Белое дело в России, 1917–1919 гг. — страница 3 из 56

Политическая программа Белого движения в условиях установления советской власти и первом этапе своего формирования (декабрь 1917 – ноябрь 1918 г.)

Глава 1

«Корниловский» и «деникинско-алексеевский» периоды военно-политического строительства на Юге России. Специфика управленческих моделей, политические программы, создание структур «общественной поддержки». Ярославское восстание (июль 1918 г.)

Прибытие на Дон генерала Корнилова и других «быховских узников», а также многих известных политиков-антибольшевиков поставило задачу их легализации посредством создания новых правительственных структур. Если генерал Алексеев как опытный стратег считал важнейшим условием успеха наличие поддержки со стороны различных общественных организаций, оценивал важность контактов с известными политическими деятелями, то Корнилов после августовского выступления рассматривал политические структуры как вспомогательные в условиях приоритета военной власти.

Но поскольку приходилось считаться с казачеством и политическим окружением Добрармии, то в качестве властной модели был утвержден вариант военно-политической коалиции, предполагавшейся еще в августе 1917 г. Был образован т. н. «триумвират» Каледин – Корнилов – Алексеев, в котором Каледин представлял интересы казачества и создававшегося Юго-Восточного Союза, Алексеев определял политический курс, а Корнилов стал командующим Добровольческой армией.

Вскоре сформировалось и первое белое правительство – Донской Гражданский Совет (по определению Деникина – «первое общерусское противобольшевистское правительство»). Его основой стали, как и в большинстве антибольшевистских центров того времени, структуры земско-городского самоуправления и общественные организации. Контакты городского самоуправления Нахичевани и Ростова с казачеством до начала 1917 г. не были достаточно прочны и не поощрялись администрацией. Сразу после февраля и до созыва Войскового Круга местное отделение военно-промышленного комитета и Новочеркасская городская дума создали Донской Исполнительный Комитет (по образцу коалиционных общественных Комитетов при городском самоуправлении) во главе с преподавателем Донского кадетского корпуса Е.А. Волошиновым. До выборов атамана Комитет заявлял о себе как о носителе верховной власти в области. Но и после избрания атамана Каледина Временное правительство сохраняло за собой властные полномочия в регионе. Согласно законопроекту об организации земства в Донской области, местное самоуправление подчинялось особо назначенному Правительственному Комиссару (им стал член кадетской партии, депутат II Государственной думы И. С. Воронков). Разграничение полномочий предполагалось следующим: Комиссар осуществлял «высшую правительственную власть», а атаман оставался только «высшим представителем казачьего сословия». Однако Войсковое правительство отказалось вводить земство согласно проекту Временного правительства.

В ходе подготовки выборов в Учредительное Собрание донское правительство заявило о поддержке кадетской партии. Кадеты получали на Дону традиционное преимущество на всех выборах в Государственную Думу, начиная с первого созыва, и 7 августа 1917 г. соглашение с партией было утверждено Малым Войсковым Кругом. Но после «корниловского выступления» Большой Круг в сентябре 1917 г. расторг соглашение, признав тем самым «контрреволюционный» характер кадетской партии. Тем не менее кадетская партия сохраняла значительное влияние в структурах городского самоуправления и среди общественных организаций.

Своего рода предшественником Гражданского Совета стал Донской Экономический Совет. По своему статусу он представлял собой «частную организацию», созданную на основе бывшего Ростовского областного отдела военно-промышленного комитета, во главе с Н. С. Парамоновым, основателем издательства «Донская Речь». Сопредседателем Экономического Совета был бывший председатель Московской губернской земской управы и первый командующий Московским военным округом – полковник М. А. Грузинов. По свидетельству Богданова, «в задачу Совета входила, помимо практических мероприятий по снабжению, также разработка для правительства законодательных предположений в области экономической и финансовой». В состав Совета входили юридический, фабрично-заводской, горнопромышленный, сельскохозяйственный, финансовый отделы и др. Генерал Алексеев поддерживал контакты с Экономическим Советом и, контролируя финансовые поступления в «кассу» Добровольческой армии, был весьма заинтересован в том, чтобы деятельность военно-промышленных комитетов, земско-городских структур Юга России координировалась бы через посредство Экономического Совета. С санкции генерала в январе 1918 г. при армии был создан Комитет снабжения под руководством ростовского городского головы, бывшего председателя областного Земского Союза кадета В.Ф. Зеелера. Его заместителем стал Богданов. Представители деловых кругов, входившие в состав московских организаций (Совет общественных деятелей, Московский центр) могли, по мнению Алексеева, оказать финансовую поддержку начинавшемуся «белому делу».

Корнилов более скептически оценивал перспективы сотрудничества с «буржуазией». По оценке А. Суворина, «такое финансовое ничтожество», как Федоров, могло не «привлечь», а, напротив, «оттолкнуть» необходимые капиталы. Тем не менее именно бывшему председателю правления Российского горнопромышленного общества, управляющему Министерством торговли и промышленности удалось стать впоследствии одной из ведущих фигур в политическом руководстве белого Юга (1).

Но если Экономический Совет сосредотачивался на преимущественно хозяйственной стороне жизни Донской области и снабжении Добровольческой армии, то Гражданский Совет должен был стать именно общественно-политической структурой. 9 января 1918 г. состоялось совещание Экономического Совета, на котором было решено создать Гражданский Совет. Функции Гражданского Совета были законосовещательными и должны были лишь создавать политическую опору триумвирату. Задача его деятельности определялась как «организация хозяйственной части армии, сношения с иностранцами и возникшими на казачьих землях местными правительствами и с русской общественностью, подготовка аппарата управления по мере продвижения вперед Добровольческой армии». По своему составу Совет был коалиционным, как бы представляя интересы каждого из триумвирата: либералы (П.Б. Струве, А. С. Белецкий (Белоруссов)), деятели кадетской партии (П.Н. Милюков, князь Г. Н. Трубецкой, представитель «Московского Центра» М.М. Федоров), представители казачества (глава донского правительства, помощник атамана М. П. Богаевский, крупный ростовский предприниматель Н. С. Парамонов, предоставивший свой особняк штабу армии, депутаты Круга П.М. Агеев и С.П. Мазуренко) и «революционной демократии» (Б. В. Савинков, бывший комиссар 8-й армии В. К. Вендзягольский).

Нетрудно заметить, что в учреждении Гражданского Совета получила дальнейшее развитие идея Совета народной обороны как органа с «громкими именами» (август 1917 г.). Предполагалось также приглашение в его состав социалистов Г. В. Плеханова и А. А. Аргунова, а также известной общественной деятельницы Е.Д. Кусковой (2).

В конце января 1918 г. была утверждена т. н. «Конституция» генерала Корнилова. По сути, это был первый развернутый проект политического курса Белого движения. В отличие от программ августа 17-го и «Быховской», в «Конституции» отсутствовали «военные» положения, основное ее содержание, по сути, – краткая копия деклараций Временного правительства. Корнилов лично составил все ее 14 пунктов (за исключением «аграрного», который «редактировал» Милюков), что опровергает мнение о его «политической безграмотности». «Конституция» включала, в частности, «уничтожение классовых привилегий, сохранение неприкосновенности личности и жилища, восстановление в полном объеме свободы слова и печати, всеобщее обязательное начальное образование»; «Сорванное большевиками Учредительное Собрание должно быть созвано вновь. Выборы в Учредительное Собрание должны быть проведены свободно, без давления на народную волю и по всей стране»; «Правительство ответственно в своих действиях только перед Учредительным Собранием, коему оно и передаст всю полноту государственно-законодательной власти. Церковь должна получить полную автономию в делах религии. Сложный аграрный вопрос представляется на разрешение Учредительного Собрания. Все граждане равны перед судом. За рабочими сохраняются все политико-экономические завоевания революции в области нормирования труда, свободы рабочих союзов, за исключением насильственной социализации предприятий и рабочего контроля, ведущего к гибели отечественной промышленности». Национальный вопрос решался так: «За отдельными народностями, входящими в состав России, признается право на широкую местную автономию при условии сохранения государственного единства».

Примечательно, что как в «Декларации» Добровольческой армии, утвержденной еще до разгона Учредительного Собрания, его правоустанавливающая роль не оспаривалась, так и в «Конституции» декларировалась необходимость Собрания как высшего учредительно-санкционирующего органа. Четко говорится о его «созыве вновь», предусматриваются новые выборы. По воспоминаниям М. Лембича, работавшего вместе с Корниловым над составлением программы, генерал считал, что «Учредительное Собрание, созванное в дни гражданской войны, выборы в которое производились неравномерно, не всюду и не свободно, не может являться выразителем истинной воли народной. Правительство спасения России, по водворении в стране порядка и законности, должно подготовить новые выборы, со строгим соблюдением выборных законов и правил, и тогда передать всю власть новому Учредительному Собранию».

Таким образом, можно говорить, что уже на рубеже 1917–1918 гг. происходил постепенный отказ от признания полномочий Конституанты, претендовавшей на роль «выразителя всероссийских интересов» в январе 1918 г. Позднее в программе Белого движения произойдет окончательный отказ от идеи возврата к Всероссийскому Учредительному Собранию «образца 1917 г.». Но принципы непредрешения, определенные постфевральскими событиями, оставались незыблемыми: «… Учредительное Собрание, как единственный хозяин Земли Русской, должно выработать основные законы русской конституции и окончательно сконструировать государственный строй…»

В «Конституции» безоговорочно декларировались два основополагающих принципа военно-политического курса Белого движения: «восстановление права собственности» и «восстановление Русской Армии на началах подлинной военной дисциплины». При этом новая армия переходила на новые принципы организации и комплектования: «… Армия должна формироваться на добровольческих началах (по принципу английской армии), без комитетов, комиссаров и выборных должностей…»

В отношении Германии Корнилов высказывался вполне определенно, называя «тевтонов» «врагами всего славянства». Исходя из этого, продолжение войны признавалось неизбежным.

«Конституция» признавала актуальность автономного устройства России: «Генерал Корнилов признает за отдельными народностями, входящими в состав России, право на широкую местную автономию, при условии, однако, сохранения государственного единства…» Не отвергая суверенных прав уже фактически сложившихся государственных новообразований, признавалась возможность их объединения вокруг будущего Российского государства: «…Польша, Украина и Финляндия, образовавшиеся в отдельные национально-государственные единицы, должны быть широко поддержаны Правительством России в их стремлениях к государственному возрождению, дабы этим еще более спаять вечный и нерушимый союз братских народов…»

Основные положения «Конституции» нашли отражение в последующих политических программах южнорусского Белого движения, но в 1918–1920 гг. они были скорректированы под влиянием условий, в которых оказалась Добровольческая армия, освободившая обширные районы Юга России (3).

Создавая систему управления на белом Юге, помимо политических программ, следовало озаботиться также обеспечением общественной поддержки. В конце 1917 г. большинство контрреволюционных общественных структур еще оставалось в столице. В Ростове и Новочеркасске в ноябре – декабре 1917 г. стали создаваться структуры Союза защиты Родины и свободы и Союза Возрождения России. Инициативу в создании обеих организаций проявлял прибывший в Ростов Савинков, заручившийся негласной поддержкой со стороны генерала Алексеева. Примечательно, что наименование «Союз защиты Родины и свободы» было предложено самим генералом в духе «революционного» времени (4). Алексеев поддерживал контакты с Москвой, Петроградом и Киевом. Связь с Москвой осуществлял Савинков, получивший от генерала полномочия для организации московского отделения Союза защиты. Именно оно стало весной – летом 1918 г. центральным звеном в Союзе, переняв его наименование и полномочия. Благодаря использованию «имени» Алексеева Савинкову удалось создать многочисленную военную организацию из офицеров (3–4 тысячи) во главе с полковником А. П. Перхуровым, также прибывшим с Дона. Московские кадеты и правые политики, несмотря на определенную «политическую антипатию» к бывшему «террористу», договорились о принятии Союзом защиты Савинкова политической программы Добровольческой армии.

Союз Возрождения России в большей степени был связан с именем Корнилова. Предполагалось, что данная организация будет ориентироваться на «демократические» принципы и не поддержит «неограниченную диктатуру». Для координации усилий в создании Союза Возрождения в Москву в феврале 1918 г. выехали работавшие с Савинковым в составе Политического Совета Добрармии ротмистр Н.К. Кузьмин-Караваев и бывший комиссар 7-й армии доктор Н.Г. Григорьев. Для московских «общественных деятелей» они везли копии «Конституции Корнилова» и проект устава Союза (5). В Петрограде генерал Алексеев поддерживал контакты с организацией генерал-лейтенанта А. В. Шварца и будущего начальника контрразведки Военного управления Особого Совещания действительного статского советника Орлова. В Киев, получив полномочия от Алексеева и Корнилова, отправился Вендзягольский.

Но для Алексеева было очевидно, что эпизодические, персональные контакты явно недостаточны для того, чтобы обеспечить «всероссийское сопротивление захватчикам власти – большевикам». Опыт создания Союза защиты Родины и свободы был использован при создании новых подпольных военно-политических формирований – т. и. «Центров Добровольческой армии». Через них генерал надеялся преодолеть один из существенных недостатков подрывной антисоветской работы – отсутствие должной централизации и координации действий. Проект создания Центров предусматривал образование областных центров, а также связанных с ними губернских и уездных структур. Первоначально они были полностью автономны в своей деятельности. И хотя формально зависели по службе от Алексеева и его Политической Канцелярии во главе с полковником Я. М. Лисовым (с 3 июня 1918 г. – военно-политический отдел Добровольческой армии), но получали от них лишь общие указания по работе и незначительные финансовые поступления (6).

После распада «ростовского фронта», гибели Каледина и выхода Добровольческой армии в 1-й Кубанский («Ледяной») поход принципиально ничто не препятствовало оформлению неограниченной военной диктатуры. Отсутствие тыла и собственной территории способствовало этому, однако и в этих условиях не было полного единоначалия. У генерала Корнилова продолжались конфликты с генералом Алексеевым, в частности из-за его покровительства Политическому отделу, вызывавшего недовольство Корнилова.

Важное значение в военно-политической истории Белого движения на Юге России имело подписанное 17 марта 1918 г. в ст. Ново-Дмитриевской соглашение между добровольческим командованием и представителями Кубанской власти, также ставшими «изгоями» после занятия большевиками Екатеринодара. Оно определяло «полное подчинение» Корнилову лишь кубанского правительственного отряда. При этом сохранялась самостоятельность войсковых структур и оговаривалась перспектива создания Кубанской армии (7). Данное соглашение в целом устраивало Корнилова. Оно не ограничивало его военной власти, а, напротив, давало ему возможность командовать объединенными силами казаков и добровольцев. Автономия атамана, Рады и правительства представлялась менее значимой и политически оправданной. Однако позднее, в 1919 г., это соглашение станет одним из предметов политического спора о приоритетах центральной и местной власти в государственной системе южнорусского Белого движения.

После гибели генерала Корнилова 31 марта 1918 г. (здесь и далее даты, относящиеся к событиям на белом Юге России, даются по юлианскому календарю, утвержденному здесь, а в остальных регионах – по григорианскому календарю, утвержденному Российским правительством в Омске) и неудачного завершения «Ледяного» похода добровольческое командование стало по-иному смотреть на перспективы политического устройства. Не было известных политиков (часть из них после падения Ростова переехала в Киев, часть – в Крым и на Кавказ). Окружение Корнилова (Савинков, Новосильцев, А. Суворин, Завойко, матрос Баткин, полковник В. В. Голицын) утратило свое прежнее влияние. Не было «государственной территории», но было стремление к централизации управления, оправданное малочисленностью армии. Все это способствовало утверждению военного единоначалия.

Начался т. н. «военно-походный», или «деникинско-алексеевский», период в истории южнорусского Белого движения. Отношения между Деникиным и Алексеевым были лишены напряженности, характерной для отношений Алексеева и Корнилова. Формальное назначение Деникина на должность командующего Добрармией также произошло за подписью Алексеева (как и назначение Корнилова). Разделение полномочий между Верховным Руководителем Добровольческой армии и Командующим Добровольческой армией определялось довольно просто: «первый ведал финансами и политической частью, а второй был неограниченный командующий Армией». Но и здесь «разделение функций не очень строго соблюдалось, и часто случалось, что один из руководителей внедрялся в сферу другого, но при взаимном уважении и доверии эти шероховатости быстро сглаживались». Обстановка беспрерывных боев, постоянных переходов по кубанским и ставропольским степям не позволяла обратиться к стабильной законотворческой работе. По оценке одного из участников южнорусского Белого движения Я. Александрова, «в этот период управление самой Армии только еще зарождалось. Все административные распоряжения по всем вопросам обычно передавались записками или телеграммами Дежурного генерала. Не было ни отделов, ни министерств, ни прочей сложной машины…».

Утверждался принцип «непредрешения». В своей речи на специально созванном собрании старших начальников от всех воинских частей Добрармии и политиков (на собрании присутствовали Родзянко и Н. Н. Львов) 23 апреля 1918 г. Деникин заявил о «стремлении к совместной работе со всеми государственно мыслящими русскими людьми», по причине чего «Добровольческая армия не может принять партийной окраски». «Вопрос о формах государственного строя» руководители армии не предрешали, ставя его в зависимость от воли русского народа, после освобождения его от «рабской доли и стихийного помешательства». Созыв Всероссийского Учредительного Собрания должен был произойти после «водворения в стране правового порядка» (8). Ближайшими задачами признавались сугубо военные: «создание сильной дисциплинированной и патриотической армии», «беспощадная борьба с большевиками» и лишь затем «установление в стране единства государственного и правового порядка». Декларировалось категорическое неприятие каких-либо отношений «ни с немцами, ни с большевиками». Единственно приемлемые условия: «Уход из пределов России первых и сдача вторых». Наконец, делался вывод о желательности «привлечения вооруженных сил славян на основе их исторических чаяний и не нарушающих единства и целости русского государства и на началах, указанных в 1914 году русским Верховным Главнокомандующим (то есть широкий суверенитет, вплоть до признания независимости по образцу Польши. – В.Ц.)» (9).

Принципы «армия вне политики», «армия не рассуждает, а повинуется», военнослужащим запрещено «состоять членами обществ, союзов и кружков, образуемых с политической целью» (статья 100 Устава внутренней службы), были традиционно близки большинству русского офицерства, а в условиях гражданской войны как формы «политического противостояния» они выглядели оправданными. Однако и во время «военно-походного периода» «гражданская» власть не упразднялась. Из внимания исследователей Белого движения нередко уходит управленческая модель, предусмотренная «Положением о полевом управлении войск в военное время», разработанным под руководством Великого Князя Николая Николаевича накануне Первой мировой войны (утверждено 16 июля 1914 г.) и «Правилами о местностях, объявляемых состоящими на военном положении» (приложение к ст. 23 Общего Учреждения губернского, т. 2, Законов Российской Империи). А ведь именно на них и ориентировались многие военные руководители Белого движения, включая и Верховного Правителя России адмирала А. В. Колчака. «Положение» определяло статус «театра военных действий», на котором «все гражданское управление подчинялось главным начальникам соответствующих военных округов или военным генерал-губернаторам».

Военная власть превосходила «гражданское управление» тем, что ее распоряжения исполнялись «всеми правительственными местами, общественными управлениями, должностными лицами всех ведомств и всем населением». «Никакое правительственное место, учреждение или лицо» не имели права «давать Главнокомандующему предписаний или требовать от него отчетов».

Главком мог «устранять от должностей всех должностных лиц всех ведомств на государственной, земской или городской службе в подчиненном ему районе, без различия чина и звания», а также «утверждать предельные цены, продовольственные и иные тарифы, общие для армий и тыла подчиненного ему района», «устанавливать в занятых неприятельских областях подати и налоги, а равно налагать контрибуции и подвергать имущество жителей конфискации» (10).

«Правила о местностях» предусматривали полноту власти Главнокомандующего, Командующего фронтом или Командующего армией. Они получали право «воспрещать удаляться из места жительства таким лицам, которых… предполагается привлечь к работам для достижения целей войны», «назначать общие и частные реквизиции», «воспрещать вывоз необходимых для работ орудий и материалов… могущих потребоваться для войск…» (ст. 9, 10). Военной власти подчинялись и обязаны были «оказывать всякое содействие» генерал-губернатор, полицейские начальства и «все гражданские власти, а равно городские и земские управы» (ст. 13). Особенно примечательна была ст. 12 «Правил»: «… Если в местности, объявленной на военном положении, будет признано необходимым для охранения государственного порядка или успеха ведения войны принять такую чрезвычайную меру, которая не предусмотрена в сем приложении, то Главнокомандующий, непосредственно или по представлению Командующего армией, делает распоряжение о принятии сей меры собственной властью…» (11).

«Положение» и «Правила» в полной мере вводили принцип военной диктатуры, делая гражданскую власть лишь вспомогательным звеном в системе прифронтового управления, полностью зависимой от распоряжений военачальника. Как будет показано ниже, подобная система практиковалась в Сибири (когда в 1919 г. на военном положении объявлялись отдельные участки Транссибирской железной дороги), на белом Севере и Северо-Западе. Интересно отметить, что, по мнению министра финансов Уральского областного правительства, члена ЦК кадетской партии Л. А. Кроля, Колчак, «как и большинство военных…. очень высоко ставил «Устав о полевом управлении войск», который, может быть, вполне пригоден для занятых армией мест в неприятельской стране, но чрезвычайно малопригоден в гражданской войне, в применении у себя дома». В беседе с Гинсом в октябре 1919 г. адмирал называл «Положение» «несравненным по обдуманности и стройности», воплотившим в себе «опыт и гений веков» (12).

В системе государственного управления белого Юга, несмотря на мнение о сложившемся здесь диктате военных, «Положение» в чистом виде использовалось эпизодически, тогда, когда занимаемая белыми территория объявлялась «на военном положении» (например, при обороне Крыма в феврале 1920 г. генерал-лейтенантом Я. А. Слащовым). Здесь равноправной гражданской власти не было. Но это не означало, что влияние военной «иерархии власти» не оказывало влияние на формирование военно-политической системы во всех без исключения белых регионах на протяжении гражданской войны.

Определенное представление о возможной форме военно-политического управления дало восстание в Ярославле. Организованное Союзом защиты Родины и свободы в июле 1918 г., при активной поддержке горожан и крестьянства окрестных сел, оно должно было создать опорный пункт в предполагавшемся продвижении на Москву англо-французских войск из Архангельска по линии Северной железной дороги. Как отмечалось выше, руководители восстания член Донского Гражданского Совета Савинков и приехавший с Дона полковник Перхуров получили от генерала Алексеева рекомендации по формированию Союза и структуре гражданской власти, признавая также контакты с московскими подпольными структурами Союза Возрождения России и Национального Центра.

Савинков, получавший деньги от французского посольства, постоянно подчеркивал, что он как член Донского Гражданского Совета обязан подчиняться только генералу Алексееву, и не стремился к тесному взаимодействию с создаваемыми в это же время в Москве структурами Правого Центра, Всероссийского Национального Центра и Союза Возрождения России. Играли роль, безусловно, и личные качества Савинкова, который, по оценке Белевского (Белоруссова), всегда «был против любой совместной работы» и поэтому был «оторван от каких-либо общественных кругов». Личные контакты с Добрармией Савинков поддерживал через полковника Лебедева, бывшего члена Правления Союза офицеров, очевидно, передавшего бывшему «террористу» часть контактов с офицерским подпольем.

Уже в своем первом обращении к населению города Перхуров заявил о «командовании вооруженными силами» и «управлении гражданской частью в Ярославском районе» на основании «полномочий, данных мне главнокомандующим Северной Добровольческой армией, находящейся под верховным командованием генерала Алексеева». Первоначально считалось необходимым (возможно, на это были прямые указания Алексеева) «начать выступление в связи с высадкой Союзников на Мурмане в Ярославле, Рыбинске, Казани», а с другой стороны, «район Тулы, Калуги, Рязани». «Однако впоследствии (25–26 июня 1918 г.), опасаясь, как бы повстанцы последнего района не были бы зажаты между Москвой и войсками Украинского фронта, штаб Савинковской организации решил перевести все силы из района Тулы, Калуги, Рязани на Север – Верхнее Поволжье».

Окончательный план предусматривал либо дальнейшее развитие боевых операций в направлении Вологды – Архангельска (на соединение с обещанным французским десантом), либо развитие операций на Волгу, в направлении Казани, для последующего соединения с Чехословацким корпусом и Народной армией Комуча (в действительности именно данный план и был реализован прорвавшейся из окружения небольшой группой офицеров под командованием Перхурова). Для успеха выступления считалась обязательной синхронность действий офицерского подполья в Ярославле, Рыбинске, Костроме, Ростове Великом и Муроме. Помимо Перхурова, действия подполья должен был координировать «командующий войсками Союза защиты Родины и свободы» генерал Рычков. Савинков, будучи в Москве, согласился с необходимостью формального провозглашения от имени

Союза защиты Родины и свободы тех главных принципов, на которых должна была основываться любая политическая программа антибольшевистского движения в тот период: «Армия находится в подчинении генерала от инфантерии Алексеева» и выступает за «восстановление полного правопорядка», «объединение Единой России», «восстановление армии и дисциплины», «продолжение борьбы с Германией», «отмена большевистского законодательства», «крестьянам обещается удовлетворение земельной нужды за счет земель военных и частновладельческих», «рабочим – сохранение профессиональных союзов» (13).

Перхуров был объявлен «главноначальствующим Ярославской губернии», то есть занял должность, которая стала использоваться в практике южнорусского Белого движения только с 1919 года. При нем же было сформировано и гражданское управление. «Помощником Главноначальствующего по гражданской части» стал меньшевик И. Савинов. В городе восстановили управу (городскую думу восстановить не предполагалось), в которую вошли как представители политических партий, так и «деловые», «цензовые элементы», двое кадетов и двое меньшевиков. В обращении управы «К населению города Ярославля» ясно говорилось о том, что только «единая, собранная, сплоченная национальной идеей Россия должна выйти победительницей в начавшемся разгаре борьбы. Перст истории указал на наш город, и нужно верить, что Бог спасет нашу Родину в тяжелую настоящую годину. Воспрянь же, Русь, и крикни клич, и принеси еще жертву для освобождения. Нужно твердо помнить и отчетливо знать, что выход только в победе, мужестве и самоотвержении. Твердо решившись отстоять свое благополучие, нужно собрать все свои душевные и телесные силы и довести дело до конца, не предаваясь малодушию и унынию». «Воззвание» заканчивалось призывом: «Да здравствует Всенародно-законно-избранное Учредительное Собрание!»

Примечателен и еще один документ – «Обращение к гражданам города Ярославля», изданное А. П. Перхуровым 13 июля 1918 г. Оно упраздняло не только органы советской власти, но и выборные органы, возникшие при Временном правительстве. Не созывались волостное земство, волостные земельные комитеты, а полномочия городской думы принимала городская управа. В Ярославской губернии предполагалось установление власти «начальников уездов» и волостных старшин. Возрождались окружные суды, а функции милиции передавались «уездной и городской страже» (предшественнице Государственной стражи на Юге России).

Интересно, что «Обращение» почти с абсолютной точностью предвосхитило систему управления, принятую на белом Юге в 1919 г. (что еще раз подтверждает наличие контакта Союза с руководством Добрармии) (14). В случае успеха ярославского восстания и занятия Москвы могла реализоваться военно-политическая модель, включавшая в себя принципы централизации, приоритета исполнительной власти над представительной, ориентированная на созыв Учредительного Собрания.

Вообще, говоря о «периоде формирования» южнорусского Белого движения, нельзя не заметить, что планы, проекты его развития были достаточно обширными и носили, несомненно, «общегосударственный», «всероссийский» характер. К сожалению, практически вся документальная база этого времени оказалась безвозвратно погибшей и может восстанавливаться только по косвенным свидетельствам. Как писал полковник Лисовой: «По приказанию генерала Алексеева я, с болью в сердце, руководил сжиганием всех дел и документов Политического Отдела

Добровольческой Армии, а в последний день – день ухода армии из Ростова (начало «Ледяного» похода. – В.Ц.), за отсутствием свободных лиц (все уходили в поход – я же по приказанию генерала Алексеева оставался в Ростове), я сжигал оперативные и другие дела Штаба Добровольческой Армии.

В огне погибли: Протоколы заседаний Политического Совещания Д. А., переписка с общественными и политическими деятелями Москвы, Петрограда, Киева, Полтавы и др. городов, проект организации Союза хлеборобов г. Полтавы, предусматривающий в деталях разветвление этой организации и на всю Украину, переписка генерала Алексеева с Карпатороссами и Чехословаками, переписка Вождей Добровольческой Армии с Донским Атаманом, необычайно интересная и поучительная переписка между генералами Алексеевым и Корниловым, оперативные дела, проекты разворачивания, снабжения и вооружения армии, первоначальные проекты организации Центров, прокламации и листовки, коллекция печатей и различных штампов (около 2000) для изготовления различных документов и паспортов (весьма важные для деятельности антисоветского подполья. – В.Ц.) и много разных других материалов – лишь совершенно случайно удалось найти впоследствии обгоревшие остатки этих дней» (15). Подобный «пробел» источников, несомненно, является «невознаградимой потерей» истории Белого движения.

* * *

1. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 255. Лл. 5–6, 11–12; Каклюгин КП. Организация власти на Дону в начале революции // Донская летопись. Вена, 1923, № 2, с. 74–81; Суворин А. Поход Корнилова. Ростов-на-Дону, 1919, с. 6.

2. Лембич М. Великий печальник. Омск, 1919, с. 12; Деникин А. И. Указ, соч., т. 2, с. 189; Янов Г. Войсковой атаман А. М. Каледин и его время (18 июня 1917 г. – 29 января 1918 г.) //Донская летопись. Вена, № 2, 1923, с. 161–162.

3. Лембич М. Политическая программа генерала Л. Г. Корнилова январских дней 1918 г. // Белый архив, т. 2–3. Париж, 1928, с. 180–182; Его же. «Союз Возрождения России» и Л. Г. Корнилов // Вестник первопоходника. Корниловский сборник, № 79–80—81, апрель, май, июнь 1968 г., с. 30–33.

4. ГА РФ. Ф. 6683. Оп. 1. Д. 15. Лл. 158–161.

5. ГА РФ. Ф. 6396. Оп. 1. Д. 93. Лл. 8–8 об., 10–12; Лисовой Я. М. Заседание Политического Совета Добровольческой Армии 15 января 1918 г., с. 97; Савинков Б. В. Борьба с большевиками. Варшава, 1923, с. 24–25; Дело Бориса Савинкова. М., 1925, с. 40–51, 65; Лембич М. «Союз Возрождения России» и Л. Г. Корнилов // Вестник первопоходника. Корниловский сборник, № 79–80—81, апрель, май, июнь 1968 г., с. 33.

6. Гардении М. Ф. Воспоминания. БФРЗ. Ф. 1. Е-63. Л. 23, 25–26; ГА РФ. Ф. 3510. Оп. 1. Д. 5. Лл. 1–2; РГВА. Ф. 40238. Оп. 1. Д. 1. Л. 15–15 об.; Д. 5. Лл. 4–5.

7. Деникин А. И. Указ, соч., т. 2, с. 279.

8. Там же, с. 341–342; Лисовой Я. М. Заседание Политического Совета Добровольческой Армии 15 января 1918 г. // Белый архив, т. 1. Париж, 1926, с. 97; Александров В. Белые дни. Часть 1-я. Вюнсдорф, 1922, с. 45; ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 607. Л. 31–32.

9. Деникин А. И. Указ. соч. Берлин, 1924, т. 3, с. 131, 262–263, 270; ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 607. Лл. 25–26.

10. Положение о полевом управлении… ст. 17, 20, 91, 93, 97 (пп. 7, 8, 10).

11. ГА РФ. Ф. 5955. Оп. 1. Д. 3. Лл. 31–32.

12. Кроль Л. А. За три года: Воспоминания, впечатления и встречи. Владивосток, 1921, с. 166–167; Сибирь, союзники и Колчак. 1918–1920 гг. Т. 2, ч. 3. Харбин, 1921, с. 349.

13. ГА РФ. Ф. 446. Оп. 2. Д. 101. Л. 94; Ф. 6396. Оп. 1. Д. 93. Лл. 8–8 об., 10–12; Савинков Б. В. Борьба с большевиками. Варшава, 1923, с. 24–25; Лембич М. «Союз Возрождения России» и Л. Г. Корнилов // Вестник первопоходника. Корниловский сборник, № 79–80—81, апрель, май, июнь 1968 г., с. 33.

14. ГА РФ. Ф. 9427. Он. 1. Д. 378. Лл. 1–9; Ф. 9431. Он. 1. Д. 72. Лл. 1–2; См. также статус Главноначальствующего и Совета при Главноначальствующем согласно «Временному Положению о гражданском управлении в местностях, находящихся под Верховным управлением Главнокомандующего Вооруженными Силами Юга России», разработанному К. Н. Соколовым и В. А. Степановым к сентябрю 1918 г.

15. Лысовой Я.М. Памятка музея современных событий в России // Белый архив, т. 1. Париж, 1926, с. 209.

Глава 2

Военно-политические и политико-правовые перемены в формировании политического курса Белого движения на Юге России осенью 1918 г.

Создание Особого Совещания, организация местной власти (военные губернаторы), Центры Добровольческой армии

К концу осени 1918 г., после окончания 2-го «Кубанского» похода, Добровольческая армия уже имела «государственную территорию» (в виде отвоеванных у большевиков Ставропольской и Черноморской губерний) и достаточно определенный политический статус. С южнорусским центром Белого движения стали считаться не только российские политики, но и Зарубежье. Необходимость в жесткой диктатуре уже не была столь очевидна, как весной. Потребность в решении многочисленных проблем гражданского управления ставила на повестку дня более четкое разделение военной и гражданской власти. С точки зрения организации общероссийского центра единоличное правление по-прежнему не считалось наиболее эффективным. Сам генерал Алексеев, по словам Деникина, «сошел уже со своей категорической точки зрения на диктатуру как на единственно приемлемую форму власти» (1).

В речи при занятии Ставрополя 26 августа 1918 г. командарм Добровольческой хотя и называл ее «Русской Государственной Армией», свободной от «местных больных честолюбий» и «политической борьбы», оставаться «вне политики» армии было все же невозможно. В той же речи Деникин заявлял: «Чины Добровольческой армии, на которых судьба возложила тяжкое бремя управления, отнюдь не будут ломать основное законодательство». Военно-политическому руководству Добровольческой армии нужно было отречься от «статуса» сугубо военной организации, вооруженной силы, с которой считаются исключительно как с «карающим мечом». Нужно было добиться признания и авторитета общегосударственной, всероссийской политической силы. Быстро менявшаяся обстановка гражданской войны требовала перемен и во внутриполитических программах, и в военных планах, и в геополитической стратегии (2).

Специфику формирующейся военно-политической модели Белого движения хорошо выразил известный правовед, начальник Управления юстиции Особого Совещания при Главнокомандующем Вооруженными Силами Юга России В. Н. Челищев. Он отмечал, что условия гражданской войны диктовали необходимость диктатуры, «неограниченной в своих полномочиях, но ограниченной во времени определенной задачей» (то есть до момента «победы над большевизмом» и начала работы всероссийского представительного органа. – В.Ц.).

Достаточно своеобразно трактовался Челищевым принятый Белым движением термин «национальная диктатура». «Диктатура эта в то же время мыслилась как диктатура народная, национальная, и поэтому она, имея всю полноту власти, должна насыщаться народной мыслью, быть с нею неразрывной, чтобы в этом общении почерпать свои силы и иметь возможность бороться с силами, старающимися свести ее с пути действий исключительно национальных к достижению поставленной перед ней цели. Соответственно с этим общение могло вылиться лишь в форму создания законосовещательного учреждения, а на местах – широкого самоуправления» (3). Такое самоуправление обеспечивало бы прочность социальной базы Белого движения. Ослабление же вертикали «власть – общество» угрожало стабильности белых правительств, ослабляло состояние белого тыла.

Опорой южнорусского Белого движения становились надпартийные общественно-политические структуры, эволюционировавшие в сравнении с периодом 1917 г. Весной 1918 г. в Москве сформировались Правый Центр и Союз Возрождения России, претендовавшие на выражение соответственно правого и левоцентристского направлений. В проходивших между ними дискуссиях о форме правления был сделан выбор модели общероссийской власти в форме Директории. Именно этот вариант использовался в первоначальном тексте Основных законов Государства Российского, разработанном совместно Правым Центром (позднее – ВНЦ) и СВР в Москве весной 1918 г.: «Верховная власть в Государстве Российском принадлежит Директории… Директория представляет Государство Российское во внешнем мире. Ей подчинены вооруженные силы Государства в лице их Главнокомандующего, ею назначаемого».

Логика обоснования «коллегиальной власти» строилась на следующем тезисе: «… В процессе образования государственности и до установления окончательной формы государственного устройства власть, имеющая положить начало собиранию России, освобождению ее от ига большевизма и захвата внешним врагом, должна являть собой сильный, наделенный полнотою прав, независимый и способный действовать верховный орган, конструкция которого представляется в форме Директории-трех. В состав этой Директории с равными правами должны войти авторитетное военное лицо, руководящее всеми вооруженными силами, и два лица, представляющие социалистические и несоциалистические настроения в стране. Этой Директории должна принадлежать вся полнота Верховной Власти, которую она осуществляет при посредстве технического аппарата деловых министерств…» (4).

Таким образом, сохранялась модель управления, признанная оптимальной еще летом 1917 г. Причины этого выбора заключались в «отсутствии Цинцинната» (по словам руководителя Торгово-промышленного Союза С. Н. Третьякова на Ясском Политическом Совещании в ноябре 1918 г.), то есть яркой, харизматической личности; в опасении «реакции», поскольку единоличное правление ассоциировалось с подавлением «гражданских свобод»; в стремлении к компромиссу между различными политическими «сферами», союзными Белому движению. В этой ситуации оптимальным признавался вариант сильной исполнительной власти по модели «Правитель (единоличный или коллективный (Директория) – правительство». Данная схема в дальнейшем корректировалась условиями войны и экономического кризиса.

9 сентября 1918 г. было утверждено «Временное Положение об управлении губерниями и областями, занимаемыми войсками Добровольческой армии» (позднее дополненное и переименованное во «Временное Положение о гражданском управлении в местностях, находящихся под Верховным Управлением Главнокомандующего Вооруженными Силами Юга России»). В его преамбуле четко утверждалось: «Впредь до воссоздания разрозненных частей Российского Государства и создания законной Общерусской власти, вся полнота государственной власти в областях, занимаемых Добровольческой Армией, принадлежит Верховному Руководителю Добровольческой армии (Главнокомандующему Добровольческой армией)».

Далее в «Положении» говорилось об учреждении «Особого Совещания» при Верховном Руководителе Добровольческой армии (утверждено генералом Алексеевым 18 августа 1918 г.), создаваемого «для облегчения работы Главнокомандующего в сфере гражданского управления и для составления необходимых распоряжений и законодательных актов». Авторство создания такой структуры принадлежало известному политическому деятелю России В. В. Шульгину, составившему общий план ее работы. При этом предполагалось и рассмотрение «законопроектов по всем отраслям государственного устройства», и «восстановление органов государственного управления», и «установление тесной связи со всеми выдающимися деятелями по всем отраслям государственного управления». Первоначально Особое Совещание включало в себя отделы финансов, торговли и промышленности, иностранных дел, путей сообщения и юстиции (5).

Следует помнить, что аналогичные структуры уже имели место в Российской Империи (в 1878 г. под председательством министра внутренних дел П. А. Валуева работало «Особое Совещание для изыскания мер и лучшей охраны спокойствия и безопасности в Империи», а в годы Первой мировой войны действовало Особое Совещание для обсуждения и объединения мероприятий по обороне, а также специальные Совещания по продовольствию, по топливу, по перевозкам и др.). Подчиненные непосредственно Императору, это были координирующие органы, призванные объединить деятельность отдельных министерств и установить контакты с представителями торгово-промышленной, финансовой и политической элит (в работе Совещаний принимали участие представители Государственного Совета и Государственной Думы, в том числе и сам В. В. Шульгин). Очевидно, что схожий статус предусматривался и для белого Юга (структура, сочетавшая управленческие элементы и консультативные функции) (6).

По общему мнению белых военных и политиков, генерал Алексеев наиболее удачно подходил на пост руководителя всероссийского Белого движения, однако его скоропостижная кончина 25 сентября 1918 г. ускорила процесс разграничения функций военной и гражданской власти. Генерал Деникин принял звание Главнокомандующего Добровольческой армией, а генерал от кавалерии А. М. Драгомиров и генерал-лейтенант А. С. Лукомский стали заместителями Главкома по политической и военной части соответственно (7). Наступал т. н. «деникинский» период в организации государственной власти южнорусского Белого дела (8).

В историографии имеется мнение об исключительно законосовещательном характере деятельности Особого Совещания, его значительной зависимости от воли высшего командования Добровольческой армии. Это подтверждалось ст. 9 «Положения об Особом Совещании при Главнокомандующем Вооруженными Силами на Юге России» (утверждено 2 февраля 1919 г.): «в области законодательства и Верховного Управления Особое Совещание является совещательным органом при Главнокомандующем». Любое ведомственное решение требовало или согласования с председателем, или обсуждения на одном из заседаний Совещания.

Однако это не совсем так. «Положение» действительно определяло цель Совещания как «содействие» Главкому «в делах законодательных и административных», но уже сам его состав (14 управлений (военное, морское, внутренних дел, земледелия, иностранных дел, исповеданий, народного просвещения, почт и телеграфов, продовольствия, путей сообщения, торговли и промышленности, финансов, юстиции, государственного контроля) и 2 отдела (законов и пропаганды) в 1919 г.) показывал широту охвата вопросов внутренней и внешней политики. Профильные Управления дублировали министерства Российской Империи и Временного правительства (внутренних дел, иностранных дел, земледелия и землеустройства, продовольствия, торговли и промышленности, народного просвещения, военное, морское и др.). В отношении делопроизводства управления ориентировались на «права министров, применительно к учреждению Министерств» (как это определялось Св. Законов, т. 1, ч. 2, 1892). И хотя ни одно постановление не могло принять силу без его утверждения Главнокомандующим (им же подписывались и все журналы заседаний), Совещание обладало правом законодательной инициативы, на его рассмотрение должны были поступать «все правительственные мероприятия общегосударственного значения», а также «все предположения о замещении высших гражданских должностей» (9). Окончательное оформление управлений Совещания произошло лишь с начала 1919 г. Первые заседания проходили на частной квартире генерала Драгомирова в Екатеринодаре и внешне напоминали скорее клубные собрания довоенной России, чем заседания правительства.

Политический состав Особого Совещания по форме мог считаться коалицией представителей ведущих общественно-политических объединений белого Юга. Формирование Совещания повторяло все тот же принцип представительства «авторитетных политиков и общественных деятелей», проявлявшийся еще со времени проектов Корнилова – Завойко лета 1917 г. Действительно, хотя Деникин, как впоследствии Правитель Юга России генерал-лейтенант П. Н. Врангель, утверждал, что «личный состав Особого Совещания слагался по признакам деловым, а не политическим» (10), тем не менее очевидным было наличие в нем двух основных групп, примыкавших к ВНЦ (выделился как «левое крыло» из состава московского «Правого Центра» в мае 1918 г.) и к Совету Государственного Объединения России (сформировался в октябре 1918 г. в Киеве на основе Бюро Законодательных Палат (Государственного Совета и Государственной Думы), а также наличие в Особом Совещании представителей Всероссийского Церковного Собора, Торгово-промышленного союза, Союза земств и городов России и Правительствующего Сената. СГОР претендовал на выражение правопреемственности от структур Российской Империи и старательно подчеркивал свой «надпартийный» характер (подробнее о создании и деятельности СГОР и ВНЦ – в отдельном разделе второй части монографии).

Наиболее известными представителями первой группы были Н. И. Астров (председатель нескольких комиссий, в том числе Комиссии по формированию гражданской власти), М.М. Федоров (председатель ВНЦ, глава Комиссии по рабочему вопросу), В.Н. Челищев (глава Управления юстиции, сопредседатель Комиссии по аграрному вопросу). Вторая группа не могла претендовать на столь заметное влияние. Ее представители – А. В. Кривошеин (без портфеля), Н. В. Савич (без портфеля), как правило, ограничивались лишь «подачей особых мнений» по тому или иному законопроекту.

При всех внешних признаках коалиционности правительства совершенно очевидным было преобладающее влияние представителей ВНЦ, о чем открыто говорилось и во внутренних документах данной организации, и в публичных заявлениях. Так, например, приехавший в Сибирь член ВНЦ А. А. Червен-Водали без обиняков отмечал в интервью сибирской печати: «Все политические вопросы, раньше чем подвергаются обсуждению в Особом Совещании, обсуждаются Всероссийским Национальным Центром» (11).

С точки зрения политического статуса в составе Совещания выделялись две группы – т. н. «земско-городская», «общественная», тесно связанная с ВНЦ: М.М. Федоров (глава московского областного Всероссийского Союза городов, хотя и бывший некоторые время управляющим Министерством торговли и промышленности), Н. И. Астров (городской голова Москвы с марта по июнь 1917 г.), В.Н. Челищев (председатель Московской судебной палаты, член Главного Комитета Всероссийского Земского Союза), С.Н. Маслов (глава Управления продовольствия Совещания, бывший председатель Орловской губернской земской управы), и другая – «бюрократическая группа» деятелей, имевших опыт работы в правительственных структурах: М.В. Бернацкий (глава Управления финансов, бывший министр финансов во Временном правительстве), А. В. Кривошеин (Главноуправляющий землеустройством и земледелием в 1908–1915 гг.), А. А. Нератов (глава Управления иностранных дел, бывший товарищ министра иностранных дел в 1910–1917 гг. (по оценке современников, «живой архив Министерства иностранных дел», знаток всех «дипломатических прецедентов»). Н.В. Савич и В. В. Шульгин выражали своеобразную преемственность от законодательных структур бывшей Империи (оба были известными политическими деятелями, членами Государственной Думы).

Можно выделить и группу «профессионалов», не связанных непосредственно с какими-либо политическими сферами: А. Д. Билимович (глава Управления земледелия и землеустройства, экономист, профессор Киевского университета), Н. Н. Чебышев (глава Управления внутренних дел, прокурор Московской судебной палаты, сенатор 1-го департамента Правительствующего Сената), В. А. Лебедев (глава Управления торговли и промышленности, ростовский предприниматель). Но более крупных политических имен «всероссийского масштаба» в Особом Совещании представлено не было. О «нежелании» политической элиты заниматься «черновой работой» неоднократно указывал Деникину Н.И. Астров (12).

Неправомерно считать ВНЦ и тем более Особое Совещание некими филиалами кадетской партии, хотя бы потому, что в составе последнего только шестеро были кадетами, правда, далеко не последней величины (К. Н. Соколов, В. А. Степанов, Н.И. Астров (члены ЦК), М.М. Федоров, В.Н. Челищев, М.В. Бернацкий). Иное дело, что поддержка со стороны либеральных структур была, несомненно, выше, чем со стороны правых или социалистов. Братья Павел и Петр Долгоруковы, П.И. Новгородцев, П.П. Юренев, А. В. Тыркова-Вильямс, С. В. Панина, Ф.И. Родичев и др., не входя формально в состав правительственных структур, привлекавшиеся лишь в качестве консультантов по определенным вопросам, тем не менее оказывали существенное влияние на разработку и пропаганду политического курса Белого движения.

ВНЦ комплектовался по персональному признаку, и уже поэтому членство в кадетской партии (даже в ее руководящих структурах) еще не гарантировало членства в Национальном Центре. Сравнивая протоколы заседаний съездов и конференций партии «народной свободы» с протоколами ВНЦ, можно отметить «опережающий» характер законотворческой работы Центра и Совещания. Резолюции кадетов нередко повторяли общие положения уже принятых политических решений (13).

Своеобразием политической модели Особого Совещания стало соединение в нем функций исполнительной и законодательной власти. Эта черта в той или иной мере присутствовала во всех белых правительствах и как бы подтверждала тезис о приоритете единоличного управления над коллегиальным, исполнительной вертикали над представительной в условиях временной власти в период гражданской войны. Как считал сам Деникин, Совещание было органом, совмещающим круг деятельности Совета министров и старого Государственного Совета (14).

Подобное сочетание содержало в себе, по мнению многих политиков, целый ряд недостатков, проявлявшихся во всех белых регионах. Член Совета Государственного Объединения России Савич вспоминал в 1921 г. в своем письме Деникину, как «решение каждого вопроса, каждой детали, каждого законодательного акта» происходило в обстановке «политической борьбы». Такое «столкновение мнений», «ценное в законодательном органе», вносило лишь «разлад», когда речь шла об исполнительно-распорядительной работе. «Для действия нужна коллегия сплоченная».

А с позиции законодательного органа Совещание, по мнению Савича, было лишено необходимой «публичности», при которой общество могло бы следить за процессом принятия принципиально важных законов. Борьба между представителями СГОРа и ВНЦ «ослабляла» этот «суррогат правительства». «Во-первых, она влияла на подбор лиц, когда считались не только с технической подготовкой, но, главным образом, с политическим тяготением, с бухгалтерией голосов. Во-вторых, она отнимала время и внимание членов от задачи управления» (15). Совещание перегружалось текущей работой (заседания проходили дважды в неделю, и на каждом рассматривалось от пяти до пятнадцати вопросов), а это снижало качество принимаемых постановлений. Наконец, «деятельность законодательная и исполнительная возлагала на Особое Совещание двойную ответственность в глазах населения, и, может быть, Особое Совещание навлекло бы на себя меньше неудовольствия, если бы только управляло, предоставив составление законов другому органу» (16).

Нельзя сказать, что в 1918 г. отсутствовали предложения и намерения создать некий «представительный фундамент» для исполнительно-законосовещательной власти. В Сибири, как будет показано далее, сочетание исполнительной и представительно-законодательной власти признавалось необходимым при создании любой государственной модели, но «временно невозможным» по причине гражданской войны. На белом Юге бывший председатель Комитета Государственной Думы Родзянко выступил с инициативой создания «Верховного Совета» из депутатов Государственной Думы всех четырех созывов, а также Государственного Совета. Проводником данной идеи стал бы созданный летом 1918 г. на основе представительства от властных структур бывшей Империи Совет Государственного Объединения России. Этот принципиально важный проект предполагал, по мнению Родзянко, восстановление легально-преемственной связи со структурами дооктябрьской и дофевральской России 1917 г. и был актуален именно для Юга, где, как отмечалось выше, власть сформировалась «в боях и походах», не имея достаточной легитимности. Правда, данный проект предусматривал отстранение генерала Алексеева от должности Верховного Руководителя, что, с другой стороны, считалось неприемлемым для уже сложившейся военно-политической элиты. Родзянко считал, что этим проектом наконец-то ликвидировалась правовая ошибка марта 1917 г., вызванная передачей всей власти «безответственному» Временному правительству, а не «ответственному» перед Думой или Советом министерству.

По свидетельству генерала Лукомского, Родзянко был первым, кто предложил Деникину создать «представительный фундамент» для армии. В переписке с Лукомским командующий Добрармией вспоминал, что подобный план предлагался ему сразу после окончания «Ледяного похода», в станице Мечетинской. Однако это предложение Деникин отклонил, так как считал, что «бывшие члены прежних русских законодательных учреждений не могут считаться правомочными представителями народа». В записке Лукомскому от 24 октября 1918 г. Деникин заметил, что в противовес партийно-политическому представительству гораздо перспективнее озаботиться созданием территориально-представительного т. н. «южного объединения» (объединения, подобного Юго-Восточному Союзу): «Добровольческая Армия отнюдь не может стать орудием политической партии, особливо с шаткой ориентацией… Вооруженная сила никогда не «останется в одиночестве». Ее всегда пожелают! Во всяком случае, до решения вопроса об «южном объединении» нельзя разрешать вопрос о новой комбинации, которая может только затруднить соглашение» (17).

«Итак – диктатор или директория, власть, возникающая из действующей реальной силы, или власть, образуемая путем сговора». «Такова была дилемма» – эта фраза из воспоминаний Астрова емко выражала суть политических разногласий, которые осенью 1918 г. привели к образованию двух моделей военно-политического управления, наиболее ярко выраженных на белом Юге и на белом Востоке России – в Екатеринодаре и в Уфе (об этом в отдельном разделе) (18). Однако для российского Белого движения вариант единоличной диктатуры в тот период оказался предпочтительнее.

В период лета – осени 1918 г. с выходом Добровольческой армии за пределы собственно казачьих областей (прежде всего на территорию Ставропольской и Черноморской губерний) возникла необходимость организации местного управления, структура которого принципиально оставалась в рамках военно-полевого законодательства. Первоначально и здесь действовали нормы «фактического права». 8 июля 1918 г. в Ставрополь в сопровождении небольшого конвоя прибыл генерал-майор М.А. Уваров, объявивший себя исполняющим обязанности военного губернатора. Он восстановил в прежних чинах бывшего полицеймейстера М.М. Старосельского и начальника сыскной полиции И.Н. Сычева.

Согласно сентябрьскому 1918 г. «Временному Положению об управлении губерниями и областями, занимаемыми войсками Добровольческой армии», местности, «находящиеся в сфере боевых действий Добровольческой армии и в ближайшем тыловом районе, образуют в административном отношении Военные губернаторства названной армии». Управление данными территориями возлагалось на военных губернаторов, «пользующихся правами командиров отдельных корпусов».

Военные губернаторы подчинялись непосредственно Главкому и отвечали за свои действия только перед ним. Вопросы гражданского управления были в компетенции начальника штаба, ответственного перед губернатором. Структуры местного самоуправления фактически не имели ни власти, ни влияния. Ставропольская городская дума, избранная по законам Временного правительства, продолжала работу, однако было заявлено о возможно скором пересмотре избирательного законодательства.

13 августа 1918 г. на должность Черноморского военного губернатора был назначен бывший командир Корниловского ударного полка полковник А. П. Кутепов, а должность военного губернатора Ставропольской губернии принял 9 октября 1918 г. генерал-майор П.В. Глазенап. Последним был представлен в штаб армии проект «Положения о Ставропольском военном губернаторстве», учитывавший особенности региона и предусматривавший, в частности, выделение особого статуса «инородцев» в губернии (калмыков, ногайцев, туркмен). Однако проект остался на бумаге. Взамен него была использована правовая практика в пределах норм военно-походного периода. Подобная система существовала до принятия нового «Временного положения о гражданском управлении», когда должности военных губернаторов были упразднены.

Показательно решение Глазенапом вопроса о правопреемственности, отражающее настроения немалой части Добровольческой армии. Было заявлено, что «Ставропольская губерния управляется на основании Законов Российской Империи, со всеми дополнениями и продолжениями по 26 февраля 1917 года, и на основании приказов Командующего Добровольческой Армией…». Глазенап упразднил городскую милицию и ввел городскую стражу, комплектовавшуюся уцелевшими городовыми и отставными военнослужащими. И хотя впоследствии данный приказ был отменен, его выход – свидетельство явных стремлений к установлению будущего правового устройства России на прошлых, еще «дофевральских», законодательных основах (19).

Говоря об организации военно-политических структур южнорусского Белого движения в период весны – осени 1918 г., нужно отметить также эволюцию Центров Добровольческой армии, создание которых началось еще накануне «Ледяного похода». После образования 3 июня 1918 г. Военно-политического отдела Добровольческой армии общая координация деятельности Центров была возложена на него. Была разработана «Краткая инструкция по организации на местах центров Добровольческой армии», согласно которой назначаемые лично генералом Алексеевым начальники Центров должны были «войти в самую тесную связь со всеми сочувствующими офицерскими и вообще военными организациями», «производить набор и отправку добровольцев, офицеров и солдат в армию, следить, чтобы означенные добровольцы не задерживались с отправлением». Дважды в месяц (1-го и 15-го числа) начальник Центра должен был отправлять донесения в Военно-политический отдел. Центры действовали уже во всех крупных украинских городах (Киеве, Харькове, Одессе, Севастополе) и Тифлисе. Данные города представляли собой пункты дислокации воинских частей, в них размещались военно-учебные заведения, средние и высшие учебные заведения, а также крупные финансовые и торгово-промышленные компании. Здесь можно было получить необходимую материальную и людскую поддержку. Основные задачи Центров сводились к содействию в комплектовании Добровольческой армии (отправка в армию людей и оружия), передаче сведений разведывательного характера, а также в подготовке собственных вооруженных («партизанских») групп. Но в дальнейшем, после соединения с белыми фронтами, Центры могли выполнять функции формирования гражданской власти в тылу (разумеется, административной, а не представительной). Также на их основе могли создаваться и новые воинские части для белых армий (20).

Работа Центров различалась в зависимости от местных условий, а также от уровня политической, военной подготовки руководителей, степени их влияния. Была установлена определенная иерархия Центров. Территориальная специфика при организации Центров носила уже не региональный, а всероссийский характер. Выделялась категория Центров 1-го разряда («главных»), к которым относились Киевский (во главе с генерал-лейтенантом П. Н. Ломновским), Одесский (им руководил вице-адмирал Д.В. Ненюков), Харьковский (во главе с полковником Б. А. Штейфоном), Симферопольский (генерал-лейтенант А.К. де Боде) и Тифлисский (генерал от инфантерии Шатилов). К Центрам 2-го разряда («подчиненным») относились Екатеринославский (во главе с полковником Д. С. Перфильевым), Таганрогский (полковник И. Г. Штемпель), Терский (во главе с генерал-майором Д.Ф. Левшиным), а также Могилевский (во главе с инженером Коверницким), Западно-Сибирский (во главе с генералом от инфантерии В.Е. Флугом) и Саратовский (его начальником считался будущий начальник Штаба адмирала Колчака полковник Д. А. Лебедев). Учреждались также Центры, деятельность которых должна была ориентироваться на указания из Центров «перворазрядных». Такими были Тираспольский (во главе с генерал-майором Г. Б. Ангуладзе), Севастопольский (генерал-майор Миончинский) и Феодосийский (генерал-майор Архипов). Численность сотрудников была небольшой. «Перворазрядные» Центры насчитывали 8 человек, «второразрядные» – 7 человек (начальник Центра, его помощник (начальник штаба), секретарь-казначей, заведующий разведкой и агитацией и несколько человек для поручений).

В отчете о работе Центров их деятельность оценивалась так: фактически «неработающие», донесения от которых не получались (Саратов, Астрахань, Кисловодск, Тифлис); работающие «условно», не давшие реальных результатов (Могилев, Сибирь); работающие «удовлетворительно» (Крымские и Таганрогский Центры) и работающие «хорошо» (Одесса, Екатеринослав, Харьков, Киев). Уровень оценки зависел прежде всего от количества отправленных в Добрармию офицеров (Одесский Центр, например, за период весны – лета 1918 г. отправил 1300 человек, а крымские – всего 200), боеприпасов и снаряжения, а также от степени влияния на местные политические структуры.

Свидетельством смешанного военно-политического характера работы Центров стало их подчинение, после кончины генерала Алексеева, не непосредственно Штабу командующего Добровольческой армией, а помощнику Деникина по гражданской части, начальнику военно-морского отдела Особого Совещания генералу Лукомскому. Приказом по Центрам № 1 от 10 октября 1918 г. Деникин окончательно устанавливал их структуру, отменив разделение на «разряды» и сосредоточившись на территориальном признаке: Киевский Центр распространял свое влияние на Киевскую, Черниговскую, Волынскую и Подольскую губернии, Екатеринославский – на прилегающую губернию, Одесский – на Херсонскую губернию, Крымский – на полуостров, Таганрогский контролировал Таганрог,

Мариуполь и Бердянск, Терский – весь Северный Кавказ, а Тифлисский – все Закавказье. Наконец, Саратовский Центр охватывал территории Саратовской и Самарской губерний, Могилевский – Белоруссию и Сибирский – фактически весь Восток России. Главной задачей Центров по-прежнему считалась отправка в Добрармию: «Не местные отряды и вольные дружины, а хорошо снабженная, укомплектованная и дисциплинированная армия вырвет с корнем большевизм и покончит с ним навсегда… оторванные и разбросанные, не имеющие реальной силы мелкие отряды обречены лишь на бесполезную гибель. Поэтому главная задача всех центров – посылать укомплектования в армию. Все, что может ехать и представляет ценность как боевой материал, должно прибыть сюда… в связи с создавшейся обстановкой вербовка должна быть исключительно энергичной и напряженной» (21).

Приказом по Центрам № 2 от 18 ноября 1918 г. (составлен начальником штаба Добровольческой армии генерал-лейтенантом И. П. Романовским) «для более полной и частой информации со стороны штаба армии» было решено организовать рассылку Центрам копий приказов и распоряжений по армии, экземпляров газет и общих военно-политических «ориентировок». Рассылку следовало проводить дважды в месяц, а дважды в месяц «на места» отправлялись курьеры из Екатеринодара. Немаловажное значение для Добровольческой армии получал также поиск финансовых источников поддержки формируемых воинских подразделений, проведения частных мобилизаций (22).

Деятельность Центров в отдельных регионах будет рассмотрена далее, в соответствующих разделах. Фактически их работа прекратилась в 1919 г., когда с началом продвижения белых армий на обширные территории Юга России работу, связанную с пополнением воинских частей, разведкой и контрразведкой, а также с созданием военно-политических центров стали выполнять уже соответствующие армейские, штабные структуры ВСЮР или местная администрация.

* * *

1. Деникин А. И. Указ, соч., т. 3, с. 180.

2. Там же, с. 262–263; ГА РФ. Ф. 6532. Оп. 1. Д. 1. Лл. 6–7.

3. ГА РФ. Ф. 6611. Оп. 1. Д. 3. Л. 7.

4. БФРЗ. Ф. 7. Д. 1. Лл. 1-10; ГА РФ. Ф. 6028. Оп. 1. Д. 4. Лл. 1–2.

5. ГА РФ. Ф. 446. Оп. 2. Д. 2. Л. 26 об; Деникин А. И. Указ, соч., т. 3, с. 264, 267.

6. Организация власти на Юге России в период гражданской войны (1918–1920 гг.) // Архив русской революции, т. 4. Берлин, 1922, с. 242–244.

7. Оба генерала позднее возглавляли Особое Совещание: Драгомиров – с 3 октября 1918 г., а Лукомский – с 11 сентября по 17 декабря 1919 г.

8. Соколов К.Н. Правление генерала Деникина. София, 1921, с. 44.

9. ГА РФ. Ф. 439. Оп. 1. Д. 59. Лл. 2–3; Ф. 6532. Оп. 1. Д. 1. Лл. 19–21.

10. Деникин А. И. Указ, соч., т. 4, с. 206.

11. Правительственный вестник. Омск, № 200, 2 августа 1919 г.

12. ГА РФ. Ф. 446. Оп. 2. Д. 2. Лл. 26–27; Ф. 5913. Оп. 1. Д. 101. Лл. 97-102.

13. Например, решения Харьковского совещания партии «народной свободы» (3–6 ноября 1919 г.) провозглашали «деятельную поддержку» «национальной демократической программы, возвещенной адмиралом Колчаком и генералом Деникиным» //ГА РФ. Ф. 5832. Оп. 1. Д. 61. Лл. 1–2.

14. ГА РФ. Ф. 6532. Оп. 1. Д. 1. Лл. 22–24; Деникин А. И. Указ, соч., т. 4, с. 203.

15. ГА РФ. Ф. 5827. Оп. 1. Д. 188. Л. 1–2.

16. ГА РФ. Ф. 6532. Оп. 1. Д. 1. Л. 23.

17. Лукомский А. С. Указ, соч, т. 2, с. 178–179.

18. БФРЗ. Ф. 7. Д. 24. Л. 88.

19. ГА РФ. Ф. 446. Оп. 2. Д. 2. Л. 28; Ф. 5881. Оп. 2. Д. 186. Лл. 18–20; Положение о полевом управлении войск в военное время. Пг., 1914, с. 494–518; Александров Я. Белые дни. Часть 1-я. Вюнсдорф, 1922, с. 32–45, 50–53.

20. РГВА. Ф. 40238. Оп. 1. Д. 1. Л. 15 об; Д. 5. Лл. 4–6; ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 754. Лл. 1–2.

21. РГВА. Ф. 40238. Оп. 1. Д. 1. Л. 53; ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 535. Лл. 5, 15, 29–30, 33.

22. РГВА. Ф. 40238. Оп. 1. Д. 18. Лл. 59, 109–109 об., 128а.

Глава 3

Самоуправление Российского казачества в 1917–1919 гг.

Соотношение региональных и всероссийских интересов

Весьма самобытный вариант сочетания военной и гражданской властей, единоличного и коллегиального способов управления сложился в казачьих регионах России. Специфика государственных образований казачества опиралась на многовековую традицию особого статуса казачьих войск в Российской империи, что предопределило исторически сложившиеся формы управления.

В течение 1917–1918 гг. проходили выборы в представительные органы власти, избиравшие, в свою очередь, войсковых атаманов. С согласия военного министра Гучкова 16 апреля 1917 г. в древней донской столице Новочеркасске собрался Войсковой Казачий съезд. Председателем съезда и позднее главой Войскового правительства стал М. П. Богаевский – профессиональный педагог, директор реального училища в ст. Каменской (представитель одной из наиболее уважаемых на Дону профессий). 1-й Большой Войсковой Круг в конце мая 1917 г. внес дополнение в основы управления Областью Войска Донского. Войско Донское получило право выбора собственного «казачьего» атамана (это право было упразднено еще при Петре I, после восстания К. Булавина), войскового парламента (Круга), созываемого не менее одного раза в год. Создавались Областное Правление и Экономический Совет – высший консультативный орган по финансово-промышленной политике. 18 июня 1917 г. на площади перед Новочеркасским кафедральным собором атаманский пернач был торжественно вручен первому выборному в XX веке донскому атаману, генералу от кавалерии, бывшему командующему 8-й армией, герою «Луцкого прорыва» весной 1916 г., георгиевскому кавалеру А. М. Каледину. Принципиальное значение имело, наряду с выборностью атамана, признание Круга единственным правомочным органом на территории области. Устанавливалась вертикаль власти, основанная на синтезе исторически сложившихся структур хуторского, станичного и областного управления, вводился принцип «четыреххвостки» – всеобщего, прямого, равного при тайном голосовании избирательного права, которое теперь получали и женщины, и неказачье население области (1).

После установления на Дону советской власти в феврале и антибольшевистского восстания в апреле – мае 1918 г. структуры управления областью были, по существу, созданы заново. Основой формирования власти стал созванный 28 апреля в Новочеркасске Круг Спасения Дона. Примечательно, что структуры власти создавались на представительной основе. Несмотря на то что характер представительства был далеко не общевойсковой (в работе Круга Спасения участвовали лишь делегаты от «низовских округов» – Черкасского и 1-го Донского), его санкция стала необходимой для создания всех структур исполнительной власти, хотя фактически эти структуры создавались в условиях вооруженного восстания, в частности – Совет обороны (Временное Донское правительство) (2). Созыв Большого Круга предусматривался через два месяца после окончания работы Круга спасения.

Условия вооруженной борьбы обусловили временный отказ от парламентских методов, и избранный 3 мая 1918 г. атаманом генерал от кавалерии П. Н. Краснов настоял на принятии Кругом Основных законов Всевеликого Войска Донского, в которых исполнительная власть фактически объединялась с законодательной (как и в Особом Совещании). Согласно правам военачальника, определявшимся Положением о полевом управлении, атаман не подчинялся контролю со стороны гражданской власти, сам назначал управляющих отделами правительства, а также членов Войскового суда. Глава о Войсковом Круге в принятых Основных законах отсутствовала.

Глава «О законах» провозглашала, что Войско «управляется на твердых основаниях Свода Законов Российской Империи». Этот своеобразный «конституционный» тезис, подразумевавший едва ли не восстановление монархии на территории Войска, ограничивался указанием, что «Свод Законов» вводится в действие, «за исключением тех статей, которые настоящими основными законами отменяются». При этом «все декреты и законы, разновременно изданные как Временным правительством, так и Советом народных комиссаров, отменяются». Данное решение, продекларированное пунктом 26 донского законодательства, уравнивало февральский и октябрьский периоды в правовой «ничтожности» их законотворческой деятельности, что не было типичным для антибольшевистских правительств, выражавших правовую «ничтожность» по отношению только к актам советской власти.

Разработка и утверждение законов на Дону повторяли в основном правовую практику Российской Империи, относящуюся к принятию законодательных актов «в порядке верховного управления»: предварительная разработка «в соответствующих управлениях» и, «по одобрении Советом управляющих законопроектов», – представление «на утверждение атаману».

Основные законы утверждали принцип «генеральской диктатуры» и вроде бы четко обозначали правопреемство от «дофевральской России». В редакции 4 мая они носили «временный характер» – «впредь до созыва Большого Войскового Круга из представителей всех округов Войска Донского и полного успокоения Войска на всем его пространстве». Специальным приказом № 7 от 7 мая 1918 г. Краснов уточнял: «… Пункт 26 Основных Законов Всевеликого Войска Донского является в части, касающейся отмены законов, изданных Временным Правительством, – временным. Всевеликое Войско Донское ныне, благодаря историческим событиям, поставлено в условия суверенного государства, стоит на страже завоеванных революцией свобод…» Таким образом, считать атамана Краснова безоговорочным сторонником «возврата к дофевральской России» можно с большой долей условности (3).

Начавший свою работу 15 августа 1918 г. Большой Войсковой Круг уравновесил «ветви власти», окончательно утвердив 15 сентября Основные законы и 24 августа – Положение о Войсковом Круге. В новой Донской Конституции изменилась структура: исчезли разделы «О законах», «Об отделе финансов», но появились разделы «Войсковой Круг» и «Об органах местного самоуправления». Преамбула, следуя классическим принципам государственного права, определяла статус Войска и принцип «разделения властей». Войско признавалось «самостоятельным Государством, основанным на началах народоправства». «Верховная и законодательная власть» отдавалась Войсковому Кругу, «высшая исполнительная» – атаману, «судебная власть» – «судебным Установлениям и лицам, осуществляющим ее именем закона».

Войсковой Круг, обладавший правом «издавать, изменять, дополнять и отменять законы», «избирал атамана», «утверждал бюджет» и «предавал суду» высших должностных лиц Войска. Все это делало полномочия донского парламента достаточно обширными, и в какой-то степени многие считали данную модель соотношения законодательной и исполнительной власти близкой к той, которую предполагалось установить после «победы над большевизмом» во всероссийском масштабе.

Атаман, избиравшийся на три года, нес ответственность перед Кругом (вплоть до уголовной), не имел права объявлять войну и заключать мир, не имел права вето, не мог распоряжаться финансами, хотя и обладал правом законодательной инициативы. Полномочия атамана были обширны в военной области, в рамках его статуса «Верховного Вождя Донской армии и флота», в отношении внешней политики (право «заключения международных договоров», «сношения с иностранными державами») и в отношении правительства (назначение председателя Совета управляющих отделами и самих управляющих). Независимость судебной власти гарантировали Судебные установления, а постановление Круга от 20 сентября 1918 г. предполагало восстановление Правительствующего Сената как первой структуры общероссийского значения. Роль выборных представительных органов усилило введение Окружных Кругов (4).

Еще большее развитие получила представительная система на Кубани. Здесь уже в 1917 г. сложилась система двухпалатного Парламента (выделившегося из казачьей секции Областного совета) – в форме Законодательной и Краевой Рады, избиравшей Войсковое правительство и Войскового атамана. 12 октября им стал полковник А. П. Филимонов. Основной закон о положении и управлении Кубанским краем, принятый на сессии 2-й Краевой Рады, делал ее полномочия весьма широкими, обязывая Краевое правительство и атамана согласовывать свои действия с парламентом. Законодательная Рада разрабатывала законы, окончательно утверждаемые Краевой Радой, а атаман мог лишь один раз возвращать в Законодательную Раду закон на доработку. Решения, принимаемые атаманом или правительством, подписывались обеими инстанциями. Статус Краевой и Законодательной Рады признавался «неприкосновенным», а власть атамана, как и на Дону, ограничивалась вооруженными силами и правом назначения и смещения членов краевого правительства. Что касается правительства, то оно контролировалось и Атаманом, и Радой: «… Вотум недоверия, принятый в Законодательной раде простым большинством голосов, влечет за собою отставку правительства…»

И не случайно конституционные нормы на Кубани утверждали, что «источником высшей власти в Кубанском крае является воля его населения, выражаемая на представительных собраниях». Однако немалая часть проживавших на Кубани не обладала данными политическими правами. В выборах органов краевой власти могло принимать участие только казачество, а из иногородних те, кто имел ценз оседлости («староселы»).

Как уже отмечалось, еще 5 октября 1917 г. Войсковая Рада приняла постановление об учреждении собственных структур управления в Крае, построенных «по федеративному принципу», а в феврале 1918 г., накануне занятия Екатеринодара красной гвардией, был дополнительно продекларирован статус «самостоятельной республики». Однако подзаконных актов, детально регламентирующих подобный суверенитет, так и не было принято, хотя еще 20 декабря 1917 г. Краевая Рада декларировала войсковую собственность на земли, леса и воды, подчинение войсковых казачьих частей своим казачьим командирам. Законодательная практика исходила из принципа, что «…все законы Государства Российского, в том числе все законы, изданные Временным правительством, поскольку те и другие касаются кубанского края и поскольку они не отменены и не изменены высшей краевой властью, сохраняют свою силу…». Весной 1918 г., после объединения с Добровольческой армией, кубанские политики по-прежнему отстаивали принцип краевого суверенитета. 3 мая на совещании наличных членов Рады и правительства в станице Мечетинской была подтверждена необходимость «очищения Кубанского края от большевиков», ради чего «необходимо продолжение героической деятельности Добровольческой Армии при полном сотрудничестве Кубанского правительства с нею…». При этом выражалось, что провозглашение Кубани «самостоятельным государственным образованием» было сугубо временным решением, вызванным отсутствием всероссийской власти. Что касается заявлений о республиканской форме правления, то здесь кубанские политики ссылались на всероссийские условия («… республиканская основа построения в нем (Кубанском Крае. – В.Ц.) явилась результатом общего пореволюционного сознания населения не только нашего краевого, но и всероссийского… предугадывать, что в России после большевиков непременно должна возродиться монархия, пока оснований нет»). Это заявление, безусловно, влияло на отсутствие «монархических лозунгов» в южно-русском Белом движении в 1918 г.

Кубань стремилась стать своего рода гарантом переустройства России на федеративной основе, и не случайно среди других государственных образований того времени (Дон, Украина, Крым) кубанские лозунги «самостийности» нередко воспринимались как нормы государственного устройства всей будущей России: «…в высшей степени желательно, чтобы… во всех частях освобождавшейся от большевиков России местная власть организовалась бы по тому же принципу, как и у нас… наша обязанность… – стремиться к объединению частей в общий Союз – в Общероссийскую Федерацию» (5).

10 ноября 1918 г. председатель правительства Л. Л. Быч выступил на пленуме Краевой Рады с программным докладом, определившим направление политического курса кубанской власти в условиях завершения Первой мировой войны и начала формирования «всероссийской власти» в лице Уфимской Директории и претендовавшей на всероссийский статус Добровольческой армии. Быч напоминал о существовании «суверенной, верховной власти в пределах Кубанского Края» и особо подчеркивал легитимный характер казачьей государственности. «Источником высшей власти в Крае является воля населения нашего Края, а носителями этой власти – Рада, Войсковой Атаман и Правительство». Региональная власть могла признаваться властью, поскольку обладала также «определенной территорией», – этого, по мнению Быча, нельзя было сказать о «всероссийской власти» и о претендентах на нее. Не отрицая важности единого военного командования, глава кубанского правительства тем не менее твердо отстаивал принципы «разделения властей» и «разделения полномочий» между «центром» и «регионами». Быч подчеркивал, что «возврат к прежнему бесправию, воссоздание (реставрацию) прежнего строя государственного и общественного нужно признать совершенно недопустимым». Основы будущей России можно было создать только на «пути добровольного сложения воедино реальных, действенных сил, выявляемых в каждом отдельном слагаемом представительными учреждениями или правительствами…».

Утверждение 5 декабря 1918 г. Временного положения об управлении Кубанским Краем еще больше укрепило суверенитет. Источником высшей власти объявлялась воля граждан, в том числе и неказачьего населения (горцев и крестьян). В «Положении», называемом современниками «кубанской Конституцией», заявлялось: «Мысля себя неразрывно связанным с Россией, единой и свободной, население Кубани твердо стоит на прежней своей позиции: Россия должна быть федеративной республикой свободных народов и земель, а Кубань – отдельной составной ее частью» (6).

Перечень автономных полномочий, в пределах которых соблюдался приоритет областного (краевого) законодательства, был достаточно широк, и для большинства казачьих Войск (равно как и для Кубани) сводился, как правило, к «охране внутреннего порядка», «местному самоуправлению» (на уровне хуторов, станиц и поселков), «санитарно-медицинскому делу», «взиманию местных налогов», «народному просвещению», «продовольствию населения», «заведыванию тюрьмами», «заведыванию делами землепользования и землеустройства» и «другим делам местного значения».

Разделение власти определялось так: «Носителями законодательной власти в Кубанском крае являются Краевая и Законодательная Рады, а носителями исполнительной власти – войсковой атаман и Кубанское краевое правительство…»

«Внешние сношения», «командование вооруженными силами», «уголовное и гражданское законодательство, судоустройство и судопроизводство», «почту и телеграф», «пути сообщения общегосударственного и стратегического значения», «прямое и косвенное обложение на общегосударственные нужды», «государственные монополии», «акционерное и торговое законодательство» предполагалось сохранить в ведении Главного Командования и «Всероссийской власти». Так, например, терская «конституция» декларировала создание «единой демократической России с правами широкой местной автономии, с правом местного законодательства», «объединение разрозненных частей бывшей Российской Империи в свободный Союз казачьих войск и народов» (7).

Исходя из подобного «разделения» властных полномочий, можно было бы говорить об использовании данной системы как исходной для создания «будущего Российского государства», построенного предположительно в 1919 г. на автономно-областной, а позднее, в 1919–1920 гг., – на федеративной или даже конфедеративной основе (данный подход отражался и в политической программе Российского Белого движения).

Терское Войско, несмотря на свойственное казачеству Юга России стремление к автономии, поддерживало Добровольческую армию до последних дней пребывания белых на Северном Кавказе. Борьба с горскими повстанцами сплачивала терских казаков и добровольцев. В июльской (1919 г.) декларации Круга объявлялось: «Условия настоящего момента… побуждают Терское Войско принять решительные шаги к объединению однородных демократических государственных образований Юга России в Единый Союз, дабы, соединяя разрозненные части бывшей Российской империи в свободный Союз… укрепить идею Единой, Свободной России» (8).

По словам Деникина, «для Терека, при его крайней чересполосности (в расселении казаков и горцев. – В.Ц.), при страшно запутанных межплеменных отношениях, острой вражде к нему чеченцев и ингушей и далеко не соразмерных силах сторон (казаки составляли лишь 20 % населения области. – В.Ц.) установление общероссийской власти было… вопросом жизни и смерти». По мнению Главкома, белая власть была той самой «общероссийской властью», «третьей силой», способной примирить враждующих горцев и казаков и в то же время защитить интересы терского казачества: «Власть, чуждая областных интересов, могла бы, ослабив развитие панисламистских и центробежных тенденций, сохранить край для России». Не случайно Главноначальствующему Терско-Дагестанского Края поручалось выработать Положение о местном самоуправлении отдельно для «русского населения» и для «горских народов названного Края», привлекая к этой работе «местных сведущих лиц» (9).

При составлении Временного Положения об управлении Терским Войском (терской «Конституции»), утвержденного на второй сессии Большого Войскового Круга 3 июля 1919 г., использовались уже разработанные «Конституции» Дона и Кубани. В нем также декларировалась высшая власть, принадлежавшая «воле граждан, выражаемая на представительных собраниях». В преамбуле Положения торжественно провозглашалось, что «принципы народоправства и государственности, вынесенные на протяжении всей казачьей истории и выстраданные в последнюю годину борьбы, должны получить полное осуществление и лечь в основу государственного строительства новой России»: ее возрождение возможно только через «Всероссийское Учредительное Собрание, созванное на основах всеобщего, равного и тайного голосования, с правом пропорционального представительства».

«Положением» учреждался статус Большого (учредительно-санкционирующего) и Малого (постоянно действующего, «имеющего характер комиссии законодательных предположений» для утверждения Большим Кругом) Войсковых Кругов, Войскового Правительства. Судебная власть осуществлялась «независимыми судами». Большой Круг избирал атамана (на три года), членов Малого Круга (по восемь депутатов от каждого отдела) и Войскового Контролера, рассматривал «изменения основных законов», областной бюджет и вопросы земельного размежевания.

Малый Круг занимался «текущим законодательством», то есть «осуществлял законодательную деятельность, поскольку она не отнесена к ведению Большого Войскового Круга». Полномочия атамана («главы Терского казачьего войска») ограничивались осуществлением «всей исполнительной и распорядительной власти». Атаман «приглашал» председателя Войскового Правительства и «утверждал» состав правительства. Он ежегодно созывал Большой Круг, но не имел права отменять принятые им решения. Однако атаман имел право вето в отношении законов, принимаемых Малым Кругом, которое могло быть преодолено лишь «большинством двух третей присутствующих членов». Правительство получало право законодательной инициативы.

«Область Войска Терского» территориально включала в себя те же Кизлярский, Моздокский, Пятигорский и Сунженский отделы, что и до 1917 г., однако из Области исключались (несмотря на возражения терских депутатов) Грозненское градоначальство и Кавказский Минераловодский район, получавшие самостоятельный статус. Примечательно, что Особым Совещанием разрабатывался законопроект об управлении Терско-Дагестанским Краем, согласно которому Область Терского Войска предполагалось уравнять в отношении форм управления с горскими округами, и лишь в окончательной редакции проекта отмечалось, что «Область Войска Терского управляется на основании особых правил».

Суверенитет Терского Войска определялся следующим образом: «Область Войска Терского… пользуется правами автономии во внутренних своих делах и управляется на основании особых законодательных положений, издаваемых Войсковым Кругом, при посредстве сего Круга, выбранного Войскового Атамана и других органов, которые будут учреждены Войсковым Кругом». При этом говорилось, что «в порядке Верховного управления Терское войско и его войсковое начальство подчиняется Главнокомандующему ВСЮР». Управление юстиции Особого Совещания уточняло, что «в Области Войска Терского действуют общероссийские законы, изданные до 25 октября 1917 г., законы, изданные Главнокомандующим ВСЮР, а равно местные законы, издаваемые Войсковым Кругом в пределах, определенных настоящим Положением». Если же местные структуры управления издавали законы «с нарушением пределов предоставленной Кругу настоящим Положением законодательной власти», то таковые законы могли отменяться решениями Главнокомандующего ВСЮР (10).

Таким образом, политическая система российского казачества строилась на принципе оптимального, как представлялось на тот момент, сочетания полномочий законодательной, исполнительной и судебной власти. Представительство интересов населения казачьих областей гарантировали выборы высших учредительно-санкционирующих структур – Войсковых парламентов и, через их посредство, Войсковых Атаманов. Аналогичная модель утвердилась, с некоторыми отличиями, во всех казачьих войсках в период гражданской войны. В казачьих «конституциях» нередко повторялась структура и понятия основных законов Дона и Кубани. Не случайно Совет министров Российского правительства и Верховный Правитель России адмирал Колчак особой Грамотой (утверждена в Омске 1 мая 1919 г.) гарантировали «незыблемость всех правовых особенностей земельного быта казаков, образа их служения, уклада жизни и управления военного и гражданского, слагавшихся веками». Предполагалось «издание закона, гарантирующего «сохранение установившихся на землях казачьих войск основ войскового самоуправления, заключающихся в праве выбора Войсковых Кругов, Войсковых Атаманов, Войсковых Правлений и самостоятельного, в пределах закона, решения всех вопросов внутренней жизни и управления», а также «неприкосновенность занимаемых казачьими войсками земель и прав их на владение и распоряжение этими землями» (11).

Показательно, что образованные в 1917–1919 гг. Енисейское и Иркутское казачьи войска опирались на ту же традиционную организацию власти, что и остальные казачьи земли (выборность высших органов, подотчетность атаманов казачьим парламентам и др.). Авторитет представительных органов власти, их легитимность были у российского казачества весьма высоки. Уральское казачество, ссылаясь на свои «особые», исторические традиции, первоначально вообще отказалось от введения должности войскового атамана. Власть здесь принадлежала «высшему выборному» Войсковому съезду. Избранный по «четыреххвостке» (хотя и с исключением «иногородних») съезд избирал Войсковое правительство и 28 октября 1917 г. провозгласил временную автономию Уральской области. Свою специфическую систему управления уральское казачество намеревалось сохранять и в будущем Российском государстве. Так, 18 декабря 1918 г. съезд принял постановление, подтверждавшее свои суверенные права казачества: «Войско ведет борьбу за свои права и вольности, за восстановление единой и великой России и за Учредительное Собрание… Войско хотело и хочет сохранять незыблемыми свои исконные права на земли, недра и воды. Войско хочет, чтобы все порядки на этой земле устанавливало само Войско и чтобы распоряжения, касающиеся местной жизни, отдавались властью, избранной самим Войском…» Особо подчеркивался демократизм управления, в отличие от «дореволюционной» системы: «… Вся история бюрократического управления войском есть сплошная книга борьбы его против вмешательства царских сановников в наши порядки, и мы все хорошо знаем, что многие из страниц этой книги вписаны в нее горячей казацкой кровью… (очевидный намек на участие яицких казаков в восстании Е. Пугачева. – В.Ц.)». При этом «съезд горячо и искренне желает согласовать свою самостоятельность с общими интересами возрождающегося Государства и с достоинством возглавляющей его Верховной власти».

Однако в 1919 г., под воздействием тяжелого положения на фронте (в январе Красная армия взяла Уральск, и казачьи части были вынуждены начать отступление к Гурьеву), экстренный Войсковой съезд 10 марта 1919 г. (постановление № 619) постановил «временно, до освобождения войсковой территории от большевизма, избрать Войсковым Атаманом генерал-майора В. С. Толстова и вручить ему неограниченную власть как над жизнью и смертью воинских чинов, так и над гражданским населением войсковой территории». В тот же день генерал Толстов, «переняв полноту власти от Войскового съезда», объявил его «распущенным, впредь до созыва его в новом составе моим приказом или приказом моего заместителя, по освобождении от врага Войсковой территории и общего успокоения населения». Действовавшее на тот момент Войсковое правительство признавалось «утратившим свои полномочия», и новый его состав единолично утвердил атаман. Во главе правительства стал сам генерал Толстов, а своим заместителем он назначил генерал-лейтенанта М. Ф. Мартынова. Большинство должностей в составе кабинета получили военные.

Приказом № 13 от 24 марта 1919 г. атаман Толстов заявил о своем подчинении Верховному Правителю России и о принятии на себя полномочий представителя всероссийской власти: «… Приняв на себя всю полноту власти в Уральском войске и признавая носителем Верховной власти в России Верховного Правителя адмирала Колчака, я, ввиду невозможности сношений с Верховным Правителем – с одной стороны, а с другой стороны, ввиду необходимости немедленного разрешения вопросов, подлежащих по закону разрешению Верховной Власти и Министерств, временно, впредь до возобновления таковых сношений, принимаю на себя права, обязанности и ответственность Верховной Власти и Министерств в пределах

Уральского войска». При Верховном Правителе создавалась должность представителя войска, которую занимал министр «внешних сношений и народного образования» есаул Е. Д. Коновалов. Таким образом, система единоличной властной вертикали в считавшемся одним из «наиболее демократичных» Войске оказалась более востребованной в критических условиях гражданской войны.

Впоследствии система военного управления уральского казачества была несколько скорректирована, поскольку в оперативном отношении Уральская армия с осени 1919 г. была подчинена ВСЮР. Генерал-майор М. Н. Бородин был назначен представителем Уральского казачества при Ставке Главкома ВСЮР с февраля по апрель 1919 г., а его преемником стал полковник Хорошхин. По отчетным данным от ВСЮР, в Гурьев отправили около 1 тысячи винтовок, 5 миллионов патронов, 2 батареи английских артиллерийских орудий, 3 бронеавтомобиля (что помогло при начале наступления на Уральск весной 1919 г.). В общей сложности войску было перечислено 7 миллионов рублей из бюджета ВСЮР. Не случайно уже при отступлении от Гурьева до Порта-Александровска в декабре 1919 г. уральские казаки рассчитывали на переезд через Каспийское море с последующей целью присоединения к ВСЮР. По свидетельству Бородина, генерал Деникин «очень тепло к нам относился и во всем шел навстречу».

Изменился статус Гурьевского уезда Уральской области, который предполагалось включить в орбиту управления Туркестанского (Закаспийского) правительства. В докладе бывшего председателя Съезда крестьянских начальников Гурьевского уезда статского советника П. М. Ерогина отмечалась важность укрепления контактов с Российским правительством в Омске, а также «использования киргизов как живой силы для противодействия большевизму». Ерогину предполагалось поручить формирование особой «Киргизской армии». Проехав из Екатеринодара через Гурьев в Омск, он 27 августа 1919 г. направил доклад Колчаку, в котором говорил о возможном сотрудничестве между уральскими казаками и киргизским населением. Ерогин утверждал, что под влиянием «общности борьбы с большевиками» прежняя обоюдная отчужденность казаков и киргизов «несколько ослабела», но для установления устойчивого сотрудничества между Белым движением и национальными антибольшевистскими силами необходимо взаимодействие с Алаш-Ордой, «высшей административной властью края, которой подчинены областная и уездные земские управы», действующие в соответствии с законодательством Временного правительства (подробнее о политическом статусе Алаш-Орды в отдельном разделе). Ерогин считал нужным сохранить «глубоко заложенные корни родового начала», которые «сказываются во всем строе и укладе новых административных и судебных учреждений». «Земские управы подбираются из родичей или членов партии во вред делу и к недовольству оппозиции», поскольку партийно-политические споры у киргизов также носили родо-племенной отпечаток. Идти по пути ликвидации «уже имеющихся в степи киргизских административных учреждений» считалось нецелесообразным, «поскольку эти учреждения не нарушают общей административной системы и полезны самому киргизскому народу». Формально роспуск Алаш-Орды был уже санкционирован соответствующим актом Уфимской Директории. Поэтому более целесообразным считалось введение в регионе областного законодательства согласно «Временному Положению об управлении в местностях, занятых ВСЮР», но с «местными» коррективами (в соответствии с военно-политическим статусом Главноначальствующего Закаспийской областью). При определении статуса уральского казачества, Алаш-Орды и Закаспия Ерогин ссылался на факт обсуждения этого вопроса в Особом Совещании, одновременно с «законодательными предположениями по управлению Степными областями». Было решено согласовать законопроекты белого Юга и Сибири. Сам Ерогин склонялся к утверждению в крае законодательства белого Юга, согласно которому при Главноначальствующем предполагалось введение совещательного представительства «для правильного и надлежащего авторитетного осуществления… порядка… а также для разработки на месте самого «Положения о временном управлении Степным краем». Считалось необходимым «безотлагательно созвать комиссию из известных уже, облеченных полномочиями киргизских деятелей, представителей русской власти от ведомств – военного, внутренних дел, юстиции, земледелия, торговли и промышленности, финансов, государственного контроля и представителей земских и городских управ». Ерогин не исключал, что позднее данная Комиссия станет выполнять функции Совета при Главноначальствующем «с широкой программой и полномочиями». Кроме того, необходимым считалось и создание «областного съезда и областного присутствия по земским и городским делам». Структуры волостного земства Ерогин также предполагал сохранить с учетом «национального признака»: «в русских поселениях края полное, в киргизских волостях коллегиальное при волостном управителе». В любом случае для укрепления авторитета власти в многонациональном регионе следовало «сейчас же дать положительный закон, определяющий все взаимоотношения правительственной власти к подчиненным ей административным учреждениям и лицам, и точно определить права и обязанности всех граждан в это время пред властью, обязанной воссоздать Единую Россию». Эта «сила закона», «самый суровый временный закон, ограничивающий права граждан от покушений справа и слева, может быть страшен только насильникам, а потому должен быть безболезненно принят и осуществлен в Степном крае» (12).

Несколько отличный от других казачьих войск статус имело астраханское казачество, построенное на основе объединения астраханских казаков и калмыков. Калмыки в декабре 1917 г. присоединились к войску на условиях признания «главенства единого войскового атамана из коренных казаков и с сохранением своего калмыцкого управления по форме, аналогичной казачьей». Астраханские калмыки, вошедшие в состав Войска на правах «федеративных», признавали власть атамана (им в декабре 1917 г. был избран генерал-майор И. А. Бирюков), но имели собственное правительство и представительный съезд. После гибели Бирюкова власть оказалась разделенной между двумя его помощниками: Г. М. Астаховым и ротмистром, нойоном Д. Д. Тундутовым, ставшим вторым помощником войскового атамана «по калмыцкой части». Астахов именовался «старшим» помощником атамана. Председателем Войскового Круга был избран член кадетской партии, присяжный поверенный Н. В. Ляхов. После неудачного антибольшевистского восстания в Астрахани в январе 1918 г. Астахов, Ляхов и часть членов Войскового правительства выехали на Урал, где осенью 1918 г. от имени Войска участвовали в работе Уфимского Государственного Совещания. В это же время Тундутов, заявив об исполнении обязанностей астраханского атамана (по причине отсутствия сведений о судьбе атамана Бирюкова), развивал свою деятельность на Дону, подписывая договоры и постановления и сделав (с согласия атамана Краснова) Новочеркасск «временным местопребыванием штаба астраханского казачьего войска» и «войскового правительства калмыцкого народа». После возвращения на Дон астраханских представителей в январе 1919 г. Тундутов был отрешен от должности, а позднее, приказом Главкома ВСЮР, выслан за пределы Астраханского Войска. Исполняющим обязанности войскового атамана стал Н.В. Ляхов.

Позднее, постановлением Особого Совещания при Главкоме ВСЮР от 4 мая 1919 г., в пределах Астраханского края полностью упразднялся существовавший здесь Временный Совет Внутренней Киргизской Орды и все его дела передавались «ведению Астраханского губернского управления». Утверждалось новое «Временное Положение об управлении Астраханским Краем». В нем в одну административно-территориальную единицу объединялись «бывшая Астраханская губерния вместе с Внутренней Киргизской Ордой и земли Астраханского казачьего войска». В соответствии с данным «Положением» астраханское казачество хотя и сохраняло свое управление («Войсковой Круг через Войскового Атамана и состоящее при нем Войсковое Правление»), тем не менее должно было подчиняться Главноначальствующему Астраханского Края, наравне с астраханским губернатором и губернским управлением. Атаман входил в состав Совета при Главноначальствующем и «в административном отношении по вопросам краевым и общего государственного значения» подчинялся Главноначальствующему. Остальные территориальные единицы (Киргизская Орда, города и села Края) управлялись согласно Временному Положению о гражданском управлении в местностях, находящихся под Верховным Управлением Главнокомандующего ВСЮР. Специфику края отражал созданный при Главноначальствующем Комитет рыбных и тюленьих промыслов, в который на паритетных началах входили представители всех местных структур. Правда, полностью осуществить данное Положение не удалось, поскольку сама Астрахань так и не была занята войсками ВСЮР на протяжении всей гражданской войны (13).

Сибирское казачье войско имело свою специфику, заключавшуюся в соединении в одном лице должностей Степного генерал-губернатора и войскового наказного атамана. Эта исторически сложившаяся особенность войска в 1917–1918 гг. позволяла координировать усилия военных и гражданских структур, а в период деятельности антибольшевистского подполья способствовала объединению усилий казачьих и офицерских структур. В 1917 г., в период формирования казачьих органов самоуправления, на 1-м войсковом съезде (10–24 апреля) до созыва Учредительного Собрания было решено разделить войсковое управление на военное и гражданское, а войсковой атаман при этом сохранял за собой лишь военную власть (предусматривалось совмещение должностей атамана и командующего войсками Омского военного округа). Съезд создал исполнительную власть в форме войсковой управы. Ее возглавил Г. И. Иванов. «Низшей земской самоуправляющейся единицей» был признан поселок, во главе которого становился поселковый исполнительный комитет, избиравшийся всеобщим, прямым, равным и тайным голосованием.

Первый съезд лишь наметил основные формы казачьей государственности. На 2-м войсковом съезде (11–22 сентября 1917 г.) была выражена поддержка Временного правительства и произошло избрание войскового атамана. Им стал отставной генерал-майор П. С. Копейкин. Аналогично Дону и Кубани сибирский атаман должен был сосредоточить у себя высшую военную и гражданскую власть, а Большой Войсковой Круг признавался «высшим законодательным органом на территории Сибирского казачьего войска». В отличие от других войск, атаман возглавлял и правительство (оно включало в себя войсковую управу и войсковой штаб). Был утвержден войсковой суд. Показательно, что пока на Юге России полным ходом шла работа по созданию автономного Юго-Восточного Союза, все принятые 2-м съездом решения были отправлены на утверждение Временного правительства. Недостаточную политическую активность казаков отчасти объясняет значительная активность сибирских областников, с которыми были связаны и представители казачества (14).

Согласно проекту Положений о казачьем общественном самоуправлении и о военном управлении Сибирским казачьим войском, Войсковой Врут избирал атамана и членов правительства. Атаман, возглавлявший военное управление, сохранял должность начальника Омского военного округа, и только с лета 1918 г. он получил статус командира отдельного корпуса и был поставлен в подчинение военному министру. Правда, это первоначальное несоответствие было устранено тем, что избранный войсковым атаманом генерал-майор П. П. Иванов-Ринов стал управляющим военным министерством в составе Временного Сибирского правительства. До революции Иванов-Ринов служил по Министерству внутренних дел в Семиречье и Степном Крае, а в 1918 г. возглавлял антибольшевистское подполье в Омске и Петропавловске. По новому административному делению «Область Войска Сибирского» получила автономные права и выделилась из Омского военного округа.

Модель управления, сложившаяся в сибирском казачестве, подтверждалась решениями 4-го (чрезвычайного) Войскового Круга (4—18 июля 1918 г.). Круг продекларировал признание сибирского областничества, определив Временное Сибирское правительство «единственной правомочной государственной властью для всей Сибири», а пределы областной автономии должны были установить Всесибирское и Всероссийское Учредительные Собрания. В 1919 г. данное решение получило развитие в проектах Подготовительной Комиссии по разработке вопросов о Всероссийском Представительном Собрании Учредительного характера. Права и полномочия губернского земского собрания передавались Войсковому Кругу, а губернской земской управы – войсковой управе. С учетом действовавшей в 1917 г. избирательной системы войсковое земское собрание избиралось по пропорциональной системе, но на уровне станицы утверждалось мажоритарное право. Предполагалось, что в земском самоуправлении будут представлены и лица «неказачьего сословия».

Последние перемены в структуре управления в Сибирском казачьем войске были связаны с работой 5-го чрезвычайного Войскового Круга, работавшего в Омске 7—13 августа 1919 г. Собранный в условиях решающих боев на Восточном фронте, он передал все права Войскового Круга атаману Иванову-Ринову, поручив ему объявление «сполоха» и всеобщей мобилизации на территории Войска. Как и в случае с уральским казачеством, атаман сосредоточил в своих руках высшую законодательную и исполнительную власть и встал во главе отдельного Сибирского казачьего корпуса, в полном составе вышедшего на фронт в начале сентября 1919 г. Нужно тем не менее учитывать чрезвычайный, временный характер подобной концентрации полномочий. Это отнюдь не означало отказа от казачьих «вольностей» и принципов организации власти, утвержденных предыдущими съездами (15).

Система «казачьей государственности» была достаточно демократичной. Даже в условиях «смутного времени» считалось необходимым опираться на выборное начало. «Слабым местом» казачьих государственных образований оказывалось положение в них «иногороднего» и «инородческого» населения. Под данным термином понимались те, кто проживал на войсковых территориях и не принадлежал к казачьему сословию, отличаясь от него по происхождению, национальному или религиозному признаку. После февраля 1917 г., в условиях начавшейся «демократизации» общественно-политической жизни, возникла необходимость предоставления политических прав «иногородним» и «инородцам». Решение т. н. «иногороднего вопроса» могло проходить в форме «расказачивания» – ликвидации сословных признаков, прав и обязанностей, отличавших казачество от остального российского населения. На это и была направлена политика советской власти в первые годы ее существования (в русле решений по ликвидации всех сословных, социальных, имущественных привилегий). С другой стороны, можно было наделять «иногородних» и «инородцев» казачьими сословными признаками, правами и обязанностями. Данная политика носила название «оказачивание». Именно она стала основой политического курса Белого движения в казачьем вопросе.

Наконец, третьим путем решения «иногороднего вопроса» становилось введение равного представительства казачьего и неказачьего населения в системе органов власти, равного участия в хозяйственной жизни областей. Этот вариант вошел в историю гражданской войны как «паритет» и впервые был апробирован на Дону в конце 1917 г., при создании коалиционного правительства. 15 декабря 1917 г. Большой Войсковой Круг, переизбрав на должность атамана генерала Каледина, постановил: «…1. Принять Войсковому правительству всю полноту власти до создания законной Всероссийской Власти; 2. Предоставить половину мест в Правительстве (8 мест) представителям от неказачьей части населения;

3. Назначить на 11 января 1918 года новый съезд Войскового Круга и Съезд неказачьего населения, как Съезд Краевого Учредительного Собрания…» Возможно, что подобная политика «паритета» могла бы разрешить имеющиеся социальные проблемы, если бы не возрастающая обоюдная непримиримость на фоне усиления гражданского противостояния. Тем не менее во время работы съезда «неказачьего населения» даже сочувствующие большевикам депутаты старались воздерживаться от резких выпадов в сторону своего «коренного» атамана Каледина. В результате съезд, правда незначительным большинством, принял резолюцию, солидарную с программой Войскового Круга: 1) о борьбе с большевиками до победного конца, 2) о непризнании советской власти, 3) о поддержке Войскового Атамана и Донского Правительства с участием в последнем представителей от неказачьей части населения Донской Области и 4) о созыве Краевого Учредительного Собрания. Да и Войсковой Круг в это время стоял на позициях правового «паритета»: «… на Дону власть конструировалась по принципу, провозглашенному большевиками – самоопределения народностей… Войсковой Круг – демократическое учреждение… неказачье население привлекается к власти совместно с казаками на равных началах…» Но после начала военных действий на Дону, в январе-феврале 1918 г., идея «паритета» была оставлена (16).

После ликвидации советской власти на Дону весной 1918 г. «иногородний вопрос» стал решаться уже в соответствии с политикой «оказачивания». На сентябрьской сессии Войскового Круга было решено предоставить больше возможностей для перехода «иногородних» в казачество. Существенным условием этого становилась обязательная служба «иногородних» в рядах «сражающихся с большевиками армий». Круг постановил «всех лиц невойскового сословия, фактически участвующих в защите Дона от большевистских банд, теперь же принять в войсковое сословие». С августа 1918 г. по январь 1919 г. в казачье сословие было принято более тысячи человек. Разнообразный состав населения области отразился и в социальной символике (считалось, что синяя полоса утвержденного флага Всевеликого Войска Донского означала казачество, красная – «иногородних», а желтая – калмыков).

В дальнейшем предполагалось юридически уравнять в правах казаков и «граждан» (так стали называть «иногородних» и «инородцев»). Для этого правительство должно было выработать принципиально важные законы «О гражданстве» на территории Войска и «Положение о выборах депутатов в Войсковой Круг от граждан». Последствием осуществления этих законов должно было стать утверждение правового статуса «гражданина Донской области» (или «гражданина Всевеликого Войска Донского»), вследствие чего разница между казаками и «иногородними» в части осуществления политических прав стиралась. Но в 1919 г. подобные решения так и не были осуществлены из-за отсутствия соглашений о гражданстве и подданстве со «всероссийской властью». На Кубани, в частности, в состав Краевой Рады была всего лишь введена незначительная фракция «иногородних».

Общей тенденцией для российских казачьих войск в период 1917–1920 гг. было также стремление решить «земельный вопрос» с учетом интересов «иногородних», но при этом сохранялись казачьи юртовые и паевые наделы. На Кубани «иногородние» обратились в адрес Рады с заявлением, что ««никаких притязаний к казачьим паевым землям и к казачьему войсковому имуществу» не предъявят, «будучи убеждены, что Учредительное собрание найдет возможность удовлетворить насущные нужды иногороднего населения области, не нарушая интересов трудового казачества». На Дону и Кубани наделение «иногородних» производилось за счет отбиравшихся в войсковую собственность бывших частновладельческих земель. Донской Войсковой Круг «поручил комиссии выработать законопроект, в основу которого положено образование земельного фонда из отчужденных частновладельческих земель, из какового фонда наделять землей малоземельных крестьян и казаков» (17).

Аналогичным образом решался вопрос с «иногородними» и в казачьих войсках Востока России. На Урале Войсковой съезд на заседании 13 марта 1918 г. санкционировал созыв «съезда депутатов от казачьего, иногороднего и инородческого населения, проживающего на войсковой территории, на основе четырехчленной избирательной формулы, для: а) создания местной власти, объединяющей все группы населения Войсковой территории; б) разрешения вопроса о местном самоуправлении; в) пересмотра имущественных прав местного населения». Городским, станичным и поселковым обществам, как казаков, так и иногородних, предлагалось обсудить безотлагательно вопрос о пересмотре имущественных прав иногородних на войсковой территории и выяснить изменения, какие должны быть введены в существовавший до сих пор порядок» (18). Иногородние получали равные избирательные права с казаками в Сибирском войске, причем многие поселки «оказачивались», включались в состав войска в административном отношении. В результате «оказачивания» увеличивались войсковые территории и население Енисейского, Иркутского, а также Дальневосточных казачьих войск, заинтересованных в определенной степени в увеличении своей численности. В Енисейском войске, согласно утвержденному 5-м Большим Войсковым кругом 17 февраля 1919 г. «Временному Положению о порядке перехода в казаки и образования поселков и станиц», процедура была предельно упрощена. Отдельные лица писали заявления о принятии в казачье сословие на утверждение «общества той станицы или поселка, в котором он хочет числиться». А поселки должны были провести собрание, на котором ⅔ голосов должно было быть принято решение о «желании именоваться станичным или поселковым обществом», избраны станичное правление и атаман. Решения собраний утверждались Войсковым правлением. В сходах могли принимать участие разночинцы и женщины. По свидетельству члена Общеказачьего Совета при Верховном Правителе России от Енисейского казачьего войска И. К. Окулича, особенно интенсивно процесс «оказачивания» шел в начале 1918 г., когда среди местного красноярского офицерства «выявилось течение перехода в казачество, которое, казалось, могло одно спасти от надругательства и унижения. Действительно, желтый лампас спасал некоторое время». «Просителями являлись главным образом офицеры-пехотинцы и затем представители местного купечества… Войсковое Правительство автоматически утверждало приговоры станичных сходов о принятии в Енисейское казачество». Правда, впоследствии «многие из этих неоказаков жестоко поплатились в 1918 г. за этот переход в казачество от большевистской власти». Итогом эволюции казачьих войск Восточной Сибири стало признание их официального статуса Российским правительством 10 июня 1919 г. Иркутский и енисейский войсковые атаманы (П. П. Оглоблин и А. Н. Тялшинский) получили равный статус с другими выборными руководителями восточного казачества. Основной задачей этих войск была борьба с повстанческим движением. Предполагалось также переселение части енисейских и иркутских станиц в Урянхайский край и создание на их основе нового – Урянхайского казачьего войска (19).

Опыт самоуправления российского казачества имел большое значение в политико-правовой истории Белого движения. В нем сочетались элементы развитого местного самоуправления с всероссийской военно-политической составляющей, что позднее использовалось как основа формирования власти на белом Юге (в ходе работы Южнорусской конференции – летом – осенью 1919 г.) и даже рассматривалось в качестве апробированного варианта для устроения власти всероссийской. Поэтому с полным основанием можно говорить о значительной роли казачьих государственных образований в эволюции политического курса Белого движения.

* * *

1. Постановления Большого Войскового Круга 26 мая – 11 июня 1917 г., с. 2.; Каклюгин К. Организация власти на Дону в начале революции // Донская летопись. Вена, № 2, 1923, с. 105–106.

2. ГА РФ. Ф. 1257. Оп. 1. Д. 2. Л. 5; Донской Край. Новочеркасск, 26 апреля 1918 г.

3. Каклюгин К.П. Донской атаман Краснов и его время // Донская летопись. № 3. Белград, 1924, с. 323, 326; ГА РФ. Ф. 1258. Оп. 3. Д. 28. Лл. 1–2; Денисов С. В. Белая Россия. Нью-Йорк, 1937, с. 126.

4. Основные Законы Войска Донского; Положение о Войсковом Круге // Донская летопись. Белград, № 1, с. 301–317.

5. ГА РФ. Ф. 5956. Оп. 1. Д. 392. Л. 64; Скобцов Д.Е. Три года революции и гражданской войны на Кубани // Кубань. 1991. № 5, с. 73–75; Его же. Три года революции и гражданской войны на Кубани. Париж, б. г., кн. 1, с. 98—100; Быч Л. Л. От Южно-Русского Союза к Федеративной России. 1919 г. Екатеринодар, 1919, с. 6, 13, 22–23.

6. Кубанская Чрезвычайная Краевая Рада созыва 28 октября 1918 г. Стенографический отчет пленарных заседаний. Вып. 2. Екатеринодар, 1918; Конституция Кубанского края 1918 г. Прага, 1929.

7. ГА РФ. Ф. 5913. Он. 1. Д. 174. Лл. 20–21.

8. ГА РФ. Ф. 446. Он. 2. Д. 31. Лл. 278–283.

9. Деникин А. И. Очерки Русской Смуты. Т. 4. Берлин, 1925, с. 114; ГА РФ. Ф. 5913. Он. 1. Д. 174. Л. 26.

10. Временное Положение об управлении Терским Войском. Владикавказ, 1919, с. 1–7; ГА РФ. Ф. 5913. Оп. 1. Д. 174. Лл. 19–19 об.; 20–21; 26–26 об.; Ф. 446. Оп. 2. Д. 31. Лл. 350–350 об.

11. Правительственный вестник. Омск, № 131, 9 мая 1919 г.

12. Масянов Л. Л. Гибель Уральского казачьего войска // Казачий круг, 1991. Вып. 1, с. 50; ГА РФ. Ф. 5913. Оп. 1. Д. 174. Лл. 7–8 об.; Ф. 446. Оп. 2. Д. 55. Л. 20; Ф. 1701. Оп. 1. Д. 6 в. Лл. 186–188 об.; Ф. 5881. Оп. 2. Д. 263. Лл. 1–2 об., 10 об. – 11, 12 об.; Коновалов В. Уральцы (за полтора года борьбы). Омск, 1919, с. 20–21, 24–28.

13. ГА РФ. Ф. 5913. Оп. 1. Д. 174. Лл. 34–35, 38–41; Ф. 5881. Оп. 2. Д. 607. Лл. 45–45 об.; Каклюгин КП. Донской атаман Краснов и его время // Донская летопись. № 3. Белград, 1924, с. 97–99; Собрание узаконений и распоряжений правительства, издаваемое Особым Совещанием при Главнокомандующем Вооруженными Силами на Юге России. № 43, 27 ноября 1919 г., ст. 393.

14. Постановления первого съезда депутатов Сибирского казачьего войска. Омск, 1917, с. 4–7.

15. Иртыш. Омск, № 6, 1919 г., с. 18–19; Журналы заседаний V чрезвычайного Войскового Круга Сибирского казачьего войска (7—13 августа 1919 г.). Омск, 1919, с. 4–5.

16. Каклюгин КП. Войсковой Атаман А.М. Каледин и его время // Донская летопись. Вена, 1923, № 2, с. 151–152; Зайцов А. 1918 год. Очерки по истории русской гражданской войны. Париж, 1934, с. 34–35.

17. Каклюгин КП. Донской атаман Краснов и его время // Донская летопись. № 3. Белград, 1924, с. 115; Зайцов А. Указ, соч., с. 254–255; Покровский Г. Деникинщина: год политики и экономики на Кубани. Харьков, 1926, с. 15.

18. Коновалов В. Указ, соч., с. 5.

19. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 410. Лл. 3–4; Временное Положение о порядке перехода в казаки и образовании поселков и станиц. Минусинск, 1919, с. 1–6.

Глава 4

Попытки создания всероссийского военно-политического центра на Юге во второй половине 1918 г.

Участие южнорусского казачества в данном процессе

Разумеется, суверенитет казачьих войск представлялся лишь элементом будущей общероссийской государственности. С осени 1918 г. представители руководства Добровольческой армии, декларировавшие лозунг возрождения «Единой, Неделимой России», начали поиск приемлемых путей создания общих с казачеством структур военного и политического управления. Кубанское войско, как отмечалось выше, было связано с Добрармией военным соглашением, заключенным с генералом Корниловым 17 марта 1918 г. в ауле Шенджий. Донское войско, вынужденное сотрудничать с германскими оккупационными силами, до ноября 1918 г. не заключало с «добровольцами» каких-либо соглашений, затрагивающих основы военной, внутренней или внешней политики. Попытки заключить с атаманом Красновым договор, аналогичный заключенному Корниловым с представителями Кубани, предпринимались сразу же после окончания «Ледяного похода» и получения известий об антибольшевистском восстании на Дону. В Ростов-на-Дону был отправлен представитель Добрармии генерал-майор В. Н. Кисляков (его преемником стал генерал-лейтенант Е.Ф. Эльснер). 22 апреля 1918 г. генералом Алексеевым был составлен особый «наказ» для «миссии генерала Кислякова», определявший общие принципы соглашения с Доном. Не отрицая важности того, «чтобы на Дону скорее сорганизовалась законно избранная и полномочная власть», Алексеев полагал необходимым «вступить с этой властью в скорейшее соглашение». При этом заявлялось, что «Добрармия, не связанная частными интересами с той или другой областью, преследует общегосударственные интересы и поэтому является лучшим связующим звеном для всех элементов, ведущих борьбу с большевизмом. Руководство Добрармии представляется естественным, полезным и необходимым». По мнению Алексеева, подписание соглашения с Доном (по аналогии с Кубанью) облегчило бы «как выполнение общегосударственной задачи и постановку частных стратегических задач». При посредничестве Кислякова состоялась встреча Деникина, Алексеева и Романовского с атаманом Красновым в станице Манычской. Однако дальше заключения соглашения о поставке снарядов и патронов в Добрармию дело не пошло.

Несмотря на установившееся военное сотрудничество, весьма важное для Добрармии с точки зрения поставки боеприпасов, Алексеев не оставлял надежд и на заключение политического соглашения. Для атамана Краснова более предпочтительным был вариант создания Юго-Восточного Союза и перевод Добрармии на царицынское направление для совместного наступления на «красный Верден». В таком случае Добрармия рисковала стать не центром объединения антибольшевистских сил на Юге России и тем более не «государственным фактором», а лишь армией в составе новообразованного Союза, равноправной по статусу Донской. Поскольку в перспективе Юго-Восточный Союз мог оказаться под контролем Германии (как и Украина), то в этом случае возникала серьезная опасность разоружения и ликвидации Добрармии как военной организации, открыто заявлявшей о верности Антанте. Важность царицынского направления признавалась Алексеевым, но лишь в той степени, насколько это позволяло «вывести» Добрармию с Дона и Кубани, способствовало бы восстановлению Восточного противогер-манского фронта. В свою очередь Краснов в письме от 3 сентября 1918 г. не отрицал важности объединения, считая возможным объединение в финансовой, экономической и транспортной сферах.

Поражение Германии, окончание Первой мировой войны сделали процесс сближения более интенсивным. В письме на имя управляющего отделом иностранных дел А. П. Богаевского (25 октября 1918 г.) Деникин определил основные направления будущего сотрудничества Добрармии и южнорусских областей. «Общность задач, которые приняли на себя Всевеликое Войско Донское и Добровольческая Армия… властно требуют полного взаимодействия всех вооруженных сил и всех правительств, принявших на себя в полной мере указанную задачу». По мнению Деникина, объединение должно было начаться с «объединения командования вооруженными силами, ведущими бои против большевиков», что предусматривало объединение «оперативной части и части военного снабжения». В дальнейшем следовало перейти к обсуждению возможности объединиться по целому ряду пунктов. Таковыми считались: «установление общей системы денежных знаков», «объединение учреждений Государственного банка и других учреждений министерства финансов», «объединение учреждений министерства юстиции», «объединение продовольственного дела и торгово-промышленной политики», «уничтожение внутренних таможен и объединение границ», а также «объединение управления путями сообщения, почты и телеграфа».

14 ноября 1918 г. Особое Совещание заявило о «скорейшем финансовом объединении частей России» посредством унификации денежного обращения и налогообложения. На конференции почтово-телеграфных управлений Юга России, состоявшейся 16–21 ноября 1918 г. в Ростове-на-Дону, приняли решение о беспрепятственном обмене почтовой, телеграфной и телефонной информацией, введении единых тарифов и знаков почтовой оплаты. 10–14 декабря 1918 г. в Екатеринодаре прошла конференция по созданию Российского таможенного союза. На ней провозглашалось признание всех договоров и конвенций, заключенных до 25 октября 1917 г., единое таможенное пространство и единая система косвенных налогов. Установление нераздельных «информационного» и «экономического» «пространств» стало закономерным этапом на пути к военно-политической общности южнорусского Белого движения (1).

18—24 ноября 1918 г. в Екатеринодаре прошли заседания согласительной комиссии Кубанской Краевой Рады и представителей Особого Совещания. В совместно принятой резолюции не отрицалась возможность создания на территории бывшей России «самостоятельных Государственных образований», но подчеркивалась необходимость «единого боевого фронта и единого командования», четко ставилась цель «воссоздания России в форме Всероссийской Федеративной Республики» и, как промежуточная цель, – «образование Южно-Русского Союза на федеративных началах» (см. приложение № 11). Следует отметить, что работа комиссии, в состав которой входили ведущие политики и правоведы Кубани и Особого Совещания (В. А. Степанов, К. Н. Соколов, Н. И. Астров, А. Коробьин, Н.С. Долгополов), шла по двум направлениям, совместить которые было сложно. По воспоминаниям Астрова, делегация от главного командования отстаивала два положения, утвержденных Деникиным: «Власть Командования Добровольческой Армии, преследуя общерусские интересы, должна быть неограниченной, в виде единоличной диктатуры» и «Кубань и другие… новообразования надлежит привлечь к объединению с Добровольческой Армией на началах автономии…». Поэтому принцип федерации (на чем настаивали кубанцы) или тем более конфедерации неприемлем. Поскольку идет вооруженная борьба с большевиками, то и власть, в форме единоличного правления, должна быть сосредоточена у военных.

В ответ представители кубанской делегации, отнюдь не отрицая важности принципа «единства России», отмечали, что это возможно не на основе некоего «приказа сверху» (авторитет командования Добровольческой армии был далеко не бесспорен среди кубанского казачества), а исключительно на основе объединения уже существующих государственных образований посредством «договора», то есть «снизу». Совместить эти позиции представлялось возможным только на пути планомерной, неуклонной совместной работы, путем взаимных уступок, а не взаимных подозрений и упреков.

В качестве компромиссного (но неосуществленного) варианта Соколовым был разработан проект трехстороннего договора, который должны были подписать представители Добровольческой армии, Дона и Кубани. В нем планировалось в первую очередь гарантированное «возглавление» Деникиным «всех сухопутных и морских военных сил на территории Всевеликого Войска Донского и Кубанского Края» (это предусматривало единоличное определение состава и численности вооруженных сил, назначение «на все высшие должности военной службы», единую наградную систему, «право объявления местностей на военном положении», а также распоряжение стратегическими железными дорогами). «Для управления гражданскими делами, общими для Дона и Кубани… под председательством Главнокомандующего Добровольческой Армии» создавался «обладающий всею полнотою законодательной власти» коалиционный Верховный Доно-Кубанский Совет. В его состав входили «представители» означенных казачьих войск (избираемые на сессиях Большого Войскового Круга и Краевой Рады) и «представители Добровольческой армии», назначаемые приказами Главкома. При этом «члены Совета» признавались неподотчетными «перед органами, коими они назначены или избраны». Компетенции «Совета» подлежали признаваемые «общегосударственными» вопросы «денежного обращения, таможенной политики и товарообмена», «прямого и косвенного обложения», «государственных монополий», «торгового мореплавания и портов», «акционерного законодательства», «путей сообщения общего значения, почты и телеграфа», а также, что имело немаловажное значение для судебной власти, общий «суд, гражданское и уголовное законодательство». Тем самым уже в начальный период государственного строительства на белом Юге признавалось необходимым создать коалиционную модель управления на основе принципа «разделения властей», близкую по своей сути к федеративному устройству (2).

В 1919 г. работы Согласительной комиссии стали основой для дискуссий о модели управления во время заседаний Южнорусской конференции (об этом далее в отдельном разделе) и комиссий Особого Совещания по областному устройству Юга России.

Весьма важным шагом вперед в реализации идеи общероссийского единства стало утверждение единого представительства во внешней политике. Окончание Первой мировой войны и ожидание скорого начала работы международной мирной конференции, призванной урегулировать послевоенное положение Европы, делало объективно закономерным привлечение к ее работе представителей России. И хотя декларации казачьих войск предусматривали участие казачества во внешней политике в качестве самостоятельных «субъектов международного права», был сделан важный шаг к сближению: Дон, Кубань и Добровольческая армия приняли решение «об общем представительстве Государственных образований России в международных отношениях». Бывший министр иностранных дел Российской Империи, авторитетный дипломат С. Д. Сазонов был направлен в Париж в качестве «общего представителя Государства Российского на Международном мирном Конгрессе». Хотя этому предшествовали дискуссии, связанные с попытками создания Совета по международным делам (на основе коалиции представителей государственных образований), все же принцип единоличного управления возобладал. 5 декабря 1918 г. постановление о признании полномочий Сазонова приняло Кубанское Краевое правительство, а 16 декабря после встречи с донским атаманом на ст. Кущевка Сазонова как посланца «Великой, Единой, Неделимой и Независимой России» чествовали и в Ростове. Это признание не исключило тем не менее самостоятельной отправки в Париж на Версальскую конференцию делегаций от казачьих областей (Дона и Кубани), уполномоченных своими представительными структурами (3).

Но наиболее важным оставался вопрос военного единства. В речи на торжественном заседании Кубанской Краевой Рады 1 ноября 1918 г. Деникин заявлял, обращаясь к депутатам: «Пора бросить споры, интриги и местничество. Все для борьбы. Большевизм должен быть раздавлен. Россия должна быть освобождена. Иначе не пойдет впрок ваше собственное благополучие, которое станет игрушкой в руках своих и чужих врагов России и народа русского… Не должно быть Армии Добровольческой, Донской, Кубанской, Сибирской. Должна быть единая Русская Армия, с единым фронтом, единым командованием, облеченным полной мощью и ответственным лишь перед русским народом в лице его будущей законной верховной власти».

Своеобразным итогом создания единого южнорусского центра в «борьбе с большевизмом» стало принятие генералом Деникиным должности Главнокомандующего Вооруженными Силами Юга России. 26 декабря 1918 г. на ст. Торговой состоялось историческое совещание, в котором принимали участие генералы Деникин, Краснов, Драгомиров, начальник штаба Добровольческой армии генерал-лейтенант И. П. Романовский, военный представитель Добровольческой армии за границей генерал от инфантерии Д. Г. Щербачев и другие.

Отметив, что «жизнь повелительно толкает нас на путь военного единства», Деникин заявил о необходимости «единства общегосударственного». Его основаниями признавались «автономия новых государственных образований», внешнеполитическое единство, дальнейшее объединение железных дорог, почтово-телеграфной связи, банковской и денежной систем, а также создание единой судебной власти. Генерал Щербачев особенно подчеркивал важность создания общероссийского центра, что, по его мнению, гарантировало реальную поддержку со стороны Франции и Англии (как оружием, так и воинскими контингентами), привело бы к полной международной изоляции Советской России. Еще накануне переговоров бывший Главнокомандующий Румынским фронтом направил Деникину письмо из Бухареста (3 ноября), в котором сообщал о своей беседе с Главнокомандующим союзными армиями в Румынии, Трансильвании и на Юге России генералом Бертело и о полученных со стороны последнего «заверениях», что «для оккупации Юга России» будет направлено 12 французских и греческих дивизий». После десанта в Севастополе и Одессе они должны были начать продвижение на Киев и Харьков, а «богатые запасы бывшего Румынского фронта, Бессарабии и Малороссии, равно как таковые и Дона, можно отныне считать в полном нашем распоряжении». По словам Щербачева, при условии союзнической помощи следовало установить единое командование и «обеспечить скорейшее наступление всех русских южных армий на Москву» (4).

Атаман Краснов и его штаб, не видя препятствий для экономического объединения, возражали против «вмешательства» «неказачьего» командования в вопросы стратегического планирования и назначения командного состава. Также неприемлемыми представлялись сколько-нибудь существенные ограничения полномочий властных структур Войска. Однако после трехчасовых напряженных переговоров было достигнуто соглашение, оформленное приказом № 1 от 26 декабря 1918 года. Деникин «вступал в командование всеми сухопутными и морскими силами, действующими на Юге России». Добавление к приказу от имени атамана оговаривало, что «единое командование – своевременная и неизбежная мера для достижения полной и быстрой победы в борьбе с большевиками», а «конституция Всевеликого Войска Донского… нарушена не будет». И «достояние Донских казаков, их земли, недра земельные, условия быта и службы Донских армий затронуты не будут» (5). Тем самым повторялись принципы объединения, аналогичные соглашению с Кубанью от 17 марта, официально подтверждался суверенитет казачьей государственности.

В Праздник Рождества Христова, накануне нового, 1919 года, были созданы Вооруженные Силы Юга России. Данный акт можно без преувеличения считать знаменательным для южнорусского Белого движения. С одной стороны, Добровольческая армия становилась здесь военным центром Белого движения. В единый фронт объединялись силы добровольцев и казачества. С другой – страны Антанты могли теперь ориентироваться на единое военно-политическое руководство на Юге России.

Возвращаясь к принципиально важному для Белого движения фактору преемственности, необходимо отметить, что со времени «Ледяного похода» Добрармия заявляла о себе как о преемнице Российской армии: «Добровольческая Армия, непосредственная преемница некогда грозной Русской вооруженной силы, выдержавшей долгую и упорную борьбу с сильным врагом (Германией и ее союзниками. – В.Ц.), отвергла всякую мысль о соглашении с прежним противником, оставаясь верной до конца всем договорам с Союзными Державами». Это объяснялось также наличием в ее командном составе начальника штаба Верховного Главнокомандующего Николая II генерала Алексеева, двух бывших Верховных Главнокомандующих (генералов Алексеева и Корнилова), главнокомандующих фронтами (генералы Деникин и Щербачев), значительного числа генералов и офицеров, занимавших те или иные командные должности в Русской армии до октября 1917 г.

Весной 1919 г. руководство белого Юга уже могло заявлять о себе не только как о «военном», но и как о «государственном факторе при воссоздании Великой, Единой и Неделимой России». Типичный для 1918 г. принцип «разъединения ради объединения», допускавший широкую автономию вплоть до федерации, терял свою актуальность. Так, в специально подготовленном Политической Канцелярией докладе (передан представителю американской военной миссии полковнику Рику 9 апреля 1919 г.) отмечалось: «… Добровольческая Армия… не предрешает заранее формы будущего образа правления, считая это делом всего русского народа, который выразит свою волю в будущем Народном Собрании. Воплощая в себе идею восстановления Русской Государственности, она не стремится к образованию автономного государства под своим верховным управлением, ни тем более к своему суверенитету над мелкими народностями или отдельными областями, освобожденными ею от власти большевиков.

Поставя себе задачей собирание Русской земли, она приглашает все части бывшего Российского Государства объединиться с нею для совместной борьбы с большевиками за восстановление Единой и Неделимой России. Стремясь к сохранению остатков Русской Государственности, Добровольческая Армия создает условия для объединения разрозненных частей России в одно целое на основах свободы, права и порядка…»

Показательно решался вопрос о преемственном единстве права на территории, находящейся под управлением Главнокомандующего ВСЮР. Оно обеспечивалось утвержденным правовым принципом, в соответствии с которым для данной территории «сохранялось действие всех законов Российского Государства, до 25 Октября 1917 г. изданных, за исключением отмененных приказами Главнокомандующего или утвержденными Главнокомандующим постановлениями Особого Совещания» (6).

Незадолго до формального объединения военных усилий штабом командующего Добровольческой армией в середине ноября 1918 г. был разработан первый план общего наступления южнорусских белых армий с целью «разбить советские войска и овладеть центром России – Москвой, с одновременным ударом на Петроград и вдоль правого берега Волги». Опираясь на «плацдарм», созданный высадившимися в черноморских портах воинскими контингентами Антанты, планировалось начать наступление «по восьми операционным направлениям с фронта Псков – Царицын на линию Петроград – Казань».

Наличие подобного плана подтверждает общую для Белого движения особенность – стремление к максимально возможной координации усилий. И если допустим термин «комбинированных походов Антанты против Советской России», то правомерно отметить также и комбинированные усилия в рамках общего антибольшевистского фронта, создание которого было реальным осенью 1918 г. Его должны были составить «существующие» (Добровольческая и Донская) армии и «формирующиеся» Особая Южная и Северная армии. «Формирование» двух последних происходило в том числе и на территории Украинской Державы осенью 1918 г. (7).

Складывающаяся военно-политическая ситуация на белом Юге России в конце 1918 г. способствовала дальнейшей консолидации антибольшевистского фронта, объективно необходимой для «победы над большевизмом».

* * *

1. Письма белых вождей // Белый архив, т. 1. Париж, 1926, с. 142–152; Переписка белых вождей и пр. документы // Белый архив, т. 1–2. Париж, 1928, с. 189; ГА РФ. Ф. 439. Оп. 1. Д. 86. Лл. 25, 40, 141–145; Ф. 5881. Оп. 2. Д. 607. Лл. 32–33.

2. ГА РФ. Ф. 5913. Оп. 1.Д. 170. Л. 11, 13; БФРЗ. Ф.7.Д. 24. Л. 72; Винавер М. М. Наше правительство (Крымские воспоминания. 1918–1919 гг.). Париж, 1928, с. 43–46.

3. Вечернее Время. Ростов-на-Дону, № 150, 17 декабря 1918 г.; ГА РФ. Ф. 446. Оп. 1. Д. 21. Л. 3; Поляков И. А. Донское казачье войско в борьбе с большевиками. Мюнхен, 1963. Указ, соч., с. 340–341; Трагедия казачества. Часть V (апрель-май 1920 г.) // Вольное казачество. Париж, № 241, 10 мая 1938 г., с. 2.

4. ГА РФ. Ф. 5936. Оп. 1. Д. 257. Л. 3 об. – 4; Ф. 446. Оп. 2. Д. 2. Лл. 1–1 об., 8; Поляков И. А. Указ, соч., с. 339–353; Э.Г. фон Валь. К истории Белого движения. Деятельность генерал-адъютанта Щербачева. Таллин, 1935, с. 34–37.

5. Вечернее время. Ростов-на-Дону, № 157, 28 декабря 1918 г.

6. ГА РФ. Ф. 5936. Оп. 1. Д. 257. Л. 3; Ф. 446. Оп. 2. Д. 2. Л. 29 об.

7. ГА РФ. Ф. 5936. Оп. 1. Д. 257. Лл. 4–4 об.

Глава 5

Формирование автономных антибольшевистских центров на Юге России в 1918 г. (военно-политические и общественные структуры на территории гетманской Украины, Южная армия, Астраханская армия, Русская Народная армия)

В истории формирования политических структур российского Белого движения немаловажное значение имело существование государственных образований. Украина как самостоятельное суверенное государство в 1918 г. стала также центром сосредоточения части антибольшевистских сил. Разумеется, официально проводимая (до ноября 1918 г.) политика государственной самостоятельности не могла сочетаться с программными положениями формировавшегося на Юге Белого движения. По этой же причине ни Украина времени правления гетмана П.П. Скоропадского, ни тем более Украинская Народная Республика (далее – УНР) не могут считаться составными элементами южнорусского Белого дела (это же в равной степени относится к провозгласившим свою независимость от России республикам Закавказья, Прибалтики, Финляндии и Польше), и поэтому их самостоятельная история в монографии не рассматривается. Анализируется лишь то значение, которое они имели для российского Белого движения.

Оценка политического положения на Украине будущим Правителем Юга России генерал-лейтенантом П. Н. Врангелем, прибывшим в Киев летом 1918 г., была достаточно типична для российского антибольшевистского фронта в 1918 г.: «Среди моря анархии, на всем огромном пространстве России, как будто образовался крепкий островок… Он мог бы, может быть, явиться первой точкой приложения созидательных сил страны». «Из Киева, – писал еще один сторонник возрождения России из регионов, украинский общественный деятель А. Царинный, – этой матери городов Русских, зачалась в седой древности русская государственность, отсюда должна она и возродиться» (1).

Хронология формирования украинской государственности началась с событий марта 1917 г., когда 4 марта в Киеве возникла Украинская Центральная Рада из представителей национальных и общественных организаций, первой среди которых было «Товариство Украiнських Поступовцiв». Главным требованием Рады было введение употребления украинского языка в школах и административных органах. 7–9 апреля 1917 г. в Киеве состоялись заседания «Украинского национального конгресса», или, как его называли, «Всеукраинского съезда». На нем был утвержден новый состав Украинской Центральной Рады, избран ее председатель – авторитетный идеолог самостоятельности Украины профессор М. С. Грушевский и впервые официально было высказано положение об организации «в пределах Российской Федерации и с санкции Всероссийского Учредительного Собрания автономной Украины». Грушевский заявлял: «Украинцы не имеют намерения отрывать Украину от России». В работе конгресса наиболее активно участвовали две партии, носившие сугубо национальный характер, – украинских социал-демократов и украинских социалистов-революционеров. Накануне партия украинских эсеров выступила за «национально-территориальную автономию Украины и созыв Всеукраинского Учредительного Собрания («Украинского Сейма»). Через месяц в Киеве за «национально-территориальную автономию Украины», «введение в состав Временного правительства министра по делам Украины», «образование национальных воинских частей» высказался Украинский войсковой съезд. Делегатов съезда избирали 2,5 млн военнослужащих, призванных из девяти «украинских губерний» и считавших себя «украинцами». Национальные подразделения стали формироваться на Юго-Западном и Румынском фронтах (2).

Отношение Временного правительства к идее провозглашения автономной Украины (хотя бы и в составе единого Российского государства) первоначально было определенно негативным. Князь Львов принял 16 мая 1917 г. делегацию Центральной Рады, вручившую ему декларацию с требованием издания особого правительственного акта о поддержке автономии Украины (территориально понятие «Украина» включало в себя девять губерний бывших Малороссии и Новороссии: Харьковскую, Полтавскую, Черниговскую, Киевскую, Подольскую, Волынскую, Херсонскую, Екатеринославскую и Таврическую), введения при Временном правительстве должности комиссара по украинским делам, передачи региональным властям прав заведывания железными дорогами, почтово-телеграфным сообщением, а также решения финансовых и внешнеполитических проблем. Но правительственная позиция состояла в недопустимости решать вопрос об автономии впредь до созыва Всероссийского Учредительного Собрания. Очередной войсковой съезд в Киеве был запрещен министром юстиции Керенским. Юридическое Совещание под председательством Ф. Ф. Кокошкина на заседании 13 июня, рассмотрев заявление Центральной Рады, правомерно охарактеризовало его заявлением «организации, по способу своего образования не могущей притязать на права представительства всего населения Украины». Отнюдь не отвергая принципов «национально-культурного самоопределения» и согласующихся с ними требований «украинизации школы», возвращения на Украину беженцев, расширения прав «нового демократического земского и городского самоуправления», члены Совещания категорически отвергли требования отдельного представительства Украины на международной конференции, учреждения особых комиссаров в регионе и создания отдельных украинских воинских подразделений. Все эти требования Рады означали «предоставление автономных прав части государства Российского», определение ее границ, что было исключительной компетенцией Учредительного Собрания. «Самочинное провозглашение автономии» квалифицировалось Совещанием как недопустимое и неправомерное.

Но Рада продолжала настаивать на автономии. 2-й войсковой съезд собрался вопреки указаниям Керенского, а 10 июня Рада приняла 1-й Универсал, в котором утверждалась необходимость национально-территориальной автономии Украины в составе России и созыва на основе «четыреххвостки» Украинского Сейма. 15 июня Рада учредила орган исполнительной власти – Генеральный Секретариат (социалистический по своему партийному составу) во главе с председателем В. К. Винниченко и генеральным секретарем по военным вопросам С. В. Петлюрой. 29 июня делегация из Петрограда в составе Керенского, Церетели и Терещенко достигла соглашения с Радой, и 2 июля Временное правительство выпустило официальную «Декларацию». В ней делались частичные уступки Раде в форме учреждения особого Генерального Секретариата по управлению краевыми делами Украины и согласия на формирование украинских воинских частей. На следующий день (3 июля 1917 г.) Рада опубликовала ответный, согласованный с делегатами Временного правительства, 2-й Универсал. В нем заявлялось о поддержке центральной власти, о пополнении состава Рады представителями других народностей. В то же время фактическое осуществление автономии – без санкции Всероссийского Учредительного Собрания – категорически отвергалось (3).

Подобное «предрешение» вопросов внутренней политики, с точки зрения министров-кадетов Временного Правительства, было недопустимо, и в знак своего несогласия с принятым решением они заявили о своей отставке. Коллективная отставка министров-кадетов совпала по времени с попыткой большевистского вооруженного восстания в Петрограде, спровоцировав т. н. «июльский кризис» Временного правительства. Спустя месяц, возможно, не без влияния политического окружения, требовавшего более «твердой политики» в преддверии «корниловщины», сам Керенский отказался от своих первоначальных заявлений. 4 августа 1917 г. Временное правительство утвердило «Инструкцию Генеральному Секретариату», в которой этнотерриториальные границы «Украины» сужались с девяти до пяти губерний. Херсонская, Екатеринославская, Харьковская и Таврическая признавались «не связанными с малороссийским народом», однако полномочия Секретариата могли распространиться и на них, если «образованные в этих губерниях на основании постановления Временного правительства земские учреждения выскажутся за желательность такого распространения». Число секретарей ограничивалось семью (внутренних дел, промышленности и торговли, земледелия, продовольствия, народного образования, труда и местных финансов), а при правительстве учреждалась должность комиссара (а не министра) Украины.

В ответ на подобное решение Рада явочным порядком заявила об автономии Украины в составе девяти губерний, учреждении Кабинета генеральных секретарей во главе с В. К. Винниченко и выделении Малой Рады, постоянно действующей в перерывах между сессиями Центральной Рады. Рада демонстративно отказалась отправить своих делегатов на Московское Государственное Совещание в августе 1917 г., однако во время «корниловщины» заявила о поддержке Временного правительства (4).

После событий «октябрьского переворота» позиция Центральной Рады оставалась на принципах сохранения автономии. Более того, Рада вступила в соглашение со структурами советской власти по вопросу образования власти на «однородной социалистической основе». 10 октября 1917 г. Малая Рада приняла постановление о подготовке к созыву Украинского Учредительного Собрания, а 23 октября санкционировала создание Всеукраинского военно-революционного комитета с участием большевиков (правда, их представители вышли из состава комитета уже через три дня).

В защиту «низложенного» Временного правительства наиболее последовательную позицию выразили представители штаба Киевского военного округа во главе с генерал-лейтенантом М. Ф. Квецинским (в 1919–1920 гг. начальник штаба Главнокомандующего Северным фронтом), а проходивший в Киеве 25 октября 1917 г. общеказачий фронтовой съезд принял и разослал воззвание «К оружию в защиту родины и свободы» в правление «Союза казачьих войск» в Петрограде, казачьим правительствам, городскому самоуправлению, а также в иностранные посольства и лично Керенскому. Но, по существу, только штаб округа, имевший в своем распоряжении подразделения военных училищ Киева, оказал сопротивление «военно-революционным» и «советским» структурам. В отличие от других российских регионов, на Украине практически не сложилось единых антибольшевистских центров, построенных на основе объединения военных и гражданских властей, окружных штабов, воинских частей и земско-городского самоуправления. Напротив, осуществляя лозунг «национально-территориальной автономии», украинские социал-демократы, социалисты-революционеры и большевики в октябре 1917 г. выступили общим фронтом против Временного правительства. 7 ноября 1917 г. 3-й Универсал Центральной Рады утвердил и форму правления, и территориальное устройство, и основные положения внутриполитического курса. Украина (в составе девяти губерний) провозглашалась «народной республикой в составе Российской федеративной республики». Отменялось право частной собственности на землю (по сути, повторялся «декрет о земле»), вводился 8-часовой рабочий день, государственный контроль над производством. На 9 января 1918 г. намечался созыв Украинского Учредительного Собрания. В тот же день делегация Рады подписала соглашение со ставшим Главковерхом генералом Духониным о формировании т. н. «Украинского фронта» из подразделений Юго-Западного и Румынского фронтов.

Но уже в декабре отношения с петроградским Совнаркомом разладились, а настроения в пользу признания полной самостоятельности Украины усилились. Рада отказалась подчиниться требованию Совнаркома о запрете воинских передвижений на Дон в Добровольческую армию и, в свою очередь, предложила Совнаркому образовать «всероссийское федералистическое и однородно-социалистическое правительство». В этом случае всероссийская власть должна была строиться на основе объединения представителей областных органов власти. Данная идея была поддержана Временным Сибирским Областным Комитетом, направившим одного из будущих сибирских министров А. Е. Новоселова в Киев в качестве уполномоченного при Украинской Раде (5). 6 декабря 1917 г. требование создания федеративного правительства, в котором Украине предоставлялась бы треть портфелей, было дополнено требованиями о разделе золотого запаса, об участии в мирных переговорах со странами Четверного Союза. Касательно последнего требования – Украина уже имела международное признание – 5 декабря 1917 г. ее «де-факто» признала Франция, назначив генерала Табуи комиссаром Французской республики при правительстве УНР. 12 декабря был сделан еще один шаг к полному суверенитету. Генеральный Секретариат разослал ноту «воюющим и нейтральным державам», в которой отмечалось отсутствие устойчивого федерального правительства и, как следствие этого, необходимость осуществления Украиной самостоятельных международных сношений. На мирные переговоры в Брест-Литовск Центральной Радой была отправлена самостоятельная украинская делегация во главе с эсером А. Н. Севрюком, будущим послом Рады в Берлине. 30 декабря германская делегация в Бресте признала полномочия украинской мирной делегации, и 27 января 1918 г. ею был подписан сепаратный мир с коалицией Центральных держав.

Окончательный отказ от автономии и федерации произошел 9 января 1918 г. В этот день Рада приняла 4-й Универсал, в котором провозглашалась уже полная независимость Украинской Народной Республики. Советская власть ликвидировалась на всей территории Украины, созданные ею структуры – военно-революционные комитеты, советы, признавшие верховенство Петроградского Совнаркома, пробольшевистский Украинский Народный Секретариат, созданный 17 декабря 1917 г. ЦИК Советов Украины – объявлялись незаконными. Преемником вышедшего в отставку Винниченко стал эсер В. Голубович. В это же время в Харькове, на всеукраинской крестьянской конференции, 20 января 1918 г. была провозглашена Украинская рабоче-крестьянская республика, а красногвардейские отряды Южного фронта начали боевые действия с войсками Центральной Рады. 16 февраля была создана Донецко-Криворожская советская республика (в ее состав впоследствии был включен Таганрогский округ и Ростов-на-Дону) с самостоятельным Совнаркомом.

Считавшаяся суверенной УНР официально обратилась к Германии и Австро-Венгрии с обращением оказать военную поддержку «в жестокой борьбе Украины за свое существование» против «варварского вторжения» красногвардейских отрядов. 19 февраля 1918 г. немецкие и австрийские войска, объединившись с войсками Центральной Рады, начали наступление и в течение февраля – мая заняли территории всех 9 губерний, входивших в состав УНР, дойдя до устья Дона и Таманского полуострова. Германия и Австро-Венгрия признали Украину «де-юре», направив в Киев своих послов, а дипломатические представители Антанты были высланы постановлением Рады. 23 марта Рада утвердила приказ о введении украинского языка в официальном делопроизводстве и о замене русского герба «национальным украинским». 21 апреля Народный Секретариат покинул территорию УНР и выехал в Москву, а 4 мая 1918 г. главковерх Южных советских республик (Украинской, Одесской, Донецко-Криворожской, Донской и Крымской) В. А. Антонов-Овсеенко заявил о прекращении военных действий против войск Центральных держав и УНР и о своей отставке. 23 мая советское правительство признало Украину независимым государством, а 13 июня был подписан русско-украинский договор о «перемирии», сопровождавшийся открытием посольств в Москве и Киеве, установлением демаркационной линии между Советской Россией и Украинской Державой (6).

Те видимые легкость и быстрота, с которыми на Украине при поддержке немецких войск произошла ликвидация советской власти, создали у некоторых политиков иллюзию о результативности любой иностранной военной интервенции в «борьбе с большевизмом». Признание независимости Украины даже большевистским Совнаркомом как будто свидетельствовало о жизнеспособности подобных региональных государственных образований. По свидетельству князя Г. Н. Трубецкого, «украинский переворот произвел повсеместно громадное впечатление. Германия открыто поддержала восстановление буржуазного строя в области, обнимавшей девять богатейших губерний России… восстановление порядка на Украине и на Дону, который также пользовался поддержкой немцев, было крайне существенно, ибо создавались территории, откуда могло пойти собирание русских сил для возрождения России» (7).

Укрепление государственного суверенитета продолжалось. 11 апреля 1918 г. (по новому стилю) Малая Рада назначила открытие Украинского Учредительного Собрания на 12 мая. Краевая Конституанта должна была принять основные законы страны и окончательно утвердить состав и полномочия органов власти. 23 апреля Рада одобрила заключение экономического соглашения о поставке в Германию и Австро-Венгрию крупных партий продовольствия (около 1 млн тонн зерна в течение 4 месяцев) и железной руды (37, 5 млн тонн) (8).

Однако Учредительное Собрание на Украине так и не начало работу. 29 апреля 1918 г. при прямом содействии Главнокомандующего германскими войсками на Украине генерал-фельдмаршала Ф. Эйхгорна был проведен переворот, выразившийся в запрете деятельности Центральной Рады и провозглашении генерал-лейтенанта П.П. Скоропадского «гетманом всея Украины». П.П. Скоропадский был потомком гетмана Украины И. И. Скоропадского, поддержавшего Петра I в 1708 г. Участник Русско-японской и Первой мировой войны, сослуживец генерала Врангеля по ЛГв. Конному полку, начальник 3-й гвардейской кавалерийской дивизии – он одним из первых приступил к формированию украинских воинских частей, переформировав части 34-го армейского корпуса (которым он командовал с января 1917 г.) в 1-й национальный украинский корпус. Осенью 1917 г. он активно участвовал в создании Всеукраинского Союза вольного казачества и 10 октября был избран атаманом на казачьем съезде в г. Чигирине (9).

Избрание Скоропадского гетманом многими современниками оценивалось как «государственный переворот», совершенный исключительно по инициативе германского командования, однако нельзя не учитывать того, что в избрании гетмана участвовала достаточно многочисленная и влиятельная общественная организация Союз хлеборобов-собственников, аналогичная по своему составу и структуре Всероссийскому Союзу земельных собственников, низовые ячейки которого объединились с Союзом хлеборобов. Создателем и первым руководителем Союза был член Государственной Думы от Полтавской губернии, бывший председатель Константиноградской уездной земской управы М. И. Коваленко. После его убийства красногвардейцами в январе 1918 г. руководство Союзом перешло к графу Д. Ф. Гейдену, убежденному монархисту, бывшему винницкому уездному предводителю дворянства. Наиболее многочисленные представительства данного Союза находились в Полтавской, Херсонской, Таврической губерниях (10). Помимо Союза хлеборобов, представлявшего лишь правый сектор украинской общественности, политической опорой гетмана становилась национально-украинская демократическая партия, также заявившая о себе весной 1918 г. Гетман опирался и на поддержку антисоциалистических, антибольшевистских общественных организаций, недовольных политикой Рады.

Учитывая, что Рада не была избрана всеобщим голосованием, а сформировалась на основе делегирования полномочий от различных (социалистических, прежде всего) общественных организаций и партий, говорить о «перевороте» (в контексте сравнения той или иной формы легитимизации власти при образовании УНР или Украинской Державы) можно лишь с определенной долей условности (11).

Как уже отмечалось, акт создания гетманской власти не сопровождался проведением избирательной кампании. Гетмана избрал, «выкликнул» Хлеборобский Конгресс (6432 делегата из всех регионов Украины). Но подобная процедура вообще соответствовала древним традициям малороссийского казачества (Запорожской Сечи), когда гетмана выбирали на казацких сходах без соблюдения каких-либо формальных процедур голосования. «Сцена избрания повторяла в современной обстановке подобные же сцены избрания в гетманы И. С. Мазепы на Коломаке или И. И. Скоропадского в Козацкой Дуброве, где также общим криком возводились в сан кандидаты, заранее намеченные предержащею властью». Аналогичным образом П.П. Скоропадский был избран атаманом «вольного казачества» на съезде в Чигирине. После избрания гетманом Скоропадский заявил, что «везде ширится анархия и только твердая власть может завести порядок» и для борьбы с ней необходимо опереться «на хлеборобов и на зажиточные круги населения». Затем гетман во главе делегатов съезда направился в Софийский собор, где участвовал в торжественном молебне и принес клятву на осуществление власти. Епископ Никодим (Кротков) благословил и миропомазал Гетмана (12).

Переход от модели коллегиального управления (Рада – Секретариат) к управлению единоличному отражал общую тенденцию эволюции политического курса в антибольшевистском движении в 1918 г. Правомерно провести сравнение с аналогичными событиями на Севере России и в Сибири в тот же период (см. подробнее соответствующие разделы данной главы).

Наконец, установление гетманства в определенной степени гарантировало сохранение суверенитета Украины, поскольку Эйхгорн еще в начале апреля 1918 г. не исключал введение на ее территории управления военного губернатора. В телеграмме немецкого посла в Киеве барона Мумма от 18 апреля правительство УНР характеризовалось как «утопически коммунистическое» и говорилось о «неизбежном, хотя в политическом отношении ни в коей мере нежелательном, создании генерал-губернаторства… не по форме, но по существу». Относительно правопреемственности можно отметить, что общая политическая линия государственной независимости, суверенитета Украины, провозглашенная Радой, сохранялась при Гетмане до ноября 1918 г. В частности, Гетманом были продлены условия трехстороннего экономического соглашения, заключенного Радой 23 апреля 1918 г. Некоторые изменения имели сугубо внутренний характер, обусловленный переменами формы правления: наименование УНР заменялось «Украинской Державой», «Гетман всей Украины и Войска Казацкого» получал титул «ясновельможного пана». 2 июля было утверждено законодательство об украинском подданстве и присяге, открывались украинские учебные заведения, украинский язык окончательно получил статус государственного. Политические установки не исключали пропаганды принципов преодоления «ига злокозненной России», угнетавшего Украину «несколько веков».

И все же подобная «смена власти» вызывала целый ряд нареканий, относящихся прежде всего к порядку управления. Хотя формально Гетман не был «ставленником Германии», фактически он согласовывал состав Совета министров с немецкими дипломатами и военными. Гетман не смог своевременно создать вооруженные силы, хотя достаточно оперативно санкционировал создание вооруженной полиции, т. н. «державной варты»; предполагалось, что при необходимости части «варты» можно будет развернуть в регулярные армейские подразделения. Только в июле 1918 г. из «сыновей наиболее зажиточных селян» началось формирование регулярной «сердюцкой дивизии» (предполагаемая численность – 5 тысяч бойцов), а в начале октября – Украинской национальной гвардии по территориальному признаку. В городах и уездах допускалось создание добровольных дружин, а также вооруженных отрядов Союза хлеборобов. Были созданы кадры будущих полков и дивизий, открыты военные училища и унтер-офицерские школы. Однако крупных воинских подразделений создать так и не удалось, несмотря на проектировавшееся военным министерством Украины образование 8 корпусов на основе территориального признака комплектования (13).

Слабость гетманского режима заключалась не только в диктате со стороны оккупационных властей и отсутствии собственных вооруженных сил. Гетман так и не смог заручиться поддержкой со стороны достаточно широкой общественности. «Представительный фундамент», необходимый для легитимизации режима, отсутствовал. «Крики» хлеборобов-собственников, возможно, и были достаточны для выборов Гетмана, но не годились для проведения дальнейшей общенациональной политики. Украинский (Державный) Сейм так и не был созван, поскольку одним из условий поддержки Скоропадского Германией был отказ от проведения выборов до разработки нового избирательного законодательства (14).

Политико-правовая основа Державной Украины во многом копировала нормативную базу российского Свода основных государственных законов (за исключением Учреждения Государственного Совета и Учреждения Государственной Думы). Основы законодательства Российской Империи фактически использовались в принципах государственного права, гражданско-правовой сфере, уголовном праве. Первой же «Грамотой» после своего «избрания» Скоропадский заявил о сосредоточении полноты законодательной и исполнительной власти у Гетмана и Совета министров. Совет министров назначался Гетманом. Закон о Временном Верховном Управлении Украинской Державы (3 августа 1918 г.) предусматривал, в частности, единоличное назначение Гетманом своего преемника (Верховного Правителя). Совет министров был составлен из сторонников «умеренного национализма» и «беспартийных специалистов» (премьером стал председатель Полтавской губернской земской управы Ф.А. Лизогуб, министром юстиции – будущий обер-прокурор Правительствующего Сената на белом Юге профессор М. П. Чубинский, министром иностранных дел – бывший Черниговский губернский комиссар, сопредседатель Украинской партии социалистов-федералистов Д.И. Дорошенко, Государственным секретарем, позднее – главой МВД, стал приват-доцент кафедры гражданского права Московского университета, сторонник выступления Корнилова в августе 1917 г. И. А. Кистяковский). Областной комитет кадетской партии дал согласие на вхождение в правительство Н. П. Василенко (министр народного просвещения), А. К. Ржепецкого (министр финансов) и С. М. Гутника (министр промышленности и торговли). Кистяковский проводил перестройку местной власти на основах возвращения к губернско-уездной системе. С прежними полномочиями губернатора учреждалась должность «губерниального старосты». У него в подчинении находились «повитовые старосты» – главы административной власти на уровне уездов (повитов). Им подчинялась «державная варта». Земельные комитеты упразднялись и восстанавливались полномочия волостных старшин и сельских старост. Структуры земско-городского самоуправления сохранялись (15).

Восстанавливались прежние структуры судебной власти. «Генеральный Суд», созданный в УНР, заменил «Державный Сенат», ставший высшей кассационной инстанцией и повторявший структуру российского Правительствующего Сената. Восстанавливалось дореволюционное законодательство и в отношении уголовной ответственности за государственные преступления, саботаж и забастовки. Подобная внутренняя «стабильность», хотя и достигнутая с помощью «немецких штыков», давала Скоропадскому повод позднее утверждать, что «среди остальных частей многострадальной России на долю Украины выпала более счастливая участь. Украина первая водворила у себя начала порядка и законности» (16).

На принципах суверенитета строились отношения Украины с Всевеликим Войском Донским и с другими государственными образованиями Юга России. Из иностранных государств Украину признавали (помимо держав Центрального Союза) также «нейтральные» страны (Дания, Испания, Голландия, Швеция, Норвегия и Швейцария). В мае 1918 г. в Киев был направлен в качестве «полномочного посланника» генерал-майор А. В. Черячукин. Велись переговоры по поводу определения границы между Украиной и Доном (спорным считался Таганрогский округ, занятый немецкими войсками). 25 июля состоялось официальное признание Дона Украиной, хотя МИД Украины указывал на ограниченность суверенитета Войска Донского, обусловленную статьями «Основных законов», где определялся «временный характер» казачьего государства («впредь до образования в той или иной форме Единой России»). На Дон выехал официальный представитель Украины генерал Середин, участвовавший в работе Войскового Круга (17).

Немецкое командование, всячески отмечая суверенный статус Украины, тем не менее добивалось, чтобы при заключении договоров никоим образом не поддерживать на территории Украины антинемецких и антибольшевистских структур (18).

Еще более тесные отношения сложились с Кубанью. На Кубань был отправлен консул П. Понятенок, а в Киеве функции кубанского представительства выполнял сам председатель Кубанской Краевой Рады Н. С. Рябовол, заверявший Скоропадского в важности «дружбы» между Кубанью и Украиной. В октябре 1918 г. кубанская делегация подписала в Киеве ряд соглашений: о банках и финансовых операциях, о торговле, о железнодорожном и почтово-телеграфном сообщении, а также о консульской службе. На Кубань была отправлена делегация во главе с полковником Ф. Боржинским.

Командование Добровольческой армии резко отрицательно относилось к подобным проявлениям «суверенитета». Показательна в этом отношении судьба Боржинского. После отъезда из Екатеринодара, где он выступал на заседании Краевой Рады, его и членов украинской делегации арестовали добровольцы. Он был обвинен «в государственной измене» (будучи в Екатериндаре, вел переговоры с представителями социалистического подполья) и отдан под военно-полевой суд. По обвинению в «государственной измене» в феврале 1919 г. Боржинский был расстрелян (19).

Принципиальные отличия политического курса «Державной Украины» от УНР содержались в аграрной сфере. Лозунг отмены частной собственности и «социализации земли», осуществлявшийся Радой, не отвечал интересам «хлеборобов – собственников», правых политиков. Под влиянием «общественных сил», на которые опирался Скоропадский, положения 3-го и 4-го Универсалов Центральной Рады в отношении земельной собственности отменялись. Утверждалось, что «право частной собственности – как основы культуры и цивилизации – восстанавливается в полном объеме, и все распоряжения бывшего Украинского правительства, а равно – Временного Российского Правительства, отменявшие или ограничивавшие эти права, – отменяются». Размеры ущерба при этом определялись самими пострадавшими, а порядок возвращения собственности предусматривал содействие губернской и уездной администрации и местной милиции. Не исключалась также возможность обращения «за содействием» к немецкой или австрийской комендатуре. Это приводило к злоупотреблениям властью, способствовало росту антигерманских и антигетманских настроений среди части населения. Вместе с тем следует учитывать, что восстановление права собственности было лишь начальным шагом при осуществлении земельных преобразований, направленных на частичное отчуждение государством, через посредство Украинского земельного банка, частновладельческих земель за выкуп с последующей их передачей крестьянству (на этих основах строились законопроекты созданных Гетманом земельных комиссий В. Г. Колокольцева (будущего управляющего отделом земледелия в деникинском правительстве) и С.Н. Гербеля) (20).

Существование гетманского режима, гарантировавшего относительную стабильность внутриполитического положения и официально провозглашавшего принцип правопреемственности от дореволюционного российского законодательства, привлечение к работе профессиональных чиновников дореволюционных российских министерств и ведомств способствовали деятельности различных антибольшевистских организаций. Работа посольств, возобновление железнодорожного сообщения давали возможность постепенного переезда на Украину московских и петроградских политических деятелей и военных. Основной поток проезжающих направлялся по линии Московско-Киевско-Воронежской железной дороги через Унечу и Клинцы. В течение весны – осени 1918 г. на Украине разновременно находились представители Всероссийского Национального Центра (Н. И. Астров, М.М. Федоров, В.Н. Челищев, Г. А. Мейнгардт, П.И. Новгородцев и др.). Практически безвыездно в Киеве жил лидер кадетской партии П. Н. Милюков, своим авторитетом призывавший коллег по партии к поддержке Гетмана и к необходимости признания возможности восстановления монархии в России при поддержке Германии (см. его переписку с генералом Алексеевым – приложение № 6). В период немецкой оккупации антибольшевистские силы сосредоточились здесь вокруг двух влиятельных фигур Белого движения – П.Н. Милюкова и В. В. Шульгина. Лидер кадетской партии сотрудничал с Германским командованием и администрацией гетмана П. Скоропадского (большинство в партии осудило впоследствии эту его позицию). Дневник Милюкова содержит прямые указания на стремление восстановить монархию. Проблема тогда, как это часто бывало в кадетской партии, заключалась в выборе тактического курса: провозгласить этот лозунг немедленно, при возглавлении антибольшевистского сопротивления Великим Князем Михаилом Александровичем (и ради этого пойти на союз с Германией), или объединить антибольшевистские силы под единым командованием, «освободить Москву» и затем провозгласить монархию. Выдвигая идею возрождения монархии в России при помощи немцев, Милюков считал необходимым переориентировать белое подполье в Москве и руководство Добрармии на сотрудничество с немецкими военными и дипломатами, в частности, с немецким послом в Москве графом Мирбахом (21).

Часть правых политиков (А. В. Кривошеин, В. И. Гурко) поддержали идею Милюкова, проведя несколько встреч с немецким послом в Москве графом Мирбахом. В частности, Кривошеин считал возможным признать помощь Германии на условиях, как он сам выражался, «четыреххвостки»: «аннулирование Брестского договора, восстановление государственного единства России, создание в России национальной независимой власти, полный нейтралитет России». При этом «восстановление государственного единства представлялось в виде федерации, в которой Украина должна получить широкую государственную автономию, а Скоропадский «станет пожизненным Гетманом». Донесение «Азбуки» от 15 октября 1918 г. приписывало Кривошеину следующее высказывание: «Украинское самостийничество» грозит временным разделением России, а большевизм грозит России полной гибелью. Поэтому надо забыть о «самостийничестве», временно примириться с ним и обратить все свои силы на борьбу с большевиками». Подобные политические взгляды Кривошеина в 1918 г. показательны с точки зрения их последующей эволюции в 1920 г., когда он стал председателем Правительства

Юга России в белом Крыму. В 1918 г., однако, бывший министр считался убежденным «монархистом и германофилом» (22).

Примечательно, что летом 1918 г. в Киев предполагал переехать даже Святейший Патриарх Тихон. По свидетельству Милюкова, «Гетман… принимал посланца от патриарха архимандрита Владимира». «Патриарх надеется в октябре перебраться в Украину, и это очень интересует Гетмана» (23). Возможно, это было связано с попытками создания т. н. Украинской Церкви, независимой от московского Патриархата (20 июня 1918 г. Всеукраинский Собор отклонил эти намерения).

В 1918 г. на Украине начали свою работу региональные отделения ВНЦ и Союза Возрождения России. Последний во главе с Д. М. Одинцом, бывшим министром по великорусским делам в правительстве Рады, пытался наладить контакты с местными социал-демократическими организациями, однако эти структуры, объединившиеся позднее в антигетманский Украинский национальный союз, находились на полулегальном и нелегальном положении. Областной комитет кадетской партии, как отмечалось, поддерживал в целом правительство Лизогуба. Данная позиция вполне согласовывалась с резолюцией пленума ЦК кадетской партии от 13 июля 1918 г., согласно которой признавалась «неизбежная автономия областных организаций партии» впредь до созыва всероссийского партийного съезда (24).

Но подавляющее большинство либеральной, правоцентристской общественности ориентировалось на поддержку Добровольческой армии. Киевский отдел ВНЦ в своей резолюции от 17 октября 1918 г. определял свои задачи как «борьбу с украинской самостийностью, поддержку Добровольческой армии как организующего противобольшевистского российского центра» и «осведомление союзников об истинном положении дел на Украине». Киевский отдел ВНЦ категорически отрицал идею федеративного устройства, признавая лишь перспективу «широкой областной автономии», и настаивал перед командованием Добрармии на незамедлительной отправке войск в регион – для предотвращения смены уходивших после перемирия немецко-австрийских полков красногвардейскими отрядами.

В программной декларации от 30 октября 1918 г. Киевский отдел снова единогласно заявил о том, что «большинство населения Малороссии считают себя русским народом, а своим Отечеством только Единую Россию» (25).

Достаточно эффективно в плане координации действий между Киевом, Москвой и Екатеринодаром действовала группа В. В. Шульгина – «Азбука» (названная так по литерам – обозначениям секретных агентов Шульгина). Начало ее работы Шульгин относил к августу 1917 г., но формирование масштабной разведывательно-осведомительной системы началось с весны 1918 г., после того как от генерала Алексеева было получено указание о желательности образования в Киеве Центра содействия Добрармии (с аналогичным заданием в Киев выехал Вендзягольский). «Азбука» занималась отправкой добровольцев на Дон и Кубань (Шульгин отмечал, что их было отправлено около полутора тысяч), передачей сообщений о политике гетманского правительства, положении немецкой армии, состоянии хозяйства, настроениях населения. Немаловажным был и перевод из Киева денежных пожертвований в кассу Добрармии. Отдельным пунктом Шульгин выделял «связь с лицами Императорской Фамилии для правильного информирования их о Добровольческой Армии, а также для освещения, какую опасность представляет так называемая германская ориентация». Не исключалась и «организация партизанских действий в Малороссии, когда это понадобится». Принципиально важным для Шульгина решением было зачисление его сотрудников на службу в Добровольческую армию, как «состоящих в резерве».

Но главным направлением стала разведка: «Организация, ведя разведку в Киеве, информировала главным образом союзников, Москву и Добровольческую Армию… удалось войти в тесную связь с французской разведкой, работавшей в Киеве, с французскими представителями, находившимися в Яссах, с англичанами, сидевшими в Москве». За все время существования «Азбуки» (до лета 1920 г.) в ее работе участвовало около 100 человек – политики, коммерсанты, военные, журналисты, учащиеся. Не вся информация, отправляемая в Екатеринодар, была уникальной и достоверной. В секретные сводки попадали сведения из газетных статей, непроверенные сообщения и слухи. Но широта освещаемых вопросов была бесспорной.

Авторитет «Азбуки» подтверждал разведотдел Добрармии, руководитель которого, полковник С. Н. Ряснянский, получал от Шульгина информацию о положении на Украине, о возможностях организации новых Центров Добровольческой армии. В конце мая 1918 г. Ряснянский сам выехал в Киев. Эта поездка стала своеобразным сочетанием работы по сбору информации разведывательного характера и распространением информации о положении самой Добрармии. В инструкции, данной ему, предписывалось: «Войти в связь с политическими деятелями и партиями, стоящими на платформе Единой России, ознакомить их с положением и задачами Добровольческой армии и привлечь их к работе для армии… быть в постоянной связи с Милюковым, с которым лично условился генерал Алексеев… и по части политической руководствоваться его указаниями в работе, а также с В. В. Шульгиным…» (26).

Однако результаты командировки оказались скромными. Ряснянскому удалось встретиться с Милюковым и Шульгиным, однако реальную поддержку он получил только от последнего. Шульгин, уже наладивший сбор и передачу информации по линии «Азбуки», помогал Ряснянскому в составлении политических отчетов (написанные на папиросной бумаге, они частично сохранились в архивных фондах). В качестве агентов Ряснянский продолжал использовать помощь «женщин-прапорщиков»: «Все добытое я посылал в виде донесений генералу Романовскому для доклада генералам Алексееву и Деникину… Свои письма и сводки я посылал со служившими у меня в разведывательном отделении женщинами прапорщиками: Свирчевской (замучена в ГПУ в Москве), Заборской-Готгардт и Кочергиной. Женщинам тогда было легче перебираться из Украины на Дон, а кроме того, они были преданными и верными людьми и в достаточной степени ловкими…» Связным был также бывший капитан австро-венгерской армии Часка (его провал и повлек за собой арест самого Ряснянского).

Содержание передаваемых сводок показывало все многообразие политических отношений на Украине, на Дону, в советских столицах в Европе. Штаб Добрармии высоко оценивал информативность и объем передаваемых Ряснянским сообщений, считая его донесения «хорошими и сообщаемые данные верными». Ряснянскому удалось установить связи и с политическими, и с военными (из числа последних весьма важное значение имели контакты с генералом от кавалерии А. М. Драгомировым, генерал-майором Н.А. Харламовым, полковником П.А. Кусонским), и даже с коммерческими деятелями (с тещей генерал-майора И. П. Романовского, владелицей сахарных заводов в Полтавской губернии В. Харитоненко). Установленные контакты позволяли надеяться на развертывание продуктивной работы, создание крупного и влиятельного Центра Добровольческой армии.

Однако неосторожность в передаче информационных сообщений, перехваченных немецкой полицией у капитана Часки, последовавшие затем обыск и арест разрушили налаженную Ряснянским систему. Последнее его поручение – передача генералу Алексееву приватного предложения о сотрудничестве с германским командованием, оставленное Верховным Руководителем Добрармии без ответа (27).

Тем не менее вплоть до начала 1919 г. «Азбука» не имела официального статуса, действуя параллельно с Киевским Центром Добрармии, руководимым генерал-лейтенантом П. Н. Ломновским. Используя право на создание союзов, предпринимались попытки создания организаций, настроенных на сотрудничество с Добрармией. Одной из них был екатеринославский «Союз русских на Украине» во главе с уполномоченным Юго-Западных железных дорог А. А. Спасским. По мнению Шульгина, Малороссия (термин «Украина» он принципиально игнорировал, считая его «порождением австрийского Императора Франца-Иосифа») вполне могла бы управляться особым генерал-губернатором, с исключением любых признаков «самостийных» структур управления и употреблением «малороссийского наречия» исключительно в частных школах.

Помимо «Азбуки» и Центра Добрармии, командованию последней удалось наладить взаимодействие и с Киевским железнодорожным комитетом. По оценке генерала Алексеева, контакты с железнодорожниками были чрезвычайно важны при организации отправки на Кубань офицеров-добровольцев и оружия, а также в случае железнодорожной забастовки, проведение которой могло вызвать «расстройство и замедление в движении немцев к Волге», что было бы «весьма полезно для будущего развертывания Восточного фронта» (28).

Большую политическую активность на Украине развили правые и правоцентристские организации, стремившиеся к выражению общероссийских интересов. Киев не случайно называли «монархической Меккой». Как отмечалось в одном из июльских донесений Шульгина, «Скоропадский только этап. Немцы хотят восстановить русскую монархию, русскую империю и русское единство, но на этот раз под другой формой, выгодной для них… Действительно, это печально, что немцы вовремя поняли все это и выполняют, в то время как союзники еще пытаются что-то построить с большевиками» (29). Именно в этих организациях впервые в истории российского Белого движения была предпринята попытка выдвижения «монархических лозунгов». Из них выделялись: Совещание членов законодательных палат, преобразованное позднее в Совет Государственного Объединения России (подробнее о его формировании и деятельности – в главе 4), Союз «Наша Родина» во главе с герцогом Г. Лейхтенбергским и будущим главой Всероссийского крестьянского союза М. Е. Акацатовым, а также Бюро монархического блока, активно работавшее во время заседаний т. н. «монархического съезда», проходившего 15–16 июля 1918 г. в Киеве. Блок возглавлял бывший киевский губернский предводитель дворянства, соратник Гетмана, гвардейский полковник Ф. Н. Безак. 6 мая (день рождения Государя – память Святого Праведного Иова Многострадального), 30 июня (первое известие о расстреле Государя), 22 июля 1918 г. (второе, официальное, известие о расстреле Государя) в Киеве, Харькове и Чернигове эти организации участвовали в молебнах, молитвенных поминаниях и панихидах по Николаю II и Царской Семье, а 29 сентября 1918 г. по благословению вернувшегося из «петлюровского плена» митрополита Киевского и Галицкого Антония (Храповицкого) в Киеве прошла панихида по расстрелянным ЧК бывшим министрам Российской Империи: И. Г. Щегловитове, Н.А. Маклакове, А.Н. Хвостове, Н.А. Макарове (30).

Говоря о монархических симпатиях Гетмана, следует учитывать, что подобные суждения делались исключительно на основании частных бесед и его личных высказываний. Заявления о готовности «положить Малороссию к стопам Императора Всероссийского» не носили официального характера и были обусловлены скорее эмоциональным состоянием самого Гетмана и его собеседников-монархистов, безусловными симпатиями бывшего конногвардейца к «ушедшей Империи», а не политическим состоянием Украины и тем более всей России летом 1918 г. Нельзя отрицать стремления Гетмана к сохранению стабильности на Украине, укреплению собственной власти и власти возглавляемого им аппарата, поиску политических союзников, ради чего ему постоянно приходилось вести «среднюю линию» между ориентацией на общероссийские ценности и соблюдением суверенитета Украины.

Довольно отрывочны и противоречивы сведения о деятельности на Украине Союза верных – монархической организации, построенной на основе сохранившихся ячеек Союза русского народа. Ее лидер Н. Е. Марков 2-й сумел сосредоточить оставшиеся кадры некогда многочисленной и влиятельной всероссийской организации вокруг южной и северной «монархических групп». Южная группа, опиравшаяся на Киев, возглавлялась ближайшим помощником Маркова по Союзу В.П. Соколовым-Баранским. В ее состав входили члены Государственной Думы граф В. А. Бобринский и А. С. Гижицкий, бывшие «союзники» Н. Н. Родзевич, одесский городской голова Б. А. Пеликан, Е.Е. Котов-Коношенко, публицист Н. Д. Тальберг, полковник Ф. В. Винберг и др. Северная группа под непосредственным руководством Маркова 2-го в составе будущих представителей командования и различных общественных организаций (бывший волынский губернатор, камергер Высочайшего Двора П.В. Скаржинский, генерал-лейтенант Е.К. Арсеньев, князь А. Н. Долгоруков, полковники А.Д. Хомутов и А. С. Гершельман, бывшие члены Государственной Думы Г. М. Дерюгин и Н. Н. Лавриновский) ориентировалась на антибольшевистское, монархическое подполье в Петрограде и позднее – на Псков. В 1919 г. ее участники стремились воздействовать на формирование политического курса Северного корпуса и отчасти Северо-Западной армии. В результате интеграции этих двух групп возник Союз верных. Союз работал нелегально, и из наиболее известных фактов его работы стал план освобождения Царской Семьи при содействии немецких офицеров. Предположительно в состав «Тайного верха» (руководящего органа Союза) входили, помимо Маркова 2-го, члены Государственного Совета – сенаторы князь А. А. Ширинский-Шихматов и А. А. Римский-Корсаков. Но ни план освобождения Царской Семьи, основанный на осуществлении его небольшой группой офицеров-добровольцев, ни оказание сколько-нибудь широкой поддержки гетманскому режиму со стороны южной группы не удались. По воспоминаниям Безака, попытка мобилизовать бывших членов Союза русского народа для создания добровольческих военизированных формирований окончилась неудачно. Что же касается попыток освобождения Царской Семьи с немецкой помощью, то здесь можно привести свидетельства бывшего генерал-лейтенанта Свиты Его Императорского Величества А. А. Мосолова, пытавшегося спасти Царскую Семью. Сформировав отряд из офицеров-добровольцев, он, надеясь на поддержку Германии, написал письмо кайзеру. Вильгельм II перепоручил это дело немецкому послу графу Мумму. Последний «был поражен, узнав, что военная власть обещала свою помощь», и «категорически отказался помогать» русским монархистам, заявив, что они и «впредь не должны рассчитывать на помощь Германии» (31).

Если южная и северная группы Союза верных стремились действовать преимущественно нелегально, то этого нельзя сказать о российских политиках – бывших членах законодательных палат Империи, всячески стремившихся к усилению своего влияния на власть. Для них самостоятельность Украины была сугубо временным явлением, и их монархические идеи «преломлялись» в зависимости от внешних обстоятельств. Бюро членов законодательных палат, в состав которого входили, в частности, бывшие в Киеве Милюков и Пуришкевич, на своих заседаниях, по воспоминаниям В. И. Гурко, «собиралось и вело нескончаемые беседы, сводившиеся… к взаимному осведомлению о текущих событиях». Показательно, что на этих собраниях «вопроса о форме правления… почти не касались, хотя несомненно, что за восстановление монархии стояли решительно все, причем преобладающее большинство признавало, однако, что поднимать это знамя преждевременно». И хотя общим выводом стало признание, «что формой правления в восстановленной России должна быть легитимная монархия, вопрос о том, кто должен быть признан законным претендентом на Престол, при этом не возникал» (32).

Так, в Киеве начала проявляться идея создания коалиции, объединяющей бывших членов Государственной Думы и Государственного Совета. Для новой антибольшевистской власти это означало получить опору на представительный фундамент, имеющий достаточно определенные признаки легальности и легитимности. Предлагался также вариант объединения представителей ведущих общественно-политических групп («создать государственный совет из виднейших деятелей различных партий»). Идея объединения членов бывших законодательных палат принадлежала Родзянко, а первая попытка создания подобного блока была предпринята в августе 1918 г. по инициативе А. В. Кривошеина, С. Е. Крыжановского (сенатора, бывшего Государственного секретаря императорского Совета министров в 1910–1917 гг.) и графа А. А. Бобринского (сенатора, сотрудника управления земледелия и землеустройства, члена Государственной Думы и Государственного Совета). Через Бобринского осуществлялось взаимодействие с монархическим бюро. Обе эти структуры должны были поддерживать режим Гетмана, обеспечивая ему содействие выражением «правого» общественного мнения. Отношение к Добровольческой армии строилось по формуле: «Армии самой не трогать и даже подхваливать ее, но всемерно травить руководителей армии, пока во главе ее стоит генерал Алексеев и его сотрудники».

Подобные настроения подтверждает, в частности, дневник генерал-лейтенанта А. А. Павлова, будущего командира Астраханского корпуса (Астраханской армии), жившего весной – осенью 1918 г. в Киеве и участвовавшего в многочисленных встречах монархистов и в официальных монархических собраниях. При описании одной из таких встреч (состоявшееся 21 апреля собрание т. н. «военной монархической партии») Павлов изложил доклад генерал-лейтенанта князя А.Н. Долгорукова о событиях февраля – марта 1917 г.: «Англия и Франция, для того чтобы Америка выступила, устроили нам революцию… в выборах в почетные граждане Москвы Бьюкенена есть революционная подкладка… все – и друзья, и враги – желали ослабления России, столь грозной для всех… все ругали Брусилова, Рузского, Алексеева (говорят, он послал телеграмму «Задержите поезд Государя!»)… Николай Михайлович и Терещенко дали денег на революцию – какая все это подлая кампания…» Характерно, что Павлов отметил и «не вполне согласных» с докладчиком – Н.Э. Бредова и В.З. Май-Маевского (оба будущие генералы ВСЮР) (33).

С политико-правовой точки зрения надежды российских политиков на создание на Украине своеобразного «плацдарма» для антибольшевистского сопротивления на основе принципа «восстановления монархии» независимо от Добровольческой армии вполне вписывались в рамки идей «областничества» и «регионализма». Специфика гетманской Украины заключалась в том, что хотя среди политических структур здесь получили преобладание интересы откровенных защитников монархических идей, но это еще не означало серьезных перемен в общественном сознании и «всенародной поддержки» монархической идеологии. Тем не менее именно Украинская Держава стала в апреле 1918 г. первым антибольшевистским государственным образованием, в котором открыто провозглашалось возвращение к принципам и нормам дореволюционного законодательства (на Дону это произошло позднее); в 1918–1919 гг. вся политико-правовая практика Белого движения будет исходить из них.

Более прагматичной и близкой к программе формировавшегося Белого движения была позиция Совета Государственного Объединения России по вопросу о восстановлении монархии. Гурко вспоминал, что члены СГОРа, «монархисты в душе… признавали, что развернуть монархическое знамя можно лишь при благоприятных к тому обстоятельствах, когда наступит уверенность, что знамя это действительно объединит вокруг себя могучую силу. С громом и грохотом, – говорили сторонники этого мнения, – должен царский лозунг прокатиться по России; в противном случае может случиться не распространение его, а, наоборот, развенчание. Провозглашение монархического начала без вызова немедленного сильного встречного ему общественного течения… могло на продолжительное время развенчать этот принцип в представлении народных масс…» (34).

Следует отметить, что идея восстановления монархии (в ее «украинском контексте») в 1918 г. неизбежно сталкивалась с проблемой отношения к фактам создания суверенных государственных образований. На Украине подавляющее большинство представителей всероссийских антибольшевистских организаций отстаивали идею восстановления монархии или единоличного правления с учетом обеспечения максимально допустимой формы национальной автономии или даже федерации. Наиболее близкими к такой модели считались Британская Империя с ее доминионами или Германская Империя, построенная на основе объединения сохранивших свое самоуправление герцогств, княжеств и графств. И хотя, по оценке А. В. Кривошеина, сопредседателя СГОРа в 1918–1919 гг., «монархия – это могущественная связь всех разных элементов, которые собрала вековая работа древнего московского государства», «монархия одна только обеспечивает наше единство», и ее возрождение уже не могло произойти в форме унитарной и самодержавной (35).

Идея образования всероссийской власти на основе соглашения государственно-территориальных структур не была оригинальной в 1918 г. Она находила выражение и в создании Юго-Восточного Союза, и в проектах совещаний Союза земств и городов Юга России, и т. д.

Рассматривая идею восстановления монархической формы правления в том виде, как она проявлялась на Украине, нельзя забывать о «германском влиянии» на данный процесс. Германский Император Вильгельм II Гогенцоллерн во время встречи с астраханским атаманом князем Тундутовым откровенно заявлял, что ему «славянский вопрос надоел» и вместо «Единой России» «будут четыре царства – Украина, Юго-Восточный Союз, Великоруссия и Сибирь» (36). Реальность подобных намерений подтверждала судьба уже оккупированных немецкой армией территорий бывшей Российской Империи. После заключения Брестского мира Прибалтика была занята немецкими войсками, и здесь были созданы Балтийское герцогство во главе с братом Вильгельма II Генрихом и Литовское королевство во главе с принцем Вюртембергским. В Финляндии власть получило прогерманское правительство во главе с Фридрихом Гессенским (зятем Императора Вильгельма II). Очевидно, что подобные «монархические модели» не исключались и для «Великоруссии». Проблему «персонального возглавления» можно было бы решить путем приглашения на Престол кого-либо из Дома Романовых или разветвленного Дома Гогенцоллернов. К чести отрекшегося и находившегося в заключении Государя Николая II, ни он, ни Его супруга, Государыня Императрица Александра Феодоровна, не допускали малейшей возможности возвращения себе Престола с помощью «немецких штыков». «Я бы никогда не поверил, – говорил Николай II после подписания Брестского мира, – что император Вильгельм и германское правительство могут унизиться до того, чтобы пожать руку этих негодяев (представителей Совнаркома, подписавших мир. – В.Ц.), которые предали свою страну». Более чем красноречивы слова Государя, сказанные им в ответ на известия о предпринимаемых при немецкой помощи попытках его освобождения: «Если это не предпринято для того, чтобы меня дискредитировать, то это оскорбление для меня», а Государыня добавила: «… Я предпочитаю умереть в России, нежели быть спасенной немцами». Характерны также и слова донесения одного из агентов «Азбуки» (от 12 июня 1918 г.): «Планы немцев, состоящие в том, чтобы… воссоздать союзную Германии монархическую Россию, терпят крушение… Главной причиной неудачи немцев явилась непреклонная твердость династии… Отрекшийся Император с непреклонной твердостью отклонил предложение Вильгельма II, чем последний был очень раздражен. Если бы ужасное известие о смерти Николая Александровича подтвердилось, то это злодеяние необходимо было бы поставить в прямую связь с неудачей переговоров Вильгельма II с отрекшимся Императором» (37).

Правда, в немецких кругах рассматривался вариант возведения на Престол других представителей Дома Романовых. В случае отказа Николая II и Михаила Александровича «принять трон» следовало сделать «соответствующие предложения Великим Князьям Владимировичам». Помимо этого существовал также вариант принятия Престола Марией Феодоровной и затем Великим Князем Димитрием Павловичем (38).

Причину поддержки монархического движения германцами командующий австро-венгерской армией на Украине Краус объяснял тем, что «характеру пруссаков абсолютно противоречит поддержка социально-революционного направления. Немец по своей природе и воспитанию стремится во что бы то ни стало воспрепятствовать тому, чтобы на границах Германии возникло социально-революционное государство; пруссаку русский монархист симпатичнее, чем украинский революционер».

Однако нельзя забывать и о разнице в оценках перспектив восстановления монархии у дипломатического и военного ведомств Германии. Если военные, не исключая самого фельдмаршала Эйхгорна, в целом сочувственно относились к идее поддержки российских правых, то этого нельзя было сказать о дипломатах, опасавшихся как угрозы договорам, заключенным с Советской Россией, так и самого восстановления монархической власти. В августе 1918 г. Вильгельм II лично встречался с Гетманом, а глава украинского МИД Дорошенко заявил тогда о «самостоятельности Украины на национально-украинской основе, при теснейшем политическом, экономическом и культурном союзе с Германской Империей» (39).

Мирбах на встречах с представителями правых подпольных объединений в Москве выдвигал главным условием сотрудничества предоставление преимущественных прав немецким концессиям и признание независимости Украины, Белоруссии, Прибалтики и Кавказа. После этого контакты с ним прекратились, а сотрудничество Милюкова с генералом Алексеевым и представителями Добрармии стало сугубо консультативным. Немецкая же «поддержка» антибольшевистского подполья была двоякой: говоря о возможности свержения советской власти, военные и сотрудники дипмиссий бдительно следили, чтобы подпольщики не «перешли к Антанте» – в этом случае их выдавали ЧК. А после подписания с Наркоматом иностранных дел дополнительного соглашения к Брестскому договору (27 августа 1918 г.) германская сторона прямо заверила советских представителей о своем противодействии всем связанным «с армией Алексеева» организациям (40).

Давление на Германию, а через нее – на Скоропадского оказывалось также со стороны советского посла в Киеве X. Г. Раковского, требовавшего прекратить любую поддержку антибольшевистских организаций на территории Украины согласно условиям Брестского договора. Таким образом, расчеты на восстановление монархии Российской при помощи монархии Германской становились несостоятельными.

«Германская ориентация» находила сторонников даже среди ближайших сподвижников генерала Алексеева. Отправившийся в Ростов-на-Дону летом 1918 г. бывший заведующий финансовым отделом Добрармии Богданов пытался убедить Верховного Руководителя в тактической целесообразности сотрудничества с немцами, важности получения от них вооружения, боевого снаряжения и продовольствия. Помимо этого, Добрармия получала бы пропуск через территорию Украины для последующего наступления на Москву, освободить которую в 1918 г. было гораздо легче, чем в 1919 г. Характерен ответ Алексеева Богданову: «Многое из того, что Вы пишите, правильно. При соглашении с немцами мы могли бы быстро и значительно продвинуться вперед, но это невозможно психологически: наше офицерство воспитано в ненависти к немцам» (41).

Военные структуры всероссийского значения оказались гораздо более способными к организации и объединению в сравнении с различными политическими группами. Среди них выделялись Центры Добровольческой армии, призванные не только отправлять пополнения на Кубань, но и аккумулировать местные политические силы, стремящиеся к продолжению борьбы с Германией и сотрудничеству с Белым движением. На территории Украинской Державы действовали Киевский, Харьковский, Одесский («перворазрядные»), а также Екатеринославский и Таганрогский («второразрядные») Центры (42). Финансирование этих Центров из казны Добрармии было затруднено как по причине скудости бюджета последней, так и по причине того, что в условиях немецкой оккупации Украины это могло стать обвинением в сотрудничестве с «враждебными Германии силами». При восстановленной на Украине в 1918 г. банковской системе предпочтение отдавалось легальному получению средств через банковские переводы и прямым взносам наличными, что предполагало определенные контакты между военными и деловыми кругами. Как требовала «Инструкция», начальник должен был «пополнять суммы Центра из местных средств путем подписных листов, сборов, пожертвований, устройства праздничных дней и т. п.». Для «правового» обеспечения своей деятельности Центры нередко «прикрывались» легальными организациями, получавшими право сбора средств для своей работы и открывавшими расчетные счета. Показательна в этом отношении работа Харьковского Центра. Его начальник, полковник Б. А. Штейфон, зарегистрировал Союз георгиевских кавалеров, имевший собственные помещения в бывшем офицерском собрании и свой счет в банке, на который периодически поступали средства от Союза горнопромышленников Юга России. Своеобразно были организованы военные поставки в Добровольческую армию. По договоренности с железнодорожными служащими вагоны с приобретенным Центром имуществом (от подков и медицинских бинтов до снарядов и гранат) прицеплялись к поездам, везущим грузы в Ростов по заказам Донского войскового правительства. Оттуда они направлялись уже в Екатеринодар, якобы для Кубанского войскового правительства, а фактически – для Добрармии. На аэродроме в Славянске работало «Общество воздухоплавания», приобретавшее самолеты, «перелетавшие» осенью 1918 г. на Кубань. Примером удачного сочетания военных и политических задач могла служить также работа Киевского Центра (43).

Киевский, Харьковский и Одесский Центры руководствовались директивами из Екатеринодара и были включены в состав Добровольческой армии. И хотя на практике «инспекторские поездки» на Украину были не часты (весной 1918 г. в Киев и Одессу приезжал генерал Лукомский, а летом в Киев прибыл начальник разведывательного отделения Добровольческой армии полковник Ряснянский), Центры окончательно стали структурными единицами Белого движения, а в условиях осени 1918 г., после окончания немецкой оккупации и продвижения на Украину войск УНР, оказывались нередко единственными боевыми группами, сопротивлявшимися петлюровцам и местным большевикам (44).

Весьма показательны указания, даваемые Центрам применительно к отношениям с немецкими войсками. Помимо того, что работавшие на Украине Центры обязывались заниматься разведкой и контрразведкой, «по указанию генерала Алексеева или в случае военных действий немцев против Добровольческой армии или Волжского фронта», они должны были приступить к партизанским действиям, диверсиям против «немецких оккупантов».

По воспоминаниям вице-адмирала Д.В. Ненюкова, начальника Одесского Центра, успешной переброске добровольцев на Кубань способствовала деятельность городского Союза офицеров, образовавшегося в начале 1918 г., а возможно, сохранившего свои ячейки еще с 1917 г. Предполагалось, что через посредство Союза можно объединить до 10–12 тысяч офицеров для последующего перехода их в Добрармию. В мае – июне отправки совершались по железной дороге крупными партиями (до 200 человек), и довольно часто (по 2–3 раза в неделю). Средства, правда незначительные, удавалось получить от частных владельцев и благотворительных обществ. Часть средств перевел русский посланник в Румынии С. А. Поклевский-Козелл. Благодаря поддержке редактора газеты «Одесский листок» на страницах газеты удавалось публиковать объявления о записи добровольцев. Определенную конкуренцию Ненюкову составляли вербовщики в Южную и Астраханскую армии (о них далее). Но большая часть офицерства продолжала стремиться в Добровольческую армию. Правда, с конца июня немецкая администрация стала отслеживать активность Одесского центра, поэтому крупные отправки пришлось прекратить, а для перевозок вместо поездов использовать пароходы, идущие в Севастополь. В свою очередь, попытки немцев (адмирал Гофман) установить через Ненюкова контакты с командованием Добрармии были категорически отвергнуты Деникиным (45).

Очевидно, что в таких условиях Центры Добрармии представляли, по существу, «государство в государстве» и могли служить серьезной опорой для гетманского режима с большой долей условности. Поскольку суверенная Украинская Держава была лишена своих вооруженных сил, то при отсутствии немецкой и австрийской поддержки возникала реальная угроза падения режима, а для получения поддержки со стороны российских антибольшевистских сил становилась необходимой смена политического курса, что и подтвердили события осени 1918 г.

В 1918 г. на Юге России существовал ряд «суверенных» государственных образований, связанных определенными обязательствами или по отношению к внешнему окружению (Советской России, немецкому оккупационному командованию, с которыми заключались мирные соглашения), или к самопровозглашенному политическому credo (не вести военных действий за пределами «своей» территории, что относилось, в частности, к Всевеликому Войску Донскому). В сравнении с ними Добровольческая армия, не имея еще официального «государственного статуса», обладала гораздо большей самостоятельностью.

Для решения «всероссийских задач» представлялось целесообразным создание на окраинах подобных государственных образований автономных боевых единиц. Такими подразделениями, альтернативными Добровольческой армии, стали Южная, Астраханская и Русская Народная армии, формировавшиеся при большой поддержке Украины летом – осенью 1918 г. на границах Войска Донского.

Эти воинские части не могли располагаться и иметь официальный статус на территории Украины, связанной с Советской Россией и Германией договорными обязательствами, а территория Всевеликого Войска Донского должна была обороняться донскими казаками. Поэтому названные армии начали формироваться на территории Воронежской губернии. По воспоминаниям генерал-майора П. И. Залесского, сопредседателя Союза «Наша Родина», герцог Лейхтенбергский «наметил для этой цели Богучарский уезд Воронежской губернии, уже занятый донскими казаками и являвшийся в глазах немцев нейтральной территорией, вполне пригодной для нового формирования» (46). Южная армия считалась частью вооруженных сил Всевеликого Войска Донского, но получала значительную материальную поддержку из Украины. Большая часть вербовочных Центров армии также находилась на украинской территории.

Для придания армиям должного статуса предполагалось, что командовать ими будут известные военачальники. Предпочтение отдавалось «громким фамилиям».

Желательными считались: генерал от инфантерии, бывший главнокомандующий Юго-Западным фронтом Н.И. Иванов и талантливый кавалерийский начальник Первой мировой войны, командир 3-го конного корпуса (сыгравшего в 1917 г. роль «ударной контрреволюционной силы»), генерал от кавалерии граф Ф. А. Келлер. Он был также известен своим выходом в отставку из-за отказа присягать Временному правительству в марте 1917 г. («Я христианин. И считаю, что грешно менять присягу») (47). Келлер жил в Харькове и весьма негативно воспринимал факт присутствия немецких войск на Украине. В то же время он не торопился примкнуть к Белому движению, поскольку считал лозунг «непредрешения» изначально порочным и непригодным для «победы над революцией». Весьма интересную характеристику Келлера содержат воспоминания полковника Штейфона: «… Отношение графа к Добровольческой армии было двойственным. Он горячо поддерживал идею вооруженной борьбы с большевиками и всей своей солдатской душой стремился принять активное участие в борьбе. В то же время он прекрасно понимал, что в период гражданской междоусобицы необходимы четкие политические лозунги, ибо они вдохновляют и решают борьбу. Идея Учредительного Собрания, в ее тогдашнем понимании, вызывала органический протест столь цельной натуры, как генерал Келлер. По его мнению, Добрармия обязана была вести борьбу под монархическим флагом, ибо большевистскому материализму могла быть победно противопоставлена лишь его одухотворенная антитеза – монархия. Федор Артурович принадлежал к числу тех консервативных умов, кои отнюдь не были склонными перечеркнуть русскую революцию только потому, что ее не одобряли. Наоборот, все свои практические выводы он строил на основе бытия революции. На эту тему мы много говорили, и граф неизменно отождествлял русскую либеральную интеллигенцию с идеалистом Иваном Карамазовым, а русских солдат и крестьян эпохи революции – со Смердяковым – вывихнутой душой. Однако так как русская душа хранит и святость Зосимы, и гнусность Смердякова, то надо стремиться, чтобы благодатное воздействие светлых навыков заглушило бы смердяковщину. Поэтому, по мнению графа, необходимы были лозунги, пронизанные мистической одухотворенностью, понятные народным массам и имеющие историческое обоснование…»

Весной – летом 1918 г. Келлер стоял в стороне от каких-либо форм «борьбы с большевизмом», был далек от политики, представляя собой яркий пример того, что «прямота и честность» далеко не всегда «содействуют успеху сложной политической проблемы». Граф участвовал в молебне-поминании Царской Семьи в июле 1918 г. и, по свидетельству генерал-майора Б. И. Казановича, возвращавшегося из инспекционной поездки в Москву, заявлял, что будет «отговаривать» офицеров от поступления в ряды Добровольческой армии по причине «неопределенности программы» и отсутствия «монархических лозунгов» (48).

В то же время Келлер отнюдь не исключал возможности своего вступления в будущем в ряды белых армий. Во второй половине августа, во время десятидневной поездки на Дон и Кубань, он встречался с атаманом Красновым, а также с генералами Алексеевым и Деникиным. Правда, впечатления от поездки были, по воспоминаниям Штейфона, «безрадостные». Отношения между Алексеевым и Деникиным «натянутые», между Донской и Добровольческой армиями – «ненормальные», «в организационных вопросах преобладает импровизация», «штаб армии работает в атмосфере политических интриг», «нет ярких лозунгов… неопределенность, недоговоренность», «Деникин не удовлетворяет ни правых, ни левых» – таков был набор оценок. «Более светлые впечатления» оставил атаман Краснов, которого, к сожалению, «травили и Добрармия, и казачья партийность, и союзники».

Но даже несмотря на такой пессимизм, Келлер, очевидно, встретил определенную поддержку со стороны руководства Добрармии. Тот же Штейфон в качестве главной причины временного «бездействия» генерала отмечал: «Граф настойчиво стремился стать в ряды Добровольческой армии, но, конечно, не в смысле формального, бумажного зачисления, а как действенный и притом строевой участник. Однако что было легко выполнимо для любого офицера, то оказывалось непреодолимым для генерала от кавалерии Келлера, одного из выдающихся кавалерийских начальников Великой войны. Нельзя же было графа Келлера поставить рядовым под команду корнета-первопоходника или дать ему должность командира эскадрона!» (49).

Действительно, Келлер был слишком «харизматической» фигурой даже для того, чтобы занять, например, должность инспектора добровольческой конницы, насчитывавшей летом 1918 г. едва ли больше полка мирного времени. Его бывший подчиненный, П. Н. Врангель, был готов командовать эскадроном, но был моложе и имел до ноября 1918 г. чин генерал-майора, а не генерала от кавалерии.

Что же касается командования более крупными соединениями, то для этого, как отмечалось выше, кандидатура Келлера вполне подходила. В сентябре 1918 г. генерал Алексеев писал Великому Князю Николаю Николаевичу: «… немцы с увлечением ухватились за создание так называемой Южной Добровольческой армии, руководимой нашими аристократическими головами… на эти формирования не будут жалеть ни денег, ни материальных средств. Во главе Южной армии, а быть может, и всех формирований, предположено поставить графа Келлера. При всех высоких качествах этого генерала у него не хватает выдержки, спокойствия и правильной оценки общей обстановки. В конце августа он был в Екатеринодаре. Двухдневная беседа со мной и генералом Деникиным привела, по-видимому, графа Келлера к некоторым выводам и заключениям, что вопрос не так прост и не допускает скоропалительных решений» (50).

Учитывая тот факт, что осенью 1918 г., по планам ряда политиков и военных, Великий Князь Николай Николаевич должен был стать Верховным Главнокомандующим всеми антибольшевистскими силами на Юге России (а при определенных условиях и Верховным Правителем), становится понятным, почему графа Келлера не торопились привлекать к конкретной боевой работе. Оба этих имени – Великого Князя и, в меньшей степени, графа – могли привлечь в ряды белых армий многих колеблющихся военных и политиков.

Но если граф Келлер, несомненно, отличался энергией и военными талантами, то генерала Н.И. Иванова в качестве командующего армией расценивали, пожалуй, как «бледную тень собственного имени». По воспоминаниям Деникина, «к этому времени дряхлый старик (несколько утрированное определение, если учесть, что Иванову в 1918 г. было 67 лет. – В.Ц.), Николай Иудович, пережив уже свою былую известность, связанную с вторжением в 1914 г. армий Юго-Западного фронта в Галицию, проживал тихо и незаметно в Новочеркасске. Получив предложение Краснова, он приехал ко мне в Екатеринодар, не желая принимать пост без моего ведома. Я не противился, но не советовал ему на склоне дней давать свое имя столь сомнительному предприятию. Однако, вернувшись в Новочеркасск, Иванов согласился».

Еще более скептически оценивал возможности Иванова генерал Залесский: «Хоть и дутая была у Иванова репутация, зато большая, и на этом можно было разыграть словесную рапсодию какой угодно формы и величины, что атаман и сделал. С другой стороны, Николай Иудович был человек безликий, с которым можно было делать все, что угодно. Вот и избрали покорного статиста на безмолвную и никому не нужную роль командующего Южной армией» (51). В ноябре 1918 г., под воздействием неудач на фронте, Иванов обратился к атаману Краснову с просьбой об отставке, но, так и не получив ее, скончался 27 января 1918 г.

Тем не менее при наличии достаточной организации и боевой подготовки Южная армия вполне могла сыграть роль реального Центра антибольшевистского сопротивления. При этом надо полагать, что «альтернативой» Добровольческой армии она могла быть лишь в расчетах донского атамана, признававшего необходимость создания «неказачьих» воинских частей, но не в реальной военно-политической обстановке конца 1918 г., когда любые части на фронте были крайне необходимы.

Первоначальный военно-стратегический план развертывания новых армий обсуждался во время встреч в Новочеркасске графа Келлера, атамана Краснова и генерала Иванова в августе 1918 г. Согласно воспоминаниям Штейфона, Келлер рассказывал ему о «плане объединения борьбы против большевиков, ведущейся Добрармией, Доном и Скоропадским». По мнению Келлера, «… три плацдарма, каждый в отдельности слабый, объединившись, дадут могучую силу. Гетман, правда, не имеет своей армии и вряд ли будет ее иметь. Не позволят немцы! Но он обладает богатыми средствами». О переговорах в казачьей столице подтверждал дневник генерал-лейтенанта А. А. Павлова. Он пишет, что, возвращаясь из Добровольческой армии, Келлер участвовал в совещаниях в Новочеркасске, итогом которых стало «подписание соглашения о будущих формированиях и действиях» между Келлером, Павловым и Ивановым. Предполагалось, что Келлер и Павлов будут осуществлять формирование корпусов на Дону и в Астраханской губернии, Иванов сделает своей «базой» Воронежскую губернию (что и осуществилось в ходе создания Южной армии), а на Украине будет действовать генерал от инфантерии Н. Н. Юденич, которого предполагалось пригласить из Финляндии. Общее организационное руководство осуществлял бы донской атаман Краснов. Основой политической программы становились «определенная, отчетливая постановка вопроса о восстановлении Монархии… в лице законного Государя Императора Николая Александровича или его законного Наследника без Учредительного Собрания», а также «борьба со всеми противниками восстановления Монархии» (52).

Предполагавшееся комбинированное наступление всех белых армий Юга России осенью 1918 г. не состоялось, однако его перспективы были неплохими не только с точки зрения расширения «освобождаемой территории», но и, главное, в связи с возможностью соединения Южного и Восточного фронтов, на что, в частности, нацеливались части Астраханской и Русской Народной армий. 13 сентября 1918 г. приказом № 932 атаман Краснов официально разрешил создание в пределах Войска Южной, Астраханской и Русской Народной армий, переформированных позднее в Воронежский, Астраханский и Саратовский корпуса Особой Южной армии, предназначенной для «защиты границ Всевеликого войска Донского от натиска красногвардейских банд и освобождения Российского государства». Центром армии стало село Кантемировка Бобровского уезда Воронежской губернии. 23 октября 1918 г. был утвержден «рескрипт» – приказ № 1276 о принятии генералом Ивановым «новой армии – армии Российской» (53).

Как ни парадоксально, но, невзирая на все заявления, сделанные во время формальных или неформальных встреч и совещаний, монархические лозунги так и не стали официально провозглашенной программой формируемых армий. Так, на информационных плакатах, развешанных в Киеве и других украинских городах (вполне в духе Добрармии), сообщалось, что Южная армия «ставит своей целью вооруженную борьбу с большевиками… совершенно аполитична и не является орудием в руках какой-либо политической партии или организации, и командование ее не предрешает будущей формы правления в России». Это же отмечал и генерал Залесский: «… обвинения Южной армии в каких-то монархических тенденциях не отвечают действительности. Конечно, офицерский состав не был пропитан социалистическими или даже демократическими тенденциями, но с монархизмом тоже никто не носился» (54). По воспоминаниям генерал-майора М. П. Башкова, версия о «немецких деньгах», на которые существовала Южная армия, вполне соответствовала действительности, но формально выглядела как получение денег посредством их перевода от одного из берлинских банков лично Гетману, который, в свою очередь, отправлял эти деньги Южной армии.

Несмотря на это, именно «германская ориентация» стала причиной слабости контактов между руководством Добрармии, Украины и Дона. Так, в сопроводительном письме к разведсводке, отправляемой в штаб Деникину, от 26 июня 1918 г., генерал Алексеев излагал содержание своих переговоров с атаманом Красновым (18 июня). По мнению генерала, Краснов стремился «при помощи немцев и из их рук получить право называть себя самостоятельным государством, управляемым атаманом», и при этом «округлить границы будущего «государства» за счет Великороссии, присоединением пунктов, на которые «Всевеликое» отнюдь претендовать не может (как считалось – за счет Таганрогского округа, Воронежской губернии и Царицына. – В.Ц.)». Главным свидетельством против Краснова считалось обнаруженное и переданное Родзянко Алексееву письмо атамана Императору Вильгельму II. Скандал с письмом привел к тому, что Родзянко было предложено незамедлительно покинуть пределы Войска Донского, а Алексеев в письме Деникину назвал действия Краснова «прямой изменой». Ростовский комитет кадетской партии заявил о невозможности поддержки атамана. Однако продолжать сотрудничество с Доном, даже в таких условиях, было необходимо. Алексеев в свойственной ему дипломатической манере отмечал, что «в некоторых случаях нужно изменить тон наших отношений, так как в создавшейся атмосфере взаимного раздражения работать трудно. И только тогда, когда мы окончим наши счеты, можно будет высказать все, накипавшее на душе…». «Пока же еще не утрачена надежда, хотя кое-что получить из войсковых запасов… на законном основании». В то же время генерал остро переживал наметившийся отток офицеров на Дон (переход из Добрармии в Донскую группы офицеров ЛГв Измайловского полка под командованием капитана Парфенова). Вдохновленные «мечтами о монархии», по мнению Алексеева, на деле они способствовали «самостоятельному Донскому Государству», созданию под его эгидой новых армий.

Но главным изъяном в подготовке Южной армии следовало считать не «германскую ориентацию», недостатки в снабжении (по оценке генерала Башкова, «Южная армия была богато обставлена всем необходимым и располагала громадными денежными средствами») или недостатки в выражении монархических лозунгов. Численность армии (3,5 тысячи бойцов) еще не была основанием для ее «развала». Следует помнить, что, например, первоначальная численность Добровольческой армии не превышала 4,5 тысячи человек. Наиболее серьезной проблемой становился недостаток командных кадров. Как ни парадоксально, но, за исключением Иванова, другие сколько-нибудь опытные и известные военачальники не стремились связать свою судьбу с Южной армией. По оценке Деникина: «Ни один из крупных генералов, к которым обращался союз «Наша Родина», не пожелал встать во главе армии… армия оставалась без командующего; его место занял временно начальник штаба генерал Шильбах, а наличным составом формируемых частей командовал фактически генерал Семенов, назначенный донским атаманом также воронежским генерал-губернатором». Так, например, начальником контрразведки Южной армии был печально известный своей деятельностью на Северо-Западном фронте полковник П. Р. Бермондт, вся деятельность которого сводилась к слежке за советской дипломатической делегацией во главе с Раковским и к подготовке весьма «дорогостоящего», но так и не состоявшегося покушения на советского посла в Киеве (55). Слабость среднего и низового командного звена никак не могла компенсироваться авторитетом командующего.

Другим недостатком Южной армии было отсутствие должной воинской дисциплины, не оправданное боевой обстановкой «формирование сверху», когда создавались штаты и штабы воинских частей и только после этого начиналось комплектование строевых подразделений мобилизованными и военнопленными. Все это приводило к существенному снижению боеспособности. Финансирование со стороны Украины осенью 1918 г. прервалось. И все же данные недостатки Южной армии могли быть преодолены в случае продолжения формирования и при наличии определенных военных успехов, когда ее отдельные части сплотились бы в прочное боевое ядро. Не случайно, что кадры армии, отступив к Ростову после неудачных боев под Новохоперском и Богучаром, вошли в состав ВСЮР и стали вполне боеспособными подразделениями.

В контролируемых районах Богучарского, Валуйского, Бобровского, Новохоперского, Коротоякского, Бирюченского уездов Воронежской губернии, Борисоглебского уезда Тамбовской губернии осенью 1918 г. была сформирована и гражданская администрация. По указанию атамана Краснова с 1 сентября 1918 г. гражданская власть была сосредоточена в ведении генерал-майора В. В. Семенова. Никаких нововведений при создании местного аппарата управления не практиковалось. Его заместитель, вице-губернатор В. В. Криваксин, стал с декабря 1918 г. губернатором. В губернии начало работу губернское правление (работало в Кантемировке), в уезды были назначены начальники уездов «с правами, подобными тем, коими пользовались начальники уездов в губерниях Царства Польского в дореволюционное время». Восстанавливались в дореволюционных формах суды, прежняя полиция, земство, волостное и сельское самоуправление в дореволюционных формах. Волостная и сельская администрация фактически оказывалась под жестким контролем со стороны военного командования Южной армии, главная роль которого сводилась к наблюдению за выполнением крестьянами мобилизаций, подводной и других повинностей. Подобные взаимоотношения не способствовали росту доверия к новой власти среди крестьянства Воронежской и Тамбовской губерний. В этом заключалась еще одна причина неудачного формирования Южной армии (56).

История Астраханской армии также началась летом 1918 г. Ее формирование происходило на Дону, в районе станиц Великокняжеской и Торговой. Первоначальной целью армии было привлечение в ее ряды калмыков и астраханских казаков «по мере освобождения Астраханской губернии». Возглавлял губернию провозгласивший себя астраханским атаманом ротмистр (произведенный астраханским Войсковым Кругом в полковники) Д. Д. Тундутов. Тогда как нойон (князь) Тундутов был более всего озабочен решением войсковых проблем и утверждения статуса калмыков в составе астраханского и донского казачества, командующий армией генерал Павлов был вдохновлен идеей создания монархической армии. В этом его поддерживало Бюро монархического блока и «Наша Родина». Проект военно-политической программы, предложенный монархическим блоком, в первых своих пунктах повторял общие для Южной армии положения: «восстановление в России Монархии в лице законного Государя Императора Николая Александровича или его законного наследника без Учредительного Собрания», «борьба со всеми противниками восстановления Монархии». Новым было «примечание»: «Определенная, отчетливая постановка вопроса о восстановлении Монархии имеет чрезвычайно важное значение для Астраханского Войска, которое и ныне верно своим принципам». Предполагалось развернуть несколько «астраханских армий» под общим руководством войскового атамана. Их численность планировалось довести до 25 тыс. казаков и 60 тыс. добровольцев. Пункт о «выработке общего плана и согласования действий армий и отрядов» следовало осуществить посредством взаимодействия с частями Южной и Русской Народной армий. Политическое руководство в армии осуществлял бывший служащий Российского отделения Красного Креста И. А. Добрынский.

Но для реализации монархической программы генералу Павлову, вопреки «примечанию», пришлось преодолевать сопротивление и астраханца Тундутова, и войскового начальника штаба подполковника Рябова-Решетина. По записям в дневнике генерала можно представить, что калмыцкий нойон считал планы будущего политического устройства России «пустяками», но при этом «вздумал указывать, как Россия должна управляться – Конституция, автономия и проч.». Еще определеннее высказывался Рябов-Решетин. В рапорте от 13 сентября 1918 г. на имя Павлова, одобренном Тундутовым, подполковник Генерального штаба заявлял, что «при настоящем весьма сложном политическом положении я нахожу, что договор, заключенный с Монархическим блоком, необходимо временно не публиковать, так как коренная часть войска, несмотря на свою консервативность, далеко еще не подготовлена к открытому провозглашению в войске принципа монархии, и в интересах дела необходима постепенная подготовка, которая, по моему глубокому убеждению, даст вполне положительные результаты… будучи лично убежденным монархистом, я считаю, что резкими и преждевременно открытыми действиями можно лишь испортить дело…» (57).

Вероятно, под влиянием подобных заявлений монархический лозунг не стал выдвигаться – в качестве единственного – в Астраханской армии. Ее судьба повторяла судьбу Южной армии (Воронежского корпуса). После тяжелых боев рубежа 1918–1919 гг., значительных потерь среди личного состава подразделения астраханцев вошли в состав ВСЮР. Генерал Павлов в 1920 г. стал командиром 4-го Донского конного корпуса (приняв командование от генерал-лейтенанта К. К. Мамантова) и виновником его гибели во время боев на Маныче в феврале 1920 г. Не изменив своим убеждениям, генерал продолжал утверждать идеи «борьбы с масонством», «либерализмом и социализмом», «восстановления легитимизма» – типичные для части монархической эмиграции.

Русская Народная армия (позднее – Саратовский корпус Донской армии) формировалась летом 1918 г. на царицынском направлении. Бывший начальник ударных соединений Западного фронта полковник В. К. Манакин был назначен приказом атамана Краснова на должность саратовского губернатора. За счет мобилизаций ему удалось пополнить восстанавливаемые кадровые части нескольких полков Русской Императорской армии. Но, понеся тяжелые потери в боях под Царицыном, корпус в марте 1919 г. полностью вошел в состав ВСЮР (58).

Со стороны Добровольческой армии, победоносно завершавшей в это время бои на Северном Кавказе, отношение к формируемым армиям было негативное. В одной из штабных директив подчеркивалось: «Отношение Добровольческой армии к «Южной», «Астраханской», «Народной» и прочим армиям, формируемым под германской опекой и на германские деньги, – безусловно отрицательно; вести пропаганду против поступления офицеров в ряды этих армий не только можно, но и должно». Несмотря на столь категоричное заявление, уже в октябре 1918 г. киевские отделы Национального Центра, Союза Возрождения России и СГОР выступали за передачу данных формирований под контроль Добровольческой армии, тогда как Монархическое бюро требовало сохранения контроля за собой (59).

Такова была судьба частей Особой Южной армии. Не останавливаясь на военной стороне их истории, следует отметить как неудачный политический опыт провозглашение легитимистских лозунгов, что при всей к ним приверженности со стороны части политической элиты было все-таки неубедительным и «преждевременным» для «общества». Однако все более очевидной становилась тенденция укрепления единоличной власти, проявившаяся и на белом Юге, и в Сибири. В правых и центристских кругах востребованной становилась не монархическая власть сама по себе, а единоличная модель управления – военная диктатура.

Недостатки формирования «монархических армий» тем не менее не затронули авторитета графа Келлера. Он продолжал оставаться единственным наиболее приемлемым для монархических политиков военачальником. В октябре 1918 г. на Украине появились представители т. н. Совета Северной обороны, связанные с северной монархической группой Маркова 2-го. Они предложили Келлеру отправиться в Псков и возглавить Северную армию, создаваемую по аналогии с Южной (под теми же политическими лозунгами). Другими отправными пунктами для будущего наступления считались Вильно и Могилев. Граф согласился с предложением и стал готовиться к отъезду из Киева. При содействии князя А. Н. Долгорукова гетманское правительство открыло кредит на создание новой армии. Однако из-за задержки с оформлением пропуска в германской комендатуре в начале ноября 1918 г. отъезд в Псков так и не состоялся.

Если Особая Южная армия создавалась при активной поддержке атамана Краснова, то Северная армия стала создаваться при участии Добровольческой армии. Необходимо отметить, что решение о командовании Северной армией было принято Келлером только после получения на это письменного согласия со стороны Деникина. 2 ноября 1918 г. Келлер запросил Деникина о «признании его командующим Северной, Псковской армией» и об определении «полномочий». Незамедлительно был послан ответ, в котором командующий Добрармией «приветствовал Северную армию» и «признавал графа Келлера командующим, с правами командующего отдельной армией» (по Положению о полевом управлении войск). Признавалось «необходимым использовать все силы и средства Северной и Северо-Западной России». Генералу Ломновскому предписывалось установить тесное взаимодействие с Келлером, «немедленно стать официальным и главным представителем Добровольческой армии и объединить управление добровольческими частями в Малороссии, принять меры к охране военных складов» и «получать средства для своей деятельности у Украинского Правительства» (60). Подобная координация действий доказывает не только стремление к более тесному взаимодействию всех существовавших в то время антибольшевистских сил, но и отсутствие у графа какого-либо отчуждения по отношению к командованию Добровольческой армии, непримиримых разногласий с ним по вопросу о будущей «форме правления» в России. Несомненно, способствовали этому и результаты поездки в Екатеринодар в августе 1918 г., переговоры с Алексеевым и Деникиным. Именно Северной армии под командованием Келлера предназначалось нанесение удара на Петроград в соответствии с разработанным штабом Добрармии комбинированным наступлением на «центры Советской России» (подробнее об этом – в предыдущем разделе).

Бюро Северной армии в Киеве в своих политических прокламациях не упоминало теперь о «возрождении монархии», а декларировало «восстановление Единой, Неделимой Российской Державы» и «вооруженное сопротивление» ее противникам. Целью Северной армии считалось уже не создание армии, «альтернативной» Добровольческой, а только «предоставление возможности офицерам-северянам, ныне случайно находящимся на Украине, приложить свои силы к борьбе с большевизмом непосредственно в своем крае». Для этого предполагалась «возможно широкая вербовка людей… и планомерная их эвакуация в пункты сосредоточения войск Северной области».

Казалось, генерал Келлер нашел, наконец, свое место в общем фронте Белого движения. Сам он в частных беседах не отрекался от монархического лозунга. Новые подразделения получили благословение митрополита Киевского и Галицкого Антония (Храповицкого). Но хотя развернувшиеся на Украине драматические события и выдвинули Келлера на должность более высокую, чем командующий формирующейся армии, но одновременно они привели к трагическому завершению его военной биографии (61).

Ввиду очевидного поражения Германии и ее союзников и начавшегося вывода немецких и австро-венгерских войск, в политике Украинской Державы произошли серьезные перемены. 16 октября 1918 г. поверенный в делах австро-венгерского посольства сообщил об отсутствии «принципиальных возражений» против поиска украинским правительством «контактов с Антантой» и, более того, о желательности установления их одновременно с выводом немецких и австро-венгерских войск из Украины (62). Перемены назревали и во внутренней политике. Скоропадский еще 24 октября 1918 г., после своего возвращения из Берлина, где он встречался с Императором Вильгельмом II, начал сближение с социалистами. По требованию оппозиционного Украинского национального союза в состав правительства было введено пять социалистов-федералистов и было заявлено об усилении «самостийности». Но 14 ноября Гетман из-за очевидных опасений потерять власть, сотрудничая с социалистами-революционерами, неожиданно «сменил курс». Определенное значение имела обнаружившаяся связь немецкого командования с деятелями УНР и даже «московскими большевиками». Разуверившись в искренности немецкого командования, Гетман практически полностью заменил состав Совета министров, а председателем и, временно, министром земледелия стал бывший министр земледелия России в годы Первой мировой войны С.Н. Гербель (63).

Грамота «Гетмана всея Украины ко всем украинским гражданам и казакам» торжественно провозглашала окончание «кровопролитнейшей войны» и объявляла о предстоящей «сложной задаче создания основ новой жизни». «Водворение начал порядка и законности» на Украине, – Скоропадский не мог отрицать очевидное, – было достигнуто «при дружеском содействии Центральных Держав». Гетман не скрывал и оказываемой поддержки антибольшевистскому сопротивлению: «Отзывчиво относясь ко всем тем страданиям, которые переживала родная ей Великороссия, Украина всячески стремилась помочь своим братьям, оказывая им широкое гостеприимство и поддерживая всеми доступными ей средствами борьбу за водворение в России твердого государственного порядка».

«Но, – говорилось далее, – теперь перед нами новые государственные задачи». Если «Центральные державы» помогали суверенной, независимой Украине, то «державы согласия искони были друзьями прежнего великого единого Российского государства». Констатируя перемену внешнеполитического положения, Гетман отмечал новый статус и Украины, и всей России. Без колебаний «предрешалось» будущее государственное устройство: «На иных началах, на началах федеративных, должно быть воссоздано прежнее величие и сила Всероссийской Державы. В этой федерации Украине надлежит занять одно из первых мест, ибо от нее начались порядок и законность в стране, и в ее пределах впервые свободно вздохнули все униженные и угнетенные большевистским деспотизмом граждане бывшей России. От нее пошли дружба и единение со славным Всевеликим Доном и доблестными Кубанским и Терским казачествами. Первой надлежит выступить в деле создания Российской федерации, конечной целью которой явится восстановление Великой России». Именно федерация должна была обеспечить «экономическое и культурное преуспеяние всего украинского народа на прочных основаниях национально-государственной самобытности».

В развитие поставленных Гетманом перспектив должен был работать новый состав правительства. Сохранили свои должности Кистяковский (МВД), Ржепецкий (Министерство финансов) и Ю. В. Любинский (Министерство народного здравоохранения). Работавшие впоследствии в белых правительствах сенаторы В. В. Рейнбот и Г. В. Глинка заняли должности министра юстиции и министра продовольствия соответственно.

Обращение Совета министров, обнародованное в тот же день (15 ноября 1918 г.), определяло приоритетные задачи «нового курса», повторявшие в общих чертах основные положения политической программы Белого движения: «Работа над воссозданием Единой России на федеративных началах с сохранением за Украиной всех прав на развитие ее государственной и национальной самобытности», «сохранение и укрепление гражданского правопорядка на Украине, что достижимо лишь при условии ограждения Державы от анархии большевизма», «обнародование в срочном порядке закона о Державном Сейме и выборах в него на демократических началах». Если бы Державный Сейм удалось собрать до наступления петлюровцев, то в этом случае он мог бы законодательно закрепить самостоятельность Украины и полномочия Гетмана. Предполагалось также проведение «аграрной реформы», отмена хлебной монополии, восстановление железнодорожного транспорта и «охрана труда». Завершалось «обращение» призывом «забыть партийные и национальные разногласия. О монархической форме правления, как и в прежних официальных заявлениях и декларациях, ничего не говорилось (64).

Таким образом, «национально-государственная самобытность» в рамках «Российской федерации» – вот, по существу, тот итог, к которому подошла Украинская Держава после полугодового «суверенного» существования. Отказ от самостоятельной государственности, с одной стороны, подтверждал, что для режима Скоропадского и его политического окружения не существовало принципиальной невозможности эволюционировать в сторону признания «Единой России». С другой стороны, невозможен был и возврат к унитарному правлению, и даже предлагавшийся в 1919 г. вариант «областной автономии» для Украины был неприемлем. «Прошло время командовать из Петербурга – это мое глубокое убеждение», – говорил Скоропадский после подписания Грамоты. Сам Гербель в интервью украинской прессе определил «главнейшую задачу» правительства как «упорная и дружная работа над воссозданием Великой России», к чему он призывал все общественные группы и партии (65).

Факт отречения Скоропадского от «самостийности» и декларированное «ограждение от большевизма» стали для украинских левых «сигналом к восстанию». Действовавшая в подполье Директория во главе с Винниченко при поддержке социалистического Национального союза объявила о начале «всеукраинского народного восстания» против «изменника Скоропадского». Теперь любые повстанческие, противозаконные действия оправдывались с точки зрения «борьбы с антинародным режимом». В Харьковской, Полтавской, в правобережных губерниях началось формирование частей украинской республики, в Екатеринославской и Таврической губерниях развернулось движение Н.И. Махно. Гетман ничего не мог противопоставить Директории и «махновщине», поскольку кроме отрядов «державной варты» иных вооруженных сил у Гетмана не было. 20 ноября 1918 г. в Москве ЦК КП (б) У образовал Временное рабочее-крестьянское правительство Украины во главе с Ю. Пятаковым, и на Украинскую Державу начали наступление также части Красной армии (66).

В этой ситуации логичным и естественным становилось обращение Гетмана к победившей Антанте и к Добровольческой армии. Министр иностранных дел Г. Е. Афанасьев энергично призывал правительства Франции и Англии отправить свои войска на смену немецким и тем самым «спасти страну от анархии». Учитывая несомненный авторитет генерала Келлера среди военных, а также предполагая у него наличие контактов с Добрармией, Скоропадский 18 ноября 1918 г. «вручил» ему «общее командование всеми вооруженными силами, действующими на территории Украины».

Согласившись с предложением Скоропадского, граф тем не менее считал себя связанным не необходимостью защиты суверенной Державы, а прежде всего противодействием большевикам. В приказе от 19 ноября 1918 г. Келлер недвусмысленно заявил о едином антибольшевистском фронте: «В настоящее время идет работа по воссозданию Единой России, к чему стремятся Добровольческая, Донская, Южная, Северная и Астраханская армии, а ныне принимают участие и все вооруженные силы на территории Украины под моим начальством… все работающие против единения России посчитаются внутренними врагами, борьба с которыми для всех обязательна…» Над казармами офицерских дружин были подняты трехцветные национальные флаги, а офицеры надели российские погоны и национальные шевроны Добровольческой армии (67). Появление данного приказа было вызвано непродуманным объявлением в газете «Голос Клева» от 31 октября 1918 г. начальника Киевского Центра генерала Ломновского о «мобилизации всех офицеров на территории бывшей России» – на основании этого многие офицеры могли уклониться от исполнения приказов, исходящих от Келлера. Деникин отправил главе МИД Афанасьеву телеграмму, в которой указывалось, что «генералу Ломновскому, представителю Добровольческой армии в Киеве, приказано объединить управление всеми русскими добровольческими отрядами на Украине, причем ему вменяется в обязанность всемерно согласовать свои действия с интересами края, направляя все силы к борьбе с большевиками и не вмешиваясь во внутренние дела края». Приказ генерала Келлера от 19 ноября о едином антибольшевистском фронте вносил необходимую ясность в вопросы мобилизации военных кадров.

Полномочия Главнокомандующего определялись статьей 28-й «Положения о полевом управлении войск в военное время». Приказ Гетмана уточнял: «Всю территорию Украины объявляю театром военных действий, и потому все гражданские власти Украины подчиняются генералу графу Келлеру». Таким образом, можно говорить об установлении на Украине единоличной военной диктатуры в лице графа Келлера, что в целом соответствовало буквальному понимаю «Положения о полевом управлении». Теперь Келлер уже не испрашивал согласия у Деникина, а своей телеграммой от 18 ноября лишь «уведомлял» его о принятии «всей полноты военной и гражданской власти на Украине» «по настоянию общественных кругов, Гетмана Украины и его Правительства». За неповиновение своим распоряжениям генерал угрожал преданием уклоняющихся военно-полевому суду (приказ от 20 ноября 1918 г.). В беседе с донским послом генерал-майором А. В. Черячукиным Келлер заявлял: «Они (Гетман и Совет министров. – В.Ц.) думают, что я буду слушать все их глупости… Раз я назначен, я сам буду распоряжаться, а не ожидать, что они мне позволят и с чем согласятся». Ориентируясь на право создания Главнокомандующим высших структур гражданского управления, Келлер создал Совет Государственной («Державной») обороны, основой которого стало монархическое бюро Безака, при участии союза «Наша Родина» во главе с Акацатовым. Среди киевского офицерства стали раздаваться голоса о совершении переворота и замене Скоропадского Келлером (68).

Однако указание на «гражданские власти Украины» не означало подчинения Келлеру правительства и высших структур власти, а касалось лишь местных («гу-берниальных» и «побитовых») властей, что уточнял министр юстиции Рейнбот. Граф, однако, не смог принять подобных ограничений. Будучи убежденным сторонником единоличной власти и четкой субординации, 25 ноября 1918 г. Келлер заявил о своей отставке: «Могу приложить свои силы и положить свою голову только для создания великой, нераздельной, единой России, а не за отделение от России федеративного государства (в данном случае очевидно противоречивое понимание Келлером тезиса о «федерации». – В.Ц.)», «считаю, что без единой власти в настоящее время, когда восстание разгорается во всех губерниях, установить спокойствие в стране невозможно». Преемником Келлера стал генерал-лейтенант князь А. Н. Долгоруков, сразу же арестовавший генерала Ломновского под предлогом «антигетманской пропаганды». Данные действия только расстроили единство белого фронта, но и ему остановить разгоравшееся повстанческое движение не удалось (69).

20 ноября глава МИД Украины разослал телеграмму, в которой от имени правительства предлагалось созвать в Киеве 18 декабря конференцию «государств, образовавшихся на территории бывшей Российской Империи». На конференцию приглашались представители «правительств Дона, Кубани, Терека, Добровольческой Армии и Грузии… для обсуждения вопросов, связанных с восстановлением единства России и будущего существования ее». На обсуждение выносились два вопроса: «установление общего единообразного плана борьбы с большевизмом как на внешних границах, так и внутри государств и областей, участвующих в конференции», «установление общего основания для разрешения вопросов, касающихся отношения государственных единиц, участвующих в конференции: а) к нейтральным странам, б) к Державам Согласия, в) к Германии и к бывшим ее союзникам и г) ко всем вопросам, касающимся водворения порядка в остальных частях России и установления в ней прочной государственной власти». На предложение Афанасьева генерал Драгомиров ответил телеграммой от 16 ноября 1918 г. Генерал писал: «Разделяя необходимость совместного обсуждения вопросов, связанных с восстановлением единства России», командование Добрармии в то же время считает предпочтительным местом проведения конференции не Киев, а Екатеринодар или Симферополь, категорически отрицает возможность переговоров с делегацией Грузии (из-за ее «политики, крайне враждебной Единой России» – «Сочинский конфликт») и полагает недопустимым обсуждение каких-либо вопросов с другими державами, кроме стран Антанты (70).

В случае успешной реализации плана Гетмана можно было говорить о создании «антисоветского блока», имевшего определенные перспективы в условиях развития гражданской войны в России и очевидности намерений большевистского руководства осуществить идеи «мировой революции» сперва на пространстве бывшей Российской Империи, а затем и в сопредельных государствах (установление советской власти на Украине в начале 1919 г. рассматривалось Лениным и Троцким как необходимое условие для революций в Венгрии, Польше и Чехословакии). Конечно, для создания такого «блока» требовалось преодолеть существенные политические разногласия. Так, например, киевский отдел ВНЦ выдвигал более жесткие условия поддержки Гетмана со стороны Добрармии, считая необходимым полностью ликвидировать признаки суверенитета. «Если бы представилось необходимым и возможным занимать Малороссию (термин «Украина» ВНЦ не признавал. – В.Ц.) вооруженной силой (то есть войсками Добровольческой армии или Антанты. – В.Ц.), то этому должна предшествовать декларация, содержащая в себе указания, что край вновь присоединяется к России, что восстанавливается русская власть, русский государственный язык, трехцветный национальный флаг, а гражданское управление происходит через генерал-губернаторов впредь до окончания гражданской войны в России, установления порядка и Общероссийской Власти, которая передаст на рассмотрение Всероссийских Законодательных Учреждений вопрос о том или ином устройстве южнорусских областей».

План создания «антисоветского блока» на конфедеративных началах обсуждался Скоропадским с атаманом Красновым во время встречи 2 ноября, причем помимо Добрармии, Дона, Кубани, Терека, Украины и Грузии к сотрудничеству предполагалось привлечь также Польшу, Белоруссию, Финляндию и Сибирь (71).

Но все эти политические планы остались «на бумаге». Предлагавшаяся Гетманом конференция антибольшевистских «государственных единиц» Юга России не состоялась. Немногочисленные офицерские добровольческие дружины под командованием генерал-майора Л. Н. Кирпичева и Святополк-Мирского не смогли сдержать наступления войск Директории, и 14 декабря 1918 г. Киев вновь стал столицей Украинской Народной Республики. Генерал Келлер, надеявшийся вывести остатки боевых подразделений из окруженного Киева на соединение с Добровольческой армией, был убит петлюровцами. История Украинской Державы закончилась.

Одно из последних киевских донесений «Азбуки» отмечало: «Гетман совершенно бессилен, бросается от самостийности к федерации и обратно». Не исключалось и возобновление контактов с Национальным Союзом, и отказ от провозглашенного «нового курса». Последним, во многом решающим фактором, определившим судьбу «гетманщины», стал подписанный 13 декабря договор между германским командованием и Директорией о «нейтралитете». Более того, солдатские комитеты и советы, создаваемые в немецких воинских частях под влиянием начавшейся в Германии революции, явочным порядком заключали «перемирия» с петлюровскими и советскими войсками.

14 декабря 1918 г., всего лишь месяц спустя после формально провозглашенного объединения с Белым движением, Скоропадский отказался от власти, подписав Грамоту об отречении. Сугубо эмоциональный акт не содержал указаний на правопреемственность власти: «Я, Гетман всея Украины, в течение семи с половиной месяцев все силы свои клал на то, чтобы вывести страну из того тяжелого положения, в котором она находится. Бог не дал мне сил справиться с этой задачей. Ныне, ввиду создавшихся условий, руководствуясь исключительно благами Украины, я от власти отрекаюсь».

Решать вопросы преемственности пришлось Совету министров. Последним своим постановлением, «обсудив требование Директории, Совет министров постановил сложить полномочия и передать власть Директории».

Специфическая роль Украинской Державы в истории антибольшевистского сопротивления заключалась главным образом в создании условий для формирования общественно-политических и военных структур, связанных с южнорусским Белым движением. Могла ли стать гетманская Украина центром «борьбы с большевизмом», подобным Добровольческой армии или казачьим областям? Однозначно ответить на данный вопрос трудно. Можно лишь отметить, что до середины ноября 1918 г. никакого формального взаимодействия между Алексеевым, Деникиным и Скоропадским не было. Единственным фактом стало обращение Деникина по поводу ареста немецкими властями полковника Ряснянского, объезжавшего с нелегальной инспекционной поездкой добровольческие Центры на Украине. Одной из главных причин отсутствия сотрудничества Добрармии с Гетманом было, помимо «самостийности» и «германофильства», наличие договорных отношений Украины не только с Германией, но и с Советской Россией. Получалось, что Гетман де-юре, на уровне послов, признал советскую власть, с которой велась непримиримая вооруженная борьба, и сотрудничал с государствами Четверного Союза, против которых с 1914 г. шла «Вторая Отечественная война» и любое соглашение с которыми считалось «страшным предательством» интересов России и воли отрекшегося Императора. Украина признавала РСФСР субъектом международного права в условиях изоляции «большевистского режима» и, одновременно, в ожидании международного признания Белого движения. Все это, с точки зрения командования Добрармии, свидетельствовало о политической «беспринципности» «гетманщины». Даже возврат к дореволюционному законодательству и лозунги восстановления монархии не меняли сути отношения к Скоропадскому. Лишь после 15 ноября открывались перспективы сотрудничества. Но для этого, очевидно, нужна была не только «смена курса», но и «смена лидера». Вполне возможно, что в случае признания графа Келлера «военным диктатором» сотрудничество с Добровольческой армией стало бы прочнее. Но этого не произошло. Задержки в политической «эволюции» оказались для режима Скоропадского роковыми.

* * *

1. Врангель П.Н. Записки, ч. 1. // В кн.: Белое дело. Летопись белой борьбы, т. V. Берлин, 1926, с. 62; Царинный А. Украинское движение. Берлин, 1925, с. 129–130.

2. Андриевский В. 3 мынулого. Берлин, 1921, часть 2, с. 114–115; Царинный А. Указ, соч., с. 109–110; Безместъев Ю.В. Россия в XX веке. Нью-Йорк, 1990, с. 164–165.

3. ГА РФ. Ф. 446. Оп. 1. Д. 14. Лл. 60–60 об.; Ф. 6396. Оп. 1. Д. 41. Лл. 1–2; Из истории национальной политики Временного правительства // Красный архив, 1928, т. 5, с. 49–55.

4. Дорошенко Д. И. Война и революция на Украине // Историк и современник, кн. IV. Берлин, 1923, с. 193–195; кн. V. Берлин, 1924, с. 77–78.

5. Якушев И. А. Очерки областного движения в Сибири // Вольная Сибирь. Прага, т. 3, 1928, с. 16.

6. Киевская мысль. Киев, № 20, 8 марта (23 февраля) 1918 г.; № 24, 13 марта (28 февраля) 1918 г.; Правда. Москва, № 84, 30 апреля 1918 г.; Красная Армия. Москва, № 6, 17 мая 1918 г.

7. Годы смут и надежд. 1917–1919. Монреаль, 1981, с. 75.

8. Освободительная война украинского народа против немецких оккупантов. Документы и материалы, 1937, с. 28–35.

9. Э.Г. фон Валь. Значение и роль Украины в вопросе освобождения России от большевиков на основании опыта 1918–1920 гг. Таллин, 1937, с. 17–18.

10. Крестьянское движение в 1917 г. Центрархив, 1927, с. 234.

11. Царинный А. Указ, соч., с. 125–126.

12. Там же, с. 127–128; Дикий А. Неизвращенная история Украины-Руси. Нью-Йорк, 1961, т. 2, с. 145–146.

13. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 146. Лл. 1—33; Словцов Р. Гетман Скоропадский и немцы // Последние новости. Париж, № 5786, 26 января 1937 г.; Дикий А. Указ, соч., с. 154–157.

14. ГА РФ. Ф. Varia. Оп. 1. Д. 127. Лл. 8-10.

15. Гольденвейзер А. А. Из киевских воспоминаний // Архив русской революции,

т. VI. Берлин, 1922; Блакитный Ж. Роковые ошибки гетманского правительства на Украине (1918 г.). Константинополь, 1921, с. 8–9, 11–13; Могилянский Н.М. Трагедия Украины (Из пережитого в Киеве в 1918 г.) // Архив русской революции, т. XI. Берлин, 1923, с. 95–97.

16. Чубинский М.П. На Дону (Из воспоминаний обер-прокурора) // Донская летопись, № 1, 1923, с. 137–138; Державный Вестник, № 24, 19 июля 1918 г.

17. Черячукин А. В. Донские делегации на Украину и в Берлин в 1918–1919 гг. // Донская летопись, № 3. Белград, 1924, с. 165–166, 173, 191–193; ГА РФ. Ф. 446. Оп. 1. Д. 14. Лл. 13–14.

18. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 14. Лл. 11–12.

19. Дикий А. Указ, соч., с. 159–161; ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 470. Лл. 15–20; Ф. 446. Оп. 1. Д. 14. Лл. 12–13.

20. Б. Аграрный вопрос на юге России в 1918—20-е гг. // Крестьянская Россия. Прага, 1922. Вып. 1. С. 87–88, 95–97; Киевская мысль. Киев, № 174, 21 октября 1918 г.; Державный Вестник. Киев, № 8, 31 мая 1918 г.; № 17, 19 июня 1918 г.; № 52, 18 октября 1918 г.

21. Дневник П. Н. Милюкова. 1918 год // БФРЗ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 30. Лл. 28, 30–31, 54.

22. БФРЗ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 9. Лл. 5–5 об.; Гетман Скоропадский и немцы // Последние новости. Париж, № 5786, 26 января 1937 г.

23. ГА РФ. Ф. 6611. Оп. 1. Д. 1. Лл. 385–390; Дневник П.Н. Милюкова. 1918 год // БФРЗ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 30. Л. 191.

24. Мякотин В. А. Из недалекого прошлого // На чужой стороне, кн. V. Прага, 1924; ГА РФ. Ф. 6396. Оп. 1. Д. 93. Лл. 12 об. – 13.

25. ГА РФ. Ф. 446. Оп. 1. Д. 14. Лл. 55–55 об.

26. Бортневский В. Г. К истории осведомительной организации «Азбука» // Русское прошлое, № 4, 1993, с. 162–165.

27. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 606. Лл. 5, 33; Шульгин В. В. «Азбука» // Последний очевидец: Мемуары. Очерки. Сны. М., с. 501–507; Бортневский В. Г. К истории осведомительной организации «Азбука» // Русское Прошлое, № 4, 1993, с. 163.

28. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 607. Лл. 44–44 об.

29. РГВА. Ф. 40238. Оп. 2. Д. 34. Лл. 7–7 об.

30. Последние новости. Киев, № 5215, 30 (7) сентября 1918 г.; ГА РФ. Ф. 5881. Оп.

2. Д. 789. Л. 3. Следует отметить, что если о царских министрах были отслужены панихиды, то в отношении Государя и Царской Семьи киевское духовенство служило молебны, не считая возможным служить панихиды (сведения об их судьбе в советской прессе не представлялись достоверными).

31. Безак Ф.Н. Воспоминания о Киеве и о гетманском перевороте // Верная Гвардия. М., 2008, с. 418–419; Мосолов А. А. При дворе последнего Императора. СПб., 1992, с. 245–246; ГА РФ. Ф. 446. Оп. 1. Д. 14. Лл. 36–36 об.

32. Гурко А. И. Из Петрограда через Москву, Париж и Лондон в Одессу // Архив русской революции, т. XV. Берлин, 1924, с. 31–32.

33. ГА РФ. Ф. 5913. Оп. 1. Д. 144. Л. 1–1 об.; Ф. 5881. Оп. 2. Д. 789. Л. 4.

34. Гурко А. И. Указ, соч., с. 32.

35. Э.Г. фон Валь. Значение и роль Украины в вопросе освобождения России от большевиков на основании опыта 1918–1920 гг. Таллин, 1937, с. 35–36, 55–56.

36. ГА РФ. Ф. 446. Оп. 1. Лл. 10–11; Каклюгин К.П. Донской атаман Краснов и его время // Донская летопись. № 3. Белград, 1924, с. 92–93.

37. Мельгунов С.П. Судьба Императора Николая II после отречения. Париж, 1951. С. 303; РГВА. Ф. 40238. Оп. 2. Д. 34. Лл. 20–20 об.

38. ГА РФ. Ф. 446. Оп. 1. Д. 14. Л. 3; Ф. 5881. Оп. 2. Д. 606. Лл. 10–12.

39. Гетман Скоропадский и немцы // Последние новости. Париж, № 5786, 26 января 1937 г.

40. Документы германского посла в Москве Мирбаха // Вопросы истории, № 9, 1971, с. 124–129; Мельгунов С.П. Немцы в Москве. 1918 г. // Голос минувшего на чужой стороне, № 1. Париж, 1926, с. 166–168; Дневник П.Н. Милюкова. 1918 год //

БФРЗ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 30. Лл. 56–57; Милюков 77. Н. Мои сношения с генералом Алексеевым // Последние новости (Париж), 3 апреля 1924 г., 6 апреля 1924 г.; Красная книга ВЧК. М., 1920, т. 1, с. 187–189.

41. ГА РФ. Ф. 5881. Он. 2. Д. 245. Лл. 7–8; Д. 255. Лл. 229–230.

42. Деятельность Таганрогского Центра // Белый Архив. Т. 2–3. Париж, 1928, с. 135; РГВА. Ф. 40238. Оп. 1. Д. 1. Лл. 12–14.

43. РГВА. Ф. 40238. Оп. 1. Д. 5. Лл. 6, 15 об.; ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 754. Лл. 58–73; 134–135.

44. РГВА. Ф. 40238. Оп. 1. Д. 5. Лл. 16 об. – 17, 40–42; Д. 15. Лл. 1–3; Гурко В. Указ, соч., с. 46–47.

45. РГВА. Ф. 40238. Оп. 1. Д. 1. Л. 15 об.; ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 535. Лл. 13–14, 29–30, 33–36, 39, 67.

46. Залесский 77. Южная армия (Краткий исторический очерк) // Донская летопись. Белград, № 3, 1924, С. 235; ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Лл. 10–11.

47. Шинкаренко Н.В. Вечер в Оргееве // Донская волна. Ростов-на-Дону, 1919, № 2 (30), с. 6–7.

48. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 754. Лл. 89–90; Э.Г. фон Валь. Значение и роль Украины в вопросе освобождения России от большевиков на основании опыта 1918–1920 гг. Таллин, 1937, с. 40; Казанович Б. Поездка из Добровольческой Армии в «Красную Москву» // Архив русской революции. Т. VII. Берлин, 1922, С. 201–202.

49. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 754. Лл. 93–95.

50. Деникин А. И. Очерки русской смуты, т. 3, с. 255–256.

51. Деникин А. И. Очерки русской смуты, т. 3, с. 124–125; ГА РФ. Ф. 7030. Оп. 2. Д. 172. Лл. 14–16.

52. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 789. Лл. 8–9. Д. 790. Л. 43; Гершельман А. С. В рядах Добровольческой Северо-Западной армии. Вооруженная борьба с III Интернационалом. 1919 год (Военно-историческая библиотека «Военной Были», № 3 (20), I ч.). М., 1997, с. 4.

53. Деникин А. И. Очерки русской смуты, т. 3, с. 125.

54. ГА РФ. Ф. 7030. Оп. 2. Д. 172. Л. 38.

55. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 607. Лл. 45–47; Д. 245. Лл. 5, 7–8; Д. 606. Лл. 10–11; Деникин А. И. Очерки русской смуты, т. 3, с. 119–121.

56. Залесский 77. Указ, соч., с. 232, 257, 259; Г. Лейхтенбергский. Как начиналась «Южная армия». // Архив русской революции. Берлин, 1923, с. 180–181; Алексеев В. Гражданская война в ЦЧО. Воронеж, 1930, с. 34, 38.

57. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 789. Лл. 9, 12; Д. 790. Лл. 43, 162.

58. Деникин А. И. Указ, соч., т. 3, с. 121, 256.

59. РГВА. Ф. 40238. Оп. 1. Д. 15. Л. 41 об.; БФРЗ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 9. Л. 17.

60. ГА РФ. Ф. 446. Оп. 1. Д. 16. Лл. 2–3.

61. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 754. Лл. 95, 156–157; Ф. 5936. Оп. 1. Д. 257. Лл. 4–4 об.; БФРЗ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 9. Лл. 1–2 об.; Нова Рада. Киев, № 5, 28 декабря 1918 г.; Кислицын В. А. В огне гражданской войны. Харбин, 1936, с. 9—12.

62. Гетман Скоропадский и немцы // Последние новости. Париж, № 5786, 26 января 1937 г.

63. Дикий А. Указ, соч., с. 166–169; ГА РФ. Ф. 446. Оп. 1. Д. 14. Лл. 18–19; 51–52.

64. БФРЗ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 9. Лл. 9-11; ГА РФ. Ф. 446. Оп. 1. Д. 14. Л. 55.

65. ГА РФ. Ф. 446. Оп. 1. Д. 14. Лл. 25–26; Д. 16. Лл. 3 об. – 4; Голос Киева. Киев, № 157, 17 ноября 1918 г.

66. На Украине. Повстанчество и анархическое движение. Буэнос-Айрес, 1922, с. 10–12.

67. ГА РФ. Ф. 446. Оп. 1. Д. 16. Лл. 1 об. – 2.

68. ГА РФ. Ф. 446. Оп. 1. Д. 16. Лл. 3 об. – 4; Трубецкой Е.Н. Из путевых заметок беженца // Архив русской революции. Берлин, 1926, т. XVIII, с. 146–147.

69. Наш путь. Киев, № 1, 19 ноября 1918 г.; № 3, 21 ноября 1918 г.; Последние новости. Киев, № 5317, 20 ноября 1918 г.; Черячукин А. В. Донские делегации на Украину и в Берлин в 1918–1919 гг. // Донская летопись, № 3. Белград, 1924, с. 214.

70. ГА РФ. Ф. 446. Оп. 1. Д. 14. Лл. 12–12 об.; Д. 16. Лл. 4–4 об.; Переписка белых вождей и пр. документы // Белый архив, т. 2–3. Париж, 1928, с. 191.

71. БФРЗ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 9. Л. 12; Черячукин А. В. Донские делегации на Украину и в Берлин в 1918–1919 гг. // Донская летопись, № 3. Белград, 1924, с. 209–210.

Раздел 4