Выйдя из душа и с трудом натянув упирающиеся штаны на худые мокрые ноги, я вернулся на камбуз и без усилий отмыл всю посуду – после жёсткой химобработки это стало абсолютно плёвым делом. Побросал скрипящие под пальцами тарелки и стаканы в таз, да и пошёл в свой конец коридора.
– Скучно без водки! – хрюкнул изнутри прямо в левое ухо Джинни.
– Ты задолбал «Джентльменами удачи»! Смени пластинку!
– Слушаю и повинуюсь… – с обидой вздохнул хранитель.
В семь, выпив пока ещё не иссякшего в запасах растворимого кофе на крутом кипятке с сахаром и съев по бутерброду с пока ещё не опротивевшим, но уже напоминающим оконную замазку шпротным паштетом, мы вышли на улицу. Оказались первыми. Недолго думая, уселись рядком на длинном трёхступенчатом крыльце.
– Ты где шлялся, хо́дя? – хитро поглядывая в мою сторону, попытался докопаться Юрастый.
– Где надо, – хмуро огрызнулся я. – В следующий раз я твои ботинки к люстре пришпандорю, умник!
– Ладно вам, девочки, не ссорьтесь! Мир, дружба, жвачка! – нежно проворковал Лёшка.
– Не, ну как излагает, падла! – заржал я.
– Учись!.. – давясь от смеха, выдохнул Юрка.
* * *
В больницу мы выдвинулись, построившись «свиньёй». Поблёскивая модными очками, возглавляла грозный клин Машуня: в её блокноте наверняка уже был заранее составлен план местности с тайными знаками, направлявшими наше передвижение. Следом шли Лисёнок, Бабочкина и Вера Грязнова. Замыкали колонну пятеро имевшихся в наличии мужчин. Попадавшийся навстречу народ оборачивался вслед.
– Так, – трогательно наморщила лоб Машуня, – смотрим. Ага, памятник Ленину.
Выкрашенный серебрянкой приземистый чем-то похожий на резко схуднувшего борца сумо Ильич попирал неровно оштукатуренный облупленный пьедестал, широко расставив ноги, засунув пальцы левой руки за обшлаг сюртука и указательно выкинув правую в надвигающийся на всех нас горизонт.
– Значит, нам сейчас налево и с полкилометра прямо. Понятно. – Маша поправила очки. – Миш, ты видишь, куда его рука выставлена?
– Вижу.
– Ну, так вот. Ей он показывает чётко на роддом! Нам с тобой потом туда.
Взвизгнув резиной, рядом с нами притормозила бликующая на солнце новёхонькая оранжевая жигулёвская «шестёрка».
– Пап, спасибо, ну, я побежала! – роскошная пышногрудая блондинка «а-ля Чиччолина», упруго потрясая небесной красоты задницей, затянутой в «супер-райфл», выскочила с переднего пассажирского сидения, открыла багажник, достала чемоданчик, тут же бросила его на тротуар и принялась целоваться с девчонками.
– Ирка, ты где была? Мы думали, ты уж и не приедешь! – по очереди обнимались те с Алеевой.
– А что тут ехать? Тридцать километров всего! – щебетала довольная Ирка.
Азат тем временем подхватил Иркин чемодан.
– Дон Жуан, – скабрезно вполголоса ухмыльнулся Юрастый.
– Юр, а вот тебе лишь бы подначить! – не сдержался я. «Ага! Мочи каз-з-злов!», согласился Джинн.
Азат был безнадёжно влюблён в Алееву. Точно так же, как не так давно я в Марину Ласточкину. Но была разница: у меня наваждение схлынуло, а у него – длилось и длилось, уже перейдя в хронь. То, что всё оно напрасно, было понятно всем. Всем, кроме него. Во-первых, Алеева была богатой, нет, – богатейшей невестой. Иркины родители в конце пятидесятых, закончив стоматологический в какой-то дыре, приехали в Воздвиженск с одним чемоданчиком на двоих, а вскоре стали самыми дорогими стоматологами в городе – что по терапии, что по ортопедии, что по хирургии. Во-вторых, Алеева романтичного Азата элементарно в упор не видела (салют, Ласточкина!). А, в-третьих, у неё испокон веку был жених; ещё с тех пор, когда они вместе ходили в одну детсадовскую группу, а потом и в один школьный класс. Егор появлялся в Москве редко, на наших попойках бывал и того реже, но каждый раз его приезд становился праздником для всех: такого обаятельного, сильного, красивого и бесконфликтного мужика надо было ещё поискать. Ирка уже нашла и менять выбор совершенно не собиралась.
– Эй, народ! – закричала Алеева, – четыре года учимся, а в Воздвиженске у меня была только Бабочкина. Да, Лен?! Через неделю, на через-следующие выходные, приглашаю всех к себе!
– Круто!.. – загалдел народ. – Едем! Поедем обязательно!..
И лишь рыцарь печального образа Азатберды Еламанович молча нёс свой крест, временно принявший вид дизайнового кожаного чемодана. Я наяву почувствовал фантомную боль от беспощадных шипов декабрьской розы, снова кромсавших мою ладонь, и обречённо вздохнул.
Больница состояла из одного нового панельного пятиэтажного корпуса и четырёх кирпично-деревянных двухэтажных старых.
– Девушка, а подскажите, где здесь главный врач у вас? – Лёхус с очаровательной элвисовской улыбкой перегородил дорогу молоденькой медсестричке в накрахмаленном мини-халатике, спешившей с кучей папок из одного корпуса в другой.
– Туда! – огибая Лёхуса и не останавливаясь, она махнула рукой в сторону самого дальнего и, судя по виду, самого древнего здания. Перед выкрашенной в жёлтый двухэтажкой была разбита простецкая, без изысков, клумба. Справа от клумбы, треугольником, лицом друг к другу, в землю были вкопаны три разноцветные деревянные скамейки с удобными высокими спинками. Между скамейками, в геометрическом центре композиции, стояла круглая сварная чаша, очевидно используемая травящими себя медработниками в качестве пепельницы.
– Масоны, масоны! Глаз в треугольнике! Ин год ви траст!14 – заверещал Джинни.
Со скрипнувшей скамейки горой в небо вырос Лосев, без халата, обтянутый испачканной тёмными пятнами выцветшей операционной формой. Быстро затянулся, выбросил окурок. Его красивое лицо расплылось в детской бесхитростной улыбке.
– Привет, ребята! Молодцы, не опоздали! Идём к главному! – и, уже тише, – а я, как видите, с дежурства, подустал слегонца.
– Много было? – поддержал беседу Юрастый.
– Да так не особо, – почесал небритый квадратный подбородок Лось. – Одно «авто́», но там по минимуму, два аппендицита у таджичек, и поножовщина.
– А поножовщина какая? – поинтересовался Лёшка.
– Сначала бутылку не поделили, потом бабу. Победитель в КПЗ, Отелло у нас. Кишки – чудо! – целы. Забрюшинное тоже интактно. Ревизией да спленэктомией обошлись. По дренажам на сейчас сухо.
– Понятно, – с умным видом кивнул я. – Вы теперь сменяетесь, и домой?
– Как бы-ы не та-ак… – протянул Лось. – Работать-то некому. Две врачебных ставки в отделении пустых, а заместить некем. Вот я вчера был в день, потом в ночь, а теперь опять в день. Плановые вмешательства-то никто не отменял. Сейчас с вами разберусь, и пойдём холецистэктомию сваяем.
– Нас возьмёте? – оживился Юрка.
– Хирург?
– Буду!
– Тогда без вопросов. Что сразу помоетесь, не гарантирую, но для начала всё расскажу и покажу.
В институте к нам относились как к молодняку, как к щенкам. Всегда была незримая дистанция: я – препод, я – врач, я – спец, значит – бог, а ты – студиозус, а, значит, говно. Здесь же расстояния не было. Вообще никакого. Лосю лет тридцать, не меньше, работает уже пять, а то и все восемь. Но – ни превосходства, ни чувства собственной важности, что просто лились из наших институтских звездунов, у него не наблюдалось и в помине.
– Значит, смотрите, – продолжал Лось. – Я за вас отвечаю, за организацию практики. Будут вопросы – это ко мне, задавайте. Будут обижать – это ко мне, жалуйтесь. Будут бытовые проблемы – опять ко мне, всё решим.
– А вы сами где учились? – немедля состроила глазки смазливая Вера Грязнова.
– В саратовском. Выпуск семьдесят пятого.
– А кто куда пойдёт? – нетерпеливо пискнула Ленка Бабочкина.
– Сейчас узнаем! – вновь неторопливо и ласково улыбнулся громадный Лось. – Пошли к главному, он уже ждёт.
В просторном кабинете уютно пахло свежей чайной заваркой. По двум стенам комнаты стояли два больших старых дивана с комнатной пальмой в кадушке в углу между ними. По третьей стене был рабочий стол с диковинным чернильным письменным прибором на столешнице; четвёртая обладала двумя узкими высокими почти готическими окнами.
Главврач сидел в похожем на трон резном деревянном кресле. Он оказался таким же большим и улыбчивым, как Лось.
– Здравствуй, племя младое, незнакомое! – он поднялся из-за стола. – Проходите, садитесь! Если не хватит мест, организуем дополнительные стулья. Так, Виктор Семёнович? – Лось молча кивнул. Мест хватило всем.
– У нас с вами впереди шесть недель, даже семь, – изучая настольный календарь, продолжил главный. – Три цикла. Хирургия, терапия, акушерство. Расчётное время по две недели на каждый. Но мы… – тут он сделал паузу, внимательно рассматривая каждого из нас, – … мы не формалисты, прекрасно понимаем: наверняка у вас уже есть свои пока нам неведомые предпочтения. Поэтому договоримся так. Если кто-то хочет прицельно задержаться на одном цикле, а другие пройти за пару дней, мы не возражаем. Виктор Семёнович Лосев будет вам помогать. А теперь – что из пустого да в порожнее лить – распределяйтесь по отделениям, и начнем, помолясь! – он отхлебнул горячего чаю из затейливой китайской кружки с портретом, очевидно, кого-то из древних императоров Поднебесной.
Мы вывалили толпой на лужайку. Лось сел на лавочку, открыл папку.
– Акушерство. Сапожникова и Дёмин.
Мы с Машунькой довольно переглянулись.
– Хирургия. Сюртуков, Андрианов, Бердыев, Гельдыев. Терапия…
– Виктор Семёнович, у меня вопрос! – чуть ли не закричала Ирка Алеева.
– Давай!
– Я не хочу в терапию.
– А куда хочешь?
– В хирургию, конечно!
– Джентльмены, не возражаете?
– Нет… н-нет… нэ-эт! – вразнобой подтвердили «хирурги».
Громче всех старался Азат.
– Алеева – поздравляю, идёшь в хирургию! Лисенко, Грязнова, Бабочкина – отделение внутренних болезней уже скучает по вас. Ещё вопросы?
Вопросов не было.
– Скорее всего, пойдём доступом Курвуазье, выделять пузырь будем от шейки. Но это прикидка. Пациентка тучная, заболевание давнее, спаек выше крыши. Из сопутствующих варикоз поверхностных обеих голеней и преддиабет. Так что сначала откроем, а там решим… – удалялся от нас гулкий баритон Лося, окруженного ребятами, как Винни-Пух – пчёлами. Я проводил процессию взглядом.