Белое дело и государства на территории бывшей Империи. 1917–1919 гг
Глава 1
Особенности политического курса Белого движения в отношении государств Закавказья в 1917–1919 гг.
Политика Белого движения по отношению к Закавказью, охваченному сепаратизмом, исходила из допустимости исключения его территорий из состава Российского государства без соответствующих на то санкций Всероссийского Учредительного (или Национального) Собрания. По словам Деникина, «главной целью моей было удержание в государственной связи с Россией закавказской окраины или, по крайней мере, территориальное ограничение распада» (1). Возникшие здесь «государственные образования» (по тогдашней терминологии) считались «временными». Но если, например, Всевеликое Войско Донское, Кубанский Край, сибирские областники никогда не заявляли о своем «отделении» от России, то этого нельзя было сказать по отношению к Финляндии, Украине и Закавказью. С 8 марта 1917 г. Закавказье, как единый регион под «верховенством России», управлялось специально созданным Особым Закавказским комитетом (Озаком) во главе с социал-федералистом К. Абашидзе, а после его кончины – депутатом IV Государственной Думы, будущим председателем Донского Войскового Круга В. А. Харламовым. Но основные вопросы управления – от автокефалии грузинской церкви до введения земского самоуправления – продолжали обсуждаться в Петрограде. Проектируемая должность Верховного комиссара Кавказа (на нее предполагалось назначить бывшего председателя II Государственной Думы Ф. А. Головина) не была создана (2). Партийно-политическая картина Закавказья характеризовалась преобладанием здесь социалистических организаций, пользовавшихся авторитетом противников «русского самодержавия, враждебного народам Кавказа». По довольно точному определению Деникина, «история Закавказья в годы смуты есть история его интеллигенции, преимущественно социалистической. Только она являлась вершительницей внутренних событий, и только на ней лежит поэтому историческая ответственность за судьбы закавказских народов». И если Киев в 1918 г. называли «монархической Меккой», то Тифлис именовали не иначе как «цитадель меньшевизма» (3).
Закавказские социалисты не признавали советскую власть, считая ее полностью зависящей от интересов одной партии – большевиков. Отчасти этому способствовало противостояние между Петроградским Советом рабочих и солдатских депутатов и первым составом ВЦИК во главе с известным грузинским социал-демократом, депутатом IV Государственной Думы и участником «февральского переворота» Н. С. Чхеидзе. Но еще летом 1917 г. помимо Советов рабочих и солдатских депутатов в крае стали создаваться многочисленные т. н. «Национальные Советы», возникшие в условиях типичного для 1917 г. увлечения «партийно-общественным строительством». В основу их формирования был положен принцип представительства от многочисленных национальностей, населявших Закавказье. Были созданы грузинский, армянский и татарский (азербайджанский) Советы. В целом деятельность Советов не способствовала централизации управления: «губернские комиссары и исполкомы только номинально сохраняли свою власть, фактически же она принадлежала Национальным Советам». К ноябрю 1917 г. в Тифлисе официально работали грузинский, армянский, мусульманский Советы, располагавшие даже собственными вооруженными формированиями. На их основе весной 1918 г. были созданы правительства независимых Грузии, Армении и Азербайджана. Были образованы также осетинский Совет, отделения Украинской и Белорусской Рады, латышский союз и ассирийская группа. Советы получали право формирования собственных вооруженных сил по национально-территориальному признаку, в частности, предполагалось создание четырех корпусов (грузинского, армянского, азербайджанского и русского) (4).
Эти национальные корпуса нужно было вооружить. Запасы оружия Кавказского фронта, имевшиеся в тыловых складах, перешли к национальным Советам на основе «пулеметного права». Но этого оказалось мало, и в январе 1918 г. под станцией Шамхор несколько эшелонов уходивших с фронта русских солдат было расстреляно, а их оружие отобрано («Шамхорская бойня»).
В таких условиях становилось очевидным, что русское население Закавказья действительно нуждается в защите и самоорганизации. Общество русской культуры в Тифлисе, Русские культурно-просветительные общества в Баку и Батуме инициировали формирование Русского Национального Совета. В конце 1917 г. была создана «Соединенная Комиссия по образованию межпартийного и внепартийного Русского Национального Совета», в работе которой, забыв на время разногласия, работали представители местных Советов рабочих и солдатских депутатов и члены кадетской партии, группы кооператоров и представителей торгово-промышленного союза, правые из организации «Закавказская Русь» и эсеры. Накануне праздника Рождества Христова, 22 декабря 1917 г., Русский Совет официально приступил к работе. При Совете действовали «военная секция», «секция по защите русского населения, пострадавшего от разбойных нападений», юридическая комиссия и даже комиссия по организации собраний и митингов русского населения. Финансирование Совета проводилось за счет добровольных взносов, и первоначальные поступления были невелики (касса началась с 10 рублей).
11—16 марта 1918 г. в Тифлисе прошли заседания «учредительного» 1-го Русского Национального Съезда. Русский Совет был окончательно оформлен. Его председателем стал полковник Ф.Н. Лебедев, а секретарем юридического отдела – опытный юрист Н. Г. Шубинский. В итоговой резолюции съезда отмечалось: «Признавая, что русское национальное меньшинство на Кавказе имеет неоспоримые права на национальное самоопределение и на защиту своих национальных нужд и интересов, первый Съезд русского населения Закавказья считает, что защита принадлежит Закавказскому Русскому Совету, избранному по пятичленной формуле (всеобщее, прямое, равное, тайное голосование по пропорциональной системе. – В.Ц.) всеми признающими себя русскими гражданами Закавказья». «Принадлежность к русской национальности» устанавливалась «местными национальными советами», учреждаемыми в отдельных городах, уездах и округах. Совет полностью брал на себя защиту и представительство «русского населения» в крае «перед Закавказской краевой властью и другими органами управления». Съезд предполагал учреждение Закавказской Русской Краевой Думы, которая из своего состава (сроком на два года) избирала Совет (из 45 членов), возглавляемый пятичленной управой (директорией). И хотя по партийному составу Совет отражал характерное для Закавказья преобладание социалистов (против 10 кадетов в Совете состояло 35 представителей социалистических партий), в отличие от аналогичных межпартийных структур периода гражданской войны Совет продемонстрировал убедительное единство в защите российских интересов. За довольно короткий период работы Совет, не считаясь с финансовыми трудностями, поддерживал русских рабочих и служащих, отстаивал преподавание русского языка в средних школах, защищал русских беженцев, поддерживал организацию Русского корпуса во главе с полковником Д.П. Драценко (7 полков, формировавшихся в разных районах Закавказья), финансировал расходы Учительского института в Тифлисе. Национальный Совет обладал неоспоримой легальностью и легитимностью, имея официальный статус и выражая интересы практически всех общественно-политических структур русского населения (5).
Таким образом, в период 1917–1918 гг. согласование всероссийских и региональных интересов строилось на фундаменте равноправных, договорных отношений, при формальном признании верховенства существующих коалиционных структур власти. Позднее, в 1919 г., подобная «низовая» инициатива рассматривалась не только с точки зрения самозащиты интересов русского населения. В случае восстановления всероссийской государственной юрисдикции русские национальные Советы могли стать основой формирования будущей администрации.
Осенью 1917 г., в условиях резкого ослабления центральной власти и начавшегося «парада суверенитетов», партийные и общественные организации Закавказья на съезде в Тифлисе 15 ноября 1917 г. образовали Закавказский Комиссариат под руководством меньшевика Е.П. Гегечкори. Своей задачей Комиссариат считал создание государства, основанного на общности политического курса. Отношения с соседями (Кубанью, Доном, Союзом горцев) должны были строиться как с «равными государствами». После разгона Всероссийского Учредительного Собрания его депутаты, избранные от Закавказья, создали Закавказский сейм во главе с Чхеидзе. Сейм не признал советской власти, Брестского мира и 9 апреля 1918 г. заявил о создании Закавказской демократической федеративной республики (ЗДФР) и о полной независимости. Три главные политические партии Кавказа – социал-демократическая рабочая партия Грузии, армянский Дашнакцутюн (Союз) и азербайджанский Мусават (Равенство) – провозгласили создание государства с общим сеймом и правительством. Ведущее положение в нем занимали грузинские политики. Однако история ЗДФР оказалась недолгой.
В апреле 1918 г. на территорию Армении (Эриванская губерния) и Азербайджана (Елизаветпольская и Шемахинская губернии) вступили турецкие войска. Англия смогла выделить лишь небольшой отряд для защиты Баку, а из всех российских войск Кавказского фронта боеспособность сохранил только отряд Л. Г. Бичерахова, пытавшийся совместно с англичанами и местным ополчением защитить город (6). В августе 1918 г. здесь была ликвидирована Бакинская коммуна, ориентировавшаяся на Советскую Россию (26 бакинских комиссаров были отправлены англичанами в Закаспий и казнены). Героически сражались отряды армянской национальной армии и народного ополчения. Но все же противостоять многочисленным турецким войскам Закавказская республика не смогла. Мусаватисты отказывались вести борьбу с «единоверцами» и обеспечили продвижение турецкой дивизии в Дагестан. Турецкие дивизии вторглись в Армению, начав здесь кровавую политику геноцида, в котором погибли также сотни русских. В Елисаветполе, переименованном в Гянджу, была уничтожена семья председателя уездного Русского Национального Совета, директора гимназии Боголепова.
В течение нескольких месяцев турецкие части полностью заняли территорию Азербайджана (в сентябре 1918 г. пал Баку) и вошли в Дагестан, а также в Батумский округ и планировали наступать на Тифлис. Официально турецкое командование заявило о намерении восстановить границы, существовавшие до Русско-турецкой войны 1877–1878 гг., а секретные планы турецкого Генштаба снова, как ив 1914 г., нацеливались на создание Оттоманской Империи от Дагестана до Казани и от Туркестана до Индии. Закавказская федерация распалась. 26 мая 1918 г. грузинская делегация сейма заявила о своем выходе из состава федерации и о намерении вступить в переговоры с Германией. Не отрицал такой необходимости даже «патриарх грузинской социал-демократии» глава правительства Н. Жордания. Вслед за этим были провозглашены суверенные Грузинская (26 мая), Азербайджанская (27 мая) и Армянская (28 мая) республики (Армения предполагала последующее возвращение в состав Российского государства).
Наиболее сложные, противоречивые отношения у южнорусского Белого движения были с Грузией. 28 мая 1918 г. Грузия заключила с Германией 6 договоров, соглашаясь на размещение немецких гарнизонов на своей территории и предоставляя значительные экономические льготы немецким промышленникам и банкам. Порт Поти и Закавказская железная дорога переходили под контроль немецкой администрации на правах 60-летней аренды. Предполагалось, что территория новообразованной республики будет включать в себя не только Тифлисскую и Кутаисскую губернии, но также Сухумский (Абхазия) и Батумский (Аджария) округа, Сочинский и Гагринский округа Черноморской губернии, Ахалкалакский округ Эриванской губернии. Последние притязания делали неизбежными столкновения с Арменией и теми «государственными образованиями», которые станут выражать российские интересы.
Весной 1918 г. весьма условную границу с Грузией имели Кубано-Черноморская, а позднее и Северо-Кавказская советские республики. Отвлеченные на борьбу с «деникинскими бандами», красногвардейские отряды оказались не готовы к отражению наступления грузинской регулярной дивизии, усиленной отрядами народной гвардии. Быстро и почти не встречая сопротивления, грузинские части под командованием генерала Мазниева 24 июля 1918 г. вошли в Сочи, а 6 августа 1918 г. заняли Туапсе. К сентябрю авангарды грузинских войск были уже вблизи Геленджика.
Формальным обоснованием этих действий грузинских войск было обращение Абхазского Национального Совета в Тифлис. 11 июля 1918 г. Абхазский Национальный Совет и правительство Грузии заключили «временный» договор, в соответствии с которым Абхазия включалась в состав Грузии (в начале 1918 г. она считалась в составе Горской республики). Грузинские войска должны были обезопасить Абхазию от возможного наступления со стороны отрядов красной гвардии. Договор предусматривал, что окончательный порядок государственного устройства будет определен «Национальным Собранием Абхазии», а до его созыва верховной властью в регионе (как и в других областях Закавказья) признавался Абхазский Национальный Совет. Абхазия формально входила в Грузию на равноправных началах. На деле после двукратного разгона Абхазского Национального Совета и ареста его лидеров власть в Сухумском округе перешла к назначенному из Тифлиса комиссару, опиравшемуся на новоизбранный Совет, на ¾ состоявший из грузин. Наступление на Туапсе было согласовано и с немецкой военной миссией, уверенной, что грузинские войска создадут хороший «барьер» перед белыми войсками, намеревавшимися восстановить Восточный фронт против Германии на Кавказе (7).
Показательно, что в эти же дни (16 июля 1918 г.) парламент Грузии утвердил закон «О подданстве», согласно которому все грузины, независимо от места жительства, равно как и представители других национальностей на территории Грузии и даже «приписанные до начала войны (август 1914 г.) к какой-либо административной единице республики», признавались грузинскими подданными. «Двоеподданство» («двойное гражданство», выражаясь современным языком) было объявлено недопустимым, наказывалось лишением гражданских прав и высылкой. Таким образом, у русского населения, как и у других национальностей на территории Грузии, практически не оставалось выбора, иначе как признание над собой новой власти (8).
Делались попытки обосновать «исторически» расширение границ Грузии. Ссылаясь на северные границы Абхазского царства, грузинское правительство заявляло о необходимости исключения Гагринского округа из Черноморской губернии, в состав которой он был включен в 1905 г., после постройки здесь курорта. Что касается Туапсе, то тут говорить об «исторических основаниях» не приходилось вовсе. Еще менее доказательной была попытка оправдать включение в Грузию Сочинского округа на основании «заявления общественности», представленной местным крестьянским съездом. Сочинские социалисты искали «защиты» в Тифлисе от «реакции», олицетворением которой становилась успешно действовавшая на Кубани Добровольческая армия. О том, что притязания на Сочинский округ носили сугубо политический, а не национальный характер, свидетельствовал тот факт, что из его 50 «селений» 36 было русских, 13 «со смешанным пришлым населением» и «только одно грузинское» (9).
Нельзя сказать, что в грузинском руководстве все разделяли идеи «Великой Грузии». Если военное министерство с энтузиазмом воспринимало перспективы расширения территории, то Министерство иностранных дел придерживалось позиции нецелесообразности включения в состав республики территорий весьма спорных и с национальной, и с административной точки зрения: «не только в Туапсе, но и в Сочи грузинам нечего было делать», «присоединение Сочинского округа к Грузии создавало новую плоскость трения, а их и без того было достаточно», «в положении Грузии следовало избегать осложнений, не вызываемых необходимостью» (10).
Осенью 1918 г. о защите суверенных российских интересов в крае заявило командование Добрармии.
Первоначально действия грузинской армии расценивались как «дружественные» по отношению к белым. В июле 1918 г. восставшие кубанские казаки Майкопского отдела взаимодействовали с грузинскими частями, занявшими Туапсе. Следует отметить, что Кубанская Краевая Рада еще в начале 1918 г. направила приветствие Закавказскому сейму, заявив о готовности к самому тесному сотрудничеству на основе признания суверенитета Закавказья. Консул из Тифлиса прибыл и в Новочеркасск. Предполагалось, что контакты с Доном и Кубанью обеспечат Грузию необходимым для республики продовольствием.
После неудачных боев в Черноморье на соединение с частями 11-й советской армии вдоль побережья шла с боями Таманская армия красных («Железный поток»). Ее головная колонна под командой бывшего штабс-капитана Е. И. Ковтюха столкнулась с грузинскими и кубанскими войсками под Туапсе, вошла в город, но задерживаться там не стала, на Сочи не пошла, а повернула к Армавиру.
В августе 1918 г. генерал Алексеев в письме к генералу Мазниеву отмечал: «Судьба поставила нас не только в близкое боевое соприкосновение, но сделала нас союзниками, борющимися пока (многозначительное слово. – В.Ц.) за одно и то же дело и действующими в одном и том же направлении… убежден, что этот союз примет длительный и более широкий характер» (11). Позицию Верховного Руководителя Добровольческой армии вообще отличала подчеркнутая лояльность к Грузии, хотя новая республика и не собиралась уступать занятых земель.
После того как преследовавшие красногвардейцев части Добармии вступили в Туапсе, они встретили противодействие со стороны грузинских народогвардейцев. Возник т. н. «грузинский фронт». В Екатеринодар выехали Мазниев и заместитель председателя правительства Грузии Гегечкори. 12 сентября состоялись переговоры, начавшиеся с предельно корректной фразы генерала Алексеева: «Разрешите от имени Добровольческой Армии и Кубанского правительства (его представлял глава кабинета Л. Л. Быч) приветствовать представителей дружественной самостоятельной Грузии. Предстоящие переговоры, я надеюсь, приведут к удовлетворительным результатам. С нашей стороны никаких стремлений ограничить самостоятельность Грузии нет; я должен ожидать равноценного отношения Грузии к нам» (12).
В «союзническом» духе начал доклад и Гегечкори, заявивший, что «борьба с большевиками – это вопрос нашей жизни и смерти». Но как только речь зашла о территориальных вопросах, грузинская делегация, ссылаясь на резолюцию сочинских социалистов, заявила о своем долге перед местным населением, «добровольно» пожелавшим войти в состав «демократической Грузии». Протесты руководства Добрармии в отношении Абхазии игнорировались, поскольку сама эта армия, с точки зрения Гегечкори, была не выразительницей «всероссийской власти», а лишь «частной организацией», имеющей не больше прав, чем суверенная Грузия, в решении судьбы «спорных» территорий бывшей Империи.
14 сентября переговоры были прерваны, «общего языка» найти не удалось, хотя Гегечкори и Мазниев добились подтверждения суверенитета Грузии со стороны представителей Кубани. При Кубанском правительстве были аккредитованы представители закавказских правительств.
Заняв Туапсе, части Добровольческой армии остановились, что не означало тем не менее отказа от намерения добиваться в будущем восстановления российских прав в Черноморье. «Добровольческая армия не допускает никакого посягательства на территорию Русского государства (13). 13 августа 1918 г. черноморским генерал-губернатором был назначен полковник А. П. Кутепов, и на территории губернии началось размещение частей 2-й пехотной дивизии. Ее полки отличались высокой боеспособностью, многие офицеры и солдаты участвовали еще в «Ледяном походе». Начальник дивизии генерал-майор А. Н. Черепов был кадровым военным Императорской армии, георгиевским кавалером. За короткое время в зоне соприкосновения с грузинскими войсками была создана надежная система обороны и армейской разведки.
Русское командование регулярно получало информацию из Сочи, Сухуми и Тифлиса, где с октября 1918 г. работал Центр Добровольческой армии во главе с генерал-лейтенантом В.П. Шатиловым. Сведения были неутешительны. Если еще летом 1918 г., после ввода немецких войск на территорию республики, здесь начались, как отмечалось в секретных сводках, «национальные преследования» (из учреждений увольнялись русские чиновники, обязательное изучение русского языка в школах отменялось), то с начала 1919 г. «преследования» усилились. Из Сочи все чаще поступали призывы к командованию Добрармии об освобождении от «меньшевистской диктатуры». Наконец, в январе 1919 г. в округе началось восстание, перекинувшееся затем на территорию Абхазии. Грузинским комиссаром Хочолавой и генералом Кониевым (сменил генерала Мазниева) было дано указание срочно «ликвидировать бунт». В ходе карательных экспедиций в селах округа начались массовые убийства мирных жителей. В Туапсе оказались тысячи беженцев. По словам Деникина, «дабы положить конец этому кровопролитию, я приказал войскам Приморского отряда занять Сочинский округ».
Наступление белых было стремительным. 24 января 1919 г. полки под командованием генерала Черепова заняли Сочи, приветствуемые местным населением. В течение пяти дней был освобожден весь Сочинский округ, заняты Адлер и Гагры, полностью восстановлены границы Черноморской губернии Российской Империи. Теперь, по заявлению Деникина, до соответствующего решения Всероссийского Учредительного Собрания граница с Грузией должна проходить по реке Бзыбь у Пицунды.
Военный министр Грузии Георгадзе считал причиной успеха белых отвлечение почти всех грузинских войск в Ахалкалакский район, где начался конфликт с Арменией, а также «исполнение» Грузией требований Антанты о «нейтрализации Сочинского округа». Но факт поражения был налицо: 2-я дивизия генерала Черепова захватила в плен весь штаб Приморского фронта во главе с генералом Кониевым, сотни солдат и офицеров и все вооружение.
«Сочинский конфликт», казалось, был исчерпан. 1 февраля Деникин предложил «три пункта» первоначального разрешения «проблемы Абхазии»: «1) объявить Сухумский округ нейтральным, 2) немедленно вывести оттуда грузинские войска и администрацию, 3) возложить поддержание порядка на абхазские власти, свободно ими самими выбранные, и на военные отряды, сформированные из абхазцев» (14).
Но успокаиваться не пришлось: 7 февраля 1919 г. на собрании Всероссийского Национального Центра в Екатеринодаре с докладом «Закавказье в наши дни» выступил член Русского Национального Совета инженер П. В. Арцимович, отметивший, что в ответ на «российскую агрессию» в Абхазии грузинские политики потребовали тотального выселения русских, конфискации имущества российских промышленных предприятий и банков, закрытия русских школ. В Страстной четверг 1919 г. грузинская милиция опечатала Тифлисский кафедральный собор Св. Александра Невского и объявила о ликвидации русского прихода. Было национализировано все имущество Российского общества Красного Креста. Согласно распоряжению от 24 февраля 1919 г. все русские частновладельческие земли в Грузии были национализированы без компенсации. Русских офицеров заподозрили в убийстве генерала Натиева, командовавшего отрядом грузинских войск в районе Сочи (якобы по личному указанию генерала Романовского). При поддержке активистов Комитета Освобождения Грузии были разгромлены Закавказский Русский Национальный Совет и Центр Добровольческой армии, все руководство было выслано из республики.
В то же время Русский Национальный Совет г. Тифлиса на 2-м закавказском съезде русских граждан 7 июня 1919 г. утвердил резолюцию, в которой говорилось «о лояльном отношении ко всем Закавказским республикам» и об объединении на основе федерации «с революционно-демократической Россией». От Добрармии, «исполняющей волю реакционных черносотенных сил», ожидали только «завоевания Закавказья», в чем усматривалась «смертельная опасность для всех закавказских народов и российской трудовой революционной демократии». Представители русских национальных организаций Армении и Азербайджана не были приглашены на этот съезд, что означало фактический раскол единого российского представительства в регионе. Часть прежнего состава Закавказского Русского Национального Совета заявила о готовности продолжать свою деятельность и поддерживать Добрармию, несмотря на запрет официальной регистрации и ликвидацию прежней управы. Руководствуясь «интересами реальной политики», заявило о поддержке закавказских республик и о готовности к «самому тесному сотрудничеству» Славянорусское Общество, претендовавшее на роль единственного выразителя русских интересов в Азербайджане. В бакинское правительство на должность министра продовольствия был введен председатель Общества, местный предприниматель А. Лизгарь. Много русских офицеров, служивших в азербайджанской армии, и чиновников (особенно судебных служащих, ведомства юстиции) продолжали сохранять свои прежние должности, несмотря на провозглашенную «независимость» Азербайджана. Но официальная позиция ВСЮР в отношении республики оставалась принципиальной: «Азербайджан нужно считать частью России. До восстановления в России Верховной власти допускается самостоятельное существование Азербайджана». В свою очередь, представитель республики при кубанском правительстве заявил «о русской ориентации среди большей части населения республики. Законы остаются русские, государственный язык – русский. Однако свою связь с Россией Азербайджан мыслит в рамках федерации и с автономией не помирится. С этой точки зрения республика боится Добрармии» (15).
Об экономической стороне взаимоотношений России и республик Закавказья говорилось в докладе председателя Бакинского Русского Национального Комитета, члена бакинской группы кадетской партии, присяжного поверенного М. Ф. Подшибякина на совещании 8 июня 1919 г. Докладчик с сожалением констатировал, что в результате «Сочинского конфликта» Тифлис перестал быть центром русского влияния в крае и таковым следует сделать Баку. «В Закавказье должен быть создан центр русского влияния, – отмечалось в выступлении, – в качестве проводника русской идеи». «В этом центре необходима организация пропаганды русской национальной идеи, необходимо разрешить вопрос о помощи русским беженцам, возвращающимся на Кавказ, необходима организация русского населения для содействия Добровольческой армии» (16).
Говоря об экономике края, Подшибякин отмечал, что «Россия длительное время относилась к Закавказью как к колонии (в позитивном смысле этого слова. – В.Ц.), то есть как к региону, требующему значительной бюджетной поддержки. Сосредоточение добычи и переработки нефти в Баку привело к тому, что, потеряв над ним контроль, Юг России фактически лишился поставщика доступных и качественных нефтепродуктов». Бакинский Русский Совет требовал от правительства Азербайджана не принимать проект закона о продаже России нефти, облагаемой акцизом. Следовало также добиваться непосредственных контактов южнорусского бизнеса со странами Ближнего Востока и Индией с одновременным «устранением посредничества закавказских туземных фирм». Для этого следовало создать в Закавказье особое Общество содействия русской промышленности и торговли, опирающееся на «поддержку со стороны российской государственной власти», а также поддержать издание бакинской газеты «Единая Россия» (17).
Русский Национальный Комитет в Баку начал работу осенью 1918 г. и одним из первых обратил внимание на возможность использования «русского влияния» в Азербайджане как на основу будущей «здоровой русской государственности», в частности в отношении к т. н. Муганской республике, созданной местным русским населением. Комитету приходилось даже брать на себя посредничество в начавшихся столкновениях между армянским и азербайджанским населением Баку (18).
16 июня 1919 г. Грузия заключила военный союз с Азербайджаном для «сдерживания» внешних «агрессивных действий». Из Грузии в Азербайджан было отправлено оружия и боеприпасов на сумму около 1,5 млн рублей. На тот момент только две стороны считались «агрессорами». Это – Армения, с которой Грузия и Азербайджан вели военные действия в Ахалкалаках и Нагорном Карабахе, и Добровольческая армия. Армения тесно сотрудничала со ВСЮР и категорически отказалась присоединиться к грузинско-азербайджанскому союзу. В составе войск Приморского отряда воевал Армянский добровольческий батальон под командованием капитана Чемишняна, а в составе армянских вооруженных сил сражался против турок Русский добровольческий отряд, сформированный генерал-майором Н. М. Ефремовым. В свою очередь, с июля 1919 г. Азербайджан и Грузия поддерживали «Шариатскую монархию» Узун-Хаджи, начавшего войну против Добрармии в Чечне и Дагестане. По данным деникинской контрразведки, через Грузию и Азербайджан отправлялись турецкие офицеры-инструкторы, оружие и деньги. Грузия активно помогала и отрядам т. н. «зеленых», действовавших в тылу Войск Черноморского побережья. В условиях отсутствия торговых контактов ввоз зерна в Грузию осуществлялся контрабандным путем, причем в качестве контрабандистов предполагалось участие советских разведчиков (19).
Не были забыты и внешнеполитические «рычаги давления». На Парижской конференции «держав-победительниц» уже с конца 1918 г. находились делегации республик Закавказья, Прибалтики, Украины, Белоруссии, Дона и Кубани, стремившиеся к признанию статуса представителей суверенных государств. 12 марта 1919 г. в Тифлисе начало работу Учредительное Собрание Грузии, председателем которого был избран Н. С. Чхеидзе, ставший затем представителем Грузии в Париже. Грузинская Конституанта единогласно подтвердила решение акта о независимости Грузии и в особой ноте по поводу первой годовщины акта о независимости, 26 мая 1919 г., сообщала, что «в случае разрешения русского вопроса правомерное существование грузинской республики должно быть принято во внимание» и «если за каким-либо правительством державами будет признано право представлять Россию (явное указание на намерение официального признания Антантой власти Верховного Правителя России адмирала А. В. Колчака. – В.Ц.), Грузия должна быть формально и определенным образом исключена из территории этого будущего русского государства…».
С точки зрения актуализации суверенных прав перед Антантой показательна также нота от 17 июня 1919 г., подписанная представителями государственных «новообразований» (Азербайджана, Грузии, Эстонии, Латвии, Горской республики, Украины и Белоруссии). В ней «полностью отвергался авторитет общерусского правительства» и говорилось о незамедлительном признании конференцией их независимости. Действия Добровольческой армии в Черноморье выгодно было представить актом «агрессии». Об этом недвусмысленно говорилось в совместном обращении Грузии, Азербайджана и Горской республики (20 июня 1919 г.) в Верховный Совет Антанты: «… просим предписать армии добровольцев, которая содержится и поощряется Союзниками вовсе не для борьбы с кавказскими народами, очистить захваченные территории и уважать права кавказских республик» (20).
И хотя Верховный Совет Антанты не принял заявлений, осуждающих «армию добровольцев», ограничившись «сочувствием», очевидно, что подобные обвинения в «реакционности» сыграли определенную роль при отказе официального признания Антантой власти Верховного Правителя России адмирала А. В. Колчака.
Новым участником геополитических событий в Закавказье стала Великобритания. В ноябре 1918 г., после окончания военных действий в Европе, в Закавказье вошли английские войска (около 20 тысяч солдат и офицеров). Предполагалось, что районы их расположения не должны выходить за границы прежней дислокации турецких войск. Таковыми являлись вся территория Азербайджана и Аджария в Грузии, а также линия Закавказской железной дороги (от Баку до Поти), Карская область в Армении. Система британской администрации строилась по тому же принципу, что и французская в это же время в Одессе. Областями управляли английские генерал-губернаторы «при помощи советов, составленных из представителей всех местных народностей (тем самым идея управления через национальные Советы сохранялась. – В.Ц.)».
Представитель британского командования генерал Томсон после вступления в Баку 17 ноября 1918 г. заявил, что «союзники» признают местные правительства временными и «судьба России в границах 1914 г. должна быть решена самой Россией». Но спустя месяц (26 декабря 1918 г.) тот же Томсон обещал «всемерную поддержку азербайджанскому правительству», говорил о фактической независимости Азербайджана и о необходимости сепаратного представительства России и Закавказских республик на Парижской конференции.
15 февраля 1919 г. начались переговоры председателя правительства Грузии Н. Жордания с представителями английской и французской миссий. Вопреки ожиданиям грузинской стороны, англичане отнюдь не заявили о своей безусловной поддержке Грузии. По оценке командующего английскими войсками в Закавказье генерала Уокера, британские военные контингенты могли только «служить местным барьером» в Батуме и Гаграх, сохраняя status quo в отношении спорных территорий Абхазии до соответствующего решения Версальской конференции. Грузинская сторона доказывала, что ввод войск в Абхазию и Сочинский округ продиктован не только запросами местного населения, но и «реакционной» сущностью Добровольческой армии, необходимостью «подавить анархию» в крае. Англичан упрекали в крайне ограниченных поставках оружия и продовольствия в Грузию. Еще одни переговоры состоялись 19 августа 1919 г. Присутствовавший на них представитель Великобритании при ВСЮР генерал Бриггс заверил грузинских делегатов, что в недалеком будущем соединение войск Деникина и Колчака неизбежно, «Россия скоро сформируется, и не надо было спешить с объявлением независимости».
В отношении будущего административно-территориального устройства Закавказья предлагались три совершенно различных между собой варианта: «присоединение Закавказья к России в границах 1914 г., с автономным управлением в различных областях», «признание самостоятельности образовавшихся республик, с полным отделением их от России» и, наконец, «образование соединенных штатов на Кавказе – в отделении от России или в конфедерации с ней». После завершения военного противостояния в «Сочинском конфликте» Верховный Совет Антанты поручил англичанам выполнить роль «миротворцев». Около мостов через р. Бзыбь, в Пицунде и Гаграх появились небольшие отряды британских «томми», «разделявших» части 2-й пехотной дивизии и грузинской армии, была установлена демаркационная линия (21).
Отстаивать интересы России приходилось не только военным, но и дипломатическим путем. В Париже активно работало Русское Политическое Совещание, руководимое бывшим главой Императорского МИДа С.Д. Сазоновым. 14 мая 1919 г. на заседании конференции был представлен развернутый доклад, подготовленный при содействии Национального Центра и обосновывающий права России в Закавказье. Приводились статистические данные, показывающие значительный размер государственных вложений в развитие экономики Грузии и Азербайджана. Отмечалось, что развитие местной промышленности всегда было и будет связано с экспортом российского сырья, прежде всего зерна и муки. Не отрицая перспектив признания независимости Грузии, в докладе указывалось на необходимость предварительного решения вопросов о судьбе русского имущества в Закавказье, о компенсации затраченных на развитие края капиталов, а также «о расходах, вызванных предыдущими и последней войнами с Турцией». Следовало восстановить права Русской православной церкви, российских землевладельцев и крестьян, вернуть земли беженцам – христианам из Муганской долины Елизаветпольской губернии.
Представителям Великобритании было заявлено о необходимости введения в составе местных национальных Советов, организованных англичанами в Карской и Батумской областях, а также в Ардаганском округе, официальных представителей Добрармии или Колчака (22).
Резюме говорило само за себя: «Всероссийский Национальный Центр считает долгом совести возвысить голос в защиту достоинства Родины и прав ее граждан и высказать ту уверенность, что близко то время, когда возрожденная Россия воздаст по заслугам всем тем, кто, пользуясь ее временной слабостью, пренебрежительно и оскорбительно относился к правам и верованиям русского народа».
В середине 1919 г. обострилось положение и в Батумской области. «Комитет Освобождения Грузии» выступил против мусульман Аджарии. В телеграммах Сазонову отмечалось, что занятие Батума позволит Грузии полностью контролировать вывоз нефти из Туркестана и Баку. В докладе отмечалось, что, несмотря на наличие английского гарнизона под командованием генерал-губернатора Кук-Коллиса, Аджария является частью России, поскольку на ее территории действует российское законодательство в форме «Свода законов», работает российская таможня, органы государственного контроля и казначейства. Пограничная стража укомплектована русскими офицерами. Сазонову предлагалось обратить внимание Антанты на рост турецкого и грузинского влияния в крае. Правда, несмотря на формальное сохранение норм российского законодательства, судебная практика в области осуществлялась через английский военный суд (проступки против англичан) и через восстановленный британским командованием Батумский окружной суд, деятельность которого соответствовала утвержденным нормам международного права (23).
Актом, способным существенно осложнить отношения с Грузией, стало покушение в Тифлисе на «Главного представителя Главнокомандующего ВСЮР в Закавказье», бывшего командира Особого Экспедиционного корпуса в Персии генерала от кавалерии Н.Н. Баратова. 13 сентября 1919 г. он был тяжело ранен (в Екатеринодар даже пришла телеграмма о его убийстве). Покушавшихся не смутило, что во время теракта рядом с ним находился и также был ранен генерал Одешелидзе, руководивший обороной Батума от турецких войск в 1918 г. и назначенный командующим объединенными Вооруженными силами Грузии и Азербайджана. Теракт помешал завершению дипломатической миссии Баратова, хотя, по оценке самого генерала, ему удалось «уладить все дела, устранить все трения, существовавшие между обеими сторонами». Он даже «получил предложение грузинского правительства предоставить в распоряжение генерала Деникина 35-тысячный корпус, подготовленный вполне и всем необходимым снабженный для борьбы с большевиками в составе ВСЮР… Но… генерал Деникин от грузинской помощи отказался». Покушение лишний раз подтверждало, что далеко не всех на Кавказе устраивала перспектива примирения и сотрудничества с Белым движением.
Примечательно содержание официальной «инструкции», полученной Баратовым от Деникина накануне отправки в Тифлис (2 июля 1919 г.), в которой указывался основополагающий принцип национальной политики Белого движения в тот период: «Не предрешая частностей государственного устройства до волеизъявления всего населения Российского государства, необходимо иметь в виду, что в решении этих вопросов примут участие представители всех областей и народов России и что широкая внутренняя автономия в делах местной, краевой и народной жизни составляет одно из оснований будущей государственной жизни России». «Инструкция» не исключала возможности «самостоятельного управления этих областей», но при этом указывала, что отношение к ним со стороны Добрармии должно быть различным. По отношению к Грузии в зависимости от исхода «Сочинского конфликта» возможно или «установление вполне дружественных отношений», или «обоюдное обязательство на прекращение военных действий». Азербайджан Главком ВСЮР считал «неотделимой частью России» и допускал лишь «временное самостоятельное управление, впредь до установления общероссийской государственной власти». В отношении лояльно настроенной Армении предполагалось «ее объединение в этнографических границах» и тесная связь ее «исторических и экономических интересов с Единой, Неделимой Россией». Хотя Армения, не имея непосредственной связи с территорией, контролируемой ВСЮР, с лета 1919 г. все более ориентировалась на сотрудничество с США. В парламенте республики было выдвинуто постановление «о невмешательстве армян в борьбу Добровольческой армии с большевиками», а армянские воинские подразделения в составе Войск Черноморского побережья должны были действовать самостоятельно, а не как части армянской армии. Армянские национальные советы Гагринского, Пиленского и Адлерского районов Абхазии тем не менее продолжали заявлять о своей безусловной поддержке «идей Добровольческой армии», «восстановления Единой, Великой России» (24).
Вообще, после разгрома Русских Национальных Советов в Грузии наиболее активно действующими оставались Батумский Русский Национальный Совет (он располагался на территории, занятой англичанами) и Бакинский Русский Национальный Комитет. Батумский Совет, возглавляемый присяжным поверенным, лидером местной кадетской группы П.М. Масловым, 18 апреля 1919 г. единогласно утвердил особое Обращение к Деникину, в котором отмечалось, что «Батумская Область, как и все Закавказье, должна стать неотъемлемой частью Российского государства».
Весьма интересный проект предлагался в докладе Р. Терлина, направленный представителю ВСЮР в Батуме генерал-майору Д. П. Драценко уже в июне 1920 г. Подробно описав судьбу Аджарии в составе Российской Империи, противодействие в 1918 г. турецкой агрессии и в 1919 г. попыткам Грузии занять область, автор отмечал важность защиты российских интересов в регионе («Батум – ключ всего Закавказья», «он должен быть русским, для чего необходимо сохранить в нем русскую государственность и русское население», «отнюдь нельзя допустить его переход к Грузии»). По его оценке, в Батумской области удалось «создать в миниатюре русское государство с русскими законами». Дальнейшая перспектива развития представлялась Терлину в создании государства Аджаристан (по аналогии с Туркестаном, Дагестаном), состоящего из признанной де-факто независимой Батумской области. Высшим законодательным органом должен был стать «меджлис из восьми аджарцев, четырех русских и по одному грузину, греку и армянину, а высшая исполнительная власть принадлежала бы правительству из русских, что гарантировало бы представительство «национальных интересов России». Предполагалось также создание вооруженных сил Аджаристана, помощь в обеспечении которых должны были гарантировать ВСЮР. Доклад предусматривал варианты: «немедленного присоединения к России», «английскую оккупацию с охраной русской государственности», «самостоятельности с сохранением русского государственного (влияния)», «протектората Турции с сохранением русского населения и отчасти государственности». Из них третий вариант считался наиболее перспективным. Но в любом случае «передача Аджарии Грузии» признавалась недопустимой.
Характерна резолюция на докладе Терлина, сделанная Драценко, выступавшим в 1919–1920 гг. за сотрудничество с Грузией: «Денег дать не можем. Очень малую помощь можем оказать боевыми запасами. На создание Аджаристана препятствий нет, но не в ущерб нашим сношениям с Грузией. Налаживание с ней хороших отношений, а еще лучше, военного союза – это основная наша ближайшая задача в Закавказье».
В состав Совета входили представители различных национальностей, населявших Аджарию (двое русских, двое грузин, трое аджарцев, армянин, грек, еврей, поляк), но все они, за исключением грузинских представителей, были «русофилами». Помимо Совета, в области продолжали функционировать городское самоуправление, таможня, пограничная стража, милиция, почтово-телеграфный, учебный округа. Для усиления русского влияния предлагалось подчинить все учреждения, функционирующие еще с «дореволюционного времени», в ведение Вооруженных Сил Юга России, передать под их командование пограничный отряд и начать создание какой-либо воинской части в Батуме (в городе уже начало работу вербовочное бюро Добрармии). Используя мощности местного казначейства, предлагалось полностью заменить грузинские боны российскими рублями (это же указание содержалось в «инструкции» генералу Баратову) и составить независимый от Грузии «областной бюджет». Доходы обеспечивались поставками нефти по т. н. «керосинопроводу» от Баку через Кавказ до Батума.
Английское «присутствие» в области, помимо областной милиции и гарнизона, нельзя было назвать значительным. Наличие английских войск в регионе не оправдало надежд населения Аджарии, поскольку «они явились сюда не для выполнения союзнических обязательств и помощи исстрадавшейся России, а для преследования своекорыстных – не только экономических, но и политических интересов… англичане могут воспользоваться грузинами для ослабления русских». «Передача дела управления в руки малоопытных английских офицеров (имелись в виду военнослужащие Батумского гарнизона. – В.Ц.)» признавалась вредной. Батумский Совет заявлял о «защите русских интересов в крае», о «признании власти Колчака как власти Всероссийского правительства» и ожидал прибытия в регион «особого делегата от Добровольческой армии». Не менее насущной необходимостью признавалось финансирование деятельности Совета для «популяризации и сохранения русского влияния в крае».
Еще в ноябре 1918 г. «Единая Россия» опубликовала программу работы Русского Национального Совета. Основные ее положения сводились к следующему: «Единая, неделимая и Великая Россия в территориальных пределах до войны 1914 года, исключая Польшу», «созыв Всероссийского Учредительного Собрания», «широкая автономия (национально-культурная) окраин и тех отдельных частей России, где подобная автономия вызывается действительными потребностями народных масс, их населяющих», и, наконец, «борьба с узурпаторами власти – большевиками» и «сотрудничество в этой борьбе со всеми теми силами, которые определенно стремятся к достижению указанных выше задач» (25).
Командование ВСЮР, равно как и Особое Совещание при Главнокомандующем ВСЮР, удовлетворило просьбы Батумского и Бакинского Советов. На заседаниях 9 июля и 15 ноября 1919 г. было принято решение о выделении средств на финансирование «русских национальных организаций в Закавказье». Первичный взнос составлял 25 тыс. рублей, перечисленных Батумскому русскому национальному совету, а затем дополнительно советам в Батуме и Баку – по 1 млн рублей каждому, Шемахинскому землячеству армян – 1 млн рублей и «на поддержание русского населения в Армении и на Мугани – 2 млн рублей. Отделом пропаганды были выпущены две брошюры с характерными названиями: «Закавказье и Единая Россия» и «О неосновательности притязаний грузин на Сухумский округ (Абхазию)». В них довольно подробно, со ссылками на исторические, этнографические, экономические факторы, обосновывалась невозможность с точки зрения международного права присоединения к Грузии новых территорий, а также недопустимость и неправомерность сепаратного провозглашения государственной независимости. Выводы, сделанные авторами, были весьма красноречивы: «В течение нескольких месяцев мы должны выполнить ту титаническую работу собирания русской земли, которая некогда выполнялась веками. В твердом сознании своего исторического права, оплаченного русской кровью и бесценными жертвами, мы пойдем по этому пути и не забудем включить в Российскую державу самый ценный бриллиант ее – Закавказье». «Пора грузинскому народу вспомнить, что он, добровольно присоединившись к России, сто лет пользовался защитою ея, свободно развивался под ея могучим крылом. Пора сбросить тяжелый кошмар и честно загладить свои ошибки. Чем скорее грузинский народ поймет, куда завели его честолюбцы, тем меньше со временем будет нести ответственности» (26).
Существенные перемены в отношениях южнорусского Белого движения с Грузией принес 1920 год. Если в 1919 г. большинство русских структур в Закавказье безусловно поддерживали Добрармию, то в начале 1920 г. на смену ожиданиям скорой победы Белого дела и возвращения края в состав России пришло понимание необходимости исходить из сложившейся обстановки и фактического признания независимых государств. Неудача «похода на Москву» способствовала этим переменам. В это время с территории Закавказья (как и из других регионов России) выводились все британские контингенты, и республика предоставлялась собственным силам (попытка заменить британские войска итальянскими посредством передачи Италии «мандата» на управление Закавказьем от имени Верховного Совета Антанты не удалась). Однако настойчивые требования признания независимости Закавказских республик в этих условиях привели к тому, что в январе 1920 г. де-факто были признаны правительства Грузии (во главе с Н.Н. Жордания), Армении (председатель бывший городской глава Тифлиса и председатель Кавказского отдела Всероссийского Союза городов А. И. Хатисов (Хатисян)) и Азербайджана (председатель М.Г. Гаджинский).
1. Деникин А. И. Очерки русской смуты, т. 4. Берлин, 1924, с. 136.
2. Авалов 3. Независимость Грузии в международной политике. Париж, 1924, с. 6–8.
3. Деникин А. И. Указ, соч., т. 3. Берлин, 1924, с. 47.
4. Эльде. Закавказье и Единая Россия. Ростов-на-Дону, 1919, с. 5–6.
5. Отчет о деятельности Закавказского Русского Национального Совета за 1918 г. Тифлис, 1919, с. 3–4; 44–47, 53–54.
6. Денстервиль. Британский империализм в Баку и Персии. 1917–1918 гг. Тифлис, 1925, с. 151–152.
7. ГА РФ. Ф. 5913. Оп. 1. Д. 262. Л. 44; БФРЗ. Ф. 7. Оп. 2. Д. 2. Лл. 3–5.
8. БФРЗ. Ф. 7. Оп. 2. Д. 4. Лл. 3–5.
9. Деникин А. И. Указ, соч., с. 48–49; Зайцов А. 1918 год. Париж, 1934, с. 227–228, 242.
10. Авалов 3. Указ, соч., с. 197.
11. Там же, с. 240.
12. Дневники, записи, письма генерала Алексеева и воспоминания об отце В.М. Алексеевой-Борель // Грани, № 125, 1982, с. 301.
13. Деникин А. И. Указ, соч., т. 3, с. 241–243; Переписка белых вождей и пр. документы // Белый архив, т. 2–3. Париж, 1928, с. 192–196.
14. Деникин А. И. Очерки русской смуты, т. IV. Берлин, 1925, с. 155–156.
15. ГА РФ. Ф. 6396. Оп. 1. Д. 1. Лл. 44, 46–46 об., 47 об.; Д. 2. Лл. 498–498 об.; Д. 23. Лл. 34–34 об.; БФРЗ. Ф. 7. Оп. 2. Д. 1. Лл. 4–6; Эльде. Указ, соч., с. 14–15, 19; Деникин А. И. Указ, соч., т. 4, с. 139, 165; Байков Б. Указ, соч., с. 152–153.
16. ГА РФ. Ф. 5913. Оп. 1. Д. 262. Лл. 122–124.
17. БФРЗ. Ф. 7. Оп. 2. Д. 3. Лл. 17–19.
18. Байков Б. Воспоминания о революции в Закавказье // Архив русской революции. Берлин, 1923, т. IX, с. 139–140.
19. ГА РФ. Ф. 6396. Оп. 1. Д. 2. Лл. 226–226 об.; Д. 27. Лл. 3–4 об.; Д. 21. Лл. 201–202; Д. 23. Лл. 44–44 об.; Ф. 440. Оп. 1. Д. 34а. Л. 68; Ф. 5956. Оп. 1. Д. 378. Лл. 1–3.
20. Авалов 3. Указ, соч., с. 195, 199.
21. Байков Б. Указ, соч., с. 146–147; БФРЗ. Ф. 7. Оп. 2. Д. 4. Лл. 3–7; Деникин А. И. Указ, соч., т. 4. с. 142; «Демократическое» правительство Грузии и английское командование // Красный архив, т. 2 (21), 1927, с. 125–173; т. 6 (25), 1927, с. 96—110.
22. БФРЗ. Ф. 7. Оп. 2. Д. 5. Лл. 1–3.
23. ГА РФ. Ф. 3435. Оп. 1. Д. 22. Лл. 1–4 об.; БФРЗ. Ф. 7. Оп. 2. Д. 7. Лл. 1–4.
24. Деникин А. И. Указ, соч., т. 4. с. 137–138; ГА РФ. Ф. 6396. Оп. 1. Д. 2. Лл. 499 об. – 500; Д. 23. Лл. 201–202.
25. Байков Б. Указ, соч., с. 161; БФРЗ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 9. Лл. 40–41; ГА РФ. Ф. 6396. Оп. 1. Д. 2. Лл. 500–500 об.; Ф. 5881. Оп. 1. Д. 502. Лл. 1-13.
26. ГА РФ. Ф. 439. Оп. 1. Д. 89. Л. 60; Д. 92. Лл. 12; Эльде. Закавказье и Единая Россия. Ростов-на-Дону, 1919, с. 23; Воробьев Н. О неосновательности притязаний грузин на Сухумский округ (Абхазию). Ростов-на-Дону, 1919, с. 8, 10, 12.
Глава 2
Средняя Азия в антибольшевистском движении: организация власти в Закаспийской и Ферганской областях в 1918–1920 гг.
Хивинское ханство и Бухарский эмират в политических планах Белого движения
Рассматривая перспективу военно-политического объединения белого Юга и белого Востока, следует отметить специфику формирования модели управления в Туркестане (или – в Закаспийской области, по административно-территориальному делению, принятому на белом Юге). Данный регион незаслуженно обходится вниманием исследователей и может с полным основанием носить название «забытого фронта». Между тем в системе управленческих моделей в Белом движении 1918–1919 гг. Закаспий отличало своеобразное сочетание военных и гражданских элементов, достаточно сильная степень иностранного влияния, а также привлечение к образованию властных структур местного самоуправления и национально-представительных (туркменских) племен. В отличие от государственных образований Хивинского ханства и Бухарского эмирата, с момента своего возникновения заявивших о своем суверенитете и как минимум федеративном статусе, Туркестан не стремился к изоляции от «Единой России». Напротив, местные политики и военные стремились к развитию самых тесных контактов с командованием ВСЮР и, позднее, с Российским правительством.
Но сам Главком ВСЮР считал проведение активных наступательных операций в этом крае малоперспективным: «С выходом на побережье Каспийского моря мы установили более тесные сношения с Закаспийским краем, вошедшим с ведома Верховного Правителя в орбиту влияния власти Юга. Большое государственное значение этого края в российском масштабе – для нас, в условиях междоусобной гражданской войны, не могло быть использовано… Развитие сколько-нибудь широких операций в Средней Азии было для нас непосильно, и поэтому закаспийским войскам приходилось выполнять более скромную задачу: сохранять занятую часть Закаспия и богатые еще запасы сырья, поддерживать противобольшевистское движение среди туземных народов и препятствовать наступлению большевиков к Красноводску…» (1).
Иного мнения о значении этого фронта были те, кто непосредственно участвовал в создании в данном регионе нового «антибольшевистского центра». Член городской думы г. Асхабада И. Севастьянов так оценивал экономическое и геополитическое значение Туркестана: «Фронт наш очень важен… Туркестан с его крайне смешанным населением все-таки представляется совершенно единой окраиной, ибо и сарты, и киргизы, и туркмены, и персы, и узбеки, и таджики, и дунгане – все связаны общей экономической жизнью… Туркестан является крайне важным районом по снабжению всей России хлопком, шерстью, взамен мы получали из России хлеб и ткани… Но этому фронту придается малое стратегическое значение… Если белые армии, борясь с бандитами, думают о будущем России, они могут выделить небольшую группу войск для немедленного очищения Туркестана от краснокожих (Красной армии. – В.Ц.)» (2).
Как и в других регионах бывшей Российской Империи, антибольшевистское движение в крае началось летом 1918 г. Его формирование происходило в ходе стихийно вспыхнувших в конце июня 1918 г. восстаний рабочих и туркмен в Асхабаде, Кизил-Арвате и Красноводске. Состоявшийся Всетуркменский съезд принял решение о создании конных частей под руководством полковника Ураз-Сердара, рабочие-добровольцы Асхабада сформировали несколько отрядов, а «Союз фронтовиков», объединявший в своих рядах участников Первой мировой войны (чинов Туркестанского военного округа), и «Туркестанский Союз борьбы с большевизмом» приступили к организации частей, опираясь на солдат и офицеров-добровольцев, а также юнкеров и кадетов Ташкентского военного училища и кадетского корпуса.
«Туркестанский Союз» объединял в начале 1918 г. представителей дореволюционной администрации и генералитета. Первыми руководителями в организации были генерал-лейтенант Л. Л. Кондратович, чиновник МВД, действительный статский советник Е. П. Джунковский, бывший директор канцелярии Туркестанского генерал-губернатора А. С. Цветков, а также младший брат генерала Корнилова, полковник П.Г. Корнилов. Идеология «Союза», по оценке Джунковского, отличалась консерватизмом: «… не было сомнения в том, что обеспечивающим существование Единой России образом Правления может быть только монархический». Монархический лозунг оправдывался также менталитетом «всех народов юго-восточных окраин». Вполне традиционными были и взгляды членов «Союза» на особенности управления: «Во главе Края должен стать русский генерал с правами генерал-губернатора… должна образоваться та власть, которая у туземцев пользовалась наибольшим авторитетом и уважением и о которой они в настоящее время только и мечтают». «Союз» располагал особой «террористической командой», предназначавшейся для целенаправленного уничтожения представителей большевистской партии в Ташкенте и Асхабаде (3).
Однако, несмотря на намерения «создать власть», представители «Союза» уступили в этом первенство социалистам. Первой антибольшевистской властью в крае, образовавшейся во время восстания в Асхабаде и Кизил-Арвате, стал Исполнительный Комитет во главе с правым эсером Ф. А. Фунтиковым, железнодорожным машинистом. По своему составу Комитет в большинстве своем состоял из эсеров. Товарищем председателя Исполкома стал счетовод отделения Среднеазиатской железной дороги эсер Курилев. В Комитет вошли также правый эсер Л. А. Зимин, бывший директор реального училища в г. Мерв, и инженер-путеец В. Дохов, ставший комиссаром по иностранным делам. «Туркестанский Союз» представляли бывший присяжный поверенный граф Доррер и бывший командир 2-го Туркестанского корпуса генерал-лейтенант И. В. Савицкий. Не были забыты и представители местной знати: «… от туркмен были генерал Ураз-Сердар, сын последнего туркменского хана Тыкма-Сердар, и офицеры русской службы – Хаджи-Мурат, хан Иомудский, Овозбаев». По своему статусу и структуре Закаспийский Комитет напоминал создававшийся в это же время Комитет Членов Учредительного Собрания на Волге. В нем также предусматривалось сочетание законодательных и исполнительных функций. Должностные лица именовались комиссарами, отвечавшими за какое-либо определенное направление внутренней или внешней политики. В программных заявлениях Комитет отмечал, что выступает за «восстановление чистых принципов советской власти и очищение ее от негодных элементов», под которыми подразумевались большевистские комиссары. Относительно «спокойная» работа Комитета объяснялась стремлением идти на обоюдные уступки ради совместной «борьбы с большевизмом» представителей левоцентристской и, отчасти, правой общественности (4).
Однако достаточно скоро потребовалось усиление власти исполкома, прежде всего в плане расширения его полномочий и изменения политической программы. В сентябре 1918 г. Комитет выдвинул лозунг созыва Учредительного Собрания, причем сделать это следовало первоначально на местном уровне (созыв областного Закаспийского, а затем и всеобщего Туркестанского Учредительных Собраний), и лишь после этого начать подготовку к созыву нового Всероссийского Собрания. Что касается структур советской власти, то они по-прежнему признавались «допустимыми, но безо всяких хозяйственных функций».
Наконец, в ноябре 1918 г. модель управления окончательно сформировалась. Комиссары были переименованы в управляющих соответствующими отделами. Отделы, объединенные в Совет управляющих, занимались как исполнительной, так и законотворческой работой, предлагая на утверждение Исполкома проекты нормативных актов. Исполком назначал и отрешал от должностей управляющих. Состав Совета утратил свой первоначальный партийно-политический облик, стал более деловым. Финансовым отделом стал руководить бывший управляющий асхабадским отделением Государственного банка Смирнов, отделом путей сообщения – инженер Степанов. Бывший директор реального училища Л. А. Зимин стал управляющим отдела внутренних дел, а разыскным бюро (своего рода контрразведкой) руководил помощник присяжного поверенного И. Дружкин. Отделом иностранных дел руководил 2-й секретарь российской дипломатической миссии в Тегеране Ю.П. Макаров, прибывший в Асхабад 24 сентября 1918 г. для налаживания взаимодействия между Закавказским комиссариатом, Закаспийским правительством и, в перспективе, с Временным Сибирским правительством (5).
Не рассчитывая собственными силами справиться с местными большевиками, опиравшимися на Ташкент, закаспийская власть обратилась за помощью к Великобритании. Помимо экономических интересов (стремление к монополизации вывоза туркестанского хлопка, установлению контроля над Среднеазиатской железной дорогой и каспийской флотилией), англичане не могли не учитывать своих военно-политических интересов (очевидные намерения большевиков поднять восстание в Иране и Афганистане, находившихся в зоне «британских интересов»). В соответствии с обширным договором, заключенным 19 августа 1918 г. между английским генералом У. Маллесоном (начальником британской военной миссии в Персии) и Закаспийским правительством в лице управляющего иностранными делами Доховым, в Туркестан спешно вводились подразделения английской армии. Эти подразделения нередко участвовали в боях, будучи рассредоточенными по линии Среднеазиатской железной дороги (от ст. Байрам-Али до Красноводска) (6).
Договор устанавливал общность целей членов закаспийского Исполкома и представителей Великобритании: «восстановление спокойствия и порядка в Закаспийском крае и русском Туркестане», а также «оказание сопротивления турко-немецким планам военных захватов и политического господства в Закаспии и Туркестане». Закаспийское Правительство обязывалось «предоставить великобританскому правительству возможность пользования пароходами и судами, находящимися в Каспийском море», «пользование портом Красноводск», провести дополнительную мобилизацию, разрушить «в случае надобности» весь подвижной состав и коммуникации Среднеазиатской железной дороги (воспрепятствовать ее захвату «большевиками и турко-немцами»), а также «совсем запретить вывоз хлопка из пределов Закаспия (его запасы определялись в 8 млн пудов. – В.Ц.) до того момента, когда власть Исполнительного Комитета распространится на весь Туркестан и вывоз хлопка будет тогда разрешен по системе пропусков», чтобы «воспрепятствовать переходу хлопка в руки неприятеля».
Со своей стороны «представители Великобритании» обещали «защищать Баку и Красноводск» своими силами и оказывать антибольшевистским силам «широкую военную и финансовую помощь». Договор предусматривал безусловное «соблюдение государственных границ России в Центральной Азии» и ограничивал предоставление помощи временем, «пока закаспийское правительство стоит у власти и ставит во главе своей политической программы возобновление порядка и подавление всех большевистских и турко-германских интриг и захватных намерений».
По мнению генерала Савицкого, этот договор представлял собой «блестящий акт, в котором простые русские люди, не уступив ни одной пяди русских интересов, защитили страну от красных при помощи исконного славянского врага». Однако Деникин считал этот договор «равносильным полному подчинению Закаспия англичанам, хотя и признавал положительное его влияние на ход обороны против красных» (7).
При поддержке англичан проходило формирование местных военных сил. Как и на белом Севере, англичане поддерживали местные финансы. По соглашению с Фунтиковым генералом Маллесоном было заявлено о готовности «взамен русских денежных знаков выдать тратты (обязательства) на английский банк, или в индийских рупиях на Бомбей, или в английских фунтах стерлингов на Лондон». В общей сложности субсидия закаспийскому правительству составляла 200 млн рублей. Позднее, в 1919 г., в Закаспии вышли в обращение рублевые купюры, выпущенные Асхабадским отделением Народного банка. Данные меры в определенной степени ослабили негативные последствия финансового кризиса (8).
Тем не менее «демократическое» Закаспийское правительство не отличалось стабильностью. Со стороны командования ВСЮР оно не встречало должной поддержки. Особенно сильные нарекания вызывал «социалистический характер» Исполкома. В результате в Закаспии произошел переворот: 15 января 1919 г. Закаспийское правительство Фунтикова было арестовано «на основании распоряжения английского командования». После этого гражданская власть перешла к «Комитету общественного спасения Закаспийской Области», или Директории, состоявшей из пяти «комиссаров», утвержденных Исполкомом. Возглавлял Комитет Дружкин. Всячески стала поощряться деятельность структур местного самоуправления (особенно городской думы и управы г. Асхабада). «Комитет» заявил претензию на статус исполнительной власти с полномочиями Совета министров. С целью создания «представительного фундамента» 20 марта 1919 г. в Асхабаде прошел «съезд представителей городов, крестьян и профсоюзов», на котором были избраны три «русских» члена Директории (А. Аксимов от профсоюзов, Зимин и генерал-майор Крутень). Двое членов-туркмен выдвигались местными национальными собраниями.
Директория обладала высшей исполнительной и распорядительной властью. В одном из своих обращений к командованию ВСЮР «Комитет» заявил, что «не мыслит Область и весь Туркестан иначе как автономной частью Единой и Свободной России». «Для успешного ведения борьбы с большевиками» Директория считала необходимым «становление военного объединения Области, а впоследствии – всего Туркестана, с командованием ВСЮР на началах единого оперативного командования». При этом особо отмечалось, что «туркмены готовы поддержать это военное объединение при условии, что они будут принимать одинаковое с другими народами и населениями Области Туркестана участие в устроении местной жизни» (9).
Что касается командования ВСЮР, то оно, наконец, решило покончить с местной политической активностью и ввести здесь, ставшее уже обыденным, областное устройство, а на период военных действий – сосредоточить высшую власть у Главноначальствующего Закаспийской областью. Выдвижению военных властей перед гражданскими способствовал также вывод английских войск из Туркестана в марте 1919 г. (за исключением гарнизона в Красноводске). После отступления от Асхабада, 8 августа 1919 г., «Комитет общественного спасения» был расформирован, и главой высшей военной и гражданской власти стал временно командующий войсками Закаспийской области генерал-майор С. Н. Лазарев. Он опирался уже на аппарат управления при Главноначальствующем области, сформированный по образцу административного устройства на белом Юге в 1919 г. После того как в марте 1919 г. английское командование фактически отказалось от оказания военной поддержки, командование ВСЮР стало принимать непосредственное участие в делах Закаспия. Это отразилось на решении вопросов формирования, пополнения воинских частей в Туркестане, а также назначений по линии военного ведомства. В Екатеринодар, для консультаций с Деникиным, еще в декабре 1918 г. выезжал генерал Савицкий. В апреле он вернулся в Закаспий, получив назначение от Главкома ВСЮР на должность Командующего фронтом. Его начальником штаба стал также «туркестанец» – бывший командир 15-го Туркестанского стрелкового полка генерал-майор В. Г. Ласточкин. Вместе с ними в Закаспий были направлены терские казаки из бывшего конвоя атамана Л. Г. Бичерахова (они стали первым «неместным» подразделением, вошедшим в состав Закаспийских войск) (10).
По прибытии в Туркестан генерал Савицкий реорганизовал армию. В крае постепенно вводился режим военного положения, первоначально введенный лишь для прифронтовых районов. В июне 1919 г. многочисленные полупартизанские формирования были сведены в рамки регулярной дивизии. Ураз-Сердар, сдав командование фронтом, был назначен «генерал-инспектором туркменских войск Закаспийской области» заниматься формированием туркменской конницы и пополнением «туземных» частей на фронте. Начальником отдельной Закаспийской дивизии стал генерал-майор С. Н. Лазарев, бывший военный министр Закаспийского правительства, а его начальником штаба – полковник Ю. В. Кушелев (в 1911–1913 гг. он выполнял служебную командировку от Российского Генштаба в Среднюю Азию). Назначения на командные должности офицеров, связанных со службой в Туркестанском военном округе, знакомых с условиями боевых действий в Средней Азии, явно свидетельствовали о намерениях командования ВСЮР опереться прежде всего на «местные силы» в процессе формирования противо-большевистских сил в крае (11).
Немаловажным представлялось сохранить в крае «русское влияние». В одной из сводок Отдела пропаганды ВСЮР (12 августа 1919 г.) отмечалось: «Закаспий в Средней Азии играет роль культурного центра панисламизма, и англичане опасаются его как очага серьезного панисламистского движения во всей Азии. Если русская государственность сейчас не потушит начинающегося в Азии пожара, то, естественно, это придется сделать для собственной безопасности англичанам, которые компенсируют себя достаточным количеством природных богатств Закаспия». О важности «установления государственной связи Закаспия с властью Юга» докладывал генералу Деникину в письме от 17 октября 1918 г. сопредседатель «Туркестанского Союза по борьбе с большевиками» Е.П. Джунковский. По его словам, часть туркменской знати во главе с туркофилом штабс-ротмистром Овесбаевым, воспользовавшись временным ослаблением русской администрации в крае, предприняла попытку провозгласить отделение от России. Однако их намерения встретили категорические возражения со стороны старейшины туркменских аристократических фамилий ханши Гюльджамах из Мерва, настоявшей на сохранении Закаспия в составе Российского государства. На одном из собраний знати сторонники Овесбаева намеревались добиться согласия на реализацию своих планов создания независимого Туркестана, однако сторонники ханши оказались в большинстве, и раскола не произошло (12).
Для укрепления власти в крае Джунковский настаивал на совмещении высших полномочий военной и гражданской власти в руках командующего войсками.
В этом случае ему передавались бы полномочия генерал-губернатора, и «тогда ни о каких местных автономных управлениях не могло бы быть и речи». Следовало учитывать и то, что в отличие от большинства других белых регионов «весь старый административный аппарат, отлично налаженный и вполне соответствующий своему назначению», остался нетронутым. В перспективе предполагалось создать «Союз народов русского Туркестана» (по аналогии с Юго-Восточным Союзом), руководство которым осуществлял бы русский генерал, сосредоточивший у себя исполнительную власть. Показательно, что при совпадении взглядов Джунковского и хана Иомудского на форму управления в Туркестане отношение к персональному составу будущего «губернаторства» было различным. В докладной записке Деникину, написанной ханом 17 августа 1919 г., утверждалось, что «для приведения в нормальный порядок административного аппарата необходимо, впредь до выработки системы управления Всероссийским Национальным Собранием, восстановить административные органы, действовавшие до февраля 1917 года, причем крайне желательно было бы, чтобы на административных должностях были преимущественно новые люди, так как многие люди, прежде занимавшие в Закаспии административные должности, оставили по себе дурную славу среди туркменских войск».
Предложения Джунковского получили поддержку со стороны Деникина. В ответном письме от 30 октября 1918 г. Деникин приветствовал стремление «Туркестанского Союза» получить признание от Добровольческой армии. По словам Деникина, «такое объединение вокруг Армии» важно и с точки зрения общности политического курса, и с точки зрения общего выражения интересов России на предстоящей мирной конференции. «Установление общности действий между Асхабадским Исполнительным Комитетом и Добровольческой армией вполне желательно и возможно… взаимная поддержка будет осуществляться при первой к тому возможности на началах укрепления русской государственности», – утверждал командующий Добрармией. Джунковский выступал на заседании Всероссийского Национального Центра 13 января 1919 г. и настаивал на поддержке антибольшевистского фронта в Закаспии, заявляя о готовности признать рекомендации из Екатеринодара (13).
Закаспийское правительство провозглашало «терпимость» в отношении коренных народностей Туркестана. С самого начала власть в крае создавалась на коалиционных, демократических началах. В системе самоуправления использовались исторически сложившиеся собрания местных племен – «муссахаты» («мусляхаты»). В состав «Комитета общественного спасения», сменившего комиссаров Фунтикова, входило двое туркмен – полковник Туркестанского стрелкового полка Хаджи-Мурат (он был назначен «комиссаром по административным делам») и бывший командир эскадрона Текинского конного полка полковник (с мая 1919 г. – генерал-майор) Ураз-Сердар. Согласно секретным сводкам деникинского Отдела пропаганды, мобилизация туркмен «проходила спокойно» (сводка от 16 июля 1919 г.). «Туркмены на своих совещаниях – муссахатах – определенно выявили свои симпатии к России, хотя со стороны Азербайджана не раз присылали эмиссаров, чтобы изменить их настроения и соединить с закавказскими сепаратистами. На одном из важных муссахатов, где решался вопрос о мобилизации туркмен, присутствовал д. с.с. Джунковский, подробно ознакомивший представителей народа с историей и задачами Добрармии, и мог лично убедиться в лояльности туркменского населения. Даже влиятельные представители туркмен, несколько месяцев тому назад державшиеся туркофильской ориентации, высказались за необходимость единения с Россией…» Даже после того, как осенью 1919 г. белые оставили большую часть Туркестана, старшины кочевых племен-иомудов (племена «Джафарбай» и «Ходжа») принимали решения о продолжении поддержки ВСЮР и формировании новых конных частей (14).
В целом каких-либо серьезных конфликтов в отношении к русскому населению и войскам Закаспийской области на протяжении 1919 г. не отмечалось, что дает основание считать данный регион достаточно стабильным в межнациональных отношениях в отличие, например, от Северного Кавказа, где в это же время развернулось широкое антиденикинское повстанческое движение. Показателем отношения к белой власти стала история туркменских конных частей, в формировании которых особую роль сыграл Текинский полк, часть которого вместе с бывшим адъютантом Корнилова, корнетом Резак-Беком ханом Хаджиевым, после гибели генерала вернулась в Туркестан. Кадры Текинского полка при активном содействии Ураз-Сердара стали основой для формирования Ахалтекинского, Мервского, Тедженского конных полков. Осенью 1919 г. были созданы также Иомудский и Киргизский конные отряды. Численность отрядов туркменской конницы колебалась от 20 до 500 сабель. Однако после отступления белых из Мервского оазиса, Асхабада и Теджена (основных регионов проживания туркмен) большая часть их покинула ряды войск Закаспийской области, вернувшись к мирным занятиям, либо пополнив ряды многочисленных отрядов повстанцев – «басмачей», сражавшихся с советской властью в Туркестане до середины 30-х гг. (15).
В составе белых войск сражались также местные рабочие. Достаточно надежным в боевом отношении считался «Кизил-Араватский рабочий легион», созданный в начале июня 1919 г. из отрядов рабочей милиции (рабочих железнодорожных мастерских Среднеазиатской железной дороги), поднявших антибольшевистское восстание в 1918 г. (16). Не менее важную роль в боях в Закаспии сыграли пополнения, направляемые сюда с Северного Кавказа. После прибытия терской сотни в Красноводск 14 июня 1919 г. на транспорте «Варвара» было перевезено несколько сот чеченцев и дагестанцев, составивших «Дагестанский конный дивизион». Осенью 1919 г. в Закаспий стали поступать пополнения мобилизованных кубанских казаков, а также осетин, сведенных к началу 1920 г. в конный отряд (17).
После неудачных боев лета – осени 1919 г., оставления белыми Асхабада и сужения Закаспийского фронта до района Красноводска Закаспийская область в административном отношении была включена в состав Терско-Дагестанского края, и вслед за этим произошли перемены в командовании. По распоряжению Главноначальствующего края генерала от кавалерии И. Г. Эрдели генерал-лейтенант И. В. Савицкий был освобожден от должности командующего фронтом и временно заменен генерал-майором С. Н. Лазаревым. Данная отставка мотивировалась нераспорядительностью и ошибками Савицкого во время боев под Асхабадом в июле 1919 г. В сводке Отдела пропаганды от 28 августа 1919 г. отмечалось: «Утративший всякий авторитет генерал Савицкий предписанием генерала Эрдели отстраняется от командования и передает его временно назначенному генералу Лазареву, пользующемуся большой популярностью среди конных частей на фронте». Затем на должность командующего вступил генерал-лейтенант А. А. Боровский (бывший командующий Крымско-Азовской армией). Перемены произошли не только в области военной, но и в области гражданского управления. Власть командующего фронтом уже не нуждалась в поддержке каких-либо правительственных структур. Совет министров на заседании 5 августа 1919 г., «исходя из создавшегося военного и общего положения области, при каковом территория последней свелась к размерам одного уезда, и принимая во внимание, что г. Красноводск является ныне тылом армии, постановил считать себя упраздненным и передал всю полноту власти военному командованию».
Таким образом, «Совет министров, заступивший место Комитета Общественного Спасения, был упразднен. Отдельные министерства свертывались и ликвидировали дела… Учреждено военное Губернаторство и в связи с этим расформирован ряд штабов: начальника тыла, начальника территории, объявленной на военном положении, и др…. Аппарат управления в результате этого утратил свой громоздкий и гипертрофированный вид, получив конструкцию, более отвечающую условиям момента… Из других мероприятий заслуживают быть отмеченными: воспрещение переводов в Сибирскую армию, устранение краткосрочных отпусков с фронта и мобилизация до 38 лет, вскоре, однако, отмененная, ввиду недостаточной разработанности плана ее проведения. На фронте командование перешло к полковнику Литвинову. Это назначение приветствовалось войсками. Прибывший 5-го августа новый командующий войсками области генерал Боровский посетил фронт и обещал поддержку живой силой. По возвращении с фронта он уехал с докладом к генералу Эрдели. Общая обстановка на фронте такова, что только присылка подкреплений может изменить положение в лучшую сторону» (18).
Следует отметить, что из коренных «туркестанцев», начинавших антибольшевистское движение в крае, к началу 1920 г. на командных должностях остались только полковника. Литвинов, принявший командование Отдельной Закаспийской дивизией, полковник Хаджи-Мурат и полковник Мальчуковский (бывший начальник тыла Закаспийской области, командир Сибирского батальона). Практически весь штаб последнего командующего войсками генерал-лейтенанта Б. И. Казановича, сменившего на этом посту в конце сентября генерала А. А. Боровского, состоял из офицеров, прибывших вместе с ним с Северного Кавказа. Вообще, появление в Закаспии офицеров, казаков, солдат – не «туркестанцев», иронично называемых местными военными «гастролерами», расценивалось некоторыми как факт «пренебрежения» к Туркестану со стороны руководства ВСЮР, возможно, потому, что боевые качества направляемых сюда пополнений оставляли желать много лучшего (19).
Однако подобное положение дел объяснялось более сложными причинами. Военно-политическое руководство ВСЮР осенью 1919 г. в ожидании успешного завершения «похода на Москву» предполагало сделать Туркестан базой для последующего объединения с Хивой, Бухарой и продвижения на Южный Урал и в Сибирь. Планировалось соединиться с Уральской армией, подчиненной ВСЮР в оперативном отношении, а также с Оренбургской армией. Это подтверждается и назначениями командного состава войск Закаспийской области из офицеров, ранее служивших в сибирских частях: генерал Боровский был командиром 8-го Сибирского стрелкового полка в годы Первой мировой войны, а генерал Казанович занимал должность начальника штаба 6-й Сибирской стрелковой дивизии (20).
С попыткой объединения Южного и Восточного белых фронтов через Среднюю Азию связана судьба т. н. Сибирского батальона, прибывшего с Северного
Кавказа в конце ноября 1919 г. в Красноводск и сразу же принявшего участие в боях. Батальон был основой для формирования на белом Юге особой Сибирской стрелковой дивизии (приказ начальника штаба Главкома ВСЮР № 894 от 23 августа 1919 г.). Дивизия должна была комплектоваться военнослужащими сибирских стрелковых полков, попавшими в плен еще во время Первой мировой войны и возвращенными в Россию весной – летом 1919 г. Однако дивизию сформировать не успели, ограничившись организацией батальона. В обращении Отдела пропаганды к его бойцам, отправлявшимся в Закаспий, говорилось: «…среди белой белены глубоких снегов сибирских, на границах глухо шумящей стены лесов у многих из вас остались ваши дома и хозяйства. Близкие люди вот уже который год ждут вас. Пробейте же дорогу в Сибирь, к своим очагам стальными, дружившими и раньше со славой, штыками… и отдых будет, заслуженный, счастливый отдых, когда адмиралу Сибирскому (Колчаку. – В.Ц.) сможет, наконец, командующий донести: «Сего числа, пробив тысячеверстную дорогу через Туркестан, славные сибирские полки прибыли в Ваше распоряжение. Пробейте же эту дорогу в Сибирь…» Последним боем батальона стала оборона Красноводска (17–24 января 1920 г.) (21).
Контакты с белой Сибирью в Туркестане были и ранее. Достаточно вспомнить трагический переезд через Каспийское море генерала Гришина-Алмазова весной 1919 г., возвращавшегося в Сибирь из Одессы через Екатеринодар. В Туркестане находились офицеры и казаки сибирских полков, служивших в Персии. В газетах белого Закаспия постоянно публиковались аналитические статьи о перспективах экономического, политического и военного союза Туркестана с Сибирью. В начале июля 1919 г. в Асхабаде была создана т. н. «Группа политического единства». В своей программе она заявила о следующих задачах: «…очищение Туркестана от большевизма и соединение с армией Адмирала Колчака… объединение и союз с Сибирью, организация представительных собраний как ступенек к Всероссийскому Учредительному Собранию… восстановление и развитие торговли, экономическая связь с Сибирью и скорейшее освобождение от большевиков и открытие железной дороги Ташкент – Верный – Семипалатинск – Сибирь». В обращениях «Комитета Общественного Спасения» говорилось о важности отправки войск Антанты в Туркестан для объединения с сибирскими войсками: «Если бы нам дали теперь одну дивизию союзных войск, то через три недели весь Туркестан был бы очищен от большевиков. Мы соединились бы с оренбургскими войсками, а затем и с войсками Колчака» (22).
Военно-стратегические планы осени 1919 г. действительно предполагали установление боевого контакта ВСЮР с армиями адмирала Колчака, причем не через посредство удара Кавказской армии на соединение с Уральской или Оренбургской (план, который в 1919 г. отстаивал командующий Кавказской армией генерал-лейтенант П.Н. Врангель), а более длинным, но, как представлялось, более надежным путем через Среднюю Азию. К тому же этот «забытый фронт» не требовал значительных подкреплений, а силы Кавказской армии в соответствии с «Московской директивой» должны были бы продвигаться вверх по Волге. Освобождение от большевиков Туркестана на белом Юге не представлялось сложным. Однако реальные возможности Красной армии в Средней Азии явно недооценивались.
Настроение и боеспособность войск отчетливо проявились во время эвакуации Красноводска. Примечателен тот факт, что во время эвакуации (единственный раз за всю историю эвакуаций белого Юга) командующий войсками генерал Казанович до последней минуты оставался на пристани вместе со своими солдатами и офицерами, был ранен, прикрывая посадку на пароходы, и покинул город лишь тогда, когда стала очевидной невозможность его удержания (23).
В феврале 1920 г. белый фронт в Туркестане был ликвидирован.
Можно выделить несколько причин подобного итога. Это, прежде всего, слабость русских антибольшевистских сил, недостаточно использованные мобилизационные возможности региона, прежде всего в отношении местного населения, значительная зависимость от посторонней помощи – вначале от Великобритании, а затем от ВСЮР. Тем не менее борьба в Закаспии стала частью южнорусского Белого движения и могла значительно его усилить в случае своего дальнейшего развития.
Не удалось, с другой стороны, наладить достаточно прочных отношений и тем более создать единый антибольшевистский фронт в союзе с Бухарским эмиратом и Хивинским ханством. Эти государственные образования, будучи в составе Российской Империи в статусе вассальных ханств, имели значительную самостоятельность, укрепленную актами Временного правительства. Особым «Манифестом» (7 апреля 1917 г.) оно провозгласило проведение в Бухаре реформ, направленных на упорядочение налоговой системы, противодействие коррупции (борьба с «подарками и вознаграждениями»), вводилось городское самоуправление в форме Комитета, занимающегося «благоустройством столицы ханства». Правовой основой проводимых преобразований в то же время должны были оставаться «нормы шариата» (24). В Хиве назначенный Временным правительством командующий войсками Амударьинского отдела и столичного гарнизона генерал-майор Мирбадалов стал исполнять также полномочия комиссара при хане Асфандияре. При его поддержке в апреле 1917 г. в ханстве был образован представительный меджлис, состоявший из 52 депутатов, избранный всеобщими выборами на три года из «лучших людей Хивинского ханства». Меджлис делил верховную власть с «признанным российским правительством ханом», который утверждал главу кабинета министров. Меджлис получал право «рассматривать все законы, касающиеся ханства», мог выразить недоверие тому или иному министру или всему кабинету. Туркестанский комитет Временного правительства разработал проект «Основного закона» Хивинского ханства и Положение о комиссаре Временного правительства Российской державы в Хиве, подчиненного комитету и занимавшегося, в частности, «наблюдением за точным выполнением ханом хивинским, меджлисом и кабинетом министров… изданными ханом основных законов ханства», «устройством местного административного управления» и «устройством судебной части», а также «попечением о нуждах не только коренного оседлого населения в ханстве, но и туркменского населения, в целях полного примирения между собою этих народностей». Правда, уже в сентябре меджлис был распущен из-за обострившихся конфликтов между узбеками и туркменами во главе с Джунаид Курбан Мамедом (Джунаид-ханом). Преемник Мирбадалова, полковник И.М. Зайцев, добивался компромисса между хивинским ханом и туркменской оппозицией и в итоге добился заверений со стороны Джунаид-хана о поддержке хана (25).
Советское правительство вплоть до 1920 г. также не стремилось к ограничению самостоятельности Хивы и Бухары. Образованная в мае 1918 г. Туркестанская автономная советская республика исключала из своего состава Хиву и Бухару. Подобный самостоятельный статус способствовал тому, что во время гражданской войны правители Хивы и Бухары стремились вести нейтральную политику, не отдавая явных предпочтений какой-либо из противоборствующих сторон и вместе с тем сохраняя свой суверенитет. Правда, отсутствие прямого военного давления на среднеазиатские государства не исключало попыток подчинить Бухару и Хиву посредством поддержки социал-демократических движений т. и. «младобухарцев» и «младохивинцев», при участии которых красная гвардия из Ташкента в марте 1918 г. предприняла неудачный военный поход («колесовская экспедиция») на Бухару.
Тем не менее со стороны антибольшевистского движения, и в особенности со стороны Закаспийского правительства, предпринимались попытки привлечь бухарского эмира и хивинского хана к сотрудничеству. От имени генерала Ураз-Сердара бухарскому эмиру Сайид Алим хану было направлено предложение о создании «Союза мусульманских народов Туркестана», но эмир не поддержал его, сославшись на отсутствие оружия (в Закаспий был отправлен лишь транспорт с продовольствием) (26). Тогда же в Бухаре начала работу военная миссия штаба Закаспийских войск в составе полковника Н. А. Штефко и Аз Саид Абаева. Одновременно с этим эмир безуспешно пытался установить контакт с главой английской военной миссии генералом Маллесоном, отправившим в Бухару караван с оружием еще осенью 1918 г. Однако после ухода английских войск из Туркестана реальная военная помощь в противодействии большевикам могла быть оказана только со стороны Закаспийского или Оренбургского фронта. Командование Оренбургской армии не исключало возможности развития контактов с Бухарским эмиром. В этом направлении активную работу продолжал вести полковник Зайцев. Используя свои прежние контакты, Зайцеву удалось добиться от эмира согласия на военную помощь при организации антибольшевистского выступления в Ташкенте, запланированного центральным отделением «Туркестанского Союза борьбы с большевизмом». Согласно данному плану бухарское правительство «предоставит все силы и средства для борьбы с советской властью лишь после того, как участок Среднеазиатской железной дороги от Красноводска до Чарджуя будет очищен от большевиков и в Ташкенте падет советская власть». Бухарская армия «после того, как Актюбинская и Асхабадская группы Красной армии будут отрезаны от центра, занимает своими войсками участок Среднеазиатской железной дороги между Сырдарьей и Амударьей». Летом – осенью 1919 г. переговоры с бухарским эмиром велись через посредство бывшего адъютанта Корнилова, текинца Хаджиева (27).
Восстание в Ташкенте, организованное «Туркестанским Союзом» 18 января 1919 г., закончилось неудачно. Отряд офицеров и добровольцев под командованием полковника А. В. Руднева отошел к Фергане, где соединился с отрядами Мадамин-бека, а затем отступил в Бухару, где встретил «гостеприимство жителей и внимание бухарских властей» (28).
Более склонным к сотрудничеству с антибольшевистскими силами был хивинский хан. Им стал, после убийства 1 октября 1918 г. хана Асфандияра, Сайид-Абдулла, но фактическую власть представлял глава туркменской знати Джунаид-хан. Закаспийским властям было легче наладить с ним контакт, учитывая родственные национальные отношения. В надежде на достижение военного сотрудничества командование войск Закаспийской области в декабре 1919 г. готовило особый отряд под командованием генерала Николаева, предназначавшийся для похода на соединение с войсками Хивинского ханства (Джунаид-хана). В то же время, еще с весны 1919 г., хан вел переговоры с представителями советской власти о возможности предоставления конного отряда туркмен на Закаспийский фронт – для действий против белых войск (29).
Что касается государственного статуса Хивы и Бухары, то он не оспаривался и со стороны лидеров Белого движения. Верховный Правитель России, как носитель верховной государственной власти, считал необходимым определить свою позицию в отношении Средней Азии. Осенью 1919 г. Колчак подписал две Грамоты: бухарскому эмиру (25 сентября 1919 г.) и хивинскому хану (30 сентября 1919 г.). В них от имени Российского правительства и Верховного Правителя России гарантировалось сохранение прежнего (до октября 1917 г.) статуса эмирата и ханства под «исключительным покровительством Российского государства». Заявляя о «победоносном движении» белых армий к Москве, Колчак декларировал намерение: «при первой возможности» «снабдить Туркестан и Бухару хлебом, товарами и продуктами; оказать материальную помощь населению Бухары, пострадавшему от погрома большевиков в марте месяце 1918 г. (имелась в виду «колесовская экспедиция». – В.Ц.), способствовать всеми силами улучшению народного хозяйства, развитию торговли и промышленности и содействовать распространению народного образования». Российское правительство одобрило выделение средств представителю ВСЮР генерал-майору В. В. Нагаеву в размере 4 тысяч фунтов стерлингов для формирования сибирской дивизии на Юге России с целью ее продвижения в Сибирь через Туркестан (предположительно весной 1920 г.). Намечалась также отправка «особой военной миссии в бухарские владения, которая будет получать и передавать указания верховного командования». В свою очередь, в июле 1919 г. в Омске началось формирование т. н. «Особого отряда», предназначенного для «установления связи между левофланговыми частями фронта армии адмирала Колчака и правофланговыми частями Добровольческой армии генерала Деникина. Руководящую роль в создаваемых частях должны были играть… «южане», т. е. чины Добровольческой армии, перебравшиеся в Сибирь с Юга России через безводные степи Южнорусские и Среднеазиатские. Во главе отряда был поставлен «южанин» – генерал-майор П.П. Крамаренко». Задуманного соединения, однако, не произошло, и Особый отряд (символически переименованный в Добровольческую дивизию) принял участие в боях Тобольской операции и в Сибирском Ледяном походе (30).
Признание государственного суверенитета и широкая военная и гуманитарная помощь от «русской власти» с целью восстановления ее традиционного авторитета – вот основное содержание Грамот эмиру и хану. Позитивный эффект от подобных официальных документов мог бы стать еще большим в случае осуществления обещанной помощи. Однако более прочные отношения между Омском и Среднеазиатскими государственными образованиями ввиду начавшегося наступления Красной армии на Восточном фронте осенью 1919 г. таки не установились.
Аналогичные обещания помощи содержались в «Грамоте Таранчинскому народу Семиреченской области» (16 июля 1919 г.), пострадавшему от карательных действий красногвардейцев, подавлявших местное восстание, в результате чего часть населения отступила на территорию Китая. Грамота обещала «оказать продовольственную помощь беженцам, нашедшим приют в издавна дружественном нам Китае (примечательная характеристика «восточного соседа». – В.Ц.), «своевременно помочь им восстановить разрушенные мятежниками (большевиками. – В.Ц.) хозяйства и мечети путем отпуска лесных материалов из казенных лесных запасов», «открыть нуждающимся хлебопашцам-таранчам дешевый кредит на производство сельскохозяйственных работ и на приобретение необходимого инвентаря». Министерству земледелия предписывалось «произвести из государственного земельного фонда наделение таранчей-земледельцев пахотными землями и другими угодьями» (31).
Центрами антибольшевистского сопротивления в Средней Азии в 1918–1920 гг. стали также районы Ферганы и Семиречья. Летом 1918 г. в Семиречье, в горах Алатау, появились партизанские отряды сибирских и семиреченских казаков есаула Анненкова, угрожавшего занятому большевиками г. Верному. А в декабре 1918 г. на севере Семиреченской области сосредоточился 2-й отдельный Степной корпус Сибирской армии, образовавший между озером Балхаш и хребтом Алатау так называемый Семиреченский фронт. После разгрома январского (1919 г.) антибольшевистского восстания в Ташкенте часть офицеров и добровольцев отступили в Фергану, ушли на Памир и в Закаспий.
В Фергане в мае 1919 г. сформировался новый антибольшевистский центр, основанный на взаимодействии местного населения и русских военных. Временное правительство Ферганы было создано на коалиционных началах. На сторону правительства удалось привлечь даже отряды «басмачей» (разбойников). Были сформированы значительные по численности отряды, во главе которых стояли местные вожди: Мадамин-Бек Ахметбеков, Иргаш, Ишмат, Хамдам и Хал-Ходжа. Наибольшим влиянием пользовался Мадамин-Бек Ахметбеков, сын родовитого бека Ферганы, получивший образование в самаркандском медресе и поддерживавший контакты с русскими военными. Советником в его штабе стал генерал-майор А. В. Муханов, один из сподвижников генерала Корнилова, лично знакомый с его братом Петром. Муханов сумел организовать при каждом из отрядов штабы, укомплектованные офицерами, в том числе членами «Туркестанского Союза». Генерал добился подчинения всех антибольшевистских сил в Фергане единому вождю – Мадамин-Беку Ахметбекову, «направляя возникшее движение против большевиков в русло русской государственности».
Временное правительство Ферганы фактически возглавлялось генералом Мухановым. По его плану в крае была создана отдельная «Ферганская армия», к середине лета 1919 г. занявшая всю Южную Фергану. Но положение ее было практически изолированным от основных центров сопротивления. «Географическая разобщенность Ферганы с Семиреченским и Закаспийским фронтами ставила борьбу в исключительно тяжелые условия» (32).
Правительство предпринимало через российского консула в Кашгаре попытки войти в контакт с Вице-Королем Индии. С особым офицером в октябре 1919 г. в Омск был послан рапорт Верховному Правителю адмиралу Колчаку. Ферганское правительство просило о «денежной поддержке», поддержке «оружием и снаряжением», а также о «присылке уполномоченного от центрального правительства лица с обращением к местному мусульманскому населению и его вождям сохранить единение под русским флагом» и о «присылке хотя бы небольшого отряда, как символа единения борьбы Ферганы с борьбой во всероссийском масштабе». По воспоминаниям участников ферганских событий, данный доклад в середине декабря 1919 г. был доставлен в Семиречье и сдан командиру 2-го Степного корпуса. Однако занятие советскими войсками Семипалатинска и разрыв связи с Сибирью не позволили решить проблему взаимодействия Сибири и Средней Азии. Телеграфное сообщение могло осуществляться только краткими телеграммами из Кашгара через Центральный Китай, Дальний Восток и Сибирь. На это уходило около двух недель (33).
После того как 2 сентября 1919 г. под Актюбинском части белой Южной армии потерпели поражение и отошли на восток (к Атбасару), Красная армия смогла восстановить железнодорожное сообщение с Советской Россией (по железной дороге Самара – Оренбург – Ташкент). Т. и. «оренбургская пробка» была «выбита», и в ноябре 1919 г. начались активные бои на Ферганском и Семиреченском фронтах. В конце ноября начались активные действия против армии Ферганы. К весне 1920 г. основные части Ферганского фронта были разгромлены и отошли на Памир, имея в виду спуститься на Алтайскую долину. В июне 1920 г. отряд генерала Муханова преградил на Памире путь экспедиционному отряду красных, направлявшемуся из Ташкента в Индию.
Наиболее устойчивым оказался Семиреченский фронт (2-й Отдельный Степной корпус, поддержанный отступившими в Северо-Восточное Семиречье частями Оренбургской армии атамана Дутова). Осенью 1919 г. части Семиреченского фронта перешли в контрнаступление, заняв г. Джаркент. Подразделения Степного корпуса под командованием генерал-майора И. С. Ефтина взаимодействовали с партизанскими отрядами атамана Анненкова, которому генерал передал командование 26 ноября 1919 г. Были укреплены подступы к столице Семиречья. Но 30 ноября части красных, наступавшие из Сибири, взяли Семипалатинск, создав угрозу окружения частей Семиреченского фронта. Атаман Дутов по соглашению с Анненковым принял на себя должность генерал-губернатора Семиреченской области со столицей в г. Лепсинске. После тяжелых боев, в марте 1920 г., Отдельная Семиреченская армия, образовавшаяся из частей Оренбургской армии, 2-го Степного корпуса и партизан, под общим командованием атамана Анненкова, перешла границу в районе Чугучак-Кульджа и была интернирована (34).
Столкновение советской власти и Белого движения в Среднеазиатском регионе носило ярко выраженный характер столкновения геополитических интересов. Тогда как советское правительство, стремившееся к реализации идеи «мировой революции», направляло свою активность на сопредельные государства Востока, Белое движение стремилось к сохранению российского государственного единства в прежних территориальных пределах. Примечательно, что в разгар боев под Орлом осенью 1919 г. ЦК большевиков принял решение о развитии наступления армии М. В. Фрунзе с Южного Урала на Туркестан. Это было необходимо не только для того, чтобы помешать созданию единого фронта между Колчаком и Деникиным. Требовалось обеспечить «советизацию» Средней Азии, выйти, как мечтал Троцкий, на границы с Индией для создания «Красного Востока» («нарушить неустойчивое равновесие азиатских отношений колониальной зависимости, дать прямой толчок восстанию угнетенных масс и обеспечить победу такого восстания в Азии») (35). С точки зрения специфики управления в Средней Азии во всех центрах антибольшевистского движения практически неизменным оставалось национальное самоуправление, а туркофильские настроения не были сильны настолько, чтобы отказаться от дальнейшей общей жизни с Единой, Неделимой Россией. Российские представители, в известной степени, играли роль «факторов стабилизации» в межнациональных и межгосударственных отношениях.
1. Деникин А. И. Очерки русской смуты. Берлин, 1926, т. У, с. 238.
2. Голос Средней Азии. Асхабад, № 138, 4 июля 1919 г.
3. ГА РФ. Ф. 446. Оп. 2. Д. 55. Лл. 6–6 об.
4. ГА РФ. Ф. 6557. Оп. 1. Д. 17. Л… 53; Ф. 6179. Оп. 1. Д. 44. Лл. 1–2; Ф. 446. Оп. 2. Д. 55. Лл. 12–12 об.
5. ГА РФ. Ф. 6179. Оп. 1. Д. 44. Лл. 1–1 об.; Ф. 4738. Оп. 1. Д. 7. Лл. 59, 61.
6. ГА РФ. Ф. 446. Оп. 2. Д. 55. Лл. 6–7 об.; 10–10 об.
7. ГА РФ. Ф. 5913. Оп. 1. Д. 262. Лл. 33–34; Ф. 6557. Оп. 1. Д. 17. Лл. 20–21; «Кто должник», сборник документов. М., 1926, с. 396–399.
8. ГА РФ. Ф. 6179. Оп. 1. Д. 17. Лл. 1–1 об.; Голос Средней Азии. Асхабад, № 152, 23 ноября 1918 г.
9. ГА РФ. Ф. 6179. Оп. 1. Д. 44. Лл. 1–1 об.; Д. 20. Л. 1.
10. ГА РФ. Ф. 446. Оп. 2. Д. 55. Л. 20.
11. ГА РФ. Ф. 4131. Оп. 1. Д. 2. Л. 2 об., 4, 6; Голос Средней Азии. Асхабад, № 122, 15 июня 1919 г.; № 128, 22 июня 1919 г.
12. ГА РФ. Ф. 440. Оп. 1. Д. 34а. Л. 218; Ф. 446. Оп. 2. Д. 55. Лл. 5-17; Деникин А. И. Указ, соч., с. 239–240.
13. ГА РФ. Ф. 446. Оп. 2. Д. 55. Лл. 17–18; Ф. 5881. Оп. 1. Д. 324. Л. 23; Ф. 9431. Оп. Varia 7. Д. 1. Лл. 1–2; Ф. 5913. Оп. 1. Д. 262. Лл. 33–35.
14. ГА РФ. Ф. 440. Оп. 1. Д. 34а. Л. 114; Ф. 442. Оп. 1. Д. 21. Лл. 4–5; Арон. Текинцы // Вестник первопоходника, № 22, июль 1963 г.; Закаспийская мысль, Красноводск, № 104, 6 ноября 1919 г.
15. Хаджиев хан. Великий бояр. Белград, 1929, с. 396–397; Закаспийский бюллетень. Красноводск, № 6, 1 декабря 1919 г.
16. ГА РФ. Ф. 440. Оп. 1. Д. 34а. Л. 113.
17. Голос Средней Азии. Асхабад, № 122, 15 июня 1919 г.; ГА РФ. Ф. 442. Оп. 1. Д. 8а. Лл. 4–5.
18. ГА РФ. Ф. 440. Оп. 1. Д. 34а. Лл. 108–108 об.; 284–285.
19. Закаспийский бюллетень. Красноводск, № 3, 10 ноября 1919 г.
20. РГВА. Ф. 40213. Оп. 1. Д. 1481, часть 8, без нумерации листов.
21. РГВА. Ф. 269. Оп. 1. Д. 15. Лл. 29–30; Павлов В.Е. Марковцы в боях и походах за Россию в освободительной войне 1917–1920 гг. Кн. 2. Париж, 1964, с. 229, 279; Закаспийский бюллетень. Красноводск, № 5, 24 ноября 1919 г.
22. ГА РФ. Ф. 4131. Оп. 1. Д. 2. Л. 12; Ф. 6179. Оп. 1. Д. 17. Л. 2 об.; Голос Средней Азии. Асхабад, № 132, 3 июля 1919 г.
23. ГА РФ. Ф. 442. Оп. 1. Д. 8а. Лл. 12–16.
24. Бухара в 1917 г. // Красный архив, 1927, т. 1, с. 83–87.
25. Из истории национальной политики Временного правительства // Красный архив, 1928, т. 5, с. 74–79.
26. ГА РФ. Ф. 446. Оп. 2. Д. 55. Лл. 15–15 об.
27. Зайцев И.М. Из недавно пережитого // Соловецкие острова, 1924, № 4, с. 60–69; Гражданская война в Бухаре // Военная мысль. 1921, кн. 1. с. 212–215; Хаджиев хан. Указ, соч., с. 397.
28. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 885. Лл. 1–2 об.
29. ГА РФ. Ф. 442. Оп. 1. Д. 8а. Лл. 4–5.
30. ГА РФ. Ф. 176. Оп. 5. Д. 245. Л. 160; Оп. 14. Д. 296; Гинс Г. К. Сибирь, союзники и Колчак. 1918–1920 гг. Харбин, 1921, т. 2, с. 303–304; Филимонов Б. Белоповстанцы. Шанхай, 1932, с. 44–45.
31. Правительственный вестник. Омск, № 197, 30 июля 1919 г.
32. Русское обозрение. Харбин, № 3–4, март-апрель 1921 г., с. 113–120.
33. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 885. Лл. 2–2 об.; Русское обозрение. Харбин, № 3–4, март-апрель 1921 г., с. 113–120.
34. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 243. Лл. 1–3 об.
35. Из доклада Председателя РВС РСФСР Троцкого ЦК РКП (б) от 5 августа 1919 г. о необходимости захвата стран Востока с предварительным разгромом войск А. В. Колчака // Родина, № 10, 1990, с. 12–13.
Глава 3
Правительство Апаш-Орды, Башкирское правительство,
Областное правительство Урала и автономия тюрко-татар
Внутренней России и Сибири. Специфика их образования и деятельности 1917–1919 гг., взаимоотношения с Белым движением
Тенденции к созданию национально-автономных и территориальных образований в 1917 г. не обошли стороной и казахскую общественность. На волне «партийно-общественного строительства» в июле 1917 г. была создана казахская национальная партия «Алаш», считавшаяся наиболее близкой по программе к кадетской партии. Название партии соответствовало имени былинного богатыря Алаша, три сына которого разделили между собой земли, населенные казахами. Символичное использование былинного имени в качестве наименования партии, а затем и государственного образования призвано было показать своеобразное возвращение всех разделенных казахских племен к прежнему, «отеческому» единству.
1 декабря 1917 г. в Оренбурге состоялся «Общекиргизский» съезд, созванный по принципу национального представительства. Сюда прибыли делегаты от всех областей, где находились компактные ареалы расселения казахов (Уральской, Тургайской, Акмолинской, Семипалатинской, Семиреченской, Сырдарьинской, Астраханской губерний, Букеевской Орды и киргизской части населения Алтайского округа Томской губернии). Оценивая положение в стране после «большевистского бунта», съезд заявил, что «с переходом обеих столиц в руки большевиков и распадения Временного Всероссийского правительства Керенского центральная Всероссийская власть фактически перестала существовать и что образовавшийся затем большевистский Совет народных комиссаров, претендовавший на значение Всероссийской власти, для киргизского народа совершенно неприемлем, как неприемлемо для киргизского народа не только большевистское, но и всякое иное социалистическое учение». Отмечалась необходимость создания собственных вооруженных сил «для обороны края» и важность создания единого «антибольшевистского фронта» («как для ограждения киргизского народа, так и для водворения правопорядка в остальной части России необходимо объединение всех антибольшевистских течений и групп, иначе проявляющий более и более организованность в своем напоре большевизм легко может поглотить каждую отдельную слабую и по численности и организованности группу»).
Осуществление данного «плана» признавалось возможным на основе временной «автономизации». Постановление съезда гласило: «Объявив киргизский край автономной частью Российского государства, для управления краем образовать Временное правительство, коему присвоить наименование Алаш-Орда. Правительству этому временно, впредь до образования общепризнанной всероссийской государственной власти, присвоить в отношении киргизского края функции центральной власти, поручив пополнить свой состав приглашением пропорционально численности представителей других проживающих на территории Алаш национальностей, кроме киргиз». Таким образом, предполагалось создание коалиционного правительства, на основе национального представительства. Подобный путь создания власти будет впоследствии, в 1919–1920 гг., признаваться наиболее оптимальным для белых правительств, заинтересованных в максимально возможной поддержке со стороны различных групп населения, национальных и политических структур. Помимо представительства национального, при создании власти использовалось также представительство земских структур. Земство здесь было создано согласно законодательству Временного правительства и пользовалось значительным авторитетом, поскольку именно в структурах земского управления была сосредоточена местная интеллигенция, получившая образование в русских средных и высших учебных заведениях.
Созданное правительство – Всекиргизский Народный Совет Алаш-Орды, возглавляемый бывшим членом I Государственной Думы кадетом А. Н. Букейхановым, включало в свой состав авторитетных политических лидеров казахского национального движения: А. Байтурсунова (редактор краевой газеты «Казах»), X. Габбасова, Д. Досмухаммедова (председателя Уильской Областной земской управы), М. Тынышпаева. Букейханов взаимодействовал с офицерскими подпольными группами в Сибири, в Семиречье, используя поддержку которых он добился того, что советская власть в крае была довольно быстро ликвидирована (1).
Временный характер автономии определялся так: «С момента же образования общепризнанной государственной власти за Алаш-Ордой сохранить лишь те права, кои в обыкновенном общеевропейском и научном смысле предоставляются отдельным автономным частям одного федеративного государства». Оптимальной основой будущего государственного устройства признавалась федерация. Предполагалось также создание киргизских воинских частей (общей численностью 20 тыс.), укомплектованных по территориальному принципу. Алаш-Орде поручалось «действовать в контакте и союзе с организующимися для борьбы с большевиками казачьими войсками, Туркестанским краем, Сибирью и другими антибольшевистскими группами». Правительство сосредотачивало в своих руках полноту исполнительной и законодательной власти, но Съезд заявил о необходимости проведения Учредительного Собрания, в котором должны были участвовать все национальности края. На нем предполагалось принять Конституцию Алаш-Орды. При этом учитывалось, что окончательное утверждение Конституции, ее приведение в соответствие общегосударственным нормам будет проведено Всероссийским Учредительным Собранием (2).
В конце июня 1918 г., после ликвидации советской власти в Зауралье и в Сибири, Алаш-Орда провозгласила о своем суверенитете на территории Букеевской Орды, Акмолинской, Семипалатинской, Семиреченской, Тургайской, Уральской областей (ее восточная часть была переименована в Уильский Оляят). Столицей стал г. Семипалатинск. Здесь еще весной 1918 г. действовала подпольная офицерская группа во главе с капитаном И. Харченко численностью 350 бойцов и 100 всадников-киргиз. Структуры местной власти создавались на основе сохранявшего свои полномочия земского и городского самоуправления, начавшего формироваться еще в 1917 г. «Смешанное» по своему национальному составу, земско-городское самоуправление призвано было, в частности, осуществлять представительство интересов русского населения (3).
Делегация Алаш-Орды участвовала в работе Уфимского Государственного Совещания. Считая более целесообразным децентрализовать управление, 11 сентября 1918 г. правительство Алаш-Орды утвердило протокол об организации «Западного отделения правительства Алаш-Орды» – для управления западной частью автономии. Западное отделение получило статус центрального правительства Алаш-Орды во главе с членом Всекиргизского Народного Совета Досмухамедовым, хотя прежняя столица оставалась в составе «Восточного отделения» (Западное отделение сделало своим центром селение Джамбейтинское Уильского Оляята).
Положение Алаш-Орды на пересечении путей из Сибири в Туркестан и из Поволжья в Семиречье делало ее своеобразным «соединяющим звеном» в антибольшевистском фронте. Правительство Алаш-Орды сотрудничало с поволжским Комучем, Кокандской автономией, Башкирским правительством, а также казачьими войсками Урала, Оренбурга, Сибири и Семиречья.
По оценке бывшего министра внутренних дел Крымского Краевого правительства Н.Н. Богданова, командированного генералом Деникиным в Сибирь для установления контактов с белым Омском по линии Всероссийского Земско-Городского Союза, «среди киргизов не было сепаратизма, они понимали, что без России существовать не могут. Было лишь желание сохранить земское самоуправление, которым киргизы чрезвычайно гордились и которое имело совершенно исключительное влияние и престиж. Настроение было определенно противобольшевистское» (4).
Был подготовлен проект соглашения Алаш-Орды с Временным Сибирским правительством. В соответствии с этим проектом за деятельностью местного самоуправления вводился контроль со стороны комиссаров, назначаемых правительством по соглашению с Алаш-Ордой. Земско-городские структуры согласовывали свои действия с Сибирским правительством, причем представители Алаш-Орды обязаны были участвовать в предварительном обсуждении тех или иных вопросов. В крае сохранялись также национальные структуры самоуправления и суда. В договоре отмечалось: «До сконструирования власти, признаваемой всеми национальностями территории Алаш, Алаш-Орда является органом власти казах-киргизского народа. Все национальные общественные организации и учреждения подчиняются только Алаш-Орде… Алаш-Орда организует национальные суды, (а также) местные советы Алаш-Орды, ведающие на местах всеми национальными делами казак-киргизского населения, остающимися в пределах компетенции восстановленных земств и городских дум». Алаш-Орда получила право сбора местной т. н. «кибиточной подати», а также право устанавливать «специальные обложения» в собственную казну. Вооруженные силы Орды в оперативном отношении должны были взаимодействовать с Сибирской армией, а мобилизационные мероприятия – осуществляться по соглашению с военным министерством Сибирского правительства.
С готовностью участвовать в создании Всероссийской власти делегация Алаш-Орды прибыла на Уфимское Государственное Совещание в сентябре 1918 г. В соответствии с его решениями властные полномочия Алаш-Орды передавались Временному Всероссийскому правительству. В 1919 г. верховные суверенные права над территорией края получало уже Российское правительство, действовавшее через назначенного Главноуполномоченного. Эту должность занимал бывший комиссар Временного правительства в Тургайской области Темиров. В административном отношении управление осуществлялось через Туземный отдел МВД, а также через аппарат Начальника Южно-Уральского Края, атамана Оренбургского казачьего войска генерала Дутова.
Формальная (с точки зрения организации управления) и фактическая (в военной сфере) зависимость от Омска диктовала необходимость периодических контактов представителей Алаш-Орды с Российским правительством. В докладе 7 июня 1919 г. Досмухамедов излагал Колчаку предысторию возникновения Алаш-Орды и просил об отправке офицеров-инструкторов, поставках оружия, обмундирования, а также о денежных субсидиях. Доклад завершался показательными словами: «Считая себя частью единой и нераздельной России и глубоко сознавая, что нынешняя полумертвая Россия может воскреснуть и стать опять в ряды великих держав лишь после того, как будет изгнана и уничтожена власть губителей всякой цивилизации – большевиков и водворения строгого правового порядка у себя внутри страны, Западное отделение Алаш-Орды питает надежду, что Вы отнесетесь благосклонно к изложенным нуждам нашего края и нашего народа. Надежда наша подкрепляется психологическим и юридическим сознанием нашим, что мы являемся небольшим притоком того большого течения, руководить которым судьбе угодно было выдвинуть Вас». Те же идеи повторялись в заявлении Алаш-Орды еще в феврале 1919 г.: «В этом самоопределении кайсак-киргизский народ, во главе с правительством Алаш-Орды, не видел отделения от России, наоборот, себя считал должником России и считал своим долгом перед Родиной работать рука об руку, в контакте с государственно мыслящими людьми, идущими навстречу к возрождению России». Представительство Алаш-Орды в Омске заявляло о формировании особого добровольческого отряда, призванного обеспечить порядок в Семиречье (5).
В то же время нельзя не отметить имевшиеся сложности в отношениях между всероссийской властью и Алаш-Ордой в 1918–1919 гг. Эти проблемы были в целом типичны и для других восточных регионов бывшей Империи – Туркестана, Дальнего Востока и Северного Кавказа. Так, например, в докладной записке бывшего юрисконсульта местного переселенческого управления Е.А. Семенова главе МВД А. Н. Гаттенбергеру в апреле 1919 г. говорилось, что «киргизский народ раздирает партийная борьба», в основании которой лежит «борьба за власть двух или трех представителей богатых родов». Ее истоки заключались в средневековых межродовых конфликтах, результатами которых становились захват всей полноты власти (в управлении, в сборе налогов, в судах) одним родом и полное ему подчинение побежденных. Даже выборы в местное самоуправление проходили по принципу «права сильного» и физического устранения политических противников.
«Русская власть» всегда выступала в качестве «арбитра» подобных конфликтов и обладала правом окончательного утверждения местных налогов, назначения местных судей, наблюдения за ходом выборов: «решения русской власти могли коренным образом изменить результаты партийной борьбы на местах». Однако при этом многие представители «русской власти», не отличавшиеся профессионализмом и беспристрастностью, фактически втягивались в идущую межродовую борьбу. Обострения проявлялись и в отношениях с сибирскими казаками, особенно в области земельных отношений.
Основой восстановления нормальных отношений с местным населением могло быть, по мнению Семенова, содействие «местной интеллигенции», получившей образование в России. При этом «интеллигентные силы» нужно было привлечь к сотрудничеству с местной администрацией, которая нередко имела недоверие к национальным лидерам. Например, назначенный управляющим губернией присяжный поверенный Самойлов стремился опереться на представителей правых партий, с недоверием относясь к структурам местного самоуправления. Семенов «считал себя обязанным громко заявить о крайней серьезности киргизского вопроса для государства и полной непригодности представителей власти на месте для правильного и безболезненного разрешения его». Помимо изъянов гражданской администрации, в докладе указывалось также на «серьезное значение» в деле управления краем «недостатков», имеющихся у «некоторых деятелей штаба Степного корпуса», ведущего в крае боевые действия против советских войск и местных партизанских отрядов (6).
Подобные соображения о необходимости поддержки «русского влияния» в крае содержались в докладной записке Оренбургского атамана А. И. Дутова Гаттенбергеру (26 мая 1919 г.) о социально-политическом положении в Казахстане. В ней также отмечалась постоянная межродовая борьба при выборах в аульные старшины. Но, в отличие от Семенова, Дутов очень скептически оценивал возможности «местной интеллигенции», которая, как и местная знать, также активно стремится «занять посты по управлению и обирать народ» и «очень стремится к сепаратизму». Тот же Букейханов представлял интересы не местной партии или какой-либо общественной организации, а только рода «Букейхана», имевшего значительные связи и авторитет в Восточной Алаш-Орде. При этом, обращал внимание Дутов, велась постоянная борьба (до кровной вражды) с родом Кипчаков, представителями которых были большевики Амангильды и Джангильды Имановы. Вся политическая позиция Алаш-Орды сводилась к выражению интересов рода «балийцев», тогда как «алимбековская партия симпатизировала большевикам».
В качестве решения «киргизского вопроса» Дутов предлагал проявить максимальную бдительность по отношению к формирующимся частям киргизской армии (ссылаясь на подавленное им восстание тыловых частей в Джамбейтинском селении), усилить контроль за киргизами со стороны русской администрации. Для укрепления «русского влияния» предлагались меры, сходные с политикой в отношении к «туземным» государственным образованиям Туркестана. Прежде всего это относилось к привлечению на службу чиновников, не связанных с местными родовыми группами. Управление в Тургайской области существенно осложнялось отсутствием почты и телеграфа, поэтому «степь не может завязать прочных сношений с государством и знать о событиях и мероприятиях Верховной власти». В то же время «агитация правительственными органами не ведется, и потому слухи являются единственным средством осведомления». Для разъяснения политики Российского правительства Дутов предлагал использовать опыт бывшего члена Троицкого окружного суда, статского советника Джан-Султан Сейдалина и его сыновей, студентов-выпускников юридического факультета Петроградского университета (характерное для белой администрации стремление использовать людей с юридическим образованием). Чтобы окончательно привлечь на свою сторону местное население и знать, Дутов предлагал осуществление комплекса мер, связанных с развитием в крае социальной инфраструктуры: «Мероприятия, коими Всероссийское правительство может привлечь киргиз и башкир на свою сторону, примерно таковы: улучшить продовольственный вопрос – главным образом дать в степь муку и чай, железо и хоть немного ситцу… Надо улучшить снабжение водой, устроить пруды, колодцы, орошение. Открыть почту и усилить телеграф, основать города или меновые дворы. Усилить школы. Выделить государственный элемент и его наградить халатами, оружием, чинами и орденами, медалями. Тогда мы будем иметь в степи надежных лиц, которые облегчат государственную задачу строительства России…» (7).
Все эти, безусловно, значимые для края меры так и не были осуществлены ввиду кратковременности существования белой власти. В конце 1919 г., после разгрома войск Колчака и отступления их из Западной Сибири, Алаш-Орда возобновила переговоры с представителями Советской России (первые, правда, неудачные попытки соглашения с большевистским Совнаркомом на основе признания казахской автономии предпринимались еще в начале 1918 г.). Воинские части Алаш-Орды, действовавшие на Семиреченском фронте, заявили о переходе на сторону советской власти. В декабре 1919 г. распоряжениями Киргизского ревкома было ликвидировано Западное, а в марте 1920 г. – Восточное отделение Алаш-Орды.
История башкирской автономии, как части антибольшевистского движения, была непродолжительной. В декабре 1917 г., почти одновременно с созданием Алаш-Орды, в Оренбурге прошли заседания Башкирского Курултая, продекларировавшего создание автономного (в составе России) правительства во главе с А. 3. Валидовым. Как и в случае с Алаш-Ордой, окончательное утверждение статуса Башкирии должно было произойти на Всероссийском Учредительном Собрании. Но в местном самоуправлении были восстановлены исторические принципы «кантонного управления». В кантонах начали создаваться добровольческие отряды, которые могли стать в дальнейшем основой отдельного Башкирского корпуса.
Весной – летом 1918 г. башкирское правительство добилось признания своей автономии и со стороны Комуча, и от Временного Сибирского правительства. Вооруженные силы перешли под оперативное руководство атамана Дутова, земельные и финансовые вопросы должен был регулировать уполномоченный Комуча. Представители Башкирского правительства участвовали в работе Уфимского Государственного Совещания, на котором согласились с решением о ликвидации своего суверенитета и подчинении Временному Всероссийскому правительству. В административно-территориальном отношении Башкирия должна была подчиниться власти атамана Дутова, что вызывало недовольство местной знати. Оппозиция белой власти усилилась после решения штаба Верховного Главнокомандующего генерала Болдырева (от 21 октября 1918 г.) о прекращении финансирования башкирских полков и о переводе всех военнослужащих-башкир на службу в ряды Сибирской или Оренбургской армий. Башкирское Войсковое управление, Башкирский Военный совет, штаб отдельного корпуса – расформировывались. Неодобрительно отнеслась и часть башкирской общественности к «перевороту» адмирала Колчака. В результате в январе 1919 г. Башкирское правительство начало переговоры с советской властью и добилось признания своей автономии в форме Башкирской автономной советской социалистической республики (образована 20 марта 1919 г.) (8).
Было бы тем не менее неправомерно считать, что после этого все население Башкирии оказалось на стороне советской власти. Оставшиеся у Колчака военные и политики продолжали отстаивать возможность сохранения суверенных прав Башкирии. В принципе, не возражало против автономного варианта и Российское правительство в Омске. В особой Грамоте Верховного Правителя «К башкирскому народу», составленной в апреле 1919 г., отмечалось, что «незначительная часть башкир, презревшая вековое сотрудничество своих отцов и дедов с русским населением на ниве мирного труда и на полях ратных, обнаруживает ныне стремление к государственной самостоятельности, забывая, что преуспеяние и развитие культурно-хозяйственной жизни башкирской народности возможно только в составе Великой России». Башкирскому народу гарантировалось: «Правительство Государства Российского не посягнет на вашу веру, на ваш быт национальный и хозяйственный, ни на ваши родные земли. Оно вам, как и всем многочисленным народностям, под державой его стоящим, сохранит право благомирного самоуправления, в вопросах местных обеспечив всей полнотой своей власти порядок и законность в управлении, безопасность личную и имущественную и свободу мирного национального развития под сенью государственности. Не верьте тем, кто сулит вам несбыточные обещания государственной самостоятельности… Стойте крепко за правительство, мною возглавляемое: только в нем ныне защита ваших близких и вашего достояния от красных разбойных банд большевиков…» (9).
В 1919 г. для осуществления «права благомирного самоуправления» предполагалось использовать практику т. н. «оказачивания» (об этом подробнее – в разделе о казачьем управлении). Введение в Башкирии «казачьего статуса» в определенной степени уравновешивало стремление местных военных и политиков отстоять свой суверенитет и в то же время не позволяло «отделиться» от Белого движения.
Для обоснования этого «представители башкирского народа» апеллировали к существовавшему до 1863 г. статусу Башкирского казачьего войска. В октябре 1919 г. на имя Колчака был подготовлен доклад, в котором башкирские политики М.Г. Курбангалиев, Г. Я. Антбаев, Г.Х. Тукаев заявляли, что «башкирский народ не стремится к созданию какого-либо отдельного государства… он стремится только обеспечить национальный быт, историческое право на землю; восстановить изъятое историческое право Александром II на казачество в 1863 г. и обеспечить право на автономное Башкирское Духовное Управление».
Объясняя право на восстановление статуса казачьего войска, авторы доклада Верховному Правителю отмечали, что «в данное время башкиры приносят жертвы не меньше, чем другие казаки, которым возглавляемое Вами правительство идет навстречу во всех их нуждах». В частности, приводилось непропорциональное выделение средств на помощь беженцам – башкирам и оренбургским казакам. Обращение к Колчаку заканчивалось перечислением тех мер, которые могла бы осуществить всероссийская власть: «Мы… свидетельствуя самые искренние заверения от имени башкирского населения, насчитывающего два с половиной миллиона человек, героически храбрых в боях, помогать Вам в святом деле водворения правового порядка в Великой Нераздельной России до последней капли крови, покорнейше просим: 1) образовать отдельное Башкирское Казачье Войско во главе с наказным атаманом, назначенным Вашим Высокопревосходительством; 2) учредить Главное Управление Башкирского Казачьего Войска при Военном Министерстве; 3) образовать комиссию для разработки положения о Башкирском Казачьем Войске под председательством господина военного министра и с разрешением представителям от башкир участвовать в этом в качестве сведущих лиц в жизни башкирского народа». Но в октябре 1919 г., в связи с поражением Восточного фронта и эвакуацией Омска, утверждения башкирского казачества не состоялось (10).
Особое место среди государственных образований, действовавших под прикрытием Восточного антибольшевистского фронта, занимало Временное Областное правительство Урала. Его образование было связано с выражением не национальных или партийно-политических, а прежде всего экономических интересов. Возникновение уральского правительства произошло после создания поволжского Комуча и Временного Сибирского правительства, но их обоюдное влияние на Уральский регион было определяющим. И Самара, и Омск стремились к формальному подчинению промышленно развитого Урала, недостаточно заботясь при этом о потребностях самого этого региона (прежде всего экономических). Не оспаривали возможность создания на Урале автономной власти и представители союзного командования, в частности Чехословацкого корпуса. При этих обстоятельствах стало необходимым создание уральской временной государственности – на принципах типичного для 1918 г. «областничества».
Свержение советской власти в Екатеринбурге, как и в других сибирских городах, произошло при активном участии местного военного подполья. В городе существовало несколько подпольных организаций, использовавших легально действовавшие «прикрытия» для своей деятельности. Таковыми были организация прапорщика В. Г. Олесова (на основе Союза безработных офицеров екатеринбургского гарнизона) и две группы офицеров Академии Генерального штаба, эвакуированной в город весной 1918 г. Одна из них («пятерка помощи»), под руководством капитана Д. А. Малиновского, планировала освобождение Царской Семьи (в нее входили также капитаны М.К. Гершельман и Н.А. Деллингсгаузен), однако сил и средств для осуществления этого плана было явно недостаточно.
Возможности для ведения подпольной антисоветской работы были и у городского Союза фронтовиков. Под руководством штабс-капитана Н.К. Ростовцева, прибывшего из Москвы в апреле 1918 г., Союз готовил восстание к моменту подхода к Екатеринбургу частей Чехословацкого корпуса. Союзу удалось привлечь на свою сторону кавалеристов местного караульного эскадрона. Однако выступление оказалось преждевременным. После разгона большевиками организованного Союзом рабочего митинга в Верх-Исетском поселке против мобилизации в Красную армию дальнейшая деятельность Союза была прекращена.
Наиболее эффективно действовала группа подпоручика В. М. Зотова. Построенная на основе конспиративных «пятерок», она смогла внедрить своих представителей в советские структуры. Сам Зотов занимал должность адъютанта штаба Уральского областного военного комиссариата, а его сотрудники работали в штабе Уральского военного округа и даже в разведотделе штаба Северо-Урало-Сибирского фронта. Связь между членами организации, контакты с другими подпольными военными группами осуществляли екатеринбургские скауты. Незадолго до вступления в город чехословацких войск подпольщикам удалось укомплектовать своими членами городскую караульную команду. Часть членов этой группы под руководством поручика П. К. Химичева безуспешно пыталась освободить Царскую Семью. Однако антисоветское выступление в целом прошло удачно. В ночь на 25 июля 1918 г. подпольщикам удалось взять под контроль окраину города, установить контакты с наступавшими на Екатеринбург чехословаками и оренбургскими казаками и содействовать его взятию. В политическом отношении группа Зотова контактировала с подпольными группами эсеров (Д.Г. Чернобаевым, А. А. Кукушкиным и др.), организовавшими Временный комитет народной власти сразу же после освобождения города от большевиков (11).
Идея создания «независимого от Омска и Самары» правительства возникла у участников Челябинского Совещания во время переезда из Челябинска в Екатеринбург. Первая же декларация Временного Областного Правительства Урала (далее – ВОПУ) конкретно определяла как условия образования новой власти, так и способ ее формирования и основные направления предстоящей политики. «Областнический» подход объяснялся глубоким экономическим кризисом на Урале: «Велика разруха, и, чтобы справиться с ней, нужны невероятные усилия. Это было бы совершенно непосильно для какого бы то ни было Центрального Правительства при помощи посланных из центра чиновников… Такую работу скорее может выполнить… Областное Правительство, составленное из местных общественных деятелей и привлекшее к созидательной работе все живые силы области». Подчеркивалась необходимость образования правительства на основе «межпартийной коалиции». По оценке заместителя главы Совета управляющих, члена ЦК кадетской партии Л. А. Кроля, «правительство должно было быть персонально-коалиционным» и «состоять из группы лиц, хотя и принадлежащих к разным партиям, но персонально доверяющих друг другу… Обязательным условием для членов Совета становилось признание приоритета общеправительственной «деловой» программы над любыми партийно-политическими установками» (12).
Восстанавливались структуры земско-городского самоуправления. Местное самоуправление основывалось на полном восстановлении прав земско-городских структур, переизбрание которых допускалось только «на основе всеобщего, прямого, равного и тайного избирательного права без различия пола».
Правовая практика основывалась на принципе безоговорочного отрицания советского законодательства: «Декреты и распоряжения советской власти незакономерные и потому ничтожные». В то же время нельзя было не учитывать очевидных правовых коллизий, ставших результатом применения советских декретов (в промышленности, финансах, земледелии). В этих условиях правительство становилось посредником в отношениях между бывшими собственниками и новыми «пользователями». Следует отметить, что принятие подобных «третейских» полномочий государственными органами было типично для политики большинства антибольшевистских правительств. «Сельскохозяйственные земли» оставались в распоряжении их «фактических пользователей», «частные банки» подлежали «государственному надзору без нарушения коммерческой тайны», заводы возвращались «прежним владельцам», однако «в отдельных случаях» правительство оговаривало за собой право национализации, «когда того требуют интересы государственные». Правительство заявляло, что «будет строго охранять все завоеванные народом свободы», «равноправие национальностей» и их «право на культурное самоопределение», сохранит 8-часовой рабочий день «при условии выполнения устанавливаемого минимума выработки».
Отношение к будущему государственному устройству также формулировалось предельно четко: «Россия должна быть единой и нераздельной… окончательное устроение земли русской принадлежит Учредительному Собранию, и… немедленно должно быть создано Центральное Правительство, объединяющее все области Великой России».
Правительство сосредотачивало полноту всей «областной власти», но подчеркивало временный характер своих неограниченных полномочий. Следовало озаботиться созданием «представительного фундамента», роль которого на Урале, как и в Сибири, должна была осуществить Уральская Областная Дума, выборы в которую на основе типичных для 1917–1918 гг. принципов «четыреххвостки» (всеобщего, равного, прямого и тайного голосования) предполагалось провести сразу же «вслед за очищением Урала от большевиков». Областная Дума должна была утвердить уже постоянный состав правительства – исполнительной власти, тогда как Всероссийское Учредительное Собрание («единственный хозяин земли Русской») «решит и вопрос о дальнейшем бытии Областного Правительства Урала».
Таково было содержание программной декларации уральских «областников». Но все дальнейшее законодательство, равно как и деятельность ВОПУ, «носило местный характер и главным образом вытекало из нужд момента» (13).
Состав ВОПУ был собран на основе политической коалиции, в него вошли и многие местные общественные деятели, и выразители интересов «торгово-промышленного класса». Председателем Совета управляющих и Главноуправляющим торговли и промышленности стал председатель Уральского биржевого комитета, гласный екатеринбургской городской думы кадет П. В. Иванов. Беспартийные прогрессисты А. Е. Гутт и Н. Н. Глассон приняли портфели Главноуправляющего Горных дел и Главноуправляющего Юстиции соответственно. Главноуправляющим внутренних дел стал народный социалист Н.В. Асейкин, Главноуправляющим Земледелия и Государственных Имуществ – эсер А. В. Прибылев, Главноуправляющим Труда – меньшевик П. В. Мурашев.
Самарский Комуч потребовал от ВОПУ безоговорочного подчинения («ни автономного, ни независимого правительства Урала Комуч признавать не станет», Комуч «не признает власти Временного Сибирского правительства за пределами административных границ Сибири»). Сибирское правительство (его представителем был генерал Гришин-Алмазов, а затем уполномоченный по Уралу, бывший директор Богословского горного округа С. С. Постников) также считало, что уральские политики должны признать их верховенство, хотя и в довольно необычной форме: «уральцы» утверждают состав правительства, а «сибиряки» санкционируют его создание, ничего при этом не меняя в составе и в региональной политике. Особым указом от 18 июля 1918 г. Временное Сибирское правительство постановило включить в свою юрисдикцию Челябинский и Троицкий уезды Оренбургской губернии и Златоустовский уезд Уфимской губернии. Предполагалось, что под постоянную юрисдикцию сибирской власти перейдут Шадринский, Камышловский и Екатеринбургский уезды Пермской губернии. По оценке Кроля, «если бы перед Уралом стала дилемма при отделении, то он вынужден был бы пойти с Сибирью, ибо иначе он был бы обречен на экономическую смерть. Сибирь – его единственный рынок для сбыта его железа и его поставщик зерна… Вообще связь Урала с Сибирью более тесная, чем с западом, хотя сибиряками уральцы себя не считают».
Но само ВОПУ не собиралось отказываться от своего суверенитета, уступая его таким же, по сути, «областным» властям. В отношении железнодорожного, почтово-телеграфного сообщения, торговли Урал не отделялся от своих соседей. В отношении организации армии, проведения мобилизаций ВОПУ передавал свои полномочия Сибирскому правительству. Финансовая система, которая первоначально также должна была носить автономный характер, не получила соответствующей эмиссионной поддержки из Омска и обратилась к выпуску собственных «денег» (14).
ВОПУ тесно сотрудничало с «общественностью», местная власть руководствовалась законодательством Временного правительства (Временным положением о губернских и уездных Комиссарах от 19 сентября 1917 г.), лишь формально заменив наименование должностей губернского и уездного комиссаров на губернских и уездных уполномоченных. 25 сентября 1918 г. была образована Комиссия для выработки законопроекта о выборах в Областную Думу Урала. Ее состав должен был отражать как партийно-политический, так и территориально-административный принцип формирования и включать представителей каждого губернского и уездного города, губернского и уездного земства Уральской области, представителей партий «народной свободы, народных социалистов, социалистов-революционеров, социал-демократов (меньшевиков), а также – от Екатеринбургской торгово-промышленной биржи, Совета Съезда горнопромышленников Урала, Центрального Бюро профсоюзов служащих и рабочих Урала и крестьянской организации («если таковая будет образована»). Все вопросы, связанные с юридическим обоснованием избирательного закона, полномочий будущей Думы должны были обсуждаться в соответствующих подкомиссиях (15).
В судебно-следственной сфере учреждались уездные Временные следственные комиссии, заменившие собой камеры мировых судей. Члены комиссии избирались волостным земским собранием, но утверждались помощником уездного уполномоченного, который мог создавать комиссии и «по собственной инициативе». Аналогичные следственные комиссии создавались и в городах. Их состав выдвигался городскими думами и также утверждался помощником уездного уполномоченного, причем в их состав должен был входить как минимум один представитель с юридическим образованием «или практически знакомый с юриспруденцией» (16).
Для поддержки контактов власти и общества в экономической сфере 9 сентября 1918 г. был создан Уральский Промышленный Комитет. В его компетенцию входило обеспечение «потребностей армии, транспорта и промышленности», «определение условий финансирования предприятий», регулирование цен, а также осуществление «широкого спектра мер, направленных на регулирование промышленности в условиях милитаризации труда». В Бюро Комитета входили сам Главноуправляющий труда и четыре представителя, согласованные с Сибирским правительством, а также «один представитель чехословацких технических организаций» и представитель Самарского Комуча. Бюро отчитывалось перед Общим Собранием, собиравшимся не менее раза в месяц. Состав Собрания включал весь состав Бюро и представителей от главных управлений финансов, торговли и промышленности, продовольствия и труда, а также представителей «от рабочих по избранию Бюро профсоюзов Урала», «от кооперативных организаций», «уральского отдела Всероссийского Союза инженеров», «от союза Профессиональных Технических Организаций Урала» и «от Совещания Уральских горнопромышленников».
Уральский Комитет обладал правом создавать районные комитеты, использовать для своей работы структуры правительственного аппарата, мог издавать «инструкции», давать представления правительству об упразднении «излишних» управленческих структур (17).
ВОПУ в лице Кроля активно участвовало в работе Уфимского Государственного Совещания и настойчиво предлагало сделать Екатеринбург (вместо Омска) столицей новообразованной Всероссийской власти. В этом случае аппарат ВОПУ мог бы получить статус Совета министров Временного Всероссийского правительства. Но этого не произошло. Наоборот, 2–3 ноября 1918 г. на заседании Директории обсуждался вопрос о будущем ВОПУ. Уральская делегация, представившая обширный доклад, «обосновывающий права на автономию и на границы Урала», смогла добиться лишь временного сохранения полномочий Главноуправляющих ведомствами до «принятия дел» от представителей Директории.
После обнародования Грамоты Директории от 6 ноября 1918 г., которой полномочия местных структур власти прекращались, 10 ноября ВОПУ опубликовало Обращение к населению Урала. В нем в согласии с решением Директории правительство объявляло о самороспуске, хотя при этом подчеркивалась «принципиальная возможность создания в будущем общеуральского представительного органа, объединяющего работу местного управления горнозаводского Урала». «Все граждане Области Урала» призывались «сплотиться вокруг единого Временного Всероссийского правительства и оказывать ему полную поддержку и повиновение» (18).
Таким образом, создание государственных органов на Востоке России было проявлением местной политической активности, направленной на формирование элементов будущего всероссийского, общегосударственного «здания». Их деятельность не могла не иметь признаков «регионализма», хотя бы и временного, в любом случае их автономное существование могло продолжаться только до создания Всероссийской власти, которая, по существу, также носила временный характер. Опора на органы местного самоуправления – земско-городского или национального – обеспечивала им определенную легитимность, иначе говоря, давала возможность проведения «демократической политики».
Достаточно специфичной стала попытка создания еще одной автономной единицы в составе будущего Российского государства – Союза мусульман тюрко-татар Внутренней России и Сибири. Еще 22 июля 1917 г. в Казани состоялся съезд мусульманского духовенства, военнослужащих и было принято решение о создании культурно-национальной автономии Мусульман. Вторым всемусульманским съездом в Уфе (20 ноября 1917 г.) данная автономия была подтверждена. Был образован Парламент (Миллят-Меджлиси), утвердивший специальное Положение о «Национальной автономии мусульман тюрко-татар Внутренней России и Сибири». «Автономия» представлялась в форме создания «добровольного личного союза (-нации), обладающей в отношении своих членов принудительной властью». Показательно, что в Положении декларировалось создание Союза мусульман как «субъекта прав публичных и частных», но не с территориальной, а только с этно-конфессиональной спецификой (своего рода «государства в государстве»). Этот принцип автономии получил наименование «национально-персональной». Признавалось, что «членами Союза могут состоять мусульмане тюрко-татары обоего пола Внутренней России и Сибири вне зависимости от территории, ими занимаемой». Утверждались нормы «религиозной и национальной автономии», осуществление которых должно было проводиться посредством «публично-правовых» «органов религиозного и национального самоуправления». Автономия касалась «сферы дел религиозных, культурно-национальных, общественного призрения и налогового национального обложения». Язык «мусульман тюрко-татар» признавался равноправным с русским, специальный налог «для осуществления религиозных и национальных нужд» определялся «пропорционально численности тюрко-татарской нации» и вычитался из «общегосударственных, областных, краевых, земских и городских средств».
Своеобразно решался вопрос о представительстве в структурах местного самоуправления. Так как «тюрко-татарская нация, как союз государственный и правовой, имеет право в государственном управлении», то в зависимости от численности местного тюрко-татарского населения предполагалось их участие по следующей пропорции: в местностях с преобладанием тюрко-татар (свыше 50 % населения) их представители возглавляли местное самоуправление; в местностях с меньшей численностью (менее 50 % населения) «хотя бы один член тюрко-татарской нации» входил в состав управленческих структур. Национальное представительство обеспечивалось и на уровне центральной власти и гарантировалось тем, что «в состав центральной правительственной власти должно входить по одному лицу тюрко-татарской нации, облеченному правами министра для непосредственных сношений нации с государством». «Представители тюрко-татар» вводились также в состав мировых съездов, окружных судов и судебных палат для «участия в разбирательстве дел, стороной которых являются члены тюрко-татарской нации».
Высшим учредительно-санкционирующим, а также и законодательным органом признавалось Национальное Собрание (Миллят-Меджлиси). Его избрание (по одному депутату на каждые 50 тысяч населения) проводилось на основании «прямого, равного и тайного избирательного права». В выборах участвовал «каждый член тюрко-татарской нации без различия пола, достигший 20 лет». Собрание работало в течение трех лет и рассматривало все законодательные акты, выносимые на его обсуждение «каждой тысячью правомочных членов нации». Исполнительная власть осуществлялась Национальным управлением, состоявшим только из трех ведомств, соответствующих трем основным направлениям автономии тюрко-татар (духовного, просвещения и финансов). Духовное ведомство возглавлял муфтий (его члены – кадии). Его задачами были, в частности, «издание фетва, рассмотрение и решение вопросов веры и богослужения… общий надзор за постановкой преподавания вероучения во всех учебных заведениях, цензура Корана и Афтиак, управление духовными школами». Финансовое ведомство отвечало за сбор «национального налога». Вводились и собственные судебные структуры, связанные с осуществлением права шариата.
Местные учреждения были представлены окружными меджлисами, также избираемыми по «четыреххвостке», окружными Национальными управлениями, сельскими Меджлисами и сельскими Национальными управлениями, осуществлявшими функции, аналогичные вышестоящим структурам. Первым председателем Национального Управления стал известный общественный деятель, бывший член Государственной Думы, член ЦК партии Иттифак-аль-Муслимин С. Н. Максудов. Главой духовного отдела стал казанский мулла Г. Галеев.
Автономия тюрко-татар была признана Комучем и Временным Сибирским правительством. Представители автономии участвовали в работе Уфимского Государственного Совещания. Комучем в сентябре 1918 г. было принято обращение «К тюрко-татарскому народу Государства Российского», фактически признавшее принятое в 1917 г. положение о «Национальной автономии». Считалось возможным предоставить тюрко-татарам право пользоваться «родным языком в местном управлении, самоуправлении и суде, свободно открывать всевозможные школы и строить свою религиозную жизнь». Допускалась возможность создания «органов национального самоуправления, обладающих принудительной публичной властью, правом устанавливать и взимать особые национальные налоги и самостоятельно ведать дела общественного призрения, народного просвещения и культурно-экономические». Своеобразной столицей экстерриториального государства стала Уфа.
Однако Российское правительство в конце 1918–1919 г. невысоко оценивало перспективы создания «национально-персональной автономии», фактически игнорировало его. В ведомственном отношении данные проблемы решались по линии туземного отдела МВД. 21 марта новый председатель Центрального Национального управления И. А. Ахтямов и член Духовного ведомства кадий С. М. Урманов составили докладную записку в МВД, где указывали на необходимость «внести ясность» в отношения правительства Колчака к «органам культурно-национальной автономии». Для этого предлагалось сделать «принципиальное признание культурно-национальной автономии со стороны правительства». По мнению авторов записки, это обеспечило бы «доверие тюрко-татарского населения, отвоевываемых от советской власти местностей, к власти и будет служить для наиболее сознательных и активных представителей этого населения побудительным мотивом к участию в деле созидания государственности». Отмечалась также возможность поддержки со стороны башкир, которые, как не в меру оптимистично считали авторы записки, были «благорасположенные и даже подчиняющиеся в духовно-религиозных делах велениям органов нашей автономии». Во внешнеполитическом контексте считалось, что признание автономии «даст возможность послать официальных представителей на мирную конференцию, а участникам последней – получить правильное представление о наших нуждах и чаяниях». В марте – апреле 1919 г. в поддержку ходатайства руководителей автономии о «принципиальном признании культурно-национальной автономии» выступили представители совещаний из Петропавловска, Екатеринбурга, Челябинска, Новониколаевска, Красноярска (19).
Однако в реальном положении тюрко-татарской автономии не все было так стабильно, как представлялось ее руководителям. 12 мая 1919 г. уполномоченные от башкирского народа Челябинского уезда Оренбургской губернии М. Казимуратов, Г. Курбангалиев обратились к Верховному Правителю России с просьбой не отождествлять форм выражения их национальных интересов со структурами национально-культурной автономии тюрко-татар. Для башкир, имевших уже опыт «территориальной автономии», «национально-персональная автономия» представлялась явно недостаточной. Претензии тюрко-татар («пришлого элемента в Башкирии численностью 5 %») связаны со стремлением «вернуть свое господствующее положение над другими народностями мусульманского вероисповедания России (башкир, киргиз) и тем создать общемусульманскую антигосударственную позицию на будущее время, каковая позиция существовала еще в России до революции под руководством татар как в Государственной Думе, так и в мусульманской печати и в обучении мусульман». «Представители башкирского народа» считали необходимым в национальной политике Российского правительства признать «самостоятельность национально-культурную и духовную для каждой народности», а не организовывать «какую-либо оппозицию, которая может только обострять отношения между русским народом и мусульманами, создавая как для той, так одинаково и для другой народности несчастья». Авторы обращения заявляли, «чтобы Национальное управление тюрко-татар и его отделы, как духовный, так просвещения и финансов, не вмешивались в дела башкир, чтобы это управление именовалось татарским, а не тюрко-татарским» и «чтобы при первой возможности оно покинуло пределы Башкирии».
Осенью 1919 г. вопрос о восстановлении «национально-культурной автономии» снова возник, но на этот раз уже в условиях очевидной необходимости перемены политического курса колчаковского правительства. Поражения на фронтах требовали расширения социальной базы движения. Создание дружин Святого Креста и Зеленого Знамени (подробнее об этом – во второй части монографии), проведение дополнительных мобилизаций в белую армию требовали взаимодействия с мусульманскими структурами в Сибири и на Дальнем Востоке. Глава МВД В. Н. Пепеляев обратился в Национальное управление мусульман тюрко-татар, переехавшее незадолго до падения Омска в Иркутск, с просьбой предоставить информацию о возможности возвращения из рядов белой армии мобилизованных членов управления (например, председатель Управления И. Ахтямов служил в осведомительном отделе при штабе 3-й армии, глава ведомства финансов Ш. Алкин был откомандирован в Томское военное училище, а представитель управления «для сношений с Всероссийской властью» С. Мамлеев служил в 1-м конно-киргизском полку на далеком Семиреченском фронте). Ответ не замедлил явиться, но помимо восстановления состава управления (посредством демобилизации его членов и служащих) снова говорилось о «признании самой автономии» Российским правительством. «Это показало бы, что Правительственная власть не ограничивается только удовлетворением домогательств мусульман, а проявляет действительную заботу о сохранении работоспособности данного национального учреждения». Подобного рода заявления делались и ранее, в частности, во время провозглашения «священной войны против большевиков» в Омске и при формировании дружины «Зеленого знамени». 14 сентября 1919 г. в Новониколаевске прошло собрание, на котором отмечалось, что вооруженная поддержка мусульманами белой власти предполагала бы, в частности, что «мусульманское управление, которое ныне существует как незаконное, должно быть законное», и «для успешной борьбы с большевизмом сформировать национальные части (роты и полки)». Была подготовлена резолюция от имени Всероссийского правительства, которая повторяла основные положения принятой в 1917 г. «Конституции» о «культурно-национальной автономии тюрко-татар» (признание «публично-правового» статуса за структурами местного самоуправления, обложение мусульман тюрко-татар «специальным налогом», представительство интересов нации на уровне центральной правительственной власти и региональных управлений и т. д.). Резолюция завершалась следующим определением: «В твердом сознании, что не грубой силой, а общностью интересов должны быть связаны многоплеменные народы России в единое государственное целое, и будучи убежденным в необходимости предоставления более широких прав в вопросах управления самому народу, Всероссийское Правительство считает своею обязанностью ныне же санкционировать вышеприведенные положения культурно-национальной автономии тюрко-татар Внутренней России и Сибири и считать таковые законно-признанными и обязательными к исполнению… объявляя о таковом своем решении, Российское Правительство выражает уверенность, что мусульмане тюрко-татары, объединенные отныне единым органом своего национального самоуправления, проявят свойственную им энергию, мужество и твердость в борьбе за возрождение России и сумеют оправдать то высокое доверие, которое им оказывается признанием автономии». Однако ее официального утверждения не произошло ввиду быстрого отступления белого Восточного фронта и постепенного прекращения военного сопротивления в Сибири (20).
Таким образом, тенденции национально-государственного строительства, проявлявшиеся в разных формах в период 1917–1919 гг., оказывали существенное влияние на эволюцию политического курса российского Белого движения. Игнорировать стремление к развитию собственной самобытной государственности, культурной автономии было уже невозможно. Но решался данный вопрос по-разному: от возможностей «оказачивания» до предоставления самостоятельности в сфере определенных полномочий (системе образования, религиозной, экономической, финансовой сферах). Но, как правило, разграничение полномочий не доводилось в программе Белого движения (в данный период) до уровня «федерации». Федеративный, автономный или областной принципы предполагались в качестве возможных для становления будущей российской государственности.
1. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 254. Лл. 32–33; Ф. 1701. Оп. 1. Д. 6 в. Лл. 125–125 об.
2. ГА РФ. Ф. 1701. Оп. 1. Д. 6 в. Лл. 158; Молчанов Л. А. Собственными руками своими мы растерзали на клочки наше государство. М., 2007, с. 40–48.
3. Якушев И. А. Очерки областного движения в Сибири // Вольная Сибирь. Прага, кн. IV, 1928, с. 104.
4. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 252. Лл. 11–12.
5. ГА РФ. Ф. 1701. Оп. 1. Д. 6 в. Лл. 160–160 об.; Сибирская Речь. Омск, № 23, 1 февраля 1919 г.
6. ГА РФ. Ф. 1701. Оп. 1. Д. 6 В. Лл. 124–129 об.
7. Там же. Лл. 165–167 об.
8. Муртазин М.Л. Башкирия и башкирские войска в гражданскую войну. М., 1927, с. 62, 65–70; Известия Башкирского Областного Комитета РКП (б), № 1–2, 1 апреля 1922 г.
9. ГА РФ. Ф. 148. Оп. 4. Д. 23. Л. 86.
10. ГА РФ. Ф. 1700. Оп. 1. Д. 3. Лл. 202–203 об.
11. Кручинин А. М. Надежды восемнадцатого года: страницы истории екатеринбургского антибольшевистского подполья 1918 г. // Белая армия. Белое дело. Екатеринбург, № 14, 2004, с. 15–19.
12. Кроль Л. А. За три года (воспоминания, впечатления и встречи). Владивосток, 1921, с. 71–72; Собрание узаконений и распоряжений Временного Областного Правительства Урала. № 1. Екатеринбург, 27 августа 1918 г., с. 1–3.
13. Кроль Л. А. Указ, соч., с. 154; Собрание узаконений и распоряжений Временного Областного Правительства Урала. № 1. Екатеринбург, 27 августа 1918 г., с. 2–3.
14. Кроль Л. А. Указ, соч., с. 64, 77; Собрание узаконений и распоряжений Временного Областного Правительства Урала. № 1. Екатеринбург, 27 августа 1918 г., с. 2–3.
15. Собрание узаконений и распоряжений Временного Областного Правительства Урала. № 5. Екатеринбург, 8 октября 1918 г., с. 1–2; № 7. Екатеринбург, 30 октября 1918 г., с. 4–5.
16. Собрание узаконений и распоряжений Временного Областного Правительства Урала. № 7. Екатеринбург, 30 октября 1918 г., с. 7—10.
17. Собрание узаконений и распоряжений Временного Областного Правительства Урала. № 3. Екатеринбург, 16 сентября 1918 г., с. 3–5.
18. Кроль Л. А. Указ, соч., с. 154; Собрание узаконений и распоряжений Временного Областного Правительства Урала. № 9. Екатеринбург, 29 ноября 1918 г., с. 32–33.
19. ГА РФ. Ф. 195. Оп. 1. Д. 7. Лл. 7-10 об.; Ф. 1701. Оп. 1. Д. 57. Лл. 2–3 об.; 17–18; 19; 20–22; 31–32.
20. ГА РФ. Ф. 176. Оп. 4. Д. 163. Лл. 154–157; Ф. 195. Оп. 1. Д. 7. Лл. 1-10; Хал-Сюзи. Семипалатинск, № 133, 4 октября 1919 г.