Белое дело в России, 1920–1922 гг. — страница 3 из 20

Эволюция политического курса на белом Севере России в 1919–1920 гг

Глава 1

Перемены в управлении, попытки создания представительной власти (региональный опыт и влияние Российского правительства).

Для Северной области с середины 1919 г. весьма важным становилось получение поддержки внешних сил, заинтересованных в сохранении области в качестве важного звена в цепи белых фронтов, окружавших центр Советской России. В течение 1918 – первой половины 1919 г. основная поддержка фронта и области осуществлялась иностранными государствами, направившими свои воинские контингенты в этот регион. Поражение союзного гарнизона под Шенкурском в феврале 1919 г. стало серьезным свидетельством слабости военного участия союзников. После принятия (апрель 1919 г.) Высшим Военным Советом Антанты решения о выводе иностранных войск из Архангельска до начала зимы 1919/20 г. главным внешним фактором, поддерживавшим существование Северного фронта, стало Российское правительство в Омске, власть которого была признана Правительством Северной области и к расширению контактов с которым стремились военные (через установление единого фронта Сибирской и Северной армий) и политики. План наступления для установления контактов с армиями Колчака и «прямого коридора» снабжения сибирских войск обмундированием, вооружением и боеприпасами из союзных складов на Севере России был разработан при непосредственном участии Главнокомандующего союзными войсками генерала Айронсайда.

Несмотря на большую вероятность «ухода» союзников с Северного фронта, после окончания Первой мировой войны военно-политическое руководство белого Севера все же надеялось, что это произойдет не раньше чем будут достигнуты окончательные успехи на фронте. На совещании, которое состоялось в Архангельске 16 августа 1919 г., присутствовали высшие воинские начальники русских и союзных войск. Прибывший из Великобритании лорд Роулинсон сделал доклад, в котором заявил о необходимости эвакуации всего Архангельского фронта и сосредоточения русских войск на Кольском полуострове для обороны Мурманского фронта и незамерзающего порта (если это будет возможно). Еще 4 августа 1919 г. в своей телеграмме Колчаку Миллер отмечал готовность «перевести весь офицерский до 900 человек и здоровый солдатский элемент, а также военное имущество на другой фронт, к Деникину или даже, может быть, в Сибирь», поскольку «создание войск в Северной области имело целью не защиту области от большевиков, а участие с наибольшей пользой в борьбе с большевиками для восстановления Единой России, то решение вопроса зависит от общего положения на двух фронтах». На полученное от Маклакова «предложение англичанам эвакуироваться через Петроград» (то есть посредством участия в общих операциях с Северо-Западным фронтом) генерал Айронсайд ответил «хохотом»[187]. Перемена отношений к белому Северу проявилась со стороны союзников и в заметном сокращении снабжения. В разгар «похода на Москву» ВСЮР Черчилль отмечал, что «всякие дополнительные запасы для Архангельска могут быть отправлены только в ущерб запасам, предназначенным Английским Правительством для Деникина». Особенно остро для Северного фронта стоял вопрос о снабжении артиллерийскими орудиями и снарядами, а также продовольствием, которого катастрофически не хватало. Союзные подразделения были выведены из Северной области к 20 сентября 1919 г. («до начала ледостава на Белом море»). К 26 сентября «ни одного союзного солдата не было в Архангельске». Вооружение и снаряжение, «непригодное для эвакуации» (главным образом аэропланы, автомобили и боеприпасы), было, по решению союзного командования, затоплено в Северной Двине, однако российские водолазные группы смогли спасти значительное количество патронов и снарядов[188].

К чести русского генералитета все предложения «помощи в эвакуации» со стороны союзников были отвергнуты. Было решено «продолжать борьбу», но при этом создать хотя бы видимость «союзнической поддержки». Выдвигались планы «вербовки добровольцев» в Европе. Предполагалось формирование шведской добровольческой бригады, датского, сербского добровольческих отрядов. Тем не менее к началу осени 1919 г. стала очевидной опора исключительно на внутренние людские и материальные ресурсы Области. Всем мужчинам до 43 лет было запрещено выезжать из Области. Миллером проводились дополнительные мобилизации: «Мы надеялись удержать фронт и без союзников, тем более что в то время Деникин был у Орла». В октябре было предпринято наступление по линии Северной железной дороги, завершившееся занятием стратегически важного пункта – станции Плесецкой[189]. «Опора на собственные силы» стала для Севера не менее актуальной, чем для других белых фронтов. В 1918 г. этот фронт мог иметь решающее значение для «борьбы с большевизмом». Опираясь на него, получая поддержку от Антанты, можно было вести наступление на Москву по линии Северной железной дороги (Архангельск – Вологда – Ярославль – Москва). Но после выступления Чехословацкого корпуса на Востоке и подавления Ярославского восстания летом 1918 г. планы изменились.

Затем приоритет в инициативе наступления перешел к Восточному фронту. В письме Чайковского в Омск, отправленном в конце лета 1918 г., говорилось о планах «продвижения на юг, для занятия Вологды, Котласа, Вятки и Северной железной дороги». Предполагалось занятие этого рубежа, при непосредственной помощи союзников, в течение «14–20 дней». Следующим этапом должно было стать «продвижение наших сил на Пермь и Екатеринбург, где мы надеемся объединиться с чехословаками и Вашими (сибирскими. – В.Ц.) силами и образовать один Восточный фронт, быть может, вдоль Волги». Именно стремление «установить связь» между белым Севером и белой Сибирью стало задачей Пермской наступательной операции, предпринятой по решению Колчака в конце 1918 г. и развитой в ходе наступления Сибирской армии генерала Р. Гайды в марте – мае 1919 г. Не меньшее значение придавало этому командование Северного фронта: «Двинуться в направлении Казань – Вятка с тем, чтобы через Котлас связаться с Архангельском, усилиться оттуда людьми и перекинуть свою базу из Владивостока в Архангельск, чтобы быть ближе к Англии – источнику пополнений военным имуществом». «Огромные военные запасы приготовлены для адмирала Колчака; поэтому главная задача Северной армии заключается в том, чтобы соединиться с армией адмирала Колчака и по установлении этой связи снабдить ее всем необходимым, в чем она так нуждается и недостаток чего составил единственную причину последних временных неудач адмирала» – так определял задачи Северного фронта генерал-лейтенант В. В. Марушевский. «Для Архангельского фронта занятие Вятки, а с ней и Котласа, соединение железной дороги имело первостепенное значение, … весь корень вопроса лежал в соединении фронтов»[190].

Летом 1919 г. установилось и политическое взаимодействие между Омском и Архангельском. Было разработано «Временное Положение об управлении Северным Краем». Однако его реализация происходила не в «полном соответствии» требованиям Российского правительства. Отдельные положения данного документа были посвящены организации местного самоуправления. На белом Севере деятельность структур земского и городского самоуправлений была хотя и кратковременной (они были учреждены только в 1917 г.), но активной. Органы самоуправления полностью поддерживали десант союзников в Архангельске, а многие земские деятели работали в составе Верховного Управления Северной области (А. А. Иванов – председатель губернской земской управы, вошедший в состав Управления «без портфеля», С. С. Маслов – деятель Вологодского губернского земства, управляющий отделами военным и земледелия, А. И. Гуковский – председатель Череповецкого земского собрания, управляющий отделом юстиции)[191]. После «переворота Чаплина» и создания Временного Правительства Северной области (далее – ВПСО) функции земского и городского самоуправлений в формировании внутриполитического курса правительства свелись к совещательным. Финансово-Экономический Совет, куда входили представители Архангельского губернского земства и городской думы, работал как консультативная структура – исключительно по вопросам краевого бюджета, ввоза и вывоза товаров из области, организации производства. Но в первую очередь требовалось оказывать поддержку политического курса правительства на вооруженную «борьбу с большевизмом», для чего считалось необходимым использовать в этом направлении авторитет местного самоуправления, активнее привлекать эти органы к участию в обеспечении нужд фронта.

Затем весной 1919 г. правительство разработало проект созыва собрания из представителей земств и городов. 26 марта было принято постановление ВПСО, предусматривавшее созыв Совещания на основе выборных из числа гласных земских и городских самоуправлений «по пропорциональной системе» (список делегатов должен был включать не менее четверти гласных уездного земского собрания или городской думы). Предполагалось обсудить различные хозяйственные вопросы: о расширении бюджетных прав земского и городского самоуправлений, о безработице, о медико-санитарном состоянии, о продовольственном деле, свободной торговле и др. 35 гласных делегировали уезды Архангельской губернии и 15 – города[192].

Согласно проекту заседания Совещания должны были начаться в мае. Но по разным причинам открытие откладывалось. Лишь 10 августа 1919 г. Земско-Городское Совещание (далее – ЗГС) было подготовлено к работе. Опубликованное в архангельских газетах «Обращение к населению» от имени городской думы, уездной и губернской земской управ с некоторым сожалением отмечало, что в течение года после ликвидации советской власти «не было лишь близости и взаимного понимания между властью и населением, и преступное равнодушие к судьбам родной области проникало в народную душу». При этом выражалась надежда, что теперь власть и общество будут «связаны узами доверия и понимания» и это позволит «внести в армию веру…, дать армии стойких и честных бойцов». Последнее было наиболее актуальным, поскольку, по словам главы управления внутренних дел Игнатьева, после эвакуации союзников «правительство колебалось». «Было созвано совещание из представителей земства, города, общественности. И здесь восторжествовало мнение, что всем нужно оставаться и продолжать борьбу». Попытки наладить «сотрудничество с общественностью» тем более показательны, если учесть, что еще в начале 1919 г. на Севере (равно как и в других регионах Белого движения) преобладала тенденция усиления военного руководства в гражданских делах. В частности, приказом генерал-губернатора Северной области генерала Миллера (№ 22 от 14 февраля 1919 г.) «на основании п.7 статьи 19 «Правил военного положения» дела «об убийстве», «о наказаниях», «о разбое», «о грабеже», «об изнасиловании», равно как и дела «о сопротивлении распоряжениям Правительства и неповиновения властям (статьи 268–273 Уложения о наказаниях), «исключались из общей подсудности с передачей к производству военного суда». А уже начатые расследования по данным категориям преступлений также передавались «к производству военного суда». Осенью 1919 г. (в соответствии с приказом № 293 от 25 сентября 1919 г.) в Архангельске вводились особые меры охраны в целях «пресечения… возможности всяких большевистских выступлений в связи с уходом союзников»[193].

В духе отказа от безусловного приоритета военной власти над гражданской были выдержаны выступления на открытии ЗГС и фактического главы ВПСО Зубова, и генерала Миллера. Они говорили об острой необходимости единства антибольшевистских сил в условиях предстоящей эвакуации союзных контингентов. Снова, как и год назад, заявлялось о политическом единстве тыла как о необходимом условии побед на фронте. И даже несмотря на критическое выступление председателя губернской земской управы эсера П. П. Скоморохова, потребовавшего от правительства немедленной амнистии «политическим заключенным» (арестованным большевикам), в целом работа ЗГС оправдала надежды правительства на «единение власти и общества». Принятая «Грамота воинам Северной армии» гарантировала поддержку правительственному курсу и призывала солдат и офицеров выполнить свой долг в вооруженной борьбе с большевиками. 21 августа, подводя итоги работы, ЗГС приняло резолюцию: «Заслушав заявление Временного Правительства Северной области и принимая во внимание важность и серьезность переживаемого момента, требующего напряжения всех сил, быстроты и решительности в деле организации обороны области и ее внутреннего устроения, земско-городское совещание почитает своим долгом оказать всяческое содействие и поддержку вновь образованной власти в ее работе, в соответствии с началами, указанными земско-городским совещанием»[194].

Совещание пришло к принципиально важному решению о продолжении своей работы во время периодических сессий, созываемых по решению ВПСО и генерала Миллера. Предполагалось «проверять и контролировать деятельность органов правительственной власти не только в центре, но и на местах». Были созданы постоянно действующие контрольные Комиссии: по обороне, по внутреннему управлению и по выработке «Положения о представительном органе». Комиссии получали право запросов к членам правительства по различным вопросам. Таким образом, перед Совещанием открывалась перспектива постепенного превращения в парламентскую законосовещательную структуру. Показательно, что еще 16 августа ЗГС приняло постановление о необходимости «создания представительного органа Северной области», до создания которого Совещание само рассматривает вопросы управления краем и свое мнение доводит до сведения правительства». Позднее комиссией по внутреннему управлению предлагалось расширить полномочия ЗГС вплоть до обязательного предварительного обсуждения всех правительственных постановлений в комиссиях и участия членов Совещания в заседаниях правительства[195]. ЗГС в своей работе не исключало участия во внешней политике. В сентябре в Лондон была направлена делегация от Совещания «для правильного информирования» о положении Северной области. Поскольку сессия британского Парламента к тому времени завершилась, то делегации пришлось использовать для пропаганды уличные митинги и добиваться аудиенции в лондонской «Форин-Офис». О необходимости «большей демократичности» власти говорил и генерал Айронсайд («как у нас в Англии»), видевший в этом залог успешной защиты области после вывода оттуда союзных контингентов[196].

Весьма важным итогом работы Совещания можно было считать решение ВПСО и Миллера о реорганизации исполнительной власти. 21 августа 1919 г. правительство, «выслушав мнение делегатов Земского и Городского Совещания», утвердило состав нового правительства. Его характерными чертами стали концентрация власти в руках нескольких управляющих и включение в свой состав представителей земско-городского самоуправления. Председателем правительства оставался Чайковский, вся военная власть и внешняя политика сосредотачивались у Миллера, Зубов оставался заместителем премьера и контролировал весь отдел юстиции, а также финансово-экономический блок – отделы финансов, торговли, промышленности и земледелия (позднее Отдел финансов, торговли и промышленности был передан инженеру Н. И. Каменецкому). И. В. Багриновский совмещал посты начальника Архангельской губернии и управляющего отделом внутренних дел. Впервые после упразднения Верховного Управления Северной области в правительство возвращались «представители общественности» – П. Н. Скоморохов и Е. В. Едовин, правда «без портфелей». Меньшевик К. Г. Маймистов стал управляющим делами правительства и временно исполняющим обязанности по новой должности – инспектора труда. Из состава правительства вышли кадеты – действительный статский советник С. Н. Городецкий (управляющий отделом юстиции), Н. В. Мефодиев (управляющий отделом торговли, промышленности и продовольствия). Последний пункт постановления правительства резервировал место – «избранному от Архангельского Городского Самоуправления и, по одобрении Земским и Городским Совещанием, – представителю Городского Самоуправления»[197].

Казалось бы, столь важное для Края военно-политическое единство наконец достигается, а земство становится основой белой власти, однако в процесс реорганизации управления неожиданно включилось Российское правительство, суверенитет которого признавали и на белом Севере. Переформирование ВПСО совпало по времени с принятием в Омске «Временного Положения об управлении Северным Краем». Это «Положение» хотя и предусматривало создание на Севере некоей представительной структуры, но на основе уже действовавшего Финансово-Экономического Совета при ВПСО и только «для предварительного обсуждения мероприятий общего характера, касающихся хозяйственной жизни Края». Политические вопросы исключались из его компетенции[198].

Показательна эволюция данного совещательного органа. Первоначально, согласно Постановлению правительства от 11 октября 1918 г. и приложенному к нему «Наказу», в Совет направлялись члены Архангельского губернского земства (два представителя) и Архангельского городского самоуправления (один делегат), по одному делегату от объединений производственных кооперативов, Московского народного банка, Комитета Частных банков, Биржевого Комитета Частных банков, Биржевого Комитета Торгово-Промышленного союза, Союза лесопромышленников, Союза поморов-Судовладельцев, Комитета Союза Судовладельцев Северо-Двинского района, Совета Профессиональных союзов и академического Общества изучения Русского Севера. Совет состоял из бюджетной, экономической (определявшей вопросы промышленного развития области, внутренней и внешней торговли), а также финансовой (по вопросам денежного обращения, налогообложения, развития банковского капитала) секций. Обсуждению Совета подлежали «вопросы о временном изменении, дополнении или приостановлении действия существующих законов и правительственных постановлений финансово-экономического характера», «предположения об увеличении государственных доходов в Области», «предположения о развитии производительных сил Северной области», «вопросы касающиеся государственного кредита, внутренней и внешней торговли и вообще финансово-экономической политики». Председатель Совета мог участвовать во всех заседаниях Временного Правительства «с правом совещательного голоса». Возглавлял Совет известный на Севере лесопромышленник, товарищ управляющего отделом земледелия Н. В. Грудистов. В свою очередь, в работе Совета участвовали заведующие отделами правительства Северной области и генерал-губернатор Области, «а также их заместители, с правом решающего голоса»[199]. Подобное «неравенство позиций» Совета и правительства не устраивало многих деятелей «общественности». К осени 1919 г. был разработан проект, предусматривавший расширение представительства от кооперативов и профсоюзов (по четыре делегата вместо одного), а также от губернского и уездного земств (четыре делегата вместо двух) и от архангельского городского самоуправления (два делегата вместо одного). Предполагалось предоставить Совету право запрашивать правительство «о необходимых мероприятиях в области финансовой, торгово-промышленной, сельского хозяйства, труда и по всем другим вопросам, касающимся экономической жизни Области». По этому проекту Совет мог бы рассматривать областной бюджет, а члены правительства обязывались участвовать в его работе, но только с совещательным голосом[200]. И хотя данный проект не был утвержден, тенденция к расширению «общественного влияния» становилась очевидной. Комиссии по обороне и по внутреннему управлению, созданные ЗГС, на совместном заседании 16 сентября постановили: поскольку в деле «обороны Северной области… единственно авторитетным мог бы быть голос представительного органа Края, при участии коего сконструировано ВПСО», то следует «срочно возобновить работу Земско-Городского Совещания» и консультироваться с ним по всем вопросам организации «новой власти»[201].

Российское правительство, при всей его заинтересованности в развитии структур местного самоуправления, в октябре 1919 г. еще не могло согласиться на радикальное изменение принципов диктатуры и приоритета исполнительной власти. В ответ на пожелания земско-городских комиссий Севера из Омска Миллеру 28 октября 1919 г. была отправлена телеграмма за подписью Гинса и уполномоченного представителя Северного Края при Российском правительстве князя Куракина. В ней недвусмысленно заявлялось, что «узаконение Совещания Земских и Городских деятелей как постоянного учреждения нецелесообразно», а «воздействие Совещания Земств и Городов на управление Краем в виде контрольных комиссий недопустимо и не соответствует современным политическим условиям». В частности, в телеграмме говорилось о тяжелом состоянии Края, «требующем сильной решительной центральной власти», и о «целесообразности сосредоточения всей законодательной работы в Омске»[202]. Вместо ЗГС Российское правительство предлагало Миллеру «созвать Совещание, построенное на началах группового представительства». Главнокомандующий вооруженными силами Северного фронта сам отбирал бы для него делегатов и по собственному усмотрению вносил бы «на рассмотрение» вопросы, «не имеющие экономического характера». Миллеру предлагалось также направить «представителей Земского и Городского самоуправлений Северного Края» в состав Государственного Земского Совещания в Омске, что придавало бы ему (омскому ГЗС) статус всероссийского. Но телеграмма Гинса и Куракина не укрепила власть на белом Севере. Напротив. Получив известия об указаниях из Омска и отказе правительства от созыва ЗГС и в знак протеста против отказа в предоставлении полной амнистии политзаключенным (амнистия хотя и была прерогативой Российского правительства, но большая часть осужденных «за большевизм» была к этому времени освобождена под обязательство «не выступать больше против Правительства Северной Области») из состава правительства вышли Едовин и Скоморохов. В своем итоговом заявлении они отметили, что хотя в условиях военной диктатуры не может быть «единого фронта» и «искреннего соглашения с генералом Миллером», однако пообещали «помогать» правительству и армии в защите Области, а также «сдерживать всякую оппозицию». Насколько справедливыми оказались подобные заверения, показали в скором времени события февральского 1920 года правительственного кризиса[203].

О технической невозможности подчинения Омску (вопреки советам своего начальника – князя Куракина) заявляло также руководство Архангельского областного банка. Становилось очевидным, что на полную координацию между Севером и Востоком России можно надеяться только при тесном территориальном контакте. Несмотря на трудности, в конце лета 1919 г. произошло важнейшее событие в укреплении единства регионов Белого движения. В Архангельске, наконец, наладилась работа мощной радиостанции, технические возможности которой позволяли отправлять сообщения на Юг (в города Николаев и Екатеринодар), в Омск и даже на Дальний Восток. Французская военная миссия в Омске в мае 1919 г. наладила радиостанцию для связи с Парижем, а при помощи Великобритании были установлены телеграфные и радиостанции, связавшие Ставку Главкома ВСЮР с Лондоном, Омском и далее с Ревелем и Архангельском. До этого наиболее надежным способом связи Севера и Сибири (при отсутствии прямого железнодорожного сообщения) признавался путь по линии Архангельск – Усть-Цильма – Щугор – Чердынь. До Щугор от Архангельска был протянут военный телеграф, а от Щугор на Омск действовала старая линия телеграфа. Путь этот занимал шесть недель по лесотундре, по тайге Приполярья, Верхнего Урала, по руслам замерзших рек. Перспективным признавался осваиваемый Северный морской путь. По словам Миллера, «в ноябре была установлена телеграфно-телефонная связь с городом Березовым на Оби, и Березовский исправник доносил, что ввиду отхода войск адмирала Колчака и потери связи с сибирской администрацией он просит включить Березовский уезд в состав Северной области. И здесь сказалось значение Северной области как территории с правильно функционирующим государственным и административно-судебным аппаратом»[204].

О том, что «игнорировать» белый Омск, центральную власть белой России, даже несмотря на региональные различия, было невозможно, ясно заявил Миллер в беседе с сотрудниками Архангельского бюро печати (Арбюр): «Правительство Северной Области, как и остальные окраинные правительства, признало свое подчинение Всероссийскому Правительству. Оно связано добровольно принятыми на себя обязательствами, и было бы недостойно не выполнять их. Правительство сносится с Сибирью, дабы согласовать основные положения предначертаний Всероссийского Правительства с местными условиями. Благодаря (по причине. – В.Ц.) трудности сношений, это требует времени. Но говорить о каком-либо неподчинении нельзя»[205]. Объединение Восточного и Северного фронтов планировалось еще в ходе весеннего наступления армии Колчака, после того как 17 апреля 1919 г. правофланговые части 1-го Средне-Сибирского корпуса генерал-лейтенанта А. Н. Пепеляева (25-й Сибирский Тобольский стрелковый полк) у с. Усть-Кожва на Печоре соединились со стрелками печорского батальона капитана Г. П. Алашева из состава Мезенско-Печорского фронта генерал-майора Д. Д. Шапошникова. В белой прессе широко освещалось это событие как свидетельство создания единого белого фронта. Показательно, что объединение Северной и Сибирской армий произошло в канун Пасхи (Светлое Христово Воскресение праздновали 20 апреля 1919 г.). «Сибиряки шлют сердечный привет Архангельцам». Генералы Миллер и Марушевский обменялись телеграммами с генералом Гайдой, причем Марушевский, в полном соответствии с порядком подчинения, передал Гайде права оперативного руководства северными войсками в районе соединения. Верхнепечорские волости вошли в состав Чердынского уезда Пермской губернии (подчиняясь, таким образом, Омску). Летом – осенью 1919 г. Усть-Цильма представляла собой крупный пункт обмена товарами, обмундированием и вооружением между Омском и Архангельском. Через Усть-Цильму проходил телеграф, через нее проезжало несколько военных делегаций из Архангельска в Омск и обратно (князя Куракина, генерала Кислицына, полковника Джонса, посланника генерала Нокса). Однако уже с начала июля сибирские части стали отходить на Восток из-за общей неудачи весеннего наступления. Войска Мезенско-Печорского района были вынуждены взять под свой контроль территории Печерского края, занятые ранее Сибирской армией. Штаб Северного фронта не исключал возможности продвижения к Котласу и Вологде, даже при отсутствии поддержки из Сибири. 15 ноября 1919 г. северные стрелки заняли Усть-Сысольск – крайний пункт продвижения в юго-восточном направлении. Был назначен начальник Вологодской губернии, бывший председатель Усть-Сысольской уездной земской управы С. О. Латкин, а военное руководство Печерским районом (выделенным из Мезенско-Печерского) стал осуществлять полковник В. Ахаткин[206]. В управление Правительства Северной области вошли «освобожденные от большевиков» в ходе осеннего наступления Северной армии районы Пинеги, Мезени, Печоры, Яренского и Усть-Сысольского уездов Вологодской губернии, а также Березовский уезд Тобольской губернии, ранее бывший в юрисдикции Омска. Унификация управления представлялась неизбежной и необходимой.

В октябре 1919 г. ВПСО все-таки согласилось с условиями Омска в отношении организации представительной власти. 13 октября было принято постановление правительства «Об учреждении комиссии для выработки положения о представительном органе Северной области». В Комиссию под председательством Багриновского (бывшего архангельского городского головы) вошли «земско-городские деятели»: А. А. Иванов (б. председатель Архангельской земской управы, эсер), Л. М. Старокадомский, А. Г. Пресняков и А. П. Постников (главный Архангельской городской думы, кадет). Комиссии предлагалось «руководствоваться положениями», разработанными «при созыве Российским Правительством Экономического совещания» и «преподанными Верховным Правителем в грамоте от 16 сентября о созыве Государственного Земского Совещания Председателю Совета Министров». Таким образом, представительная система и на белом Севере утвердилась в общей для Белого движения периода 1919 г. схеме: делегирование в совещательный орган от различных общественных организаций и органов местного самоуправления при отсутствии возможности проведения всеобщих прямых выборов[207].

Еще одним, достаточно своеобразным способом взаимодействия власти и общественности стало создание т. н. «Национального Ополчения Северной области» – иррегулярного формирования, история которого восходит еще к созданной постановлением управляющего отделом внутренних дел Игнатьевым «особой дружине для охраны правительственных и общественных учреждений в г. Архангельске» (из мужчин в возрасте 20–35 лет «по возможности из проходивших военную службу», призывавшихся на три недели по 2 человека от каждого городского квартала). «Национальное ополчение» выполняло задачи вспомогательного воинского подразделения «для оказания помощи войскам в их борьбе и для содействия властям в поддержании общественного порядка». Комплектование проводилось за счет отставных военных, чиновников и добровольцев из местного населения в возрасте от 17 до 50 лет. По замыслу генерала Марушевского данные подразделения могли стать аналогом финских егерей (добровольческих дружин). Эта же идея повторялась в приказе Миллера № 171 от 6 июля 1919 г. Генерал, ставший не только главой военной и гражданской власти на Севере, но и Начальником ополчения, заявлял: «С продвижением войск вперед, по мере очищения страны от явных большевиков, след большевистской заразы еще не скоро исчезнет, он только сделается невидимым, зароется в подполье и будет ждать случая, чтобы снова разлить свою отраву по всей стране. Вот тут-то и сыграет свою роль Национальное Ополчение, если только к тому времени оно будет надлежаще организовано, если в каждом крупном посаде будет находиться ополченская часть, при наличии коей всякая попытка смуты будет подавляться в зародыше. Наглядным примером, чего можно достигнуть в короткий срок, является Финляндия, население которой за один год организовало Национальное Ополчение такой внушительной силы, что никакие внутренние смуты, никакие проявления большевизма там теперь немыслимы»[208]. Несмотря на скептические мнения, высказывавшиеся частью военных, Национальное Ополчение оказало заметную помощь фронту, и благодаря его действиям (вплоть до эвакуации Архангельска в феврале 1920 г.) практически все боевые подразделения удалось вывести на фронт[209].

Еще одной попыткой укрепить фронт и наладить взаимодействие с населением соседних с Архангельской губерний стало создание в октябре 1919 г. мобильных групп по образцу партизанских отрядов, действовавших во время Первой мировой войны. Предполагалось, что в ближайшем тылу 6-й советской армии они смогут объединить вокруг себя разрозненные усилия «национальных организаций и групп зеленых», смогут увеличиться за счет местного населения. Организация одного из таких отрядов была возложена на ротмистра М. А. Алдатова[210]. Дальнейшая судьба этих соединений неизвестна, но очевидно, что они могли участвовать в антибольшевистском повстанческом движении уже в 1920–1921 гг. Однако людских пополнений не хватало. «Путешествующий по Европе» генерал Марушевский осенью 1919 г. прибыл в Лондон, где вел переговоры с Черчиллем, российским поверенным в делах Е. В. Саблиным, главой МИД Сазоновым и Чайковским. В обширном докладе Миллеру (1 января 1920 г.) он отмечал растущий скептицизм британских политиков по отношению к перспективам вооруженной «борьбы с большевизмом»: «Мы имеем лишь одного друга в Лондоне, это – лорд Черчилль», у которого «вся политическая карьера была построена на упрочении русско-английских отношений… но его положение шатается, поскольку рабочая партия имеет своих шпионов в Военном Министерстве и каждый фунт муки, каждый патрон, который хотят послать в Архангельск, вызывают запросы в Парламенте» (подробнее о переменах в политике Великобритании см. приложение № 12). Чайковский, вопреки ожиданиям, отнесся «совершенно безучастно» к информации генерала и, казалось «вел свою собственную политику». Бескомпромиссная позиция Сазонова в отношении независимости Финляндии приносила только «вред» и Северу, и белому Югу. Тем не менее генерал считал вполне возможным организовать отправку добровольцев на Северный фронт, прежде всего из демобилизованных британских офицеров (отряд майора Йонга), карпатороссов и чинов бывшей Западной Добровольческой армии (последних, правда, согласилось на отправку лишь 480 человек)[211].

Но при всем при этом положение Северного фронта не представлялось безнадежным. Так, согласно сводке Военно-регистрационной службы при штабе Миллера от 22 января 1920 г. «существование подпольных организаций в Области не наблюдается, злонамеренной агитации в пользу советской власти также не констатировано, но известия о положении дел на востоке и юге столь дурны, что влияют непосредственно на душевное состояние масс солдатских и обывательских, решающих отрицательно вопрос о возможности сопротивления красным». Все же «по примерной шкале, выработанной Службой Регистрации за полтора года наблюдений, улучшение положения (на фронте) на 5 % улучшит состояние настроения на 15 %»[212].

Глава 2

Кризис единоличной власти на белом Севере и новая коалиция с земским представительством. Создание «Правительства Спасения» (январь – февраль 1920 г.).

Работа ВПСО по согласованному с Омском принципу правления была непродолжительной. После падения Российского правительства и гибели Колчака белый Север оказался предоставленным собственным силам. И если после эвакуации союзных контингентов летом 1919 г. еще оставалась надежда на успех совместных действий с Восточным, Южным и Северо-Западным фронтами, то с началом 1920 г. реальных перспектив продолжения борьбы у Северного фронта уже не оставалось. «Мы призываем верить всех тому, что эта новая, решающая цифра «1920» будет первой цифрой новой эры возрождающейся России…, мы зовем всех русских граждан к дружному единению, к бодрствованию и к работе с одной целью: победой над темным большевизмом ускорить день встречи грядущего светлого будущего России. Оно будет в наступающем 1920 году. Мы глубоко верим в новое счастье нашей Родины, ибо она перешла все мытарства и пережила все несчастья. Ночь на исходе, будем верить в грядущее утро!» Так, призывно и пафосно, начиналась передовая статья новогоднего выпуска архангельской газеты «Северное утро». В том же духе об этом говорилось и в приказе Главнокомандующего всеми русскими вооруженными силами на Северном фронте № 1 от 1 января 1920 г.: «Сегодня мы вступили в Новый год – год решительных действий… 1920 год должен увидеть изгнание большевистских вожаков из России и возвращение русского народа к мирному труду»[213]. Эти иллюзорные надежды на спасение фронта, на перемены к лучшему сохранялись на белом Севере даже в явно безнадежном положении: в них не отражалось приближение гибели, необходимость готовиться к отступлению – возможно, именно эти настроения способствовали роковой задержке эвакуации Архангельска и Мурманска и последующему отступлению Северного фронта.

Изменившаяся стратегия и тактика вооруженной борьбы, гибель Северо-Западного фронта и заключение мирного договора между Советской Россией и Эстонией снова меняли «геополитический статус» белого Севера. Этот фронт становился вторым (после Юга) во всей Европейской России центром сопротивления, обладающим реальным аппаратом управления. После падения Тобольска и Омска часть 1-й армии Восточного фронта отошла вверх по р. Тобол к устью Оби и Печоры, где заявила о своем подчинении Архангельску. Часть чинов Северо-Западной армии была готова к отправке на Север (на что начальнику вербовочного бюро Северной армии в Стокгольме полковнику М. Н. Архипову удалось принципиально договориться с военным министерством Финляндии). В то же время содержание 54-тысячной (по списочному составу) армии было непосильным бременем для Архангельской губернии и в мирное время, зависевшей от снабжения извне. Мы «надеялись продержаться еще некоторое время и, как в осажденной крепости, дождаться решения судьбы России на других участках противобольшевистского фронта», – писал о ситуации в январе 1920 г. полковник Жилинский[214].

Однако многие на белом Севере реально оценивали возможность продолжения «сопротивления от Кеми до Оби». «Нам не удержать всю Северную Область за собой», – отмечалось в докладе Начальника Гражданской канцелярии при генерале Миллере К. П. Шабельского. Он настаивал на актуальности «сокращения фронта на 3/5» и сосредоточения всех наличных сил в «Мурманском районе». Это стала бы «база, где будут накопляться и развиваться русские силы, способные в будущем вернуться в Архангельск победителями». «Для защиты, управления и продовольствования» этого края было «достаточно тех сил, которыми мы теперь располагаем». Еще в 15 октября 1919 г. подобный план рассматривался на совещании у Начальника Края В. В. Ермолова, не разделявшего, правда, оптимизм Шабельского (отмечалась крайняя ограниченность продовольственных ресурсов, недостаток жилья в случае эвакуации на полуостров населения Северной области). В докладе говорилось о важности перемен политического курса. Шабельский предлагал провести частичные реформы в рабочей политике, упорядочить работу управления юстиции (навести порядок в пенитенциарной системе) и главное – «прекратить несвоевременное политиканство», характерное, по его мнению, для «общественности». В то же время, по оценке докладчика, Ермолову вполне удалось укрепить авторитет власти и заслужить доверие со стороны местных земств и кооперации (Ермолов занимал должность уездного земского начальника до 1917 г.)[215].

Но были и другие мнения. Накануне Нового года (23 декабря 1919 г.) управляющий делами Маймистов в докладе Миллеру выразил необходимость возобновления работы ЗГС. Созыв Совещания требовался не ради «юридической формы», а для «разряжения атмосферы политиканствующей публики», «успокоения и поднятия духа войск и населения». «Меры пресечения и искоренения» здесь уже не годились. В письме Чайковскому Маймистов отмечал «отсутствие государственности в демократии», что «весь нынешний аппарат мы строим не на демократических, а на чиновничьих элементах». Следовало, во-первых, создать «авторитетную комиссию» для приема жалоб от населения на нарушения закона чиновниками, а во-вторых, возобновить работу ЗГС, ограничив при этом круг его компетенции «строго деловой программой» (обсуждение бюджета и финансово-экономических вопросов). Нужно было также провести «перевыборы» Совещания, включив в его состав депутатов от уездов, отвоеванных Северной армией в ходе осеннего наступления[216].

В особой записке ВПСО генералу Миллеру (декабрь 1919 г.) сообщалось: «Бороться против всей Советской России или защитить свои пределы от вторжения большевиков Северная область одна не может»; категорически отрицалась возможность заключения мира с большевиками. «Спасти область от вторжения большевиков возможно только с внешней помощью», – подчеркивалось в записке. Но это должна была быть не военная, а лишь дипломатическая помощь, «дипломатическое давление»: предполагалось «признание самостоятельности Северной области» как субъекта международного права, фактически как отдельного государства. Идея «международного признания» поддерживалась сообщениями военного агента в Копенгагене генерал-майора С. Н. Потоцкого. В этом случае подчинение Омску теряло смысл, поскольку признание государственности Севера предполагало наличие собственной, суверенной системы управления. Наличие в этой системе представительных органов должно было соответствовать принципу «демократизма», столь популярного в политической практике послевоенной Европы[217].

С началом 1920 года идея создания «санитарного кордона» против Советской России стала озвучиваться не только со стороны еще существовавших государственных образований Белого движения, но и со стороны иностранных государств. Русский Север мог бы заинтересовать иностранные государства экономическими льготами (концессиями, экспортом леса и др.), а взамен получить серьезную дипломатическую поддержку, обеспечивающую край от военно-политического давления со стороны Советской России. А намерения Верховного Совета Антанты снять экономическую блокаду РСФСР воспринимались ВПСО настолько болезненно, что на заседании правительства 20 января было решено «направить запрос Черчиллю о судьбе Северной области»[218]. При этом представлялось, что не только экономические интересы должны были обеспечить поддержку «держав»: «Необходимо создать представительный орган, опираясь на который власть могла бы говорить от имени широких кругов населения… Представительный орган может придать власти необходимый в настоящее тяжелое время авторитет, как в глазах войск и населения Области, так и за границей»[219]. В «Записке» содержалось принципиальное для политико-правовой составляющей российского Белого движения определение порядка «учреждения представительного органа». Он должен быть «построен на принципе представительства каждой из групп населения, играющих роль в экономической, политической и культурной жизни края, а не на принципе представительства смешанного большинства населения». Такой подход к решению проблемы представительства при невозможности, как уже отмечалось, проведения «правильных выборов» стал определяющим в системе создания белых «парламентов». Считалось, что подобными «группами населения» должны стать «торгово-промышленные круги», «крестьяне» (через делегатов от земства), «рабочие» (через профсоюзы), «кооперативы», «школа», «духовенство», «городские жители» (через городское самоуправление), «внеклассовая интеллигенция» (союзы врачей, адвокатуры и т. д.). Количество делегатов и порядок делегирования предстояло определить в первую очередь и «утвердить немедленно»[220].

Подтверждая общую тенденцию в эволюции политического курса Белого движения, газета «Северное утро» в статье «Путь Деникина» отмечала, что «считавшееся правым» правительство белого Юга обратилось за поддержкой к «общественному мнению» (имелось в виду «Соглашение» о создании южнорусской власти). Пример «созыва народного совещания» Главкомом ВСЮР вдохновлял и северную «общественность», уверенную в том, что опора на «народное мнение» позволит «сломить натиск красных», что опасаться «народного представительства» отнюдь не следует. Примечательно, что и идеи «суверенитета» не распространялись далее требований создания собственных структур управления, в основе которых представительная власть считалась обязательной[221]. Позже, в интервью архангельским журналистам, Зубов подчеркивал: «Существование представительного органа считаю необходимым, так как решать судьбу населения одно правительство не может». Зампред правительства проводил при этом параллели с идеями «областного сейма», созыв которого в 1917 г. создал «противовес петроградской коммуне». Зубов отмечал, что хотя «у нас непосредственной связи с другими антибольшевистскими областями нет», но «мы можем рассматривать Север только как часть России, как одну из ее областей». Указания из Омска уже не годились: «Положение о Сибирской Областной Думе сюда не подходит. Основы устройства такого органа необходимо разработать. Тут необходимо более близкое участие демократических элементов в работе правительства. И с этой целью предполагается ряд совещаний с представителями разных групп населения»[222]. Однако значительная часть т. н. «групп населения» не поддерживала идею расширения представительного фундамента власти и продолжала отстаивать идею «диктаториального правления». В упоминавшейся выше записке Маймистова возможность созыва «областного Парламента» казалась «абсурдной» и «не осуществимой» из-за недопустимости политической агитации и выборов в армии, которая, безусловно, должна оставаться «вне политики»[223]. «Русский Север», выражавший интересы правоцентристских политических кругов, выделял причину, по которой предполагавшийся «парламент» мог считаться всего лишь «суррогатом представительства»: «Разве возможно создание в Северной области, где все население находится под ружьем, где вся территория представляет собой театр военных действий, разве возможно при этих условиях в ближайшее время создание какого-либо представительного органа в том смысле, как это понимается государственным правом?»; ЗГС «в весьма слабой степени представляет собой население Области, по своему составу искусственно и узкопартийно, не имеет достаточного числа представителей – ни интеллигенции, ни буржуазных кругов, ни рабочей демократии», поэтому возобновление его работы окажется бесполезным[224].

Гласные Архангельской городской думы от правого «Национального объединения», а также члены «Союза интеллигенции», «Союза лесопромышленников», «Национального Союза» или отрицали необходимость созыва представительного органа вообще, предлагая ограничиться реорганизацией уже существующих властных структур (наподобие «административной революции» в белой Сибири), или допускали возможным созыв «представительного собрания», но отнюдь не на основе «избирательной кампании». В своих докладах и «записках», поданных на имя Миллера в конце января 1920 г., они считали актуальным, во-первых, «реформирование Финансово-Экономического Совета, превратившегося в бюрократическое учреждение», посредством «введения в его состав представителей земства и городов» и «устранения из его состава представителей организаций уже умерших в своей деятельности», а во-вторых, – образование представительной власти в процессе консультаций с наиболее авторитетной общественной организацией белого Севера, возглавлявшей антибольшевистское сопротивление в регионе, – «Союзом Возрождения России». Условиями «упрочения тыла» были признаны также образование Мурманской губернии (или Края) как самостоятельной административной единицы и установление дипломатических отношений с Финляндией и Польшей.

Главнокомандующему «должна быть предоставлена вся полнота власти», а представительный орган может быть «чисто совещательного характера» и созываться «по усмотрению» Главкома. «Всенародные выборы с их неизбежной при этом партийной предвыборной агитацией» признавались безусловно вредными в условиях военных действий, поэтому представительство от земско-городского самоуправления, профсоюзов и «имеющихся в Области общественных организаций» признавалось более целесообразным. «Членами представительного органа» стали бы «лица деловые», «практически знакомые с предстоящим их обсуждению вопросами экономического и финансового характера», «имеющие прочные связи с населением Области и не склонные подчинять общественные интересы партийным целям». «Деловые», «внепартийные» представители общественности, помогающие Главкому в осуществлении его «диктаторских полномочий», – вот тот «идеал» с точки зрения правых, на который следует ориентироваться при создании «совещательного» областного «парламента»[225]. Что касается «административных перемен», то и здесь «Национальное объединение» Архангельской городской думы не осталось в стороне, настаивая на создании коалиционного правительства, способного предотвратить политический «раскол» Северной области. Предлагался проект нового состава правительства, в который вошли сам председатель городской думы С. Ф. Гренков – на должность заведующего отделом народного здравия и призрения, а также авторитетные архангельские промышленники и финансисты (М. А. Ульсен – председатель Финансово-Экономического Совета, Г. Ф. Линдес – отдел финансов), представители кадетской партии и «демократической общественности» (барон Э. П. Тизенгаузен, начальник Кемского уезда, – на должность губернатора, А. Г. Попов – в отдел земледелия и государственных имуществ, В. Н. Цапенко – в отдел труда). Считалось, что городской голова Архангельска и председатель губернской земской управы (как и в последнем составе правительства) войдут в его состав «без портфелей»[226].

Обобщенная характеристика требований сторонников «твердой власти» содержалась в докладе «Краткие соображения об управлении Северной областью», составленном присяжным поверенным архангельской судебной палаты А. Г. Пресняковым и поданном на имя Миллера 7 февраля 1920 г. В нем обстоятельно рассматривался процесс создания «северной государственности». Подчеркивалось, что Северная область еще с августа 1918 г. оказалась перед угрозой политической изоляции от остальной антибольшевистской России. Союзные десанты сыграли бы роль «стержня» сопротивления только в случае развития наступления от Архангельска на Вологду, Ярославль и Москву: «Можно было с некоторой уверенностью надеяться, что освобождение России от советского ига начнется с Севера и что Северная область, расширяя при помощи союзников свои пределы, присоединяя к себе освобожденные местности, станет начальным зародышем будущего Российского государства». Именно в ожидании данной перспективы создавалось Верховное Управление Северной области из членов Учредительного Собрания, а в политических декларациях новой власти говорилось об общероссийских проблемах. После признания верховенства Российского правительства смысл существования самостоятельного «областного» правительства, по мнению Преснякова, был утрачен и достаточно было аппарата на уровне обычной губернии, что и зафиксировало, по существу, «Положение об управлении Северным Краем», утвержденное в Омске. Но в условиях фактической ликвидации Восточного фронта снова «главнейшей задачей управления Северной областью» стало «обеспечение для нее возможности дальнейшего самостоятельного существования». И поскольку «продолжение самостоятельного существования Области зависит исключительно от успешности борьбы с советскими войсками обороняющей ее армии и интересы большинства населения тесно связаны с интересами армии, во главе Управления Северной областью должен стоять высший представитель военного командования – Главнокомандующий всеми вооруженными ее силами, облеченный… всею полнотою власти по всем отраслям управления Областью». Мнение Преснякова повторяло, таким образом, основные тезисы омского «Положения».

Для эффективной работы диктатору нужен был бы не «представительный фундамент», а «Совет при Главнокомандующем» (показательно использование терминологии, аналогичной белому Югу в 1919–1920 гг.), в который войдут два его помощника (по военной и по гражданской части) и «местные представители главнейших ведомств, общественных учреждений и отдельных групп населения»: начальник губернии, по одному представителю от финансового и судебного ведомств, государственного контроля, городского и земского самоуправлений, профсоюзов, торгово-промышленников и «двух представителей местного населения города, наиболее авторитетных и пользующихся популярностью». Этот Совет (Совещание) сможет заниматься законотворческой деятельностью, но все его решения «предоставляются на утверждение Главнокомандующему и лишь по утверждении им вступают в силу и приводятся в исполнение»[227]. Подобным образом Миллеру предлагалось использовать уже апробированный в других регионах опыт создания совещательного органа при военачальнике, отрицая при этом возможность устройства областного парламента в какой бы ни было форме. «Когда фронт заколебался, то бросились на поиски каких-то новых средств к спасению и… применили стародавний способ воздействия на толпу – обновление личного состава носителей власти», – вспоминал о действиях правительства полковник Жилинский[228]. Такой была позиция правоцентристских кругов. Но с ней абсолютно не соглашались представители «демократической общественности». 3 февраля 1920 г. в Архангельске открылась 5-я сессия губернского земского собрания, на первом же заседании которого с призывом к поддержке фронта выступил генерал Миллер. В ответной речи председатель Президиума собрания, депутат Учредительного Собрания, соредактор газеты «Возрождение Севера» А. А. Иванов заверил Главкома, что земство «соединится с армией, неразрывно для общего блага»[229].

Но уже на следующий день заседаний выявилась серьезная оппозиция правительственному кругу. Главным обвинителем стал председатель губернской земской управы П. П. Скоморохов. После своего выхода из состава Временного Правительства Северной области (октябрь 1919 г.) он считал своим долгом добиваться от правительства признания политической самостоятельности земства, привлечения земских структур к реальному управлению Областью. «Земство не в состоянии было преодолеть препятствия, чинимые правительственной властью, что в сильной степени сказалось на результатах работы», «политика и курс правительства в его финансовой деятельности может привести только к развитию надвигающегося кризиса, может привести население к голоду… губернской земской управе прежде всего приходится ставить вопрос, могут ли земские учреждения работать при нынешнем произволе и не представляется ли необходимым заменить его правом» – вот наиболее характерные фразы из доклада Скоморохова, прочитанного при открытии сессии[230]. Скоморохова поддержал представитель профсоюза Исакогорского (пригород Архангельска) профсоюза железнодорожников Лошманов. Заявив, что Губернское Земское Совещание – «единственный правомочный орган, призванный к разрешению не только вопросов в области хозяйственной, но и во всех областях». Он огласил «Декларацию железнодорожников», заканчивавшуюся призывом в духе «революционной демократии» 1918 года: «Мы требуем от Губернского Земского Собрания, единственного пока выразителя воли народной, чтобы оно положило конец этому безобразию свыше. Мы требуем, чтобы немедленно было образовано новое правительство на следующих основах: ответственность правительства перед представительным органом, восстановление всех свобод (слова, печати, собраний, союзов), амнистия всем политическим заключенным, уничтожение военно-полевых судов, отмена смертной казни, выяснение целей войны, восстановление экономического хозяйствования Области путем принятия крайних мер вплоть до национализации фабрик и заводов, немедленное проведение прожиточного минимума, урегулирование продовольственного кризиса и установление государственного контроля с участием представителей труда»[231]. 5 февраля земство утвердило резолюцию из двух пунктов: «1) Отныне Правительство Северной области в своих действиях является подотчетным перед народом в лице представительного органа, а до его созыва – перед Губернским Земским Собранием. 2) Настоящий состав Временного Правительства Северной области, в силу указанных выше причин, немедленно передает власть вновь образуемому Губернским Земским Собранием правительству»[232].

Итак, признаки начинающегося политического кризиса были налицо. Как и в белой Сибири, в роли оппозиции выступило земское самоуправление, и так же, как и на Восточном фронте, выступления политической оппозиции в начале февраля совпали с начавшимся наступлением 6-й советской армии на Архангельск и с солдатскими бунтами в армии (несколько сот солдат 3-го Северного стрелкового полка, одного из наиболее боеспособных, сдались красным 8 февраля и открыли фронт от ст. Плесецкая). Подразделения Печорского фронта, связывавшего белый Север с Уралом и Сибирью, прекратили сопротивление. Части РККА заняли Усть-Сысольск, Березов и Чердынь. Контрразведка обнаружила подготовку бунтов среди флотских экипажей в Архангельске и Мурманске. И хотя защитники «диктаториальной власти» генерала Миллера заявляли о «неправомочности» земского собрания, называли его «ужасным», «революционным», «нелегитимным» (декларация Архангельской городской думы от 6 февраля 1920 г. отмечала, что в состав Собрания не вошли представители Архангельска и Мурманского края), становилось очевидным, что без уступок не обойтись. Возможно, кризис мог быть разрешен возвращением в область Чайковского, который своим авторитетом «патриарха демократии» успокоил бы противников власти, но формальный глава правительства в это время направлялся на белый Юг, для работы в составе Южнорусского правительства. Его заместитель Зубов сдал позиции и прервал деятельность правительства после критических заявлений губернского земства[233].

Разрешение политического кризиса взял на себя генерал Миллер. Перед ним было два пути – либо, используя полномочия Главнокомандующего, попытаться «силовым путем» справиться с оппозицией и одновременно с этим попытаться использовать поддержку «правой общественности», либо идти на компромисс. «Силовой вариант» в условиях недостаточной сплоченности правых и очевидной непрочности армии и тыла представлялся менее перспективным, хотя Миллер не исключал возможность досрочного прекращения земской сессии при поддержке архангельского гарнизона и позднее, в переписке с Сазоновым, сравнивал земское совещание с Петроградским советом образца 1917 г.[234]. 6 февраля Главком выступил на собрании, назвав земскую резолюцию «незаконным, революционным актом», попыткой «переворота», который приведет к гибели области. Подчеркивая, что власть готова к сотрудничеству с обществом, он отметил важность дополнительного обсуждения структуры и порядка образования представительной власти, не соглашаясь, что «местное земство должно иметь единственное и исключительное право голоса»[235].

Но в итоге был избран второй путь. Компромисс, учитывая перспективу полной гибели фронта, предпочитало и земство. К тому же со стороны правительства, еще накануне открытия губернской сессии, были составлены обоснованные претензии к земским заготовительным структурам, виновным в поставке на фронт некачественных продуктов[236]. На заседании 7 февраля 1920 г. председатель собрания Иванов выступил с длинным докладом, в котором, хотя и критиковал правительственный курс за отсутствие должных контактов с «общественностью», признавал, что нужно «найти с властью общий язык». Отвергая тезис о создании власти на основе соглашения со всеми «группами населения и политическими организациями» (на чем настаивали правые и сам Миллер), Иванов утверждал, что земское собрание и есть та структура, которая «включает в себя представителей всех социальных, политических и общественных групп». «Нет ни одной деревни, нет ни одной группы, которая не была бы представлена в Губернском Земском Собрании». Говоря о своем «глубоком уважении» к Главкому, Иванов полагал, что власть может быть «составлена из Главнокомандующего и из лиц, назначенных Губернским Земским Собранием» («обновленного правительства»)[237]. Как и в других белых регионах, компромиссы подобного рода завершались созданием коалиционных структур управления. На белом Севере подобные варианты уже использовались дважды (после «переворота» Чаплина, когда Верховное Управление Северной области сменилось ВПСО, а также после завершения работы ЗГС). Но теперь следовало не ограничиваться «сменой состава правительства», а изменить саму систему управления – предполагалось «создание правительства, ответственного перед народным представительством, замена нынешнего состава правительства новым, выбранным губернским земским собранием». Переговоры о реорганизации власти оказались недолгими. 9 февраля Миллер выпустил приказ № 59, в котором дословно воспроизводились решения земского собрания об отношении к армии и фронту: «Губернское Земское Собрание уверено, что в своем стремлении служить народу встретит со стороны народной армии Севера (новое наименование Северной армии. – В.Ц.) несокрушимое единодушие. Оно убеждено, что только сильный фронт и здоровый тыл обеспечивают успех борьбы за мирный труд и за право народа». Было также издано воззвание «К Северной Народной армии и ко всем гражданам», в котором перемены в тылу напрямую связывались с положением на фронте: «Как в сентябре 1919 года при уходе Союзников, населению Области надо дать фронту и живые силы и бодрость духа. Как в сентябре 1919 года Временное Правительство изменило свой состав в полном согласии с избранниками народа – Губернским Земским Собранием. Вновь образованное Правительство стоит на страже интересов и прав народа, теперь очередь за населением Области дать действительную поддержку Правительству в его стремлении укрепить фронт и не дать возможности большевикам разрушить один из уголков России, где демократия и ее права ставятся в основу всей работы». Воззвание завершалось оптимистично: «Несмотря на военные победы, положение большевиков тяжелое: их армия расстроена, а вконец ими же разоренная страна не дает им никакой поддержки. Пусть все то, что с таким трудом создано в Области, будет сохранено Вашими же руками»[238].

10 февраля на свое последнее заседание собралось правительство. После коротких прений было решено передать полномочия всех членов правительства и заместителя председателя Зубова Главкому. Миллеру предстояло утвердить новый состав ВПСО в соглашении с губернским земством[239]. 14 февраля 1920 г. Иванов представил Миллеру новый список правительства (еще 9 февраля он был предложен земскому собранию Е. В. Едовиным), 15 февраля он без изменений был утвержден постановлением Главкома, а 16 февраля состоялось первое заседание нового правительства, образно названного «Правительством Спасения». Председателем по-прежнему считался отсутствующий Чайковский. Его заместителем и фактическим главой правительства становился Миллер. Генерал сохранял за собой также должности Главнокомандующего всеми вооруженными силами Северного фронта, управляющего ведомствами военно-морским и путей сообщения, а также отделом иностранных дел. Члены эсеровской партии Б. Ф. Соколов и барон Э. П. Тизенгаузен заняли должности управляющего отделом народного образования и управляющего отделом внутренних дел соответственно. Однако ввиду ареста Тизенгаузена на Карельском фронте его обязанности возложили на Соколова. Кадет А. Г. Попов возглавил отдел земледелия. На должность управляющего отделом труда выдвигался делегат от «общественности» – П. И. Максимов, а на должность управляющего отделом торговли, промышленности и финансов – А. А. Репман. «Без портфеля» в состав правительства вошел сам А. А. Иванов. Таким образом, новое правительство вполне соответствовало статусу коалиционного, а Главком (как и на Юге) объединил в своих руках важнейшие с точки зрения функционирования фронта и тыла полномочия (военные, морские дела, пути сообщения). Что касается самих кандидатов, то никто из них (за исключением Чайковского, Миллера и Иванова) не имел опыта работы в правительстве, однако кандидатуры Тизенгаузена, Соколова и Попова (не говоря уже о Главкоме и председателе правительства) вполне устраивали и «правую общественность» (в списке, предлагаемом архангельской думой, они фигурировали на тех же должностях)[240].

Практическая работа нового правительства оказалась еще короче, чем время его формирования. Уже 17 февраля ВПСО обратилось к населению с упреком в недостаточной помощи фронту: «На призыв Главнокомандующего о немедленной поддержке армии свежими силами населения, для поднятия настроения, откликнулись лишь единицы». Заявив о наличии достаточного объема «военных и продовольственных запасов», правительство вместе с тем предупреждало, что «нежелание населения Области продолжить столь удачно начатое дело борьбы с большевиками, ставит… вопрос о… необходимости увода из Северной Области войск, верных идее демократии и верящих в окончательную победу народоправства над большевизмом. В случае принятия окончательного решения увести войска граждане, желающие оставить область вместе с войсками, приглашаются вступить в их ряды. Только всеобщий, единодушный и немедленный подъем городского и сельского населения мог бы изменить это решение Временного Правительства»[241]. Но в тот же день правительство приняло постановление о невозможности дальнейшей обороны Области, «выводе с территории Области верных борьбе с большевиками войск» и о переводе на счета зарубежных представителей правительства 115 тысяч фунтов стерлингов[242].

Еще накануне, 16 февраля, на экстренном заседании архангельской думы выступил Миллер, заверивший депутатов, что хотя положение на отдельных участках фронта достаточно стабильное, но срочно нужны пополнения. В качестве примера приводилась позиция губернского земства, отправившего делегацию на фронт «для поднятия духа войск». Аналогичное решение приняли и гласные городской думы[243]. Но катастрофа Северного фронта произошла столь стремительно, что никаких серьезных мер ни для пополнения фронта, ни для организации тыла не было предпринято. 18 февраля состоялось последнее заседание «правительства спасения», фактически сложившего свои полномочия и передавшего всю власть в городе до прихода большевиков представителям архангельских профсоюзов[244]. В тот же день началась эвакуация Архангельска. Многим современникам и историкам эта эвакуация, проводившаяся внешне стихийно, казалась едва ли не худшим примером отступления белых фронтов за пределы России. В 1933 г., в связи с принятием генералом Миллером руководства в Русском Общевоинском Союзе, в газете «Единый фронт Новой России» появилась серия статей, разоблачавших «преступное бездействие» командующего фронтом во время эвакуации, оставление на произвол судьбы многочисленных и вполне боеспособных частей Железнодорожного и Двинского фронтов. Между тем еще в конце 1919 г. Миллер начал подготовку к сокращению фронта, переносу центра сопротивления на Кольский полуостров. Все исправные ледоколы были отправлены в Мурманск. Но бунт в 3-м полку, крушение Печорского фронта и наступление РККА предопределили катастрофу. Пароходы не могли продвигаться в ледяных торосах замерзшего устья Северной Двины и Белого моря. Гарнизону города, войскам Двинского и Железнодорожного фронтов предписывалось отступать на Онегу и далее, вдоль побережья, через Мурманскую железную дорогу, к ст. Сорока и г. Кемь, где они должны были соединиться с войсками, прикрывавшими направление на Мурманск[245]. Сам Главком со штабом планировал доплыть в Мурманск по Белому морю, чтобы все-таки «восстановить фронт» на Кольском полуострове и «сохранить руководство» (об этом Миллер писал в письме Сазонову 4 марта 1920 г.). В результате от причала Архангельска отплыло лишь два корабля (ледокол «Минин» и яхта «Ярославна»), на которых погрузилось всего около 650 человек. Но во время переезда Миллера по Белому морю, 21 февраля, вспыхнуло восстание в Мурманске, начальник края Ермолов был расстрелян, и планы «продолжения борьбы» оказались бессмысленными. Главком со штабом, минуя Кольский полуостров, отправился в Тромзе (Норвегия). Большинство же правительственных чиновников были извещены о погрузке в 5 часов утра 19 февраля, а уже в 11 утра корабли вышли в море[246]. Очевидно, что на падение Области повлияло и объявленное командованием 6-й советской армии (8 февраля 1920 г.) обращение к солдатам и офицерам Северного фронта, гарантировавшее «неприкосновенность жизни» и право отъезда за границу при условии полной капитуляции, сдачи оружия, снаряжения и выдачи преступников, виновных в «бессудных» расправах над мирным населением. Фактически эти условия не были выполнены. Тысячи офицеров, чиновников и солдат подверглись репрессиям. Был создан концентрационный лагерь на Соловках (будущий СЛОН – Соловецкий лагерь особого назначения). Брошенными на «милость победителям» – большевикам – оказались и многие члены правительства, и деятели земско-городского самоуправления (среди них Соколов, Иванов, Мефодиев, Попов, Скоморохов, Едовин, Федоров, Цапенко, бывший глава Мурманского краевого совета Юрьев, первый начавший антибольшевистское сопротивление в Крае в 1918 г.). Все они были репрессированы или в 1920 году, или в последующем[247]. Вместе с правительственным и земско-городским аппаратом в окружение попали почти все части Северного фронта, и лишь около тысячи солдат и офицеров по собственной инициативе в конце февраля отступили в Финляндию и Норвегию. Несмотря на частичную готовность к эвакуации, Миллер считал «трагедию Северной области» своей непростительной виной[248].

Пример «архангельской катастрофы» подтвердил опасность политических перестановок и административной чехарды в условиях военных неудач и поражений. Отсутствие ответственности исполнительной власти, едва преодолевшей политический кризис, неспособность «правительства спасения» разобраться даже в текущей ситуации (не говоря уже о «смене курса»), все это не только не способствовало укреплению фронта и тыла, а лишь неизбежно ускоряло их гибель. Тем не менее, подводя итог военно-политической истории белого Севера, правомерно, вслед за генералом Миллером, назвать ее «историей неиспользованных возможностей». Правда, Главком Северного фронта подразумевал здесь прежде всего военный фактор: «Когда в августе 1918 года можно было при помощи 20 000 десанта без сопротивления дойти до Ярославля, а может быть и до Москвы – этих обещанных 20 тысяч не оказалось. Когда можно было подать руку помощи армии адмирала Колчака (весна 1919 г. – В.Ц.) и дать ей все то, чего ей так болезненно недоставало для успешных боевых действий… – не хватало сердца, настойчивости, желания, упорства в достижении этой цели… Наконец, когда успешным концентрическим наступлением трех фронтов, казалось, предопределялась судьба Красной армии (имеется в виду наиболее опасное для Советской России осеннее 1919 года, одновременное наступление ВСЮР – на Москву, Северо-Западной армии – на Петроград, Северной армии – на Петрозаводск. – В.Ц.), какая-то внутренняя пружина сдала, и Северная область, потеряв смысл своего существования для единоборства с советской властью, умерла»[249].

Но с полным основанием можно считать «неиспользованным» и политический потенциал Северной области. Как постоянно подчеркивал это в своей переписке с Деникиным и Миллером Чайковский, именно на Севере сложилось реальное взаимодействие «власти» и «общественности», на основе которого можно было создавать основу для «борьбы с большевизмом». Опыт Севера показателен и с точки зрения хорошей концептуальной разработки (большей, чем даже в Сибири) модели представительного учреждения, сочетавшего как уже действовавшие органы земско-городского самоуправления, так сформировавшиеся в годы войны и революции общественно-политические, кооперативные, профессиональные структуры. И хотя данная модель власти только начала формироваться, у нее были определенные перспективы.

История белого Севера фактически завершилась в феврале 1920 г., но формальное прекращение полномочий ВПСО произошло позднее. После того как 27 февраля ледокол «Козьма Минин» прибыл в норвежский порт Тромзе, выяснилось, что правительственные полномочия могли осуществлять только глава ведомства торговли, промышленности и финансов Репман и сам Миллер в качестве заместителя председателя правительства. 18 мая 1920 г. им было составлено и утверждено постановление, в котором констатировалось, что «прочие члены правительства по непреодолимым для них и другим от правительства независящим причинам на Норвежскую территорию не прибыли». 30 марта Тромзе покинул и Репман. В итоге Миллер заявил, что «для дальнейшего осуществления необходимых действий, относящихся к власти Временного Правительства в области международных сношений, финансовых и других распоряжений, мною… власть Временного Правительства преемственно принята на себя в качестве Заместителя Председателя Временного Правительства Северной области». Генерал принял на себя полномочия всего правительства. Единоличная власть Миллера уже не нуждалась в представительных учреждениях, равно как и в обширном аппарате, все внимание сосредотачивалось на судьбе беженцев. Этим же постановлением подтверждались полномочия созданной еще 26 февраля Комиссии при Главнокомандующем «из представителей военного, морского и гражданского ведомств», а также говорилось об учреждении Временного Комитета по делам беженцев Северной области в Норвегии и Финляндии. Комитет возглавлял С. Н. Городецкий, а членами были В. Ф. Бидо и капитан В.Б. фон Гейне. Помимо выдачи денежных пособий русским семьям и содействия беженцам в получении виз для «дальнейшего продвижения в избранные ими страны» 20 марта российским генеральным консулом в Норвегии всем офицерам были выданы заграничные паспорта. Комитет ведал отправкой офицеров Северного фронта в состав Русской армии, сражавшейся в Таврии, и намеревался отправить «в ряды единственной в то время противобольшевицкой армии» всех желающих. Отправкой занимался также генерал Клюев. Но результаты оказались скромные. К 12 ноября 1920 г. (дата прекращения отправок) удалось перевезти из Норвегии и Финляндии на Юг России 609 человек. «По рассказам немногих вернувшихся из Крыма офицеров, все прибывшие в Южную армию военнослужащие из состава Северной армии являли собой пример дисциплинированности и истинного воинского духа, и многие из этих доблестных людей погибли геройской смертью во имя того великого дела, которому они честно служили и в рядах Северной армии». Кроме белого Юга, отправки проводились по «беженской линии» в Швецию, Данию, Англию, Польшу, Латвию. Сам генерал Миллер получил должность Уполномоченного Главнокомандующего Русской армией генерал-лейтенанта П. Н. Врангеля в Париже. Таким образом, реальное взаимодействие различных регионов Белого движения сохранялось и после гибели Верховного Правителя России[250].

Глава 3

Опыт взаимодействия белых правительств с антибольшевистским движением в Карелии (1919–1920 гг.).

История белого Севера примечательна также и тем, что именно в этом регионе еще в конце 1919 года возникла идея «самоопределения» Области, создания некоего «буфера», признанного иностранными государствами, опирающегося на собственные структуры управления и при перспективе заключения международных соглашений. Показательны, в частности, попытки ВПСО наладить взаимодействие с «карельскими сепаратистами» в декабре 1919 г. – феврале 1920 г. Еще в начале ХХ в., во время первой русской революции, в Карелии получили популярность идеи «панфинистов», как их называли в России, выступавших за «Великую Финляндию», включавшую в себя и земли Российской Империи (Кемский уезд Архангельской губернии, Олонецкий и Выборгский уезды Олонецкой губернии). В июне 1918 г. в Олонецкой губернии вспыхнуло крестьянское восстание под лозунгами ликвидации советской власти и «освобождения Олонии». Восстание было подавлено, но его лозунги сохраняли свою популярность среди местного населения. В январе 1919 г. в Гельсингфорсе был проведен «карельский съезд», созванный по инициативе Карельского просветительного общества, а 16–18 февраля еще один «карельский съезд» прошел в Кеми. Оба они заявляли о своей «ориентации» на Антанту, однако посетивший съезд английский генерал Прайс заявил, что «союзное командование не поддерживает никакого предложения об отделении от России». Как и на Северном Кавказе (выступление генерала Бриггса на Чеченском съезде в марте 1919-го) в это же время, британские представители избегали конфронтации с представителями Белого движения, предпочитая не поддерживать все без исключения государственные новообразования. Признавалось необходимым установить взаимодействие с кемским уездным земским собранием и архангельским губернским комиссаром[251].

В марте 1919 г. олонецкие крестьяне при поддержке иррегулярных т. н. «охранных дружин» из финских добровольцев возобновили военные действия, завершившиеся наступлением на Олонецк и Петрозаводск. 24 апреля Олонецк был занят повстанцами. Вскоре определилось и «политическое устройство». На собрании выборных уполномоченных от волостей (высший представительный орган в крае) было создано Временное Олонецкое Управление, переименованное позднее во Временное Олонецкое правительство – т. н. «олонецкая директория» (председатель Г. В. Куттуев – петроградский домовладелец и управляющий небольшим заводом в Олонце, секретарь А. А. Попов). Помимо «местных» политиков в организации власти принимали участие представители Финляндии во главе с О. Окессоном[252]. В своем обращении «К Олонецкой освободительной борьбе» они заявили, что главной задачей правительства, «в состав которого приглашены интеллигентные финские сотрудники, является свержение большевизма в Олонии». О взаимодействии с Северным фронтом Белого движения первоначально не указывалось, хотя и говорилось, что правительство «надеется использовать все лучшие местные силы, а также… материальную помощь, которую оказывала и оказывает Финляндия». Позднее, не без влияния британских представителей (генерал Мейнард), Олонецкая директория уже не отказывалась от сотрудничества с Временным Правительством Северной области и не исключала перспектив подчинения архангельскому правительству в случае «освобождения от большевиков Петрозаводска». Управление предполагало выполнять высшие законодательно-распорядительные функции «до созыва народного собрания». Было решено даже направить делегата от Олонецкой республики на Парижскую конференцию[253].

Одновременно на Карельском перешейке развивалось движение ингерманландских финнов во главе с братьями Сихво и полковником Ю. Эльвенгреном. Последний выступил с инициативой создания на границе с Финляндией особого государственного образования – Северной Ингерманландии. Весной 1919 г. здесь образовалась Временная Комиссия Северной Ингерманландии, обратившаяся за помощью к Финляндии. Эльвенгрен заручился поддержкой военного министра Финляндии Вальдена, а также начальника Генерального штаба Игнациуса и возглавил движение ингерманландских финнов, сформировав Северо-Ингерманландский полк. 3 июня Временная Комиссия опубликовала воззвание «Ингерманландскому населению», в котором население не только призывалось сражаться «за права, гражданские свободы и за право существования Ингерманландского народа», но и говорилось о категорическом неприятии «большевистского рабства и гнета бюрократии царского времени». Поддержку олонецким и ингерманландским повстанцам оказывал Маннергейм. «Белый генерал», как называла его финская пресса, подавивший движение красной гвардии в Финляндии, более всего был готов поддержать антибольшевистское движение в Карелии и Олонии. Однако после поражения на президентских выборах 25 июля 1919 г. Маннергейм мог поддерживать повстанцев лишь своим авторитетом. Победивший – социалист Стольберг – был сторонником сильной парламентской власти и начала переговоров с Советской Россией[254].

Можно утверждать, что в отношении к Белому движению действия карельских повстанцев носили двоякий характер. С одной стороны, налицо был антибольшевистский фактор и возможность эффективного взаимодействия. С другой – возникала очевидная перспектива развития краевого сепаратизма, отделения Карелии от России. Об этой опасности предупреждал из Стокгольма полковник Архипов. В письме к российскому дипломатическому представителю в Гельсингфорсе К. Н. Гулькевичу 12 апреля 1919 г. он отмечал, что о начавшемся выступлении военные и политические представители России в Финляндии и Швеции даже не информировались. «Поход на Петроград» осуществлялся финскими егерями и добровольцами – «германофилами», призванными остановить «угрозу Финляндии с Востока» и «завоевать Карелию и Мурманскую ж. д.». Идеи «совместного с русскими» похода не разделялись, зато военное министерство Финляндии смогло подготовить 3-тысячный отряд под лозунгами «присоединения к Финляндии Карелии и Ингрии с Петроградом» и «уничтожения Петрограда как оплота русских в «финской» Ингрии» и возрождения «Великой Финляндии». Возглавить поход должен был полковник Генерального штаба Тунцельмат. С большим трудом военное руководство Финляндии удалось отговорить от самостоятельного «похода на Петроград» и убедить в важности «экспедиции в сторону Петрозаводска», т. е. на поддержку повстанчества в Олонецкой губернии.

7 мая 1919 г. Миллер телеграфировал в Париж Маклакову: «Захватные намерения финских выступлений выяснились… упорным нежеланием финского правительства войти в соглашение с русскими и союзными властями, действующими против большевиков… становлением в Олонецке и предположением в Петрозаводске временного местного правительства впредь до самоопределения Карелии, как части Финляндии, путем местного учредительного собрания». Чтобы избежать негативных для российских интересов результатов подобного «национального самоопределения», Миллер считал необходимым «быстрое продвижение союзных войск Мурманского района генерала Мейнарда на Петрозаводск и далее на юг, для установления в данном районе союзной военной власти и установления русской администрации, подчиненной властям Северной области». Генерал надеялся на вмешательство союзников. Следовало добиться «заявления союзных правительств о недопущении захвата русской территории финнами», подчинения Маннергейма генералу Мейнарду «в военном отношении», а в политическом – добиться «прекращения политической антирусской агитации» и признание «русской администрации». Миллер также надеялся на координацию действий с Юденичем в Карелии, правда, неосуществимую («если у Юденича имеются организованные боевые единицы, предоставить им возможность немедленно перейти границу в кратчайшем направлении на Петрозаводск», а «остальные силы русской организации в Финляндии, которая, по уведомлению английского военного министерства, достигает 8 тысяч человек, из них половина офицеров, спешно перевести в Северную область для включения в наши войска»). Но наибольшие опасения у Миллера вызывала возможность сочетания национальных и большевистских лозунгов в случае успешного продвижения финских и олонецких отрядов: «Мы очень озабочены тем, что пропаганда одновременно «профинская» и антибольшевистская может дать большой козырь большевикам, выставив их как защитников русской территории против финских посягательств, то есть придав обороне большевиков национальный характер»[255].

Что касается правительственных структур, то ВПСО изначально игнорировало Олонецкое управление. Более того, еще в марте 1919 г. в Карелии распространялось «Воззвание к населению Олонецкой губернии», в котором прямо говорилось об «объединении Великой России», «восстановлении в ней твердого порядка» и «возможности Русскому народу избрать свободно своих представителей в Национальное Собрание». «Северные крестьяне – потомки славных сынов Великого Новгорода!.. Поднимайтесь на защиту Веры Православной и Великой России. Не дайте погибнуть родному государству!» – в этих словах «Воззвания» не было и намека на некую автономию Олонии. ВПСО восстанавливало должность Олонец-кого губернатора, полномочия которого передавались помощнику генерал-губернатора Северной области по Управлению Мурманским районом В. В. Ермолову. В то же время архангельское правительство считало необходимым поддержать экономическое развитие края: провести железные дороги к лесозаготовкам, содействовать организации лесозаготовительных кооперативов, развивать земское самоуправление. Это позволяло укрепить его связи с Россией. Командированный в Гельсингфорс помощник генерала Миллера по военной части генерал-лейтенант В. В. Марушевский не только установил контакты с представителями белого Северо-Запада, но и пытался осуществить координацию действий «на Мурманско-Олонецком фронте» между «русско-английскими войсками и финскими добровольцами, оперирующими для спасения своих соплеменников»[256].

Однако «русская Смута» не давала возможности оставлять в стороне вопросы «национальной политики». Осенью 1919 г. стала очевидной необходимость координации действий белых правительств Севера и Северо-Запада с олонецким и ингерманландским государственными образованиями. И в то время как Верховный Правитель, Русское Политическое Совещание в Париже и дипломатические представительства в Скандинавии вели переговоры с Финляндией и Эстонией на официальном уровне, Северо-Западное правительство Лианозова со своей стороны немедленно установило прямые контакты с непризнанными Временным Олонецким правительством и Временной Комиссией Северной Ингерманландии. Сближению «сепаратистов» с Белым движением объективно способствовала недостаточная помощь им от Финляндии. Еще в апреле 1919 г. ее правительство официально запретило формирование добровольческих отрядов для оказания помощи повстанцам, хотя 28 июня съезд карельского крестьянского союза в Иматре признал «безусловно необходимым» создание «охранных дружин», а в состав Олонецкого правительства был направлен наблюдатель от Финляндии. А на состоявшемся 13–14 октября 1919 г. в Хельсинки собрании представителей правительств и общественных организаций Карелии подчеркивалась идея независимости от России и отмечалось, что помощь «освобождению восставших карел и ингерманландцев» могла бы быть более эффективной. Но, несмотря на обращения карелов, правительство Финляндии все же приняло решение «отказаться от выступления против большевиков на Олонецкой границе и упразднить временно Олонецкое правительство, заменив его Ликвидационной Комиссией»[257].

Цель контактов, в понимании представителей Белого движения, определялась так: взаимодействие в операциях против Петрограда и «втягивание» Финляндии в военные действия, то есть «создание в пограничном районе такого положения, чтобы финские винтовки сами начали стрелять». Генерал Головин на встрече с Черчиллем допускал возможность подчинения всех финляндских отрядов союзному командованию. В свою очередь премьер Северо-Западного правительства Лианозов санкционировал оказание финансовой поддержки Временной Комиссии, во главе которой с 10 октября 1919 г. стал Эльвенгрен. Не менее важным считалось признание правительством Ингерманландского Комитета Западного района во главе с Г. Г. Тюнни[258]. Согласно «статуту» он обладал диктаторскими полномочиями на всей территории Ингерманландии-Ингрии. Предполагалось, что в созванном после занятия Петрограда Областном Собрании ингерманландцам будут предоставлены депутатские мандаты. Пример Ингрии стал, таким образом, примером трансформации повстанческих ячеек в государственные структуры с их последующим «вхождением в состав» ранее образованных структур управления Белой России. В октябре – ноябре 1919 г. Северо-Ингерманландский полк проводил наступательную операцию в районе Куйвози, но продвинуться к Петрограду он не смог и отступил за финляндскую границу[259].

После поражения осеннего наступления на Петроград в Архангельске по-иному стали смотреть на перспективы сотрудничества с олонецкими повстанцами. «Зависимость от Омска» в области внешней политики становилась обременительной и не позволяла оперативно реагировать на происходящие перемены. В ноябре 1919 г. в упомянутом выше докладе Шабельский отмечал, что «в области международной политики Временное Правительство, при котором аккредитованы дипломатические представители иностранных держав (имелись в виду немногочисленные иностранные чиновники, оставшиеся после отъезда послов союзных держав из Архангельска осенью 1919 г. – В.Ц.), вправе, мне кажется, проявлять известную долю инициативы и, не дожидаясь санкций Всероссийского Временного правительства, принимать на себя некоторые обязательства». По мнению Шабельского, это касалось прежде всего вопроса о «признании независимости Финляндии». Сделать это могло и само Временное Правительство Северной области, получив «от Верховного Правителя известные директивы и полномочия», которые не должны были «носить характера императивного», а должны были быть «в достаточной степени эластичными». В таком случае белому Северу удалось бы добиться того, что в свое время не удалось Северо-Западному правительству и Юденичу, – получить поддержку со стороны «независимой» Финляндии. В течение ноября полковнику Архипову удалось добиться согласия на создание в Карелии отрядов из финских добровольцев («сливок финляндской Белой гвардии»), выдвигавшихся для военных действий на Мурманском фронте и возможного продвижения к Петрограду. Вся проблема была уже не только в признании независимости Финляндии, но и в финансировании (предполагалось выделить для этого часть средств, полученных Юденичем от Колчака)[260].

Примечательно, что в ноябре наступил, наконец, долгожданный, но одновременно бесполезный поворот в позиции Колчака и Сазонова по вопросу о признании фактической независимости Финляндии. Маннергейм, уже от собственного имени говорил о готовности поддержать наступление на Петроград, ограничившись лишь условиями финансирования финских добровольческих отрядов. Колчак в телеграмме 4 ноября (накануне сдачи Омска) сообщал Юденичу, что он «уполномочил Сазонова» вести переговоры с правительством Финляндии и «готов ничем не нарушать фактической независимости Финляндии». Колчак соглашался «на заключение соответствующего военного соглашения о сотрудничестве русских и финляндских войск, а также дать обязательство, что военные расходы, связанные с совместными операциями, будут впоследствии оплачены российской казной»[261]. Но решение Верховного Правителя запоздало. К тому же он так и не согласился «на объявление независимости Финляндии» (убеждение, которое помимо адмирала вполне «разделял Деникин»).

В декабре 1919 г. инициативу в координации внешнеполитических контактов с карелами взял на себя российский военный агент в Гельсингфорсе генерал-лейтенант А. А. Гулевич. В своих письмах Миллеру он отмечал «русофильский» характер Олонецкого правительства, ссылаясь на готовность Куттуева сотрудничать с войсками Северного фронта. Если не удалась поддержка Финляндией Юденича, то в наступающем 1920 г. предполагались совместные боевые операции с Миллером. Об этом писал в начале февраля 1920 г. генерал-майор О. А. Крузенштерн (бывший начальник канцелярии Юденича) генералу Миллеру (см. приложение № 13). От правительства Северной области требовалось признание Временного Олонецкого правительства де-факто (аналогично тому, как Деникиным было признано правительство Грузии) и в перспективе признание «права на самоопределение» Карелии, которое могло состояться на Всеросийском Учредительном Собрании. В свою очередь, в обращении к финляндскому правительству (декабрь 1919 г.) Куттуев отмечал важность «нейтральных отношений к русским белым силам Мурманского фронта» и «непредрешение территориальных вопросов» в условиях боевых действий. Ему было обещано финансирование 6-тысячной Олонецкой Добровольческой армии, однако дальше этого со стороны правительства дело не пошло. Тем не менее Гулевичу удалось договориться о взаимодействии «карельской экспедиции» с войсками Мурманского фронта как при проведении операции, так и при проведении мобилизации. Предполагался обмен военнослужащими-добровольцами между Олонецкой и Северной армиями[262].

Геополитические планы создания в начале 1920 г. «единого антибольшевистского фронта от Черного моря до крайнего Севера» разделял и сам Миллер. Данная идея вполне вписывалась в стратегию «санитарного кордона» на западной границе Советской России. 30 января 1920 г. в секретной инструкции генерал-майору Е. Ю. Бему, отправлявшемуся в Гельсингфорс для переговоров с правительством, Миллер предоставил максимально широкие права для заключения соглашения с Финляндией. Допускалось, в частности, «учреждение взаимного представительства», «согласие на самое широкое самоуправление Карелии, при полном сочувствии ее дружбе с Финляндией», концессии на строительство русско-финляндских железных дорог через Печору в Сибирь, транзит финских товаров через Печенгу, широкие торгово-промышленные контакты. Взамен предполагалось добиться «активной поддержки, как в случае неудачи, так и в особенности если бы удалось развить успех» на фронте. Предполагалась переброска через территорию Финляндии частей бывшей Северо-Западной армии (под видом «возвращающихся на Родину»). Чрезвычайно важным, в условиях начавшегося сепаратистского движения в Карелии, представлялось Миллеру добиться от Финляндии «обеспечения нашего правого фланга, как группировкой своих сил, так и воздействием на Карелию»[263]. Однако расчеты на заключение двусторонних договоров Правительства Северной области с финляндским и карельским правительствами не оправдались.

В октябре 1919 г. шесть волостей Кемского и Повенецкого уездов заявили об отказе подчиняться распоряжениям Временного Правительства Северной области, саботировали мобилизацию и объявили о своем суверенитете. Еще летом 1919 г. в с. Ухте сформировалось т. н. Временное карельское правительство (или краевой Совет – Туймикунд) из 12 министров – местных крестьян во главе с А. Виэрма, С. Пукиелма (военный министр) и В. Котаниэми. Была предпринята попытка создать самостоятельное государственное образование («Архангельскую Карелию»). На 21 марта 1920 г. намечался созыв краевого Учредительного Собрания в Ухте, призванного решить вопрос о «судьбе Карелии». Виэрма, по свидетельствам очевидцев, «энергичный, умный и твердого характера крестьянин, единолично решавший многие вопросы», фактически возглавлял Совет.

Временное Правительство Северной области и Начальник Мурманского края не исключали возможности использовать против повстанцев регулярные войска. Тем не менее администрация Кемского уезда попыталась разрешить конфликт путем переговоров, вести которые собирался начальник Кемского уезда барон Тизенгаузен. Он вполне допускал «самостоятельность карельского народа», призывая вести переговоры с его правительством как с властью «иностранного государства». Однако Тизенгаузен и его адъютанты были арестованы в Ухте, 4 января 1920 г. в Кестеньге была захвачена в плен рота правительственных войск, охранявшая железную дорогу, и местные чиновники. Тем не менее военных действий Правительство Северной области не начинало, а 13 февраля 1920 г. были открыты переговоры генерал-квартирмейстера штаба Северного фронта генерал-лейтенанта Н. А. Клюева с Ухтинским Советом. В итоге пяти заседаний был разработан проект соглашения из одиннадцати пунктов, в числе которых следовало отметить: «Признание автономии отделившейся Карелии, предоставление свободного выхода к Белому морю и Океану и право торговли по этим путям; денежная помощь для устройства дорог к портам Белого моря и Океана; помощь хлебом в кредит…; предоставление работы карелам при лесозаготовках; обмен военнопленными…; исправление границы Кестеньгской волости, подходящей… к железной дороге; гарантированное обеспечение нашей железной дороги от нападений разбойничьих шаек». Только девятым пунктом соглашения значилось: «Продолжение совместной борьбы против большевиков, для чего Временное Карельское правительство выставляет отдельный небольшой карельский отряд». Отдельный пункт гарантировал, что Правительство Северной области «не будет препятствовать, но, напротив, будет приветствовать всякое дружеское соглашение автономной Карелии с Финляндией».

Таким образом, генерал Миллер предлагал признать автономию Карелии по соглашению с Финляндией (официального акта признания суверенитета Карелии Финляндией не было) и надеялся наладить прежде всего экономическое сотрудничество. Но столь обширный перечень признания автономных прав не способствовал взаимопониманию на переговорах и проект остался неосуществленным. Ухтинские политические деятели предлагали полностью вывести войска Железнодорожного фронта из Карелии, оставив лишь небольшие отряды для охраны магистрали, отказаться от любых «препятствий к объединению Карелии» и от требований возврата денежных субсидий. Очень настороженно относились члены Совета к перспективе военного сотрудничества с Правительством Северной области, предпочитая договариваться с советской властью, объявив о своем «нейтралитете». Правда, значительный интерес у местных крестьян вызывала перспектива стабильного снабжения волостей хлебом из Архангельска. Но и финские делегаты обещали, что в случае сближения с Финляндией карелы будут обеспечены не только зерном и мукой, но и сахаром, табаком, мануфактурой. Переговоры Клюева с Советом закончились 18 февраля заверением генерала, что все условия карел будут доложены Правительству Северной области и «они получат ответ из Архангельска». Но уже через день было получено известие об эвакуации Архангельска и поражении на фронте. После этого российская делегация была вынуждена совместно с частями Железнодорожного фронта отступать в Финляндию. Запоздалый вывод рапорта, написанного Клюевым Миллеру 3 июня 1920 г., был неутешительным: «Никакого политического соглашения с нами на условиях, возможных для обеих сторон… они (карелы. – В.Ц.) не предполагали и не искали, и события на Двине и на Железнодорожном фронте могли еще более укрепить их настроение в отношении нас, что мы им не нужны и бояться нас нечего»[264].

Показательный характер имел инцидент, связанный с попыткой финских добровольцев явочным порядком овладеть «печенгским выступом», обеспечивавшим Финляндии выход к Северному Ледовитому океану. 23–25 января 1920 г., воспользовавшись отправкой частей Северной армии на Кемский фронт, «охранные дружины» численностью около 2 тысяч человек захватили Печенгу. Несмотря на указания Ермолова, местная милиция отступала без сопротивления. Вопрос об уступке «печенгского выступа» был в перечне выдвигаемых финляндским правительством условий его поддержки наступления Северо-Западной армии, наряду с признанием суверенитета, территориальных уступок в Карелии и финансирования тех отрядов, которые, как и Северо-Ингерманландский полк, будут участвовать в «походе на Красный Питер». Правда, при этом допускалась передача Печенги в долгосрочную аренду. Но ее захват «дружинами» выглядел уже открытой оккупацией[265]. И хотя Правительство Финляндии официально отмежевалось от действий «дружин», а ухтинский Совет согласился отпустить всех арестованных солдат и офицеров и начать переговоры с Правительством Северной области, становилось ясно, что план создания «Великой Финляндии» начал осуществляться, так сказать, «явочным порядком», хотя и без официальных заявлений[266].

Рассматривая последний период истории белого Севера, можно отметить ряд общих особенностей эволюции военно-политического курса в российском Белом движении, основные из которых – стремление к «спасению фронта» посредством соглашения с «общественностью», поиск союзников среди новых национальных образований, попытки расширения социальной базы вооруженных сил за счет привлечения национальных формирований, но в итоге – неэффективность этих стремлений и попыток.

Глава 4

Итоги и значение переходного периода политической истории Белого движения в России.

Период рубежа 1919–1920 гг. – время крушения белых фронтов, несомненно, один из самых драматичных и насыщенных событиями в военно-политической истории Белого движения. Этот период отличался почти синхронным изменением во всех белых регионах двух главных составляющих политического курса – во-первых, поиск наиболее устойчивой формы национально-государственного устройства и, во-вторых, поиск наиболее эффективной в конкретных условиях формы легитимации власти – создание системы представительных учреждений и их взаимодействия с единоличной центральной властью. Синхронность во времени, скоротечность изменения обстановки и обусловленные этими факторами перемены в политическом курсе выразились в общности как основных тенденций развития белых режимов, так и в их способности к эволюции, происходящей, что примечательно, в исторически сжатый отрезок времени. Происходившие в ходе этой эволюции перемены хотя и отличались внешним радикализмом, но не отклонялись от принципиального положения военно-политической программы Белого дела – «непримиримой борьбы с большевизмом». Суть их сводилась к «перемене тактики», что диктовалось необходимостью «расширения социальной базы движения» при очевидной недостижимости быстрых военных успехов. Очевидность необходимости опоры движения на «внутренние силы» диктовалась также потерей поддержки со стороны «союзников», на которой в значительной степени строилась военно-политическая программа Белого движения в начальный период 1918–1919 г. Помощь со стороны иностранных государств теперь основывалась уже не на важности восстановления «Восточного фронта» против Германии, а в наличии политической и экономической заинтересованности в сотрудничестве с Россией. После поражения белых армий многие зарубежные политики (Д. Ллойд-Джордж, В. Вильсон и др.) высказывались о возможности сотрудничества с советской властью (прежде всего в сфере торговли). Даже при сохранении Антантой поддержки Белого движения ее масштабы и эффективность становились абсолютно незначительными.

В случае если бы «поход на Москву и Петроград» успешно завершился осенью 1919 г., то единоличная «национальная диктатура», сформировавшаяся в конце 1918 г., вполне оправдала бы свое предназначение. Данная модель была рассчитана на скорую вооруженную «ликвидацию большевизма». В ней считались оправданными обширные чрезвычайные полномочия военных властей. «Гражданская власть» довольствовалась совещательным статусом и надеждами не только на скорое восстановление своих ограниченных войной прав, но и на расширение и «углубление демократии». Многочисленные законопроекты будущей государственной организации России подтверждали подобные ожидания и надежды на их скорое осуществление. Но в конце 1919 – начале 1920 г. в общественных кругах, поддерживающих Белое движение, стало укрепляться мнение, что «национальная диктатура» не только не обеспечивает военных побед, но и, напротив, тормозит сближение «власти» и «общества». Территория, контролируемая белыми армиями, быстро сокращалась, и рассчитывать приходилось только на ограниченные ресурсы (людские, материальные), которыми располагали окраины бывшей Российской Империи. Белые правительства стали выдвигать лозунги «мобилизации всех сил», что требовало перемен в агарной, рабочей политике, в практике государственного строительства. Примечательно, что если в начальный период формирования Белого движения, в период его успехов 1918–1919 гг., большее значение уделялось обоснованию легальности власти (в частности, правовому обоснованию «омского переворота» 18 ноября 1918 г.), то на рубеже 1919–1920 гг. политики и военные усиленно заговорили о важности «народной поддержки», обратившись тем самым к аргументации легитимности белых режимов. «Жизнь выдвинула диктаториальную власть, опирающуюся не на общественный сговор, а на общественное признание», – в этих словах П. Н. Новгородцева верно отражены перемены, назревшие в политико-правовом статусе Белого движения[267].

Для Белого дела вопросы легитимности, после уничтожения в 1917 г. практически всех центров власти Российской Империи и Российской Республики, могли решаться только на основе правопреемственности. Но «цепочка права» (от Николая II до Колчака), которую пытались обосновать белые политики и юристы, была отнюдь не бесспорной, хотя бы потому, что в ее «звеньях» находились акты отречения Государя Императора и Великого Князя Михаила Александровича, составленные с нарушениями правовой практики (отречение за себя и за сына, отсутствие санкции со стороны каких-либо властных структур). Когда потребовалось легитимировать Белое движение, то это виделось не иначе как через создание выборной, представительной власти. Но тогда вышеупомянутая «цепочка права» теряла значение, ибо приходилось жертвовать всероссийским статусом. Ведь всеобщность выборов предполагала общегосударственный масштаб, что было невозможно до тех пор, пока Петроград и Москва оставались советскими. «Замкнутый круг» относительной легальности и легитимности поэтому либо игнорировался (отражаясь в позиции «временности» белых правительств и «непредрешения» политического курса), либо разрывался на региональном уровне. Власть, например, в казачьих областях, как уже отмечалось, опиралась на избирателей только определенного региона. Между ветвями власти, согласно принятым конституционным актам, соблюдались отношения взаимодействия, соподчиненности. Таким путем создавалось правдоподобие того, что проблема легитимации власти и соблюдения «буквы закона» все-таки решена.

Переход на региональный уровень внешне напоминал период 1917–1918 гг., когда суверенитет краевых правительств распространялся на ограниченную территорию. Но после ноября 1918 г. белые правительства в той или иной форме декларировали задачи всероссийского масштаба и при осуществлении региональной политики. «Областничество» образца 1918 г. не устраивало политиков и военных в 1920 г. В последний период истории Белого движения в России (апрель 1920 г. – ноябрь 1922 г.) решение данной проблемы происходило преимущественно на региональном уровне. При этом образовывались местные представительные структуры (как правило, земские) и сохранялась правопреемственность от всероссийской власти на исполнительном уровне, хотя бы и в краевых масштабах – например, Правитель Восточной Окраины атаман Семенов, получивший свой статус от Колчака, Правитель Приамурского Края генерал Дитерихс, избранный Земским Собором, Правитель Юга России генерал Врангель, получивший полноту военной и гражданской власти с санкции Деникина и по определению Правительствующего Сената.

Привлечение выборных органов к власти усиливало «представительный фундамент» Белого движения. Если в 1918–1919 г. проведение любых выборов, хотя бы на уровне низовых звеньев, считалось несвоевременным и опасным, то теперь избирательные кампании, даже в региональных масштабах, в пределах земских и городских единиц, считались вполне приемлемым способом усилить легитимность. В тех случаях, когда элементы представительной власти уже имелись, их также привлекали к управлению. Формы участия были различны: от коалиционных правительств до создаваемых заново исполнительных и законодательных органов. В белой Сибири, под влиянием политически активного земства и кооперации, проекты созыва Областной Думы сменились планами создания Земского Собора. Существенные изменения коснулись порядка выборов и полномочий Государственного Земского Совещания, получившего право законодательной инициативы. На белом Юге, где с 1917 г. большое значение имели национальные проблемы, выдвигались идеи федерации и даже конфедерации (Юго-Восточный Союз, проект Северо-Кавказского Союза). Изменился аппарат исполнительной власти, перестроенной на фундаменте коалиции с казачеством, наметились перспективы сотрудничества с земским и городским самоуправлением (модель южнорусской власти, включающей Законодательную Комиссию). На белом Севере система управления при последнем составе Временного Правительства Северной области стала строиться на основе губернского земства.

В этих условиях терял свое прежнее значение лозунг «Единой, Неделимой России» в его национально-государственном содержании. Актуальными признавались задачи создания федеративного государства, отказ от «областной автономии». Федерация не исключалась и несколько ранее, летом 1919 г., но лишь как отдаленная перспектива устройства российской государственности. Теперь же востребованными считались модели власти, сочетавшие широкие права региональных структур управления при сохранении относительного единства. Началось осуществление формулы, предлагавшейся еще комиссией Особого Совещания по областному устройству: «разойтись, чтобы затем объединиться». По словам А. А. Алексеева, «организация русской власти на федеративных началах требует предварительного расчленения России на отдельные части, превращения этих частей в самостоятельные государственные единицы и затем обратного соединения их в новое государственное целое»[268].

Исполнительная власть также трансформировалась во всех белых регионах. Везде усиливались начала коллегиальности в управлении, полномочия глав правительств в немалой степени ограничивали полномочия единоличных диктаторов – Колчака, Деникина, Миллера («власть военная» ограничилась «властью гражданской»). Сложно сказать, насколько оправданным в тяжелейших условиях продолжающейся войны было подобное ограничение, однако большинство политиков и военных склонялось тем не менее к мысли о позитивном значении проводимых и предполагаемых перемен в этом направлении. Примечательно, что с ослаблением роли «национальной диктатуры» резко снизилась роль межпартийных и надпартийных коалиционных общественных объединений: Всероссийский Национальный Центр на Юге, Союз Возрождения России на Севере. И хотя в первые месяцы 1920 г. данные организации еще пытались сохранить свое влияние на политику белых правительств (особенно Национальный Центр), то затем их функции переняли другие структуры, менее многочисленные, но выражающие более широкий спектр общественно-политических интересов – от крестьянских до церковно-приходских (подробнее о них в следующей главе). Заменой общественным организациям являлось также земско-городское самоуправление, которое, при всем разнообразии политических пристрастий (от социалистических до националистических), представлялось более надежным союзником. На практике оказалось, что местное самоуправление так и не стало опорой белых режимов, а, более того, потребовало структурных изменений в системе управления (ЗГС в Северной области, земско-городское самоуправление на Юге в период организации южнорусской власти, оппозиционное сибирское и приморское земство). Необходимость расширения социальной базы движения вынуждала к отходу от «непредрешения» в целом ряде позиций политической программы, прежде всего в аграрно-крестьянской политике. Декларации белых правительств и правителей в данный период уже не просто подтверждали неотчуждаемость «захваченных» крестьянами земель, но и гарантировали их закрепление в собственность, что требовало издания соответствующих подзаконных актов. Провозглашались демократические принципы и в рабочей политике. Все это преследовало цель дать новое содержание понятию «гражданская война»: война, захватывающая «гражданское общество», война как выполнение «гражданского долга» в «борьбе с большевизмом».

Вынужденность «смены тактики» приводила к переменам в отношении белого командования к формам «сопротивления» советской власти. Помимо боевых действий на фронте, которые велись уже «народными», а не «классовыми» армиями, большее внимание уделялось поддержке антибольшевистских восстаний, менялось отношение к повстанческому движению в Новороссии (движение Н. Махно), горским повстанцам, карельским «сепаратистам». Позднее белые правительства пытались не просто установить с ними боевое взаимодействие, но и старались (правда, во многом декларативно) гарантировать выполнение их требований (аграрных, национальных). Однако, как показали последующие события, данные расчеты (принципиально точные в плане организации сопротивления) не оправдались. Повстанческое движение не смогло сосредоточиться вокруг окраинных центров Белого движения. Попытки опереться на «общественность» запоздали. В отечественной историографии существует мнение, что смена политического курса в Белом движении наступила только после отступления белых армий в Крым и на Дальний Восток по инициативе Врангеля, Семенова, Дитерихса. Однако начало этой корректировки было заложено на рубеже 1919–1920 гг., именно этот короткий период – существенное звено в эволюции Белого дела в России.

Раздел 4