявкнула. Чего это она? Цокот копыт за спиной. Всадники, и много, ну да чего ей бояться среди бела дня? Барболка отступила к обочине и обернулась. Так, из любопытства.
Человек двадцать на сытых конях, в богатых доломанах. Не иначе, в замок едут. Рука Барболки метнулась вверх, приглаживая взбаламученные кудри. Зачем? Они сейчас проедут. А она пойдет дальше. К тетке и суженому.
Конные были уже совсем близко. Впереди, конь о конь, молоденький парнишка и cедой темноусый витязь в богатом доломане. Наверное, главный. На всякий случай Барболка поклонилась. Конечно, ее не заметят, но мало ли.
Старший осадил коня и что-то сказал молодому. Соловый свернул с дороги, какая богатая сбруя! Галуны на седле лучше, чем у Ферека на праздничной куртке. А уздечка золоченая, не иначе.
– Это ты сейчас пела на дороге? – Голос у парня ломался, как у молодого петушка, а глаза были серыми.
– Я, гици [5], – призналась Барболка, проклиная босые ноги и путающуюся в ногах облезлую Жужу.
– Господарь хочет с тобой говорить.
Господарь? С ней? Девушка вскинула подбородок и пошла вперед. Жужа тявкнула и потрусила за хозяйкой. Ну и пусть! Она не гица, а дочка пасечника, вот и ходит босиком.
– Звали, гици? – выпалила Барболка, и в эти два слова ушла вся ее смелость.
– Звал, – подтвердил приезжий, – хорошо поешь. Клянусь Создателем, хорошо поешь.
– Благодарствую, – девушка поклонилась и подняла глаза. Господарь был в годах, но хорош собой. Таких в песнях называют старыми орлами и седыми волками. Только вот смотрел как-то странно, вроде на Барболку, а вроде и мимо. А вот спутники его, те не терялись, знай себе подмигивали да подкручивали усы. Настоящие витязи, сразу видать, только куда ястребам до орла.
– Куда идешь, красавица? – Старший по-прежнему смотрел куда-то вдаль.
– До Яблонь, если гици дозволит, – выдохнула Барболка, понимая, что сейчас что-то случится, – тетка у меня там.
– Тетка. – Роскошный жеребец со злыми глазами дернулся и всхрапнул, всадник с легкостью его удержал, только камни на золотой цепи сверкнули. Дорогие камни, может, даже рубины. – А живешь ты с кем?
– С отцом, – нехотя признала Барбола, так как питейные подвиги Гашпара Чекеи превратили его в притчу во языцех. – Здесь, недалече.
– Недалече? – Черная с сединой бровь дернулась кверху. – Тут же лес кругом.
– А мы и живем в лесу, чай не гици, – вздернула подбородок девушка, чувствуя, как румянец заливает щеки. Что на нее все мужики пялятся, будь хоть седые деды, хоть сопливые мальчишки, Барболка привыкла, но отрешенный взгляд незнакомца завораживал и бесил.
– Что ж, красавица, – красивые губы раздвинула улыбка, по всему видать, нечастая, – давай сговариваться. Мы тебя до Яблонь подвезем, а ты нам споешь.
Барболка как стояла, так и обмерла. Въехать в Яблони на одном коне с проезжим витязем было ну никак нельзя.
– Так что скажешь, красавица? – Кони нетерпеливо переступали с ноги на ногу, звякали удила, на щеке гици был шрам, а глаза у него были черными. – Не бойся, не обидим.
– А я и не боюсь, – соврала Барболка, пытаясь поймать ускользающий взгляд, – я ж дома.
Ферек был статным и сильным, у него были кожаные башмаки и шапка с пером. И еще он был ревнивым, а мать его, как и положено мельничихе, с нечистым зналась. Она «приблуду» и так на чем свет костерит, да и тетка озлится. Гици приехал и уехал, а ей здесь жить.
Барболка тряхнула головой и выпалила:
– А везите, что-то устала я. С вас – кони, с меня – песня.
Лес сменился виноградниками, виноградники – садами, и показались Яблони. Как быстро! Барболка и заметить не успела, как они доехали. Нужно было прощаться, пока ее не заметили, хотя шила в мешке не утаишь. Кто-то их наверняка видел, а вот девушка не видела никого. Только рыжую конскую голову с двумя чуткими ушами да бегущую впереди дорогу.
На господаря Барболка решила не смотреть, зачем смотреть, если ей до смерти любоваться на Ферека? И потом, она и так все запомнила – шапку с орлиным пером, шрам на щеке, густые усы, темные глаза под сведенными бровями. Кто он? Куда едет? Неужто это сам Матяш Медвежьи Плечи? Только какие ж они медвежьи? Молчаливый господарь больше на волка смахивает. Или на орла.
Впереди, в зелени садов, замаячила церковь. Теперь точно приехали.
– Где тебя ссадить, красавица?
Где? Не все ли равно, жизнь ее так и так пропащая.
– Да здесь и станьте, я сойду.
Сойти ей не дали. Витязь в синем доломане соскочил с коня и бережно снял ее с седла. Дай ему волю, еще б и поцеловал, но Барболка умела так глянуть, что руки опускались у самых нахальных ухажеров. До сельчан девушке дела не было, все равно болтать станут и мельничихе донесут, но как бы господарь не решил, что с ней всякий закрутить может.
– Спасибо, красавица. – Улыбается? Наверное, но смотреть она не будет. – Вот, возьми на сережки.
Кошель был большим, шитым золотом и тяжелым. Страшно подумать, сколько в нем было серебра. Только бросил его не господарь, а тот юнец, что с ней заговорил у обочины. Барболка мотнула головой:
– Вы меня везли, я вам пела. В расчете мы.
Кошелек снова взмыл в воздух. Вместе с ним взмыла новая шаль, мониста, красная юбка, шитый шелками полушубок. Парень растерялся, но тяжелый мешочек все же ухватил, а господарь даже не пошевелился в своем седле. И смотрел он не на нее, а на церковь. Зачем ему смотреть? У него небось по красотке в каждом замке, и все в кожаных сапожках.
– Прощевайте, господа хорошие, – голос Барболки зазвенел, – доброй дороги вам.
– Постой. – Лицо со шрамом оставалось все таким же каменным. – Скажи, как тебя зовут и который год тебе?
– Отец с теткой Барболкой кличут, – буркнула девушка, – а лет после Золотой Ночки семнадцать будет.
– Ну а я Пал Карои, – витязь зачем-то тронул саблю, – новый управитель Сакаци. Золота тебе не надо, так возьми мое слово. Если что, приходи. Помогу, чем смогу.
– Благодарствую, – сердце девушки подскочило к самому горлу, а на щеках расцвели маки, – только не надо мне ничего.
– Не загадывай, красавица, – Пал Карои улыбнулся, но как-то невесело, – жизнь, она сегодня добрая, а завтра – нет. Счастья тебе всем сердцем желаю, а в Сакаци тебя всегда примут. Хоть с отцом, хоть с мужем, хоть одну.
Последний всадник исчез за церковкой, и тут Барболка поняла, что стоит посреди улицы, а на нее все смотрят. Ну и кошки с ними! Девушка поправила волосы и пошла вперед, прямо на двух судачащих кумушек. Прятаться глупо, чем больше прячешься, тем больше болтают.
– Барболка, – запела толстая Катока, – и где ж ты господаря подцепила?
– На дороге, – Барболка то ли улыбнулась, то ли оскалилась, – подвез он меня от Лисьего ручья.
– И то сказать, – встряла тетушка Маргит, – чего ножки-то бить. Ну и как он?
– Что как? – Барболка постаралась пошире раскрыть глаза. – Господарь и господарь. В Сакаци ехал.
– И чего хотел? – ноздри Катоки раздувались, словно принюхиваясь к жареной колбасе.
– Песен хотел, – девушке вдруг стало смешно, – ну я ему и пела всю дорогу.
– Оно так, – глаза Маргит стали сладкими и тухлыми, как сливовая падалка, – певунья ты знатная. Только что на мельнице скажут?
– А то их дело, – пожала плечиками Барболка, – уж и спеть добрым людям нельзя?
– А кто говорит, что нельзя? – откуда взялась мельничиха, Барболка не поняла. – Ты, дочка, пой, пока поется. Добрым людям на радость.
Магна Надь назвала ее дочкой? Девушка, не веря собственным ушам, уставилась на будущую свекровь, а та разулыбалась не хуже Маргит.
– Пойдем, дочка. Дела у нас. А вам тут счастливо оставаться.
Барболка пошла, чувствуя, что увязает в гнилых сливах все глубже и глубже. Ее не ругали, наоборот, но от этого было еще хуже. Мельничиха затащила ее в лавку к кривому Петё и принялась выбирать сукно. Девушка стояла, не зная, что сказать. Больше всего хотелось выскочить на улицу и припуститься бегом из ставших вдруг склизкими Яблонь, но куда ей бежать? К отцу на пасеку?
– Тебе нужно красное, – пыхтела Магна, выговаривавшая сыну за алую ленту в косе невесты, – красная юбка, шитая золотом. И сапожки тоже красные. И монисто. И эту синюю с ягодами тоже возьмем…
– Матушка, – выдавила из себя Барболка, – не надо… Меда в этом году неизвестно сколько будет.
– Забудь, – бросила мельничиха, роясь в коробке с гребнями, – ты – невеста Ферека. Нельзя тебе в обносках ходить.
– Благодарствую, – Барболка поймала на себе взгляд Петё и чуть не запустила в лавочника его же горшком, – не надо… Дорого ж.