— Нет-нет. Я на минуточку.
Я вышел в коридор, выпустив вперёд себя обеспокоенную мамашу.
— Лена, — обратился я к администраторше, протягивая ей историю, — запишите-ка вот этого пациента к терапевту.
— Я Ира, — обиделась девочка у стойки и обернулась к мамаше:
— У доктора Погодина свободное окно через полчаса. Подождёте?
Погодин поймал меня за пуговицу в ординаторской. Мы не то чтобы не ладили, просто Погодин привык смотреть свысока на всех, кто числится за диагностической службой.
— Хоккеист этот. От вас был?
Я кивнул.
— Странный мальчик.
— Звёздная болезнь, — махнул я рукой.
— Сердце шумит, как Ниагарский водопад.
— Там хорды, балалайка — три струны.
— И открытое овальное окно.
— Это ничего не значит. Перегрузки нет. Вы же видите.
— Ну да, ну да… — протянул Погодин. — Всё-таки странный мальчик.
— Послушайте, — сказал я, — там дело не в сердце.
— Поглядим, поглядим, — Погодин потёр лысину. — Теперь это мой пациент.
Мы сидели у Грачёва, и он бубнил вещи настолько очевидные, словно я был интерном, а он — бывалым врачом. За полчаса я пережил настоящее дежавю.
— Вот не хотел я, Грачёв, идти к тебе в подчинённые. Начальники и друзья — вещи несовместные.
Грачёв крякнул. Он хорошо набрал вес за последние десять лет. Из парня с видом уголовного братка превратился во вполне солидного господина, лысого, с брюшком и при галстуке.
— Ты, Храмцов, накосячил. Надо это признать и взяться за хоккеиста как следует.
— Кто накосячил? Я?
— Ну а кто написал, что сброс на перегородке минимальный?
— А он какой? — я вытаращил глаза. — Минимальный и есть.
— Вот заключение из Первого меда, — Грачёв выложил из папки какую-то бумажку. — Диаметр дефекта пять с половиной миллиметров. И лёгочная гипертензия.
— Ну, во-первых, не пять, а четыре с половиной, — парировал я. — А во-вторых… Если ему ставят лёгочную гипертензию, то какое они дают давление? Есть цифра?
— Цифры нет, — сказал Грачёв. — Но ты сам виноват. Ты занизил диаметр дефекта.
— Цифры нет, потому что правые отделы не расширены, — я закипал. — И его одышка идёт не от сердца. Коллега из Первого меда прилепил лёгочную гипертензию потому, что перестраховался. А я занизил данные потому…
— Ну?
— Ты бы на него, Грачёв, хотя бы посмотрел, — сказал я. — Он гений-бомбардир. Он пропадёт без спорта.
— Ясно! — сказал Андрюха и прошёлся по кабинету. — И ты решил его спасти. Типа, спасатель Малибу.
— Типа того, — я тоже встал. — Сделайте спирограмму, рентген лёгких, анализ мокроты…
— Мать против рентгена, — перебил Грачёв. — Не хочет подвергать ребёнка облучению. Большая вероятность, что они уйдут из нашей клиники.
— Ну и скатертью дорога, — ответил я. — А Погодин твой дерьмо мужик, направил пациента к другому диагносту у меня за спиной.
— Имеет право, — вздохнул Грачёв.
Я заметил мамашу Ломаного, сидевшую на скамейке возле двери моего кабинета. Она немного осунулась и от этого даже слегка похорошела.
— Здравствуйте, доктор.
— Чем обязан?
Она скользнула следом за мной в кабинет.
— Пришла передать вам от Димы спасибо, — начала она. — Дима сказал, что если и пойдёт к какому-то врачу, то только к вам.
— Безмерно тронут, — я пытался стушевать злость, колотившую меня после беседы с Грачёвым. — Но я всего лишь диагност. Лечение звёздных мальчиков — не моя обязанность.
Мамаша улыбнулась.
— Я знаю, — сказала она.
Женщина подняла глаза и какое-то время рассматривала линию потолка.
— Видите ли, — сказала она, — он стал очень быстро расти. Мужать. И ещё у него сильно изменилось поведение. Он стал совсем… Совсем бешеный.
— Расстройство личности?
— Не знаю… — сказала она. — Он хамит, кричит на меня. Ночами заснуть не могу. Переживаю.
— Может, вы его разбаловали?
— Нет, поверьте мне, у нас в семье особо не разбалуешься, — в её голосе послышалась обида.
— Вот такой случай был, — продолжала она. — Мы живём с Диминым отчимом. И ещё у Димы есть маленький брат. И я, понятное дело, много занимаюсь с малышом. А Дима не любит, чтобы его обделяли вниманием.
У пацана, оказывается, не такая простая жизнь, как мне представлялось.
— И вот однажды, когда я кормила младшего… Понимаете, нам с Димой нужно было ехать на соревнования в Москву. И тут мой младший сын… Он заболел. Скорая приехала и поставила ротавирусную инфекцию. В общем, ничего страшного… Но я всё равно сдала билеты. Димка не поехал на соревнования.
А тётка-то на самом деле не балует парня, подумал я.
— И вот, я сидела с ребёнком на кухне… А Дима подошёл ко мне сзади, взял нож и ударил меня рукояткой между лопаток.
— Рукояткой?
— Да, — её пальцы принялись быстро-быстро теребить бахрому шерстяного красного шарфа. — И он заорал во весь голос, что ненавидит меня, и брата ненавидит, и отчима, и что была бы его воля, он бы всех в нашем доме перерезал.
— Он задыхался, когда кричал?
— Вроде бы нет, — сказала женщина. — Дышал тяжело, но спазма не было.
— Хорошо. И вы тогда…
— Вскочила и выбежала на улицу.
— Испугались?
— Очень.
Женщина волновалась, и её даже, кажется, слегка трясло.
— И ещё я позвонила подруге.
— Зачем?
— Она психиатр. Я с ней много раз обсуждала Димкино поведение. Она предложила вызвать бригаду.
Я оторопел.
— И вы вызвали?
— А что мне оставалось? — она вдруг повысила голос. — Идти домой, где сидит человек с ножом?
— Ребёнок с ножом, — поправил я. — Всего лишь тринадцатилетний ребёнок.
— Знаете… — сказала она, подумав. — Ребёнок — это тот, кто был тогда у меня на руках. А в доме засел невменяемый подросток, почти мужчина, с холодным оружием.
Я кивнул, чтобы она продолжала.
— Так вот. Бригада приехала, и я сказала, что её вызвали соседи, услышав крики.
— А Дима?
— Ничего. Оделся и спокойно пошёл с ними, — мать вздохнула. — К вечеру я и сама испугалась того, что сделала. Позвонила подруге. Она сказала: дескать, если я заберу Диму в тот же день, то эффект от всего спектакля пропадёт. И посоветовала мне подержать Диму в клинике до следующей пятницы.
— Так вы упекли своего сына в психушку? На сколько дней? — выспрашивал я, хотя это уже не имело никакого диагностического значения.
— На пять дней, — ответила она.
— А были ли у ваших родственников или у родственников вашего мужа какие-нибудь психические заболевания?
— Не было.
— Очень жаль, что не было, — сказал я. — Тогда срочно сделайте вашему ребёнку… Вашему старшему ребёнку — рентген лёгких. И томограмму. Иначе я буду считать, что в вашей семье проблемы с головой не только у вашего сына.
— Обязательно нужно было хамить пациентке? — спросил Грачёв. — Она накатала на тебя жалобу.
— А хоть бы и в суд подала, — сказал я. — Зато у нас на руках есть исследования, которые она никогда бы не сделала своему сыну, если бы я на неё не надавил.
Мне было чем гордиться. На рентгенограмме и томограмме кое-что нашлось. И это кое-что полностью переворачивало картину диагноза.
— В правом лёгком обнаружена округлая тень…
— Скорее всего, опухоль, — сказал я. — Если бы абсцесс, в крови были бы лейкоциты.
— То есть никакая у него не астма, — сказал Грачёв.
— Бронхоспазмы связаны с опухолью, — предположил я.
Грачёв выложил передо мной ещё какие-то бумаги.
— Я тут посмотрел, чем его лечили… — он ткнул в какую-то бумажку. — Ему дали препарат с высоким содержанием гормонов. Странно, что аллерголог, который делал назначения, не поменял лечение при отсутствии эффекта.
— Грачёв, — сказал я. — Ты, наверное, забыл. Я давно уже не помню ни одной дозировки. Я ничего не назначаю.
— Да понимаю я… — Грачёв в задумчивости щёлкал авторучкой.
— Слушай… — осенило меня, — а гормональные препараты могли повлиять на надпочечники?
Грачёв развёл руками.
— Ингаляторы? Вряд ли.
— А если парень принимал анаболики?
— В тринадцать лет? — засомневался Андрюха.
— Пошёл и купил в любом магазине спортивного питания какую-нибудь добавку… — рассуждал я. — У него тренировки каждый день, а он ещё и учиться успевает. Откуда силы берёт?
— Логично, — сказал Грачёв. — И если он пил такие препараты, то не факт, что в лёгких у него опухоль.
— Ну да, — сказал я. — Иммуносупрессорный эффект стероидов. Значит, в лёгких может быть и абсцесс. Вот тебе и расстройство личности.
— У кого?
— Да у ребёнка же.
— А я думал, у мамаши, — усмехнулся Грачёв.
— У мамаши синдром ватрушки, — сказал я. — Вместо мозга творог.
Грачёв покачал головой.
— А могли его приступы возникнуть на фоне посттравматического синдрома? — спросил я.
— Психиатры так и записали… — Грачёв снова полез в бумаги. — И мать вроде бы соглашается с написанным. Но парень настаивает на своём. Говорит, ударов по голове у него не было за всю карьеру бомбардира. Ну, разве что шайба дважды выбила зубы.
— Ну-ну, — хмыкнул я. — Отрицая сотрясение, он подтверждает приём стероидов.
Потом я узнал, что с Ломаным всё было именно так. Конечно, пацан баловался белковыми препаратами, содержащими гормоны. Принимал их не системно, но ему хватало, чтобы справляться с нагрузкой и нарастить мышечную массу. А также создать иммуносупрессорный эффект, позволяющий организму не распознать очаг воспаления в бронхе. А ещё вызывать спонтанные психические реакции, подобные той, которая и привела парня вместо московских соревнований в банальную психушку.
Но это только часть истории. Всё остальное мне рассказал сам Ломаный.
Абсцесс удалили, и через полгода после операции Димка снова стал появляться на льду. Понятия не имею, как он справлялся без стероидов, но он, несомненно, был талантлив. А талант вызывает у меня уважение. Не то чтобы я внезапно полюбил хоккей, однако в