Белое дело и антибольшевистское движение. Взаимодействие и конфликты
Глава 1
«Демократическая контрреволюция» и ее значение в формировании политического курса Белого движения.
Комитет Членов Учредительного Собрания (Комуч) в Самаре и Прикамский Комуч. Лето – осень 1918 г.
Отличительной чертой Комуча было твердое следование принципу правопреемственности через признание легитимности верховной власти Всероссийского Учредительного Собрания созыва 1917 г. В 1918 г., в процессе формирования основных центров антибольшевистского и Белого движения, принцип обоснования правопреемственности от всероссийской Конституанты стал альтернативой легитимности, которую обосновывали органы власти большинства государственных образований на территории бывшей Империи. Они провозглашали свою легитимность как результат «волеизъявления населения», устанавливающего определенный порядок регионального управления – через выборные органы верховной власти, местное самоуправление и т. д. А власти, заявлявшие о своем общероссийском статусе, обосновывали свою легитимность персональным представительством от избранного во всероссийском масштабе представительного органа. Помимо Комуча, подобное обоснование своего общероссийского статуса применило в 1918 г. Верховное Управление Северной области, также состоявшее из членов Всероссийского Учредительного Собрания.
Политическое «кредо» Комуча в его взаимоотношениях с «территориальными государственными образованиями» достаточно четко определил один из членов «Общества участников Волжского движения», С. Н. Николаев: «Ближайшей своей политической задачей Комитет ставил восстановление единой и общей государственной власти для всей России. Правомочным органом для создания этой власти Комитет считал лишь Всероссийское Учредительное Собрание, созыв которого он признавал одной из первоочередных своих задач. До созыва же Учредительного Собрания единственно правомочным органом, исполняющим общенациональные государственные задачи, Комитет мыслил себя.
Поэтому он полагал, что взаимоотношения между ним и образовавшимися правительствами должны быть такими, при которых Комитет должен признаваться государственным центром. Однако отношения между центром и такими правительствами, по мнению Комитета, не должны были предрешать форм государственного строя России и должны были покоиться не на принципах федерации свободных государств, а на основах широкой автономии. Комитет полагал, что признание федеративных отношений предрешало вопрос о государственном устройстве России».
«По мнению Комитета, ни одно из вновь образовавшихся в то время правительств не имело формальных оснований для установления своей преемственной связи с павшей всероссийской властью. Комитет же членов Учредительного Собрания, хотя и не уполномоченный на представительство Учредительным Собранием, признавал за собой право на временное представительство Учредительного Собрания…» (1).
Говоря о преемственности по отношению к Всероссийскому Учредительному Собранию, следует учитывать, что, несмотря на имевшееся уже тогда мнение о необходимости полного восстановления полномочий «разогнанной большевиками» российской Конституанты, предполагалось, что это произойдет при следующем условии. По свидетельству управляющего ведомством внутренних дел Комитета, эсера П.Д. Климушкина, «считая вопрос с созывом Учредительного Собрания для себя ясным и бесспорным, считая также неоспоримыми и права членов Учредительного Собрания на руководство противобольшевистским движением во имя восстановления Учредительного Собрания, мы в то же время полагали, что Учредительное Собрание первого состава, треть членов коего вышла из состава его (фракции большевиков и левых эсеров. – В.Ц.), не может претендовать на полноту власти. Его роль должна заключаться в том, что оно, доведя борьбу до конца, назначает новые выборы и расходится». Логика развития государственного права предполагала, что поскольку не было «ни органа, ни учреждения, которые были бы вправе распустить Учредительное Собрание, то… только само Учредительное Собрание может и правомочно это проделать. Посему Учредительное Собрание первого состава, по нашему мнению, должно было быть созвано. Оно издает избирательный закон, назначает новые выборы и с этим распускается» (2).
Прерогативы Учредительного Собрания считались временными, и выборы, прошедшие в него после прихода к власти большевиков, – далеко не соответствующими подлинным настроениям российских избирателей. И все же акт роспуска, по мнению членов Комуча, не мог произойти иначе как по решению самого же Учредительного Собрания. «Роспуск власти, избранной всем народом, даже не совершенно авторитетными группами и партиями, убил бы в народных массах всякое доверие к Учредительному Собранию и всякое уважение к юридическим нормам». В условиях общего падения авторитета законности и правопорядка подобные действия становилось бы равными «разгону» Учредительного Собрания большевиками. Новые выборы предполагалось провести на основании прежнего избирательного закона, на принципах «четыреххвостки» (всеобщего, равного, прямого и тайного голосования), но с исключением из избирательных списков большевиков и левых эсеров. Ставились под сомнение также нормы партийного правотворчества, принципы приоритета партийных решений над общегосударственными интересами, при этом ЦК партии эсеров безоговорочно поддержал программу и тактику действий Комуча (3).
Краткая история возникновения Комуча такова. Формирование антибольшевистского сопротивления в Поволжье, так же как и в других регионах России, происходило на основе активизации подпольных групп, среди которых наибольшей организованностью отличались эсеровские боевые структуры и ячейки офицерских организаций бывшего Казанского военного округа. С конца апреля 1918 г. под руководством Военной организации эсеровской партии были созданы подпольные структуры в Самаре, Уфе, Челябинске, Казани и Симбирске. Наиболее сильный, Самарский центр, подготовил вооруженное выступление одновременно с атакой города Пензенской группой чехословацкого легиона под командованием поручика С. Чечека. Были сформированы две офицерские дружины и одна партийная – эсеровская, общей численностью около 500 бойцов. 26-летний подполковник, артиллерист Н.А. Галкин взял на себя руководство Военным штабом подпольщиков. Согласно воспоминаниям участников поволжского антибольшевистского подполья, независимо от выступления Чехословацкого корпуса они планировали выступить против советской власти: «В русской общественной среде готовились организованно к выступлению против большевиков, задолго до прихода чехословаков, причем имелось в виду задержаться на Волге и на Урале… независимо от чехословаков, выступление против большевиков все равно было бы». «Были налажены контакты с представителями штаба Чехословацкого корпуса в Пензе, однако главной боевой силой должны были стать эсеровские дружины и офицерская организация, большинство в которой согласились с лозунгом «защиты Учредительного Собрания». Самарские подпольщики рассчитывали на активную поддержку со стороны крестьянства окрестных уездов. Так же как и во многих других регионах России, в Самарской и Симбирской губерниях большую роль играли отделения Союза фронтовиков. В Казани имелись группы, поддерживавшие связь с Союзом Савинкова и даже с генералом Алексеевым. По обобщенной оценке будущего члена Комуча И. Нестерова, «в Самаре была создана местная военная партийная организация; установлена была связь с самостоятельной офицерской организацией, была связь с рабочими группами, имелись самостоятельные крестьянские организации в селах… Нормально восстание должно было произойти осенью. Но история, рядом с нашим движением и нашей подготовкой, поставила в порядок дня другое событие – выступление чехословацких «легий» и тем нарушила естественный ход событий. При нашей активной подготовке по созданию антибольшевистского и антинемецкого фронта, ясно, что нам, социалистам-революционерам, трудно было упустить этот момент и не связать своей истории с историей выступления чехословаков» (4).
После того как 8 июня (по новому стилю) чешские легионеры вошли в Самару, в городе фактически уже действовала «гражданская власть», основу которой составили члены Учредительного собрания (правые эсеры). Исходя из того, что единственной законной властью в России осталось Учредительное Собрание, которому Временное правительство «как бы» передало свои полномочия, собравшиеся избрали Комитет членов Учредительного собрания. В его первоначальный состав вошли: И.М. Брушвит (эсер, член Самарского губернского совета крестьянских депутатов), П.Д. Климушкин (эсер, также член Самарского совета), И.П. Нестеров (эсер, депутат Минского губернского совета) и Б. К. Фортунатов (эсер, депутат Самарского губернского совета), председательствующий – В. К. Вольский (эсер, депутат Тверского губернского совета крестьянских депутатов). По воспоминаниям Климушкина, уже накануне выступления были заготовлены «воззвания» к населению, в которых давалась оценка предстоящих событий: «Власть, предавшая немецкому штыку, опозорившая страну перед всеми народами своим предательским сепаратным миром… штыком и насилием захватившая власть в стране вопреки воле народа, посягнувшая на эту волю в лице Учредительного Собрания, теперь сметена тем же оружием. Переворот, совершенный нами благодаря подходу к Самаре доблестных чехословацких отрядов, совершен во имя великого принципа народовластия и независимости России», «Комуч своей ближайшей задачей ставит укрепление власти Учредительного Собрания, создание Национальной Армии для борьбы с внешним врагом. В области внешней политики Комитет Учредительного Собрания сохраняет верность союзникам и отвергает всякую мысль о сепаратном мире, а потому не признает силы Брестского мирного договора». Также накануне выступления была разработана общая схема управления, включавшая комитет членов Учредительного Собрания и представителей земско-городского самоуправления во главе административного аппарата, министерства, губернские и уездные уполномоченные, начальники милиции (5).
Модель власти, созданная Комучем, предусматривала, что «гражданская и военная власть в городе и губернии, впредь до образования учреждений Правительством Общероссийским, переходит к Комитету, состоящему из членов Учредительного Собрания». Первоначальное наименование «Самарский Комитет членов Учредительного Собрания» было заменено на «Комитет членов Всероссийского Учредительного Собрания». Таким образом, коллегиальная власть сосредоточила в своих руках высшие военные и гражданские полномочия, а региональные определения уступили место общероссийским. В структуру Комитета и его пополнение должны были входить лица, «избранные от Самарской губернии на основании всеобщего избирательного права», а также «представители от местных самоуправлений» (приказ № 1 от 8 июня 1918 г.). В дальнейшем предполагалось, «что по мере прибытия других членов Учредительного Собрания в Самару они автоматически входили бы в это правительство. Исключение было сделано для членов Учредительного Собрания от партии большевиков и левых эсеров. Эти партии… были объявлены партиями государственной измены». В августе 1918 г. состав Комитета включал в себя 29 членов Собрания, оказавшихся на территории Самарской губернии, к концу сентября их количество выросло до 90 (в большинстве – правые эсеры), что было далеко до кворума, необходимого при принятии решений о новых выборах или о самороспуске (6).
Комуч развернул активную законотворческую работу. В приказе № 1 (все законы, принятые Комитетом до образования Совета управляющих, облекались в форму «приказов») была провозглашена программа новой власти: «Именем Учредительного Собрания большевистская власть в г. Самаре и Самарской губернии объявляется низложенной. Все комиссары отрешаются от занимаемых ими должностей. Во всей полноте своих прав восстанавливаются распущенные советской властью органы местного управления: городские думы и земские управы, коим предлагается немедленно приступить к работе… Все ограничения и стеснения в свободах, введенные большевистскими властями, отменяются и восстанавливается свобода слова, печати, собраний и митингов… Комиссары и заведующие советскими предприятиями обязаны в трехдневный срок сдать все дела вновь восстановленным органам по принадлежности или назначенным Комитетом лицам… Революционный трибунал, как орган, не отвечающий истинным народно-демократическим принципам, упраздняется, и восстанавливается Окружной Народный Суд… Единая, независимая, свободная Россия. Вся власть Учредительному Собранию. Вот лозунги и цели новой революционной власти…» (7).
Комуч объединял функции законодательной и исполнительной власти. Первоначально выполнение административных поручений было распределено внутри самого Комитета. Согласно приказу № 5 от 9 июня, на Брушвита было «возложено управление всеми банками и учреждениями, ведающими финансовым делом», на Климушкина «возложили» «управление всеми административными делами и органами охраны и самоуправлений», на Вольского – «управление всеми органами продовольствия и промышленности», на И.П. Нестерова – «управление всеми органами ведомства путей сообщения и ведомства народного просвещения». Позднее были созданы Юридический отдел Комитета (его возглавил товарищ председателя Самарского окружного суда В. Л. Евдокимов), Информационный отдел (его возглавил «гражданин» И. К. Кунин), Отдел милиции (во главе с членом Собрания В.М. Голубковым), Отдел труда (руководить им был приглашен бывший комиссар труда Временного правительства С.М. Белов), а также Иностранный отдел «для сношения с правительствами внутри России, признающими Учредительное Собрание, и с представителями дружественных и нейтральных держав» (его руководителем стал член Учредительного Собрания, член ЦК партии эсеров М. А. Веденяпин). Постановлением от 24 июля в составе Комитета вводилась должность управляющего верховной контрольной комиссией (аналог государственного контроля), которую занял Г. А. Краснов (такую же должность он занимал затем в составе Российского правительства в Омске в 1919 г.). Сама контрольная комиссия была создана («в целях широкой гласности») за месяц до назначения Краснова и состояла «из представителей местных органов самоуправления и общественных организаций», наблюдавших за тем, чтобы «ни одна копейка народных денег не тратилась тайно и непроизводительно». По оценке Климушкина, нормативная терминология, использовавшаяся Комучем, подчеркивала временный характер его власти: «Комитет вместо законов издавал приказы, вместо министерств создал ведомства и вместо министров – управляющих ведомствами». Данное замечание можно считать правомерным и в отношении других антибольшевистских структур управления, возникавших в течение 1918–1919 гг. (8).
Наряду с окружным судом в судебной системе восстанавливались мировые суды (за возобновлением их работы наблюдало уездное земство), а также военно-окружной суд (его председателем по совместительству стал товарищ председателя Самарского окружного суда В. Н. Аристов) и военно-прокурорский надзор. Функции высшей кассационной инстанции взял на себя сам Комуч (9).
Общая «конструкция власти», по оценке Климушкина, «была проста»: «В центре – Комуч, т. е. Комитет членов Учредительного Собрания как верховный орган управления всей территорией и как законодательная власть. Для управления делами и ведения практической политики был создан Совет управляющих ведомствами или Совет министров (на самом деле – это не совсем равнозначные понятия. – В.Ц.). На периферии – губернские уполномоченные и уездные».
Уже с середины лета возникла потребность выделения особого «упорядоченного» аппарата управления, подотчетного Комитету, но в определенной степени автономного от него, и со второй половины августа начал работу Совет управляющих ведомствами, ставший фактически правительством на занимаемой Комучем территории Поволжья. В его состав входило 14 ведомств (государственной охраны, земледелия, продовольствия, торговли и промышленности, труда, финансов, путей сообщения, почт и телеграфов, государственных имуществ и государственного контроля, военное, внутренних дел, юстиции, просвещения и иностранных дел). В числе руководителей ведомств оставались Климушкин, Нестеров, Веденяпин и Краснов. Председателем Совета и управляющим ведомством государственной охраны стал бывший глава Иркутской губернской милиции эсер Е. Ф. Роговский. С одобрения Комитета в Самару перенес свою работу ЦК партии эсеров (председатель ЦК В.М Чернов приехал сюда 20 сентября 1918 г.). По партийной принадлежности большинство членов Совета представляло партию правых эсеров. Меньшевик И. М. Майский стал управляющим ведомством труда, беспартийный Краснов сохранил должность государственного контролера, а полковник Н. А. Галкин, произведенный Комучем в генерал-майоры, стал возглавлять военное ведомство (10).
В условиях войны и хозяйственной разрухи требовалось усилить и местную власть. Создавая исполнительную вертикаль, Комуч утвердил приказ № 50 от 25 июня «Об уездных уполномоченных» и «Временные правила о губернских уполномоченных» (приказ № 85 от 6 июля). Права «уполномоченных» совпадали с правами губернских и уездных комиссаров Временного правительства (им предписывалось ориентироваться в своей деятельности на нормативную базу 1917 г.). Уездные уполномоченные назначались на должности приказами Комитета и должны были «укреплять власть» Комуча, «всемерно содействовать формированию Народной армии», «поддерживать общественный порядок и безопасность»; уполномоченным передавалось управление милицией. Отдельно оговаривалась важность «принятия экстренных мер к восстановлению деятельности органов самоуправления и других правительственных и общественных учреждений и должностных лиц в тех формах, в каких они функционировали при Временном правительстве». Предполагалось, кроме того, введение новых структур местного самоуправления, таких, как совещательные местные комитеты, – с целью «разрешения общих вопросов местного управления и упорядочения хозяйственной жизни уезда» и в составе «местных деятелей, зарекомендовавших себя деловой опытностью вне зависимости от их партийной принадлежности». Данные комитеты, не выполняя административных функций, должны были содействовать уполномоченным, укрепляя контакт «власти и общества» (11).
С выходом на территории Самарской, Симбирской и Казанской сопредельных губерний потребовалось определение статуса губернских уполномоченных. Их полномочия формально повторяли полномочия уездных уполномоченных, к которым добавлялась обязанность «объединения деятельности губернских и уездных учреждений в интересах согласования ее с общими целями и задачами Комитета». Губернские уполномоченные имели право «давать руководящие указания всем органам местного управления», они могли приостанавливать или даже отменять решения местной представительной власти, если таковые будут явно «представлять опасность в военном отношении или в отношении общественного порядка и спокойствия». Так же как и в уездах, в губерниях могли создаваться «совещательные органы» из «местных деятелей» (12). Показательно, что «вертикаль управления» заменялась своеобразным «веером управления», при котором центром власти оставался Комуч, а от него «расходились» структуры среднего и низового уровней. Уездные уполномоченные непосредственно подчинялись Комучу и обязаны были только «сообщать» губернским уполномоченным о принимаемых решениях. Только в случае их противоречия друг другу или общей нормативной базе губернский уполномоченный мог их приостанавливать (право отмены оставалось за Комучем). Это, конечно, не способствовало повышению эффективности управления, что, в частности, проявилось в ходе мобилизации в Народную армию летом – осенью 1918 г.
Нельзя сказать, что Комуч не понимал неизбежности ограничений «широких демократических свобод» в условиях «военного времени». Выступая на одном из офицерских собраний, Фортунатов заявлял: «Власть должна быть твердой, железной, действующей со всей доступной ей решимостью». Брушвит повторял ту же мысль на собрании квартирных советов: «Наша первая задача будет создание твердой власти, не останавливающейся ни перед чем в достижении своих целей. Уроки прошлого нас обязывают» (13). Этому, в частности, должен был способствовать приказ о «военном положении» (приказ № 43 от 20 июня). Поскольку прерогативы высшей военной и гражданской власти совмещались Комучем, то приказ этот касался только уголовной ответственности за совершение тех или иных «государственных преступлений». В восьми пунктах приказа перечислялись таковые правонарушения: от «восстания» и «шпионства» до «хранения оружия без надлежащего разрешения». Несмотря на «четкость» формулировок, добиться выполнения данного приказа было весьма непросто без соответствующих органов управления.
Идеологической основой политического курса Комуча были его «социалистические» лозунги, которые, как считал Комитет, максимально выражали интересы простых избирателей, и поэтому в законодательной практике следовало обращаться к нормативной базе, созданной Временным правительством и Всероссийским Учредительным Собранием. В частности, принятый Собранием 5 января 1918 г. закон о земле («в первых десяти пунктах», то есть, по сути, целиком) стал основой аграрной политики Комуча. Данный акт в основе походил на большевистский Декрет о земле, так как упразднял любые формы частной собственности на землю и передавал распоряжение ею местным общинам или земельным комитетам. Дальнейшее аграрное законодательство должно было осуществляться на основании «постановлений 2-го и 4-го самарских губернских крестьянских съездов» (приказ № 51 от 25 июня). Право на урожай, полученный на захваченных крестьянами частновладельческих землях, принадлежало «посевщикам» (приказ № 124 от 22 июля).
От «завоеваний революции» Комуч отказываться не собирался, и в знак преемственности с «февралем 1917 года» над зданием правительства в Самаре был поднят красный флаг, а в организуемой Народной армии было запрещено ношение погон и кокард как атрибутов «старого режима». Красные знамена с вышитыми на них надписями – «Власть народу – власть Учредительному Собранию» – отправили на фронт уже через неделю после прихода самарских демократов к власти (приказ № 19 от 14 июня) (14).
Правительство «национализировало» весь автотранспорт, отдельным приказом (№ 28 от 16 июня) запретив «езду на автомобилях частным лицам». Твердые цены на хлеб отменялись, однако нормированное распределение продуктов сохранялось, и специально созданная «продовольственная управа» провозглашалась «государственным органом, ведающим все продовольственное дело, контролирующим, направляющим его, издающим обязательные постановления и инструкции, разрешающие те или иные операции с хлебом». Все частные сделки с продовольствием должен был контролировать т. н. Хлебный Совет – орган, состоявший из восьми человек: трех представителей самарской биржи, трех членов губернского совета кооперативов, а также представителя отдела зернохранилищ местного отделения Госбанка и представителя продовольственной управы (приказ № 53 от 27 июня). Стремление к созданию структур управления, основанных на сотрудничестве администрации и общественных представителей, было отличительной чертой политики Комуча. Приказом № 131 от 15 июля «для правильного решения вопросов, касающихся торговли и промышленности», создавался Совет по торгово-промышленным делам в составе представителей от самарского губернского земства, самарского городского самоуправления, общества инженеров и техников, технического общества, совета профсоюзов, самарского биржевого комитета, кассы безработных, фабричной инспекции, ведомств земледелия и путей сообщения и др. (15).
Особое место в государственном строительстве Комуча занимали структуры общественного самоуправления, «представительной демократии». В выступлении на сессии самарской городской думы, возобновившей свою работу в июне 1918 г., Климушкин заявлял: «В недалеком будущем на органы самоуправления будет возложена широкая государственная работа. Прошло то время, когда эти органы были в загоне, когда они противопоставлялись центральной власти. Органы местного самоуправления должны быть и органами государственной власти». Аналогичная задача провозглашалась в обращении Комуча от 17 августа: «Восстановление самоуправления на территории освобожденной России и скорейшее восстановление их работы в полном объеме представляет одну из важнейших задач текущего момента». Из полномочий городского и земского самоуправлений были изъяты только «административно-охранительные полномочия». Восстанавливались и структуры волостного земства, избранные в 1917 г. Волостные земские управы принимали «все дела» распускаемых волостных советов. Местное самоуправление должно было послужить и основой для возможного создания законосовещательных представительных структур (насколько это было возможно в условиях гражданской войны). Ведомство внутренних дел планировало создание специального департамента местного самоуправления, а также постоянно действующего Совета (Совещания), созданного на основе «представительства от общественных организаций, органов самоуправления и профессиональных корпораций» (т. е. по образцу Государственных Совещаний 1917–1918 гг.). По другому варианту «голос общественного мнения» следовало выражать «на периодических съездах тех же деятелей и приглашаемых ведомств».
Климушкин декларировал и новые принципы «кадровой политики» управления внутренних дел, согласно которым «элементу общественности» должно было отдаваться предпочтение перед «многочисленной корпорацией чиновников царских министерств». Объяснялось это тем, что «равномерно-предопределенный ход государственной машины и всемогущее усмотрение начальства сковывало их волю… делало их неспособными к пониманию запросов общественной жизни, требований широких народных масс». Сохраняя «технический аппарат, создавая его также по типу прежних министерств, мы стремимся внести в него новое содержание», – отмечал глава управления внутренних дел. «Ответственные работники ведомства будут приглашаться из числа лиц, прошедших известную школу общественной работы, люди опыта, общественные деятели, зарекомендовавшие себя в качестве преданных и стойких поборников народоправства. Люди, участвующие в общественной жизни, легче поймут запросы граждан, народа, и сумеют совместить их с требованиями государства» (16).
Помимо земско-городского самоуправления, к сотрудничеству с властью призывались также многочисленные земельные комитеты, продовольственные управы, районные кожевенные комитеты, домовые комитеты и квартальные советы (приказ № 23 от 15 июня). Самарский квартальный совет делал регулярные запросы в Совет управляющих. Земельные комитеты также восстанавливались «на основаниях, предусмотренных постановлением Временного правительства». Губернский земельный комитет восстанавливался самим Комучем, которому «непосредственно подчинялся». Уездные земельные комитеты избирались земскими собраниями, а волостные – создавались при волостных земских управах.
Неизменными оставались фабрично-заводские комитеты, более того, за их «насильственный роспуск» предусматривалась ответственность «по законам военного времени» (приказ № 4 от 8 июня). В принципе, не отрицались даже структуры советской власти, а именно – советы рабочих депутатов. Приказом № 1 Комуч заявил: «Существующие советы распускаются», но при этом оговаривалось, что «порядок новых выборов будет определен рабочей конференцией» (17). Признавая обоснованность ограничений гражданских свобод условиями «военного времени», Комуч, однако, не отказывался от проведения выборов городских органов самоуправления. Об изменившемся отношении к эсерам и их программе свидетельствуют и итоги выборов в городские думы поволжских городов, прошедшие в середине августа. Уже приказом № 11 от 11 июня Комуч предписал самарской городской управе «немедленно приступить к подготовке перевыборов самарской городской думы на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования», а 28 июня распространил приказ о перевыборах гласных городских дум на «все городские управы» (18). В ходе выборов на городские избирательные участки являлось от 17 до 30 % из числа имеющих право голоса. Сенсацией стало поражение социалистического блока, единого по спискам эсеров и социал-демократов, особенно впечатляющее в тех районах, где еще в ноябре 1917 года те же партии получали большинство голосов (по Средневолжскому региону за эсеров голосовало тогда 57,2 % избирателей). Только в Самаре социалисты получили более 50 % мест, в то время как в Уфе, Симбирске, Оренбурге их списки набирали не многим более 35–40 %. Обозреватели констатировали падение интереса к «социалистическим идеалам». Это еще раз подтверждало, что узкопартийная политика Комуча не вызывала симпатий со стороны поволожского «электората».
Примечательным фактом, характеризующим авторитет всероссийского статуса Комуча, стало его признание со стороны Уральского и Оренбургского казачьих войск. Атаман оренбургского казачества, член Учредительного Собрания от Оренбургского казачества полковник А. И. Дутов вошел в состав Комитета (постановление Комуча от 15 июля 1918 г.). Ас уральским войсковым правительством был заключен специальный договор, предусматривавший подчинение Комучу уральских казаков не только в военном, но и в гражданском отношении. 26 июля состоялось совместное заседание Комуча и делегации уральцев. Уполномоченным войска в Самаре стал полковник С. А. Щепихин. Вопреки ожидавшимся разногласиям по вопросу о государственном устройстве, председатель делегации уральцев Фомичев заявил: «Федерализм, приобретающий в настоящий момент характер сепаратного стремления, Уральское правительство считает безусловно вредным и тормозящим дело объединения России, и с ним будет бороться всеми своими силами. Все правительственные областные организации, выдвинутые временно ходом событий, должны ясно и определенно поставить основной задачей момента и их существования возрождение и спасение всей России, без всяких отделений и выделений… власть в государстве должна принадлежать Учредительному Собранию настоящего созыва, из состава которого исключаются левые эсеры и большевики… Войско соглашается с основными принципами строения власти по приказу Комитета членов Учредительного Собрания, вместе с тем оно считает, что только при пополнении Комитета определенным числом членов (т. е. при наличии кворума. – В.Ц.) ему принадлежит право организации всероссийского правительства… До сих пор Уральское войско считает необходимым поддерживать и укреплять власть Комитета членов Учредительного Собрания как предшественника, по его природе, настоящей центральной власти и вступить в согласованные действия с Комитетом, сохраняя свою внутреннюю самостоятельность».
Немаловажным фактором для единства антибольшевистского движения представлялась попытка установления взаимодействия между Поволжским фронтом и Добровольческой армией. Летом 1918 г. о важности движения на Волгу говорилось не только в Екатеринодаре, но и в русских монархических кругах в Киеве и в окружении атамана Краснова на Дону. Генерал Алексеев направил в Самару полковника М.Н. Моллера, главной задачей которого было установление связи с генералом Дитерихсом, которому, как в ноябре 1917 г. в Могилевскую Ставку, Алексеев отправлял письмо в надежде на возобновление контактов. Генерал Алексеев, зная, что Дитерихс состоит на службе в Чехословацком корпусе, надеялся на поддержку с его стороны (хотя бывший начальник штаба Главковерха Духонина был в это время не в Самаре, а во Владивостоке). Алексеев писал о стратегических перспективах Добрармии по выходе на Волгу. В целях «скорейшего объединения всех здоровых сил страны и дружественных элементов… ближайшей задачей Добровольческой армии ставится выход на Волгу», для чего признавалось необходимым «содействие чехословацких частей… и казачьих отрядов, действующих на Нижней Волге». Генерал Чечек и его начальник штаба полковник С. А. Щепихин ответили генералу Алексееву о готовности признать командование Добрармии, исходя не столько из военной, но «в большей степени, политической конъюнктуры». Галкин, опасавшийся вначале, что «Добровольческая армия внесет нам раскол», в конце августа также признавал необходимость приезда Алексеева даже «ранее, чем придет Добровольческая армия, дабы впредь уничтожить всю резкую разницу армий… Комитет Учредительного Собрания решил пойти на все уступки, кроме земельного вопроса… они сами поняли, что нужно вести твердую политику». Планы эти тем не менее не осуществились (19).
24 сентября 1918 г. Веденяпину удалось установить контакт со старшиной российского дипкорпуса Гирсом. Уведомив посла в Италии о том, что Комуч представляет собой преемника Временного правительства и имеет всероссийский статус, Веденяпин добился того, что Гире сообщил в Самару запрашиваемый «полный список личного состава загранучреждений». Французский дипломат Пишон в телеграмме на имя Веденяпина, касаясь вопроса о международном признании Комуча, отмечал: «Антанта не признает себя вправе делать выбор между политическими группами, борющимися между собой, и поддерживать одних против других… как только вы докажете нам, что у вас в руках реальная власть, что вас слушаются в России, что вокруг вас группируются силы, – это произведет огромное впечатление…» Оспаривая права Учредительного Собрания считаться единственно легитимным центром власти в современной ему России, Пишон заявлял: «Ключ к вашей значительности за границей лежит скорее в реальной силе, чем в ваших легальных правах, тем более что последние отнюдь не несомненны. Все здесь полагают, что только Учредительное Собрание может реорганизовать Российское Государство. Но невозможно отождествлять Учредительное Собрание с его Комитетом, из которого исключены две политические партии, что колеблет самый принцип легальности… Вот почему ваше происхождение от Учредительного Собрания не имеет большого веса в глазах Европы. Это скорее моральная, чем законная сила…» (20).
Что касается этой «реальной силы» в оценке Пишона, то ею могла стать только Народная армия. Главнокомандующим ее и мобилизованными частями Оренбургского и Уральского казачьих войск стал начальник 1-й Чехословацкой гуситской стрелковой дивизии С. Чечек. Предполагалось, что Народная армия будет состоять исключительно из добровольцев, причем не только убежденных противников советской власти, но и «убежденных социалистов», «готовых отдать жизнь и силу для защиты Родины и свободы». Образцом «демократической армии» считался Чехословацкий корпус. «Только такая армия, проникнутая идеей демократии и опирающаяся на доверие большинства населения, народная армия, охраняющая его интересы, могла бы успешно бороться с армией советской. Войну с большевиками могла вести успешно только и единственно власть демократическая», – так писал о Чехословацком корпусе его представитель в Томске доктор И. Глосс. «Положение о Народной армии», в частности, устанавливало: 1) недопустимость участия военнослужащих в политических партиях, 2) применение дисциплинарных взысканий за проступки, не являющиеся тяжкими и позорящими, 3) равноправие всех чинов армии вне службы и соблюдение субординации во время несения службы, 4) необходимость принятия мер по «сближению» офицеров и солдат для поднятия культурного уровня и гражданской зрелости солдатских масс. Первым подразделением Народной армии стала самарская 1-я Добровольческая дружина, сформированная под руководством полковника В. О. Каппеля – будущего легендарного героя Белого движения на Востоке России и Командующего Народной армией с июля 1918 г. Его ответ на предложение принять командование дружиной типичен для большинства офицеров, шедших в ряды «демократической армии». Каппель заявил, «что считает первым и священным делом каждого борца против большевиков стремление к общей согласованной борьбе с большевиками до окончательной победы над ними независимо от политических взглядов и партийной принадлежности и что второй своей обязанностью он считает заботу о борцах-воинах, слишком во многом нуждающихся. Впечатление как о преданном своему делу воине, как о прямом и честном человеке, знающем свою роль и бескорыстно исполняющем свое дело, оставалось о нем навсегда у каждого, кому приходилось с ним встречаться». Не случайно при получении предложения от «некоторых генералов, замышлявших свержение Комуча», Каппель прибыл в Самару и известил об этом Председателя Комитета.
Армия комплектовалась по милиционной системе: каждый город выставлял батальон пехоты и эскадрон конницы, а каждая волость – «дружинную роту».
Командование брали на себя как кадровые офицеры, так и офицеры «военного времени» – бывшие крестьяне и рабочие, авторитетные в своей среде. Наименования частей давались, как правило, по городу или уезду, где происходило формирование. Помимо добровольческих подразделений в городах и волостях создавались также и местные боевые дружины самоохраны (21).
Основную боевую нагрузку в Поволжье несли на себе части Чехословацкого корпуса. Созданные при прямом участии Государя Императора Николая II и по инициативе Национального Совета Чехословакии, эти воинские части принимали участие в боях июньского наступления 1917 г. 1-я дивизия вошла в состав русской армии, получив имя Яна Гуса. Затем сформировалась и 2-я Чехословацкая дивизия. Немало чехов, словаков, представителей южных славян сражалось в рядах Корниловского Ударного Полка. В ноябрьские дни 1917 г. части Корпуса вели бои в Киеве. Корпус формально подчинялся военному руководству Франции. Чехословацкий Корпус готовился к продолжению борьбы с немцами, и по решению французского Генштаба ему предписывалось следовать на Западный фронт, через Поволжье, Урал и Сибирь до Владивостока. Корпус, руководство которого заявило о своем неприятии Декрета о мире, становился опасным для советской власти. После подписания Брестского мира с Германией немецкие военные и дипломатические представители в Советской России начали оказывать давление на Совнарком, требуя прекратить продвижение Корпуса на Дальний Восток. Результатом стала спецтелеграмма наркомвоенмора Л. Д. Троцкого от 25 мая 1918 г.: «Все совдепы по линии от Пензы до Омска обязаны под страхом тяжкой ответственности разоружить чехословаков. Каждый чехословак, который будет найден вооруженным на железнодорожных линиях, должен быть расстрелян на месте… Всем железнодорожникам сообщается, что ни один вагон с чехословаками не должен продвинуться на восток…»
В ответ на эти попытки «Временный Исполнительный Комитет Съезда Чехословацкого Войска» заявил, что «оружия нигде советам не сдавать, самим столкновений не вызывать, но в случае нападения защищаться, продвижение на восток продолжать собственным порядком». Началось вооруженное противодействие попыткам большевиков разоружить Корпус, и вскоре практически на всем протяжении Транссибирской магистрали от Пензы до Владивостока советская власть оказалась свергнутой (22).
Обращение Чехословацкого Национального Комитета так определяло цели участия чехословаков в российской гражданской войне: «Мы, чехо-словаки… поставили перед собой задачу помогать русскому народу… в деле восстановления единой нераздельной России, для спасения завоеваний революции, для сохранения народовластия, для утверждения Учредительного Собрания». Чешское командование способствовало восстановлению структур городского и земского самоуправления, но формально не вмешивалось во «внутренние дела России». Приказ по корпусу полковника Чечека гласил, что «по соглашению со всеми союзниками наша армия считается авангардом союзных сил и по инструкции штаба ее единственная цель – создать в России противонемецкий фронт в соединении со всем русским народом и нашими союзниками» (23). На деле, выполняя указания французского Генштаба, корпус «восстанавливал Восточный фронт в России»; ударная группа Чечека после занятия Пензы и Самары, 8 июля, соединилась с группой полковника С. Л. Войцеховского, наступавшей со стороны Челябинска. Теперь планы возвращения на родину для чехословацких легионеров должны были совпадать со стратегическими планами союзного командования – возвращаться в Европу не через Владивосток, а пробившись на север, через Архангельск. Одновременно с этим следовало прочно закрепиться на рубеже Пермь – Вятка – Вологда, помочь формированию здесь местных антибольшевистских сил. Под прикрытием чешских штыков эти силы должны были бы затем продвигаться на Москву с северо-востока (через Вологду и Ярославль) и при этом соединиться с наступавшими от Архангельска частями Северной армии. Два комбинированных удара – на Петроград и Москву, с северо-востока – должны были быстро «покончить с большевизмом». Однако эти планы так и остались на бумаге.
Первый этап военных действий на Волге (июль – сентябрь 1918 г.) проходил успешно. Эти операции развивались по двум основным направлениям – вверх и вниз по Волге (соответственно на Казань – Свияжск – Пермь и на Саратов и Царицын). Захваченные чехами Сызранский и Симбирский железнодорожные мосты через Волгу (гордость русских инженеров начала века) позволяли постоянно получать подкрепления с Урала и из Сибири (24).
Совместно с чехами начали действовать и первые отряды будущей Народной армии. Части под командованием полковника Каппеля после 150-км марша по правому берегу Волги 21 июля взяли Симбирск. Положение Красной армии осложнилось изменой Главнокомандующего Восточным фронтом красных левого эсера Муравьева. Намереваясь одновременно со своими партийными сторонниками в Москве свергнуть большевистский Совнарком и возобновить войну с Германией, Муравьев попытался повернуть вверенные ему войска в тыл, на Москву. Однако части «интернационалистов» и латышских стрелков отказались подчиниться приказу, и 10 июля 1918 г. «главком-предатель» застрелился (по другой версии – погиб в перестрелке). Красной армии пришлось спешно стягивать силы для подавления организованных «Союзом защиты родины и свободы» Савинкова восстаний в Ярославле, Муроме, Рыбинске и Костроме (25).
Следующим значительным и весьма эффектным успехом стал захват Казани 7 августа добровольцами Каппеля (Северная группа Народной армии). Показательно, что многие члены Комитета возражали против подобного «расширения» фронта, и Каппель рисковал в случае неудачи потерять почти половину армии. Но Казань дала Народной армии около 2 тысяч добровольцев, а также были взяты богатые склады боеприпасов и снаряжения. Недалеко от города фронт перешли остатки т. н. Северной Добровольческой армии во главе с полковником Перхуровым, отступавшие после поражения Ярославского восстания.
Самым главным результатом Казанской операции стал захват золотого запаса Российской империи, эвакуированного в Казань еще по распоряжению Временного правительства (651 миллион рублей золотом и на 110 миллионов рублей кредитных билетов). Все имущество фонда было описано, опечатано и отправлено в тыл, когда приближение красных к городу стало опасным.
В эти же дни в южном направлении на Саратов продвигался другой добровольческой отряд – полковника Ф.Е. Махина (Южная группа). Ему удалось занять Хвалынск и Вольск (6 сентября). До Саратова оставалось 120 км, но развить наступление Махину не удалось. Теперь Волжский фронт опирался на линию Казань – Симбирск, удерживая в центре Самару. Сентябрьские бои на Волжском фронте серьезно ухудшили положение Комуча. 27 августа была отбита попытка Каппеля овладеть еще одним железнодорожным мостом через Волгу и, заняв Свияжск, расширить операции в сторону Нижнего Новгорода. Не выдержав напора численно превосходящих красных, каппелевцы не смогли удержаться в Казани, и 8 сентября город пал. 12 сентября красные овладели Симбирском и мостом через Волгу. Чтобы избежать окружения, группа Махина оставила Вольск (13 сентября) и стала отступать к Самаре. Полковник Степанов с частью сил отступил вверх по Каме. 14 сентября Северная и Южная группы объединились около столицы Комуча, рассчитывая удержать т. и. Самарскую луку (изгиб Волги) и сызранский мост. Командование принял чешский полковник Швец. Самара осталась последним волжским городом, падение которого становилось равносильным падению самого Комуча (26).
Народная армия и казаки не смогли сдержать мощного фронтального удара красного Восточного фронта, и 7 октября Самара была оставлена. Волжский фронт был ликвидирован. Комитет членов Учредительного Собрания стал основой для формирования новой Всероссийской власти, уже в масштабах Уфимского Государственного Совещания. Комуч признал Уфимскую Директорию, образованную 23 сентября, и был преобразован в Съезд членов Учредительного Собрания, работавший до конца 1918 г.
Примером восприятия политических принципов Комуча стала система управления, сформировавшаяся во время Ижевско-Воткинского восстания в августе 1918 г. Здесь к лету сложилась ситуация, аналогичная другим регионам, где местная власть выступала против большевиков. В Прикамье, Вятской губернии организатором сопротивления выступил «Союз фронтовиков». В мае прошли перевыборы местного Совета рабочих депутатов, в результате которых партия большевиков потеряла в нем свои места – на них прошли беспартийные депутаты. Соответственно изменился и состав Исполкома Совета. Подобная «потеря власти» в рабочем районе, конечно, не могла быть признана советской Москвой. С другой стороны, прежний состав Исполкома, с преобладанием большевиков, еще сохранял свои полномочия. Поэтому восстание ижевских и воткинских рабочих начиналось на основе двух лозунгов – отказ от мобилизации в Красную армию (данный мотив был основным для членов «Союза фронтовиков») и установление полномочий новоизбранного «беспартийно-меньшевистского» Исполкома Совета.
Показателен и процесс перехода власти от Совета к новым структурам. В первом же обращении к населению объявлялось «во всеобщее сведение, что город Ижевск… находится под властью Комитета Всероссийского Учредительного Собрания, временно помещающегося в городе Самаре, почему все гражданские и военные власти в Ижевске признают названный комитет единственной и законной Верховной Властью в России и считают себя в полном и беспрекословном к нему подчинении». Считалось, что местный Совет («как и Исполнительный Комитет») является «только классовой рабочей организацией, а не орденом верховной власти».
Тем самым предполагалась легитимная передача власти от Совета к новообразованной структуре: «Для создания законной власти в Ижевске должен организоваться Комитет Учредительного Собрания немедленно». Формирование новой власти предполагалось на основе персональной преемственности. В состав Исполкома Совета 10 августа были кооптированы члены будущего местного Комуча. В обращении отмечалось: «Так как в Ижевске имеется член Всероссийского
Учредительного Собрания Василий Иванович Бузанов, прошедший от Вятской губернии, то он и должен немедленно, в интересах обеспечения всех гражданских свобод и истинного народовластия, сорганизовать Комитет Всероссийского Учредительного Собрания, который и является обладателем законной власти в Ижевске, при обязательном подчинении ему всех гражданских и военных властей». Совет исполнял свои полномочия только в период с 10 по 17 августа, пока повстанцами был занят Воткинск, передав затем власть Прикамскому Комучу, который осуществил свою власть в Ижевске до 7 ноября 1918 г.
«Верховная власть» в крае – Прикамский Комуч – была окончательно сформирована в период с 27 августа по 1 сентября в составе трех лиц: депутатов Учредительного Собрания от эсеровской партии В. И. Бузанова (глава местного комитета партии эсеров), А. Д. Карякина, Н. И. Евсеева. 9 сентября, после введения еще одного члена – К. С. Шулакова, сформировалась т. н. «верховная четверка». В свою очередь, Прикамский Комуч признал над собой верховную власть Самарского Комуча.
В духе «непосредственной демократии» произошло формирование власти в Воткинске – на «митинге жителей г. Воткинска» было принято постановление: «политическая власть Советов кончилась», «единственной законной властью в России на данный момент является Комитет Всероссийского Учредительного Собрания, временно организованный в Самаре», «в г. Ижевске и Воткинске и их окрестностях вся полнота власти временно, впредь до установления связи с органом Учредительного Собрания, сосредотачивается в руках членов Учредительного Собрания Н.И. Евсеева, А.Д. Корякина и В. И. Бузанова, имеющих сорганизовать местный Прикамский комитет Учредительного Собрания, ответственный в своих действиях перед полномочным Комитетом Учредительного Собрания».
В Сарапуле, где постановлением местного Исполкома Совета рабочих депутатов власть созданных большевиками органов также была ликвидирована, «высшей гражданской властью» было объявлено «городское общественное управление в лице его исполнительного органа – городской управы». При управе, на коалиционных началах местного самоуправления, была создана «финансовая комиссия» в составе двух членов Думы, двух членов Центрального фабрично-заводского рабочего комитета и одного представителя уездного земства (27).
10 августа Исполком Совета назначил командующим военными силами капитана Цыганова, начальником штаба – полковника Власова, но 13 августа Исполком изменил свое решение, назначив командующим Ижевской (позднее – Прикамской) Народной армией полковника Д. И. Федичкина. 7 сентября Комуч признал необходимым разделить военную и гражданскую власть, санкционировав создание штаба Прикамской Народной армии и назначив на должность Главнокомандующего того же Федичкина. Воткинской Народной армией командовал капитан Г. Н. Юрьев, член заводского комитета, с 20 октября, после отставки Федичкина, ставший Главкомом Прикамья. В достаточно короткое время удалось создать боеспособные вооруженные силы, обеспеченные оружием и руководимые опытными и авторитетными среди местного населения командирами. Первоначальный порядок принятия приказов предусматривал их обязательное утверждение тремя лицами: Главнокомандующим Прикамской Народной армией, уполномоченным Союза фронтовиков и членом местного Совета рабочих депутатов. В Сарапуле решения местной власти визировались делегатами фабрично-заводского комитета (28).
Политический курс Прикамского Комуча повторял общие положения программы Самарского Комуча. Прикамская власть контролировала государственные расходы, утверждала органы местной власти. В Воткинск и Сарапул были назначены особоуполномоченные на правах уездных комиссаров. Официально объявлялись программными лозунги «создания народной власти в лице Учредительного Собрания», «свержения комиссародержавия», а позднее – «верности союзникам» и «борьбы с германо-большевизмом». Постановлением № 4 от 9 сентября Прикамский Комуч провозглашал развернутую программу устройства центральной и местной власти. Упразднялась «политическая власть Советов и их Комитетов». Признавалось, что «Советы могут существовать лишь как добровольные классовые организации пролетариата и трудового крестьянства». «Во всех своих правах» восстанавливались органы городского и земского самоуправления, «организованные на основе всеобщего, прямого, равного и тайного избирательного права». В отношении их сохранялись в силе законы Временного правительства 1917 г. Замена советов земствами и городскими управами должна была проводиться поэтапно, в форме «сдачи дел» и ревизии советской финансовой отчетности. Одновременно с этим следовало приступить к подготовке «правильных перевыборов волостных и уездных гласных, согласно положению Временного правительства о волостном и уездном земстве». Упразднялись, с «передачей дел» земскому самоуправлению, также местные земельные и продовольственные комитеты. Постановление завершалось пафосным обращением: «Призываем все население, все его живые силы, всю интеллигенцию помочь органам самоуправления в их трудной и ответственной работе; сплотившись тесным кольцом вокруг органов вашего местного самоуправления, этого величайшего приобретения февральской революции, сделайте его действительным центром местной общественной жизни, т. к. только на прочном фундаменте местных жизненных органов самоуправления и возможно возрождение и величие нашей измученной дорогой родины России, только на этом фундаменте возможно существование дальнейшей надстройки центральной власти в лице Учредительного Собрания в настоящем и всенародно избираемых парламентов в будущем». Тем самым местное самоуправление определялось как первичная основа всей будущей вертикали государственного управления (29).
Признание верховенства власти Самары делало необходимым установление непосредственных контактов между двумя центрами. В конце сентября в Ижевск прибыли делегаты Самарского Комуча – эсеры Шмелев и Шелумов. Они привезли деньги и подтвердили готовность дальнейшей помощи. Проведя в городе несколько дней, Шмелев отправился в Уфу, а Шелумов остался в городе на правах уполномоченного из Самары. Под его руководством была сформирована особая «рота Учредительного Собрания», выступившая на фронт (сам он вскоре погиб в бою).
С сентября контакты с Уфой и Самарой стали достаточно регулярными. На страницах прикамских газет «Ижевский защитник» и «Воткинская жизнь» публиковались сообщения о работе Уфимского Государственного Совещания, грамоты и приказы Уфимской Директории. Однако на известие о произошедшем в Омске «перевороте» (18 ноября 1918 г.) местные власти отреагировали не так, как их коллеги по Самарскому Комучу. Штаб Прикамской Народной армии решил пойти на «союз с Колчаком», признавая его власть как неизбежную и необходимую, хотя и противоречившую «нормам демократии». Фактическое признание Верховного
Правителя укрепило связь с Белым движением, привело к участию ижевских и воткинских частей в боевых действиях белых армий вплоть до 1922 г. (30).
Итоги работы самарского правительства были незначительны, но тем не менее борьба на Волге, сдерживая натиски красных армий, позволила сосредоточиться антибольшевистским центрам в Сибири и на Урале. Волжский фронт «прикрыл» собой Восток России. По словам профессора Г. К. Гинса, ставшего министром Временного Сибирского правительства, «историческая справедливость требует отметить, что отсрочка набора Сибирской армии и возможность некоторой подготовки мобилизации явились результатом самоотверженной борьбы на берегах Волги т. н. Народной армии. Интеллигентная по составу, сознательно враждебная коммунизму, но плохо подготовленная и плохо снабженная, она была вынуждена к осени отступить к Уралу, но все лето она давала возможность Сибири организовываться и подготовлять военную силу». 180-тысячная Сибирская армия стала основой будущей Российской армии адмирала Колчака.
1. Николаев С.Н. Политика Комуча (опыт характеристики) // Гражданская война на Волге в 1918 г. Сборник 1. Прага, 1930, с. 153–154, 155.
2. Климушкин П.Д. Борьба за демократию на Волге // Гражданская война на Волге в 1918 г. Указ, соч., с. 54.
3. Там же, с. 46, 55.
4. Лебедев В. И. Борьба русской демократии против большевиков (записки очевидца и участника свержения большевистской власти на Волге и в Сибири). Нью-Йорк, 1919, с. 14–15; Климушкин П.Д. Перед волжским восстанием // Воля России. Прага, т. VIII–IX, 1928, с. 215–228; Архангельский В. Казань во время борьбы с большевиками // Там же, с. 284–286; Брушвит И. Как подготовлялось волжское выступление // Там же, с. 93–94; Нестеров И. Перед выступлением на Волге // Там же, с. 97, 109–110.
5. Приказы Комитета членов Учредительного Собрания. Самара, 1918, с. 3–4; Климушкин П.Д. Указ, соч., с. 39–40; Климушкин П.Д. Перед волжским восстанием // Воля России. Прага, т. VIII–IX, 1928, с. 224–225.
6. Майский И. Демократическая контрреволюция. М. – Л., 1923, с. 50–51; Лебедев В.И. Указ, соч., с. 15–16.
7. Приказы Комитета членов Учредительного Собрания. Самара, 1918, с. 4–5.
8. Климушкин П.Д. Указ, соч., с. 44; Приказы Комитета членов Учредительного Собрания. Самара, 1918, с. 14, 38, 89.
9. Приказы Комитета членов Учредительного Собрания. Самара, 1918, с. 31, 63–64, 75.
10. Климушкин П.Д. Указ, соч., с. 64–65.
11. Приказы Комитета членов Учредительного Собрания. Самара, 1918, с. 30–31, 37.
12. Там же, с. 54–55; Самарские Ведомости. Самара, № 24, 9 июля 1918 г.
13. Климушкин П.Д. Указ, соч., с. 66–67.
14. Приказы Комитета членов Учредительного Собрания. Самара, 1918, с. 12.
15. Приказы Комитета членов Учредительного Собрания. Самара, 1918, с. 94–95.
16. Приказы Комитета членов Учредительного Собрания. Самара, 1918, с. 17; Волжское слово. Самара, № 171, 23 (10) августа 1918 г.; № 173, 25 (12) августа 1918 г.
17. Климушкин П.Д. Указ, соч., с. 69–70.
18. Приказы Комитета членов Учредительного Собрания. Самара, 1918, с. 12, 39.
19. Николаев С.Н. Политика Комуча (опыт характеристики) // Гражданская война на Волге в 1918 г. Указ, соч., с. 155–156; Деникин А. И. Очерки русской смуты, т. 3. Берлин, 1924, с. 97–98.
20. Майский И. Указ, соч., с. 77–79.
21. Приказы Комитета членов Учредительного Собрания. Самара, 1918, с. 24–25, 77, 86; Николаев С. Народная армия в Симбирске // Воля России. Прага, т. YIII–IX, 1928, с. 126–127; Глосс И. Чехословаки и Сибирская Областная Дума // Вольная Сибирь. Прага, т. IV, 1928, с. 34–35.
22. Драгомирецкий В. С. Чехословаки в России. 1914–1920 гг. Париж-Прага, 1928, с. 38–42, 46–47, 212–213.
23. Вестник Комитета Членов Учредительного Собрания. Самара, № 49, 6 сентября 1918 г.; Попоушек Я. Причины чехословацкого выступления в 1918 г. // Воля России. Прага, т. VIII–IX, 1928, с. 348.
24. Зайцов А. Указ, соч., с. 214–215.
25. Лебедев В. И. Указ, соч., с. 32–34.
26. Щепихин С. А. Под стягом Учредительного Собрания // Гражданская война на Волге в 1918 г. Указ, соч., с. 211–213.
27. Федичкин Д. И. Ижевское восстание в период с 8 августа по 20 октября 1918 года // Первопоходник. Лос-Анджелес, 1974, кн. 17, с. 63–77; Ижевский защитник. Ижевск, № 1, 28 августа 1918 г., № 6, 5 сентября 1918 г., 13 сентября 1918 г.
28. Ижевский защитник. Ижевск, № 7, 7 сентября 1918 г.
29. Ижевский защитник. Ижевск, № 5, 3 сентября 1918 г.; № 9, 13 сентября 1918 г.
30. Гутман (Ган) А. Ижевское восстание // Белое дело. Летопись белой борьбы. Берлин, 1927, кн. 3, с. 148–160; Уповалов И. Г. Как мы потеряли свободу // Заря. Берлин, 1923, кн. 3, с. 78–82; Его же. Рабочее восстание против советской власти // Заря. Берлин, 1923, кн. 4, с. 115–120.
Глава 2
Особенности формирования антибольшевистского движения в Сибири.
Влияние идей областничества на политические программы в Сибири в 1917 – первой половине 1918 г.
Белое движение в Сибири, органически вышедшее из движения антибольшевистского, с самого начала своего формирования повторяло общероссийские тенденции. Однако здесь существовала достаточно заметная специфика, оказавшая воздействие на дальнейшее становление модели всероссийской власти в период правления адмирала Колчака.
Эта специфика заключалась, во-первых, во влиянии сибирского областничества. Ведущее свою историю еще с эпохи «великих реформ» Александра II, известное именами своих основоположников А. П. Щапова и Г. Н. Потанина, «областничество» изначально проявлялось как тенденция широкого самоуправления, демократизации политической системы, реформирования существовавшей власти. Декларация Сибирского Областного Союза, принятая в Томске еще в августе 1905 г. и подтвержденная в основных чертах сибирским областным съездом в октябре 1917 г., не только провозглашала Сибирь «по своим чисто местным торгово-промышленным и сельскохозяйственным интересам… обособленной областью… имеющей право на самоуправление», но требовала учреждения Областной Думы и Всероссийского Учредительного Собрания на основе всеобщего, равного, прямого избирательного права, «ответственности министров перед народными представителями», «бесплатного, равного для всех, гласного» судопроизводства, «широкой законодательной охраны интересов трудящихся классов», «немедленного установления полной гарантии личной неприкосновенности, свободы совести, слова, печати, собраний» и др. политических прав и свобод.
Созданный в Томске в 1905 г. Сибирский Областной Союз распространял модель Областной Думы и на другие регионы. По словам Потанина, «в отдельных частях Сибири, на которые она расчленяется, должны быть учреждены более мелкие, более или менее автономные органы. Такие же органы необходимы и для инородческих племен, причем интересы каждого племени должны быть объединены учреждением для каждого племени одной общей думы».
По справедливой оценке генерала Н.Н. Головина, лозунг Временного Сибирского правительства: «Через автономную Сибирь – к возрождению Государства», – был совершенно идентичен тому, который провозглашался в других казачьих областях. В Сибири повторялся принцип построения политической системы, характерный для первого периода истории Белого движения. Так же как и среди казачества, идея государственности в «областных» рамках торжествовала над «разрушительной стихией революции» (1).
С данных позиций вопрос «неделимости» России в программе Белого движения фактически исключал вариант унитарного государства и допускал диапазон от областной автономии до федеративного устройства. И хотя идеи «областничества» постепенно теряли свое значение, уступая позиции принципу управления на основе единоличной власти и ограничениям гражданских свобод, обусловленным войной, сибирское Белое движение все же отличалось большей степенью демократизма, в частности, в отношении к разработке моделей будущего государственного устройства России. Это неоднократно отмечали как представители других белых фронтов, так и иностранные наблюдатели.
Сибирское областничество воспринималось в качестве своеобразной основы будущего государственного устройства России: «При постепенном расширении пределов местной автономии Российская республика безболезненно сможет превратиться в федерацию, т. е. союз Областей, пользующихся более или менее широкой автономией. В ведении центрального правительства могут при этом остаться такие общие вопросы, как война и мир, внешние сношения, международная торговая политика, вес и мера, монета и т. п.».
Один из идеологов сибирского областничества, И. И. Серебренников (будущий министр Временного Сибирского правительства), в докладе «Об автономии Сибири», подготовленном к областной конференции в Томске (2–9 августа 1917 г.), выдвигал своеобразную программу-минимум «областничества», предусматривавшую приоритет принципов «централизма»: «право издания местных законов в определенных областях хозяйственной, культурной и национально-культурной жизни Сибири», решение вопросов «местного бюджета, распоряжения землями с лесами, водами и недрами края, порядка пользования землею, размеров и способа колонизации и устройства переселенцев». Второй вариант («программа-максимум») исходил из принципов «федеративного устройства»: «Автономная Сибирь будет иметь Областную Думу, т. е. законодательное собрание из народных представителей, избираемых на основе всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права, с исполнительной властью в лице сибирского Совета министров, ответственного перед Областной Думой». Должно было появиться «собственное право, собственное управление и суд с целью приведения местного управления и местного законодательства в наибольшее согласие с интересами и желаниями местного населения». Предполагалось, что Сибирская Областная Дума возьмет на себя «в согласии с Всероссийским Учредительным Собранием Верховную власть в Сибири».
Серебренников считал неизбежным повторение «сибирской модели» областного управления в Литве, Белоруссии, на Украине и на Кавказе. Поддержку «областничества» оказывали эсеры, исходившие в своей политической программе из принципа «широкой автономии областей и общин», а также кадеты, утвердившие на VIII партийном съезде принцип расширения полномочий «территориальных союзов» (губернских и областных земств) при сохранении права центральной власти «останавливать введение в действие законов, нарушающих установленные пределы автономии».
Томская конференция избрала Центральный Сибирский Оргкомитет, который взял на себя подготовку первого Сибирского Областного съезда, состоявшегося 8—15 октября 1917 г. Съезд, на котором присутствовали представители всех восточных и дальневосточных регионов (за исключением Камчатской и Сахалинской областей), утвердил план «разработки конституции автономной Сибири» и избрал Исполком съезда в составе 8 человек, в том числе Г. Н. Потанина, В.М. Крутовского, Б.М. Гана, М.Б. Шатилова, Е. В. Захарова. На выборах в Учредительное Собрание областники блокировались с «бурятским блоком» и заняли второе место (55 тысяч поданных голосов) между эсерами (220 тысяч) и большевиками (50 тысяч).
Помимо территориальной автономии, областники провозглашали также идею важности соблюдения экстерриториальных, этноконфессиональных принципов, определения которых были даны, в частности, в проекте «Временного положения о культурной автономии национальностей Сибири», разработанном уже в 1918 г. и предусматривавшем автономные права в системе образования, вероисповедения и отдельных судебных норм (не затрагивавших общегосударственных принципов). Выше уже рассматривалось осуществление автономии тюрко-татар. Аналогичным образом (через создание национальных общин) предполагалось решить проблемы автономии как коренных народностей Сибири, так и оказавшихся на Востоке национальностей (солдат и офицеров австро-венгерской армии, переселенцев из польских губерний, карпаторуссов и др.).
В условиях активных дискуссий о будущем государственном устройстве России позиции сибирского областничества выходили за региональные рамки и объективно становились важной идеологической поддержкой и для сторонников развития «широкого местного самоуправления» без перехода к федерации, и для сторонников «федерации, основанной частью на территориальном, частью на национально-территориальном делении». В частых летом – осенью 1917 г. спорах о структуре будущего российского парламента областники последовательно отстаивали двухпалатный принцип, утверждая при этом, что именно верхняя палата должна составляться по принципу национально-территориального представительства и при необходимости блокировать вероятную разрушительную «активность» нижней палаты.
Другой особенностью Белого движения в Сибири была относительная в сравнении с другими российскими регионами стабильность условий его формирования. Здесь отсутствовал как таковой «военно-походный» период управления, характерный для белого Юга, и не смогла «сама сложиться» (по выражению Деникина) модель военной диктатуры с ее принципами политического «непредрешения», ориентацией на жесткую систему управления. У белой Сибири была своя территория, были и подготовленные, хотя и действовавшие в подполье, структуры представительной и исполнительной власти, были подготовленные кадры вооруженных сил. Поэтому ликвидация советской власти сопровождалась практически одновременным восстановлением органов власти добольшевистской России.
Третья особенность заключалась, как это ни парадоксально, в стремлении областников-автономистов легализовать свои политические цели в условиях обязательного сохранения «единства» России. Не случайно первый «почетный гражданин Сибири» Г. Н. Потанин призывал к поддержке Белого движения, а многие участники «областнического» движения (П.В. Вологодский, И. И. Серебренников, И. А. Михайлов, генерал П.П. Иванов-Ринов) стали впоследствии активными участниками создания в Сибири Всероссийского центра «борьбы с большевизмом». Сначала этот «центр» представляла Уфимская Директория, затем Российский Совет министров и Верховный Правитель России – адмирал А. В. Колчак. Тот же Серебренников отмечал, что «автономия Сибири вовсе не означает собой полного политического отделения Сибири от России, т. е. образования отдельного независимого Сибирского государства… автономная Сибирь входит в состав Российского государства. Другого понимания автономии и не может быть».
Заслуживает внимания и тот факт, что еще в январе 1918 г. Сибирь, как основа для формирования общероссийского Белого движения, рассматривалась в планах политиков и военных Юга России. Генерал Корнилов, отец которого был лично знаком со многими «областниками» еще 60-х гг. XIX века, командировал туда генерала от инфантерии В.Е. Флуга, вручив ему текст «Конституции», письмо к Потанину и к представителям сибирского казачества, обязав «сгруппировать на местах элементы, одушевленные идеей борьбы с германо-большевизмом, произвести учет живой силы… разрешить вопросы снабжения, а также действия ее в тесной связи с политическими группами, которые в случае свержения советской власти могли бы принять на себя задачу управления» на основе ростовской программы. Позднее эти пожелания Корнилова оказали существенное влияние на образование в г. Харбин власти Временного Правителя России генерал-лейтенанта Д. Л. Хорвата и Делового Кабинета при нем (2). Первенствующее по сравнению с другими регионами значение Восточного фронта отмечалось и в московской майской декларации СВР и ВНЦ по созданию всероссийской власти. Вопросы будущего государственного устройства в идеологии областничества в 1917 г. уже не были столь однозначны, как в 1905–1907 гг. Например, во время выступления на губернском крестьянском съезде в Иркутске Серебренников как об одной из форм реализации областнической модели говорил о возможности учреждения должности сибирского генерал-губернатора, «назначенного центральной властью… наподобие того, как это практикует Англия в своих взаимоотношениях с такими ее колониями, как Канада или Австралия» (3).
Декларация Временного Сибирского правительства (далее – ВСП) «О государственной самостоятельности Сибири» от 4 июля 1918 года заявляла: «… Российской государственности как таковой не существует, ибо значительная часть территории России находится в фактическом обладании Центральных Держав, а другая захвачена узурпаторами народоправства – большевиками». Несмотря на это, правительство «не считает Сибирь навсегда оторвавшейся от тех территорий, которые в совокупности составляли Державу Российскую, и полагает, что все его усилия должны быть направлены к воссозданию Российской Государственности». «Характер дальнейших взаимоотношений между Сибирью и Европейской Россией будет определен Всесибирским и Всероссийским Учредительными Собраниями».
Введение новой политической системы сопровождалось (в отличие от Комуча) ликвидацией советской власти, аннулированием всех ее законодательных актов и восстановлением, условно говоря, «дооктябрьской» 1917 г. правопреемственности. Данные вопросы решались двумя постановлениями Временного Сибирского правительства (от 4 и 6 июля). Первое постановление декларировало, что «все декреты, изданные так называемым Советом Народных Комиссаров и местными советами рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, являются актами незакономерными, а потому ничтожными». «Центральные правительственные учреждения» должны были регулировать процесс «восстановления прав и отношений, измененных декретами советской власти».
Статус органов советской власти принципиально не отличался от оценок, даваемых этим структурам еще с 1917 г. Второе постановление указывало, что «организации так называемых советов рабочих, крестьянских, солдатских и казачьих депутатов, составлявшиеся на основах, ничего общего с демократическими принципами не имеющих, в своей прошлой деятельности проявили враждебность государственному правопорядку и местной власти, вплоть до преступного посягательства на верховные права Всероссийского Учредительного Собрания и Сибирской Думы… вызывают самую непримиримую ненависть населения». Поскольку считалось, что «политические интересы населения достаточно представлены в политических партиях, а классовые – в профессиональных союзах», то «все существующие советы» закрывались. При этом запрещалось также «образование новых советов или иного наименования организаций из представителей обществ и союзов профессионального или промышленного характера, но с задачами политическими». А вот профсоюзы, «не преследующие политических целей», не должны были подвергаться каким-либо ограничениям.
Подобные решения в отношении структур советской власти вполне могли считаться прецедентом не только во «всесибирском», но и во «всероссийском» масштабе (4).
Стремление к всероссийскому масштабу деятельности и в 1918-м, и особенно в 1919 г., после провозглашения в белой Сибири высшей всероссийской власти постоянно сталкивалось с отсутствием достаточного авторитета сибирских политиков.
«Всероссийских имен» в составе сибирского правительства не было, и политическая фигура П. В. Вологодского, при всей его честности и высоком профессионализме юриста, многим казалась не соответствующей статусу главы Российского Совета министров. Будущий глава всероссийского Совета министров имел очень большую «сибирскую», а не «всероссийскую» известность. Выпускник юридического факультета Харьковского университета, он служил в судебном ведомстве, в составе присяжных поверенных, выступал в качестве адвоката и даже был избран во II Государственную Думу по списку прогрессистов (однако к моменту его прибытия в Петербург Дума уже была распущена). В 1917 г. он получил назначение на должность председателя Омской судебной палаты. Позднее, в 1919 г., о «проблеме отсутствия всероссийских имен» писал на Юг Астрову один из руководителей Восточного отдела ЦК кадетской партии, член ВНЦ А. К. Клафтон: «… Государство, плохо ли, хорошо ли, закладывается здесь, в Сибири… Случилось так, что лучшие офицеры и лучшие политические вожди там, у Вас, на Дону, а серая масса здесь, и эта серая масса должна складывать государственность именно здесь… Наши партийные деятели сделали огромную ошибку, бросив Сибирь на произвол судьбы и сконцентрировав все свои силы, там, на Дону… Здесь полное безлюдье. Все должны учиться, чтобы подняться над губернским масштабом до государственного горизонта, а учиться нет времени, работать приходится среди опасений внезапных рецидивов большевизма, в полном хаосе психологического и государственного разложения, усталости… при явно оккупационных замыслах соседей (имелась в виду прежде всего внешняя политика Японии. – В.Ц.), при их соперничестве между собой и неприкрытой эгоистической политике почти всех… Каждый новый шаг в Россию все более усложняет нашу задачу и задачу современной власти…» (5).
Очевидно, что привлечение адмирала Колчака (достаточно известного военного со «всероссийским именем») к политической жизни Востока России и было одной из попыток преодоления «провинциализма». К концу 1918–1919 г. этот «областнический» уклон начал исправляться также благодаря приглашению в состав Совета министров «представителей» Юга и Центра России (подробнее об этом в главах 4–5). Но нужно учитывать, что антибольшевистское сопротивление, формировавшееся на окраинах бывшей Империи, в отдельных областях, неизбежно несло на себе «отпечаток региональной специфики».
Увы, время «революционных перемен» влияло и на Сибирь. И здесь наряду со стремлением к максимальной легитимности политической деятельности не обошлось без применения «революционных методов», принципов «политической целесообразности». С одной стороны, белая власть демонстрировала примеры демократизма, политической гибкости, смены управленческих моделей. С другой – оправдывалось насилие в качестве средства решения государственных проблем. Власти не хватало устойчивости, ее прочность подрывал целый ряд «переворотов» (роспуск Сибирской Областной Думы, «переворот» 18 ноября 1918 г., антиколчаковские восстания в Омске в декабре 1918 г. и Владивостоке в ноябре 1919 г., наконец, Красноярское восстание в декабре 1919 г. и выступление Иркутского Политцентра в январе 1920 г.).
1. ГА РФ. Ф. 193. Оп. 1. Д. 35. Лл. 3–4 об.; 15–16 об.; Потанин Г.Н. Областнические тенденции в Сибири. Томск, 1907, с. 61–62; Серебренников И. Об автономии Сибири. Иркутск, 1917, с. 6, 10, 13–15; Головин Н. Н. Российская контрреволюция в 1917–1918 гг. Часть IV. Кн. 8, 1937. С. 17.
2. Серебренников И. Указ, соч., с. 1–2; ГА РФ. Ф. 6683. Оп. 1. Д. 15. Лл. 175–181; Флуг В.Е. Отчет о командировке из Добровольческой армии в Сибирь в 1918 году // Архив русской революции. Берлин, 1923, т. 9, с. 243–244, 259; Кроль М.А. Сибирское Правительство и августовская сессия Сибирской Областной Думы // Вольная Сибирь. Прага, т. IV, 1928, с. 69.
3. Россия. Екатеринодар, № 72, 13 ноября 1918 г.
4. Сборник узаконений и распоряжений Временного Сибирского Правительства, № 2, 18 июля 1918 г., с. 2–3; с. 4–5 (с. 9—12).
5. Клафтон А. К // В сб-ке «Памяти погибших». Париж, 1929, с. 168–169.
Глава 3
Временное правительство автономной Сибири, Западно-Сибирский Комиссариат, Временное Сибирское правительство – их возникновение и правовой статус. Подпольные военно-политические центры в Сибири и на Дальнем Востоке. Организация центральной и местной власти весной-летом 1918 г.
На рубеже 1917–1918 гг. «сибирская» модель власти строилась по «классическому» варианту «парламентарной демократии»: избранная Областная Дума формирует Правительство и санкционирует его деятельность. Как уже отмечалось выше, особенностью политической системы белой Сибири явилось довольно быстрое формирование здесь основных структур власти – Областной Думы и Правительства, созданных по решению Чрезвычайного Всесибирского Съезда 6 декабря 1917 г. Съезд, в работе которого приняли участие 155 делегатов, созывался не на основе выборов, а на основе представительства от 17 общественных, кооперативных, национальных организаций (в том числе от органов городского и земского самоуправлений, советов рабочих и крестьянских депутатов, профсоюзов, высших учебных заведений, земельных и продовольственных комитетов, казачьих войск). Из своего состава Съезд выделил Временный Сибирский Областной Совет во главе с Г. Н. Потаниным (вскоре он заявил о своей отставке по причине «продолжающегося тяготения своих товарищей по Совету в сторону большевизма»), включавший П.Я. Дербера, А. Е. Новоселова, Г. Б. Патушинского, М. Б. Шатилова и А. А. Еремеева. По оценке Гинса, Потанин, «всю жизнь посвятивший служению родной Сибири… живо интересовался и принимал деятельное участие в Сибирских съездах, происходивших в конце 1917 г. Однако глубокая старость (Потанин родился в 1835 г.) и физическая слабость не позволяли ему оказать заметного влияния на ход событий 1917–1918 гг. Свой ясный ум Потанин сохранил, но в бурное время, когда темперамент и энергия брали перевес над доводами и знаниями, он был бессилен осуществить свою задачу – примирить крайности, внести трезвость в действия партийных политиков».
«Столицей» областничества стал Томск. Принцип представительства от «революционных и демократических организаций» сохранялся и при образовании Сибирской Областной Думы (далее – СОД) в январе 1918 г. Согласно «Положению о временных органах управления Сибири», до момента созыва Областной Думы и выборов Сибирского Областного Совета утверждался Временный Сибирский Областной Совет с подчиненными ему советами по делам финансовым, экономическим, национальным и военным.
Формирование региональных структур управления в сибирских городах происходило параллельно с процессом «триумфального шествия советской власти» в сибирских городах (декабрь 1917 г. – февраль 1918 г.). Однако после роспуска СОД Томским губернским Советом рабочих и солдатских депутатов (26 января 1918 г.) депутатам СОД пришлось собираться нелегально и составлять правительство с учетом наличных военно-политических сил. Томский Совет объяснял решение о ликвидации легальной работы Областной Думы тем, что «члены Временного Сибирского Областного Совета… обвиняются в организации власти, враждебной и рабочим, и крестьянским советам». В ответном обращении «Ко всем трудящимся», принятом Областной Думой, заявлялось: «Для большевистских палачей, кощунственно прикрывающихся именем рабочих и крестьян, так же страшна и гибельна авторитетная и громко выраженная воля народа, как и для царских палачей. Поэтому народные насильники и не допустили свободного открытия Сибирской Областной Думы, сознавая свой позорный конец, неразрывно связанный с работой последней». Категорически были осуждены и начатые большевиками переговоры о заключении сепаратного мира с Германией: «Дума ни в какой мере ни моральной, ни материальной ответственности за этот преступный шаг на себя не принимает».
29 января 1918 г. был избран председатель Думы – иркутский эсер областник И. А. Якушев, создано Временное правительство автономной Сибири (далее – ВПАС) во главе с министром-председателем и вр. и. о. министром земледелия и колонизации эсером П. Я. Дербером. По оценке Г. К. Гинса, Дербер, «человек недюжинных способностей, хороший оратор», «был типично партийным человеком в политике». Состав правительства (по существу, «однородно-социалистический») включал в себя и будущих деятелей колчаковского и других антибольшевистских правительств (министр внешних сношений П. В. Вологодский, министр финансов И. А. Михайлов, министр путей сообщения Л. А. Устругов, министр продовольствия И. И. Серебренников, министр народного просвещения Д. Э. Ринчино), и их политических «оппонентов» (военный министр А. А. Краковецкий, министр самоуправлений (аналог бывшего МВД) А. Е. Новоселов, министр юстиции Г. Б. Патушинский). ВПАС состояло из 20 министров, что, по мнению Серебренникова, «было избрано, вероятно, в поисках наилучшего удовлетворения интересов фракционных, партийных и беспартийных групп Областной Думы». Тот факт, что ВПАС было избрано уже на подпольном заседании, в котором участвовало менее половины законного кворума депутатов (всего 45 делегатов), «в атмосфере тревожной и нервной спешки», делало его статус недостаточно легитимным, хотя сама процедура избрания (через выборную Думу) была соблюдена. Образование подобного рода «правительства» стало в период гражданской войны одной из альтернатив возникновению «однородно социалистических» беспартийных структур исполнительной власти.
Однако нельзя забывать, что за несколько месяцев до созыва и роспуска СОД и образования ВПАС в Сибири существовала реальная возможность установления союза между местным самоуправлением и советской властью на основе признания «однородной социалистической» платформы («от народных социалистов до большевиков включительно»). Первоначальной структурой суверенной исполнительной власти в Сибири стал Временный Сибирский Совет. На его первом заседании 16 декабря 1917 г. было решено созвать Областную Думу не позднее 7 января 1918 г. (т. е. в дни работы Всероссийского Учредительного Собрания), а затем – 2 февраля. К концу января в Томске собралось уже более 90 депутатов. В подписанном Потаниным (позднее он отозвал свою подпись), Дербером, Новоселовым, Патушинским «Обращении к Советам» советская власть квалифицировалась как необходимый, важный элемент всесибирской демократии, центром которой должна была бы стать Сибирская Областная Дума: «Советы крестьянских, рабочих и солдатских депутатов являются идейными и политическими руководителями масс… Учредительное Собрание и Областная Дума – это органы всей народной воли, органы управления (законодательства и исполнения), а Советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов – это органы, направляющие волю и сознание трудящихся в сторону социальных преобразований и социализма, это – глаза и мозг крестьян, рабочих и солдат. Долг и обязанность Советов перед крестьянами, рабочими и солдатами – послать своих представителей в Думу для того, чтобы она, будучи в большинстве рабоче-крестьянской, могла творить жизнь на благо народное».
В написанном в те же дни обращении «К населению Сибири» подчеркивалась обусловленность сибирской автономии, ее важность для всероссийской демократии: «В эпоху безвластия, в эпоху распада Государства Российского, Временный Сибирский Областной Совет волей Чрезвычайного Съезда народов Сибири, советов, земств, городов принял на себя высокое ответственное обязательство возможно скорого осуществления Автономии Великой Сибири… Временный Сибирский Областной Совет именем свободной отныне Сибири призывает к полному немедленному прекращению гражданской войны, призывает весь сибирский народ не ослаблять общереволюционного фронта и в то же время встать на защиту Сибирской власти, на борьбу за Всесибирское Учредительное Собрание». Показательно, что в этой оценке Советы не назывались «самочинными» организациями, но и не определялись в качестве единственных органов власти, сочетающих в себе полноту исполнительной, законодательной и судебной власти, а лишь как элемент всесибирской (в данном случае) демократии. Но подобный статус, разумеется, не устраивал большевистских представителей в Советах, добивавшихся установления советской власти как единственной системы управления, как во всероссийском, так и в региональном масштабе.
Временный Сибирский Совет вел работу по подготовке созыва Всесибирского Учредительного Собрания и разработке комплексной системы автономного политического курса, утверждение и реализация которого предполагались после создания постоянно действующих структур центрального и местного управления в Сибири. С участием профессуры Томского Университета (первого сибирского вуза) было создано Юридическое Совещание, поставившее целью разработку статуса и полномочий Областных органов власти. Подчиненные Временному Совету Финансово-экономический (разрабатывал первый общесибирский годовой бюджет), Военный и Национальный Советы, занимавшиеся разработкой различных законопроектов, также опирались на научные силы Томского Университета. Показателен план работы Национального Совета, составленного на основе представительства «всех рассеянных национальностей и каждого организованного туземного племени Сибири». Согласно этому плану Совет должен был «защищать интересы национальностей и всех туземных племен Сибири, в частности», «широко распространять идеи областничества», «проводить красной нитью идею мирного, братского сожительства всех народов и племен Автономной Сибири и стремиться к федеративному устройству Сибири в будущем». Позднее, в 1919–1920 гг., многие законопроекты, разрабатывавшиеся в Национальном Совете, были продолжены в Туземном отделе МВД Российского правительства в Омске.
Началось формирование Сибирской армии на основе фронтовиков – уроженцев Сибири. Командование сибирскими частями должен был осуществлять командующий Румынским фронтом генерал Щербачев, а в Киеве начал свою работу Сибирский военный комиссариат во главе с будущим военным министром, депутатом Учредительного Собрания от Румынского фронта подполковником Краковецким.
Даже в большевистском Петрограде легально начала работу т. н. «областническая группа сибиряков», обозначившая среди своих целей, в частности, «установление связи с посольствами и краевыми властями по организации кредитной, технической и иной помощи», «содействие отправлению в Сибирь интеллигентных сил и организаций», «подыскание и подготовку материалов для текущего законодательства и политики». Сибирские структуры добились установления двусторонних отношений с Украиной, автономными Киргизией и Туркестаном.
На местах Областной Совет пошел по пути создания подотчетных т. н. «эмиссариатов», выполнявших административные функции на время отсутствия прямой связи с Областным Советом или правительством. Позднее на основе Томского эмиссариата начал работу Западно-Сибирский Комиссариат.
Примечательно, что в качестве основы для созыва сибирской Конституанты было решено воспользоваться техническим аппаратом, использовавшимся при выборах во Всероссийское Учредительное Собрание. В 1919 г. положение о выборах в Национальное Учредительное Собрание также стало основой для выборов Всесибирского Учредительного Собрания, но уже в 1917 г. было решено принять за основу регионального избирательного закона нормы выборов всероссийской Конституанты. Все окружные избирательные комиссии получили указания – «принять меры к сохранению повсеместно избирательных списков, бумаги, конвертов и проч.».
Разгон Всероссийского Учредительного Собрания был резко осужден областниками. Временный Совет (за подписью Дербера) отправил Совнаркому специальную телеграмму (7 января 1918 г.) с требованием «немедленной передачи государственной власти в стране Всероссийскому Учредительному Собранию». «Узурпация власти Учредительного Собрания народными комиссарами приведет к крайнему обострению в отношениях Сибири с Петроградом. Власти узурпаторов Сибирь не признает». Соглашаясь фактически с «низложением» Временного правительства в октябре 1917 г., сибирские областники уже не могли примириться с разгоном Учредительного Собрания, ведь их расчеты на признание сибирской автономии всероссийской Конституантой оказались под угрозой.
Тем не менее противостояние областников с советской властью привело к распаду потенциально возможного «общедемократического блока». В последней публичной декларации – «наказе» для предполагаемого сибирского правительства – СОД наметила основные направления будущей внутренней политики Сибири. В сущности, это было провозглашение социалистических программных тезисов применительно к региональным условиям: «провести в жизнь принятый Всероссийским Учредительным Собранием закон о безвозмездном выкупе всех земель… в общенародное достояние», «провести начало национализации… организацию общественного контроля и регулировки», «установление государственного контроля над банковским делом», «осуществление… 8-часового рабочего дня», «общее и специальное образование за счет государства», «проведение социальных мероприятий по защите и сохранению туземных племен», «предоставление экстерриториальным народностям – в пределах общегосударственных законодательных норм – права объединения автономных общин на правах юридического лица и полной национально-персональной автономии во всех областях национальной жизни».
Некоторые положения, продекларированные Думой (в отношении самоуправления, национальной политики), получили свое развитие во внутренней политике Временного Сибирского правительства и Российского правительства в 1918–1919 гг. (1).
После разгона Областной Думы началось формирование тайных военных организаций. По оценке М.А. Кроля, «вооруженная борьба с большевиками после октябрьского переворота везде кончилась поражением социалистических и демократических элементов. Бесчисленное множество восстаний юнкерских и офицерских было подавлено с необычайной жестокостью. Силы большевиков росли с каждым днем, а силы их противников были ничтожны». Центры военного подполья в Сибири отличались друг от друга. По оценке Серебренникова, «выброшенные из рядов армии, лишенные службы и заработка офицеры, особенно молодые из них, составляли ту среду, в которой рождаются заговоры и восстания и которая выдвигает мстителей за поруганную честь Родины и собственное унижение». Общей чертой являлась их «опора» на структуры бывших военных округов (Западно-Сибирского военного округа с центром в Новониколаевске и Восточно-Сибирского с центром в Иркутске). Поэтому если на Юг России офицерство отправлялось с определенной целью – поступить в ряды Добровольческой армии, то в Сибирь «при большевиках пробиралось и оседало… офицерство, имевшее какую-либо связь с этим обширным краем». В Западной Сибири военное подполье опиралось на станицы Сибирского казачьего войска, а также полковые ячейки «сибирских стрелков», которые, по замечанию одного из участников белого подполья, поручика Б. Б. Филимонова, «неизбежно должны были… сыграть роль тех основных ядер, к которым примкнули более многочисленные, но в то же время и более разрозненные офицеры иных полков старой Российской армии».
Петропавловск стал первым городом в Западной Сибири, занятым силами подполья. Здесь опорой подполья стала большая пригородная станица, в станичном управлении которой располагался штаб подпольной организации. Возглавлял ее бывший уездный начальник в Туркестанском крае полковник П. П. Иванов-Ринов. Омско-Петропавловский район контролировала т. н. «организация тринадцати», в которой участвовали атаман Анненков и войсковой старшина Волков (общая численность группы достигала трех тысяч бойцов). Незадолго до выступления петропавловская казачья организация объединилась с омским подпольем во главе с полковником Е.П. Березовским и Е.Я. Глебовым. Омская военная группа (во главе с капитанами Жилинским и Путинцевым), построенная по принципу «пятерок», включала в свой состав несколько сот офицеров сибирских стрелковых полков. Общее руководство подпольем стал осуществлять Иванов-Ринов, «как лицо, пользующееся большим влиянием среди казачества и имеющее обширный административный опыт». Подпольщикам удалось установить контакты в местном городском совете и получить оттуда заблаговременную информацию.
В политическом отношении, по свидетельству прибывшего в Омск посланца генералов Корнилова и Алексеева – генерала Флуга, омско-петропавловское подполье находилось под влиянием «правого крыла партии народной свободы», и поэтому здесь «не скрывали своих симпатий к монархическому образу правления, но ближайшей задачей ставили не реставрацию монархии, а восстановление целости и мощи России». Омские кадеты – бывший председатель Западно-Сибирского комитета Союза городов адвокат В. А. Жардецкий (на его квартире конспиративно скрывался прибывший в Омск бывший глава Всероссийского Земгора и первый председатель Временного правительства князь Г. Е. Львов) и бывший депутат III Государственной
Думы, директор Сибирского торгового банка А. А. Скороходов – были настроены достаточно скептически по отношению к перспективам самостоятельной подпольной борьбы и считали «иностранную военную интервенцию единственным средством для свержения власти большевиков». Кроме кадет, достаточно влиятельными в среде подполья были т. н. «цензовые группы» во главе с председателем Омского военно-промышленного комитета Н. П. Двинаренко и присяжным поверенным Д. С. Каргаловым (руководитель т. н. «Каргаловского кружка»). Их позицией было «ведение борьбы с большевиками на беспартийной основе». Значительное влияние, которым пользовались в «Каргаловском кружке» торгово-промышленники, позволяло наладить финансирование военного подполья помимо кооперативов. Позднее большинство омских подпольных политиков вошли в состав общественно-политического «Омского блока», оказавшего важную поддержку установлению правления Колчака. Консервативные политические настроения в Омске сыграли, безусловно, свою роль во время будущей «смены власти» в ноябре 1918 г., оказали влияние на политическое окружение Верховного Правителя.
План восстания, согласованный с омскими военными организациями, предусматривал «одновременное выступление по соглашению с боевыми отрядами других городов Сибири и должен был иметь характер нечаянного нападения на военные и гражданские советские учреждения, причем все роли были точно предусмотрены и распределены. Самостоятельное выступление допускалось только как мера необходимой самообороны» (в случае угрозы раскрытия организации или при начале «красного террора» в городе). Как и во многих других сибирских городах, выступление в Омске было поддержано местным Союзом фронтовиков. По оценке генерала Флуга, сибирские «фронтовики» были настроены антибольшевистски (из-за недовольства мобилизациями в Красную армию, продразверсткой и преследованиями «мешочников»), однако считать их надежной опорой подпольных центров было бы неправомерно. «Фронтовики, в массе разбогатевшие, изленившиеся и разнузданные, в большинстве чуждались общения с офицерскими организациями и буржуазными элементами, которые отвечали им таким же недоверием, далеко не лишенным оснований, так как… фронтовики, участвуя в тайных организациях, нередко оказывались предателями».
В столице сибирского «областничества» Томске, по воспоминаниям современников, в январе 1918 г. существовали «три тайных организации: областная, внепартийная военная и социалистов-революционеров (общей численностью около 1500 человек. – В.Ц.). Связи между ними никакой не было, стремление к объединению стало проявляться только тогда, когда выяснилось, что в других местах Сибири подготовка к восстанию закончена и нужно назначить срок общего выступления». Несмотря на определенную «раздробленность», руководящие политические позиции в Томске занимали, несомненно, «областники», представленные «Потанинским кружком». Сам Потанин и его помощники по кружку (будущий министр внутренних дел Сибирского правительства А. Н. Гаттенбергер, издатель газеты «Сибирская жизнь» А. В. Адрианов, осуществлявший контакты с военным подпольем поручик Б.Н. Михайловский) считали актуальной идею укрепления власти, свободной от каких-либо партийных установок «слева» или «справа».
Военная организация возглавлялась убежденным монархистом полковником Сумароковым и его начальником штаба подполковником А. Н. Пепеляевым, будущим командующим 1-й (Сибирской) армией, организатором последнего в истории
Белого движения в России военного похода в Якутию в 1922–1923 гг. В составе томской «военки» действовало несколько отделений, в том числе отряд особого назначения – «белый легион» под командой капитана А. Кириллова, «отделение террористов» капитана Достовалова, контрразведка под руководством подпоручика Еремеева. Примечательно, что организация допускала выступление вне связи с чехословацкими войсками. Для проведения тайных встреч и организации выступлений в 1918 г. использовались «традиционные» моменты – участие в крестных ходах и встречах Чудотворной иконы, недовольства, связанные с противодействием изъятию ценностей Богородице-Алексеевского и Иоанно-Предтеченского Иннокентиевского монастырей, сборы на городских кладбищах и т. и. Томская милиция была готова поддержать выступавших. Восстание было назначено на 28 мая, но оказалось сорванным из-за провокации. Тем не менее 29 мая советские структуры были эвакуированы, и Томск перешел в руки восставших. К моменту подхода к городу чехословаков военные организации сумели занять все ключевые пункты, был сформирован гарнизон во главе с полковником Сумароковым, возобновилась работа городской думы.
В оценке Якушева, «содержание военных организаций обходилось областной организации до 200 тысяч рублей в месяц. Значительную материальную поддержку в этом отношении оказала сибирская кооперация, субсидировавшая Западно-Сибирский Комиссариат и его военный штаб». В Кургане, Тюмени и Тобольске военное подполье получало средства от известного в начале XX столетия кооперативного союза «сибирских маслодельных артелей». И. Михайлов состоял членом правления сибирского «Закупсбыта», обеспечивая финансирование подполья через данную структуру.
Добровольческие отряды «в значительной степени состояли из добровольцев – офицеров, учащейся молодежи, солдат, фронтовиков». Однако томский Союз фронтовиков сыграл в восстании двоякую роль. Поддержав восстание, фронтовики заявили затем об опасности «восстановления реакции», ссылаясь на монархическое руководство томского военного подполья. В результате Западно-Сибирский Комиссариат заменил Сумарокова в должности начальника гарнизона Пепеляевым.
Эсеровская группа в Томске была тесно связана со структурами нелегально действовавшей Сибирской Областной Думы и с ее исполнительными органами – подпольными комиссариатами. Под влиянием эсеровских принципов конспирации «общий порядок формирования отрядов был старый – «подпольно-революционный» – «пятки», «десятки», «восьмерки», которые затем сводились в сотни или роты. Во главе каждой первичной боевой ячейки стоял начальник, на обязанности которого лежало держать на учете свой отряд, сохранять с ним постоянную связь. Насколько было возможно, в интересах конспирации требовалось, чтобы состав одной ячейки не был известен другим. Сведенные в сотни или роты отряды находились в подчинении начальника пункта, который имел свой штаб и находился в непосредственном подчинении у начальника округа, который определял время и указывал место восстания.
Фактическим центром западносибирского подполья стал Новониколаевск. Здесь военной организацией руководил подполковник-артиллерист А. И. Гришин (по конспиративной фамилии – Алмазов). По неподтвержденным до сих пор сведениям, он прибыл в Сибирь из Новочеркасска, имея поручение от генерала Алексеева для организации подпольных центров. Он же получил от ВПАС (от Краковецкого) полномочия на создание и руководство центральным военным штабом Западно-Сибирского Комиссариата. С ним вместе действовал член Учредительного Собрания эсер П. Михайлов (очевидно, из-за этого и Гришина-Алмазова многие считали членом партии эсеров).
Одним из важных направлений деятельности подполья было приобретение оружия. По воспоминаниям Флуга, омская группа сибирских стрелков пополняла запас оружия «путем похищения, тайной покупки у красноармейцев (таким способом был приобретен даже пулемет) и другими путями. Захват оружия в более широких размерах предполагалось произвести к моменту выступления – из артиллерийского склада, при содействии капитана Путинцева. Недостаток офицеров-артиллеристов предполагалось восполнить за счет присылаемых из Томска и Новониколаевска.
По словам генерала Головина, «деньги на покупку оружия давала «кооперация», а так как кооперация в то время находилась всецело в руках эсеров, то по необходимости пришлось вступить в сношения и с «однобоким» сибирским правительством, в котором эсеры имели перевес. Гришин-Алмазов и тут сыграл роль посредника, убеждая офицерство, относившееся крайне недоверчиво к эсерам, что в лице сибирского правительства они поддерживают не конкретную власть, а «идею власти», имеющей хоть какие-нибудь признаки законности. «В конце концов, – говорил он, – власть будет иметь тот, у кого будет реальная сила» (примечательная позиция Гришина-Алмазова как будущего сторонника диктатуры. – В.Ц.). Сам же Гришин-Алмазов считал наиболее авторитетной власть, возглавляемую сибирскими областниками при формальном верховном руководстве со стороны Потанина.
Именно Гришину-Алмазову удалось объединить разрозненные группы военного подполья (общая численность новониколаевской организации составляла 600 человек), установить контакты с представителями Чехословацкого корпуса и стать фактическим командующим Сибирской Народной армии. 3 мая 1918 г. в Новониколаевске состоялся конспиративный съезд представителей от всех сибирских организаций, на котором выяснилась общая численность подпольных групп – 7500–8000 бойцов.
По воспоминаниям Якушева, «общий план выступления, подготовляемый главным штабом, имел своей целью свержение большевистской власти на всей территории Западной Сибири… никакие частичные выступления отрядов без приказа из главного штаба не могли иметь места». «Общие» указания подполью предусматривали, что «все местные организации, получившие распоряжение о выступлении, немедленно должны были: 1) арестовать видных руководителей большевиков, 2) сохранить ценности Госбанка, 3) вооружить организацию, 4) освободить тюрьму, 5) захватить и сохранить необходимые средства передвижения (паровозы, тоннели, мосты), 6) создать в тылу панику, угрозу фронту и тем самым оттянуть на себя с фронта противника часть его сил».
В Восточной Сибири военное подполье было представлено Красноярской организацией (около 600 бойцов) и эсеровской группой на станции Тайга (60 боевиков), намеревавшихся действовать по линии Транссибирской магистрали. Штабс-ротмистром Э. Г. Фрейбергом был сформирован партизанский отряд (около 100 человек), действовавший в районе Красноярск – Минусинск – Ачинск до июля 1918 г.
В Иркутске, в силу географического расположения, более активно поддерживалась связь с Забайкальем и Дальним Востоком, где находились представители ВПАС. Численность организации составляла около 1 тысячи человек во главе первоначально с членом эсеровской партии прапорщиком Н. С. Калашниковым, а позднее – назначенным генералом Флугом начальником подпольного Восточно-Сибирского округа, бывшим командиром 58-го Сибирского стрелкового полка полковником А. В. Эллерц-Усовым. Небольшие самостоятельные офицерские группы, не стремившиеся к контактам с эсерами, после назначения Эллерц-Усова признали его единоличную власть и объединились с группой Калашникова. В Прибайкалье вообще было заметно влияние эсеров, и их опыт конспиративной работы оказался весьма востребованным. Но кроме эсеров, достаточно большим авторитетом пользовались иркутские кадеты во главе с присяжным поверенным Д.А. Кочиевым и представителем торгово-промышленного класса И.П. Какоулиным («Какоулинский кружок»). Финансирование иркутского подполья торгово-промышленными группами велось с условием отказа от сугубо эсеровской программы. Планы подпольщиков предусматривали «быстрый, при содействии преданных железнодорожников, захват кругобайкальских тоннелей с целью предотвращения их взрыва, овладение пароходами, плавающими по Байкалу и Ангаре… производство крушений поездов с эшелонами красных, направленными на Забайкальский фронт». Обязательным условием успеха должно было стать взаимодействие с забайкальским отрядом Семенова, без этого самостоятельное выступление военной организации 14 июня ожидаемого успеха не имело.
В Благовещенске весной – летом 1918 г. не было достаточно крупного подпольного центра, поскольку после разгрома выступления атамана Гамова значительная часть офицеров и казаков ушла через Амур в Китай, в пограничный город Хейхэ.
Наконец во Владивостоке, до ликвидации здесь местного Совета во главе с К. А. Сухановым, военное подполье было серьезно ослаблено. Его руководитель, полковник В. А. Волков, был арестован ЧК. Тем не менее оставшиеся на свободе офицеры, а также уполномоченные ВПАС поддерживали контакты с представителями союзников, из которых наибольшей активностью отличался английский консул Ходжсон. В городе располагалась 2-я чехословацкая дивизия под командованием бывшего начальника штаба Ставки Верховного Главнокомандующего, будущего главы Приамурского Земского Края генерал-лейтенанта М. К. Дитерихса, на рейде стояло несколько боевых кораблей, однако союзные воинские «контингенты» ограничивались только патрулями, которые по соглашению с местным советом осуществляли «охрану складов» военного имущества союзников.
Нельзя утверждать, что выступление сибирского подполья было напрямую связано с выступлением Чехословацкого корпуса. В марте – апреле 1918 г. военное и политическое руководство чехов соблюдало позицию «строгого нейтралитета в отношении к внутренним русским делам», все попытки антисоветского подполья (за исключением социалистов) установить с ним контакт были неудачны. Расчеты на чехословаков стали реальны только с момента, когда был объявлен их отказ от провозглашенного ранее «нейтралитета» в отношениях с советской властью и переход к конфликту с ней после указаний Мирбаха и Троцкого о разоружении корпуса в мае. А военное подполье начало формироваться сразу после разгона Сибирской Областной Думы (с февраля 1918 г.). Безусловно, выступление чехословацкого корпуса «использовалось» сибирскими подпольщиками, однако нельзя также утверждать, что без чешской помощи выступление было обречено на неудачу. Совместные с чехами выступления прошли фактически только по железнодорожным линиям (Барабинск – Омск – Ишим и Омск – Петропавловск – Курган), тогда как в Томске, Барнауле (Барнаульская группа из 400 человек во главе со штабс-капитаном А. Ракиным), Бийске, Семиречье и Иркутске подполье выступило самостоятельно. Только к середине мая относится начало неофициальных переговоров чехов с сибирским подпольем. Новониколаевский военный штаб заключил соглашение с капитанами Р. Гайдой и Кадлецом, «убежденными в том, что вооруженный конфликт с большевиками неизбежен». После этого Гришин-Алмазов утвердил приказ о выступлении военных организаций в Омске, Томске, Барнауле, Семипалатинске и Новониколаевске. Гришин-Алмазов взаимодействовал не только с дальневосточными, но и с поволжскими подпольными центрами, о чем свидетельствовал в своих воспоминаниях член Комуча Брушвит (2).
Такой «подпольный» способ работы, а также «социалистический состав» позднее ставились в упрек как СОД, так и ВПАС, отмечалась их «недостаточная легитимность» (хотя в условиях гонений со стороны советской власти вряд ли могло быть иначе). Но по свидетельству Якушева, именно «члены Сибирской Областной Думы являлись на местах наиболее надежными представителями… благодаря им легче было увязаться с местным населением и сохранившимися кооперативными организациями, которые в лице своих центральных учреждений финансировали подпольные организации Вр. Сиб. Правительства». Но тем не менее, несмотря на это, факт существования в Сибири структур управления, готовых действовать, был налицо. Для оперативного руководства ВПАС санкционировал в феврале образование в Томске Западно-Сибирского Комиссариата (далее – ЗСК). Комиссариат в составе четырех членов (эсеры П. Я. Михайлов, Б.Д. Марков, М.Я. Линдберг – депутаты Учредительного Собрания – и В. О. Сидоров – председатель Томской уездной земской управы) выполнял своеобразную роль исполнительной Директории, осуществлявшей связь между нелегальными структурами Думы и Правительства, а также с военным подпольем, подготавливая антибольшевистское выступление совместно с Чехословацким корпусом. Много сделал для сибирского подполья молодой депутат Учредительного Собрания Н. В. Фомин (погиб при подавлении антиправительственного выступления в Омске в декабре 1918 г.), ставший политическим уполномоченным 1-го среднесибирского корпуса и «сумевший организовать и объединить разные политические партии и группы в общей работе по восстановлению края». Формальное руководство всем военным подпольем Сибири принадлежало военному министру ВПАС полковнику Краковецкому. Его уполномоченным в Западной Сибири был назначен прапорщик Смарен-Завинский. Но постоянные контакты ВПАС фактически удалось наладить лишь с Иркутским эсеровским подпольем, чему способствовала занимаемая Краковецким должность командующего Иркутским (Восточно-Сибирским) военным округом в 1917 г. В то же время Краковецкому не удалось установить контактов с дальневосточными атаманами Семеновым, Гамовым и Калмыковым.
Тот факт, что значительная часть подпольной работы проводилась эсерами, по мнению Якушева, не свидетельствовал о ее изъянах, поскольку «вся она велась в Сибири не от имени партии, а именем Сибирского правительства, уполномоченного на то Сибирской Думой… с другой стороны, наиболее деятельное участие членов партии социалистов-революционеров в организации сил для борьбы с большевиками в Сибири, как революционных деятелей, имевших в прошлом большой опыт и навык в создании конспиративных боевых дружин, могло быть только полезно делу подготовки свержения советской власти» (3).
Таким образом, сибирские и дальневосточные подпольные центры, хотя и имели очевидную тенденцию к объединению, отличались друг от друга и по численности, и по степени организованности, и по уровню боевой подготовки. Часть из них была подготовлена к самостоятельным выступлениям (Омск, Петропавловск, Новониколаевск, Томск, Иркутск), некоторые могли бы выступить только совместно с другими (Красноярск, Тюмень, Курган), некоторые не могли выступить вследствие активных действий со стороны советской власти (Благовещенск, Владивосток). Различной была и политическая ориентация центров: правокадетские и монархические (Омск, Петропавловск), областнические (Томск, Новониколаевск), умеренно-социалистические (Иркутск, ст. Зима). По оценке Флуга, степень их готовности к самостоятельному выступлению хотя и постоянно возрастала, но все-таки не могла считаться достаточной. «Офицерские организации… плохо вооруженные и снабженные, лишенные твердого руководства испытанных боевых начальников, подверженные тлетворному влиянию политических партий, скудно обставленные в отношении удовлетворения насущных материальных потребностей, ежечасно угрожаемые предательством своих сочленов… не могли считаться надежной боевой силой, способной к ведению систематической и упорной борьбы с советскими войсками… Единственно, чего можно было ожидать от офицерских организаций, – это временного захвата власти в месте своего постоянного квартирования путем нечаянного нападения; продолжительность удержания власти в каждом данном случае зависела от близости расположения других советских войск… Во всяком случае, даже при наилучших условиях, офицерские организации в большинстве крупных центров не могли рассчитывать удержать захваченную власть долее 1–2 недель, после чего неминуемо должна была наступить реакция».
Скептически и не вполне объективно оценивалась Флугом и «политическая подготовка» подполья: «Враждебные большевизму элементы ни числом, ни по своей организации не представляли силы, которая могла бы с успехом выступить против советской власти… партия народной свободы принципиально отказывалась от активной борьбы (это не вполне соответствовало действительности. – В.Ц.), и только отдельные личности из ее состава, принадлежавшие к наиболее энергичным ее представителям, сочли возможным пренебречь директивами своего центрального комитета, фиктивно выйдя для этого из партии. Эти лица, с участием уцелевших представителей торгово-промышленного класса, самоотверженно работали по оказанию поддержки военным организациям, но средства их были ограниченны».
Вывод, который делал Флуг, в целом совпадал с теми заключениями, которые ему приходилось выслушивать во время своей поездки по городам Сибири и Дальнего Востока. «При указанных условиях освобождение России от советской власти, которое во избежание окончательного разрушения государства не могло быть откладываемо на долгий срок, мыслилось не иначе как путем воздействия некоторой внешней силы, последнюю же представляли себе в виде союзной армии, высаженной во Владивостоке, или русских добровольческих войск, сформированных при содействии союзников в Маньчжурии. Там же, на Дальнем Востоке, естественно ожидалось и образование временного российского правительства (ВПАС, или Деловой Кабинет генерала Хорвата. – В.Ц.), которое, подвигаясь под прикрытием вооруженной силы на запад, постепенно утверждало бы свое господство в стране».
Все же при сравнении с аналогичными антисоветскими подпольными центрами на Севере, в Центре, на Юге России нельзя не заметить, что сибирские отличались большими потенциальными возможностями для боевых выступлений и, что немаловажно, для самостоятельной политической деятельности, что и проявилось в первые же недели после выступления Чехословацкого корпуса. Тот факт, что в течение всего нескольких месяцев советская власть оказалась свергнутой на огромной территории от Поволжья до Дальнего Востока, объясняется, в частности, и активными действиями белого подполья.
15 марта 1918 г. подпольная группа правых эсеров произвела переворот в Якутске, где был создан Областной Совет независимой Якутской области. Основная часть выступлений началась с конца мая. 26–31 мая прошли восстания в Новониколаевске, Семипалатинске, Красноярске, Омске и Томске. По словам капитана Кириллова, «восстание в Сибири приобретало все более стихийный характер и разрасталось из центрального инсуррекционного района Томск – Омск на восток и запад». После первых успехов расположенные на линии Транссиба чешские вооруженные группы разделились на западную и восточную. Западная стала продвигаться к Уралу, на соединение с войсками Комуча, а Восточная – к Иркутску. 1 июня у Мариинска произошло соединение групп Гайды и Кадлеца, 22 июня был взят Красноярск, 11 июля объединенные русско-чешские отряды вступили в Иркутск, 26 августа была взята Чита, а 31 августа 1918 г. на станции Оловянной произошло соединение с группой русско-чешских сил, продвигавшихся от Владивостока (29 июня во Владивостоке, а 23 августа в Хабаровске пала советская власть). Таким образом, к осени 1918 г. вся линия Транссибирской железной дороги оказалась под контролем антибольшевистских сил.
Не дожидаясь окончания военных действий, Комиссариат перешел к установлению власти. 1 июня в Томске была обнародована декларация ЗСК, где он объявил себя временной высшей местной властью, «впредь до окончательного освобождения всей сибирской территории». Подтверждалось, что полнота исполнительной власти принадлежала Временному Сибирскому правительству, от имени которого действовал Комиссариат, а высшая законодательная – Областной Думе. Правительство признавалось «ответственным перед Думой».
Иностранное вмешательство в сибирские события, участие Чехословацкого корпуса в выступлении подполья не следует ни недооценивать, ни переоценивать. Еще в апреле 1918 г., после высадки во Владивостоке первого эшелона японских войск, Потанин обратился к населению с обращением «Сибирь в опасности», в котором призывал сибиряков «громко заявить свое право на самоопределение и сказать, что мы хотим сами быть хозяевами своей страны».
В Декларации ЗСК выражалась возможность «спасения страны» исключительно силами «революционной демократии»: «Задачей Областной Думы… является восстановление нарушенного большевиками товарообмена, обеспечение граждан продовольствием… созыв Сибирского Учредительного Собрания на основе всеобщего, прямого, равного и тайного избирательного права и пропорционального представительства, и, наконец, всемерное содействие скорейшему возобновлению работ Всероссийского Учредительного Собрания, которое одно может спасти страну путем объединения всех сил революционной демократии, для разрешения всех выдвинутых революцией политических и социальных задач и воссоединения отторгнутых ныне друг от друга частей Великой Всероссийской Федеративной демократической Республики» (4).
ЗСК подготовил систему отделов, которые позднее стали основой для соответствующих министерств. Была восстановлена вертикаль местной власти, опиравшаяся на органы городского и земского управления (губернского и уездного уровней). ЗСК работал ровно месяц (до 30 июня), передав, четко соблюдая принцип правопреемства, свои полномочия наличному составу Временного Сибирского правительства (далее – ВСП). «… Ныне, – отмечалось в особой Грамоте, подписанной председателем СОД Якушевым 30 июня 1918 г., – по прибытии в Омск достаточного числа членов правительства, избранных Сибирской Областной Думой, Сибирское Правительство в лице председателя Совета министров и министра иностранных сношений П. В. Вологодского и членов Совета министров: министра внутренних дел В.М. Крутовского, министра финансов И. А. Михайлова, министра юстиции Г. Б. Патушинского и министра туземных дел М.В. Шатилова, – принимает на себя всю полноту государственной власти на всей территории Сибири…» В той же Грамоте отмечались «крупные и исторические заслуги перед Сибирью и государственностью» отправляемых в отставку комиссаров.
Прекращение работы ЗСК означало не только акт перехода от одной формы власти к другой, но и стало фактически началом формирования политической модели Белого движения на Востоке России. Это был уже переход от «партийной», «однородно-социалистической» власти ЗСК в лице комиссаров-эсеров к власти ВСП, не стремящейся к партийному представительству (не случайно один из ведущих деятелей правительства, бывший член эсеровской партии И. А. Михайлов получил в партийной среде прозвище «Ванька-Каин»), стремящейся проводить (или хотя бы декларировать) «деловую» политическую линию. Важной особенностью формирования сибирской политической модели в 1918 г. стало также отсутствие единоличной диктатуры, опирающейся на военные круги (несмотря на их роль в организации восстаний в мае – июне). Наиболее близкий к статусу военного диктатора генерал-майор А. Н. Гришин-Алмазов ограничился лишь совмещением постов военного министра и командующего Сибирской армией.
Нельзя не отметить, что омскими подпольщиками в «Каргаловском кружке» задолго до начала выступления был разработан свой вариант образования власти. По свидетельству генерала Флуга, «между местными деятелями были распределены портфели предполагаемого временного правительства с участием в нем небольшого процента умеренных социалистов в менее ответственных ролях. На первое время намечалось установление военной диктатуры с П.П. Ивановым во главе. Выработан план правительственных мероприятий, подлежащих приведению в исполнение немедленно по вступлении во власть, причем, между прочим, особенное внимание уделено вопросам продовольственному и о безработных». Формальное верховное руководство создаваемым в Омске правительством (по замыслу членов кружка) должен был осуществлять генерал Корнилов, на вероятный приезд которого в Омске возлагали большие надежды. Омские политики не исключали возможности передачи власти другому правительству, но только «несоциалистическому». Несколько раз на заседаниях кружка заслушивали сообщения о подготовке офицерских групп для отправки в Екатеринбург с целью освобождения Царской
Семьи. А в конце мая 1918 г. был одобрен план по спасению находящегося в Перми Великого Князя Михаила Александровича и выделены необходимые средства для его реализации. Что касается информации о воссоздании на Дальнем Востоке структур ВПАС, то таковая была получена в Омске только в середине мая 1918 г. «Что касается личности главы Сибирского правительства П.Я. Дербера, хорошо известной в Омске с отрицательной стороны, высказывалось мнение, что имя это едва ли могло способствовать всеобщему признанию возглавляемой его носителем организации». Тот факт, что летом 1918 г. был все-таки реализован сценарий образования ЗСК и ВСП, а не «Каргаловского кружка», также свидетельствовал о возможных будущих противоречиях между сибирскими «цензовиками» и «демократами». Косвенным подтверждением этого может служить свидетельство Серебренникова, отмечавшего большую вероятность того, что «в Омске, неминуемо, в революционно-явочном порядке, было бы также сформировано свое правительство враждебными Думе военными кругами. Томск и Омск оказались бы в двух враждующих лагерях».
Но в целом период с 1 июля по 3 ноября был одним из наиболее продуктивных для ВСП, еще не пытавшегося играть роль «российского» и сосредоточившегося на разрешении насущных проблем Сибири. Омские министры были хорошо известны сибирякам. По замечанию Гинса, «какая-то счастливая случайность оставила на территории, занятой большевиками, как раз тех членов Сибирского правительства (5 министров, избранных на конспиративном собрании Сибирской Думы. – В.Ц.), которые были наиболее приемлемы для широких кругов». Омская «пятерка» или Сибирская Директория, как стали позднее называть эту группу министров (Вологодский, Крутовский, Михайлов, Патушинский и Шатилов), отличалась от остального состава ВСП тем, что имела непосредственные полномочия от Сибирской Областной Думы и контролировала основные направления внутренней и внешней политики сибирской государственности. Их полномочия были подтверждены председателем СОД Якушевым в Грамоте от 30 июня 1918 г. Позднее в состав Сибирской Директории вошел министр снабжения Серебренников.
Фактически же ВСП стремилось к расширению своего состава и своих полномочий как верховной исполнительной власти. По воспоминаниям Серебренникова, «для обсуждения текущих вопросов управления и законодательства Совет приглашал на свои заседания с правом голоса товарищей министров и управляющих министерствами. Таковыми были: приват-доцент Головачев (товарищ министра иностранных дел), адвокат Старынкевич (за отсутствием Крутовского, управляющий министерством внутренних дел), член Омской судебной палаты Морозов (товарищ министра юстиции), банковские деятели Буяновский и Скороходов (оба – товарищи министра финансов), генерал Гришин-Алмазов (управляющий военным министерством), профессор Сапожников (управляющий министерством народного просвещения), инженер Степаненко (управляющий министерством путей сообщения), профессор Гудков (управляющий министерством торговли и промышленности), Зефиров (управляющий министерством продовольствия), Шумиловский (управляющий министерством труда). Управляющим делами Совета министров был профессор Г. К. Гинс. Секретариатом Совета заведывал Т. В. Бутов… Нередко на заседания этого расширенного Совета министров Сибирского Правительства приглашались и помощники управляющих ведомствами. Таким образом, пленум заседания Совета мог достигать иногда 20 человек и более».
Приведенные замечания Серебренникова достаточно важны как свидетельство «схемы работы» ВСП. Действительная, «верховная власть» (за отсутствием Думы) принадлежала Совету министров в составе Сибирской Директории. В действительности законодательство производилось с согласованием с соответствующими управляющими ведомств, которые, в свою очередь, не имели права действовать самостоятельно и принимать законы единолично по своим ведомствам. Это обеспечивало большую «представительность» при принятии тех или иных законодательных актов. Подобная практика принятия решений (расширенные (пленарные) заседания Совмина, выделение «президиума» правительства), хотя и не имевшая формального законодательного утверждения (в виде, например, «регламента Совета министров»), стала применяться и в работе Российского правительства в 1919 г. Таким образом, на практике повторилось типичное для периода 1917–1920 гг. совмещение законодательных и исполнительно-распорядительных функций в компетенции правительственных структур.
Говоря о персональных профессиональных качествах сибирских министров, можно отметить, что, по оценке Гинса, «Вологодский и Крутовский пользовались большой известностью и уважением (позднее Вологодскому, как и Потанину, было присвоено звание «почетного гражданина Сибири». – В.Ц.), Патушинского считали одним из лучших адвокатов Сибири, Серебренников был всегда умеренным во взглядах и скромным в притязаниях человеком…». О первом министре юстиции в белой Сибири имелось также свидетельство Серебренникова: «Блестящий адвокат, он вместе с тем был видным общественным деятелем… обладал широтой государственных взглядов и независимостью своих мнений». В целом – «Правительство Вологодского обладало двумя свойствами, которые могли обеспечить ему политический успех: во-первых, умеренностью и трезвостью взглядов большинства и, во-вторых, несомненной демократичностью происхождения и социальных симпатий. Новую Россию должны создавать новые люди, по преимуществу вышедшие из народной среды, понимающие нужды народа и умеющие говорить с ним» (5).
Профессиональные достоинства других министров также не подвергались сомнению. Это была научная элита тогдашней Сибири. Управляющим министерством народного просвещения стал ректор Томского университета, профессор В. В. Сапожников, профессор Томского технологического института П. П. Гудков стал министром торговли и промышленности, директор Омского отделения Русско-Азиатского банка Н. Д. Буяновский – товарищем министра финансов, приват-доцент Омского политехнического института, доцент Омского сельскохозяйственного училища Н.И. Петров – министром земледелия, а приват-доцент кафедры гражданского права Петербургского университета и экстраординарный профессор Омского политехнического института Г. К. Тине – управляющим делами ВСП. Профессиональный адвокат, юрисконсульт нескольких торгово-промышленных фирм Старынкевич был назначен в 1917 г. прокурором Иркутской судебной палаты, а в составе Российского правительства адмирала Колчака стал министром юстиции. На должность товарища министра юстиции пригласили председателя Барнаульского окружного суда А. П. Морозова, а на пост министра труда – известного в Сибири социал-демократа (меньшевика), преподавателя Бийского реального училища, бывшего члена армейского комитета 9-й армии Л. И. Шумиловского. Выпускник юридического факультета Петербургского университета И. А. Михайлов служил в министерствах земледелия и продовольствия, несколько месяцев был личным секретарем А. И. Шингарева и являлся управляющим делами Экономического совета при Временном правительстве.
Трое из ведущей «пятерки» министров (В.М. Крутовский, И. И. Серебренников и Б.Н. Шатилов) были сыновьями крестьян, отец П.В. Вологодского был священнослужителем, а И. А. Михайлов, родившийся в Карийской каторжной тюрьме, – сыном известного народовольца А. Михайлова. В целом треть ВСП составляли дети крестьян. «Карьеру» им приходилось делать, опираясь на собственные знания, энергию и способности. Правительство было «молодым». Лишь Вологодскому было 55 лет. Михайлову в 1918 г. было 28 лет, Петрову – 33 года, Зефирову – 32 года, Гинсу – 31 год (6).
Одним из немногих, но существенным недостатком состава ВСП с точки зрения эффективности руководства в условиях гражданской войны и международного признания было отсутствие «всероссийского статуса», известности и популярности, сравнимой хотя бы с составом Особого Совещания при Главкоме ВСЮР. «Безответственный провинциализм», по мнению многих, был главным препятствием для эффективной работы.
С первых же своих шагов ВСП встало на путь постепенного пересмотра «завоеваний революции». Были отменены все большевистские декреты, а сами советы объявлялись ликвидированными (Постановления правительства от 4 и 6 июля 1918 г.). Ликвидировалась также система ревтрибуналов, «народных судов», восстанавливалось судопроизводство в рамках судебных уставов 1864 г. ВСП подчеркивало свою заинтересованность в сотрудничестве с органами местного самоуправления. Сохранялось волостное земство, избранное на основании закона Временного правительства от 21 мая 1917 г. Это считалось тем более важным для тех регионов, в которых земства прежде вообще не существовали. Сибирское министерство внутренних дел сосредоточило свои усилия на формировании уездной и городской милиции. В течение нескольких месяцев были созданы губернские, уездные и городские управления милиции, отделения уголовного розыска и отряды милиционеров, обеспечившие относительный порядок в городах и селах. Пристальное внимание правительство уделяло развитию образования.
Не остались без внимания и вопросы внешнеполитического статуса. Вологодский небезуспешно добивался признания власти ВСП со стороны дипломатических представительств Дальневосточного региона. 30 июля российский посланник в Пекине князь Н. А. Кудашев отправил в Омск телеграмму: «Охотно беру на себя представительство в Пекине, образовавшейся в Западной Сибири власти, считая, что это прямо даже вытекает из моего положения, как аккредитованного Временным правительством, официально всеми признанного здесь представителя России». В условиях будущего противостояния с правительством Дербера поддержка российской дипмиссией ВСП имела важное значение (7).
Началась активная работа по формированию Сибирской армии. Объявленная мобилизация прошла довольно успешно. На основе действовавших ранее подпольных центров началось формирование пяти Сибирских корпусов общей численностью до 200 тысяч человек (армии Восточного фронта были наиболее многочисленными среди всех белых армий).
Таким образом, успехи в работе ВСП создали надежную политическую базу для будущего Российского правительства адмирала Колчака, в которое вошло большинство из состава ВСП.
С точки зрения структуры управления ВСП представляло собой, как очевидно, типичный для белых правительств вариант «сочетания законодательства и верховного правления». Состав его административных полномочий принципиально не отличался от «Учреждения Совета министров» 19 октября 1905 г. (с дополнениями 1906 г.), с той лишь разницей, что в 1918 г. верховная власть и право «первой подписи» находились у председателя ВСП (то есть П. В. Вологодского), а «законодательная власть» в форме Областной Думы оказалась номинальной.
1. Вольная Сибирь. Петроград, № 3, 28 января 1918 г.; Вестник Временного Правительства Автономной Сибири, № 2, 6 июня 1918 г.; № 3,11 июля 1918 г.; Гинс Г. К. Указ, соч., т. 1, с. 73–74; Серебренников И. И. Мои воспоминания, т. 1. Тяньцзинн, 1937, с. 80.
2. ГА РФ. Ф. 193. Он. 1. Д. 35. Лл. 16–17; Ф. 6683. Он. 1. Д. 15. Лл. 17–37, 48–52, 118–120; Правительственный вестник. Омск, № 180,9 июля 1919 г.; Филимонов Б. Б. На путях к Уралу. Поход степных полков. Лето 1918 года. Шанхай, 1934, с. 12, 18–20, 29–31; Кирилов А. А. Сибирская армия в борьбе за освобождение // Вольная Сибирь. Прага, т. IV, с. 36–47; Якушев И. А. Очерки областного движения в Сибири // Вольная Сибирь. Прага, т. IV, 1928, с. 100, 103–104, 110; Головин Н.Н. Российская контрреволюция в 1917–1918 гг. Ч. 2. Кн. 4. Париж, 1937, с. 86–87; Драгомирецкий В. С. Указ, соч., с. 66; Голенек В. Чехословацкое войско в России. Иркутск, 1919, с. 68–71; Серебренников И. И. Указ, соч., с. 91; Кроль М.А. Указ, соч., с. 71; Брушвит И. Указ. соч. // Воля России. Прага, т. VIII–IX, 1928, с. 92–93.
3. ГА РФ. Ф. 193. Оп. 1. Д. 4. Лл. 33–34; Сибирская Речь. Омск, № 56, 4 августа 1918 г.; Якушев И. А. Указ, соч., с. 101–102.
4. ГА РФ. Ф. 6683. Он. 1. Д. 15. Лл. 122–123; Гинс Г. К Указ, соч., т. 1, с. 86–87; Якушев И. А. Указ, соч., с. 107; Вестник Временного Правительства Автономной Сибири. Владивосток, № 3, 11 июля 1918 г.
5. ГА РФ. Ф. 6683. Он. 1. Д. 15. Лл. 38–39, 50; Гинс ГК Указ, соч., с. 102, 105, 119.
6. ГА РФ. Ф. 176. Оп. 2. Д. 142. Л. 77; Д. 146. Л. 49; Подсчеты см. также: Некрасова Л. В. Российское правительство адмирала А. В. Колчака (18 ноября 1918 г. – 4 января 1920 г.). // История «белой» Сибири. Тезисы второй научной конференции. Кемерово, 1997, с. 15–19; Гутман (Ган) А. Организация Омской власти // Часовой. Париж, № 139–140, декабрь 1934 г., с. 26–28.
7. Правительственный вестник. Омск, № 185, 16 июля 1919 г.
Глава 4
Правительство и Дума – конфликт властей в условиях гражданской войны в Сибири
В упомянутой выше декларации от 4 июля ВСП признало принцип своей ответственности перед законодательной властью и заявило о намерении «передать власть» Всесибирскому Учредительному Собранию, созыв которого предполагался на осень 1918 г. (затем он был перенесен на неопределенный срок в связи с разработкой нового избирательного закона). «До созыва Учредительного Собрания Сибири Сибирская Областная Дума является областным органом законодательной по местным делам власти», – гласила ст. 4 «Положения о временных органах управления Сибири». Избранная Дума создавала фундамент легитимации для всех существовавших в антибольшевистской Сибири в 1918 г. структур. По точному определению министра юстиции Патушинского, «Сибирская Областная Дума есть
Высший Законодательный орган, являющийся источником власти Временного Сибирского правительства». От ее имени действовали и ЗСК, и ВПАС, и, по существу, ВСП. Не воспринять, проигнорировать ее было невозможно. В то же время возобновление ее работы вызывало немалые опасения у многих сибирских политиков, торгово-промышленников и военных (1).
Как уже отмечалось, Областная Дума воплощала популярную осенью 1917 г. идею «единого социалистического фронта от народных социалистов до большевиков включительно»; она исключала т. и. цензовые элементы, была под влиянием «социалистических утопий» и из-за своей односторонней политической направленности представлялась потенциальным центром оппозиции ВСП и сторонникам Белого движения.
Не случайно именно те общественно-политические структуры, которые поддерживали ВСП и в будущем диктатуру Колчака, выступили против ее созыва как принципиально несовершенной структуры, излишней в условиях гражданской войны, когда для победы нужна «сильная власть». Среди них были представители восточного отдела ЦК кадетской партии, сибирского отделения Союза Возрождения России, сибирского казачества, делегаты Съезда представителей торговли и промышленности и домовладельцев Сибири и Урала (июль 1918 г.). Съезд «решительно возражал против какого бы то ни было касательства какого бы то ни было представительного учреждения к деятельности правительственной власти», а также принципиально «отвергал возможность влияния на власть т. и. Сибирской Областной Думы», «находил ее существование излишним». В резолюции Съезда, в частности, отмечалось, что «в своем составе искусственно построенная, в корне искажающая подлинное выражение общественного мнения Сибирская Областная Дума никакими изменениями ее состава не может быть исцелена в своей непригодности и непрактичности. Между тем своим существованием и своими неизбежными вторжениями в ход управления Дума эта может бесконечно осложнить и без того трудное положение временной власти и помешает ей надлежащим образом выполнить долг перед Государством…».
Те же взгляды высказывались на страницах «Сибирской речи» (официозного органа кадетской партии), где нередко публиковался будущий активный участник т. н. «Омского блока» Жардецкий: «Созыв Сибирской Областной Думы обезличивает Сибирское Правительство, являясь политически нецелесообразным… Созыв Областной Сибирской Думы как органа верховной власти стоит препятствием на пути такого укрепления Временного Сибирского Правительства, создавая другого носителя верховной власти, низводя в действительности и в правосознании масс Временное Правительство до положения органа исполнительного, могущего выронить власть и до Учредительного Собрания – или, в случае коллизии, с Областной Думой». По мнению Жардецкого, «в стране, где бушуют страсти гражданской войны, неизбежно должна быть введена твердая единоличная власть, могущая спасти государство… Власть не может быть под контролем каких бы то ни было депутатов. Никакие присяжные поверенные типа Керенского, никакие литераторы типа Чернова не должны стоять у власти. Задачи власти – организовать оборону страны совместно с нашими союзниками и созвать новое Учредительное Собрание… Говорят об Областной Думе. Ни в коем случае она не может быть восстановлена, и Временное правительство должно отказаться от этой мысли». «Никаких совдепов, никаких крестдепов, никаких Областных Дум, никаких предпарламентов быть не должно», – резюмировал Жардецкий свои позиции.
Как писал позднее Гинс, «все пережитое от большевиков вызывает реакцию по отношению не к ним одним, но ко всем «социалистам» вообще, которые с самого начала революции делали все, чтобы развалить армию и государственный порядок. В эпохи перелома успех центра может быть гарантирован только при отсутствии резких столкновений крайних течений. Сибирское правительство поставило своей задачей установить равновесие в соотношении этих противодействующих сил (правых и левых. – В.Ц.), и в первые два месяца ему это удавалось. Областная Дума в содружестве с Самарским Комитетом грозила нарушить это равновесие» (2).
Показательна и позиция военных, достаточно четко выраженная в письме генерала Гришина-Алмазова Якушеву от 21 июля 1918 г.: «Областная Дума сыграла крупную историческую роль, она создала и осветила власть, которую признала вся Сибирь, но та Дума, которая созывается, по моему глубокому убеждению, для удовлетворения самолюбия левого крыла партии с.-p., она может ввергнуть Сибирь в ужасы новой борьбы за власть… Мы переживаем время не парламентов, а твердой власти». По точной оценке члена иркутского комитета партии эсеров «маститого юриста» М.А. Кроля, если для социалистических групп было важно «укрепление Сибирской Областной Думы как высшего законодательного органа края, увеличение ее престижа», то для «областников-автономистов» важнее становилось использование Думы как этапа на пути к единоличной, сильной власти, «для них разогнанное большевиками Всероссийское Учредительное Собрание перестало существовать. О созыве же нового Учредительного Собрания было рано еще думать» (3).
Сами же депутаты Думы, безусловно, поддерживали идею ее скорейшего созыва, предупреждая, что это станет единственной гарантией против возможной «диктатуры реакции». Сибирские эсеры стремились к тесным контактам со своими товарищами по партии в составе Поволжского Комитета Членов Учредительного Собрания. Как только установилась связь с Поволжьем, самарские демократы потребовали от омского правительства признания своей власти как верховной и общероссийской. Партийные интересы подавляющего большинства депутатов отождествлялись с общегосударственными, а работа парламента рассматривалась как «возвращение к подлинному народовластию».
В отличие от позиции омских областников и торгово-промышленников, сторонники «народоправства», наоборот, признавали полномочия Сибирской Областной Думы явно недостаточными и настаивали на их существенном расширении. В земских и кооперативных изданиях публиковались статьи, в которых Думе предлагалось не только осуществить полноту законодательной власти, но и стать местом открытой политической борьбы, средством ликвидации кулуарных «комбинаций» и «закулисных интриг». Доводы противников СОД («состав не соответствует реальному соотношению сил в стране, принцип выборов не демократичен, никто ее не признает») отвергались ссылками на неудачный опыт правления Временного правительства, не имевшего поддержки со стороны представительной, законодательной власти («беда не в том, что был плох Предпарламент из-за недемократических выборов, – беда в том, что он был создан слишком поздно»). Общий вывод сторонников Думы сводился к формуле: «Дума должна стать законодательным органом до созыва Всесибирского Учредительного Собрания». «Младшая сестра Всероссийского Учредительного Собрания», Областная Дума должна была стать «опытным полем» российской национальной демократии.
Примечательно, что аргументация сторонников и противников Сибирской Думы довольно точно предваряла аргументацию сторонников и противников возобновления работ Всероссийского Учредительного Собрания, а тезис о целесообразности созыва Думы только для последующего «самороспуска» повторял, по существу, тезис Самарского Комуча о возможности возобновления работы Учредительного Собрания созыва 1917 г. исключительно для утверждения нового избирательного закона и назначения новых выборов. Тенденции укрепления единоличной власти в ущерб представительной были характерны в 1918 г. для всех регионов антибольшевистского движения (4).
Преодолеть «социалистическую односторонность» считалось возможным или путем полного переизбрания Думы «по принципу представительства от различных учреждений и партий (создание т. н. «суррогата народного представительства»), или же «пополнением действующего состава Думы» за счет «цензовиков». В одном из первых правительственных сообщений (от 7 июля 1918 г.) «О возобновлении работ Сибирской Областной Думы» было предложено внести в Думу «законопроект об изменении ст. 8 Положения о временных органах управления Сибири» от 15 декабря 1917 г. С учетом изменившейся обстановки в Думу следовало «доизбрать» по одному делегату «от каждого биржевого общества», «от каждого областного или губернского объединения золотопромышленников, углепромышленников, пароходовладельцев, лесопромышленников, рыбопромышленников, мукомолов, коннозаводчиков, скотопромышленников, кожевников и Общества фабрикантов и заводчиков» и два делегата от Общества сибирских инженеров. Новые делегаты от «профессиональных организаций» должны были заменить «представительство губернских и областных советов рабочих депутатов, центрального комитета Всесибирского Совета рабочих депутатов, не выбравших своих представителей в Думу», а «представительство советов крестьянских депутатов, не выбравших своих представителей», заменялось «представительством других соответствующих крестьянских организаций». «Довыборы» следовало провести до 20 июля.
ВСП санкционировало созыв СОД на 15 августа в Томске, оговорив при этом необходимость присутствия в ней «цензовых» элементов, а также профсоюзов и «крестьянских организаций». «Допущенная Чрезвычайным Всесибирским съездом государственная ошибка и классовая несправедливость ныне исправляются. В Областной Думе будут представлены все группы и классы населения». Однако на вышеупомянутом съезде торгово-промышленников было заявлено об отказе деловых организаций Сибири от участия в выборах (5).
В полном соответствии с предписанными сроками 15 августа 1918 года заседания Думы были торжественно открыты. По оценке Кроля, «из 97 наличных членов Думы около 50 человек входили в группу социалистов-революционеров, 10 человек – в социал-демократическую группу, автономистов и беспартийных было около 17 человек, представителей национальности – 7 человек и народных социалистов и сочувствующих им – около 6 человек». Эсеры требовали признания бывшего Учредительного Собрания единственным органом высшей власти и немедленного восстановления прав его членов. По оценке Серебренникова, «состав Думы был пополнен за счет членов Учредительного Собрания от Сибири, чем значительно была усилена эсеровская фракция Думы». Вместо «сибирских» значительное внимание было уделено вопросам «всероссийского значения». Обсуждались полномочия делегации СОД, отправляемой на Челябинское Государственное Совещание. Признавалась необходимость ответственности будущего Временного всероссийского правительства перед Всероссийским Учредительным Собранием и его представителями (т. е. перед Самарским Комучем). М. А. Кроль в своем докладе настаивал на переезде правительства из Омска в Томск на том основании, что здесь было бы гораздо эффективнее взаимодействие представительной и исполнительной власти. Присутствовавший на сессии Думы Вологодский («устало прочитавший декларацию Правительства») заверил собравшихся, что ВСП будет «рассматривать это предложение». Но переезд Думы не состоялся. В результате после всего четырех дней работы Думы, 19 августа, ВСП заявило о перерыве в ее заседаниях до 10 сентября 1918 г. Однако нельзя сказать, что Дума не шла на уступки правительству. Показательно, что единственным правовым актом, принятым Думой в летнюю сессию 1918 г., стал закон о дополнении ее состава «цензовыми» элементами (был принят 17 августа). Вся предварительная работа должна была проходить в рамках думских комиссий, в которых должны были участвовать бы и представители ВСП. Наконец был принят столь близкий сторонникам сильной исполнительной власти тезис: «Самоограничение всех думских фракций в отношении своих партийных требований ради общегосударственных интересов». Тем не менее добиться желанного взаимодействия в 1918 г. не удалось. Потребовалось около года, прежде чем сибирские политики вернулись к уже апробированному в 1917–1918 гг. принципу: созыв Всесибирского и Национального Учредительных Собраний должен идти параллельно в ходе возрождения российской государственности, а исполнительная и представительная власть может быть разделена (6).
Правда, возможность взаимодействия «общественности» и «бюрократии» не исключалась. О подобном компромиссе в 1918 г. говорили, в частности, члены Чехословацкого Национального Комитета: «Бывшие царские офицеры должны были, по крайней мере, хотя бы частично уяснить себе роль демократии и народного представительства. Члены Сибирской Областной Думы должны были понять нужды государства, а в реальную политику внести твердость и творческую работу».
Параллельно с постепенным ослаблением полномочий СОД, дискуссиями о соотношении правовых статусов Думы и будущего Всесибирского Учредительного Собрания ВСП укрепляло свое влияние. В гражданской войне, несмотря на общую слабость власти, проявился известный закон развития политических систем: при преобладании административно-бюрократических способов управления и отсутствии сколько-нибудь существенного контроля за деятельностью правительства (ввиду отсутствия развитых представительных структур) любые перемены в правительственной организации связаны только с введением новых звеньев управления, новых руководящих инстанций. Не стала исключением из этого правила и «демократическая» Сибирь.
Уже в первые дни после восстановления работы ВСП высказывались пожелания о создании из учредительной «пятерки» министров некой суверенной Директории, независимой от Думы. Однако правительство не пошло на этот шаг, учитывая и то обстоятельство, что на Дальнем Востоке в это время находилось около 10 членов ВПАС, учрежденного СОД и возглавленного Дербером (подробнее об этом – в разделе о формировании антибольшевистского движения на Дальнем Востоке). Подобное «двоевластие» объяснялось прежде всего отсутствием связи Сибири с Дальним Востоком, где до сентября 1918 г. продолжались боевые действия против красногвардейских отрядов. ВПАС же продолжал считать себя единственно правомочной властью как на территории Сибири, так и на Дальнем Востоке, но от его широковещательных заявлений до конкретной политической работы дело так и не дошло.
Напряженная и разноплановая работа по установлению системы управления в Сибири требовала от аппарата власти более высокой мобильности. Потребности повседневной административно-бюрократической работы, по воспоминаниям Гинса, вызвали к жизни новые структуры: «… трудность проведения необходимых и спешных мероприятий и понятное желание согласовать деятельность отдельных ведомств навели на мысль о создании совещания управляющих ведомствами». Серебренников также отмечал еще одну причину: «Ввиду того что члены Правительства вообще нередко должны были разъезжать по разным служебным делам… могло случиться так, что в одно прекрасное время деятельность Совета министров могла быть парализована из-за отсутствия кворума». Учредительное постановление от 1 июля 1918 г. предполагало образование «Совещания» («малого Совета министров») в составе всех управляющих министерствами, управляющего делами и товарищей министров. Создание подобных структур не было нововведением в бюрократической практике. Аналогичные «малые» советы учреждались и при Временном правительстве, и при Особом Совещании на белом Юге, и позднее, в Российском правительстве Колчака. Совещание воплотилось в организованном согласно указу ВСП от 24 августа 1918 г. «Административном Совете», с точки зрения многих современников, фактически заменившем собой правительство (7).
Компетенция Совета определялась как «подготовительная и окончательная». «Подготовительная» – в плане «рассмотрения и подготовки для внесения в Совет министров проектов постановлений и общих распоряжений, сметы доходов и расходов, мероприятий общегосударственного характера». «Окончательная» же предполагалась как принятие решений по «сверхсметным кредитам (свыше 100 тыс. рублей), выдаче пособий, изменению границ уездов в пределах губерний и др.». С Административным Советом должны были согласовываться и кадровые назначения. И хотя постановления совещательного Административного Совета могли корректироваться и даже отменяться Советом министров, нельзя не заметить значительных полномочий учрежденной министерской коллегии, по существу, дублировавшей существование ВСП. В состав Административного Совета первоначально входило 14 человек, в том числе министры и управляющие ведомствами торговли и промышленности, внутренних дел, снабжения, продовольствия, труда, народного просвещения, финансов, иностранных дел, путей сообщения, военный министр. Министр снабжения Серебренников был назначен председателем Совета, а на частных совещаниях Совета председательствовал ректор Томского университета профессор Сапожников. По оценке Серебренникова, «в Административном Совете… работа всегда шла дружно, согласованно, в деловой атмосфере и отличалась большой продуктивностью. Чувствовалось, что этот деловой аппарат Сибирского правительства представляет солидную рабочую силу, и рано или поздно он эту силу свою осознает и предъявит права на большее участие в делах правительственной политики» (8).
Все больше и больше о значимости своей политической позиции заявляли представители армии. Карьера сибирского военного министра – генерал-майора Гришина-Алмазова – наглядная иллюстрация тезиса о зависимости в тогдашней Сибири «власти военной» от «власти гражданской». Энергичный, независимый генерал, авторитетный среди сибирского офицерства, считался вероятным кандидатом в «диктаторы». Его популярность вызывала серьезное беспокойство и у многих его «товарищей» по Совету министров (особенно у Патушинского и Шатилова), и у депутатов Областной Думы, неприятие которой он высказывал достаточно резко. В то же время его отношение к «представительной демократии» вполне разделяли правительственный комиссар Томска, будущий управляющий Томской губернией и министр внутренних дел Российского правительства Гаттенбергер и министр финансов И. Михайлов. Однако не в меру частые и жесткие высказывания по поводу «недостаточности» союзнической помощи и чешского командования стали поводом к отставке «неудобного» генерала с поста военного министра и командующего Сибирской армией (4 сентября 1918 г.). Административный Совет пытался вначале опротестовать данное решение правительства, настаивая, чтобы вопросы об отставке и назначении предварительно согласовывались с ним (Вологодский в это время выехал на Дальний Восток, и его заместителем стал Михайлов). «Одно время Административный Совет даже угрожал Правительству отставкой in corpore, если оно не даст на будущее время гарантий того, что члены Административного Совета не будут увольняться от своих должностей без его ведома». В итоге, согласившись с отставкой Гришина-Алмазова (5 сентября), Административный Совет (постановлением ВСП от 8 сентября 1918 г.) существенно расширил круг своих полномочий в отношении Думы, получил даже «право ее роспуска». Его компетенция была максимально расширена, и Совет уже мог «на время отсутствия из г. Омска большинства членов Временного Сибирского Правительства… разрешать собственной властью… все дела, относящиеся к текущей деятельности Министров, в пределах действующих узаконений…», в том числе (что можно считать явным «превышением» прав) «созывать и распускать Областную Думу» (9).
По справедливому замечанию Серебренникова, «в лице Гришина-Алмазова сошел с сибирской сцены выдающийся деятель, которому Сибирское Правительство было многим и многим обязано, особенно в первые дни своего существования». «Талантливый организатор», «блестящий оратор» вынужден был покинуть Омск из-за опасений ареста со стороны чехословацкой контрразведки и выехать на Юг России, получив при этом содействие и рекомендации полковника Лебедева, заинтересованного в поддержании постоянной связи двух главных антибольшевистских регионов.
Новый военный министр – атаман сибирских казаков и руководитель омско-петропавловского антибольшевистского подполья – генерал-лейтенант П. П. Иванов-Ринов был еще более далек от поддержки сибирских демократов. Сразу же после восстания в Омске он объявил о своем вступлении в должность начальника местного гарнизона. Став министром, он первым же приказом восстановил ношение погон и кокард в армии. Генерал, по статусу командующего армией, получил право чинопроизводства и, в сущности, избавился от контроля со стороны гражданских властей.
Однако и Дума не собиралась уступать. Очередная ее сессия началась 10 сентября. 19 сентября в Омск прибыли министры Крутовский и Шатилов. В результате, по оценке А. А. Аргунова, «Совет министров снова имел кворум, а Административный Совет низводился на прежнюю степень делового органа с совещательным голосом». Вскоре после этого СОД собственным решением попыталась ввести в состав Сибирской Директории в качестве министра внутренних дел эсера А. Е. Новоселова (чем было бы укреплено «левое крыло», представленное энесом Крутовским и эсером Шатиловым). Противостояние Думы и правительства нарастало, в него включились армия и чехословаки. 20–23 сентября 1918 г. в Омске произошли события, правомерно оцениваемые впоследствии как «репетиция» переворота 18 ноября. Начальник омского гарнизона, казачий полковник Волков самочинно арестовал министров-«демократов» (Крутовского, Шатилова и Новоселова, а также председателя Думы Якушева). От Крутовского и Шатилова потребовали написать заявления о своей отставке (позднее признанные недействительными, как сделанные «под угрозой насилия»). Административный Совет хотя и потребовал их немедленного освобождения, но одновременно с этим 21 сентября 1918 г. объявил о перерыве заседаний Думы, окружив и опечатав здание заседаний. В ответ на это 22 сентября была подготовлена особая Грамота, в которой Дума признавала Административный Совет «незаконно созданным и подлежащим немедленному роспуску», его постановление о «перерыве заседаний» «недействительным», а «Временным Сибирским правительством» надлежало считать только «правительство в избранном Думой в январе 1918 г. составе, за исключением министра финансов Ивана Михайлова» (заместитель Вологодского Михайлов и товарищ министра внутренних дел А. А. Грацианов должны были выйти в отставку и отдавались под суд «по обвинению в государственном перевороте»). Дума спешила использовать с выгодой для себя ситуацию, когда на ее стороне было формальное право давления на исполнительную власть. Депутаты решили совместить исполнительную и законодательную власть и («для восстановления насильственно прерванной деятельности Областной Думы и Совета министров») санкционировали создание временного Комитета Сибирской Областной Думы во главе с Якушевым. Состав Комитета был «сугубо демократическим»: П.Я. Михайлов (бывший член ЗСК), М.С. Фельдман, А. М. Капустин, С. А. Тараканова, С.Д. Майдышев, Л. С. Зеленский.
23 сентября Волков выполнил предписание Совета и освободил арестованных, но тут произошло чрезвычайное событие – Новоселов был найден убитым за городом. Его убийство стало, к сожалению, еще одним подтверждением т. н. револьверного права, столь характерного для периода «второй русской смуты». В ответ на это событие Якушев обратился за помощью к командованию Чехословацкого корпуса. Генерал Ян Сыровы приказал начальнику чешской контрразведки полковнику Зайчеку выполнить решение Думы – арестовать Михайлова и Грацианова, а также полковника Волкова. 24 сентября Волков и Грацианов были арестованы, но Михайлову удалось скрыться. В частях Сибирской армии и среди казаков нарастало возмущение подобными действиями «союзников». Несмотря на то что Сыровы отменил свой приказ, возникла угроза серьезного конфликта властей. И лишь образование в эти дни Всероссийского Правительства в виде Директории, избранной на Уфимском Государственном Совещании, остановило раскол между представительной и исполнительной властью в Сибири.
Директория приняла постановление, в котором пыталась соблюсти компромиссную позицию. С одной стороны, «признавались непререкаемые права Сибирской Областной Думы как временного органа, представляющего в пределах, установленных положением о временных органах управления Сибири, интересы сибирского населения». Отставка Шатилова и Крутовского «считалась недействительной», и «все наличные члены означенного Правительства призывались к спокойному выполнению своих обязанностей». Член Директории А. А. Аргунов должен был подготовить материал о «виновности тех или иных лиц в имевших место событиях».
С другой стороны, Директория объявляла об «отсрочке занятий» Думы, «имея в виду невозможность при создавшихся условиях нормальной деятельности» сибирского «парламента».
В начале осени изменился и персональный состав правящей Сибирской Директории, в составе которой осталось лишь трое министров, имевших полномочия от СОД (Вологодский, Михайлов и Серебренников). Фактически перестали участвовать в работе, несмотря на восстановление своих полномочий, Крутовский и Шатилов.
Но еще 9 сентября, разочарованный усилением противоправных тенденций в работе правительства, о своей отставке заявил министр юстиции Патушинский: «Ввиду моего глубокого расхождения с Административным Советом и возрастающего влияния последнего на политическую деятельность Правительства, я не нахожу возможным оставаться в Совете Министров и на посту министра юстиции, о чем одновременно с сим довожу до сведения Сибирской Областной Думы». Опытного правоведа и сторонника представительной системы управления не могли не возмутить нарушения процедуры принятия законодательных решений, допускавшие игнорирование компетенции СОД. Весьма показательно в этом отношении его выступление на торгово-промышленном съезде в Омске 19 июля. Безоговорочно признавая ошибочность принципов, на основании которых происходил созыв Сибирской Областной Думы во время Чрезвычайного Сибирского съезда в Томске (6 декабря 1917 г.), министр юстиции отмечал, что «съезд отверг участие цензовых элементов как в своих работах, так и в будущем государственном строительстве Сибири… цензовые элементы были эксфенистрированы… было создано однородно-социалистическое правительство». Однако ошибочность создания «однобокой Думы» никоим образом не означала бы порочности существования Думы вообще, ее ненужности в условиях Сибири. Патушинский напоминал, что именно благодаря СОД удалось сплотить и направить на активные действия сибирское подполье («под знаменем Автономной Сибири был совершен переворот»). Именно Областная Дума стала основой для правительства, «избранного… представителями от всех городских и земских самоуправлений, от Владивостока до Челябинска, крестьянскими объединениями, казачеством, кооперативными организациями, охватывающими… всю экономическую, хозяйственную и отчасти культурную жизнь многомиллионного сибирского крестьянства и… представителей всех туземных народов Сибири». Вполне перспективным признавался вариант, при котором созванная Областная Дума «примет закон о пополнении ее состава, переизберет правительство (путем общего роспуска ВСП и ВПАС и создания на их основе новой структуры исполнительной власти. – В.Ц.) и утвердит положение о выборах во Всесибирское Учредительное Собрание, назначив для созыва его кратчайший срок».
Обобщая значение Областной думы во всероссийском масштабе, Патушинский заявлял: «Временное Сибирское правительство поставило себе грандиозную историческую задачу освободить от большевизма не только Сибирь, но и Европейскую Россию, создать государственность на своей территории и всемерно содействовать возрождению России как Великой Державы». Областничество следовало бы признать лишь как первоначальный фундамент будущей «Нераздельной и Великой России». «Возрождение Великой России, свобода и счастье народов автономной Сибири и лучезарные начала народоправства» – таким патетическим девизом закончил Патушинский свой доклад (10).
И все же в условиях нарастания гражданской войны, формирования идеологической программы Белого движения существование СОД в том виде, как это было сделано в декабре 1917 г., становилось уже невозможным. Противостояние СОД и В СП стало не просто конфликтом между законодательной и исполнительной властью, оно выражало тенденцию противостояния двух идеологических принципов построения будущей как сибирской, так и российской государственности, – принципа профессионализма в работе, беспартийного, делового представительства и принципа «политической целесообразности», «партийной программы». Вполне закономерным осуждением неудачного политического опыта прошлых лет можно было считать бы пророческие слова Патушинского: «В революционном порядке, путем насилия, можно создать какое угодно фактическое состояние и организовать какую угодно власть. Но дни такой власти будут не долги. Завтра же явится другая общественная группа или какой-нибудь наглый авантюрист и произведет новые «персональные» изменения». Однако, как показали последующие периоды Белого движения, для достижения победы над большевиками оказался более востребованным именно приоритет твердой власти – жесткой, хотя и «недемократичной», диктатуры.
1. Сибирская Речь. Омск, № 38, 13 июля 1918 г.; ГА РФ. Ф. 193. Оп. 1. Д. 20. Л. 18 об.
2. Сибирская Речь. Омск, приложение к № 44, 21 июля 1918 г.; № 38, 13 июля 1918 г.; Заря. Омск, № 28, 18 июля 1918 г.; Гинс Г. К. Указ, соч., с. 166–169.
3. ГА РФ. Ф. 193. Оп. 1. Д. 4. Л. 3; Кроль М.А. Указ, соч., с. 73–74.
4. ГА РФ. Ф. 176. Оп. 5. Д. 120. Лл. 3, 6, 17; Путь деревни. Ачинск, № 9, 13 августа (31 июля) 1918 г., с. 6–7.
5. Сборник узаконений и распоряжений Временного Сибирского Правительства. Омск, № 2, 18 июля 1918 г., ст. 16, с. 9; Серебренников И. И. Указ, соч., с. 132–133.
6. Сибирская жизнь. Омск, № 63, 31 августа 1918 г.; ГА РФ. Ф. 6873. Оп. 1. Д. 90. Лл. 70–71; Ф. 193. Оп. 1. Д. 20. Л. 19 об. – 20; Кроль М.А. Указ, соч., с. 76, 80–82; Путь деревни. Ачинск, № 12, 21 августа (3 сентября) 1918 г., с. 1–2.
7. Глос И. Чехословаки и Сибирская Областная Дума // Вольная Сибирь, Прага, т. IV, с. 32; Гинс Г. К. Указ, соч., с. 94.
8. Собрание узаконений и распоряжений Временного Сибирского Правительства. Омск, № 10, 14 сентября 1918 г., ст. 93; Правительственный вестник. Омск, № 185, 16 июля 1919 г.
9. Собрание узаконений и распоряжений Временного Сибирского Правительства. Омск, № 10, 14 сентября 1918 г., ст. 93; Серебренников И. И. Указ, соч., с. 151.
10. ГА РФ. Ф. 193. Оп. 1. Д. 20. Лл. 16 об. – 17, 18–24; Майский И. Указ, соч., с. 251–253; Аргунов А. Указ, соч., с. 26–29; Серебренников И. И. Указ, соч., с. 180–181.
Глава 5
Формирование антибольшевистских центров на Дальнем Востоке.
Судьба Временного правительства автономной Сибири.
Генерал Хорват – первый Всероссийский диктатор
На образование дальневосточных антибольшевистских центров повлияло сочетание нескольких факторов. Одним из главных был внешнеполитический. Еще в 1917 г. высказывались предположения о возможном вводе в Приморье японского воинского контингента. После Брестского мира Япония стремилась получить от Антанты монопольный мандат на Дальний Восток, в чем ее интересы неизбежно сталкивались с интересами другого члена Антанты – США. Японский МИД хотя и заявлял об «отказе от территориальных аннексий и от постоянного пребывания в Сибири», тем не менее ставил условием отправки войск согласие Верховного Совета Антанты «на монопольные концессии в Восточной Сибири». Государственный департамент США в ноте от 3 марта 1918 г., направленной послам Франции и Италии, отмечал «опасность анархии, угрожающей сибирским провинциям, и опасность нависшей угрозы германского нашествия». Госдеп, соглашаясь с тем, что «если интервенция вообще желательна, то японское правительство вполне в курсе положения и может осуществить интервенцию наиболее действительным образом», оспаривал ее «разумность», поскольку «в России это вызовет сильное негодование». Провозглашалось, что «правительство Соединенных Штатов использует все возможности, чтобы обеспечить России снова полный суверенитет и полную независимость в ее внутренних делах и полное восстановление ее великой роли в жизни Европы и современного человечества».
После заключения Брестского мира, когда очевидной стала невозможность восстановления Восточного фронта при содействии советской власти, ввод японских войск на Дальний Восток и в Сибирь представители Антанты расценивали уже как единственно необходимое условие для успешного завершения войны. По оценке полковника Пишона, союзные представители в Петрограде «были готовы поддержать любое движение против большевизма». 28 декабря 1917 г. американский консул во Владивостоке заверил правительственного комиссара Приморской области в том, что известия о присылке американских войск во Владивосток «не имеют ни малейшего основания».
Первым обоснованием будущей интервенции считается решение, принятое на совещании Верховного Совета Антанты 23 декабря 1917 г. Это т. н. «англо-французское соглашение о разделе территории бывшей Российской Империи на сферы влияния». Согласно ему Англии предназначались территории казачьих войск и Кавказ, а «французская зона» включала Бессарабию, Крым и Украину. Однако данное соглашение никогда не было ни официально утверждено, ни официально опубликовано и до настоящего времени остается одной из «тайн дипломатии» XX века, что тем не менее не исключает его будущего открытия в дипломатических архивах Франции или Великобритании. По мнению Р. Уорта, «обсужденное главным образом лордом Милнером (военный министр Великобритании. – В.Ц.) и Клемансо (премьер Франции. – В.Ц.) и подписанное в Париже соглашение не предусматривало практического осуществления до конца войны».
Реальным же результатом совещания 23 декабря 1917 г. стало, по словам У. Черчилля, постановление военных представителей Верховного союзного совета (Верховного Совета Антанты. – В.Ц.) о том, что «все национальные войска в России, решившие продолжать войну, должны поддерживаться всеми средствами, какие только имеются в нашем распоряжении». Подобное решение отнюдь не исключало и поддержки советской власти в том случае, если будет продолжаться участие России в войне на Восточном фронте.
Дальневосточный центр «интервенции» (в отличие от Севера или Закавказья) менее всего мог быть связан с необходимостью восстановления «Восточного фронта» уже в силу его территориальной удаленности от главного театра военных действий. Обоснованием для ввода воинских контингентов могли стать только интересы защиты «жизни и имущества» иностранных поданных. Именно это явилось обоснованием ввода сперва военных судов на рейд Владивостока, а затем и высадки небольшого десанта вооруженных сил Японии.
12 января 1918 г. японский генконсул Киккучи отметил «чрезвычайную тревогу» «японцев, проживающих во Владивостоке и окрестностях его», вследствие чего «Императорское японское правительство… решило отправить военные суда во Владивостокский порт». После убийства 4 апреля трех японцев (служащих конторы Исидо) «вышедший уже из терпения в отношении безопасности жизни и имуществ японских подданных» Киккучи заявил о необходимости «обращения к командующему японской эскадрой» с целью «принятия экстренных мер, которые он сочтет необходимыми для ограждения жизни и имуществ японских подданных». Ответ контр-адмирала X. Като не замедлил себя ждать. На следующий день (5 апреля) он выпустил обращение к «гражданам Владивостока», в котором заявлял, что, хотя «до настоящего времени абсолютно избегал совершать такие действия, как вмешательство во внутреннюю политику России или оказание той или иной политической партии поддержки», «произошедшее среди бела дня убийство и ранение трех японцев… заставило принять на себя ответственность за защиту жизни и имущества подданных Японской Империи» и «высадить десант с вверенной эскадры и принять меры, какие считаю соответствующими».
Таким образом, Япония выступила 5 января 1918 г. самостоятельно, не дожидаясь каких-либо решений Верховного Совета Антанты. Появление во Владивостоке японских контингентов вызвало резкую критику со стороны «областников» и опасения со стороны других «союзников» по Антанте. Потанин выступил со специальным обращением «Сибирь в опасности», в котором призывал сибиряков «громко заявить свое право на самоопределение и сказать, что мы хотим сами быть хозяевами своей страны». Высадка японских войск повлияла и на разногласия между московскими подпольными центрами (споры по поводу «внешнеполитических ориентаций»). Одностороннее выступление Японии осуждалось, но при этом выражалась необходимость ввода объединенных войск Антанты (хотя бы и разновеликими контингентами). В признании необходимости военной помощи Антанты сходились и «социалисты», и «цензовики». Единственно возможным способом «сдержать» активность Японии, с точки зрения антибольшевистских лидеров, стало бы соучастие в отправке на Дальний Восток британских, французских и особенно американских контингентов. После того как 4 июня 1918 г. страны Антанты заявили Совнаркому о том, что «чехословацкие войска в России являются частью союзных армий» и корпус «создает основу Восточного фронта», именно на него стали возлагаться надежды как на главный «противовес» остальным союзническим контингентам. «Братский славянский народ», безусловно, не внушал опасений с точки зрения территориальных или экономических притязаний.
В своем докладе генералу Алексееву генерал Флуг отмечал эту особенность участия иностранных войск во внутрироссийских делах: «Идея военной интервенции союзников, предпринимаемая во имя восстановления русского, противогерманского фронта, упраздненного большевиками, не заключает в себе ничего такого, что давало бы основание противодействовать ее осуществлению. Возможность неблагоприятных последствий такой интервенции в смысле ущерба крупным государственным интересам России на Дальнем Востоке и в Сибири исключалась по соображениям о несомненном существовании взаимного соперничества держав. Пример такого, взаимно нейтрализующего, соперничества пришлось наблюдать во время военной интервенции держав в Китае в 1900–1901 гг. (подавление «боксерского восстания». – В.Ц.) и последовавших за нею событий; что же касается менее существенных компенсаций, которые пришлось бы предоставить за оказанную помощь, то они окупались бы во много раз восстановлением единства и целости России».
Как и везде на Транссибе, чешские части во Владивостоке первоначально заявляли о своем «полном нейтралитете». Но после того как местный Совет предъявил им требование о разоружении, начальник 2-й чехословацкой дивизии генерал Дитерихс ультимативно потребовал от Совета разоружить все имеющиеся в городе красноармейские части. Чехи предупредили красногвардейцев, и в ночь на 29 июня 1918 г., после небольших столкновений, Владивосток полностью заняли чехословацкие войска (из них была образована специальная Владивостокская группа, командование над которой принял Дитерихс). После этого представители союзных держав (Главнокомандующий Азиатским флотом САСШ адмирал А. М. Найт, командир спецдивизиона Императорского японского флота вице-адмирал X. Като, каптиан британского флота Пэйн, начальник французской военной миссии при Чехословацком корпусе полковник Парис, капитан китайского крейсера «Хай-Юн» X. Лю и комендант Владивостока капитан Чехословацкого корпуса Бадюра) подписали декларацию-обращение о переходе города и порта под международный контроль (предполагалось сделать Владивосток «порто-франко»). 6 июля оно было опубликовано: «Ввиду опасности, угрожающей Владивостоку и союзным силам, здесь находящимся, от открытой и тайной работы австро-германских военнопленных, шпионов и эмиссаров, настоящим город и его окрестности берутся под временную охрану союзных держав, и будут приняты все необходимые меры для защиты как от внешней, так и внутренней опасности. Все приказы, изданные до сего времени чехословацким командованием, продолжаются в силе… военные силы и полиция будут усилены таким количеством союзных сил, какое будет найдено необходимым для предотвращения опасности со стороны австро-германских агентов… Настоящий акт делается в духе дружбы и симпатии к русскому народу, в надежде, что период спокойствия даст возможность сбросить иго тиранической диктатуры австро-германских держав, спешащих навязать это иго русскому народу на долгое время». В разной численности во Владивостоке оказались японские, американские, английские, французские, итальянские, китайские и сербские воинские контингенты (практически в это же время те же государства, за исключением Японии и Китая, высадили свои контингенты в Архангельске).
Несмотря на это, еще около месяца действиям военных Антанты не давалось подтверждения со стороны правительств их стран. Окончательным официальным актом, определившим «цели отправки союзных войск в Сибирь» в 1918 г., можно считать обращение от имени Министерства иностранных дел САСШ от 3 августа. В нем четко говорилось о важности военной помощи Чехословацкому корпусу (и только ему) и о «невмешательстве ни в политические дела России, ни в ее суверенные права, ни в ее внутренние или даже местные дела в сфере территорий, которые могут занять его (правительства САСШ. – В.Ц.) вооруженные силы» (полный текст см. приложение № 14). Аналогичные по содержанию официальные документы были опубликованы также представителями всех стран – участниц ввода военных контингентов во Владивосток (Декларация японского правительства от 2 августа; Обращение британского правительства, подписанное главой МИД лордом Бальфуром от 15 августа; Декларация Высокого комиссара французского правительства в Сибири М. Реньо от 10 сентября; Декларация итальянского правительства за подписью главы МИДа Соннино от 3 декабря 1918 г. и Декларация китайского правительства от 30 августа 1918 г.).
Антибольшевистским центром на Дальнем Востоке стремилось стать «дерберовское правительство». Его основой стала делегация, отправленная из Омска еще Временным Сибирским Областным Советом (особоуполномоченный Е. В. Захаров, главноуполномоченный для внешних сношений инженер Л. А. Устругов, бывший прокурор Московской Судебной Палаты А. Ф. Сталль). Перед делегацией были поставлены, в частности, задачи: «информировать представителей иностранных держав о сформировании областной сибирской власти», а также установить экономические и дипломатические контакты с представителями иностранных государств. Для обоснования сибирской автономии предполагалось сослаться на решение Всероссийского Учредительного Собрания о федеративной форме государственного устройства. Поскольку создание власти В СП происходило без участия представителей Дальнего Востока (в выборах Областной Думы не участвовала, например, обширная Амурская область), то и «личный состав сибирского правительства, и программа его деятельности были малоизвестны на Дальнем Востоке». Сибиряки проявляли вполне очевидное намерение включить Дальний Восток в государственную юрисдикцию В СП. После ликвидации СОД на Дальний Восток переехало большинство бывших членов созданного ранее в Томске ВПАС. С санкции ВПАС в Чите и Иркутске были образованы политические эмиссариаты.
После выступления Чехословацкого корпуса и высадки союзников правительство Дербера заявило о себе как о законном представителе власти в Сибири. В Приморской же области, по утверждению членов ВПАС, «единственной признанной краевой государственной властью» могла считаться только Приморская областная земская управа. Это, однако, не вполне согласовывалось с официальным заявлением союзного командования от 6 июля, согласно которому «власть земства и городского самоуправления признается в пределах местных (не более. – В.Ц.) дел». Тем не менее представители ВПАС неоднократно заявляли протесты по поводу игнорирования их полномочий. Опротестовывались «беззакония действий отряда атамана Калмыкова», а также действия представителей союзного командования и дипломатов во Владивостоке, относящиеся к торговой, финансовой и даже военной сферам («назначения русских командующих военными силами» без согласования с правительством): «Временное Правительство Автономной Сибири считает своим долгом заявить, что при всех стараниях правительства к самым дружественным отношениям с союзными державами и к полной согласованности действий с ними в деле совместного достижения общих задач, тем не менее, неся ответственность перед Россией за полную неприкосновенность ее суверенных прав, оно ни в коем случае не может согласиться на санкционирование союзниками ее актов внутреннего управления» (текст ноты председателя Совета министров И. Лаврова и управляющего министерством иностранных дел П. Дербера Дипломатическому Совещанию во Владивостоке, 3 сентября 1918 г.).
«Выход из подполья» ВПАС совпал по времени с образованием ВСП, также претендовавшего на полноту власти в Сибири и на Дальнем Востоке. Однако если Омск мог представиться лишь «пятеркой» министров (П. В. Вологодский, В.М. Крутовский, И.А. Михайлов, Г. Б. Патушинский и М.Б. Шатилов), то на Дальнем Востоке имелось 12 министров и около 20 товарищей министров, полномочия которых также были утверждены Областной Думой, включая самого Дербера. Гинс не без основания отмечал, что «… если бы появились на горизонте некоторые фигуры из Дерберовской группы – весь авторитет Омской власти разлетелся бы в прах…» (1).
Но на Дальнем Востоке сложились и собственные антибольшевистские структуры. Их основой стали два центра: казачий забайкальский, где сопротивление советской власти возглавил комиссар Временного правительства есаул Г. М. Семенов (амурское и уссурийское казачество во главе с атаманами Гамовым и Калмыковым не смогло организовать длительного сопротивления большевикам), и Дальневосточный Комитет Защиты Родины и Учредительного Собрания. Последний был создан «на почве материальной помощи отряду атамана Семенова», но уже в первые месяцы 1918 г. стал претендовать на роль единственного центра средоточия антисоветских сил в регионе. Комитет, в отличие от сибирских структур, был построен на началах, аналогичных Комитетам защиты Родины и революции, действовавшим в России после «большевистского переворота», и, заявляя о своей «беспартийности», включал в свой состав не только «социалистическую общественность», но и представителей торгово-промышленных кругов, «лиц интеллигентного труда» (служащих Китайско-Восточной железной дороги).
По определению Якушева, в Комитете существовало два направления. Первое («демократическое»), готовое к сотрудничеству с ВПАС, возглавлялось бывшим председателем Иркутской казенной палаты, иркутским губернским комиссаром Временного правительства И. А. Лавровым и выступало «за автономное управление Сибири, признавая необходимость существования и тех временных органов управления Сибири, которые создались в результате работ Чрезвычайного Общесибирского съезда и Временной Сибирской Областной Думы». Лавров лишь считал необходимым развивать сотрудничество с «цензовыми» элементами и не ограничиваться «социалистической общественностью». «Сибиряки» смогли заручиться поддержкой рабочих Главного железнодорожного комитета, представителей социалистических партий. Уполномоченные ВПАС, как и в Забайкалье, намеревались ввести должность Дальневосточного эмиссара.
Другое («консервативное») направление, составлявшее большинство в Комитете, возглавлялось харбинским присяжным поверенным В. А. Александровым и управляющим российским генеральным консульством в Харбине Г. К. Поповым. Комитет стоял на позиции поддержки «единоличной власти, способной вывести страну из состояния разрухи и анархии». В газете «Призыв» публиковались статьи, обосновывавшие необходимость укрепления «твердой власти»: «Подобно тому, как в удельно-вечевой период Россия была выведена сильной волей отдельных князей московских, так и сейчас – никакой коллектив не в силах создать того властного центра, вокруг которого могла бы сложиться новая русская государственность… такой центр может быть создан только единой волей единого лица». Нужно было стремиться найти «того достойнейшего, на плечи которого… взвалить это тяжелое бремя. Если же такое лицо найдется, то всем нужно немедленно же подчиниться ему».
На стороне Александрова и Попова выступил также малочисленный, но достаточно влиятельный харбинский Комитет кадетской партии, принявший решение о поддержке курса на установление единоличной власти.
В результате в марте 1918 г. в Комитете произошел раскол, и его «демократическая» часть во главе с И. А. Лавровым заявила о своем присоединении к группе «сибиряков». Возобновившее свою работу на Дальнем Востоке ВПАС рассылало телеграммы в российские дипломатические представительства, чтобы создать впечатление о появлении реальной политической силы, претендующей на власть на всей территории Сибири и Дальнего Востока. Введение в состав ВПАС Лаврова, не имевшего соответствующего утверждения своих полномочий от Областной Думы, на должность премьера считалось явным нарушением порядка управления. Но ВПАС не находило нужным менять сложившуюся ситуацию. В работе ВПАС весной – летом 1918 г. главным направлением стала внешнеполитическая деятельность. Как отмечалось в докладах управляющего канцелярией и секретаря МИД ВПАС В. А. Федорова, в заявлениях председателя правительства Лаврова, сменившего Дербера на этом посту с сентября 1918 г., «Временное Правительство Автономной Сибири с полным правом рассматривает себя как выразителя общенациональной и лишенной определенной партийности власти сибирского народа и потому не видит оснований для опасений союзников сотрудничать с ним, как с будто бы односторонним представителем известной части населения». ВПАС заявляло, что «восстановит лишь действие законов Временного Российского правительства и будет издавать акты, диктуемые военной необходимостью, а потому имеющие чисто временный характер». Но в своей программной декларации Совет министров ВПАС заявлял и о готовности решать общероссийские проблемы: «борьба с большевиками во имя утверждения законной общегосударственной власти Всероссийского Учредительного Собрания», «защита экономической и политической самостоятельности и территориальной целостности Сибири», «созыв Всесибирского Учредительного Собрания» и «совместная с союзными России державами борьба против большевицко-германского мира в целях заключения всеобщего мира».
Политический соперник ВПАС – Дальневосточный Комитет – признавался организацией, вредной для объединения антибольшевистских сил в крае, прежде всего из-за отсутствия каких-либо контактов с местным самоуправлением. Союзники, однако, не торопились с признанием. В цитированном выше докладе Пишона говорилось: «Я не являюсь сторонником немедленного признания какого бы то ни было сибирского правительства. Различные правительства, предъявляющие в настоящее время свои претензии на это звание, еще не созрели для политики согласованности и коалиции. Нужно дать им время» (2).
Подобное беспокойство относительно «одностороннего представительства» объяснялось прежде всего критикой все того же «однородно социалистического состава» ВПАС. Как и в Сибири, на Дальнем Востоке ВПАС стремилось опереться на структуры самоуправления (Приморская областная земская управа незамедлительно признала полномочия ВПАС, объявив себя его исполнительным органом). Их оппоненты из «цензовых элементов» – кадетской партии, военных кругов – искали возможности легализоваться через создание собственных политических структур. Первоначально их интересы представлял Дальневосточный Комитет защиты Родины и Учредительного Собрания, позднее – Временный Правитель России генерал-лейтенант Д. Л. Хорват (бывший управляющий и глава военной администрации КВЖД, комиссар Временного правительства в полосе отчуждения КВЖД) и образованный при нем «Деловой Кабинет». При Комитете на основе пограничных частей Заамурской стражи 20 декабря 1917 г. началось формирование офицерского отряда под командованием полковника Н.В. Орлова («Отряд защиты Родины», или «орловский отряд»).
Формирование аппарата власти на Дальнем Востоке первоначально предполагалось осуществить на основе коалиции структур ВПАС и Дальневосточного Комитета посредством пополнения Совета министров «цензовиками». Однако после мартовского «раскола» в Комитете оставшиеся его члены стали ориентироваться на поддержку единоличной власти, которая наиболее эффективно могла быть представлена военными и «деловыми кругами». Тем не менее делегаты ВПАС (Устругов и Сталль) начали переговоры с генералом Хорватом о коалиционном правительстве. Хорват, ссылаясь на чрезмерную «громоздкость» будущего Совмина, предложил «создать малый Совет министров на паритетных началах представительства» от ВПАС и «цензовых групп». Признавалось возможным «вхождение в состав Совета министров по одинаковому количеству от Совета министров данного состава, от цензовых групп и от коллегии комиссаров Временного правительства, как губернских, так и краевых». На схожем принципе коалиции должна была работать и Сибирская Областная Дума, считавшаяся «временным законодательным органом Автономной Сибири». В случае создания единого правительства предполагалось не ограничиваться исключительно региональными полномочиями, а добиться признания в качестве «всероссийского».
Данным планам, однако, не суждено было осуществиться. В Харбине начинают усиливаться позиции военных, считавших необходимым утверждение именно единоличной власти. Здесь заметная роль принадлежала не только самому Хорвату, но и полковнику Орлову, и особенно прибывшему в Харбин в конце апреля 1918 г. вице-адмиралу А. В. Колчаку. Колчак занял должность начальника штаба Российских войск в полосе отчуждения КВЖД и сразу же начал активную работу по сплочению всех действовавших на Дальнем Востоке военных сил. Военные были уверены, что «первоначальное управление должно принадлежать военной власти, причем военная власть должна быть единственным источником правительственной деятельности и оставаться таковым впредь до воссоздания порядка и безопасности. Существующие местные органы самоуправления не могут быть признаны законными, как избранные в смутное время и как не представляющие в настоящее время общественных настроений, и подлежат переизбранию». Позицию военных поддерживали также находившийся в Харбине директор Русско-Азиатского банка А. И. Путилов и российский посланник в Китае князь Н. А. Кудашев. Последний наиболее активно «продвигал» Колчака в военные руководители дальневосточных антибольшевистских сил. После отъезда Колчака в Японию на переговоры по снабжению российских войск на КВЖД его должность занял генерал-майор Б.Р. Хрещатицкий.
Таким образом, на Дальнем Востоке проявились такие же тенденции в развитии Белого движения, какие были характерны и для других регионов России. Первоначально – самостоятельное существование объединений социалистической демократии и «цензовиков», затем – поиски коалиции между двумя ведущими политическими элементами на общей антибольшевистской основе, наконец – признание неэффективности коалиционного варианта управления и переход к созданию единоличной власти на военной основе, но при консультативной роли «общественности».
Не последнюю роль в консолидации «консервативных» сил на Дальнем Востоке и в создании харбинской модели «всероссийской власти» сыграл генерал Флуг, командированный в Сибирь Корниловым еще в феврале 1918 г. Как он свидетельствовал в своих воспоминаниях, ему удалось убедить Хорвата пойти на самопровозглашение Временным Правителем России, причем сделано это было в полном соответствии с указаниями погибшего командующего Добровольческой армией и на основании его «Конституции». Следует отметить, что сведения о гибели Корнилова и кончине Алексеева были получены на Дальнем Востоке только в ноябре 1918 г.; во Владивостоке прошли заупокойные службы.
Неординарно был «решен» вопрос о легальности власти: «Юридическим обоснованием являлось то обстоятельство, что он (Хорват. – В.Ц.), как назначенный Временным правительством на пост комиссара в полосе отчуждения Китайско-Восточной железной дороги и никем с этого поста не смененный, продолжал фактически исполнять обязанности по должности комиссара, сохраняя, таким образом, характер агента последнего законного, признанного союзными державами правительства России» (3).
Духом правопреемственности от Временного правительства было отмечено «Воззвание» Хорвата «К населению России»: «Русские люди, ставящие выше всего благо Родины, в целом ряде обращений ко мне призывали меня, как единственного оставшегося у власти представителя Временного правительства, выступить на спасение гибнущей Родины, взять на себя всю полноту государственной власти. Глубоко веря в светлое будущее великого русского народа, повинуясь сознанию долга перед Родиной и внимая голосу бескорыстно стремящихся к спасению Отечества русских людей, я решил взять на себя полноту государственной власти впредь до восстановления, при содействии народа, порядка в стране и до созыва свободно избранного Учредительного Собрания, которое установит образ правления Российского государства» (4). Подобное изъявление «правопреемственности» проявлялось, например, и в заявлениях российских посольств за границей – они также претендовали на роль выразителей «общегосударственной власти».
Перейдя границу и заняв ст. Гродеково в Приморской области, генерал Хорват первым из всех представителей российского Белого движения заявил о себе как о всероссийском Правителе (9 июля 1918 г.). Временный характер своей власти сам Хорват объяснял тем, что при появлении «правомочного органа где-либо на остальной территории России» или другого («более компетентного») лица, например генерала Алексеева, он готов передать ему власть. При этом делалась оговорка: «… когда по условиям связи такая передача окажется фактически возможной» (5).
Формирование правительственного аппарата предполагалось уже не созданием представительно-коалиционных структур, а переходом к модели беспартийного, «профессионально-делового» правительства, полномочия которого ограничивались бы сугубо техническими, административными функциями. Был создан т. н. Деловой Кабинет, название которого достаточно ясно указывало на характер его работы. Состав Кабинета был небольшим – всего 8 управляющих ведомствами (не министров). Из лиц с общероссийской известностью в этот состав входили, например, крупный промышленник и финансист А. И. Путилов, высокопрофессиональный инженер-железнодорожник, работавший еще в Императорском министерстве путей сообщения, Л. А. Устругов (входил до этого в состав ВПАС, а после вошел в состав Совета министров Временного Всероссийского правительства). Управляющий военным ведомством генерал Флуг и прибывший вместе с ним с Дона полковник В. А. Глухарев представляли белый Юг России, что символизировало единство двух центров Белого движения. В письме генералу Гришину-Алмазову Флуг писал о создании «государственной власти, в состав которой вошли объединившиеся на деловой беспартийной платформе общественные деятели Сибири и Европейской России; «…по мере освобождения Русской территории от большевиков сформировавшаяся власть прежде всего озабочена воссозданием былой мощи страны на основах строгой дисциплины и непричастности армии к политике…» (6).
В политико-правовом аспекте истории Белого движения события на Дальнем Востоке примечательны тем, что здесь впервые была провозглашена персональная власть Правителя России (пока еще не Верховного, а Временного), на что тогда не решалось официально даже военно-политическое руководство белого Юга (не говоря уже о различных «областных» властях). Появился новый термин, сложилась новая политическая модель: диктатор и при нем «деловой кабинет» (беспартийный), не имеющий полномочий верховной исполнительной власти и подчиненный Правителю, по аналогии с Особым Совещанием при Главкоме ВСЮР. Тем не менее реальная политическая сила в пределах Приморья оказалась не у ВПАС и не у Хорвата, а в руках Межсоюзнического комитета, составленного из военных и дипломатических представителей воинских контингентов, высадившихся во Владивостоке.
С появлением «хорватовского кабинета» усилилось его противостояние с ВПАС. Временного Правителя России обвиняли в совершении «ложных и опасных шагов», в «расколе» и т. д. Примечательна в этом отношении переписка бывшего комиссара Временного правительства на Дальнем Востоке А. Н. Русанова с князем Кудашевым. В письме от 18 июля Русанов стремился убедить российского посланника в Китае, что «в данное время» «коалиция всех живых сил страны – единственный путь спасения… освобождения всей России от большевизма и германизма». Показательна и его характеристика неприемлемости военной диктатуры (во многом схожая с оценкой Н.И. Астрова и В. А. Мякотина на Юге России): «Диктатором себя никогда не объявляют, диктатор начинает действовать, опираясь на определенную реальную силу, которой нет ни у генерала Хорвата, ни у тех лиц, которые вошли в т. н. «деловой» совет и которые всю ответственность за свою авантюру переложили на генерала Хорвата». Русанов был уверен в актуальности «соглашения между Харбином и Владивостоком», но «первым шагом к этому миру», по его мнению, «должен быть отказ генерала Хорвата от диктаторства, которое и в настоящее время ни при каких обстоятельствах приемлемо не будет. Генерал Хорват и его совет (кабинет. – В.Ц.) делают ту же ошибку, которую в свое время допускали крайние левые, отбрасывавшие из учета цензовую Россию, выбрасывая из учета русскую демократию» (7).
Но, несмотря на призывы «демократов» из ВПАС, его судьба была предрешена. «Троевластие» (ВСП, ВПАС, диктатура Хорвата) в Сибири и на Дальнем Востоке не могло продолжаться долго. После соединения войск Сибирской армии и Приморской группы на ст. Оловянная, состоявшегося 31 августа, антибольшевистская Сибирь объединилась с Дальним Востоком. Во Владивосток выехала делегация во главе с премьером ВСП Вологодским. После коротких, но интенсивных переговоров с «дерберовским кабинетом» Вологодскому удалось добиться «самороспуска» ВПАС и «переназначения» Хорвата на должность (на правах министра) Верховного Уполномоченного ВСП по Дальнему Востоку (указ ВСП от 28 октября 1918 г.). По административно-территориальному делению в 1918–1920 гг. теперь власть Хорвата распространялась на Амурскую, Приморскую, Сахалинскую и Камчатскую области, а также на полосу отчуждения КВЖД. Эти территории обобщались понятием «Дальний Восток». Согласно разработанному «Временному Положению о Верховном Уполномоченном Временного Правительства на Дальнем Востоке», место Делового Кабинета у Хорвата заменили помощники по военной и гражданской части (своего рода «вариант» региональной Директории) и Совет Верховного Уполномоченного. Помощник по гражданской части назначался ВСП по представлению Хорвата, а помощник по военной части представлялся военным министром ВСП по согласованию с Хорватом.
Совет также комплектовался на основе взаимодействия ВСП и местной власти. Возглавляемый помощником по гражданской части, Совет включал в себя четырех членов, назначаемых ВСП по представлению Хорвата и делегированных в Совет по одному члену от соответствующих омских министерств: внутренних, иностранных дел, земледелия, финансов, торговли и промышленности, продовольствия, снабжения, путей сообщения, труда и юстиции. Кроме того, в Совет входили два представителя от земства и два – от городских самоуправлений. Все решения Совета утверждались Верховным Уполномоченным.
Задачей Верховного Уполномоченного объявлялось «охранение русских интересов на Дальнем Востоке путем непосредственных сношений по этим делам с российскими представителями в соседних государствах и иностранными представителями, находящимися на Дальнем Востоке», а также «разрешение пограничных дел, имеющих местное значение и не затрагивающих общегосударственных интересов». Задачей Совета при нем были: «обсуждение и рассмотрение законодательных предположений, касающихся Дальнего Востока, и составление заключений по всем законодательным предположениям Временного правительства, относящимися специально к Дальнему Востоку».
В своей работе аппарат генерала Хорвата подчинялся ВСП и мог лишь «обсуждать и рассматривать» (но не утверждать) «законодательные предположения, касающиеся Дальнего Востока». 1 декабря 1918 г. был окончательно расформирован Деловой Кабинет, а должность Верховного Уполномоченного генерал сохранял и при Колчаке. После гибели Восточного фронта, в январе 1920 г., Хорват снова пытался заявить о себе как о правопреемнике российской власти (8).
Важно отметить, что Временное Положение о Верховном Уполномоченном было использовано в 1919 г. в качестве основы для создания политической модели управления Северной областью. Считалось, что данный вариант организации власти давал и широкие полномочия региона, и одновременно подчинял местные интересы центру (в данном случае – Омску), исключал возможность «сепаратизма», допускал к работе представителей земского и городского самоуправлений (9).
Характерно поведение Вологодского во время его поездки во Владивосток в сентябре 1918 г. В своем дневнике он выразил свои впечатления уже как представитель власти всего Востока России (хотя еще и не всего государства): «В составе нашей делегации всесторонне обсуждался вопрос о необходимости Сибирскому правительству взять на себя функции Всероссийского… происходило совещание о том, как отнестись все-таки к правительствам, создавшимся во Владивостоке – к Сибирскому и Хорвату. Решено было единогласно – в целом не признавать ни того, ни другого, и если они откажутся от подчинения нашему правительству, то принять самые решительные меры, вплоть до ареста их состава…» «Тельберг (юрисконсульт ВСП, будущий министр юстиции. – В.Ц.) выработал проект обращения к населению о вступлении во власть Сибирского Временного правительства с аннулированием всех других местных правительств. Обращение было составлено в решительном тоне, пожалуй, даже в резком и грозном, как может говорить с успехом только правительство, чувствующее за собой силу…» (10). Самороспуск ВПАС и Кабинета генерала Хорвата стали первыми шагами на пути к образованию общероссийского центра Белого движения на Востоке. О «сибирском областничестве» после этого уже не вспоминали.
1. ГА РФ. Ф. 6683. Оп. 1. Д. 15. Лл. 123–124; Записки полковника Гаусса // Последние новости. Париж, № 2821, 12 декабря 1928 г.; Доклад Пишона. Союзническая интервенция на Дальнем Востоке и в Сибири, ГИЗ, 1925, с. 52; Цели отправки Союзных Войск в Сибирь. Официальное Обращение Американского Правительства. Харбин, 1918, с. 1–4; Уорт Р. Антанта и русская революция. 1917–1918. М., 2006, с. 214–215; Гинс Г. К. Указ, соч., с. 126; Мельгунов С.П. Трагедия адмирала Колчака, т. 1, с. 6; Драгомирецкий В. С. Указ, соч., с. 66; Голенек В. Чехословацкое войско в России. Иркутск, 1919, с. 68–71; Временное Правительство Автономной Сибири // Красный архив, т. 5 (36). М. – Л., 1929, с. 54–55.
2. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 549. Лл. 13, 15 об.; Якушев И. А. Очерки областного движения в Сибири // Вольная Сибирь. Прага, кн. VI, с. 88–96; Временное Правительство Автономной Сибири // Красный архив, т. 5 (36). М. – Л., 1929, с. 39, 43–44, 54–55, 57; Красный архив, т. 4. М. – Л., 1928, с. 100–101; Призыв. Харбин, № 8, 5 марта 1918 г.
3. ГА РФ. Ф. 6683. Оп. 1. Д. 15. Лл. 126–128; Ф. 5881. Оп. 2. Д. 549. Лл. 24, 31–31 об.; Князев В. В. Жизнь для всех и смерть за всех. Джорданвилль, 1971, с. 17; Правительственный вестник. Омск, № 58, 24 января 1919 г.
4. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 175. Лл. 132–133.
5. ГА РФ. Ф. 6683. Оп. 1. Д. 15. Л. 131; Гутман (Ган) А. Россия и большевизм. Шанхай, 1921, с. 305.
6. ГА РФ. Ф. 6683. Оп. 1. Д. 15. Л. 219; Д. 16. Лл. 118–120; Серебренников И. И. Указ, соч., с. 156–157.
7. Материалы и документы // Сибирский архив, т. 1. Прага, 1929, с. 43–46.
8. ГА РФ. Ф. 6683. Оп. 1. Д. 15. Лл. 174–176 об.; 310–311 об.; Ф. 5881. Оп. 2. Д. 549. Л. 32 об.; Правительственный вестник. Омск, № 185, 16 июля 1919 г.
9. ГА РФ. Ф. 5867. Оп. 1. Д. 21. Лл. 48–49.
10. A Chronicle of the Civil War in Siberia and Exile of China. The diaries of Petr Vasil'evich Vologodskii, 1918–1925. («Хроника гражданской войны в Сибири и изгнания в Китае», дневники Петра Васильевича Вологодского). Stanford, California, 2002, vol. 1, рр. 131–132, 136–137.
Глава 6
Формирование политической системы Белого движения на Севере России. Верховное Управление Северной области
Одним из первых фронтов антибольшевистской борьбы в России стал Северный фронт. Он же являлся одним из самых стабильных в сравнении с Югом, Поволжьем или Северо-Западом. Здесь не было места для проведения широкомасштабных операций, и бои разворачивались главным образом вдоль линии Северной железной дороги Вологда – Архангельск. Устойчивость положения во многом зависела от поддержки стран Антанты, предоставивших наиболее многочисленные военные контингенты и реально осуществлявших интервенцию, первоначально определенную в рамках операций Первой мировой войны. В отличие от других регионов, союзные силы здесь непосредственно участвовали в боевых действиях, благодаря их помощи формировались части белого Северного фронта.
Выборы в Учредительное Собрание показали непопулярность большевистских лозунгов среди избирателей. В трех северных губерниях (Архангельской, Вологодской и Олонецкой) подавляющее большинство (73,7 % голосов избирателей) получили эсеры. Продолжали работу прежние органы местного самоуправления, и «период триумфального шествия советской власти» затянулся здесь до февраля 1918 г.
Но даже достигнутое в июле формальное верховенство Советов не давало большевикам уверенности в надежности своей власти. Мурманский Совет не поддерживал резолюции «из центра», стремясь проводить собственную политическую линию. В структурах военно-политического руководства советской власти работали члены антисоветского подполья: бывший генерал-майор Н. И. Звегинцов, занимавший должность помощника военного руководителя Северного района (начальник военно-сухопутного отдела), и бывший старший лейтенант Г. М. Весела-го, занимавший должность управляющего делами Мурманского Краевого Совета (интересно, что дядей Веселаго был товарищ министра торговли и промышленности, шталмейстер С. П. Веселаго, а братом Звегинцова был член Государственной Думы от Воронежской губернии А. И. Звегинцов). Юрисконсультом Совета был бывший присяжный поверенный В. М. Брамсон, придававший «правовую форму» заключаемым с союзниками договорам и соглашениям.
В соответствии с планом, разработанным Веселаго, отторжение края от власти большевистского Совнаркома должно было произойти посредством свободного голосования членов Совета, большинство в котором составляли сторонники соглашения с союзным командованием, гарантировавшим, помимо военной помощи, снабжение бедного ресурсами Мурманска продовольствием и мануфактурой (то, что не смог обеспечить московский СНК). Тем самым «законным путем через
Краевой Совет, провести отделение Мурманского края от Москвы». В этом отношении подпольщики пользовались поддержкой председателя Краевого Совета А. М. Юрьева и его заместителя Карельского.
Проявлением подобной «независимости» стало соглашение Совета с командованием английской эскадры и представителем британской военной миссии генерал-майором Ф. Пулем. Еще накануне заключения Брестского мира, в конце февраля 1918 года, Мурманский Совет принял резолюцию, осуждающую ультиматум Германии на брестских переговорах. Контр-адмирал Кемп, командующий союзной эскадрой на Белом море, незамедлительно предложил местному Совету военную поддержку. И 2 марта на совместном заседании представителей Совета и союзных миссий было выработано «Соглашение о совместных действиях англичан, французов и русских по обороне Мурманского края». Оно предусматривало создание союзного военного совета и высадку английского десанта в Мурманске (200 морских пехотинцев с 2 легкими орудиями). Английский отряд совместно с сербскими частями, отправлявшимися на Салоникский фронт и задержанными в Мурманске, приступил к охране железной дороги и военных запасов, сосредоточенных в порту. Союзная «зона влияния» была установлена от Мурманска до Кеми. Следует учитывать, что в это время союзные войска, опасаясь угрозы наступления немецких войск из Финляндии, не намеревались «свергать» советскую власть в крае, а, напротив, стремились к тесному военному сотрудничеству с красногвардейскими отрядами, подчинявшимися местному Совету (1).
Однако «фактическое положение сил» действительно складывалось далеко не в пользу Советов. Считаться с представителями власти, заключившей мир с немцами, можно было, по мнению союзников, только до определенного момента. И хотя Мурманский Краевой Совет все больше склонялся к политике компромиссов и сотрудничества с союзниками, английский представитель в Москве Р. Локкарт, а также американский посол Д. Френсис и французский – Ж. Нуланс, находившиеся в это время в Вологде, в своих телеграммах отмечали, что «время для союзной интервенции пришло». По их словам, влияние Германии на Совнарком в апреле – мае «угрожающе возросло», а германский посол граф Мирбах стал «диктатором в Москве».
В то же время активность дипломатов Антанты уступала активности военных. Сугубо военной причиной высадки десанта стало намерение кайзеровского флота увеличить число секретных баз подводного флота за счет создания новых в незамерзающих портах Мурманска и Печенги. В этом случае британскому Grand-fleet создавалась серьезная угроза. Очевидной для союзников считалась также опасность потери отправленного для русской армии военного снаряжения, складированного на Кольском полуострове еще в 1916–1917 гг. Данные обстоятельства стали достаточными основаниями для прямого вмешательства. И пока дипломаты в Вологде еще спорили о том, какой стране (Англии, Франции или США) должна принадлежать инициатива ввода войск, британский десант начал действовать (2).
В мае началось выступление Чехословацкого корпуса в Поволжье, и британское военное министерство одобрило решение об открытой интервенции в Северную Россию. Генерал Пуль попытался еще заручиться поддержкой со стороны местной советской власти и чрезвычайного большевистского комиссара С. Нацаренуса, и это ему удалось. В результате в конце мая в Мурманске был высажен еще один батальон британской морской пехоты, а спустя месяц численность подразделений интервентов выросла уже до 2,5 тысячи человек.
В июле отношения между Мурманским Советом и центральной властью резко обострились. Председатель Мурманского Краевого Совета Юрьев по-прежнему настаивал на продолжении сотрудничества с союзниками, даже ценой открытого разрыва с Москвой. Дипкорпус, работавший в Вологде, несмотря на стремление СНК «вернуть» его в Москву, в июне начал переезд в Архангельск. 2 июля 1918 г. было подписано «Особое, по военным обстоятельствам, соглашение между Мурманским Краевым Советом рабочих, крестьянских и солдатских депутатов и представителями Англии, Франции и Северо-Американских Соединенных Штатов». 3 июля Краевой Совет большинством голосов ратифицировал его. Большевики вышли из состава Совета. Согласно директиве В. И. Ленина президиум Краевого Совета был объявлен «вне закона». Оставшиеся депутаты приняли резолюцию о независимости Мурманского края от Советской России и о заключении договора с генералом Пулем для совместных действий «в деле обороны края от держав германской коалиции». Генерал Пуль, прибывший на заседание Совета, убедил собравшихся в готовности Антанты оказать экономическую и военную помощь (3).
Так, с согласия местной советской власти был окончательно решен вопрос о вводе союзных войск на Север. К началу июля британский флот занял Соловецкие острова, а генерал Пуль продвинулся вдоль Мурманской железной дороги на 600 километров в глубь России. Объединенным англо-сербским отрядом был разгромлен последний большевистский Совет в крае – Кемский. «Таким образом, хотя официальная власть на Мурмане и не изменилась, ибо Краевой Совет остался единственным государственным аппаратом в крае, но Мурман, отделившись от Москвы и приняв помощь союзников, как бы образовал автономную часть Русского Севера, советскую по форме, но антибольшевистскую по существу своему».
Примечателен и тот факт, что Мурманский Совет учредил специальную комиссию по выработке Положения о самоуправлении Мурманского края. В нем предполагалось постепенное изменение советской системы управления, получавшей статус губернского земского управления (см. приложение № 12). Складывалась довольно своеобразная, официально признанная система т. н. «инкорпорации» Мурманского края, руководимого «советскими» структурами, в создаваемую политическую систему Белого Севера (вначале – Верховное Управление Северной Области (ВУСО), а позднее – Временное Правительство Северной Области). Верховное управление в Мурманском крае (Кемский и Александровский уезды Архангельской губернии) передавалось Чрезвычайному Комиссару, с правом голоса в составе ВУСО. С санкции Совета и при поддержке англичан началось формирование из добровольцев армии, вошедшей позднее в состав Северного фронта. Планы создания Мурманского края, Мурманской губернии продолжали обсуждаться вплоть до принципиального решения этого вопроса накануне эвакуации Северной области в феврале 1920 г. (последние планы предполагали даже образование суверенного «краевого», небольшевистского государства, признанного в качестве субъекта международного права) (4).
После «отделения» Мурманского края от Советской России оплотом советской власти на Севере оставался Архангельск. Здесь уже не приходилось рассчитывать на возможность «легального» отторжения от большевистского Совнаркома, а предполагалась подготовка выступления подпольных центров, скоординированная с союзным десантом.
Летом 1918 г. на Севере, как и в других регионах России, все большее влияние получали надпартийные общественно-политические организации. Но в отличие от Юга, где господствовал Национальный Центр, ведущие позиции на Севере принадлежали левоцентристскому Союзу Возрождения России (СВР). Наиболее влиятельной была вологодская группа СВР во главе с бывшим председателем губернского Совета крестьянских депутатов эсером С. С. Масловым. Пользовавшийся широкой поддержкой кооперативных структур, в том числе и крупнейшей ассоциации российских льнопромышленников (РАЛО), вологодский СВР установил контакты и с дипломатическими представителями, и с военным подпольем. Его стержнем были офицерские организации, возглавляемые капитаном 2 ранга Г. Е. Чаплиным (в Архангельске проживало 770 бывших офицеров, из них служило в различных советских учреждениях 180 человек).
Формирование антибольшевистского подполья на белом Севере происходило в формах, схожих с другими регионами. Здесь благодаря взаимодействию подполья, иностранной помощи и использованию структур самой советской власти произошло ее свержение.
Северное подполье первоначально было связано с Петроградом. Его характерной чертой была слабая координация действий, а нередко и отсутствие таковой. По оценке адъютанта командующего вооруженными силами Северной области генерал-лейтенанта В. В. Марушевского капитана С. Гагарина, «одновременно с концентрированием национальных военных сил на Дону стали без общего предварительного сговора организовываться по всей России контрреволюционные ячейки. Они создавались не по какой-либо тщательно продуманной программе в порядке общего плана, а чисто стихийно. Отсутствие опыта в подпольной работе осложнялось эгоистической скупостью крупной буржуазии, совершенно не отдававшей себе отчета во всем происходившем: она упорно и крепко цеплялась за остатки своего достояния и не хотела должным образом прийти на помощь начинающим борьбу патриотам. Недостаток денежных средств осложнял работу последних и не давал возможности широко и вовремя развить начатое дело борьбы».
Оставив в стороне оценку «эгоизма буржуазии» (об остром недостатке наличных средств и полном секвестре всех денежных вкладов в частных банках после декрета СНК см. главу 2), отсутствие финансовых возможностей у антибольшевистского подполья Петрограда было налицо. В этой ситуации наряду с признанием важности поиска путей «свержения советской власти собственными силами» актуальным становилось сотрудничество с иностранными представительствами. Для Севера положение отчасти облегчалось тем, что разместившийся в Вологде с марта 1919 г. аппарат посольств, эвакуированный из Москвы, был в регулярном контакте с подпольем. Вопрос о необходимости ввода войск был принципиально решен еще в апреле 1918 г., однако оставались разногласия между послами в выборе «инициатора» выступления. По воспоминаниям Гагарина, «проект образования антибольшевистского фронта на Русском Севере, в общем, был сочувственно встречен находящимися еще в России представителями союзных держав, но французский посол Нуланс хотя и написал об этом в Париж, но заявлял, что почин в этом деле должен принадлежать англичанам, так как Север – зона их влияния (имелось в виду соглашение о разделе «сфер влияния» на территории бывшей Российской Империи, утвержденное Верховным Советом Антанты в декабре 1917 г. – В.Ц.). Заместитель же английского посла Бьюкенена Линдлей колебался, высказывал опасение, что осуществление этого проекта потребует много денег и сил и потому в данное время трудно рассчитывать на его успех. Тем не менее после заключения Брест-Литовского мира положение на Севере стало настолько тревожным, что всем этим колебаниям был положен конец».
Возможно, что колебания французских представителей сыграли определенную роль в задержке десанта в Архангельске и несвоевременности той помощи, которую предполагалось оказать участникам Ярославского восстания в июле 1918 г. (хотя Нуланс оказал финансовую помощь СЗРиС).
Более существенной была поддержка со стороны военных (генерал Пуль, адмирал Кемп), стремившихся не «выжидать», а «действовать». Заручившись обещанием военной поддержки, подпольщики активизировали свои действия по подготовке выступления. Показательны свидетельства Гагарина: «Еще задолго до прибытия на Север союзников сюда стали стекаться представители тайных белых организаций. Одни прибывали в Архангельск и Мурманск при содействии английской контрразведки в Петрограде (показательный факт помощи иностранных спецслужб в формировании антибольшевистского подполья. – В.Ц), другие – по собственному почину вступали в советские войска и учреждения, лесорубочные и сельскохозяйственные артели».
Таким образом, и на Севере использовались способы, с помощью которых осуществлялось «внедрение» в существовавшие легальные структуры, а также создавались группы (артели), используя которые можно было собрать вместе большое количество участников подполья.
Непосредственным исполнителем выступления в Архангельске был капитан 2 ранга Г. Е. Чаплин, связанный как с петроградским подпольем, так и с иностранным представителями, в частности с британским морским атташе Кроми. Благодаря своим связям с англичанами Чаплину удалось заблаговременно подготовить кадры местной офицерской организации, опираясь на которую он приступил к подготовке переворота.
Показательно и наличие в составе красноармейских частей подразделений, готовых поддержать подполье. Незадолго до высадки союзного десанта в Архангельск прибыл первый эшелон Беломорского конного отряда под командованием бывшего ротмистра Берса, формально считавшийся охраной прибывшего из Москвы председателя ревизионной комиссии Совнаркома, будущего командующего Северным фронтом М.С. Кедрова, а фактически действовавший в тесном контакте с французским представительством в Петрограде (после падения советской власти отряд участвовал в боевых действиях под Шенкурском, подчиняясь союзному командованию). Начальник сухопутных сил Беломорского военного округа, в который входил Архангельск, военспец, бывший полковник Потапов и командующий «красного флота» контр-адмирал Н.Э. Викорст «были в тайной связи с союзниками и к моменту их прибытия приложили все усилия, чтобы парализовать меры, которые были приняты Советом обороны, возглавляемым комиссаром Кедровым». Второй эшелон Беломорского конного отряда не смог продвинуться далее Вологды, а после высадки союзного десанта его офицеры были расстреляны. Именно благодаря Викорсту (ставшему в 1918–1919 гг. командующим флотилией и главным командиром портов Северного Ледовитого океана и Белого моря) на Севере не было большого влияния на матросов со стороны советских «центров» (Москвы и Петрограда), а роль местных большевистских организаций удавалось нейтрализовать.
В начале лета 1918 г. в Архангельске действовали уже две группы. Первая – под руководством северного отделения СВР, другая – военная под руководством капитана Чаплина (имевшего удостоверение офицера британской службы Томсона). В результате скоординированных действий группы Чаплина и отряда Берса 2 августа 1918 г. высадка союзного десанта прошла успешно и привела к свержению советской власти в крае (5).
Общепризнанным лидером антибольшевистской оппозиции на Севере, а позднее одним из активных деятелей Белого движения стал Н. В. Чайковский. Известный руководитель народнического кружка, член ЦК партии народных социалистов (энесов), он для многих российских социалистов представлял собой «славное прошлое русской революции», был таким же авторитетом, как Г. В. Плеханов, князь П. А. Кропоткин, Е. К. Брешко-Брешковская. После февраля 1917 г. он был одним из организаторов Всероссийского Съезда крестьянских депутатов и членом избранного исполкома этого Съезда. Росту его политического веса в послефевральской России во многом способствовали связи в среде русского масонства (членство в ложах «Астрея» и «Великая Ложа Франции»).
Октябрьский переворот Чайковский встретил крайне враждебно. Он считал большевиков «кучкой авантюристов и демагогов, разжигающих классовую ненависть», «безумной и беспринципной шайкой». В статье «Что делать с большевизмом» он писал: «Что отличает большевиков, как ветвь социализма, от других социалистических течений? – Их метод достижения своих целей. Это – захват власти активным меньшинством, национализация и овладение орудиями труда и собственностью… путем насилия… Практика захвата власти, соединенная с захватом имущества, фатально разлагает народные массы, деморализует и вырождает их духовные мотивы в простую жадность и зверский инстинкт». По убеждению Чайковского, с большевизмом возможна лишь непримиримая вооруженная борьба, борьба объединенным фронтом всех его противников – от социал-демократов до монархистов включительно. При этом допускалась и помощь союзников по войне – стран Антанты (6).
В Москву, где Чайковский участвовал в работе СВР, в июле 1918 года пришло известие о скором созыве Всероссийского Государственного Совещания в Уфе. Ветерана социалистического движения пригласили принять участие в его работе. Выехав из Москвы в Вологду, Чайковский, однако, до Уфы не доехал и по настоянию Маслова и Брешко-Брешковской вернулся в Архангельск, где жил нелегально до августовского антибольшевистского выступления (7).
24 июля 1918 г. союзные послы заявили об окончательном разрыве отношений с ленинским Совнаркомом и переехали из Вологды в Архангельск. Генерал Пуль был уведомлен, что в городе готовится выступление офицерского подполья, и 30 июля им была направлена туда эскадра с десантом. В случае удачной высадки и захвата Архангельска предполагалось расширить операции в направлении на Петрозаводск и Вологду. Вместе с союзниками в Архангельск выехали Юрьев и генерал-майор Н.И. Звегинцов. Выступление в Архангельске прошло быстро и без серьезного сопротивления со стороны большевиков. Одновременно с союзным десантом в ночь на 2 августа в городе выступили члены офицерской организации Чаплина и заранее подготовленного Беломорского конного отряда б. ротмистра Берса. Советское руководство отбыло из города на кораблях вверх по Северной Двине.
Так образовался Северный антибольшевистский фронт. В Архангельске создалась новая власть – Верховное Управление Северной Области (далее – ВУСО). Ее представителями стали депутаты разогнанного Всероссийского Учредительного Собрания и «представители земств и городов этой Области», получившие «мандат народного доверия», что подчеркивало их легитимный статус (как это и утверждалось земско-городской общественностью после октября 1917 г.): Н.В. Чайковский (председатель правительства, депутат Учредительного Собрания от Вятской губернии), А. А. Иванов (от Архангельской губернии), С. С. Маслов (от Вологодской губернии), А. И. Гуковский (от Новгородской губернии), Г. А. Мартюшин (от Казанской губернии), Я.Т. Дедусенко (от Самарской губернии), М.А. Лихач (от Северного фронта), П.Ю. Зубов (бывший служащий Вологодского губернского земства, а с сентября 1917 г. – товарищ городского головы г. Вологды) и А. Н. Старцев (заместитель председателя Архангельской городской думы). Деятели «советской» власти в аппарат управления не вошли.
По своей партийной принадлежности ВУСО было, как и большинство антибольшевистских структур в 1918 г., «однородно-социалистическим» (из 9 его членов – 6 эсеры и 1 энес). Однако партийное членство могло считаться менее значимым по сравнению с участием в надпартийном СВР. Командующим «всеми морскими и сухопутными вооруженными силами» стал руководитель архангельского офицерского подполья Г. Е. Чаплин, отличавшийся довольно правыми взглядами. В обращении к генералу Пулю Чайковский всячески стремился подчеркнуть прочность правовых оснований образовавшегося правительства: «Мы представляем легальное право… Мы – носители правопорядка, освященного преемственностью, народным собранием и мнением населения. Никто, даже союзные уполномоченные, не имеет права колебать это законное основание порядка в России» (8).
Первым актом новой власти стало «Воззвание к населению» (2 августа 1918 г.). В нем говорилось об образовании Верховной власти, отмечалась ее правопреемственность, прежде всего исходя из персонального состава: «Избранные всеобщим голосованием представители народа вынуждены в настоящий переходный момент, при отсутствии законной всероссийской власти, принять на себя Верховную власть в Северном крае». Так заявлялось о перспективах осуществления всероссийской власти. Схожие, как отмечалось выше, позиции занимало и Временное Сибирское правительство, и дальневосточные антибольшевистские центры.
При этом, «считая себя учреждением временным, Верховное Управление обязалось полностью и немедленно сложить свои полномочия, как только в России образуется демократическая общегосударственная Верховная Власть и как только установится возможность беспрепятственных сношений с нею».
Исходя из этого, декларировались ближайшие и отдаленные политические задачи: «воссоздание совместно с другими областями единой всероссийской государственной власти и организация местного управления в Северной Области», «оборона Северной Области и всей страны от дерзких посягательств на территорию ее и национальную независимость населения со стороны Германии, Финляндии и других неприятельских стран (примечательно, что здесь Финляндия, находящаяся под властью прогерманского правительства Фридриха Гессенского, числится «вражеской». – В.Ц.)», «воссоединение с Россией, в согласии с волей населения отторгнутых от нее областей», «восстановление попранных свобод и органов нетинного народовластия – Учредительного Собрания, земств и городских дум», «установление прочного правопорядка, который обеспечивал бы гражданам беспрепятственное удовлетворение их хозяйственных, общественных и духовных нужд».
В экономической политике выделялись: «действительное обеспечение прав трудящихся на землю», «охрана интересов труда» и «устранение голода». В «воззвании» отмечалось также, что «оборону Северного края и России Верховное управление надеется осуществить также при дружественной помощи со стороны союзных с Россией правительств и народов: Англии, Америки, Франции и других. На их помощь Верховное управление рассчитывает в своей борьбе с голодом и финансовыми затруднениями».
2 августа были также опубликованы 10 программных постановлений, определивших основные направления внутренней политики ВУСО. 9 из них начинались девизом «Во имя спасения Родины и завоеваний революции». Постановление № 2 упраздняло «все органы советской правительственной власти: губернские, уездные и волостные советы (совдепы) с их исполнительными комитетами (исполкомами), комиссарами и т. д.». Члены советских комитетов и комиссары подлежали аресту «впредь до выяснения следственными комиссиями степени виновности их в содеянных советской властью преступлениях – убийствах, грабежах, предательстве Родины, возбуждении гражданской войны между классами и народностями России, расхищении и злоумышленном уничтожении государственного, общественного и частного имущества под предлогом исполнения служебного долга и в других нарушениях основных законов человеческого общества, чести и нравственности».
Постановления № 3, 4, 5 и 6 устанавливали новый порядок местного управления и его компетенцию. В создании структуры управления использовалось сочетание административных и представительных начал. Копировались структуры, установленные еще Временным правительством – губернские и уездные правительственные комиссары (комиссаром Архангельской губернии стал Старцев). Под их «наблюдением» должны были работать структуры местного самоуправления, им подчинялись «начальники милиции»; их работа проходила во взаимодействии с губернскими и уездными правительственными комитетами, составленными из представителей уездного земства и городского самоуправления. Комиссар своей властью восстанавливал городские и земские управы «в прежнем составе» (Постановление № 5), за исключением тех, кто «принимал участие в террористическом советском управлении» (эти члены управ временно, до новых выборов, заменялись кандидатами из числа гласных – «по приглашению большинства остального состава Управ»). 6-е Постановление передавало органам местного самоуправления «все продовольственное дело».
Весьма важным было Постановление № 7, в соответствии с которым восстанавливались «действия общих и местных судебных установлений, упраздненных преступной советской властью». Власть восстанавливала статус «мировых судей, членов окружных судов и лиц прокурорского надзора». «Пустующие должности» должны были замещаться по решениям правительственных комиссаров.
8-е Постановление восстанавливало «попранные насильнической советской властью свободы: совести, слова, печати, собраний и союзов», а 9-е – «свободную деятельность кооперативных, профессиональных и других организаций и их союзов частно-общественно-правового характера». Определяя «разрушительный» характер национализации предприятий и банковской сферы, Постановление № 10 предполагало возможную денационализацию предприятий, но, правда, с учетом «согласования в этом деле интересов государства» с «нарушенными законными правами прежних владельцев» (9).
Таким образом, программа действий Северного правительства, несмотря на определенную декларативность, опиралась на предоставление инициативы местному самоуправлению. Именно земства и городские управы должны были принять на себя всю тяжесть обустройства тыла. Важно отметить, что система выборов земско-городского самоуправления строилась на тех же основах, что и законодательство Временного правительства 1917 г., в частности на всеобщих, равных, прямых, тайных выборах.
«Однородно-социалистический» состав ВУСО, однако, не вызывал симпатий со стороны военных. И если Чайковский оставался в силу своего неоспоримого авторитета фигурой «вне критики», то остальные члены ВУСО подозревались в самых невероятных намерениях, вплоть до тайного сотрудничества с большевиками. Особое возмущение вызвал принятый правительством в качестве государственного красный флаг, позднее, правда, замененный на трехцветный национальный и андреевский военно-морской (10).
Выразителем идей недовольных правых и военных кругов стал командующий всеми морскими и сухопутными вооруженными силами Г. Е. Чаплин. Его статус весьма расплывчато, без ссылок на соответствующее военное законодательство определяло Постановление ВУСО № 1: «Командование всеми вооруженными силами Верховного Управления со всеми правами, связанными с этой должностью на основании законов и обычаев войны». Но сам кавторанг отнюдь не разделял «завоеваний революции». Вот как в своих воспоминаниях он описывал причины своего недовольства архангельскими демократами: «Правительство опиралось исключительно на местных социалистов, местная интеллигенция и промышленный класс относились к правительству иронически, а офицерство и добровольцы открыто его порицали… в вопросах внутреннего устройства власть стремилась не столько к организации борьбы с большевизмом, сколько к лихорадочному закреплению «завоеваний революции» и проведению программы социалистов – революционеров».
В этой ситуации Чаплин счел возможным действовать без оглядки на принципы законности. «Ясно было, – отмечал он, – что такое положение вещей долго продолжаться не может и наступит момент, когда союзники, потеряв терпение, сами уберут правительство и создадут власть, угодную им, превратив область в временную колонию Антанты. Поэтому я пришел к твердому решению правительство ликвидировать… немедленно арестовать и сослать…»
5 сентября Чаплин арестовал всех членов ВУСО, которых тут же посадили на пароход и отправили в Соловецкий монастырь. На следующий день за подписью Чаплина и лидера городской организации кадетской партии Н. А. Старцева было издано обращение «К гражданам Архангельска и Северной области». В нем отмечалось, что ВУСО, «никем не избранное, никому в Северной области неизвестное (что было, конечно, очевидной неправдой. – В.Ц.), взялось за восстановление страны, сохранив старые рамки партийности…», тогда как следовало «отбросить угар узкопартийных раздоров во имя одной великой цели», «во имя спасения родины», создать при помощи союзников мощную армию, соединиться с силами, идущими с Востока, и освободить Москву…». Как и на белом Юге, в Архангельске распространялись листовки, извещавшие население о том, что в город прибыл Великий Князь Михаил Александрович с целью руководства антибольшевистским сопротивлением на Севере и во всей России («автором» этих листовок был эсер Дедусенко, рассчитывавший показать «реакционность» действий Чаплина среди местного населения) (11).
В условиях слабости власти проведение подобных чаплинскому «переворотов» безусловно не способствовало ее усилению. Однако Чаплин сильно преувеличивал степень недоверия населения к ВУСО и переоценил собственные силы. При первых же известиях о перевороте заговорщики оказались в изоляции. Всеобщую политическую стачку объявили рабочие Архангельска. С петициями протеста и воззваниями к союзникам и населению обратились не только партийные комитеты эсеров и меньшевиков, но и профсоюзы, кооперативы, губернская земская управа. Союзные послы поспешили отказаться от поддержки Чаплина и Старцева, после чего они вступили в переговоры с арестованными членами правительства при посредничестве союзников. Само же Союзное военное командование поспешило заявить о своей готовности «не допустить нарушения общественного порядка на находящейся под охраной союзных войск территории», а также о том, что «всякие попытки как правых, так и левых партий создать путем насилия и иных незаконных действий государственные перевороты или политические перемены безусловно запрещаются и будут подавляться со всей строгостью».
Результатом «переворота» стал следующий «компромисс»: Чаплин заявил о своей отставке, соловецкие «арестанты» получили свободу, а следственная комиссия по расследованию обстоятельств переворота объявила о «всеобщей амнистии». Но 29 сентября все члены ВУСО заявили о своей отставке и передали все властные полномочия Чайковскому. Старейшему политику предстояло стать «диктатором». В определенной степени здесь возникла ситуация, схожая с той, в которой окажется белая власть в Сибири спустя два месяца. Став единоличным правителем, Чайковский во имя достижения «общественного согласия» объявил 7 октября 1918 г. о создании Временного Правительства Северной Области (далее – ВПСО) (12).
1. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 670. Лл. 16–20; Ф. 5881. Оп. 1. Д. 410. Л. 9.
2. Быков А., Панов Л. Дипломатическая столица России. Вологда, 1998, с. 74–76; ГА РФ. Ф. 5867. Оп. 1. Д. 4. Лл. 4–5.
3. Интервенция на Севере в документах. М. – Л., 1933, с. 10–13; ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 670. Лл. 17–18.
4. ГА РФ. Ф. 5867. Оп. 1. Д. 25. Л. 46 об.
5. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 670. Лл. 4–5; Ф. 5805. Оп. 1. Д. 400. Лл. 1–2; Ф. 5867. Оп. 1. Д. 4. Лл. 1, 6–9, 68–68 об.; Быков А., Панов Л. Указ, соч., с. 139–146; Красная книга ВЧК. М., 1989, т. 2, с. 113–116; Красная книга ВЧК. М., 1989, с. 110–115; Чаплин Г. Е. Два переворота на Севере (1918 год) // Белое дело. Берлин, 1928, т. 4, с. 18–20.
6. Мельгунов С.П. Н. В. Чайковский в годы Гражданской войны. Париж, 1929, с. 10–12, 25–26, 30.
7. ГА РФ. Ф. 5805. Оп. 1. Д. 400. Л. 1.
8. Там же. Лл. 7–8, 10; Д. 468. Л. 8; Красная книга ВЧК. М., 1989, т. 2, с. 125–127.
9. ГА РФ. Ф. 5867. Оп. 1. Д. 4. Лл. 65–67 об.; Вестник Верховного управления Северной области. Архангельск, 10 августа 1918 г.
10. ГА РФ. Ф. 17. Оп. 1. Д. 16. Л. 2–3; Ф. 18. Оп. 1. Д. 9. Л. 2.
11. Чаплин Г.Е. Указ, соч., с. 20–25, 28–29.
12. ГА РФ. Ф. 5867. Оп. 1. Д. 4. Л. 31, 32; Возрождение Севера. Архангельск, 10 октября 1918 г.
Глава 7
Образование Временного Правительства Северной области.
Его особенности
Формирование ВПСО означало, по существу, признание антибольшевистским Севером программы Белого движения: ВПСО вполне отвечало критериям «белого» правительства, основанного на принципе «коалиционного» представительства, но с ориентацией на поддержку «цензовых» элементов. Чайковский, оставаясь главой правительства и совмещая должности заведующего отделами иностранных дел и земледелия, оказался единственным социалистом в ВПСО. Значительное влияние получили кадеты: П. Ю. Зубов (секретарь ВПСО и заведующий Отделом народного образования), председатель Архангельского окружного суда С.Н. Городецкий (заведующий Отделом юстиции), бывший депутат III Государственной Думы врач Н. В. Мефодиев (глава Отдела торговли, промышленности и продовольствия). Бывший октябрист, управляющим Архангельским отделом Госбанка князь И. А. Куракин стал врио заведующего Отделом финансов. Полковник Б. А. Дуров, сменив на посту командующего русскими войсками капитана Чаплина, стал также совмещать должности генерал-губернатора и заведующего Отделами – военным, внутренних дел, путей сообщения, почты и телеграфа, чем подготавливались условия для укрепления единоличной власти, сосредотачивавшейся у военных.
Подобная концентрация полномочий объяснялась как положением дел на фронте, так и необходимостью усиления «русской власти», поскольку значительная часть полномочий в военной сфере принадлежала «союзной» стороне. В Области началась мобилизация, и следовало создать аппарат военного управления, во многом «с нуля» (в отличие от структур «гражданской власти», действовавших еще с 1917 г.). На должность командующего войсками претендовал один из сподвижников генерала Корнилова, штабс-капитан М. М. Филоненко. В Архангельске и Мурманске он занимался чтением докладов о генерале Корнилове, основал и возглавил Национальный Союз, ставший в 1919 г. одним из ведущих правоцентристских общественных объединений. Однако, не получив приглашения войти в состав правительства, бывший комиссар Главковерха выехал за границу.
Программа нового правительства, написанная самим Чайковским, сводилась не просто к обобщенной формуле «среднего курса» между правыми и левыми. Это была программа более схожая с той, которую уже принимало Белое движение. В ней подчеркивалось как общероссийское, так и международное значение Северной области: «Общесоюзное дело – это дело всей России, дело спасения ее от ужасов кровавого террора и от расторжения ее государственной территории… На Северную область поэтому возложена задача колоссальной важности – послужить исходным пунктом для освобождения России от внутренних и внешних хищников с севера».
Главная задача правительства определялась как активизация вооруженной борьбы с большевиками, «воссоздание русской армии и продвижение ее вперед во что бы то ни стало». Общенациональные интересы должны были стать выше партийно-политических принципов: «Все должны отложить в сторону в этот трагический момент свои партийные разномыслия и заботиться лишь об одном – о возможности совместной и продуктивной работы… все должны сплотиться и работать не покладая рук во исполнение этого священного долга перед Родиной, воспользовавшись присутствием на нашей территории вооруженной силы союзников для восстановления нашей собственной национальной боеспособности».
Основные направления внутренней политики сохранялись в духе постановлений ВУСО, для реализации которых Чайковский считал важным сотрудничать с общественностью в рамках сложившейся административной модели: «При Временном правительстве уже образованы Финансово-Экономический Совет, Комитет Снабжения и другие совещательные органы, через которые Временное правительство могло бы вступать в постоянное общение с организованными группами общественного мнения в Области, привлекая их таким образом к совместной работе» (1).
Левые, несмотря на потери постов в правительстве, не потеряли, однако, симпатий населения северных губерний. Состоявшиеся 13 октября 1918 г. выборы городской думы Архангельска, срок полномочий которой истекал в январе 1919 г., подтвердили это. Правоцентристский блок «Союза Национального Возрождения» получил 43 % голосов (26 мест в думе), тогда как социалисты, в их числе бывшие члены ВУСО, – 53 % (32 места). Все же правая часть городской думы была более активной, что подтвердили последующие политические события 1919 – начала 1920 г., сторонники же левых имели более прочные позиции в земстве. В обращении «граждане гласные» подчеркивалось, что ВПСО «должно продолжить и укрепить» политику ВУСО: «Идя по стезе демократизма, вне которого немыслимо возрождение страны, чутко прислушиваясь к голосу организованного общественного мнения, – Временное Правительство может существенно облегчить работу общерусской власти». «Мы, представители Архангельской демократии, заявляем, что Правительству, действующему во имя национальных задач и во имя начал свободы и демократизма, обеспечена наша безусловная поддержка и доверие».
Еще одним фактором, существенно повлиявшим на положение ВПСО (помимо «союзной помощи»), стало учреждение Временного Всероссийского правительства на Уфимском Государственном Совещании (подробнее об этом – в следующем разделе), после чего претензии ВПСО на олицетворение всероссийской власти теряли актуальность. Чайковский не колебался в вопросе о признании Уфимской Директории (чему отчасти способствовали контакты по линии масонских лож с Авксентьевым). 10 октября 1918 г. через американского посла Френсиса Чайковский короткой телеграммой запрашивал о «местопребывании Директории и подробности состава Правительства», а в телеграмме от 29 октября Чайковский переслал в Директорию декларацию ВПСО, в которой отмечалось, что Северная область есть «неотъемлемая часть единого Всероссийского Государства», а также выражалось признание «Верховной Властью Российского Государства Всероссийского Правительства, образованного Совещанием членов Учредительного Собрания», и готовность подчиняться непосредственно сообщаемым распоряжениям впредь до созыва нового Учредительного Собрания.
К концу декабря, после занятия устья Печоры, удалось наладить телеграфное сообщение с Омском через г. Березов, входивший в подчинение ВСП. Тем самым средства связи союзного командования и дипмиссий сменились относительно налаженной телеграфной связью между Севером и Сибирью. 23 декабря 1918 г. (уже после прихода к власти Верховного Правителя) курьер из Архангельска отправил через Березов телеграфное сообщение от Чайковского главе МИД Ключникову. В нем довольно критично оценивалось поведение союзников после заключения перемирия с Германией и давалась краткая характеристика партийного состава, структуры и деятельности ВПСО, чем выражалось стремление к признанию и укреплению всероссийского статуса антибольшевистского движения. Отмечались значительные трудности с продовольственным снабжением и ожидания поддержки из Сибири. Сообщение заканчивалось характерной фразой: «Военные дела доминируют над остальной жизнью, и внимание сосредоточено на борьбе с большевиками».
17 ноября 1918 г. в Архангельске прошла конференция областного отдела СВР, призванного, по мнению его главы, губернского правительственного комиссара В. И. Игнатьева, стать опорой правительства. В конференции участвовали представители союзной и российской власти, земства и городского самоуправления, союза кооперативов, биржевого комитета, торгово-промышленного союза. В принятых «Обращениях к населению» от СВР и ВПСО подчеркивалось, что с окончанием военных действий в Европе война не закончена, что нужно ликвидировать совместными усилиями «опасность большевизма», опасность «не только русскую, но и международную». Большевистский переворот характеризовался как «узурпация государственной власти»: «Захват государственной власти ничтожным меньшинством населения, пользуясь вооруженной силой взбунтовавшихся армии и флотов, для принуждения большинства к повиновению воле вожаков одной партии». «Уничтожение Брестского мира, заключенного большевиками», считалось важнейшим условием для того, чтобы Россия вернула себе статус полноправного субъекта международного права (2).
После ликвидации Директории и прихода к власти адмирала А. В. Колчака позиции правых заметно усилились. На заседании ВПСО 30 ноября не было единства во мнении относительно событий в Омске, где, по сути, повторился сценарий «чаплинского переворота». Чайковский, как последовательный сторонник законности и правопреемства, осудил омский переворот: «Действиями тех военных, которые принимали участие в перевороте, нарушены два принципа, на которых должна воссоздаваться армия: нарушена дисциплина и принцип невмешательства армии в политику. Нанесен непоправимый ущерб делу объединения России… Мы, как граждане и как члены Областного Правительства, признавшего власть Всероссийского, не можем оставаться равнодушными, и долг наш – выразить протест против акта насилия, имеющего столь печальные последствия для жизни всей страны» (3). Однако Чайковского поддержали не все. Позже он и сам изменил свое отношение к «омскому перевороту» и лично к Колчаку, став одним из представителей российского Белого движения в Зарубежье. Эволюция в сторону установления «единоличного правления» становилась очевидной.
5 января 1919 г. на имя председателя ВПСО пришла телеграмма от российского посла в Париже В. А. Маклакова. В ней сообщалось о желательности участия в парижском совещании послов и общественных деятелей Северной области. Данное совещание претендовало на выражение интересов России во время предстоящей Версальской конференции. Отъезд Чайковского во Францию был признан необходимым, и 23 января 1919 г. он снова, на этот раз навсегда, покинул Россию.
Хотя Чайковский и продолжал считаться формальным главой ВПСО, фактическая власть в крае скоро перешла к приглашенному Чайковским на должность генерал-губернатора генерал-лейтенанту Е. К. Миллеру.
Порядок назначения генерала Миллера показателен. Еще 2 ноября 1918 г. Чайковский телеграфировал в Рим российскому послу М.Н. Гирсу приглашение к находившемуся в Италии русскому военному агенту Миллеру, прибывшему в Архангельск 13 января 1919 г. Телеграммой «предлагалась должность военного генерал-губернатора Северной области», для чего следовало «немедленно прибыть в Архангельск». Евгений Карлович, таким образом, «получил» свою должность от главы правительства, что первоначально ставило военную власть в некую «зависимость» от власти гражданской, но в дальнейшем означало преемственную передачу Миллеру верховенства власти от Чайковского, покидавшего Север. Постановлением председателя ВПСО Чайковского от 15 января 1919 г. Миллер был назначен «Генерал-губернатором Северной области с предоставлением ему в отношении русских (исключая союзных, что сохраняло двойное командование. – В.Ц.) войск Северной области прав Командующего отдельной армией». Статус командарма отдельной (согласно ст. 487–492 Положения о полевом управлении войск) в дополнение к правам командарма (подробнее об этих правах – в разделе о «корниловском» и «деникинско-алексеевском» периодах. – В.Ц.) предусматривал еще и полномочия начальника военного округа, что в условиях проведения мобилизации было, безусловно, важно. В Северной области статус Генерал-губернатора был близок к «военному генерал-губернатору» (по Положению), и «сверх того», «применительно к статье 28 Положения, Миллеру давались права Верховного Главнокомандующего в отношении новых воинских формирований, назначений и отставок.
Помощник Генерал-губернатора, генерал-майор В. В. Марушевский, утверждался Чайковским в должности командующего русскими войсками Северной области и получал полноту власти на фронте, будучи командармом по Положению, но с «подчинением Генерал-губенатору».
Для сохранения «равновесия властей» губернский правительственный комиссар В. И. Игнатьев (юридически – гражданский губернатор) вводился в состав ВПСО на должность управляющего отделом внутренних дел, «с предоставлением ему права «по соглашению с Генерал-губернатором издавать обязательные постановления по делам внутреннего порядка Области». Назначение Игнатьева, главы местного отделения СВР и «трудовика» по партийной принадлежности, должно было «увеличить» представительство «левых» в правительстве.
Так на белом Севере сложилась модель управления, сочетавшая полномочия военной и гражданской власти с разграничением их по принципу: Председатель ВПСО – глава власти, Генерал-губернатор осуществляет военную власть в «тылу», командующий войсками – на фронте, а управвнудел – власть гражданскую. Но такая модель неизбежно сталкивалась с проблемой внутренних разногласий и конфликтов. Поэтому уже Постановлением ВПСО от 17 января 1919 г. было решено распространить власть Генерал-губернатора на всю Область, с подчинением ему управляющего внутренних дел. После того как Указом Колчака от 10 июня 1919 г. Миллер был утвержден в должности «Главнокомандующего всеми сухопутными, морскими вооруженными силами России, действующими против большевиков на Северном фронте» (с правами ст. 90—100 Положения), своеобразное «троевластие» – ВПСО, Миллер и Марушевский – устранялось. Теперь «полнота власти» формально была у Миллера, опиравшегося на волю признанного ВПСО Верховного Правителя (4).
Но еще до выхода постановления Чайковского и указа Колчака сосредоточение военной и гражданской власти в одних руках было подготовлено «Постановлением о введении военного положения в Области», утвержденным ВУСО. И хотя носителем военной власти в Постановлении был определен «Главнокомандующий союзными силами», его права гарантировались российским Положением о полевом управлении. Миллер получал статус «Главнокомандующего армиями фронта», а его «распоряжения исполнялись в пределах подчиненного ему района всеми правительственными местами, общественными управлениями, должностными лицами всех ведомств и всем населением» (ст. 91 Положения о полевом управлении). «Вся территория Северной области» объявлялась на военном положении, а «территория шириной в 50 верст от линии соприкосновения с неприятельскими войсками – театром военных действий». При этом «новые местности, занимаемые союзными вооруженными силами», также переводились в режим «военного положения». Правда, в «примечаниях» говорилось о недопустимости применения военными властями «конфискаций, бесплатных реквизиций и контрибуций». Отдельным пунктом устанавливался статус «временного Архангельского генерал-губернатора», который работал «для обеспечения тыла армии и охраны общественного порядка и государственной безопасности на территории г. Архангельска и Архангельской губернии, вне театра военных действий». Но поскольку вся Северная область была таковым «театром», а должности командующего войсками и Генерал-губернатора совмещал в себе один человек, власть оставалась единоличной, и ее характер во многом зависел от личных качеств ее носителя, его готовности к сотрудничеству с «общественностью». Однако формально данное постановление определяло, что в сфере военных полномочий Главнокомандующий должен действовать самостоятельно, а являясь Генерал-губернатором, «непосредственно подчиняться» ВУСО. При губернаторе (в полном соответствии с Положением о полевом управлении) создавалось Совещание в составе двух представителей от армии и флота, двух представителей «союзных посольств» и по одному представителю от управляющих отделами: военным, иностранных дел, юстиции и внутренних дел.
Отъезд Чайковского, по словам генерала Марушевского, «обезличивал правительство»: «Чайковский олицетворял левую половину правительства, а еще вернее – его центр… Никто из его членов не пользовался достаточным весом, чтобы дать этому правительству авторитет… После его отъезда образовалось пустое место, правительство обесцветилось, разумная политическая борьба ослабла, и лишь левые заработали в подполье…» (5).
Что касается положения на Северном фронте, то в 1918 г. основную боевую нагрузку несли здесь союзные силы. Планировались операции в направлении Котлас – Вятка, а в перспективе ожидалось соединение с частями Чехословацкого корпуса по линии Архангельск – Вологда – Екатеринбург. Однако бои, продолжавшиеся весь август, не принесли ожидаемых результатов, и французский экспедиционный батальон смог занять лишь станцию Обозерскую. До Вологды оставалось еще 500 км, а «чехи» идти на соединение с союзниками не торопились. Другой сводный отряд продвигался вверх по Северной Двине.
В стратегическом отношении именно Северный фронт представлялся основным в течение лета – осени 1918 г. Планировалось создание единого фронта по линии Северной железной дороги от Архангельска, через Вологду и Ярославль на Москву. Это предполагалось осуществить в случае успеха Ярославского восстания в июле 1918 г., незадолго до высадки союзного десанта в Архангельске (6). Однако поддержка этого восстания Антантой не состоялась. По словам организатора Ярославского восстания Б. В. Савинкова, восставшие «остались висеть в воздухе… Восстание утратило смысл» (7).
Осенью антибольшевистское движение в северных губерниях усилилось. Партизанские отряды стали формироваться в долине рек Пинеги, Мезени, Печоры. Начавшаяся мобилизация позволила сформировать несколько кадровых полков. В сентябре 1918 года в Архангельск прибыли новые контингенты союзников, их численность выросла до 15 тысяч человек. В результате упорных боев союзные войска смогли продвинуться на 90 километров, захватив 17 сентября г. Шенкурск – крайний пункт в продвижении антибольшевистских сил на фронте. Шенкурские партизаны вошли в состав русских войск. Закончились короткие северное лето и осень, началась суровая зима, и военные действия остановились. Фронт стабилизировался.
Как отмечал в своем письме Городецкому начальник штаба войск Северной области полковник В. А. Жилинский, «наши победы при союзниках не шли далее того, чего они (союзники) хотели». Увы, нередки были случаи, когда «попытки русского командования идти вперед к победе наталкивались на противодействие английского Главнокомандующего и… сопровождались угрозами прекратить снабжение, если русские войска продвинутся вперед…». Тем не менее до середины лета 1919 г. союзники все же оставались реальной силой, «державшей фронт» против Красной армии.
Большое значение союзнической помощи – военной, продовольственной, в снабжении боеприпасами – было первой особенностью, отличавшей белый Север от других регионов. По оценке адъютанта генерала Марушевского капитана князя С. Гагарина, «Северный фронт с первых дней своего существования имел непосредственную связь и полную свободу сношений не только с союзными правительствами, но и с русскими патриотами, находившимися за рубежом» (8).
В отличие от Сибири и особенно от белого Юга, переживавших неоднократную «смену властей», на Севере существовала достаточно стабильная система управления, почти не менявшаяся с 1917 г. Только в южных уездах Архангельской губернии происходили серьезные военные действия, а на остальной территории, после формальной ликвидации структур советской власти, продолжали действовать органы местного самоуправления, суды, пограничные, таможенные службы.
Север отличал и заметный, по сравнению с другими белыми правительствами, демократизм власти. Демократические симпатии здесь имели не только историческую основу (отсутствие крепостного права, сильные общинные традиции), но и поддерживались деятельностью правительства, стремившегося в 1918–1919 гг. к компромиссу между различными общественно-политическими силами, к сотрудничеству с местным самоуправлением. В какой-то степени сдерживало политические страсти присутствие союзников. И на протяжении последующего периода, в 1919–1920 гг., власть, построенная исключительно на принципе жесткой военной диктатуры, единоличного правления, на Севере не прижилась, даже несмотря на правовые возможности ее осуществления при трудностях военного положения в Области. «… Только полноправные представители народа могут восстановить разрушенную государственность и попранную большевиками идею народоправства. Только в осуществлении народовластия можно видеть спасение и возрождение
Родины», – говорилось в воззвании, опубликованном ВПСО по поводу годовщины созыва Учредительного Собрания. Даже в таком сугубо военном деле, как производство мобилизации в прифронтовой полосе, авторитет земско-городского самоуправления сохранялся. Так, 15 февраля 1919 г. на собрании Онежской земской управы, городской думы и представителей волостных земств было принято решение «просить передать Временному Правительству, что избранные народом земские и городские гласные, как и все население уезда, приветствуют объявленную мобилизацию и готовы все силы положить на воссоздание русской армии» (9).
Один из политиков белого Севера, эсер Б. Ф. Соколов, справедливо подметил недостаточную для осуществления диктатуры политическую подготовку белого генералитета (хотя и относил эту характеристику ко всем военным): «История российских военных диктатур показывает, что те, кто ставил на нее ставку, были глубоко неправы… пример большевиков показал, что русский генерал хорош тогда, когда его роль ограничивается исполнением. Они могут быть только, но не более чем правая рука диктатора, – последним может быть отнюдь только не российский генерал» (10). Генерал Миллер, несмотря на полномочия, полученные от Колчака, постоянно взаимодействовал с ВПСО по всем политическим вопросам. П.Ю. Зубов, один из ближайших помощников Чайковского, ставший фактическим главой правительства, также поддерживал идею «среднего курса». Возможно, это стало одной из причин относительной политической стабильности ВПСО на протяжении всего 1919 г., вплоть до общего военно-политического кризиса Северной области в начале 1920 г.
1. Подробнее см.: Голдин В. И. Интервенция и антибольшевистское движение на Русском Севере. 1918–1920. М., 1993; ГА РФ. Ф. 5867. Он. 1. Д. 4. Лл. 27 об. – 30; Д. 15. Лл. 21–23.
2. ГА РФ. Ф. 5867. Он. 1. Д. 10. Лл. 4–4 об.; Д. 15. Лл. 13–13 об., 26–29 об.; 162–164.
3. ГА РФ. Ф. 16. Он. 1. Д. 4. Л. 25.
4. ГА РФ. Ф. 5805. Он. 1. Д. 492. Л. 1; Ф. 5867. Он. 1. Д. 10. Л. 7; Д. 15. Лл. 5–5 об.
5. Марушевский В. В. Год на Севере // Белое дело. Летопись белой борьбы, т. II. Берлин, 1927, с. 27; ГА РФ. Ф. 5867. Он. 1. Д. 4. Лл. 59–59 об.
6. Быков А., Панов Л. Указ, соч., с. 164–168.
7. Савинков Б. В. Борьба с большевиками. Варшава, 1920, с. 32–36; Исповедь Савинкова: судебный процесс Бориса Савинкова. Берлин, 1924, с. 49–51.
8. Вестник Временного Правительства Северной Области. Архангельск, № 11 (21), 17 января 1919 г.; ГА РФ. Ф. 5867. Оп. 1. Д. 4. Лл. 7 об.; 9, 21 об.
9. ГА РФ. Ф. 5867. Он. 1. Д. 15. Лл. 174–174 об.
10. Соколов Б. Падение Северной области // Архив русской революции, т. IX. Берлин, 1923, с. 37.