Белое дело в России 1920–1922 гг.(Формирование и эволюция политических структур Белого движения на Дальнем Востоке России, Русская Православная Церковь и Белое движение, антибольшевистское повстанчество 1920–1923 гг.)
«Идеология несоциалистического движения, ставшего на путь преодоления революции, должна быть определена как борьба для установления исторической преемственности национальной жизни русского народа. Идеи несоциалистического движения соответствуют внутрироссийским антибольшевистским настроениям, из которых главным и чрезвычайно важным по своей национальной сущности является Православное, религиозное движение».
«Коммунизм основан на безверии и угнетении народа, и ему все его противники должны противопоставить силы, обратные безверию и угнетению; то, что поставил во главу угла Приамурский Земский Собор: Веру, Царя и Народ».
В четвертой части монографического исследования содержится материал по истории Белого движения на Дальнем Востоке, а также обобщающие разделы по проблемам взаимоотношений Русской Православной Церкви и белых правительств в 1917–1922 гг., истории монархических организаций в Белом движении и антибольшевистского повстанчества в 1920–1923 гг. Дается также краткая оценка проектов по «рабочему вопросу» и «финансовому будущему» России, показана деятельность кооперативных организаций.
Раздел 1Русская Православная Церковь и Белое движение. 1917–1922 гг
Глава 1
«Церковная власть» в политико-правовой системе.
(раздел написан при поддержке и участии иерея Михаила Бородина, настоятеля Храма в честь Казанской иконы Божией Матери Подольского благочиния (с. Товарищево).
Важнейшим аспектом политической программы Белого движения было его отношение к Русской Православной Церкви, ее роли в «противостоянии большевизму» и в области обоснования «правильности» действий белых правительств и белых армий. В современной историографии обобщающие положения истории Церкви в период «Русской Смуты» начала ХХ столетия даны в трудах протоиерея Владислава Цыпина и протоиерея Георгия Митрофанова. Здесь приводится характеристика перемен в организации иерархии управления, оценивается деятельность временных церковных управлений, созданных на белом Юге и в Сибири в 1918–1920 гг. Подборку интересных документальных материалов осуществила редакция альманаха «Белая Гвардия» (10-й номер посвящен теме «Русская Православная Церковь и Белое движение»). Выходили в свет статьи, посвященные тем или иным отдельным проблемам истории Православной Церкви на территориях белых правительств[610]. Имеются исследования, посвященные деятельности отдельных иерархов, активных участников Белого движения[611]. Тем не менее специальных монографических исследований, отражающих конкретную проблематику взаимоотношений Церкви и белой власти в годы гражданской войны, не выходило до настоящего времени в России и в Зарубежье. Актуальность данных исследований важна также потому, что от понимания взаимоотношений Церкви и белой власти зависит понимание проблемы взаимодействия Церкви и власти в России революционного периода в целом.
Немаловажное значение имеет также полная публикация документов, относящихся к работе Поместного Собора Русской Православной Церкви в 1917–1918 гг. Несомненную ценность исторического источника представляют собой воспоминания протопресвитера Российской Армии и Флота о. Георгия Шавельского, главы военного духовенства Русской Армии генерала Врангеля епископа Севастопольского Вениамина (Федченкова) и митрополита Евлогия (Георгиевского), относящиеся к периоду 1917–1920 гг. Эти источники следует считать основными среди документов мемуарного характера. Документы, отражающие особенности деятельности структур Церкви на территориях, контролируемых белыми правительствами, содержатся в периодических изданиях «Донская Христианская мысль», «Сибирский благовестник», «За Русь Святую», «Архангельские епархиальные ведомости», «Пермские епархиальные ведомости» и др. Однако наиболее полная подборка документальных свидетельств, отражающих проблемы организационной структуры церковных управлений, их создания и деятельности, содержится в двух фондах Государственного архива Российской Федерации – 140 (Главное Управление по делам вероисповеданий МВД Российского правительства), 3696 (Временное Высшее Церковное управление на Юго-Востоке России и Управление исповеданий Особого Совещания при Главнокомандующем Вооруженными Силами Юга России). Частично документы из фонда 3696 были опубликованы в книгах Б. Кандидова, изданных в 1920-е годы[612].
Перемены, вызванные «февральским переворотом», не могли не затронуть и положения Русской Православной Церкви. Важнейшим событием, определившим не только статус Церкви в России, но и принципы взаимоотношения Церкви и государства, стал Поместный Собор. Для понимания специфики работы Соборов в Сибири и на Юго-Востоке России в 1918–1919 гг. необходимо рассмотреть особенности созыва Поместного Собора и наиболее важные, принятые Собором решения, признанные впоследствии обязательными в политическом курсе Белого движения.
Следует отметить, что утвержденные впоследствии Собором реформы намечались еще в «синодальный период» в истории Русской Православной Церкви. Предложения по реформированию содержались в обширных «Отзывах» епископов на циркулярный указ от 27 июля 1905 г., разосланный по епархиям Святейшим Синодом. Так, например, в «Памятной записке» митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Антония (Вадковского), адресованной на имя Государя Императора и Комитета министров, содержалась просьба о созыве «специального совещания представителей церковной иерархии, с участием компетентных лиц из клириков и мирян (но без каких бы то ни было официальных представителей от государства) для выработки предложений об автономии Церкви и ее «праве на инициативу»; гарантиях свободы Церкви от возложения на нее какой бы то ни было прямой государственной или политической миссии; гарантиях свободы в управлении «внутренними делами» Церкви; предоставлении приходу статуса «юридического лица» с правом владения собственностью; допущении духовенства к участию в земской деятельности; предоставлении епископу (или епископам) одного (или нескольких) мест в Государственном Совете и прямого доступа в Совет Министров».
Основные направления преобразований, выраженные в «Отзывах», затрагивали широкий круг жизни Церкви и Российского государства. Это были: «Состав будущего Собора, т. е. в основном вопрос о том, будут ли допущены к голосованию клирики и миряне, а не только епископы…; децентрализация церковного управления; реформа центрального управления и последующее восстановление патриаршества; церковные суды и расширение их компетенции (особенно в бракоразводных делах); желательность проведения регулярных епархиальных съездов клира и мирян; вопрос об участии духовенства в общественной деятельности; роль прихода как ядра церковной жизни и его каноническое и юридическое положение; проблемы церковной собственности: приобретение, отчуждение и т. д.; богословское образование», а также сферы литургической практики и церковной дисциплины». «Широкое большинство выражало неудовлетворенность по поводу недоступности большей части литургических обрядов для массы верующих, а меньшинство предлагало перевести литургические тексты с церковно-славянского на современный русский язык; практически все епископы требовали принятия мер, направленных на то, чтобы молящиеся могли более полно участвовать в богослужении». В «Отзыве» епископа Финляндского Сергия (Страгородского) (будущего местоблюстителя Патриаршего Престола в СССР) предлагалась система избрания Патриарха: «Три кандидата на патриаршество выделяются путем повторных голосований «палаты» епископов, «нижней палаты» клириков и мирян и решением Царя. Затем Патриарх избирается по жребию». Именно эта система и осуществилась в ноябре 1917 г., когда Святейший Патриарх Тихон был сначала выдвинут кандидатом всем Собором, а затем – избран по жребию.
В постфевральской России вопросы перемен в Церкви стали весьма актуальны. 29 апреля 1917 г. Святейший Правительствующий Синод утвердил Обращение к архипастырям и пастырям и всем верным чадам Русской Православной Церкви, в котором определялись цели созыва Собора и перспективы его работы: «Давно уже в умах православных русских людей жила мысль о необходимости созыва Всероссийского Поместного Собора для коренных изменений в порядке управления Российской Православной Церкви… Происшедший у нас государственный переворот, в корне изменивший нашу общественную и государственную жизнь, обеспечил и Церкви возможность и право свободного устроения. Заветная мечта русских православных людей теперь стала осуществимой, и созыв Поместного Собора в возможно ближайшее время сделался настоятельно необходимым». По воспоминаниям члена Поместного Собора, будущего активного участника Белого движения, управляющего делами Временного Приамурского правительства С. П. Руднева, «революция взбаламутила жизнь, и везде шли перестройки и переделки. Не избегла этого, разумеется, и наша Русская Православная Церковь, в которой давно уже была осознана необходимость созыва Поместного Церковного Собора. 5 августа была упразднена должность обер-прокурора Синода, а на основе слияния Канцелярии Синода и департамента духовных дел инославных исповеданий было создано министерство исповеданий из двух департаментов (по делам Православной Церкви и по делам инославных и иноверческих исповеданий). В 1918–1919 гг. подобная модель правительственной структуры была воспроизведена на белом Юге и в Сибири[613].
Для подготовки Собора было созвано предсоборное Совещание, разработавшее (4 июля 1917 г.) «Положение о созыве Поместного Собора Православной Всероссийской Церкви». Начало его работы планировалось «в день честнаго Успения Пресвятыя Богородицы 15 августа 1917 года в богоспасаемом граде Москве». Согласно Положению в его работе предполагалось обеспечить максимальное представительство как церковных иерархов, так и мирян. В работе Собора приняли участие члены (по должности и назначению) Предсоборного совещания, а также Святейшего Синода, все епархиальные архиереи, протопресвитер Успенского собора и Российской армии и флота, Наместники-архимандриты Троице-Сергиевой, Киево-Печерской, Александро-Невской и Успенской Почаевской Лавр, настоятели, игумены Соловецкого и Валаамского монастырей, Саровской Успенской и Оптиной Введенской пустыни. Помимо «членов по должности» и «по назначению» на Поместный Собор были проведены выборы представителей в следующем порядке: десять членов «от монашествующих», десять «от единоверцев», по три от каждой из четырех духовных академий (Петроградской, Московской, Киевской, Казанской), по одному от Академии наук и одиннадцати университетов, а также пятнадцать членов от «законодательных палат» – Государственной Думы и Государственного Совета. На правах членов Собора предоставлялось право присутствовать представителям Восточных Патриархов и Православных автокефальных Церквей, а также представителям Алеуто-Американской и Японской Православных Церквей. Кроме того, были проведены особые трехступенчатые выборы, в соответствии с которыми в каждой епархии избиралась т. н. «пятерка» – двое от клира и трое мирян. Шестым членом Собора от каждой епархии становился правящий епископ (он проходил «по должности»).
Первоначально, в каждом приходе проходили избрания выборщиков от каждого прихода (в воскресенье 23 июля 1917 г. – единый день голосования для всей России, за исключением Сибири и Дальнего Востока) в количестве от четырех до шести человек (безусловно избирались настоятель и диакон приходского храма). Затем (в следующее воскресенье 30 июля 1917 г.) избиралось по пять выборщиков от каждого благочиния (благочинного округа, объединявшего несколько приходов). И наконец, 8 августа 1917 г. на избирательных собраниях, проходивших в кафедральных соборах каждой епархии, под председательством правящего архиерея, проходили выборы членов Совета от клира и от мирян. Выборы происходили на мажоритарной основе, при которой баллотировались все, получившие хотя бы одну избирательную записку. В итоге выборов, показавших практически всеобщее участие местного населения, независимо от политических взглядов, на Собор было избрано и назначено по должности 564 члена: 80 архиереев, 129 пресвитеров, 10 диаконов и 26 псаломщиков из белого духовенства, 20 монахов (архимандритов, игуменов и иеромонахов) и 299 мирян. Статус, правовые полномочия Поместного Собора, согласно утвержденному Святейшим Синодом и санкционированному Временным Правительством 11 августа 1917 г. Уставу Поместного Собора, определяли, что Собор обладает всей полнотой церковной управления «на основе Слова Божия, догматов, канонов и предания Церкви»[614].
Выборы членов Поместного Собора отразили, по существу, идею «народного суверенитета», столь характерную для России после февраля 1917 г., однако, в отличие от выборов в Учредительное Собрание, здесь не было господства политических страстей и предпочтений. Руднев заметил одну интересную закономерность избирательной «кампании»: «Когда мы ознакомились друг с другом, то невольно бросалось всем в глаза, что миряне точно сговорились: по каждой почти губернии оказались избранными из трех Членов Собора мирян: один – с высшим образованием, один – из среды среднего обывателя-горожанина с домашним или средним и один – непременно грамотный крестьянин. Было очевидно, что сам православный, а значит, чисто русский народ, когда его призвали к выборам без предварительной обработки, отдал свои голоса везде поровну – барину, горожанину и крестьянину, определяя эти понятия не по сословиям, классам, должностям, чинам или кличкам, а главным образом по образованию». И разве это было не верно для нашей России того времени? Крестьянство своей массой легко могло задавить и не дать ни одного места никому, а между тем оно, очевидно, правильно и верно учло и поняло, как лучше всего отразить русский народ во всей его совокупности на Всероссийском Соборе»[615].
Данная тенденция была во многом характерна для выборов, проводившихся на основе приходских собраний. Впоследствии считалось, что именно выборы, опирающиеся не на систему избирательных округов (как это практиковалось на выборах органов местного самоуправления), а на «традиционно русские» элементы, гораздо «жизненнее» и полнее отражают предпочтения населения. Принципиально схожая система приходского самоуправления, наделявшегося административными правами, была утверждена в качестве основы будущей российской государственности в белом Приморье осенью 1922 г.
15 августа в Успенском соборе Московского Кремля, впервые после почти 200-летнего перерыва, были отслужены соборная литургия Митрополитов Русской Православной Церкви (Митрополитом Киевским и Галицким Владимиром, Тифлисским – Платоном, Московским – Тихоном и Петроградским – Вениамином) и торжественный молебен «Всем Собором Русских Епископов», а также совершен крестный ход. На богослужении присутствовал глава Временного правительства Керенский, только что завершивший свою работу на Московском Государственном Совещании, и последний в российской истории обер-прокурор Святейшего Синода В. Н. Львов. 16 августа 1917 г. в храме Христа Спасителя состоялось торжественное открытие Собора. Были произнесены приветствия от Временного правительства (выступил министр исповеданий, будущий член белого Северо-Западного правительства, член ЦК кадетской партии А. В. Карташев) и от города Москвы (выступил городской голова, эсер В. В. Руднев).
Председателем Президиума Собора был избран митрополит Московский Тихон (Беллавин) (404 голоса против 31). Затем, по его предложению, старейший из первоиерархов Русской Православной Церкви митрополит Киевский Владимир (Богоявленский) был избран Почетным Председателем Собора. На первом («деловом») заседании Собора участвовали четыре митрополита (Киевский, Московский, Петроградский и Тифлисский), 21 архиепископ, 43 епископа и 371 член Собора. Товарищами Председателя были избраны от епископов: архиепископ Новгородский Арсений (Стадницкий) и архиепископ Харьковский Антоний (Храповицкий); от клира: протопресвитер Успенского собора Николай Любимов и протопресвитер Военного и Морского духовенства Георгий Шавельский; от мирян – профессор, князь Е. Н. Трубецкой и бывший Председатель Государственной Думы М. В. Родзянко (во время второй сессии Собора, после отъезда на Дон, был заменен бывшим обер-прокурором Святейшего Синода и московским губернским предводителем дворянства А. Д. Самариным). Показательно, что из числа товарищей Председателя большинство непосредственно участвовало позднее в Белом движении. Секретарем Собора был избран член Государственной думы В. П. Шеин (позднее принял постриг, стал архимандритом Сергием), а его помощниками – управляющий канцелярией Синода П. В. Гурьев и профессор, специалист в области церковного права Н. В. Бенешевич. Собором было учреждено в общей сложности 22 отдела (на первой сессии – 15), в которых предварительно разрабатывались законопроекты, направлявшиеся на утверждение соборных сессий и затем Совещания епископов. Среди отделов в первую сессию (15 августа – 9 декабря 1917 г.) наиболее плодотворно работали отделы о Высшем Церковном Управлении во главе с епископом Астраханским Митрофаном (Краснопольским) и Издательский отдел во главе с епископом Вятским Никандром (Феноменовым).
Порядок работы Собора определялся, согласно Уставу о Поместном Соборе, на основе сочетания принципов «соборности» и главенства «священноначалия». Все вопросы, касающиеся церковных правил, как «основоположительные и правилодательные» принимались на Соборе большинством голосов, однако позднее они в обязательном порядке выносились на утверждение Епископского Совещания, состоявшего из правящих епископов. Тем самым «почти все вопросы, могущие вызвать наибольшие страсти, были, этим самым, изъяты от стараний и домогательств иметь той или другой борющейся группе большинство Собора на своей стороне, чтобы этим, как это происходит в парламентах, одержать победу и решить дело по-своему. Какое бы большинство голосов мнение ни собрало, все равно – окончательный решающий голос оставался за епископатом».
С первых же заседаний заметную активность проявила т. н. «профессорская группа», ведущую роль в которой играли представители университетов и духовных академий, а также бывшие члены Государственной Думы во главе с В. Н. Львовым, стремившиеся, по оценке Руднева, «внести в среду Соборян приемы и практику Государственной Думы – деления на партии». Однако, «в конце концов…, из этого ничего не вышло». И главную заслугу в этом имело именно Епископское Совещание, умевшее направлять работу Собора должным образом[616]. Активными участниками группы были профессор Петроградской духовной академии, один из будущих идеологов «обновленчества» и сотрудничества с советской властью Б. В. Титлинов, профессор Киевской духовной академии П. Кудрявцев, профессор А. Бриллиантов, профессор И. Громогласов. В отношении восстановления патриаршества позиция Титлинова (по его фамилии всех участников группы называли «титлиновцами»), редактора выходившего в 1917 г. при Академии «Всероссийского Церковно-Общественного Вестника» под девизом «Свободная Церковь Свободного Народа», сводилась к тезису об угрозе возрождения традиций абсолютизма, в случае избрания Патриарха, и о «невмешательстве Собора в политику».
В духе популярных в 1917 г. принципов «коллегиальности» и «демократизма» профессор Н. Кузнецов пытался доказать наличие опасности умаления «соборности» Церкви и, в частности, ограничения полномочий Синода, состоящего из епархиальных архиереев, властью Патриарха. В ответ на это протопресвитер Успенского Собора Любимов заметил, что «Синод смотрит на себя как только на исполнительный орган Собора, считает все его постановления для себя обязательными». Более глубоко идею восстановления «соборности» в надвигающихся событиях «русской смуты» выразил Ф. Д. Самарин: «Соборность не есть какая-либо внешняя норма и никакими внешними мерами не может быть осуществлена… Ею характеризуется не внешняя сторона церковного строя, а внутренняя связь между всеми членами Церкви, связь, которая может проявляться самыми различными способами… требуется… некоторая внутренняя перемена во взаимных отношениях между пастырями и пасомыми и во взгляде тех и других на церковное дело». Позднее и сам Святейший Патриарх говорил, отрицая «угрозы соборности Святой Православной Церкви»: «Не таковы теперь времена, не таковы обстоятельства, чтобы кто-либо, как бы он велик ни был и какою бы духовною силою ни обладал, – мог нести тяготу единоличного управления Русской Церковью».
Влияние происходивших в России политических перемен не могло не отразиться и на деятельности Поместного Собора. Первой реакцией на «политические события» стало обращение в связи с выступлением генерала Корнилова. 30 августа 1917 г. по благословению митрополита Московского Тихона члены Поместного Собора выехали в Троице-Сергиеву Лавру для совершения молебна «об избавлении России от междоусобной брани». В адрес Временного правительства от имени Собора была отправлена телеграмма с призывом к предотвращению кровопролития и о проявлении милосердия и терпимости[617]. Развал власти на местах и очевидный рост революционных настроений не могли найти поддержку у Собора. 27 сентября 1917 г. было заслушано заявление Харьковского отдела Всероссийского Союза земельных собственников (зачитанное бывшим членом Государственного Совета графом Олсуфьевым) о происходивших в южнорусских губерниях «незаконных земельных захватах и убийствах землевладельцев». Протоиерей А. М. Станиславский зачитал обращение от Харьковской епархии с призывом о «необходимости Собору выявить свое отношение к предстоящим выборам в Учредительное Собрание и, возможно, указать желательных кандидатов».
Несмотря на протесты группы «титлиновцев», ректор Пермской семинарии архимандрит Матфей заявил: «Собор должен и будет продолжать традицию великих русских святителей Московских. Мы – дети их – должны поступать по следам отцов и не отказываться, не отклоняться от дела улучшения и строительства русской жизни». Получив обращение раввинов Петрограда по поводу «разгромов и осквернения синагог в Галиции и Буковине» дезертирами и мародерами, Собор поручил митрополиту Тихону обратиться к Главковерху Керенскому с ходатайством о принятии мер против подобных поступков, «позорящих звание русского воина», и наказал военным священникам «в проповедях и беседах разъяснять войскам преступность кощунства и глумления над чужими вероисповеданиями»[618].
Понимая важность установления новых отношений Церкви и государственной власти, Собор определил порядок обращения к Временному правительству по поводу предполагавшихся изменений в области образования. Озабоченность Собора вызывало, в частности, постановление Временного правительства от 20 июня 1917 г., согласно которому все школы разных ведомств (в том числе и церковно-приходские, второклассные, церковно-учительские) объединялись под общим контролем Министерства народного просвещения. Предполагалось также решение о «признании необязательным обучение в школах Закону Божию». 14 июля 1917 г. Временное правительство законом о свободе совести (п.6.) гарантировало свободу «религиозного самоопределения» в возрасте 14 лет (с этого времени можно было избрать вероисповедание или не исповедовать никакой религии вообще).
На Соборе высказывалась критика по отношению к данным законодательным актам, и 28 сентября было принято решение отправить в Петроград «нарочитое посольство» в составе архиепископа Тамбовского Кирилла (Смирнова), протоиерея А. М. Станиславского, профессора Н. Д. Кузнецова и крестьянина Пермской губернии П. И. Уткина для встречи с Керенским и ходатайства об изменении принятых законоположений. Встреча с министром-председателем состоялась 11 октября 1917 г. Накануне члены «посольства» решили поставить в известность правительство «о тех решениях, которые приняты на Соборе по вопросам о церковно-приходской школе и положении Закона Божия в учебных заведениях». Керенский отказался отменить постановление об объединении управления учебными заведениями министерством и о передаче духовно-учебных заведений в ведение казны и муниципалитетов, однако согласился поддержать мнение Собора о сохранении в качестве обязательного предмета Закона Божия и скорректировать (в сторону увеличения) 14-летний возраст «религиозного самоопределения».
По возвращении в Москву проф. Кузнецов сообщил об очевидном постепенном «вступлении Временного Правительства на путь отделения Церкви от Государства». «Мы почувствовали, – говорил он, – что порвана нить между нами, и мы вступаем в новый период, который несет новые возможности и испытания. Русское Государство разрывает связь с Христовой Церковью». Показательно, что в это же время для участия в работе Предпарламента от «Союза духовенства и мирян» покинул Собор (обвинив его участников в «реакционности» и «клерикализме») проф. Титлинов. Тем не менее, по воспоминаниям Руднева, «никто не подозревал тогда, что уже у порога, «при дверех», стоит большевистская октябрьская революция, при которой Церковь ждут не только отделение от Государства, а гонения, поношения и долгая, беспощадная, чисто сатанинская вражда». Сам же Керенский во время встречи с «посольством» заявлял, что «Временное правительство… показало свое лояльное отношение к Церкви, которая пользуется самой широкой свободой. Факт созыва Церковного Собора, который никак не мог быть собран при прежнем государственном строе, с достаточным красноречием подтверждает эту мысль. Но, предоставляя Церкви полную свободу в ее внутренней жизни, правительство не может не порвать тех пут, которые мешают новому строю стать внеконфессиональным»[619].
В этих условиях по-иному стала рассматриваться перспектива восстановления Патриаршества в России. Активными сторонниками возрождения «традиционных форм» управления Церковью выступили председатель Отдела Высшего Церковного Управления епископ Астраханский Митрофан, архиепископ Харьковский Антоний и архимандрит Илларион (Троицкий), а из «мирян» – князь Г. Трубецкой, профессор В. П. Верховской, мировой судья г. Москвы и гласный городской думы В. И. Астров (брат Н. И. Астрова), генерал от инфантерии Л. К. Артамонов. Противостоя группе «титлиновцев» (церковных «либералов»), «консерваторы» члены Собора рассматривали возрождение Патриаршества в качестве важнейшего условия укрепления не только Православной Церкви, но и российской государственности. «Патриаршество необходимо нам, как религиозно-нравственный центр, как средоточие наших религиозных указаний и как могучая опора в борьбе с расшатанностью всех основ религиозной мысли и жизни», – отмечал в докладе на Соборе 6 сентября 1917 г. архиепископ Харьковский Антоний. Важную идею преемственности власти отмечал князь Г. Н. Трубецкой: «Преемником идеологии, составлявшей атрибут Царской власти в России, не может быть никто лучше и полнее, чем Патриарх… Вместо скипетра и короны, крест и хоругвь да охранят наше святое святых! И пусть хоругвеносцем наших религиозных заветов будет Русский Патриарх, как символ того, что с падением царской власти не пала Святая Русь и что не отказалась она от того, что ей всего дороже в ее прошлом».
Трубецкой вспоминал споры, происходившие на Соборе среди его участников: «Рядом со специалистами канонического права и богословия сидели и простые крестьяне, и сплошь да рядом, в самых серьезных вопросах одерживало верх мнение не людей науки, а простых смиренных крестьян. Так было, например, с вопросом о восстановлении Патриаршества, который возбуждал оживленные прения. Партия профессоров Академии опасалась усиления клерикализма. Помню, как на кафедру взошел простой крестьянин, который объяснил по-своему, почему крестьяне хотят, чтобы был Патриарх. Он сказал: «У нас нет больше Царя; нет Отца, которого мы бы любили. Синод любить невозможно, а потому мы, крестьяне, хотим Патриарха». Эти простые слова верно изобразили господствовавшее на Соборе настроение. С падением царской власти Россия лишалась реального символа народного единства. Революционный водоворот создал центробежные силы. В отдельных окраинах проявился сепаратизм. В такую минуту распада государственной власти и внешнего единства, естественно, проявилось стремление утвердить духовное единство России. Никто лучше Патриарха не мог олицетворить это последнее. В этом сказалась верная историческая традиция, ибо Церковь была той силой, которая в самом начале нашей истории помогла объединению России».
Значение восстановления Патриаршества также хорошо объяснил профессор В. П. Верховской: «Свершилось событие, имеющее в русской церковной и государственной жизни величайшую важность. Целые два столетия у Русской Церкви не было одного общего Архипастыря, не было единой живой души, которая болела бы общими скорбями и радовалась общею радостью. Не было единой священной власти, которая объединила бы в живом лице всех архиереев, все духовенство и всех верующих православных мирян. Недоставало живого молитвенника пред Богом за всю Русскую Церковь, недоставало духовника, который взял бы на свою совесть все ее многочисленные согрешения. Да и верующим не за кого было помолиться, не на кого было и понадеяться. Все расплывалось в туманное пятно целого ряда церковно-государственных учреждений… Теперь у нас есть Патриарх, и русскому сердцу стало теплей и спокойней. Мы глубоко верим, что благодать свыше, высокие дарования и горение духа нашего Отца и Архипастыря возбудят в нас наши дремлющие духовные силы и станут мощными руководителями Православной Великой России в трудном деле возрождения ее религиозно-нравственной жизни»[620].
Безусловно, решение о восстановлении Патриаршества было принято во многом под влиянием стремительно менявшейся политической и духовной обстановки в стране. 11 октября 1917 г. вопрос начал обсуждаться на пленарных заседаниях Собора. Но к 28 октября 1917 г. прения были прекращены. Начались бои московской «кровавой недели», затем обстрел Кремля с Воробьевых гор, и на Соборе стали говорить об уже начавшейся «гражданской войне». 30 октября было принято решение о прекращении прений и о переходе к выборам Патриарха. В заключительном слове епископ Астраханский Митрофан говорил: «Дело восстановления патриаршества нельзя откладывать: Россия горит, все гибнет. И разве можно теперь долго рассуждать, что нам нужно орудие для собирания, для объединения Руси? Когда идет война, нужен единый вождь, без которого воинство идет вразброд»[621]. 4 ноября Совешанием Епископов был принят принципиально важный акт, утвердивший статус восстанавливаемой власти Патриарха и Поместного Собора – Определение по общим положениям о высшем управлении Православной Российской Церкви (в редакции проф. П. Кудрявцева). Первой же статьей акта утверждалось, что «в Православной Российской Церкви высшая власть – законодательная, административная, судебная и контролирующая – принадлежит Поместному Собору, периодически, в определенные сроки созываемому, в составе епископов, клириков и мирян». Определялось «восстановление Патриаршества» и утверждалось, что «управление Церковное возглавляется Патриархом», который «является первым между равными ему епископами». Важным пунктом было также определение «подотчетности Собору» Патриарха «вместе с органами Церковного управления»[622].
Таким образом, «вертикаль власти» Русской Православной Церкви вводила канонически оправданные принципы управления, имевшие определенное сходство с системой управления, принятой в «светской» системе: разделение высших представительно-законодательной, судебной и исполнительно-распорядительной властей. Власть Патриарха становилась подотчетной Собору, что казалось многим современникам некоей «гарантией» от опасности «единоличного управления».
Ход голосования достаточно полно освещен в исторических источниках и историографии. Согласно порядку голосования, избрание Патриарха проходило в два этапа: тайным голосованием и посредством жребия (каждый Член Собора подавал записку с одним именем). После подсчета поданных записок, на основании мажоритарного принципа, составлялся список кандидатов, трое из которых, получивших большинство голосов, баллотировались уже по жребию. Избирались только «лица Священного сана». 31 октября 1917 г. прошли выборы трех кандидатов. Из 309 поданных записок архиепископ Антоний (Храповицкий) получил 159, архиепископ Новгородский Арсений (Стадницкий) – 148 и митрополит Тихон – 125 голосов. Следует отметить, что один из будущих активных участников Белого движения среди первоиерархов, архиепископ Антоний, получил в первом круге голосования абсолютное большинство голосов[623]. В воскресенье, 5 ноября 1917 г., после торжественной литургии в храме Христа Спасителя иеросхимонахом затворником Зосимовой Пустыни Алексием был вынут жребий с именем митрополита Тихона. Величайшее событие в истории Русской Православной Церкви свершилось. Однако торжество восстановления Патриаршества омрачала разгоравшаяся гражданская война…
Показательно отношение Собора к «междоусобной брани» в Москве. 1 ноября в Военно-революционный комитет была направлена делегация в составе митрополита Тифлисского Платона (Рождественского), архиепископа Таврического Дмитрия (Абашидзе), епископа Камчатского Нестора (Анисимова), архимандрита Виссариона, протоиерея Э. И. Бекаревича, иерея В. А. Чернявского и крестьян А. И. Юдина и П. И. Уткина. Однако добиться «примирения» не удалось, несмотря на встречу Митрополита Платона с одним из членов МВРК З. Соловьевым. Гораздо большее впечатление на делегатов произвело сочувственное отношение москвичей к их появлению на улицах. Делегаты, шедшие с крестом и иконой Святителя Гермогена, «беспрепятственно прошли» от Кремля, через позиции враждующих сторон по Тверской улице к «генерал-губернаторскому дому» (в нем размещался МВРК). По свидетельству митрополита Платона, «очень многие подходили под благословение и целовали крест, который он нес в руках».
Епископ Нестор сделал вывод, что «народ ждет крестного хода и нужно выйти с народом на общую молитву». Предложение крестного хода поддержал архиепископ Волынский Евлогий (Георгиевский), а также члены Собора Г. А. Чайкин, Т. Г. Суринов, заявившие о важности «выявить лик Христа, перед которым не устоит никакая сила». «Мы должны идти с чудными песнопениями Святой Пасхи, и вся Русь пойдет с нами… Духовенство пусть идет с крестами в руках, а мы возьмем в руки иконы…, да будем мы Священным Собором и этим приготовим путь спасения нашей дорогой Родине, которая умирает».
И только выступления членов Собора Астрова, генерала Артамонова, Юдина и Уткина, убедивших собравшихся в необходимости «незамедлительно выполнить дело избрания Патриарха, а до этого беречь Собор», остановили намерение совершить «Соборный крестный ход… вокруг того района, где происходит кровопролитие». Примечательно, что предложения о крестном ходе, как о средстве, с помощью которого можно объединить в «молитвенном противостоянии» всех противников «революции», будут неоднократно высказываться в областях, контролируемых белыми правительствами. Что касается Москвы, то здесь первый многочисленный крестный ход, на котором Святейший Патриарх благословил на Красной площади «коленопреклоненный народ», состоялся в воскресенье 26 ноября 1917 г.
Примечательны также слова Святейшего Патриарха Тихона, сказанные им 21 ноября 1917 г. в Успенском Соборе Московского Кремля, сразу после известия о том, что на него выпал жребий Патриаршества: «Патриаршество восстанавливается на Руси в грозные дни, среди огня и орудийной смертоносной пальбы. Вероятно, и само оно принуждено будет не раз прибегать к мерам запрещения для вразумления непокорных и для восстановления порядка Церковного. Но как в древности пророку Илии явился Господь не в буре, не в трусе, не в огне, а в прохладе, в веянии тихого ветерка, так и ныне на наши малодушные укоры: «Господи! Сыны Российские оставили завет Твой, разрушили твои жертвенники, стреляли по храмам и кремлевским святыням, избивали священников Твоих», – слышится тихое влияние словес Божиих: «Еще семь тысяч мужей не преклонили колена перед современным ваалом и не изменили Богу истинному». «И Господь как бы говорит мне так: иди и разыщи тех, ради коих еще пока стоит и держится Русская Земля! Но не оставляй и заблудших овец, обреченных на погибель, на заклание, овец, поистине жалких. Паси их и для сего возьми жезл сей, жезл благоволения. С ним потерявшуюся – отыщи, пораженную – перевяжи, больную – укрепи, разжиревшую и буйную – истреби, паси их по правде!» Эти слова оправдались в ближайшие месяцы патриаршего служения[624].
В каком отношении оказалась Русская Православная Церковь и сам Патриарх к начавшемуся сопротивлению большевизму, к тем «семи тысячам мужам», которые, как понимали эти его слова, «не преклонили колена перед современным ваалом и не изменили Богу истинному»? С 1920-х гг. и до сегодняшнего времени утвердились два мнения по этому вопросу. Первое было достаточно четко выражено в советской историографии, согласно которой Святейший Патриарх Тихон и «тихоновская церковь» были «сплошь контрреволюционными», «антинародными», «тесно сотрудничали с интервентами и белогвардейцами»[625]. Другое мнение, высказанное первоначально в части духовной и светской литературы Русского Зарубежья, а затем, существенно не изменившись, перешло и на страницы отечественной литературы, состоит в следующем: хотя немалая часть иерархов и священников поддерживали Белое движение и непосредственно участвовали в нем, Святейший Патриарх отказал ему в поддержке по причине его «либерализма».
Исходя из тезиса об «отказе благословить Белое движение», многие готовы утверждать, что Патриарх (правда, не сразу в октябре 1917-го) «признал правоту народной советской власти». Необходимо учитывать, что хотя Святейший Патриарх постоянно учитывал мнение Поместного Собора, а затем и Высшего Церковного Управления («Конституционный Патриарх», как называли его некоторые участники Собора), все же его личная позиция выражалась нередко независимо от соборных советов и пожеланий. Вопрос об отношении Святейшего Патриарха к советской власти нельзя отделять от общего отношения Русской Православной Церкви к тем политическим переменам, которые происходили в России во время «второй смуты». И здесь были определенные колебания, уверенность в скором «свержении советской власти» сменялась сомнениями в возможности победы белых армий.
В начале декабря 1917 г. завершилось формирование высших органов церковного управления. Было рассмотрено и принято Положение о правах и обязанностях Святейшего Патриарха и о Высшем Церковном Управлении. 7 декабря, сроком на три года, Собором был избран Священный Синод (титул Святейший теперь перешел Патриарху), а 8 декабря – Высший Церковный Совет. В Синод, состоящий из 12 членов, вошли Патриарх и Митрополит Киевский Владимир (по должности), а по избранию Собором – шесть иерархов: митрополиты Арсений, Антоний, Сергий и Платон, архиепископы Анастасий Кишиневский и Евлогий Волынский. Их заместителями были избраны архиепископы Никандр Вятский, Дмитрий Таврический, Вениамин Петроградский, Константин Могилевский, Кирилл Тамбовский и Андроник Пермский. Членами Высшего Церковного Совета (в составе 15 членов) были избраны (сроком на три года) от клира протоиерей Смоленского кафедрального Собора А. В. Санковский, протопресвитеры Шавельский и Любимов, харьковский протоиерей А. М. Станиславский и псаломщик Пермской епархии А. Г. Кудряшов. От монашествующих были избраны архимандрит Унженского монастыря Виссарион, а от мирян – профессора С. Н. Булгаков, А. В. Карташев, И. М. Громогласов, князь Е. Н. Трубецкой и П. Д. Лапин, член Собора от Черниговской епархии С. М. Раевский. Заместителями были избраны петроградский протоиерей П. А. Миртов, протоиерей П. Н. Лахотский. Членами Совета стали также профессора П. П. Кудрявцев, И. И. Соколов и Л. И. Писарев, князь Г. Трубецкой, В. И. Астров и член Государственной Думы М. И. Арефьев. Высший Совет должен был состоять из трех иерархов («из состава Синода по его избранию и по избранию Всероссийского Поместного Собора), одного монаха (из монастырских иноков»), пяти клириков и шести мирян». Председателем Синода и Совета был Патриарх.
К концу 1918 г., в результате более чем годовой работы, были приняты и опубликованы «Определения Священного Собора об управлении Православной Российской Церкви» и Приходской Устав. Тщательно проработанные законодательные акты отражали произошедшие за революционное время перемены в статусе церковной иерархии. Определение о «высшем управлении» (Патриархе и Поместном Соборе) подтверждало, что «управление церковными делами принадлежит Всероссийскому Патриарху совместно со Священным Синодом и Высшим Церковным Советом, подотчетными «о своей деятельности за между-соборный период» Всероссийскому Поместному Собору.
Епархиальное разделение, утвержденное Собором, состояло из «пяти групп»: 1) Северо-Западной (Архангельская, Варшавская, Вологодская, Гродненская, Литовская, Минская, Могилевская, Новгородская, Олонецкая, Петроградская, Полоцкая, Псковская, Рижская, Финляндская епархии); 2). Юго-Западной (Волынская, Воронежская, Донская, Екатеринославская, Кишиневская, Курская, Подольская, Полтавская, Таврическая, Харьковская, Херсонская, Холмская, Черниговская епархии); 3). Центральной (Владимирская, Калужская, Костромская, Московская, Нижегородская, Орловская, Пензенская, Смоленская, Рязанская, Тамбовская, Тверская, Тульская, Ярославская епархии); 4). Восточной (Астраханская, Владикавказская, Вятская, Казанская, Оренбургская, Пермская, Самарская, Саратовская, Симбирская, Ставропольская, Сухумская, Тифлисская, Уфимская епархии); 5). Сибирская (Благовещенская, Владивостокская, Екатеринбургская, Енисейская, Забайкальская, Иркутская, Омская, Тобольская, Томская, Туркестанская, Якутская, Северо-Американская епархии, а также Японская, Китайская и Урмийская миссии).
В числе занятых белыми армиями в 1918–1919 гг. оказались вся Сибирская (за исключением территорий иностранных государств) и почти вся Юго-Западная группы епархий, а также частично Северо-Западная и Восточная группы (в части территорий, не являвшихся «государственными образованиями» Польши, Финляндии, Прибалтийских и закавказских республик). Таким образом, на территориях белых правительств в той или иной степени должны были определиться взаимоотношения Церкви и государственной власти. Для оценки статуса состоявшихся в 1918–1919 гг. Церковных Соборов в Сибири и на Юго-Востоке России следует учесть принятое уже на третьей сессии в августе 1918 г. постановление о сохранении за каждым членом Собора этого звания впредь до законного созыва нового Собора и о праве каждого члена Собора участвовать в Епархиальных Собраниях и съездах в силу этого звания. Созываемые в белых регионах Соборы с участием в их работе членов Поместного Собора считались вполне легитимными. Примечательно, что верховный статус Патриарха, Синода и Совета признавались белыми правительствами даже в условиях невозможности осуществления непосредственных отношений. При полном отрицании всей советской и большевистско-партийной системы управления это были единственные оказавшиеся на территории РСФСР структуры, полномочия которых признавались белой властью.
Решения на заседаниях Священного Синода и Высшего Церковного Совета принимались простым большинством голосов, однако Патриарх в случаях, когда, по его мнению, принятые решения «не соответствовали пользе и благу Церкви», мог заявлять протест на заседании Синода. Если решение Синодом отклонялось, то Патриарх переносил его «на окончательное разрешение ближайшего Всероссийского Поместного Собора» или же Патриарх принимал «самостоятельное решение и приводил его в исполнение, с последующим вынесением на «окончательное разрешение» Собором. Выделенные в отдельную часть Определения «о правах и обязанностях Святейшего Патриарха Московского и всея России» отнюдь не делали его носителем единоличной власти, а лишь обозначали его полномочия в условиях обязательного взаимодействия с Синодом и Советом. Патриарх мог обращаться к ним «в потребных случаях», ввиду необходимости «попечения о внутреннем и внешнем благосостоянии Российской Церкви». Патриарх созывал Церковные Соборы и председательствовал на них, а также «сносился с автокефальными Православными Церквами по вопросам Церковной жизни во исполнение постановлений Всероссийского Церковного Собора или Священного Синода». Утверждалось, что Патриарх «является представителем Церкви перед государственной властью» и «имеет долг печалования перед государственной властью».
Патриарх обращался «ко всей Русской Церкви с учительскими посланиями и пастырскими воззваниями» и «преподавал нарочитое благословение духовным и светским лицам за их полезную для Церкви деятельность». В его обязанности входило также пастырское попечение об архиереях и «имел высшее начальственное наблюдение за всеми центральными учреждениями при Священном Синоде и Высшем Церковном Совете». Принципиально важным для белых армий было положение, согласно которому в «высшем архипастырском подчинении» Патриарха находилось «духовенство военно-морское с его Протопресвитером», который ежегодно отчитывался «о состоянии вверенного его управлению духовенства». Патриарх состоял «епархиальным архиереем «патриаршей области» (г. Москва и вся Московская епархия, ставропигиальные монастыри Российской Церкви и находящиеся «в непосредственном управлении» Патриарха «Большой Успенский собор и другие Кремлевские соборы, храмы и монастыри, Троице-Сергиева лавра»).
Статус Священного Синода (избираемого на Поместном Соборе «на между-соборный срок» (три года) из пятнадцати членов («трех иерархов из состава Священного Синода по его избранию и по избранию Всероссийского Поместного Собора, одного монаха из монастырских иноков, пяти клириков и шести мирян») определялся в следующей области «внутренней жизни Церкви»: «Вероучение, Богослужение, Церковное просвещение и Церковное управление и церковная дисциплина». В области «Вероучения» Синод осуществлял «высший надзор и попечение о нерушимом сохранении догматов веры и правильном их истолковании в смысле учения Православной Церкви, охранение текста и состава (канона) книг Священного Писания…, разрешение к печатанию книг, издаваемых по благословению Священного Синода», а также «одобрение, с вероучительной стороны, учебников и учебных пособий по Закону Божию и богословским предметам». Синод контролировал и «внешние сношения» – «через Патриарха по делам веры с другими автокефальными Церквами» и «миссионерские дела».
В области «Богослужения» заявлялось «охранение текста богослужебных книг, наблюдение за его исправным переводом…, дела касающиеся богослужебного чина». В области «Церковного просвещения» – «общее наблюдение за состоянием духовного просвещения в духовно-учебных заведениях». В области «Церковного управления и церковной дисциплины» – отчеты о состоянии епархий, «утверждение избранных на епархии архиереев в должности» и «увольнение на покой», «вызов духовных лиц на чреду священнослужения и проповедания слова Божия», «назначение начальствующих и служащих в подведомственных Синоду учреждениях», «в исключительных случаях назначение настоятелей и настоятельниц монастырей…, учреждение новых монастырей, общее руководство за монастырями и монашествующими», а также принципиально важные вопросы церковного права – «разрешение недоуменных вопросов по браковенчанию и погребению», «дела единоверия», «дела по награждению духовенства».
Синод принимал решения «общим согласием всех участвующих в заседании членов или большинством голосов». Заседания Синода считались состоявшимися в случае присутствия кроме председателя (им был Святейший Патриарх) «не менее половины членов каждого учреждения». Дела в Синоде рассматривались «по почину Патриарха», причем запросы со стороны отдельных членов Синода и Совета также «в письменной форме подаются через Патриарха».
«Круг дел, подлежащих ведению Высшего Церковного Совета», включал в себя «преимущественно внешнюю сторону церковной жизни» и затрагивал области: «Церковной администрации, Церковного хозяйства, Школьно-просветительной деятельности, ревизии и контроля и юрисконсультской части». В сфере «Церковной администрации» предполагалось «установление и изменение штатов центральных, областных и епархиальных церковно-судебных учреждений, назначение начальствующих и служащих, не состоящих в духовном сане…, учреждение церковно-археологических комитетов, древлехранилищ и утверждение их уставов, попечение об охране памятников церковной старины и развитии церковного искусства». В области «Церковного хозяйства» – «дела, касающиеся управления и распоряжения общецерковными имуществами и капиталами…, дела по отчуждению церковных имуществ, дела по назначению содержания, пенсий и пособий духовенству и лицам, служащим в церковных учреждениях…, дела благотворительные…, всякого рода дела финансово-экономического характера (по страхованию, снабжению воском, церковным вином, елеем и другими предметами церковного потребления)». В сфере «школьно-просветительной» находилось ведение духовных академий, Издательского Совета, Синодальных типографий и архива». В области «ревизии контроля» – «рассмотрение отчетов епархий…, ревизия областных и епархиальных учреждений…, отчетность в сметных суммах», а в «юрисконсультской части», помимо вопросов церковного права, «Защита интересов церковных установлений и представительство их на суде и в других государственных и общественных учреждениях, на которых по закону допускаются поверенные для представления письменных или словесных объяснений».
Соединенное Присутствие Священного Синода и Высшего Церковного Совета было полномочно решать дела «смешанного характера или особо важные». Перечень этих дел состоял из 17 пунктов, среди которых можно было бы выделить «дела по защите прав и привилегий Православной Российской Церкви…, дела по открытию приходов, требующих ассигнования из церковных средств, дела по открытию новых духовно-учебных заведений…, учреждение новых кафедр в Духовных академиях…, рассмотрение и одобрение представляемых Издательским Советом и другими равноправными с ним церковными учреждениями планов церковно-издательской деятельности…, наблюдение за строго православным и художественным направлением церковного искусства – зодчества, иконописи, пения и прикладных искусств». Вопросы назначений на те или иные должности, финансовые вопросы также были в компетенции объединенного присутствия Синода и Совета («составление предварительного списка кандидатов на должности начальствующих центральных учреждений Православной Российской Церкви, как то: Канцелярии Священного Синода, Канцелярии Высшего Церковного Совета, Учебного Комитета, Училищного Совета… назначение начальствующих лиц духовного сана в учреждения, подведомственные Высшему Церковному Совету…, рассмотрение отчета о деятельности Священного Синода и Высшего Церковного Совета…, дела об учреждении сметы доходов и расходов по церковным учреждениям». В компетенции объединенного присутствия было также «всякое дело, которое Патриарх, Священный Синод или Высший Церковный Совет признают нужным перенести на соединенное заседание, ввиду его важности или для придания большей авторитетности церковному решению».
Важнейшее значение для понимания особенностей отношения Церкви и белой власти имели и те принципы, на которых должны были строиться отношения между Церковью и государственной властью согласно принятому «Определению Священного Собора о правовом положении Православной Российской Церкви». В нем утверждалось: «Православная Российская Церковь… занимает в Российском Государстве первенствующее среди других исповеданий публично-правовое положение, подобающее ей, как величайшей святыне огромного большинства населения и как великой исторической силе, созидавшей Российское государство», «Православная Церковь в России в учении веры и нравственности, богослужении, внутренней церковной дисциплине и сношениях с другими автокефальными церквами независима от государственной власти и, руководясь своими догматико-каноническими началами, пользуется в делах церковного законодательства, управления и суда, признаются Государством имеющим юридическую силу и значение, поскольку ими не нарушаются государственные законы», «Государственные законы, касающиеся Православной Церкви, издаются не иначе, как по соглашению с церковной властью», «Глава Российского государства, министр исповеданий и министр народного просвещения и товарищи их должны быть православными», «Во всех случаях государственной жизни, в которых государство обращается к религии, преимуществом пользуется Православная Церковь», «Православный календарь признается государственным календарем», «Двунадесятые праздники, воскресные и особо чтимые Православною Церковью дни признаются в государстве неприсутственными днями», «Свобода исповедания и проповедования православной веры, равно и свобода православного богослужения ограждаются государственною властью. Посему под страхом уголовного наказания воспрещаются: 1) публичное поношение и поругание учения православной веры, предметов религиозного почитания и священно-церковнослужителей ее; 2) осквернение мест богослужения и религиозного почитания; 3) насилие и угрозы для отвлечения из Православия», «Во всех светских государственных и частных школах воспитание православных детей должно соответствовать духу Православной Церкви; преподавание Закона Божия для православных учащихся обязательно как в низших и средних, так и в высших учебных заведениях, содержание законоучительских должностей в государственных школах принимается на счет казны», «Удовлетворение религиозных нужд членов Православной Церкви, состоящих в армии и флоте, должно быть обеспечено заботой государства; каждая воинская часть должна иметь православное духовенство», «Священнослужители, монашествующие и штатные псаломщики свободны от воинской и других личных натуральных повинностей. Служащие в учреждениях церковных пользуются правами государственной службы», «Имущество, принадлежащее установлениям Православной Церкви, не подлежит конфискации или отобранию, а самые установления не могут быть упраздняемы без согласия церковной власти»; «Православная Церковь получает из средств Государственного казначейства по особой смете, составляемой высшим церковным управлением и утверждаемой в законодательном порядке, ежегодные ассигнования в пределах ее потребностей, представляя отчетность в полученных суммах на общем основании»; «Установления Православной Церкви, пользующиеся в настоящее время правами юридического лица, сохраняют эти права, а установления, не имеющие их или вновь возникающие, получают таковые права по заявлению церковной власти».
Отдельным Определением Собора устанавливались правила «о единоверии». Отмечалось, что «Единоверцы суть чада Единой Святой Соборной и Апостольской Церкви, кои с благословения Поместной Церкви, при единстве веры и управления, совершают церковные чинопоследования по богослужебным книгам, изданным при первых пяти русских патриархах, – при строгом сохранении древнерусского бытового уклада…, в единоверческих церквах и обителях должно строго сохранять древнее пение и древний чин службы; начальствующие обители и причты церквей не должны допускать изменения древнего чина». Единоверческие приходы не отделялись уже от состава православных епархий и управлялись «по определению Собора или по поручению правящего архиерея особыми единоверческими епископами». Епархиальные архиереи должны были «иметь такое же архипастырское попечение о религиозной жизни единоверческих приходов, как и о приходах православных». На одинаковых правах, как и в Российской Православной Церкви, действовали приходские собрания и приходские советы, происходило назначение на все священнослужительские и церковно-служительские места. «В целях благоустроения и укрепления единоверия» единоверцы могли собираться на епархиальные, окружные и всероссийские съезды под председательством архиерея, указанного Святейшим Патриархом и Священным Синодом. Положения, уравнивавшие единоверцев и членов Российской Православной Церкви, отмечали не только право перехода единоверческих приходов (при решении 4/5 полноправных прихожан) в православные, но и обратно православных в единоверческие. В случае разного личного исповедания брачующихся венчание совершалось в единоверческой или православной церкви «по взаимному соглашению». Единоверцы могли беспрепятственно обучаться в православных школах и училищах с «беспрепятственным соблюдением уставов и обычаев своих приходов». С согласия епархиальных архиереев предполагалось учреждение единоверческих кафедр (Охтенской в Петроградской епархии, Павловской в Нижегородской епархии, Саткинской в Уфимской епархии и Тюменской в Тобольской епархии).
Определение Собора о епархиальном управлении устанавливало полномочия наиболее важной «части Православной Российской Церкви», «управляемой епархиальным архиереем». Именно епархии фактически выполняли наиболее активную роль в контактах Церкви и белой власти, в особенности в Сибири, на Дальнем Востоке и Юге России. Нельзя сказать, однако, что подобное епархиальное разделение было единственным оптимальным вариантом церковного управления. Во время последних заседаний третьей сессии Собора (5 и 6 сентября 1918 г.) обсуждался доклад митрополита Казанского Кирилла (Смирнова), предложившего разрешить вопрос о создании планировавшихся еще c XVII века митрополичьих округов. Одной из причин их введения считалась перспектива разделения прежде единой России фронтами начинавшейся гражданской войны (к сентябрю 1918 г. Поволжье, Урал, Сибирь, Дальний Восток, Север России, Кубань и Дон уже контролировались антибольшевистскими правительствами). Епархиальные и благочиннические округа считались небольшими по территории и согласование действий духовенства в этих границах было недостаточным. Благодаря настойчивости митрополита Кирилла его доклад был принят за основу для разработки соответствующих законоположений, возлагавшихся уже не на Поместный Собор, а на Высшее Церковное Управление. Данный проект остался неосуществленным. Тем не менее идея создания новых структур управления, объединяющих несколько смежных епархий, отдаленных, в силу гражданской войны, от высшей церковной власти, отразилась в создании Высших Церковных Управлений на территориях белого Юга и Сибири в 1918–1919 гг.[626].
Митрополичьи округа остались в проекте, и главной единицей местной церковной власти оказалась епархия. Можно отметить, что проекты децентрализации церковного управления выдвигались еще в 1905–1906 гг. Согласно «Отзывам» епископата, направленным в Святейший Синод, «создание митрополичьих округов должно дать Церкви большую независимость и, с другой, позволить ввести в практику регулярную соборность, неосуществимую на всероссийском уровне («Отзыв» епископа Никанора Пермского)». Митрополит Флавиан Киевский выделял следующие положения в пользу децентрализации: «Епархии, связанные между собой только через центральное управление в Санкт-Петербурге, фактически отделены одна от другой и не способны разрешать местные пастырские вопросы; Соборность должна быть восстановлена прежде всего в церковных округах; существующая централизованная бюрократия присвоила себе власть, которая по каноническим основаниям принадлежит епископам округа, встречающимся соборно; реформа даст возможность создать более мелкие и многочисленные епархии (в каждом уезде) и потому позволит епископам быть настоящими пастырями их паствы, а не недоступными высшими администраторами».
Итоговое определение Поместного Собора о епархиальном управлении устанавливало полномочия наиболее важной «части Православной Российской Церкви», «управляемой епархиальным архиереем». Границы епархии устанавливались «высшей церковной властью», а в ее пределах действовал особый епархиальный суд. Органы епархиального управления должны были руководствоваться «Священным Писанием, догматами Православной Веры, канонами Святых Апостолов и Святых Отец», а также «действующими церковными законами и законами государственными, не противоречащими основам церковного строя». Епархия, в свою очередь, разделялась на благочиннические округа, также разделявшиеся на несколько приходов. «Для утверждения и распространения Православной веры» в епархии создавались «миссии, братства и общества» под непосредственным руководством епархиального архиерея, действовали «духовно-учебные заведения, церковные школы и иные епархиальные учебные заведения». В каждой епархии имелся свечной завод и «иные церковно-хозяйственные учреждения».
Епархиальный архиерей «по преемству власти от Святых Апостолов» являлся «предстоятелем местной Церкви, управляющий епархией при соборном содействии клира и мирян», и в его компетенции было больше административно-распорядительных, хозяйственных полномочий, чем у Святейшего Патриарха, деятельность которого в значительной степени сосредотачивалась на «духовном окормлении» и взаимодействии с верховной государственной властью. Считалось, что подобные пределы полномочий епархиальных архиереев – прямое следствие нежелания подавлять «местную самостоятельность» (во многом по аналогии с популярными в 1917–1918 гг. идеями развития местных, национальных автономий). Его исполнительно-распорядительные полномочия не могли подменяться епархиальными собраниями, которые лишь «содействовали» епископу, но не имели права заменять его власть.
Должность епархиального архиерея была выборной. На специальных собраниях, состоящих из «архиереев округа», «клира и мирян епархии», проводились выборы по списку кандидатов. Избрание было пожизненным (и осуществлялось по мажоритарной системе квалифицированным большинством (получивший не менее 2/3 голосов утверждался затем высшей церковной властью). И только «в исключительных и чрезвычайных случаях» допускалось «назначение и перемещение архиереев высшей церковной властью» или по решению церковного суда (в «заграничные миссии» архиереи назначались Священным Синодом). Кандидаты «из лиц, не имеющих епископского сана», «из монашествующих» должны были быть не моложе 35 лет. Архиереи получали «преимущественное право почина и направляющее руководство по всем сторонам епархиальной жизни», и особенно в области духовного образования, а его единоличная власть выражалась тем, что «без согласия епархиального архиерея ни одно решение органов епархиального управления не может быть проведено в жизнь».
Епархиальное собрание, заменявшее дореволюционные Духовные консистории, выражало идеи «соборности» и «коллегиальности» на местном уровне и «составлялось из представителей клира и мирян в равном числе, избираемых на три года». «Правящий архиерей» получал право «законодательной инициативы» (как и Святейший Патриарх применительно к Синоду и Совету) внесения на рассмотрение очередных и чрезвычайных собраний «вопросов для обсуждения». Делегаты епархиальных собраний избирались особыми окружными собраниями («из всех членов клира и такого же числа мирян, избираемых приходскими собраниями»). Показательно, что членами епархиальных собраний не могли быть «не исполнившие в течение года христианского долга исповеди и Святого Причастия» и «опороченные по суду Церковному». Не менее половины клириков должны были быть «в пресвитерском сане». Не менее одного представителя входило в совет «от каждого» духовно-учебного заведения. Епархиальное собрание избирало действующий на постоянной основе епархиальный совет, суд и составляло «правила и инструкции в развитие и применение общих правил и постановлений Православной Российской Церкви». Помимо этого, собрание «решало вопросы миссионерского характера (об открытии новых миссионерских пунктов…, организации кружков проповедников», заботилось о работе «правильной сети учебных заведений низших и средних, курсов – воскресных и вечерних, постоянных и периодических, библиотек, читален и других учреждений, имеющих своей задачей проведение христианских начал в жизнь и сознание народа».
В «церковно-просветительной» области собрание заботилось «общим наблюдением за благосостоянием духовно-учебных и церковно-просветительных заведений епархий, как в учебно-воспитательном, так и в экономическом отношении», принимало решения о денежном содержании служащих этих учреждений. Хозяйственно-финансовая деятельность собрания касалась «общего заведывания свечным заводом, эмеритальными и похоронными кассами», управления епархиальной типографией» и «разрешения всех вообще экономических вопросов местного характера». Решения на собрании принимались простым большинством голосов, за исключением вопросов, связанных со значительными финансовыми расходами (для этого требовалось квалифицированное большинство). Правящий архиерей мог опротестовать решение собрания лишь перед «высшей церковной властью». На постоянно действующей основе (на шесть лет) в епархии создавался епархиальный Совет, состоявший из «выборных членов» (пять человек, из которых не менее двух – в пресвитерском сане, остальные «из клириков и мирян, известных своей религиозной настроенностью и преданностью») и выполнявший исключительно «административно-распорядительные функции». В ведении Совета были дела «о распространении и охранении Православной веры, о сооружении и благоустроении церквей, о духовенстве, о приходах, о церковном хозяйстве и дела епархиальных учреждений и обществ». Осуществление судебных полномочий в рамках семейного права также предполагало решения епархиального Совета.
Благочиннический округ (следующая категория местного церковного управления), границы которого устанавливались епархиальным собранием, управлялся благочинническими собраниями. Данные собрания разделялись на пастырские (в их работе участвовали священники округа по должности, решая вопросы «общепастырского служения», настоятели мужских монастырей) и общие (в них участвовали «все наличные члены причта округа», а также миряне – «члены приходских советов, по избранию последних»). Общие собрания принимали на себя, в частности, «заботы о благоверии и единообразии церковного богослужения», «обсуждение годовых отчетов о религиозно-нравственном состоянии округа», «обсуждение предположений… о борьбе с расколом, сектантством и неверием, обсуждение церковно-школьного дела», обсуждение возможности открытия новых приходов, «дела благотворительности» и др. Исполнительным органом благочиннического собрания является благочинный с состоящим при нем благочинническим Советом (в него входили председатель благочинный, двое членов клира (один из них пресвитер) и двое мирян). Благочинного избирали на собрании тайным голосованием на мажоритарной основе.
Члены совета из мирян «должны быть из лиц, известных религиозно-нравственным настроением и преданностью Церкви». Благочинный осуществлял «ближайшее руководство и указания духовенству округа в его служебной деятельности», осуществлял сбор налогов, заботился «об удовлетворении религиозных потребностей верующих в приходах, не имеющих временно священнослужителей», «наблюдение за ремонтом и постройкой Церквей округа». Совет осуществлял «общее руководство и наблюдение за порядком и правильным течением религиозной жизни в пастырской деятельности в приходах округа», утверждал финансовую смету округа, рассматривал «жалобы и недоумения между причтами, отдельными членами причтов, а также между причтами и прихожанами», «размежевание и разграничение в спорных случаях церковных земель», «утверждение в должности церковных старост в бесспорных случаях и определение на места просфорен»[627].
Но главной первичной ячейкой системы управления в Русской Православной Церкви становился приход. Согласно утвержденному Собором Уставу, приход становился не только иерархической, административно-хозяйственной, но и духовно-просветительной и общественной единицей. В этом также состояло его значение для Белого движения, в политической программе которого права прихода расширялись до элемента низовой единицы самоуправления (решения Приамурского Земского Собора 1922 г.). Положение о православном приходе было утверждено Собором 7 апреля 1918 г. и стало своеобразным «ответом» на провозглашенный большевистским Совнаркомом принцип полного отделения Церкви и государственной власти и фактического противопоставления советской власти и Церкви. Именно через возрождение приходской жизни военно-политическое руководство Белого движения (как будет показано далее) стремилось получить необходимую поддержку своему политическому курсу.
По воспоминаниям князя Г. Трубецкого, «тесное общение епископов, клира и мирян на Соборе» отразилось в проведении «назревших преобразований первой ячейки церковной жизни – прихода. Под гнетом тяжелых испытаний в недрах приходов, особенно в больших центрах, закипела жизнь. Люди, вчера еще между собой незнакомые, сплочивались в тесный союз под руководством своего священника. Не только забота о храме, но целый ряд других функций духовной и материальной взаимопомощи стал осуществляться приходами… Приходы объединяются в общий союз, представляющий внушительную моральную силу и сыгравший… серьезную роль в деле защиты Патриарха». В Москве в августе 1918 г., в условиях начинающейся политики «красного террора», Совет приходов решил создать некое подобие «охраны Патриарха» из 18 человек, обязанных в случае угрозы жизни Святейшему Патриарху ударить в набат в любой ближайшей церкви, и «по этому знаку все церкви должны начать звон, духовенство и прихожане со всей Москвы соберутся крестным ходом и идут туда, где будет Патриарх»[628].
Первая же статья утвержденного Собором приходского устава определяла, что «приходом называется общество православных христиан, состоящее из клира и мирян, пребывающих на определенной местности и объединенных при храме, находящееся в каноническом управлении епархиального архиерея, под руководством поставленного последним священника-пастыря». Прихожанами признавались «все православные, живущие в пределах прихода и сохраняющие живую связь с храмом». Границы приходов определялись Высшим Церковным Управлением. Однако не только формальное объединение территорией создавало подлинную приходскую жизнь. Прихожане были обязаны «участвовать в богослужении (пении), исповедоваться и принимать Святые Таины, соблюдать посты и, главное, содействовать благосостоянию храма и прихода, участвовать в благотворительности, религиозно-нравственном просвещении и взаимопомощи».
Устав отмечал как «священную обязанность прихожан» заботиться «о благоустроении и охране» приходского храма, являвшегося «святынею прихода» («имуществом храма» считалось само «здание храма», «движимое и недвижимое имущество, пожертвованное на благоустроение храма», «свечная прибыль, кружечные сборы» и все, что «жертвуется «в пользу» или «собственность» храма»). Следовало также заботиться «о материальном содержании причта». Приход и приходской храм получали статус «особых юридических лиц».
Административные признаки приходского управления отмечались в таких пунктах, как обязанность прихожан обращаться к своему приходскому священнику за исполнением всех треб, обязательная запись всех прихожан и их семейств в «особую приходскую книгу» (хотя, под очевидным воздействием событий «русской смуты», при которых смена места жительства становилась обычным явлением, устав предусматривал, что «при переезде в другой приход настоятелем храма дается выпись из приходской книги для предоставления тому приходу, в который переходит православный»). В составе прихода числились также «храмы приписные и кладбищенские, а также молитвенные дома и часовни». Предполагалось содержание из средств прихода, епархии, казны, частных благотворителей и общественных организаций. Приходские книги велись бессрочно, и в них содержались записи о «звании и роде занятий» членов прихода», времени рождения и крещения, «бытия у исповеди и Святого Причастия», венчания, кончины, времени переселения и выбытия из прихода.
Управление прихода осуществлялось «под руководством архиерея», настоятелем прихода, но обязательно «совместно с членами причта и церковным старостой и при участии прихожан». Избрание и назначение членов причта контролировал архиерей, но выдвигало приходское собрание. И на низовом уровне принципы коллегиальности соблюдались. Собрание созывалось не менее двух раз в год для «обсуждения и решения приходских вопросов, распоряжения приходскими капиталами и имуществом, надзора за всеми приходскими учреждениями и для установления самообложений». В собрании могли участвовать «все прихожане обоего пола, достигшие брачного возраста и ведущие самостоятельное хозяйство, решающим же голосом пользуются только достигшие 25 летнего возраста». Тем самым признаки активного избирательного права мало чем отличались от права выборов в органы местного самоуправления. Треть членов собрания ежегодно переизбиралась. Решения принимались простым большинством голосов, но утверждались епархиальным архиереем. Показательны были причины лишения избирательного права: «лица, грубо нарушившие благочиние в храме или на собрании; лица, имеющие предосудительный образ жизни или занятия». Не обладавшие «цензом оседлости» («незаписанные в приходскую книгу и живущие в приходе менее года»), а также «уклоняющиеся от исповеди и Святого Причастия», «осужденные за преступления» и «лица, состоящие в открытом сожительстве без церковного брака», не допускались к участию на собраниях и советах. Строительство и ремонт приходских храмов, управление и распоряжение храмовым и приходским имуществом и капиталами осуществлялось приходскими Собранием и Советом. При кафедральных соборах («один из храмов в каждом епархиальном городе») могли создаваться особые Соборные Советы, состоявшие из членов клира, соборного старосты и выборных членов Совета, избираемых Епархиальным собранием, под наблюдением епархиального архиерея.
Приходское собрание избирало на три года церковного старосту и его помощника, а «для ведения церковно-приходских дел и заведывания приходским имуществом», также на три года, избирался «исполнительный орган» – приходской совет, состоявший из всех членов причта, церковного старосты и мирян «обоего пола в числе по усмотрению приходского собрания, но не менее числа членов причта» (соблюдение равенства голосов мирян и причта). В сельских приходах, состоявших «из многих приписанных деревень», каждая деревня направляла своего представителя в состав Совета. Возглавлялся Совет настоятелем храма, но его товарищем мог быть избран мирянин. Заведывание приходской кассой осуществлял избираемый Советом казначей (им мог быть и староста).
На членов Совета возлагались обязанности «помогать священнику и духовному отцу в исполнении его пастырского долга», «прекращать домашними средствами вражду и злобу между прихожанами в самом зародыше, как недопустимые в христианской общине, бороться со злом и вносить умиротворение в семейную и общественную жизнь прихожан, наблюдать за юношеством, его нравственностью и провождением времени по праздникам; принимать меры к ограждению прихожан от распространения вредных в религиозном и нравственном отношении книг, брошюр, листов; ограждать православных от лжеучений». В приходах предполагалось открытие школ, приютов для сирот, богаделен, яслей, библиотек и читален. Все эти направления работы были весьма актуальны в условиях развития гражданской войны и общего «падения нравов» в годы русской Смуты, однако их выполнение было возможно только в случае определенной политической стабильности и при поддержке со стороны государственной власти.
Отдельная глава Устава была посвящена «просвещению и воспитанию православного населения в духе Православной веры и Церкви Христовой», что считалось «одной из важнейших задач прихода». Программы обучения в церковно-приходских училищах основывались на стандартах, утвержденных министерством народного просвещения. Обучение Закону Божию проводилось приходским священником. Отдельным пунктом отмечалась необходимость создания приходской библиотеки «не только из богослужебных книг, но и из нужных для клира, в целях расширения и углубления богословских познаний его, и из книг, полезных для прихожан, религиозно-нравственного и церковно-исторического содержания».
Таким образом, просветительская часть приходской деятельности отнюдь не должна была ориентироваться на литературу «революционного содержания». Большие перспективы для ведения пропагандистской работы белыми правительствами открывались благодаря пункту о создании т. н. «летучих библиотек» «для снабжения сел и деревень таким чтением, которое составляло потребность времени». «Летучие библиотеки» состояли бы «из листовок, брошюр и книжек, которые бы отвечали на все современные и духовные запросы народа». Эти издания библиотечек «совершали кругооборот» по селам и деревням прихода и «постепенно возвращались» к священнику, «который, заменяя их новыми брошюрами и листками, опять будет направлять в селения».
Устав предусматривал «для большей успешности в деле достижения религиозно-нравственных и церковно-общественных целей» создание Союзов приходов, объединявших несколько епархиальных приходов. Почетным председателем Союза приходов был местный епархиальный архиерей, а викарные архиереи состояли почетными членами Союза. Союз приходов также управлялся союзным Собранием и союзным Советом. Общее Собрание состояло из настоятелей приходов и домовых церквей и избиралось сроком на год и объявлялось правомочным при участии в нем трети членов. В компетенции Общего собрания были дела о финансовых вопросах Союза приходов, условиях приобретения приходского имущества, утверждение годовых отчетов Союза приходов. Союзный Совет занимался предварительным обсуждением вопросов, выносимых на Союзное Собрание, утверждал годовой отчет Союза, разрешал финансовые вопросы[629].
Приходской устав можно было считать наиболее разработанным из числа всех определений, разработанных Собором. Однако на территориях белых правительств положения приходского устава были разработаны в большей степени, чем это предполагалось Поместным Собором 1917/1918 гг. Здесь следует уже перейти к оценке деятельности церковных управлений на территориях, занятых белыми правительствами, их отношений с церковными иерархами, того развития основных законоположений Поместного Собора 1917–1918 гг., которое происходило в 1918–1922 гг. Подводя итог работе Собора в оценке деятелей Белого движения, уместно привести слова князя Г. Трубецкого: «Всероссийский Церковный Собор положил начало обновлению нашей церковной жизни. Важны те новые формы, которые он выработал, но еще важнее дух, который одушевлял членов этого Собрания и который был как бы предвестником общего религиозного подъема. Собор наметил вехи, установил программу, – осуществление ее впереди. Необходимо, прежде всего, заложить самую малую ячейку – приход, который должен лечь в основу церковной пирамиды. Не менее нужно завершение приходской жизни оживлением епархии, приближением епископа к своей пастве, установлением между ними живой непосредственной связи, как это было в древней Церкви… Для этого требуется дробление существующих обширных епархий, умножение их числа. И всему этому двигателем и будителем должен быть периодически собирающийся Поместный Собор. Конечно, это лишь внешние рамки. Они получают весь свой смысл только изнутри, озарившись пламенем любви и веры».
Также показательна оценка работы Собора самим Святейшим Патриархом Тихоном. В Слове, сказанном за праздничной трапезой по поводу окончания 3-й сессии Поместного Собора (9 (22) сентября 1918 г.), он отметил «характерную особенность» «работы Церковного строительства» – «восстановление Патриаршества», на которое «возлагается много упований не только церковных, но и гражданских». Единство, неразделенность пастырской и архипастырской деятельности – это основа служения Патриарха. «Не прошло и года, как восстановлено у нас Патриаршество. Оно еще не скала, а быть может, только небольшой камень, но от нас зависит сделать его твердым и могучим оплотом для нашей родной Церкви. Конечно, это дело долгих лет и многих лиц, но здесь важнее и нужнее всего дружная, любовная, совокупная работа архипастырей… «Да будем союзом любве связуеми». Христос посреди нас»[630].
Однако разделение в условиях гражданской войны становилось все более и более реальным. В течение лета 1918 г. происходило постепенное установление антибольшевистской власти на Востоке России (в Поволжье, Сибири и на Дальнем Востоке). К осени 1918 г. здесь уже сложились структуры управления Временного Сибирского правительства и Комитета Членов Учредительного Собрания. В отношении к Православной Церкви никаких специальных законов данными правительствами не принималось. С одной стороны, это можно было объяснить тем, что в Москве еще продолжал работу Поместный Собор и многие епархиальные проблемы не должны были решаться без согласования со Святейшим Патриархом и Священным Синодом. С другой стороны, Временное Сибирское правительство, и в особенности Комуч, еще не уделяло должного внимания возможному сотрудничеству Церкви и государственной власти, оставаясь в целом на позициях политического курса Временного правительства 1917 г., ориентировавшегося на автономное развитие государственной и церковной жизни.
В то же время нельзя не отметить, что в одном из первых постановлений Сибирского правительства (4 июля 1918 г.) все декреты, изданные Совнаркомом, были признаны «актами незаконными, а потому ничтожными». Следовательно, и декрет Совнаркома о свободе совести, церковных и религиозных обществах от 23 января 1918 г. признавался ничтожным[631]. С санкции Временного Сибирского правительства 21–23 июля 1918 г. было проведено судебное расследование обстоятельств мученической кончины епископа Тобольского и Сибирского Гермогена (Долганова), а 2 августа при непосредственном участии военной и гражданской администрации Тобольска, членов городской думы после крестного хода состоялось его торжественное погребение в Софийском кафедральном соборе[632]. В Сибири и на Дальнем Востоке в полном объеме была восстановлена церковно-приходская жизнь. Вместе с тем не принималось еще специальных решений, направленных на сближение Церкви и государственной власти. Фактически только с осени 1918 г., в то время, когда на Востоке России прекратились военные действия и сформировалась власть Уфимской Директории, назрела необходимость не только упорядочения системы управления Церкви, но и определения взаимоотношений между Церковью и новой, белой властью. Примечательны, в частности, слова епископа Омского и Павлодарского Сильвестра (Ольшевского), обращенные к прибывшим в Омск членам Директории 9 октября 1918 г.: «Братие!.. К великому горю всех верующих людей, бывшие доселе представители власти, вопреки заветам нашей тысячелетней истории, не только не призывали Божие благословение на величайшее по важности свое служение, но в своих государственных актах даже избегали сего Святейшего Имени. Бывшие перед сим власти явили собою прямое богоборство и нераздельное с ним человеконенавистничество… Вместо них мы видим ныне представителей Всероссийской Верховной власти и нераздельного с ними воинства с головами, склоненными перед честным знаменем Креста Христова, ожидающими молитв и благословения Святой Церкви. Это уверяет нас в том, что государственная жизнь наша вступает в свое здоровое русло. Поэтому от всей души мы приветствуем высокочтимых представителей Всероссийской Верховной власти и вождей христолюбивого воинства. Мы с умилением сердца вместе с ними вознесем молитву ко Господу о том, да укрепит Он наши силы в борьбе с врагом внутренним и внешним, да дарует Он мудрость в устроении жизни общественной и государственной»[633].
Трудно судить о степени личной воцерковленности отдельных членов Директории, но новая Всероссийская власть поддержала созыв Сибирского Церковного Совещания (неофициально именовавшегося также Сибирский Поместный Собор), состоявшегося в Томске в первой половине ноября 1918 г. Его почетным председателем был избран старейший из присутствовавших иерархов митрополит Казанский и Свияжский Иаков (Пятницкий), а председателем – епископ Симбирский и Сызранский Вениамин (Муратовский). Состав участников был немногочисленным и представлял в основном духовенство и преподавателей духовно-учебных заведений Поволжья, Урала и Сибири (Казани, Симбирска, Екатеринбурга, Уфы, Омска, Томска и Красноярска). Выборов на Совещание не проводилось, а представительство на нем определялось наличными архиереями, главами епархий Востока России, а также 26 членами Всероссийского Поместного Собора.
Цель созыва Совещания определялась так: «Среди… государственного и общественного распада, среди самых гонений нерушимо стояла в нашем многострадальном Отечестве Святая Православная Церковь. Среди общего распада она, Матерь наша, одна устояла… Творческие силы Церкви проявили себя в созванном летом 1917 года Поместном Всероссийском Церковном Соборе… Продолжающаяся ныне гражданская война сосредоточена по линии всего Приуралья. Вследствие этого Сибирь и весь Восток Православной России оказался отрезанным от Москвы и пребывающих в ней Всероссийского Святейшего Патриарха и при нем Высшего Церковного управления. Прекращение общения со Святейшим Патриархом для нас началось с мая месяца настоящего года, и неизвестно, когда оно может быть восстановлено… Посему, после взаимного обмена мнениями, архипастыри и члены Всероссийского Священного Собора из епархий, освобожденных от советской власти, решили в наиболее удобном месте собраться… и так создалось Томское Соборное Совещание»[634].
Сибирское Совещание приняло принципиально значимые Положения, определившие взаимоотношения между Церковью и всероссийской властью. Главным было Положение о Высшем Временном Церковном Управлении (ВВЦУ), принятое 6 ноября 1918 г. Данным Положением учреждалась новая структура, полномочия которой определялись как «сношения с Государственной Властью и разрешение неотложных и недоуменных вопросов, в особенности в деле строительства Церковно-приходской жизни». Территориально Управление (в составе двух епископов, двух пресвитеров и двух мирян из состава членов Всероссийского Церковного Собора) распространяло свою власть на «епархии, свободные от советской власти», однако это никоим образом не означало некоего «разрыва» со Святейшим Патриархом, Синодом и Высшим Советом. Первым же пунктом Положения подчеркивалось, что отношения между Церковью и властью в белой Сибири должны основываться на положениях, разработанных Собором 1917/1918 гг.: «В вопросе об отношении Церкви к Государству Совещание стоит на точке зрения, какая выражена в определении Всероссийского Собора». Отдельно отмечалось, что ВВЦУ «прекращает свои полномочия с момента восстановления сношений с Святейшим Патриархом, которому и отдает отчет о своей деятельности». Определенным признаком преемственности с Поместным Собором было признание полноправного участия в его работе членов Всероссийского Поместного Собора, оказавшихся на Востоке России.
Согласно Положению посредником между властью и Церковью был Председатель Управления, устанавливавший прямые отношения с «Высшей Государственной Властью» (или через особо уполномоченного из состава ВВЦУ). При этом должность председателя была не постоянной, а определялась должностью «Епархиального епископа того города, где пребывает возглавляемое им Церковное Управление». Соответственно, местопребыванием ВВЦУ являлся «тот город, в котором находится резиденция Временного правительства (Директории)».
В ноябре 1918 г. таким городом мог быть только Омск, и, следовательно, архиепископ Омский Сильвестр (Ольшевский) должен был возглавлять Управление. Однако отдельным пунктом определялось, что ВВЦУ само должно решить вопрос с резиденцией, во избежание излишних трудностей при переезде из Омска в другой город. В состав ВВЦУ, помимо архиепископа Омского и Павлодарского Сильвестра (Ольшевского), вошли также архиепископ Симбирский и Сызранский Вениамин (Муратовский), епископ Уфимский Андрей (Ухтомский), протоиерей, профессор богословия Томского университета, известный своими трудами по философии и библейской истории Я. Я. Галахов, протоиерей Владимир Садовский, будущий глава Министерства исповеданий Российского правительства, профессор Томского университета, доктор церковного права П. А. Прокошев и профессор Казанской Духовной Академии, доктор истории Церкви Л. И. Писарев. Их заместителями были избраны епископ Красноярский и Енисейский Назарий (Андреев), епископ Екатеринбургский Григорий (Яцковский), законоучитель Красноярской учительской семинарии протоиерей Василий Тюшняков, преподаватель Красноярской духовной семинарии, кандидат богословия И. В. Фигуровский. Формально, «для постоянного присутствования в Церковном Управлении», было достаточно двух епископов, одного пресвитера и одного мирянина. Остальные присутствовали по выбору председателя. Предполагалось также участие в работе членов Совещания – епископа Златоустовского Николая (Ипатова), епископа Тобольского Иринарха (Синеокова-Андреевского). При Высшем Церковном Управлении учреждался также Центральный Свечной Комитет, а также и Центральная Церковная казна, «сосредотачивающая все капиталы общецерковного значения, как то: сметные ассигнования правительства, свечные и кружечные сборы»[635].
Не менее важным, в условиях гражданской войны и приоритета военных методов руководства над гражданскими, становилось установление отношений Церкви с белыми армиями. Специфика гражданской войны, как военно-политического противостояния, широкий социальный состав белых армий, участие в Белом движении различных социальных групп и слоев населения приводили к необходимости разъяснительной работы по обоснованию политического курса, лозунгов, программ Белого движения непосредственно в армии. Совещание приняло решение об «учреждении должности Главного Священника Сибирской армии – впредь до восстановления связи с Военным Протопресвитером» (каковым продолжал считаться Протопресвитер Георгий Шавельский). В целях усиления пропаганды в войсках военному духовенству, штатные должности которого были восстановлены во всех частях Сибирской армии, рекомендовалось «устройство периодических собраний под председательством епархиальных либо викарных епископов и организация деятельной борьбы с распутством, сквернословием, большевизмом и другими разрушительными антихристианскими явлениями современной жизни путем усиленных религиозных занятий, лекций и наставничества солдат». Считалось особенно необходимым «в беседах, сохраняя такт, избегая политиканства, выяснять ложь большевизма и других подобных анархистских учений и их гибельность для России». Военное духовенство белых армий вообще гораздо быстрее определилось в своем отношении к важности ведения антибольшевистской работы в войсках.
Во исполнение указаний Совещания Главным Священником Сибирской армии протоиереем Алексеем Русецким 13 декабря 1918 г. было написано пастырское обращение к военному духовенству, в котором отмечалось: «Военные священники… должны помнить, что Церковь Православная переживает времена чрезвычайные, что представители ея – Архипастыри и Пастыри подвергаются гонениям, жесточайшим мучениям и даже смерти за Веру Христову, что Православная Церковь стала, как в первые века Христианства, воинствующей и должна поэтому выступить во всеоружии своей духовной мощи на борьбу с врагами Христовой Веры. Но… нам нужно твердо верить, что все успехи наших врагов ничтожны и временны, что эти успехи явились следствием оскудения духа нашей молодой армии; укреплению ее веры в помощь Божию, в правоту своего дела, в свои собственные силы, для чего необходимо нам самим укрепить эти чувства и передать их в молодые, восприимчивые сердца молодых воинов». Поэтому протоиерей «усерднейше просил всех военных священников Сибирской армии усугубить свою пастырскую работу о поддержании бодрости духа в молодой армии». Для этого требовалось «в первую очередь восстановить, где это еще не восстановлено, утреннюю и вечернюю молитвы; возможно чаще посещать окопы, казармы и все места расположения воинских частей со словами утешения, мира и любви; возможно чаще вести задушевные беседы с гг. офицерами и солдатами; возможно чаще совершать Богослужения: Всенощные, Литургии, Молебны, Акафисты и пр., не стесняясь ни местом, ни временем, ни количеством молящихся; в беседах, сохраняя такт, избегая политиканства, выяснять ложь большевизма и других подобных анархических учений и их гибельность для России; раскрыть опасность упадка духа воинов, для чего самим быть примером мужества, стойкости и воинской дисциплины».
Протоиерей Алексей Русецкий стремился ревностно оградить интересы армии, что вызвало, например, известную речь на Соборном Совещании 22 ноября 1918 г., когда в ответ на упреки епископа Томского и Алтайского Анатолия (Каменского) в том, что военное духовенство повинно в «развале фронта» в 1917 г., обвинил в этом политиков в тылу. Примечательно, что по требованию протоиерея Алексея Русецкого в Омске и Екатеринбурге был запрещен к показу фильм по повести Л. Н. Толстого «Отец Сергий». Внимание к нуждам православного воинства отнюдь не означало забвения инославных и иноверных воинов. В воинских частях, гарнизонах служили католические священники и лютеранские пасторы. ВВЦУ и ведомство исповеданий утвердили тексты «клятвенных обещаний» (присяги) Российскому Государству и Правительству не только для православных, старообрядцев, но и для католиков, лютеран, мусульман и иудеев.
В феврале 1919 г. Главным Священником Российской армии и флота (Восточного фронта) ВВЦУ избрало протоиерея Александра Касаткина, участвовавшего еще в русско-японской войне. Задачу для более чем двух тысяч военных священников в армии Колчака он определял так: «Укрепить веру солдат в Бога и Промысел Божий, озарять их души светом евангельской истины, развивать в них чувство любви к истерзанной Родине и преданности долгу, вдохновлять их на подвиги великие и всячески помогать им в деле освобождения Родины от врагов, повергших ее в небывалый позор, бедствия и нищету». В мае 1919 г. военный министр утвердил Положение о Главном Священнике Армии и Флота, в соответствии с которым ВВЦУ избирало, а Верховный Главнокомандующий утверждал кандидата на данную должность. Главный Священник назначал благочинных гарнизонов и дивизий, ходатайствовал о награждении духовных лиц, проводил дознание по делам подчиненных священников, принимал решение о финансировании военного духовенства[636].
Но наиболее важными вопросами, как и на Всероссийском Поместном Соборе 1917/1918 гг., обсуждавшимися на Сибирском Церковном Совещании в Томске, стали пути организации церковно-приходской жизни. На заседаниях 11–14 ноября были одобрены Положения о приходе и церковно-приходской деятельности. Первым пунктом новых положений утверждалась твердая преемственность от Приходского устава: «Устав о приходе, выработанный Московским Поместным Собором, как нормальный для организации приходов, немедленно ввести в практику приходской жизни». И лишь «в каждом отдельном случае», с обязательного «разрешения местного Епископа и под его ответственностью», допускались «изменения и дополнения, не противные духу Соборного Положения о приходе». Более того, ВВЦУ обязывалось массово отпечатать принятый Поместным Собором Приходской устав. Дополнения Томского Совещания относились прежде всего к приходской деятельности в рамках создания Союза приходов, что в целом соответствовало толкованию статьи 17 Приходского устава, согласно которой «положение о Союзах приходов (принятое Собором) является примерным», и «по постановлению Общего Собрания Союза в устав Союза могут быть внесены, с утверждения епархиальной власти, изменения и дополнения».
В развитие данного положения на Епархиальные Советы возлагалась обязанность «безотлагательно организовать Приходские Советы, объединив их в особом Общеепархиальном Союзе приходов, имея в виду, что сплоченные приходы сейчас совершенно необходимы как в церковной, так и в государственной жизни». Союзы приходов уже проявили себя как структура, готовая к участию не только в религиозной, но и в общественной жизни. На прошедших выборах в городскую думу Уфы из 102 избранных гласных 30 входили в Союз приходов, покровителем которого был епископ Уфимский Андрей (Ухтомский).
Правда, при этом отмечалось, что «приходские союзы должны быть совершенно беспартийными, сохраняя исключительно церковное и религиозное направление. Имея в виду освобождение новых территорий, а также предстоящие выборные кампании во Всероссийское и Сибирское Учредительные Собрания, Собор предлагает всем приходским организациям и советам держаться единой программы, единого избирательного списка»[637].
Очевидное стремление опереться на низовую ячейку церковной организации в целях укрепления авторитета «белой государственности» было отражено в дополнениях к Приходскому уставу. При этом в своей «общественной или общегосударственной деятельности» Епархиальные Союзы приходов должны были оставаться «строго внепартийными, сохраняя церковное и исключительно деловое направление». Низовая инициатива в деятельности приходов предполагала их взаимодействие при создании единой приходской структуры, «тесное общение» Союзов приходов, выраженное «в обмене своими постановлениями на общих собраниях, изданиями, воззваниями и пр.». Предполагалось проведение общих конференций представителей Союзов.
Союзы приходов не должны были чуждаться и общегосударственной деятельности, намечалось их участие в «выборах в Общесибирские и Всероссийские учреждения» с едиными «программой и избирательным списком». Также активно приходское духовенство призывалось и к сотрудничеству с земско-городским самоуправлением, что не должно было тем не менее привести к «нарушениям соответствующих канонических правил», поскольку «преимущество» отдавалось все же «своим приходским организациям – для всестороннего влияния Церкви на жизнь». «Епархиальным Начальствам» предписывалось «строго разграничивать круг обязанностей сельских обществ и приходских собраний» и вменялось в обязанность озаботиться своевременным ведением «приходской книги», записавшиеся в которую гарантированно получало право голоса на приходских собраниях. Положение содержало примечательный, в условиях растущего атеизма, пункт о «введении епитимийной дисциплины», согласно которому «основным правилом церковной жизни должно быть каноническое требование деятельного участия в церковной молитве и вообще в жизни Церкви и ее верных чад».
Значимость принятых в Томске дополнений к Приходскому уставу подтверждалась также тем, что Совещание вышло с инициативой ходатайства перед «Всероссийским Правительством о принятии им Приходского Устава на положении Гражданского закона». Таким образом, помимо дополнительного признания Временного Всероссийского правительства (Уфимской Директории и Совета министров) Всероссийской властью подчеркивалась важность уравнивания значимости церковного и общегосударственного законодательств. Предложенное Поместным Собором предоставление приходам прав юридических лиц предполагало соответствующие обращения в регистрационные комитеты при окружных судах (согласно законодательству Временного правительства от 1917 г. о порядке регистрации общественных организаций).
Немаловажное значение приобретало также утверждение форм освещения деятельности Церкви. В официальном отчете о работе Совещания отмечалось, что, «считаясь с крайней необходимостью церковно-общественного органа, Собор решил приступить к изданию при Высшем Церковном управлении печатного еженедельного журнала «Сибирский Благовестник» в двух частях – официальной и неофициальной». Позднее архиепископ Сильвестр отмечал необходимость сделать издание более соответствующим потребностям проповеднической работы в войсках и среди населения. Однако из-за недостаточного финансирования и редакционных трудностей вышло только два номера «Благовестника». В августе 1919 г. началось издание альманаха «За Русь Святую», но по своему содержанию он в большей степени был направлен на военную аудиторию[638].
Согласно Определению Поместного Собора от 28 сентября 1917 г., ВВЦУ поручалось добиться от правительства утверждения прав Церкви на движимое и недвижимое имущество у храмов, монастырей, церковно-приходских школ, православных приходов и «других церковных организаций» (что принципиально противоречило политике советской власти, направленной на лишение Церкви имущественных прав). При этом подчеркивалось, что, согласно Определениям Всероссийского Поместного Собора, «имущество, принадлежащее установлениям Православной Церкви, не подлежит конфискации или отобранию, а сами установления не могут быть упразднены без согласия Церковной Власти». Также отмечалось, что имущества Церкви не подлежат налогообложению, «если эти имущества не приносят дохода путем отдачи их в аренду или внаем».
Приходская жизнь не чуждалась и хозяйственной деятельности. Было принято предложение обратиться к военной администрации с просьбой освободить от постоя и передачи под казармы помещения духовно-учебных заведений. Положение, принятое в Томске, предполагало «развитие приходских обществ потребителей», создание приходских кооперативов, на средства которых следовало «содержать духовенство, свои приходские школы, приюты, богадельни и пр.».
Показательное значение имел пункт Положений, предусматривающий необходимость укрепления православной нравственности, развитие миссионерской деятельности, и в этом Церковь также могла рассчитывать на правовую и финансовую поддержку от белой власти: «В целях оздоровления православной паствы Церковно-приходские Советы, заботясь о всестороннем воспитании народа в религиозно-нравственном отношении, должны иметь попечение о надлежащей подготовке увеселений и зрелищ в своем приходе, чтобы не происходило для верующих соблазна, а виновных в сем соблазне привлекать к законной ответственности». Епархиальные архиереи должны были озаботиться восстановлением миссионерской деятельности и «для более широкого и быстрого осуществления принятых Московским Поместным Собором и Томским Совещанием Положений, и для скорейшей организации приходов отправлять имеющихся в распоряжении Епархиальной Власти опытных руководителей в устроении церковной жизни».
Кроме того, ВВЦУ поручалось добиться от правительства выделения бюджетных средств на ведение в церковных приходах «метрикации населения» (выдача свидетельств общепризнанного образца о рождении, венчании, кончине). За счет «государственных пособий» должны были создаваться т. н. «переселенческие приходы», актуальность образования которых для обширных пространств Сибири и Дальнего Востока была более чем актуальной. Предполагалось задействовать в миссионерской, проповеднической работе (особенно в сельских приходах) сотни священников, оказавшихся в Сибири, вынужденных оставить свои приходы из-за начавшихся гонений на Церковь в Советской России. И если «Правительство не сможет или не пожелает дать содержание духовенству от казны», то следовало предложить Епархиальным Управлениям настаивать всемерно на содержании духовенства самим населением, по возможности не ниже той нормы, какая предположена Священным Собором.
В то же время Епархиальным Преосвященным следовало поддерживать (на общегосударственном уровне, через Управление Государственных сберегательных касс) политику социального страхования, страхования жизни у «малоимущего крестьянства, а равно и духовенства». Для этого предполагалось в полном объеме возобновить деятельность Приходских Сберегательных касс (на основе Устава 1916 г.), обслуживавших как крестьян, так и местное духовенство.
Взаимодействие Церкви и государственной власти на Востоке России не ограничивалось образованием ВВЦУ. Со своей стороны Совет министров занимался созданием координирующей структуры, вопрос о полномочиях которой также был предметом обсуждения Томского Совещания. Такой структурой стало специально созданное Министерство вероисповеданий.
С докладом о нем выступил ставший впоследствии главой данного ведомства профессор Прокошев. Будучи специалистом по церковному праву, он предполагал учреждение в составе правительства структуры, схожей по целому ряду полномочий с обер-прокурором Святейшего Правительствующего Синода, хотя саму эту должность «как представителя бюрократических тенденций, подавляющих начала соборности Церкви, создавать и не должно». Обоснованием подобного решения было мнение о необходимости государственной поддержки Церкви, в частности в вопросах финансирования. Как специалист по церковному праву, Прокошев полагал, что правительство и Церковь обязаны также согласовывать позиции в отношении принимаемых законодательных постановлений, одинаково затрагивающих интересы светской и духовной власти («правовое положение духовенства», «разработка законопроектов, касающихся Церкви»). Прокошев подтверждал, что «высшая Церковная власть» принадлежит «Патриарху, Синоду и Высшему Церковному Управлению», а Государственная власть и Церковь «могут сноситься друг с другом помимо министра, через Патриарха или особых уполномоченных».
Но наиболее емко позиция будущего главы ведомства отражена в следующих словах официального отчета Томского Совещания: «Церковь призывает к делу спасения Государства, и посему Государство Русское не может отделить от себя спасающую его Церковь, которой оно должно предоставить первенствующее положение». Данный тезис представлял собой, по существу, развитие положений, принятых Всероссийским Национальным Центром в качестве фундаментальных основ еще в 1918 г. (т. н. проект Основных законов Российского государства): «Первенствующая в Российском государстве вера есть исповедуемая большинством населения России христианская Православная кафолическая восточного вероисповедания… Православная Церковь в России, как национально-историческое вероисповедание преобладающего большинства коренного населения государства, естественно, занимает первенствующее среди всех других исповеданий публично-правовое положение. Это первенство находит свое внешнее выражение в том, что во всех актах государственной жизни, в которых власть обращается к религии, преимуществом будет пользоваться Православная Церковь, точно таким же преимуществом будет пользоваться Православный Церковный календарь… В качестве положения о Православной Церкви в Российском государстве правительство признает все постановления Определений чрезвычайного Всероссийского Священного Собора, касающиеся строя церковного управления, отныне автономного. Глава Православной Русской Церкви Патриарх Московский и Всея России и возглавляемый им Всероссийский Церковный Собор признаются государственной властью полномочными представителями всей Православной России».
Таковой была и принципиальная позиция большинства политических деятелей Белого движения. Схожие принципы декларировала и Омская конференция кадетской партии (21 мая 1919 г.). Подчеркнув обязательность «бережной заботливости Русского Государства о Православной Церкви, искони верной хранительнице исторического бытия и духовного лика России», кадеты признали за государством также «обязанность обеспечения правового положения всех разрешенных законом религиозных вероисповеданий на территории России»[639].
Церковное Совещание в Томске не приняло каких-либо решений по созданию Министерства вероисповеданий, ограничившись благодарностью докладчику, приемом информации «к сведению» и указанием на то, что утверждение штатов государственных учреждений – компетенция Совета министров. Однако в вопросе о форме взаимодействия ВВЦУ было категоричным. Никакого возрождения ведомства, подобного обер-прокуратуре Синода, быть не должно. Четко и определенно изложил свое отношение к роли и месту Министерства исповеданий глава ВВЦУ архиепископ Сильвестр в интервью газете «Правительственный вестник», опубликованном 7 января 1919 г.: «Я не могу мыслить иначе, чем мыслит Святая Церковь в лице Поместного Собора. Собор же Церковный наличие такого органа мыслит. Орган такой нужен. Государство не может не сноситься с Церковью, но какой орган – это для Церкви вопрос не существенный. Дело в том, что орган, устанавливающий взаимоотношения между Церковью и государством, нужен не столько для Церкви, сколько для государства, ибо Церковь при современном ее строе, в котором выдержана вся полнота соборности и автономии, может входить в сношения с государственной властью непосредственно через своего представителя, которым является Святейший Патриарх или лицо, им для таковых сношений уполномоченное, а во Временном Высшем Церковном Управлении – его Председатель. И все дело, в сущности, сводится к установлению такой формы взаимоотношений между правительственной властью и Церковью, которая соответствовала бы достоинству как той, так и другой… Мы не мыслим себе представительства интересов государства по типу бывшей обер-прокуратуры Святейшего Синода. Такое представительство в современном строе не должно иметь ни места, ни применения. То государственное учреждение, которое будет ведать церковными делами, не мыслится нами как обладающее исключительными полномочиями в отношении церковной жизни; что же касается функций его как органа контролирующего, то контролю в расходовании средств государством мы подлежим на общих основаниях, защите законов – также; так что представитель государства является участником лишь в разрешении тех специальных дел, в которых интересы Церкви и государства соприкасаются, каковые вопросы правовые и вопросы государственного пособия на дела церковные. Само собой разумеется, что о вмешательстве государства в область чисто церковного управления, как это имело место прежде, не может быть и речи».
На вопрос корреспондента о том, допускалось ли подобное вмешательство, владыка Сильвестр ответил, что ему известно, что «первоначально Министерству исповеданий предполагалось, помимо отдела контрольного, придать и отдел административных назначений. Это та же идея обер-прокуратуры Святейшего Синода, но только в измененном виде, и, конечно, такое положение дел для нас совершенно неприемлемо, как неприемлема мысль о причислении Православной Церкви к ведомству МВД. Последнее положение уже совершенно неприемлемо как не отвечающее достоинству Церкви». Нужно отметить, что проект о подчинении ВВЦУ Министерству внутренних дел даже не дошел до обсуждения на Церковном Совещании.
В свою очередь Прокошев (в том же интервью) развивал идею о насущной необходимости создания, наравне с ВВЦУ, ведомства исповеданий. Главной причиной считалась необходимость «утишить разбушевавшееся море народных страстей, сдержать центробежные силы, разрывающие Русь, и помочь спасти Русскую государственность. Участие Церкви в моральном, а через это и в политическом самоутверждении России не противоречит принципам правового государства». В многоконфессиональном правовом государстве, считал Прокошев, должен признаваться принцип не «всем поровну», а «каждому свое». Поэтому положение Православной Церкви не может не быть «первенствующим», ведущим («ту Церковь, к которой принадлежит большинство населения… Государство должно ставить выше»). Подозрения в простом восстановлении обер-прокуратуры Синода Прокошев считал несостоятельными уже по той причине, что в «синодальный период» единоличное право Обер-прокурора всегда подавляло коллективное право Святейшего Синода.
В новых условиях, никоим образом не стремясь к изменениям определений Поместного Собора, следовало добиться, чтобы ведомство исповеданий было защитником интересов Церкви перед властью, в частности, в области статуса церковного имущества, наделения приходских советов правами юридического лица, возбуждением уголовного преследования за кощунственные деяния, надругательства над святынями и др. При этом Прокошев считал, что принятие любого закона, затрагивающего интересы Церкви, следует предварительно согласовывать с «высшей церковной властью». Прокошев был уверен в поддержке своего проекта в Совете министров. Возможно, учитывалось и то, что сам премьер-министр П. В. Вологодский был сыном священнослужителя[640].
Таковы были основные результаты Томского Церковного Совещания в ноябре 1918 г. Как можно заметить, они никоим образом не противоречили решениям Поместного Собора в Москве. Развитие законоположений и определений, относящихся к приходу и созданию ВВЦУ, также не нарушали соборного единства Русской Православной Церкви ни канонически, ни юридически. Положения о приходских Союзах лишь усиливали общественное значение данных структур, предусмотренных соборным Приходским уставом, а Церковное управление имело лишь временные функции, подотчетные Святейшему Патриарху и Священному Синоду.
Совещание приняло основополагающие документы об отношениях Церкви и власти за несколько дней до «переворота 18 ноября». Российское правительство, возглавляемое Верховным Правителем адмиралом А. В. Колчаком, не отвергало преемственности от Временного Всероссийского правительства и официально подтвердило свою готовность соблюдать и поддерживать законоположения в отношении Русской Православной Церкви, определенные Поместным Собором 1917/1918 гг. 3 марта 1919 г. Прокошевым был подан доклад в Совет министров, обосновывавший необходимость законодательного подтверждения определений Собора со стороны Российского правительства. Правовой коллизией, с точки зрения главы ведомства исповеданий, выступало так и не исполненное предрешение о созыве Собора, согласованное с Временным правительством (постановление от 11 августа 1917 г.), в соответствии с которым предполагалось «предоставить открывающемуся 15 августа в Москве Поместному Собору Всероссийской Церкви выработать и внести на уважение Временного Правительства законопроект о новом порядке свободного самоуправления Русской Церкви».
Так как Собор завершил свою работу 9 сентября 1918 г., Временное правительство было низложено в октябре 1917 г., а Совет Народных Комиссаров не имел никакого отношения к утверждению определений Собора и всероссийской властью не признавался, то принять решение следовало уже правительству Колчака. Прокошев отмечал, что «в основу нового церковного строя положено начало Соборности» как «единения и гармонического сотрудничества в церковно-общественной работе всех элементов церковного общества: иерархии, клира и мирян, каждого – в меру его канонического значения», – и особенно выделял тот факт, что «не только епископату, но и широким кругам церковной общественности – представителям клира и мирян – Соборными постановлениями предоставлено непосредственное и деятельное участие в церковно-общественной жизни и в церковном управлении на всех его ступенях…; существенно преобразуется и управление епархиальное, в том же духе Соборности и церковной общественности… Существенно реформирована и поставлена на новые основания и организация благочиннических округов – в смысле привлечения мирян на благочиннические собрания в благочиннические советы».
Особый акцент Прокошев делал на Приходском уставе: «Православный приход признается самостоятельной церковно-общественной единицей. С организацией приходских собраний, приходских Советов и других учреждений приходских приходская жизнь становится на новые демократически-общественные основания. Все члены церковного общества привлекаются к постоянному в ней участию». «Все Соборные постановления, – продолжал профессор, – кроме «Определения о правовом положении Православной Церкви», представляющего формулировку воззрений Собора на нормальные отношения Церкви и Государства и его пожеланий в этой области, – относятся по своему существу к области внутренней церковной жизни, составляющей сферу свободного самоопределения Церкви, и по содержанию своему не противоречат ни началам государственного законодательства, ни государственной целесообразности».
Подчеркнуто демократичными представлялись напоминания Прокошева о том, что церковные преобразования обсуждались еще в законодательных органах Российской империи: «Эта коренная реформа всего строя церковной жизни сверху донизу, на новом истинно каноническом начале Соборности отвечала не только потребности, давно ясно и болезненно сознаваемой церковно-общественными кругами, но и настойчивому, неоднократно выраженному желанию законодательных палат – Государственной Думы и Государственного Совета». Исходя из этого, Прокошев ходатайствовал об утверждении Правительством решений Поместного Собора (поскольку таковые «не противоречат ни началам государственного законодательства, ни государственной целесообразности»), особенно актуальных в отношении создания Епархиальных Советов и Приходского устава с дополнениями, сделанными Томским Совещанием (полное же решение «вопроса об отношении между Церковью и Государством» принадлежало «только будущему Национальному Учредительному Собранию»). Подтверждалась недопустимость каких-либо изменений в выработанных Собором определениях («без сношений со Святейшим Патриархом и полномочными органами Центрального Церковного управления»), а также то, что ВВЦУ, «несомненно, не признает себя управомочным вносить какие-либо изменения в текст Соборных определений»[641].
Ходатайство Прокошева увенчалось успехом. Постановлением Совета министров от 19 августа 1919 г. было решено: «Временно, впредь до установления в законодательном порядке взаимоотношений между Церковью и Государством, предоставить Епархиальным Советам, заменившим собой Духовные Консистории, и приходским общинам руководствоваться выработанными для них на Всероссийском Церковном Соборе в Москве уставами… с теми дополнениями, которые сделаны были к приходскому уставу Томским Соборным Совещанием осенью 1918 г.[642].
На Урале, в Сибири и на Дальнем Востоке в 1918–1919 гг. поддержка Церковью власти Колчака была безусловной. Глава ВВЦУ архиепископ Сильвестр был духовником адмирала (сохранилось несколько писем владыки к Верховному Правителю), привел его и министров к присяге на церемонии открытия в Омске присутствий Правительствующего Сената 31 января 1919 г. ВВЦУ была принята особая формула поминовения власти на богослужениях. Согласно ей «следовало поминать на Богослужениях Высшую государственную власть и ея воинство» следующим образом: «Богохранимую Державу Российскую, Благоверное Правительство и Христолюбивое воинство». На ектениях, великом входе следовало «поминать сначала Святейшего Патриарха и церковную власть, а затем Державу и власть гражданскую, при молебнах же многолетие возглашать прежде гражданской власти, а потом церковной». Упоминание «Благоверное Правительство» не следует понимать как некую попытку «уравнивания» с Царской властью (форма поминания в Российской Империи: «Благочестивейшего, Самодержавнейшего Великого Государя Императора Николая Александровича всея России»). По определению православной догматики поминание «благоверный» означало «исповедующий истинную веру, правоверный, православный» и считалось «постоянным эпитетом князей, царей, епископов». «Благоверное Правительство» в общепринятом каноническом сочетании могло означать исповедание православной веры представителями белой власти и главой правительства[643].
Но не только новая формула поминания белой власти была установлена ВВЦУ. Во исполнение определений Поместного Собора от 18 апреля 1918 г. Управление приняло 25 февраля 1919 г. постановление об обязательном «возношении в храмах за богослужением особых прошений о гонимых ныне за Православную веру и Церковь и о скончавших жизнь свою исповедниках и мучениках», а также о «совершении торжественных молений: поминального об упокоении со святыми усопших и… благодарственного о спасении оставшихся в живых».
ВВЦУ также подтверждало решение «установить во всей России ежегодное молитвенное поминовение в день 25 января или в следующий за сим воскресный день (вечером) всех усопших в нынешнюю лютую годину исповедников и мучеников» и «установить в понедельник второй седмицы по Пасхе во всех приходах, где были скончавшие жизнь свою за Веру и Церковь исповедники и мученики, крестные ходы к местам их погребения, где совершать торжественные панихиды с прославлением в слове священной их памяти». Первая «заупокойная литургия по новым священномученикам и мученикам» была отслужена в Москве, в со-служении участников Поместного Собора, самим Святейшим Патриархом Тихоном 31 марта 1918 г. Показательно, что решение Поместного Собора 1918 г., подтвержденное ВВЦУ, было формально подтверждено и в современной России, когда специальным Определением Архиерейского Собора в 1992 г. было установлено совершать празднование Собора новомучеников и исповедников Российских 25 января (ст. ст.) каждого года или в ближайшее воскресенье после него. К ноябрю 1918 г. архиепископом Сильвестром был составлен список погибших священнослужителей, который за первый год советской власти включал 500 имен «зверски замученных священников» и 20 «бесчеловечно убитых епископов»[644].
Государственная власть стремилась поддерживать Церковь. Ежемесячно на расходы ВВЦУ, несмотря на то что Управление не входило формально в состав правительства, выделялось свыше 30 тысяч рублей. Казной были удовлетворены и запросы, связанные с выполнением священнослужителями регистрационно-правовых актов («метрикации населения»). Церкви возвращались все изъятые большевиками ценности и имущества, а в начальных и средних учебных заведениях восстанавливалось преподавание Закона Божия. 14 августа 1919 г. Прокошев направил на рассмотрение Совета министров ходатайство «об отпуске из средств Государственного Казначейства пособия на содержание православного и инославного духовенства». В нем снова подчеркивалась важность сотрудничества Церкви и государственной власти: «Православная Церковь должна почитаться Национальной Святыней Русского народа. Неоспоримо то великое значение, какое имела и имеет она в истории Русского Государства и в жизни Русского народа… И в настоящее время распада Русского Государства Церковь служит объединяющим национальным звеном для разрозненных частей России. Духовенство же Православной Церкви по-прежнему является проводником в народе христианского просвещения, национальных чувств и идей и здоровых государственных понятий. Не даром оно терпит такие жестокие гонения со стороны советской власти».
Однако подобное главенствующее положение Православной Церкви в стране не подкреплялось, по мнению Прокошева, необходимой материальной поддержкой со стороны казны. Если в «синодальный период» духовенство получало установленное ежегодное содержание, то в условиях гражданской войны и развала государственности оно вынуждено жить лишь на «доброхотные даяния прихожан за требы и хлебные сборы», что «неудовлетворительно во всех отношениях». «Способы эти, заставляя духовенство брать за требы и таинства, стоять с протянутой рукой, назначать таксу и т. п. – не соответствуют святости пастырского дела и унизительны для достоинства пастырей, причиняя им нравственные страдания». Поэтому казна могла и должна была выделить целевое ежегодное обеспечение жалованием архиереев, иереев и причта на всех территориях, которые находились под контролем Российского правительства.
Аналогичное содержание следовало, по мнению Прокошева, выплачивать также духовенству римско-католическому (19 приходов на территории Урала, Сибири и Дальнего Востока в 1919 г.) и евангелическо-лютеранскому (13 приходов). После того как целостность Российского государства будет восстановлена, следовало, по предложению Прокошева, ежегодно согласовывать размер государственных расходов между Священным Синодом и министерством финансов[645].
Показательно, что в позиции Прокошева уже не было стремления ставить Церковь под контроль государственной власти, рассчитывая на право финансирования, как это было во времена «синодального периода». Напротив, налицо была заинтересованность в поддержке Церкви, признании ее самостоятельности и в то же время желание оказать поддержку духовенству в надежде на плодотворное взаимодействие в общем деле возрождения разрушенной русской государственности.
Что же касается правительства, то создание в его составе Главного управления по делам вероисповеданий (таким стало официальное наименование ведомства, о котором был сделан специальный доклад на Томском Совещании) представляло собой политико-правовое развитие идей Министерства исповеданий Временного правительства, преемственно принявшего делопроизводство упраздненной в 1917 г. от обер-прокуратуры. Управление стало совершенно новой структурой, не вписывавшейся в правовые акты, бывшие основой статуса правительства Колчака (Учреждение Совета министров 1906 г. и др.), поскольку в царствование Государя Императора Николая II Синод являлся Правительствующим и иных структур, имевших отношение к Церкви, в составе исполнительной власти не существовало. Теперь новой «белой власти» предстояло на практике осуществить запланированные Собором перемены во взаимоотношениях Церкви и государства. Показательно, что поскольку Российское правительство Колчака считалось основой будущего Всероссийского правительства, то полномочия Управления предполагалось осуществить не только на территории Востока России, но и в масштабах всего государства после занятия Москвы и «ликвидации советской власти».
Согласно Положению о Главном управлении, оно являлось «высшим органом, через который осуществляются мероприятия правительства в области отношений Российского государства к вероисповеданиям, в его пределах существующим». Ведомство возглавлялось Главноуправляющим (с правами министра), его товарищем (оба обязательно православного вероисповедания) и состояло из двух департаментов: Первого – по делам Православной Церкви и Второго – по «инославным и иноверным исповеданиям». Глава ведомства и его товарищ (заместитель) обязаны были присутствовать на всех заседаниях «Церковного Собора и давать необходимые разъяснения, а равно в заседаниях Высшего Церковного Совета и Соединенном присутствии Священного Синода и Высшего Церковного Совета с правом совещательного голоса».
Товарищем Главноуправляющего стал профессор Л. И. Писарев, директором Департамента по делам Православной Церкви – бывший преподаватель Семеновского приходского училища Нижегородской губернии П. Клоков, а директором Департамента по делам инославных и иноверных исповеданий – самый молодой участник Поместного Собора 1917 г., секретарь отдела «Правовое положение Церкви в государстве», и. о. экстраординарного профессора церковного права Пермского университета Н. Н. Фиолетов.
В компетенции ведомства находились «разработка и проведение в жизнь законодательства о Православной Церкви; посредничество в сношениях Правительства с центральными и местными органами Православного Церковного управления, суда, школы, хозяйства; выполнение роли контролирующего органа над деятельностью православных церковных учреждений и должностных лиц в пределах допускаемых автономией Православной Церкви; посредничество в сношениях Правительства с автокефальными церквами Православного Востока и разными церковными установлениями, находящимися за границей».
В отношении «инославных и иноверных вероисповеданий» предполагалось осуществление «дел, составлявших до сего времени предметы ведения Министерства внутренних дел по департаменту духовных дел иностранных исповеданий христианских и инославных»[646]. Можно полагать, что новое ведомство, руководимое членом Поместного Собора профессором Прокошевым, имело возможности осуществить то необходимое взаимодействие Церкви и Государства, о котором много говорилось в 1917–1918 гг.
Обескровленные произволом «красного террора» епархии нуждались в замещении вакансий священнослужителей. В этом отношении важной стороной деятельности ВВЦУ становилось назначение священников. Архиепископом Сильвестром предоставлялись штатные вакансии в епархиях Сибири и Дальнего Востока священникам, вынужденным покидать приходы своего прежнего служения. А 14 июня 1919 г. в соборе Святителя Николая в Омске состоялась архиерейская хиротония, которую возглавил архиепископ Сильвестр. Состоялось наречение архимандрита Варлаама в епископа Соликамского, викария Пермской епархии. На наречении присутствовал и сам Колчак.
Рукоположения проводились и в отношении служащих священников. Один из примечательных примеров – принятие священнического сана будущим Священномучеником иереем Михаилом Пятаевым, служившим в 1918–1919 гг. в Омском кафедральном соборе. После ареста владыки Сильвестра он был сослан в отдаленный сельский приход Новосибирской области, а в феврале 1930 г. был приговорен к расстрелу (причислен к лику святых Новомучеников и Исповедников Российских на Юбилейном Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви в августе 2000 г.)[647].
Среди организационных преобразований, проводимых в церковной иерархии в белой Сибири в 1919 г., следует отметить также решение о «возглавлении военного духовенства лицом в сане епископа». Введение должности Епископа армии и флота происходило в порядке реализации определений Всероссийского Поместного Собора от 2 декабря 1917 г. о правовом положении Православной Российской Церкви и во многом поднимало статус военного духовенства на Восточном фронте. Однако 6 октября 1919 г. протоиерей Александр Касаткин обратился к Колчаку с докладом, в котором отмечал целесообразность «возглавления военного духовенства… особым духовным сановником именно из белого духовенства, а не епископом».
Исторически, еще со времен Петра I, сложилась система, при которой военное духовенство все более и более отдалялось от епархиальных архиереев», а «возглавление военного духовенства духовным лицом в сане пресвитера, не противореча каноническим правилам Русской Церкви в силу его подчиненности Высшей церковной власти, оправдывается многолетним опытом управления военным духовенством через пресвитера, пользой дела и соответствием такого управления с исключительными условиями военной жизни и быта». Но, несмотря на возражения отца Александра, ВВЦУ приняло решение об учреждении первого в истории Русской Православной Церкви Епископа армии и флота, назначив на создаваемую должность бывшего епископа Чебоксарского Бориса (Шипулина). Однако к широкой практической деятельности владыка Борис приступить не успел, поскольку уже в начале ноября 1919 г. все правительственные учреждения были эвакуированы из Омска в Иркутск, а еще через месяц прекратили свое существование в результате восстания «Политцентра» и свержения власти Российского правительства. Глава ВВЦУ архиепископ Сильвестр остался в Омске и принял мученическую кончину в феврале 1920 г. в местной ЧК[648].
Православное духовенство белого Юга России в 1918 г. также определилось в своей поддержке Добровольческой армии и затем Вооруженных Сил Юга России. При штабе Добровольческой армии служил протоиерей Дмитрий Вардиев. В т. н. «военно-походный период» истории Добровольческой армии (во время 1-го и 2-го Кубанских походов весной – осенью 1918 г.) военные окормлялись также местными священнослужителями, регулярно совершавшими торжественные молебны, крестные ходы по случаю побед Добровольческой армии, отпевания погибших бойцов, панихиды по жертвам «русской Смуты».
Наиболее представительные молебны состоялись после вступления Добрармии в Екатеринодар и Ставрополь в августе 1918 г. В Ставрополе архиепископом Агафодором был отслужен благодарственный молебен и передано архипастырское благословение – икона Божией Матери Иверская – покровительница Кавказа. Уже тогда в выступлениях архипастырей подчеркивалась идея об особой духовной миссии Добровольческой армии и всего Белого движения как вооруженного противостояния «злу большевизма»: «Беззаветная Добровольческая Армия! Ты воистину Христолюбивое воинство, ибо из уст твоих вождей мы слышали, что ты «пришла не только с мечом в руке, но и с крестом в груди, и с горячей надеждой в сердце». Воинство, над которым веет знамя креста, которое стремится не только к внешнему величию страны, но и к нравственному возрождению Родины, – это то войско, о котором полтора года вздыхала в своих молитвах Святая Церковь»[649].
Первые организационные перемены в среде военного духовенства Добрармии произошли после приезда в Екатеринодар из Киева Протопресвитера военного и морского духовенства в годы Первой мировой войны Георгия Шавельского, назначенного приказом от 27 ноября 1918 г. на аналогичную должность. При встрече с о. Георгием генерал Деникин определил «разделение полномочий» между Церковью и властью довольно прямолинейно: «Вам я отдаю все духовное дело, оставляя себе земное, и в ваше дело не намерен вмешиваться». Подобное разграничение не противоречило решениям Поместного Собора. С другой стороны, оно косвенно отражало специфику организации власти на белом Юге вообще. Как высшая гражданская власть первоначально исходила от военного командования («Добровольческая армия как государственный фактор»), так и высшая (хотя и временная) церковная власть фактически исходила от Протопресвитера.
По воспоминаниям Протопресвитера, в конце 1918 г. «прямого дела» у него «по должности» было очень мало: «Число священников в Армии не превышало 50. Ездить по фронту не представлялось никакой возможности, так как части были очень разбросаны и раздроблены. Но косвенного дела оказалась уйма. Я в Добровольческой Армии стал единственной инстанцией, которую знали, с которой считались и к которой обращались со всеми недоразумениями, сомнениями, неурядицами, касавшимися Церковного дела… Высшей Церковной власти в крае не было. Связь с Патриархом прервалась. Каждая епархия жила своей жизнью. Вопросы, превышающие компетенцию епархиальной власти, или решались на свой страх епископами, или оставлялись без разрешения. Некоторые церковные вопросы восходили до Деникина. Тогда спрашивали мое мнение. Я стал юрисконсультом по всем духовным делам. Получилось странное явление: огромная территория, почти весь Юго-Восток России, с несколькими епархиями оказалась без высшей церковной власти, которая одна могла бы и направлять, и исправлять церковную жизнь… Но одни из архиереев не замечали такой необходимости, а другие даже довольны были тем, что они теперь полновластные, никому не подчиненные владыки»[650].
Правильность замечания Протопресвитера Георгия Шавельского подтверждал и такой «незаинтересованный» человек, как командующий Черноморским флотом вице-адмирал Д. Ненюков. Согласно его воспоминаниям, в Севастополе в 1919 г. оказалось «14 архиереев, бежавших из различных епархий от большевиков, и все они нашли приют у епископа Севастопольского Вениамина…; владыкам не очень нравится быть под Патриархом, и… прежний порядок, когда каждый епископ в своей епархии был сам вроде Патриарха, был им более по душе…, владыки теперь старались умалить значение Патриарха и в один голос говорили, что Патриарх должен быть первым между равными и отнюдь не главою Церкви, вроде Римского папы, что усиленно подчеркивалось». Безусловно, подобные высказывания (если они имели место) могли носить сугубо частный характер, поскольку официально решения Поместного Собора никак не опротестовывались[651].
Тем не менее подобная тенденция представлялась весьма опасной, поскольку, в случае ее развития, возникала прямая угроза отделения от центральной всероссийской власти как в национальной политике (стремление к «сепаратизму»), так и в организационных вопросах Церкви (стремление к «автономии» и даже к «автокефалии»). Подобные опасные явления следовало пресекать. По инициативе Протопресвитера Деникиным было составлено письмо – обращение на имя архиепископа Донского и Новочеркасского Митрофана (Симашкевича) о «созыве совещания из епископов и членов епархиальных советов, по два от каждой епархии», а в Одессу, митрополиту Платону, была отправлена телеграмма-прошение прибыть на совещание в Новочеркасск. По предложению Протопресвитера, в состав Совещания должны были войти также члены Поместного Собора, оказавшиеся на территории Юга России. Таким образом, предполагаемый состав Совещания практически полностью повторял принципы, на которых было созвано Томское Совещание глав епархий Востока России и наличных членов Собора.
Организационным центром созыва будущего Совещания стала группа членов Всероссийского Поместного Собора, входивших в Совет Государственного Объединения России (СГОР). Протопресвитер входил в ее состав. Совет, намереваясь укрепить свой статус организации, призванной (как считало его руководство) восстановить власть в России, был всецело на стороне идеи созыва Совещания. 26 апреля 1919 г. в Екатеринодаре, у епископа Кубанского и Екатеринодарского Иоанна, состоялось собрание членов СГОРа, на котором присутствовали приехавшие из оставленной франко-русскими войсками Одессы митрополит Одесский и Херсонский Платон (Рождественский), архиепископ Таврический и Симферопольский Димитрий (Абашидзе), архиепископ Екатеринославский и Мариупольский Агапит (Вишневский), профессор Петроградской Духовной академии, доктор богословия А. П. Рождественский, князь Г. Н. Трубецкой, председатель Кубанского Епархиального Совета иерей Григорий Ломако, священник Валентин Свенцицкий, граф В. А. Мусин-Пушкин, граф Д. Ф. Гейден, полковник А. В. Бориславский и поручик М. Ю. Родионов.
Многие из них участвовали в Поместном Соборе и занимали во время его работы ведущие должности (митрополит Платон – член Священного Синода, глава отдела по внешней и внутренней миссионерской деятельности, архиепископ Димитрий возлавлял отдел об устроении Православной Церкви в Закавказье, епископ Агапит возглавлял хозяйственно-распорядительное Совещание при Соборе, профессор Рождественский возглавлял отдел о Духовных академиях).
Протопресвитером Георгием Шавельским был прочитан доклад, кратко наметивший основные направления духовно-просветительных мер, которые «надлежит ныне же планомерно и неукоснительно проводить в церковной жизни той области, где происходит крестоносная борьба новосозидаемого христолюбивого русского воинства с большевистскими злыми врагами Церкви и Отечества». Основное внимание, как и в белой Сибири, следовало уделить «усилению и оживлению пастырско-приходской деятельности местного духовенства». С этой целью предполагалось проведение «популярных научных и богословских лекций», «издание и распространение религиозно-нравственной и апологетической литературы». Как и в Сибири, для организации проповеднической деятельности предполагалось «привлечение к содействию местному пастырству иноепархиального духовенства из беженцев» (таковых, по оценке Протопресвитера, на белом Юге проживало уже более 500).
Однако для более «единообразного, планомерного и неукоснительного осуществления» данной деятельности следовало, как считал Протопресвитер, ввести «орган высшего церковного управления, объединяющий и направляющий церковную жизнь нескольких епархий». Первоначально предполагалось создание этого органа на основе распоряжений Главкома ВСЮР, однако не учитывать соборное мнение епископата было признано недопустимым.
Один из наиболее острых вопросов касался получения разрешения на собрание со стороны Высшей Церковной власти, иными словами – благословения Святейшего Патриарха Тихона. Насколько это было важно, свидетельствует, в частности, мнение архиепископа Ставропольского и Кавказского Агафодора (Преображенского), сомневавшегося в целесообразности созыва Совещания без открытого благословения Патриарха. Однако возможность установления связи с Москвой, получение прямого указания на право созыва было невозможно по причине практически полной изоляции Патриарха от регионов, находившихся под контролем белых правительств. И хотя имелись способы косвенной передачи информации (через курьеров Всероссийского Национального Центра, например), вероятность ее потери (в случае ареста нарочного) или искаженной передачи существовала всегда.
Показательно и мнение относительно создания «органа высшего церковного управления», высказанное членом СГОРа, тайным советником В. М. Скворцовым, отметившим необходимость дачи благословения Церковью белым армиям: «Добрармия, вследствие большевистского пленения и угнетения духовного вождя нашей Церкви, Святейшего Патриарха Тихона, не имеет от него благословляющей ее крестные подвиги патриаршей грамоты, которая бы указала сбитому с толку темному народу на молитвенно-споспешествующее отношение Церкви к Добрармии, как собирательнице рассыпавшейся русской земли и охранительнице Святынь народной веры и Церкви, правопорядка и истинной свободы. Учреждением высшего органа Церковного управления на территории действий Добрармии Церковь освятит духовным ореолом новосозданную Русскую армию как христолюбивое воинство… Мера эта окрылит духовным мужеством и самих духовных вождей народа, – пастырей и проповедников, угнетенных большевистским террором»[652].
Исходя из вышеназванных обстоятельств, собрание СГОРа выступило с инициативой: «Признать неотложно необходимым учреждение органа Высшего Церковного Управления на территории действий Добрармии» и «уполномочить архиепископа Димитрия Таврического, Протопресвитера о. Шавельского и графа Мусина-Пушкина отправиться в Ставрополь к архиепископу Агафодору с просьбой созвать Областной Церковный Собор в самый ближайший срок». Представительство на Соборе предполагалось на следующих основаниях: правящие и викарные архиереи Ставропольской, Донской, Кубанской, Владикавказской, Сухумско-Черноморской, Бакинской епархий (по занимаемой должности); по два представителя от клира и по два от мирян (по выборам от епархиальных советов, возглавляемых правящими епископами); Протопресвитер – от военного духовенства, по два представителя от духовенства и двое – от мирян, а также представитель от Главкома ВСЮР. Примечательно, что в данном документе совещание уже называется «Собором»[653].
В сводке о деятельности Особого Совещания, составленной в начале мая 1919 г., отмечалась важность подготовки «Малого Церковного Собора» (так он стал именоваться в официальных документах). 27 апреля (в Неделю Апостола Фомы (Антипасха) «иерархи Православной Церкви, находящиеся в Екатеринодаре…, под председательством митрополита Платона, при представителях мирян собрались на Церковный совет (Предсоборное Совещание) для решения вопроса о созыве Малого Поместного Собора. Собору этому предстоит устроить выборы представительного Церковного управления. Такое Центральное Церковное представительство должно функционировать до первой возможности непосредственного сношения с Патриархом. По соглашению с епископом Ставропольским Агафодором Малый Церковный Собор решено созвать 18 мая в Ставрополе. Идея созыва Церковного Собора на строго-канонических началах встретила полное сочувствие в руководящих кругах Добрармии»[654].
Таким образом, созыв собрания на белом Юге изначально планировался на гораздо большей основе, чем в Сибири. Максимально возможный характер представительства на духовных собраниях подобного рода объяснялся необходимостью принятия полноправных решений, приемлемых для представителей южнорусских епархий, носителей белой власти и мирян. Как и в случае с Поместным Собором, было созвано Предсоборное Совещание (Комиссия) во главе с инициатором созыва Собора Протопресвитером Георгием Шавельским, совместно с протоиереем профессором Рождественским, иереем Ломако, Мусиным-Пушкиным и членом Кубанского Епархиального Совета И. Н. Терещенко. Делопроизводителем Предсоборной Комиссии стал секретарь Протопресвитера Э. И. Махароблидзе. В ее работе также принимали участие члены СГОРа Н. Н. Львов, протоиерей Валентин Свенцицкий, генерал-лейтенант Г. М. Ванновский и князь Г. Н. Трубецкой.
Первое заседание Комиссии состоялось в Кубанском Епархиальном Совете. На открытии Комиссии выступил Протопресвитер, отметивший факт согласия архиепископа Агафодора на созыв 18 мая 1919 г. «Поместного Собора» в Ставрополе. Представительство было решено дополнить обязательным приглашением «пребывающих на означенной территории Членов Священного Церковного Собора» и по одному представителю от Донского, Кубанского и Терского казачьих войск (на Томском Совещании миряне были представлены только участниками Собора в Москве).
Предполагавшееся ведомство было решено назвать «Временное Высшее Церковное Управление Юго-Восточной России». Наименование полностью повторяло принятое в Сибири, но с указанием краевой принадлежности. Состав и порядок создания ВВЦУ Юго-Восточной России были схожи с Сибирскими, о чем заявил Протопресвитер на заседании 9 мая: «Члены Высшего Церковного Управления должны быть избраны – для большей авторитетности – Поместным Собором». Выборное начало, как и в случае с выборами органов местного самоуправления, признавалось Протопресвитером «немыслимым… в исключительных условиях переживаемого времени». При этом легитимность Собора выражалась в участии в нем «всех епископов, находящихся на Юге России в пределах Добрармии, а также – выборных делегатов от епархиальных советов и всех членов Поместного Собора в Москве, избранных еще летом 1917 г. После получения известий о том, что ВВЦУ в Сибири состоит из трех, а не двух епископов, Протопресвитер также принял решение об увеличении числа епископов до трех (показательно, что подобное «копирование» структур Востока России происходило еще до официального признания Деникиным власти Верховного Правителя России). По воспоминаниям Протопресвитера, было «замечательно, что Ставропольский Собор 1919 г. проявил удивительную солидарность с Томским Собором 1918 г., хотя об этом последнем Соборе стало известно на Юге России лишь в июне 1919 г., значит после Ставропольского Собора (здесь Протопресвитер, очевидно, имеет в виду не получение общих сведений о Соборе, а наличие полного отчета о его работе). Томский Собор тоже учредил высшую церковную власть, наименовав ее, как и Ставропольский Собор, Временным Высшим Церковным Управлением»[655].
В состав ВВЦУ предполагалось ввести первоначально шесть членов: двух епископов, двух пресвитеров и двух мирян. При этом один епископ избирался Собором, а другим становился епископ той епархии, в пределах которой находилось Высшее Церковное Управление. Местоположение ВВЦУ было в месте расположения «высших военных и гражданских учреждений при Главнокомандующем». Мусиным-Пушкиным была подчеркнута важность составления особых соборных посланий, которые имели бы значение благословений Церковью представителей белой власти (Деникина и Колчака), и обращений за помощью к «главам христианских Церквей» Европы и САСШ. Мусин-Пушкин говорил также о желательности обращения «ко всем главам Христианских Церквей с призывом к объединению в борьбе против антихристианского духа в лице большевизма».
В заседании Предсоборной Комиссии 6 мая тот же Мусин-Пушкин отметил, что обращения следует составить не только Архиепископу Кентерберийскому, но и правительству Великобритании, подчеркнув, в частности, что «Церковный Собор должен благодарить англичан за понятные их сердцу и чтимые ими три вещи: за то, что помогают восстановить свободу, свободу духа, без которой не может развиваться и религия; за то, что помогают восстановить попранную большевиками религию; за то, что помогают восстановить дом, очаг, отчизну»[656].
На третьем заседании (9 мая) была установлена компетенция будущего ВВЦУ. Некоторые разногласия при обсуждении объема полномочий возникли между Протопресвитером и проф. Рождественским. Позиция Протопресвитера сводилась к уравниванию полномочий Управления и Священного Синода с полномочиями Высшего Церковного Совета. Рождественский настаивал на необходимости изъятия из компетенции ВВЦУ «дел о наградах и увольнении епископов». Итоговый документ, принятый Комиссией, предполагал, что управление «должно ведать и разрешать все те дела, которые подлежат ведению к решению Святейшего Патриарха, Высшего Церковного Совета и Священного Синода, т. е. быть «высшей Церковной властью» на белом Юге», за исключением дел «наградных, об открытии новых и разделении существующих епархий, о канонизации святых». Церковный суд предполагалось основать из 12 епископов (каноническое число), кроме тех случаев, когда «на территории, занятой войсками ВСЮР», находилось «не менее 5 епископов», – тогда суд переходил в ведение Управления.
Принципиально важные вопросы, касающиеся структуры самого Собора, и особенно церковно-приходской жизни, рассматривались на четвертом заседании (12 мая). Решено было повторить общую структуру Поместного Собора в Москве: «По примеру Всероссийского Церковного Собора епископы составят епископское совещание, через которое пройдут все постановления Собора. Не опротестованное совещанием епископов в течение суток постановление Собора получает обязательную силу». При Соборе полагалось создать пять отделов: «редакционный, о Высшем Церковном Управлении, о приходе, по составлению посланий Собора, об учебных заведениях».
По вопросам организации приходов с докладом выступил князь Г. Трубецкой, подчеркнувший важность создания «объединений приходов», прежде всего, «в политическом отношении». Как и в Сибири, в развитие Приходского устава было принято решение о создании укрупненных структур, объединяющих каждая по несколько приходов. Предсоборная Комиссия постановила обеспечить максимально возможное ознакомление православных христиан с текстом Приходского устава (следует отметить, что в РСФСР практически невозможно было ознакомиться с текстом этого важнейшего документа в форме популярных общедоступных брошюр), «немедленно организовать приходские советы, где таковые до сих пор не организованы». Считалось, что «так как одних законов мало для оживления церковно-приходской жизни, должны быть организованы епархиальные приходские советы из людей идейных, сведущих, которые могли бы разъезжать в качестве инструкторов и помогать организовывать приходскую жизнь». В заключительном заседании (17 мая) обсуждались написанные Рождественским, Ломако и Трубецким тексты обращений от имени Собора[657].
Состав участников Собора включал 33 священнослужителя (11 архиепископов и епископов, протопресвитер, 11 протоиереев, 10 священников) и 22 мирянина – всего 55 членов с решающим голосом. На заседании 20 мая состав членов Собора был дополнен иноком Полихронием, избранным от монашества Владикавказской епархии (это означало следование представительству на Всероссийском Священном Соборе, имевшему «представительство от монашества»). Помимо участников совещаний СГОРа и членов Предсоборной Комиссии, в работе участвовали архиепископ Донской Митрофан, епископ Владикавказский и Моздокский Макарий (Павлов), епископ Таганрогский и Ростовский Арсений (Смоленец), епископ Екатеринославский и Новомосковский, Главный священник Донской армии Гермоген (Максимов), епископ Челябинский и Троицкий Гавриил (Чепур). Из числа мирян на Соборе участвовали бывший наказной атаман Всевеликого Войска Донского граф П. М. Граббе, городской голова г. Ялты граф П. Н. Апраксин, представители Главкома ВСЮР генерал-майор Н. Ф. Эрн и генерал-майор Д. Ф. Левшин.
Вместо предполагавшихся Комиссией пяти отделов в составе Собора работало четыре отдела: «Об организации Временного Высшего Церковного Управления (председатель архиепископ Димитрий, товарищи председателя Протопресвитер Шавельский и граф Апраксин, секретарь И. Ивановский); Об устройстве прихода (председатель епископ Арсений, товарищ председателя протоиерей Николай Карташев, секретарь Н. И. Терещенко); О церковной дисциплине (председатель епископ Гавриил, товарищ председателя протоиерей Александр Малиновский, секретарь П. А. Россиев); Об учебных заведениях (председатель епископ Гер-моген, секретарь Я. Д. Сперанский)». Вместо запланированного редакционного отдела и отдела по составлению грамот и воззваний были созданы соответствующие комиссии. Председателем редакционной комиссии («по редактированию соборных постановлений») стал проф. Рождественский, а членами – проф. П. В. Верховской и Г. Трубецкой. Комиссию по составлению грамот и воззваний возглавил епископ Макарий, а членами стали Н. Н. Львов, протоиерей Валентин Свенцицкий, князь Г. Трубецкой, Протопресвитер Георгий Шавельский, генерал Левшин, иерей Владимир Востоков. Кроме того, была образована также комиссия по личному составу и хозяйственная во главе с епископом Александровским Михаилом.
Торжественное открытие Собора состоялось 19 мая 1919 г. в Ставрополе. Главком Деникин выступил с речью, в которой подчеркнул важность созыва «Поместного Собора Юга России» как «поднимающего меч духовный против врагов Родины и Церкви». Данную речь вполне можно назвать программной, отражающей цели созываемого Собора в его поддержке белой власти и белой армии: «Устроение церковного управления и православного прихода… Борьба с безверием, унынием и беспримерным нравственным падением, какого, кажется, еще не было в истории русского народа. Борьба с растлителями русской души смелым пламенным словом, мудрым делом и живым примером. Укрепление любви к Родине и к ее святыням среди тех, кто в кровавых боях творит свой жертвенный подвиг». В ответном слове архиепископ Митрофан передал архипастырское благословение Главкому, отметив, что «блестящие победы водимого и вдохновляемого Вами воинства, ополчающегося на лютого врага Веры и Родины, являют светлую зарю близкого восстановления Единой и Неделимой России и попранных врагами прав Святой Церкви, возвращения ей должной свободы на спасение людей божиих»[658].
С самого начала работы Собора снова встал вопрос о правомочности его созыва. Нужно отметить, что еще накануне открытия Собора (18 мая) во время работы Предсоборной комиссии сомнения в его правомочности высказывались также «донцами» – архиепископом Митрофаном и епископом Гермогеном. Еще раньше колебался в каноничности Собора архиепископ Агафодор. По воспоминаниям Протопресвитера, «особенно совопросничали донцы: зачем Собор; имеем ли мы право называть предстоящее собрание Собором; почему «канонически» путем выборов, не составили его (как будто мы могли располагать месяцами для подготовки к Собору); как отнесется Патриарх; имеем ли мы право без согласия Патриарха начинать такое дело; зачем высшая власть, когда можно обходиться и без нее»[659].
И все-таки на Соборе было подтверждено, что хотя акт созыва и не санкционировался Святейшим Патриархом непосредственно, однако деятельность создаваемого Управления определялась как временная. Ни о каком «расколе», «отделении» от общецерковной иерархии при этом не было и речи. Примечательно, что на первом же заседании было решено не пополнять состав Собора «неизбранными лицами», хотя бы и нужными для работы тех или иных отделов и комиссий (например, исследователь приходской организации И. В. Никаноров, не являвшийся членом Всероссийского Собора и не избранный на Собор в Ставрополе, не был включен в состав членов, а приглашался лишь в качестве консультанта).
Протопресвитер в своей речи обосновал необходимость созыва Собора и подчеркнул важность будущего объединения со Святейшим Патриархом. Помимо сугубо организационных вопросов, решение которых могло производиться в рамках создаваемого ВВЦУ, о. Георгий Шавельский отметил, что «еще одно обстоятельство несравненно высшего, идейного порядка заставляло помышлять об учреждении на Юге России Высшего Церковного Управления: Россия раздроблена, расщеплена на части; необходимо гражданское и духовное объединение этих частей, и в этом отношении Высшее Церковное Управление может сослужить великую службу, объединяя раздробленные части России единой мыслью и властью. Возможность опасений, что образование высшей местной церковной власти приведет к умалению прав Святейшего Патриарха и высших церковных учреждений при нем, устраняется соображением, что благостный Патриарх, как отец, радеющий о благе Церкви, не может быть обижен и неблагосклонно посмотреть на установление этой временной церковной власти, которая, по установлении связи с Патриархом, тотчас же сложит свои полномочия, передав их Святейшему Патриарху и Священному Всероссийскому Собору».
Действительно, осуществить сколько-нибудь постоянные контакты от белого Юга к Святейшему Патриарху было в условиях гражданской войны практически невозможно. Правда, позднее, во время обвинительного процесса над Святейшим Патриархом, предъявлялись свидетельства о якобы имевшей место связи Москвы и Юга. «По данным следствия (заявленным в тексте обвинения Святейшего Патриарха), от архиепископа Донского и Новочеркасского Митрофана к Патриарху в столицу «в течение 1918–1919 гг. неоднократно приезжал какой-то, следствием точно неустановленный, «Федя»… «человек в военной форме», привозивший деловые бумаги от Киевского Антония и Новочеркасского Митрофана… Каким именно путем этот «Федя» перебирался через фронт, следствию установить не удалось… В июле же 1919 г. гражданином Беллавиным была установлена связь с контрреволюционерами в Ставрополе, где происходил Собор с участием генерала Деникина. О Соборе был своевременно извещен Тихон запиской «на клочке бумаги»… Переписка, которую он вел с Югом, по словам обвиняемого, касалась церковных вопросов. Через этого же Федора иногда Синод посылал на Юг ответы. Ему, Беллавину, известно также, что в конце 1918 г. в Киеве на Украинском Соборе было оглашено его, Тихона, обращение к Совету Народных Комиссаров». Примечательно, что данное Послание Святейшего Патриарха стало известно в Омске только в августе 1919 г., когда сюда был доставлен («кружным путем») прошлогодний экземпляр одесской газеты «Великая Россия».
Проф. Верховской так обосновал важность соборной деятельности: «Все постановления Собора будут носить временный характер, так как, Слава Богу, Россия уже имеет своего общего Святейшего отца Патриарха, имеет Высший Церковный Совет, Священный Синод, но Божиим попустительством южные епархии временно отторгнуты от них, и ввиду этого необходимо Временное Церковное правительство. В Сибири уже есть таковое, но на Юге нет до сих пор. Высшее Церковное правительство нужно еще и потому, что когда войдем в Москву, то едва ли Патриарх и Высшее Церковное управление, которые страшно расстроены большевиками, смогут сразу развернуть свою работу на всю Россию. Настоящий Собор является краевым, но не имеющим сепаратного характера, он является временным, вынужденным, исключительным и будет блюсти каноны и церковные правила».
Однако не все члены Собора согласились с этой точкой зрения. Граф Граббе полагал, что конструкция ВВЦУ «неканонична и окрашена духом протестантизма. Предлагается коллегия епископов, клириков и мирян, которая должна возглавлять Церковь и представлять как бы «Малый Собор». Но никогда никакой Собор для постоянного управления Церковью не избирал подобного малого Собора, ни в каком случае не могущего быть заменой Большого Собора… Это не Малый Собор, а скорее – Синод…, самые выборы на настоящий Собор не от епархий, а от Советов – своеобразны… Странно подходить к Святейшему Патриарху с Церковью, оживленною путем нарушения церковных канонов. Это прецедент опасный». Единственный способ устранения подозрений в неканоничности, по мнению Граббе, – это включение в Положение о ВВЦУ пунктов о том, что данное управление не имеет права решать «вопросы вероучения, богослужения и пастырского душепопечения». В последующием пожелания Граббе были учтены. В ином смысле высказывался протоиерей Владимир Востоков, считавший, что Церковь всегда должна стремиться к единоначалию, «нужно стремиться к центру». «Страшен распад Церкви, так как церковная революция опаснее гражданской… Образование Высшего Церковного Управления для Юга России не нужно, так как всякого рода Советы только понижают ценность церковной деятельности…; во главе высшего Церковного Управления должно стоять одно лицо, и ограничение его Советом недопустимо».
Протопресвитер и архиепископ Димитрий возражали против подобных заявлений, уверяя, что Патриарх – «не диктатор в Церкви. При Святейшем Патриархе существуют Священный Синод и Совет, и Патриарх без них не принимает никаких решений. Такая же организация, какая проектируется соборным отделом, существует в ведении Патриарха и Священного Собора на Украине, и мы имеем право руководствоваться этим примером».
Примечательно, что в первом же утвержденном соборном послании «Всем верным чадам Православной Российской Церкви» говорилось не только о важности взаимодействия иерархов Юго-Востока России и белой власти, но и о распространении полномочий создаваемого ВВЦУ на все южнорусские губернии «по мере их отвоевания», «освобождения от засилия большевиков». Несмотря на то что на Соборе участвовали представители лишь пяти кавказских епархий (Ставропольской, Донской, Владикавказской, Сухумско-Черноморской и Бакинской), признавалось, что «Временное Церковное Управление» будет руководить «всеми епархиями, уже освобожденными и постепенно освобождаемыми» ВСЮР. «По крайней нужде церковной, по зову Преосвященных Архипастырей местных епархий и, мы верим, не без мысленного благословения Святейшего Отца нашего Тихона, Патриарха Московского и всея России, чрез отделяющие нас от него преграды вражии, – изволением Святого Духа, собрались мы ныне в богоспасаемом граде Ставрополе на Поместный Церковный Собор, дабы при Божьей помощи устроить важнейшие, неотложные церковные дела Южного края России», – говорилось в обращении[660].
Члены Собора были уверены в «скорейшем освобождении Святейшего Патриарха», после чего временное разделение Церкви устранится. Правда, архиепископом Агапитом было сделано заявление о необходимости внесения в послание уточнения о том, что «настоящий Собор не будет посягать на территорию украинской Церкви», но этого его замечания в тексте не учли, передав предложение в редакционную комиссию.
19 мая с поправками было принято Положение о Соборе, в соответствии с которым он должен был именоваться «Южнорусским Поместным Церковным Собором» и «действовать применительно к наказу Всероссийского Священного Церковного Собора». Тем самым определялось, что решения, принимаемые Собором, будут вполне каноничны и иметь значение решений, принимаемых высшей церковной властью, хотя и временного характера (до согласия или отказа со стороны Святейшего Патриарха), и будут определять взаимодействие с государственной властью. Не оспаривая полномочий Собора, на четвертом заседании его наименование было изменено на «Юго-Восточный Русский Церковный Собор» (скорректирован территориальный статус и отменено определение «поместный»). Помимо принятых положений о епископском совещании и порядке подачи заявлений был утвержден также состав Президиума Собора. Еще в Предсоборной Комиссии было решено, что он будет состоять из семи членов (каноническое число). Почетным председателем Собора был избран архиепископ Митрофан, его товарищами – архиепископ Димитрий, протопресвитер Георгий Шавельский и князь Г. Трубецкой. Секретарем Собора стал проф. Верховской, а его товарищем – член Всероссийского Собора, профессор Донского Политехнического Института И. М. Абрамов. На этом же заседании был избран и почетный председатель ВВЦУ – «как старейший архипастырь белого Юга» – архиепископ Агафодор.
На заседании 22 мая в повестке дня стояли вопросы епархиального переустройства на белом Юге. Поскольку подобные вопросы не могли обсуждаться в создаваемом ВВЦУ, то пришлось обратиться к соборному утверждению. Первым обсуждался вопрос о выделении северных округов Войска Донского (Усть-Медведицкого, Хоперского и Верхне-Донского) из состава Новочеркасской епархии в отдельное викариатство. Епископ Гермоген настаивал даже на большем: на выделении северных округов в отдельную епархию, а не викариатство, с пребыванием епископа в станице Усть-Медведицкой.
Следующим вопросом стало «преобразование Приазовского и Таганрогского викариатства Новочеркасской епархии в самостоятельную Ростовско-Таганрогскую епархию с пребыванием епископа Ростовского и Таганрогского в Ростове на Дону». На этот раз епископ Гермоген отметил нецелесообразность подобного отделения, полагая, что «территория викариатства не совпадает с территорией Ростовского и Таганрогского гражданских округов», и более целесообразным было бы открытие новой епархии на основе округов, а не викариатства. Однако Собор принял решение о создании Ростово-Таганрогской епархии.
Перемены коснулись Сухумской епархии (по епархиальному делению начала ХХ столетия Сухумская епархия входила в состав Грузинского экзархата). 12 марта 1917 г. на собрании епископов, клириков и мирян в Мцхете в храме Двенадцати апостолов, было торжественно объявлено о «восстановлении автокефального церковного управления в Грузии». Временное правительство принципиально признало автокефалию Грузинской Церкви, но без определения ее территориальных границ, что привело к формальному сохранению приходов в юрисдикции Русской Православной Церкви. Святейший Патриарх Тихон предлагал устранить возникшие разногласия путем Соборного обсуждения (с участием грузинских епископов) вопроса об автокефалии. В «Послании грузинским епископам-автокефалистам» (29 декабря 1917 г.) отмечалось: «Вы, созвав Собор без ведома и согласия Святейшего Синода и вашего кириарха и вторгнувшись в пределы не подчиненной вам церковной области, подвергли себя осуждению церковных канонов… та Церковь, которая ищет независимости, обращается с просьбой к кириархальной Церкви и, на основании данных политического и церковного характера, испрашивает ее согласия на получение автокефалии. Просьба обращается от имени как церковной и гражданской власти страны, так и от народа, с ясно выраженным заявлением о всеобщем и единодушном желании получить церковную независимость… И епархии Закавказья, как более столетия входившие в состав Русской Церкви, должны в деле приобретения независимости подчиняться общему каноническому порядку. Об этом говорит и постановление Временного правительства, на котором вы, преосвященные епископы, основываете грузинскую автокефалию. Но вы не только уклонились от духа мира и любви, но и нашли излишним вступить в сношения с Русской Церковью по важнейшему церковному вопросу».
На Поместном Соборе в 1918 г. предполагалось создание Кавказского митрополичьего округа и образование новой Бакинской епархии, которая состояла бы (помимо прежнего Бакинского викариатства Грузинской епархии) из приходов бывших Владикавказской и Туркестанской епархий. Тем самым Прикаспийская и Закаспийская области объединялись бы в церковном управлении. На практике проект был реализован отчасти. Высшее Церковное управление в Москве в 1919 г. утвердило на основе бывших Тифлисской и Бакинской епархий новые Прикаспийскую и Бакинскую епархии, а «самочинная» Грузинская автокефалия не признавалась. Мнение Юго-Восточного Собора в отношении Сухумской епархии было единодушным. Епископская кафедра была перенесена из Сухуми в Новороссийск, а в Сухуми следовало «учредить викариатство Епископа Абхазского и Сухумского».
Также не вызвал возражений пункт о выделении Кубанского викариатства Ставропольской епархии в Кубанскую епархию. Нужно заметить, что определение об этом преобразовании формулировалось с учетом будущего утверждения, не как окончательное: «Принимая во внимание, что все решения Собора и Временного Высшего Церковного Управления будут представлены на утверждение Святейшего Патриарха, признать выделение Кубанского викариатства в самостоятельную епархию неотложно необходимым и поручить ВВЦУ произвести это в самом непродолжительном времени».
Нужно отметить, что споры о выделении Кубанской епархии велись еще с начала 1918 г. и вызывали, в частности, протестные рапорты на имя Святейшего Патриарха со стороны Ставропольского архиепископа, объяснявшего нежелательность отделения Кубани крайней бедностью и разорением Ставропольской губернии в условиях начавшейся гражданской войны. Патриарх Тихон указом 13 сентября 1918 г. определил, что разделение епархий «может последовать лишь по всестороннем обсуждении данного вопроса на общеепархиальном собрании», созыв которого предполагался в августе 1919 г. Тем не менее образованная в 1919 г. Екатеринодарская и Кубанская епархия Русской Православной Церкви существует до сих пор.
Еще большее недовольство местного священноначалия вызывало отделение Ростово-Таганрогской епархии. По воспоминаниям Протопресвитера Георгия Шавельского, одной из «скрытых» причин протеста архиепископа Екатеринославского Агапита было изъятие из его ведения «хлебной Ростовской часовни» с предполагаемой передачей ее в ведение епископа Таганрогского Арсения (показательно, что официальные протоколы заседаний Собора никак не отмечали подобных разногласий).
Мотивы, побудившие к выделению епархий, в каждом отдельном случае носили особый характер. Помимо причин, связанных с более плодотворной пастырской деятельностью среди растущего православного населения, увеличивавшегося (до начала «богоборческой политики» советской власти) количества храмов и приходов, имели место и предпосылки политико-правового характера. При выделении северных округов Войска Донского учитывалось, что в них проживает население в 5 раз большее, чем, например, в Таганрогском викариатстве, а храмов больше в 6 раз.
Выделение Ростовско-Азовской епархии объяснялось не только запросами местного духовенства (об этом ходатайствовали 5 благочиннических округов Приазовского викариатства) или ростовского самоуправления, но и стремлением закрепить Таганрогский округ (оспаривавшийся Украиной еще с 1918 г.) в составе Всевеликого Войска Донского или под управлением администрации деникинского правительства. Выделение Кубанской епархии, очевидно, совпадало со стремлением утвердить автономный статус Кубанского края, а создание Сухумского викариатства предусматривалось в условиях общего политического курса белого Юга в 1919 г., направленного на укрепление позиций России в Закавказье и противодействие агрессивным акциям со стороны Грузии.
Подобные организационные перемены были вынесены, согласно правилам работы Собора, на обсуждение и заключение Совещания епископов. На его заседании все принятые постановления об изменениях в организации епархий Юго-Востока России были утверждены[661].
Последние заседания Собора были посвящены перспективам создаваемого ВВЦУ и усилению приходской работы. Тогда же было оглашено примечательное заявление членов Собора, в котором выражалось характерное для многих участников Белого движения мнение о путях развития отношений Церкви и белой власти. Автором заявления был проф. Верховской, отметивший, что «основные начала правового положения Православной Церкви в России, принятые Всероссийским Поместным Собором 2 декабря 1917 г., остались неосуществленными. Напротив того, в местностях, занятых советской властью, более или менее строго проведен декрет об отделении Церкви от Государства, введен гражданский брак и др. Между тем по мере освобождения занятых большевиками мест явится необходимость установить отношения Церкви и Государства на более культурных основаниях, а также ликвидировать тот нравственный вред, который нанесен теперь ненавистничеством ко всему религиозному в России. Это обстоятельство побуждает нас поднять вопрос о желательности образования особого Отдела Собора о правовом положении Церкви в России, коему вместе с тем поручить рассмотрение вопроса о способах защиты религиозной веры вообще от гонений со стороны воинствующего материализма в мире, так как ныне задача состоит не столько в защите свободы мысли и совести от какого-либо религиозного фанатизма, а, напротив, – в защите свободы веровать согласно велениям нравственного чувства и совести. Таковая свобода, … должна быть обеспечена гражданам во всяком культурном государстве и вообще в культурном мире»[662].
На заседаниях 22 мая 1919 г. Собором было утверждено Положение о ВВЦУ. В первом же пункте проекта определялось, что «Высшая Церковная Власть на Юге России действует временно до установления правильных связей с Святейшим Патриархом и Священным Синодом. По сравнению с проектом, обсуждавшимся в Предсоборной Комиссии, проект, представленный на обсуждение епископского совещания и утверждение Собором, содержал несколько дополнительных пунктов. В частности, более четко было определено положение Управления применительно к возможности исполнения полномочий «Высшей Церковной власти». В окончательном проекте отмечалось право ВВЦУ «разрешать все те дела, которые подлежат ведению и решению Святейшего Патриарха (упоминание Святейшего Патриарха было вычеркнуто и перенесено в окончание фразы), Высшего Церковного Совета и Священного Синода (было приписано «с возглавлением Патриарха»)».
Окончательная формулировка выглядела так: ВВЦУ «ведает и решает все те дела, которые подлежат ведению и решению возглавляемых Святейшим Патриархом Священного Синода и Высшего Церковного Совета». На этом основании, в частности, ряд современных исследователей делают вывод о том, что ВВЦУ «с самого начала своего возникновения оказалось не временной вспомогательной мерой, а вполне самостоятельной реальной альтернативой патриаршей власти, органом реально правящим на подвластной ему территории». Думается, однако, что столь категоричное утверждение об «альтернативности» ВВЦУ Святейшему Патриарху нуждается в дополнительном обосновании.
В Положении особо отмечалось, что «в тех случаях, когда Председателем ВВЦУ будет признано, что постановленное решение не соответствует пользе и благу Церкви, ему предоставляется право протеста, и в таковом случае дело отлагается до решения его Святейшим Патриархом или Поместным Собором». Подтверждалось, что дела «о канонизации Святых, об образовании новых епархий и наградные» из ведения ВВЦУ исключаются (образование новых епархий на Юге России произошло решением Собора, которое было утверждено епископским совещанием, а не единоличным решением ВВЦУ, которое до начала работы Собора только проектировалось). Исключения в награждениях допускались только к клирикам, а награждение епископата было решено «оставить до восстановления связи с Патриархом». Тем самым возможность канонических правонарушений исключалась, ВВЦУ должно было заниматься насущными организационно-правовыми вопросами, и говорить о потенциальной опасности «раскола» между Москвой и белым Югом не приходилось. Каноническая правомерность была обеспечена (как считалось) «приглашением» в его состав «всех Епископов, пребывающих на территории занятой ВСЮР». Пункт о «местопребывании» был скорректирован, в смысле «определения его самим Управлением, по соглашению с Главнокомандующим ВСЮР» (прежний пункт предусматривал обязательное местопребывание в «месте расположения высших военных и гражданских учреждений»). ВВЦУ переводилось на содержание бюджета, его члены получали «содержание из окладов, принятых в Добровольческой армии»[663].
В условиях часто менявшейся линии фронта и в связи с переходом под контроль ВСЮР летом – осенью 1919 г. новых территорий Юга и Центра России, считалось важным разрешить вопрос об организационном подчинении епархий и викариатств, центры которых оказывались за линией фронта. Здесь было решено, что «в случае освобождения от врага (это слово заменило первоначальное – «от большевиков») территории, не могущей сноситься со своей епархиальной властью, ВВЦУ поручает эту территорию попечению соседней епархии». Отдельным пунктом предусматривалась возможность подчинения Управлению епархий Украины, хотя и без указаний на ограничение их автономных прав: «В эти области могут войти и епархии Украинской Церкви, автономия коей была признана Всероссийским Священным Собором, при том условии, что как только военные обстоятельства не будут тому препятствовать, Украинская Церковь восстановится в правах, дарованных ей Всероссийским Поместным Собором»[664].
Следует отметить, что проходивший в октябре – ноябре 1918 г. в Киеве Всеукраинский Церковный Собор (на нем участвовало более 400 делегатов) многими рассматривался в качестве своего рода предшественника, аналога Юго-Восточному Собору. Председателем на Соборе был митрополит Антоний (Храповицкий), и в его работе участвовали главы всех епархий, оказавшихся в пределах Украинской Державы Гетмана П. Скоропадского. По мнению митрополита Антония, данный Собор был в какой-то степени «уступкой духу времени», когда для того, чтобы избежать «самостийности» и полного государственного и, возможно, канонического раскола (к этому стремились представители т. н. Украинской Церкви во главе с архиепископом Алексием (Дородницыным), следовало согласиться с максимально допустимой автономией.
Не случайно в решениях Всеукраинского Собора не признавалось «никаких отступлений от установленных Святой Церковью правил», и митрополит «мудро берег целость и неотделимость Церкви Украины от Всероссийской Православной Церкви». Собор отверг попытки перехода к автокефалии, но полностью поддержал утвержденную Всероссийским Поместным Собором автономию. По оценке проф. С. В. Троицкого, «так как по учению православия всякое самостоятельное Православное государство должно иметь и свою автокефальную Церковь, то этим постановлением Собор, в сущности, отверг и политическое отделение Малороссии от остальной России». Всеукраинский Собор, не выходивший за пределы канонических правил, получил благословение от Святейшего Патриарха Тихона и поддержку со стороны Гетмана Скоропадского. Если автономия епархий на Украине не вызывала возражений Святейшего Патриарха, то и временная автономия Юго-Востока не могла считаться нарушением единства Церкви[665].
В отношении приходской деятельности Собор не стремился к разработке обширной программы по ее усилению (в отличие от Сибири), однако собравшимся было представлено несколько документов, имеющих отношение к реформированию приходов. И. В. Никаноровым (приглашенным как «специалист по приходскому вопросу», но не избранным участником Собора) был представлен доклад «О приходской работе». По своему содержанию он во многом был близок к сибирским проектам. В нем отмечалась необходимость привлечения «к приходской работе… всех сил православного населения в полном разнообразии общественных положений, образовательного уровня, имущественного состояния, талантов и способностей». Следовало поощрять объединение приходов в приходские союзы, а наибольшее внимание обратить на развитие «церковно-учительной работы». При приходах должны были создаваться также «детские и молодежные союзы». Также не должна забываться и активная благотворительная деятельность. Но особое внимание следовало уделить работе по возрождению российской государственности: «Приходы и Союзы приходов должны постоянно следить за всеми выборами в общественные и государственные учреждения и содействовать прохождению в их состав людей верующих и Православной Церкви преданных».
С конкретными предложениями по совершенствованию приходской деятельности выступил известный своими проповедями и богословскими произведениями протоиерей Валентин Свенцицкий, занимавший должность проповедника в Добровольческой армии. 21 мая в приходской отдел Собора он подал текст, в котором указывал на «жалкое состояние приходской жизни», причинами которого были «перегруженность священника работой по исполнению треб; плохая осведомленность как священника, так и мирян с приходским уставом; неумение взяться за общее дело; отсутствие инициативы; оторванность Церковной организации от общественной жизни». Учитывая, что на белом Юге оказалось значительное количество священников-беженцев, отец Валентин предлагал «увеличить в больших приходах священнический штат», с тем чтобы принять на службу священников для совершения проповедей. Вместе с тем следовало добиться максимального ознакомления священнослужителей и мирян с новым Приходским уставом, так как «многие священники, не говоря уже о мирянах…, совершенно не знают тех прав, которые предоставляются приходским советам. А те, которые знают, часто бездействуют по неумению приступить к общественной работе».
Поэтому нужно было «учредить при каждом епископе особые должности «приходских инструкторов», на обязанность которых возложить широкое осведомление населения с приходским вопросом, а также обязанность практических указаний в этом деле». Инициативу в оживлении «общественных начинаний» в приходской работе следовало проявить «епархиальным Преосвященным», а за «бездеятельность в этом направлении взыскивать с такой же строгостью, как и за нерадение в исполнении треб». Наиболее близким и полезным «общественным начинанием» в приходской жизни следовало считать «разрешение приходами продовольственных вопросов, не дожидаясь их общегосударственного решения».
В этом большую роль могли сыграть приходские кооперативы, которые было бы проще зарегистрировать и через них оказывать поддержку фронту и самим прихожанам: «Такая связь прихожан с материальной организацией при Церкви даст возможность Церкви выполнять целый ряд общественных задач, сейчас невыполняемых Церковью. Если, например, на поддержку армии понадобятся средства, те или иные сборы, приход легко может взять на себя это, разложив на каждого пользующегося правом получать дешевые продукты в приходских кооперативах. Если будут замечены какие-либо злоупотребления при доставке продуктов, борьба с этим всероссийским злом будет вестись не отдельным лицом, а организацией приходской или Церковной».
Но не менее важной отец Валентин считал перспективу последующего участия подобных приходских организаций в создании «низовой поддержки» Белого движения, поскольку «такая экономическая организация будет лучшим орудием в борьбе с социалистической пропагандой. А в моменты политической борьбы даст подготовленную общественной спаянностью Церковную единицу для активного участия в политическом строительстве»[666].
Приходской отдел Собора, под председательством епископа Приазовского и Таганрогского Арсения, на заседании 22 мая рассмотрел доклады протоиерея Валентина Свенцицкого и И. В. Никанорова, полностью поддержал их и в полном соответствии с решениями Всероссийского Поместного Собора постановил: «Признать крайнюю необходимость скорейшего осуществления в жизнь мер, начертанных Приходским уставом, к подъему церковно-общественной деятельности приходских советов как в смысле усиления благотворительной и просветительской их деятельности, так и в смысле развития учреждений взаимопомощи, способствующих материальному благополучию прихожан, для чего установить: Образование приходских отделов при Высшем Временном Церковном Управлении и Епархиальных Советах и организацию приходских инструкторов; снабжение приходов уставами; открытие повсюду церковно-приходских советов и соединение их в союзы… предпринять издание популярных брошюр о приходе с извлечением из приходского устава и практическими указаниями приходской работы»[667].
Еще одним немаловажным пунктом работы Собора был вопрос о духовно-учебных заведениях. В этом отношении участники Собора единодушно выразили важность государственной поддержки, прежде всего в финансировании. Показательно, что в отдельном пункте принятого «Положения о духовно-учебных заведениях и церковно-приходских школах» значилось: «Просить Священный Собор возбудить ходатайство перед Высшим Командованием армии о том, чтобы в каждой епархии, находящейся на территории, освобожденной Добровольческой Армией, было оставлено свободным хотя бы одно принадлежащее духовно-учебному ведомству здание, для организации в нем занятий духовно-учебных заведений всех типов». Начатую Временным правительством (согласно постановлению от 20 июня 1917 г.) передачу народных училищ и церковно-приходских школ в ведение Министерства народного просвещения, «в местностях, освобожденных от ига большевизма», полагалось отменить и возвратить их в ведение Православного Священноначалия, обеспечив при этом отпуск на их содержание «казенных средств». В частности, на самом Соборе было вынесено ходатайство об освобождении помещений Екатеринодарского Епархиального женского училища[668].
Нельзя не отметить также составленных и утвержденных Собором воззваний и обращений. Призванные, по оценке Протопресвитера Георгия Шавельского, стать благословляющими грамотами для лидеров Белого движения, свидетельствами того бедственного положения, в котором оказалась Русская Православная Церковь в условиях гонений «русской смуты», эти воззвания обсуждались на протяжении всех дней работы Собора. На заседании 21 мая по докладу члена Всероссийского Собора присяжного поверенного А. И. Ивановского было решено «послать от имени Собора с особой депутацией Святые иконы генералам освободителям края – Деникину, Май-Маевскому и Врангелю» («Всероссийский Собор, кроме послания к армии, отправил депутацию со Святой иконой к Главнокомандующему Корнилову, и это святое благословение Собора охраняло и самого героя и водимые им войска, сопутствуя ему и в Быхове и при отступлении кучки героев из Ростова. И вообще в самые тяжелые минуты Церковь благословляла Святыми иконами и тем укрепляла героев в совершении ими подвигов»).
Собором были также одобрены обращения к генералу Деникину, адмиралу Колчаку, к донскому, кубанскому и терскому казачьим войскам. В этих посланиях и обращениях к белым армиям, подписанных архиепископом Донским и Новочеркасским Митрофаном, прямо благословлялась вооруженная борьба с советской властью: «Все воинства, сражающиеся с большевиками…, орудие в руках Божиих… Да укрепит же и да ниспошлет Господь Вседержитель силы на предстоящий бранный подвиг по освобождению не только родного края, но и московских кремлевских святынь». Обращение – благословение к Деникину было во многом созвучно Посланию Святейшего Патриарха Тихона от 8 июля 1919 г. (т. н. «Посланию с предостережением против мщения»): «Полтора года тому назад люди, дышавшие ненавистью к Богу и Церкви, исполненные лжи и злобы, захватили в свои руки Русскую власть… И народ, которому обманщики прочили счастье, стремительно приблизился к нищете… Озверел народ великий. Великая Русь стала у края гибели… Ваша славная Армия свершила великое дело: она спасла честь России».
Но «дабы междоусобная брань наша не обратилась в надолго неизгладимую, губительную для народа, темную братскую рознь и вражду… дабы обманутые вражьими наветами, ныне враждующие наши братья скорее увидели вашу правду», нужно, чтобы «праведный гнев к хульникам, святотатцам, убийцам и разорителям родной земли, да не изгоняет из сердец ваших завещанных Господом прощения и любви к заблудившимся или обманутым братьям. Высшее благо Родины и устроение ее счастья да руководит вами во всех ваших действиях и чувствах! Благодать Господа Нашего Иисуса Христа и любовь Бога Отца причастие Святого Духа да Будут со всеми Вами!»
Было принято также обращение к красноармейцам. В традициях «печалования» Церкви перед государственной властью Собор ходатайствовал перед Главкомом ВСЮР о «смягчении участи» всех тех, кто «совершил великий грех перед святой Церковью и Родиной, но совершил его по недоразумению». Соборный призыв не остался без внимания, и приказом № 1226 от 13 июня 1919 г. Деникин объявил о смягчении целого ряда санкций (по должностным преступлениям, кражам, дисциплинарным преступлениям) и о замене смертной казни «заточением в крепость на 20 лет», подчеркнув при этом: «Велико должно быть значение мудрого голоса Церкви и в настоящую тяжелую для государства годину, когда во многих местах его, под напором большевизма и низменных страстей, рухнули основы религии, права и порядка… В такое тяжелое время глубоко отрадно вновь услышать голос Православной Церкви, и я верю, что по молитвам ея Господь Бог укрепит нас в нашем трудном подвиге и Десницею Своею благословит наше правое дело на благо и величие горячо любимой Матери России»[669].
Примечателен и текст обращения к «английскому примасу» – архиепископу Кентерберийскому, запланированное еще Предсоборной Комиссией. В нем, в частности, говорилось, что «Собор не может не вспомнить ту великую помощь, которую по сей день оказывает английский народ русскому народу. Но еще длинен путь к окончательной победе. Еще много тяжких испытаний ожидает нас, а потому кроме помощи силой оружия нам еще более нужна помощь нравственная. И мы надеемся, что Англиканская Церковь, более полувека находящаяся в постоянном братском сношении с Православной Церковью, окажет русскому народу эту моральную поддержку».
Вообще, на Востоке и Юге России в конце 1918–1919 г. составление обращений к главам зарубежных Православных и инославных вероисповеданий было широко распространено. Основной целью подобных документов считались отнюдь не какие-либо экуменические планы, а лишь достижение максимально широкого оповещения о тех событиях, которые происходят в России, и о бедственном положении Русской Православной Церкви. Среди данных документальных свидетельств можно упомянуть Обращение ВВЦУ в Омске к Римскому Папе Бенедикту XV, ко всем церквам «по поводу зверства большевиков», Обращение «церкви екатеринодарской к христианским церквам всего мира», два послания митрополита одесского Платона «ко всем архиепископам и духовным вождям всех христианских церквей, всех братств и всех вообще христианских общин, всем Соединенным Штатам Америки»[670].
24 мая 1919 г. Собор завершил свою работу. По оценке Протопресвитера, он имел «огромное значение для последующей церковной жизни… Работа на Соборе протекала спокойно, велась энергично…, Собор в короткий срок разрешил множество вопросов самого разнообразного характера…, он проявил, при общей смуте, большое спокойствие, понимание церковных нужд и готовность идти им навстречу. При большем времени и лучших условиях Собор мог бы принять еще большие решения». Примечательно, что сам Деникин высказывался за продолжение работы Собора, не отказываясь от его дальнейшего финансирования[671]. Главным результатом его работы было создание ВВЦУ, организационно-правовые полномочия которого стали достаточно обширными. Собор (как говорилось в кратком письме-отчете Главкому ВСЮР) «отдал особое внимание вопросу об оживлении приходской организации и принял меры к устранению неудобств, вытекающих из неправильного распределения некоторых областей в ведении отдельных епархий».
В какой-то степени Собор можно считать примером модели будущего взаимодействия между Церковью и государственной властью в том виде, насколько это предполагалось Определениями Всероссийского Поместного Собора. Епархии, викариатства на территории, занимаемой ВСЮР, получали теперь единый центр управления. По сути, ВВЦУ (как и в Сибири) становилось правительственным органом, близким по статусу к другим управлениям Особого Совещания. Деятельности Православной Церкви на белом Юге придавалось значение государственной политики («в тесном единении Церкви и государственной власти лежит залог возрождения нашей многострадальной Родины»). Председателем Управления стал архиепископ донской и новочеркасский Митрофан (Симашкевич), а в состав ВВЦУ вошел протопресвитер Шавельский. Аппарат протопресвитера армии и флота стал аппаратом Управления, а его начальник канцелярии И. Махароблидзе возглавил канцелярию ВВЦУ.
Признавалось единство светской власти и ее верховное возглавление. 4 июня 1919 г., вскоре после состоявшегося решения Деникина о признании власти адмирала Колчака, ВВЦУ приняло постановление: «Поминать на всех богослужениях во всех церквах, после Богохранимой Державы Российской, Благоверного Верховного Правителя» (показательно отличие от формулы поминовения, принятой ВВЦУ в Сибири, где поминали не отдельно Верховного Правителя, а «Благоверное правительство»). На практике, правда, подобное правило не всегда соблюдалось неизменно. По воспоминаниям Главноначальствующего Новороссийской Области генерал-лейтенанта Н. Н. Шиллинга викарным епископом Алексеем при встрече Деникина в Одессе (молебен в кафедральном Соборе) 23 сентября 1919 г. было произнесено многолетие: «Верховному Правителю Державы Российской Болярину Александру (адмиралу Колчаку), Главнокомандующему Юга России Болярину Антону (генералу Деникину) и Российскому Православному Воинству».
Практическая деятельность ВВЦУ была достаточно разносторонней. По воспоминаниям Протопресвитера, в его работе проявились «два качества: 1) идейность, устранявшая возможность использования тем или иным членом своего положения для достижения личных целей и интересов, и 2) принципиальность, в силу которой главное внимание обращалось на общецерковные нужды, а прочим делам отводилось второе место, наградным же – последнее». Организационные перемены в работе Управления произошли после того, как 28 августа 1919 г. в Таганрог приехал из «галицийского плена» митрополит Киевский и Галицкий Антоний (Храповицкий). Проверив деятельность ВВЦУ, «Положение» о нем и принятые Управлением решения, он в них «не нашел ничего антиканонического» и принял предложение стать Почетным Председателем ВВЦУ. Из примечательных, по мнению Протопресвитера, событий в деятельности Управления следовало выделить архиерейский суд и лишение кафедры архиепископа Екатеринославского Агапита, активно поддерживавшего церковную автономию на Украине (октябрь 1919 г.), а также работу созданных при Управлении Беженского и Церковно-общественного комитетов (во главе с архиепископом Евлогием (Георгиевским). Всего за период июня 1919 г. – марта 1920 г. состоялось 14 сессий ВВЦУ, с апреля по октябрь 1920 г. – 11 сессий. Наладилось издание официальной печати. В Таганроге с 1 сентября по 15 декабря 1919 г. вышло восемь номеров «Церковных ведомостей»[672].
Организационная структура церковного управления на белом Юге не ограничивалась в 1919 г. рамками ВВЦУ. Как и в Сибири, в составе Особого Совещания начало работу ведомство исповеданий во главе с Г. Н. Трубецким. Оно было учреждено 9 июля 1919 г. и, как считал его руководитель, должно было ведать делами, «раньше подведомыми Обер-Прокурору Святейшего Синода, а также делами инославных и иноверных исповеданий, разрешавшимися ранее в Департаменте духовных дел иностранных исповеданий в Министерстве внутренних дел». Глава Управления получил «права бывшего Обер-прокурора Святейшего Синода и министра внутренних дел, по принадлежности».
Судя по обзору деятельности ведомств деникинского правительства, «Управление испросило несколько ассигнований на содержание духовных учебных заведений и тем ограничило свои представления в Особое Совещание. Ни проектов реформ, ни попыток покупать и продавать Ведомство не обнаружило и стоило правительству сравнительно ничтожную сумму, ниже которой в общем перечне расходов Особого Совещания стоит только Отдел Законов». Полностью вернуться к правами «синодального периода» было, конечно, невозможно, о чем писал и сам Трубецкой[673].
Не оставались в стороне от проектов новой модели взаимоотношений Церкви и власти и ведущие общественно-политические объединения Юга России. Накануне работы Собора ему было направлено приветствие-обращение от Всероссийского Национального Центра (глава ведомства исповеданий князь Трубецкой входил в состав правления Центра), подписанное его председателем М. М. Федоровым. В нем подчеркивалась важность поддержки восстановления российской государственности Церковью. Противоречиям, вызванным доктриной «классовой борьбы», следовало противопоставить идеи национального единства: «В ответственном и бесконечно трудном деле строительства русского Государства участие Церкви не может не отразиться благословенными последствиями в смысле одухотворения подвига строителей… В тот час, когда должны столкнуться классовые притязания и партийные разноречия, когда все должны предстать пред Родиной готовыми на уступки и жертвы во имя общего единства, Церкви в этом подвиге всеобщего сближения и прощения принадлежит роль руководящая и основная. Призывая всех к делам братства и любви, Церковь укрепит дело собирания русской земли на крепкой основе религиозного сознания».
В утвержденном проекте программы Всероссийского Национального Центра о положении Русской Православной Церкви говорилось: «Первенствующая в Российском государстве вера есть исповедуемая большинством населения России христианская Православная кафолическая восточного вероисповедания… Православная Церковь в России как национально-историческое вероисповедание преобладающего большинства коренного населения государства, естественно, занимает первенствующее среди всех других исповеданий публично-правовое положение. Это первенство находит свое внешнее выражение в том, что во всех актах государственной жизни, в которых власть обращается к религии, преимуществом будет пользоваться Православная Церковь, точно таким же преимуществом будет пользоваться Православный Церковный календарь… В качестве положения о Православной Церкви в Российском государстве правительство признает все постановления Определений чрезвычайного Всероссийского Священного Собора, касающиеся строя церковного управления, отныне автономного. Глава Православной Русской Церкви Патриарх Московский и Всея России и возглавляемый им Всероссийский Церковный Собор признаются государственной властью полномочными представителями всей Православной России».
Показательно, что кадеты, занимавшие ведущее положение в Национальном Центре, оказались первой российской партией, выступившей уже в марте 1918 г. с решительным осуждением большевистской политики по отношению к Церкви. В специальном заявлении партии народной свободы отмечалось: «Неслыханные насилия совершаются над Церковью. Издаются декреты, под видом отделения Церкви от государства воздвигающие гонения и на Церковь, и на всякую религиозную веру… Партия Народной Свободы… всей силой своего убеждения и возмущенного нравственного чувства восстает против того поругания святыни народной души, которое совершается в настоящее время, и призывает всех своих членов объединиться в живом протесте против нового и самого преступного насилия, творимого над свободой… Только твердость духа и сила веры могут спасти Россию»[674].
«Духовная борьба с большевизмом» признавалась основной в условиях гражданской войны. Мало было одержать военные победы, следовало преодолеть причины, вызвавшие «революционные потрясения». Об этом шла речь в многочисленных обращениях, посланиях, составленных ВВЦУ на Востоке и Юге России. Так, в обширном обращении омского ВВЦУ, опубликованном в июне 1919 г. и подписанном архиепископом Сильвестром, архиепископом Вениамином, епископом Андреем, протоиереем профессором И. Галаховым, протоиереем В. Садовским, содержалось развернутое обоснование причин, вызвавших события 1917 года, говорилось о пути их преодоления: «За последнее время, под влиянием противорелигиозных и нравственно-разрушительных учений века сего, каковы: атеизм, толстовство, социализм и тому подобные учения, распространявшиеся отступниками, по преимуществу из высших классов, в нашем народе начался упадок религиозного чувства. Вместо христианских взглядов на жизнь стали превозмогать настроения грубой чувственности и материализма… Враждебное отношение к Православной Церкви разных политических партий и общественных групп особенно усилилось после февральского государственного переворота. Неверующие полуинтеллигенты по селам и деревням напрягали все усилия к тому, чтобы во имя свободы и ложно истолковываемого ими братства народов окончательно вытравить из народной души преданность Православной Церкви и Отечеству, религиозное и национальное чувства… Вот в этом-то вероотступничестве и нравственном развращении Русского народа и лежит главная причина постигших Россию бедствий. Внешние нестроения и бедствия суть прямое последствие зла. В этом нам суд Божий и кара»[675].
Церковь никоим образом не должна была отказываться от сотрудничества с государственной властью. Напротив, следовало разработать наиболее плодотворные пути подобного сотрудничества. Здесь показательны статьи представителя омского ВВЦУ профессора юридического факультета Пермского университета Фиолетова, публиковавшиеся в официозных изданиях. Еще в 1917–1918 гг. член Юридического отдела Поместного Собора опубликовал работы «Государство и Церковь», «Церковь в обновленной России», «Проблема отношений Церкви и Государства в современном православном церковном сознании».
Примечательно, что и позднее, в рукописи «Очерки христианской апологетики», оставшийся в Советской России профессор отмечал важность правовых принципов в жизни общества и Церкви, а также этическое значение организации власти. В духе развития политико-правовых идеалов Белого движения он писал: «Государственная власть имеет нравственное значение и действительную силу постольку, поскольку она связана с началами права и справедливости, поскольку «начальник не напрасно носит меч», поскольку он действует на «пользу» народов, а не на вред, поскольку он «добрый слуга на добро… Государство в подлинном смысле не мыслится вне связи с правовыми началами, без которых оно превращается в голую силу и, по существу, ничем не отличается от «шайки разбойников»… Нет общества без права. Самое несовершенное общество живет по какому-либо праву, иначе оно не могло бы существовать. Грех, рождающий преступление, не может навсегда убить в человеке его естественное стремление к порядку, к праву, к справедливости».
Церковь не должна отстраняться от участия в государственной жизни. В условиях подготовки к созыву Государственного Земского Совещания (ВВЦУ особой Грамотой благословило «призыв умудренных жизнью представителей народа на Земское Государственное Совещание» 16 сентября 1919 г.) Фиолетов в газете «Русское дело» отмечал важность «представительства Церкви», предостерегая от необоснованного стремления к «обособленности духовенства»: «В настоящее время было бы серьезной ошибкой со стороны духовенства выступать вообще в качестве самостоятельной, обособленной, церковно-общественной группы». Теперь, по мнению Фиолетова, налицо стремительный рост интереса к религиозному возрождению, игнорировать который Церковь не имеет права: «Силы того стихийного религиозно-церковного движения, которое ныне повсеместно охватило Россию, заключается именно в том, что оно является глубоко народным, общественным в широком смысле этого слова». Церковь должна придать этому стремлению организованный, целенаправленный характер.
И здесь наиболее оптимальной формой сотрудничества можно считать создание приходов: «Мысль обращается в вопросе о церковно-общественном представительстве к тем приходским и церковно-общественным организациям, которые составляют душу современного церковного движения. Приходские организации – это тот естественный мост, которым соединяется общественность церковная и общественность «земская». Приход есть единица, объединяющая православно-христианское население, входящее одновременно и в общину гражданскую». Представители отдельных епархий и должны стать «представителями Церкви» и на предстоящем Государственном Земском Совещании и, в перспективе, на «Земском Соборе». Переход к соборности в управлении – важнейший принцип церковной реформы, начавшейся в 1917 г.: и «с точки зрения подлинной церковной традиции, и с точки зрения разумной государственной политики, свободная организация церковной общественности представляется в одинаковой мере настоятельно необходимой», а «Приходской Устав» предусматривает широкую и многостороннюю деятельность прихода в области просветительной, благотворительной, экономической, наряду с церковно-общественной в собственном смысле слова»[676].
Тезисы о важности сотрудничества власти и Церкви в перспективе созыва Государственного Земского Совещания получили утверждение в официальном послании от ВВЦУ «Ко всем русским людям» от 27 сентября 1919 г.: «По призыву Верховного Правителя, Вождя нашего народа и войска, адмирала Александра Васильевича Колчака предстоит избрание лучших честных и православно-верующих в Бога людей к участию в Государственном Земском Совещании. С древних веков крепка была наша жизнь общественная и государственная единением Верховной власти и народа. И ныне народ наш в лице лучших представителей призывается к такому единению и к участию в делах государственного строительства по исполнению очередных жизненных задач. Дело великое и дело святое. Отнеситесь к нему с достойным его вниманием. Изберите воистину лучших по разуму и по совести людей – христиан. Пусть послужат этому делу и состоящие при церквах Приходские Собрания и Приходские Советы. Кому знать, как не им, своих сочленов верующих, честных и разумных людей. Святая Церковь призывает к этому делу Приходские Советы и благословляет их на это».
Тогда же, в сентябре 1919 г., с Декларацией «по вероисповедному вопросу» выступил Главком ВСЮР. В ней Деникин подчеркивал «первенствующее положение» Православной Церкви в возрождении государства и твердое утверждение правомерности решений Всероссийского Поместного Собора, а также заявлял о поддержке властью Церкви в ее нуждах и запросах. Учитывая многоконфессиональный характер российского общества, Деникин никоим образом не умалял значения других религий, хотя и не придавал им «первенствующего положения» (полный текст Декларации см. приложение № 2)[677].
Одним из важных актов, демонстрировавших единство Церкви и власти, стало возобновление работы Правительствующего Сената в Сибири и на Юге. 29 января 1919 г. в Омске, во время открытия сенатских присутствий и принесения присяги Колчаком и членами Российского правительства, архиепископом Сильвестром был отслужен торжественный молебен и передано благословение Верховному Правителю иконой Христа Спасителя. Важность восстановления права, как гарантии «грядущего воскресения Русской государственности», была подчеркнута на собрании по случаю открытия Правительствующего Сената в Новочеркасске 14 мая 1919 г.[678].
Благословения иконами лидеров Белого движения, генералов белых армий практиковались очень часто. Широко известным стало вручение управляющим Пермской епархией епископом Борисом Колчаку (во время посещения Перми 19 февраля 1919 г.) иконы Святителя Николая Чудотворца – точного списка с образа, расстрелянного во время боев в Москве в октябре 1917 г. Иконой Святого преподобного Сергия Радонежского благословил Колчака епископ Уфимский Андрей. Преосвященный епископ Феодор Харьковский преподал благословение чудотворным образом Озерянской Божией Матери генерал-майору А. П. Кутепову, благословение настоятельницы курского Свято-Троицкого монастыря, игумении Эмили чудотворным образом Божией Матери Скоропослушница было преподано генерал-лейтенанту В. З. Май-Маевскому, епископ Вениамин преподал благословение иконой Божией Матери «старинного письма в золотой оправе с ризой, расшитой жемчугами», генерал-лейтенанту П. Н. Врангелю, архимандрит Гурий, настоятель Антониево-Сийского монастыря, с братией преподали благословение генерал-лейтенанту Е. К. Миллеру, вручив ему знамя с вышитыми на нем иконами Святителя Георгия Победоносца и Преподобного Антония Сийского Чудотворца[679].
Показательно восприятие своего служения, как выполнения христианского долга борьбы со «злом большевизма», самим Колчаком. В своем выступлении перед представителями общественных организаций в Уфе (12 мая 1919 г.) Верховный Правитель отмечал, что «большевизм – не есть только известная политическая организация…, большевизм – это… отрицание морали, всяких религиозных начал, национального чувства, чести, долга и всяких обязательств по отношению к Родине. Этот большевизм, начавшийся в виде проповеди интернационализма и приведший Россию к распаду, распространился у нас гораздо дальше, чем политическая власть большевиков. Нет ни одного класса общества, в который не проник бы этот большевизм как моральное отрицание, отрицание высших начал жизни. И это очень затрудняет борьбу с большевизмом. Никакие успехи армии не могут привести к решительной победе над большевизмом, если вместе с этим не будет внутреннего, нравственного возрождения и оздоровления русских граждан. Без такого возрождения военные успехи могут быть лишь временными. Но я глубоко верю, что в русском народе не погибло чувство патриотизма, национального достоинства и чести, что в нем есть известные религиозные представления и сознание обязательств по отношению к Родине. Все это есть в интеллигенции и в крестьянстве – основе всего государства, – и в рабочем классе. И если бы я не верил в это и в возможность нравственного возрождения народа, я не принял бы на себя Верховной власти»[680].
Важность духовного возрождения подчеркивалась и в частных письмах архиепископа Сильвестра Верховному Правителю. В одном из них (14 июля 1919 г., в разгар боев на Урале) глава ВВЦУ и духовник Колчака писал о «необходимости для борьбы с большевистскими идеями послать в войска и в прифронтовые части, в народ, осведомителей и проповедников из 1) священников, 2) учителей и 3) профессоров, всего в количестве нескольких десятков человек». Архиепископ лично направлял запросы на участие в этих отрядах «известных личностей». «Кроме того, предложено всем Епархиальным Архиереям указать способных и соответственных для этого дела лиц. В удовлетворение той же потребности момента, по моему предложению происходили собрания духовенства местного, пришлого и мирян для деятельного участия в полезной работе. Намечаем ряд мер, организуется Гермогеновское религиозно-патриотическое Братство (в честь Московского Патриарха Гермогена), приступили к делу патриотической нарочитой проповеди в городских церквах, совершено Богослужение в американском госпитале, намечается производство сбора белья для армии… Обращение Святейшего Патриарха Тихона к народным комиссарам по поводу годовщины их владычества нами напечатано и рассылается не только по Омской епархии, но и по всем епархиям, подведомственным Высшему Управлению»[681].
Немалую активность в развитии практической церковно-приходской деятельности проявил епископ Уфимский Андрей. На страницах газеты «Наше Возрождение» он обосновывал важность образования новой общественно-политической структуры, опирающейся на «церковно-приходские советы». Но еще раньше, накануне работы Уфимского Государственного Совещания им была опубликована брошюра с характерным названием «Народ должен быть хозяином своего счастья». Критикуя «победоносцевский период», «синодальную эпоху», которые могли привести к полному отчуждению общества от Церкви и косвенно способствовали большевистскому «перевороту», епископ Андрей был убежден, что в условиях революционных перемен церковная жизнь должна существенно измениться. «У народа русского имеется налицо церковное настроение, нужно только использовать это настроение, прояснить народу его сущность и закрепить его в жизни. Тогда духовенство будет ближе к народу, а может быть вернется к народу и интеллигенции. Церковь есть общество, а без своей собственной общественной жизни оно, конечно, мертво».
«Общественная жизнь в Церкви» должна была, по мнению епископа Андрея, проявляться в самых различных сферах, в создании «собственных церковных учреждений». В области образования предстояло полностью отказаться от «духовных школ отжившего ужасного типа, в которых ничего не было ни духовного, ни церковного, кроме вывески и недоразумения» и повсеместно создавать «церковно-народные земледельческие школы, церковно-народные профессиональные учреждения, церковно-народные общеобразовательные училища». Показательно, что в качестве примера епископ ссылался на положительный «еврейский опыт», прежде всего в отношении «национального школьного воспитания», тогда как национальные традиции русской школы целенаправленно уничтожались.
У Церкви «должен быть и свой кооператив», основанный на опыте «церковной взаимопомощи старообрядцев», а также «древнерусского прихода», имевшего «собственные и благотворительные и просветительные учреждения, созданные на началах кооперации». «Церковно-народная жизнь, основанная на взаимном доверии и любви» должна строиться «на взаимном доверии и любви». «В этой жизни непременно должны участвовать все: и интеллигенция и буржуи… в Церкви не должно быть никого, кроме только братьев». «В Церкви – полная свобода и полная любовь! Но церковная свобода ни в каком случае не может переходить в нравственную распущенность. Это свобода – честно жить, честно трудиться, свободно защищать общественную правду. К такой настоящей общественной свободе русский народ очень близок, – для этого должны стать во главе жизни церковно-приходские советы. Тогда русский народ будет свободным хозяином своей жизни, полным хозяином своего свободного счастья».
В многочисленных газетных статьях епископом давалась оригинальная оценка оптимальных форм политического устройства будущей России: «Церковноприходские советы должны воспитывать чувство христианской общности среди верующих и даже неверующих. Это значит, что советы должны бороться прежде всего со всякими эгоизмами, которых нынче в жизни оказалось так много…; задача церковно-приходских советов – бороться с этими дикими инстинктами и перевоспитывать одичавшие, развращенные натуры… Укрощение эгоизмов – вот первая задача церковно-приходских советов.
Вторая задача – это развитие самодеятельности в народе, который в некоторых местах вовсе изменился. В этом повинна… недавняя власть…, она только замазывала трещины в государственной жизни и приучила народ к мысли, что, в крайнем случае, «царь прокормит», что можно жить и «на казенных харчах». Так мы и «живем кое-как», в надежде, что «авось, – не пропадем», без инициативы». Начинать, по мнению епископа Андрея, следовало с экономических отношений: «Ближайшим образом приходские советы должны позаботиться, по моему мнению, вот о чем. Нужно приучить всех к мысли, что всякая экономика есть этика, что барышничество, частная нажива, как и спекуляция, уже отжили свой век, что торговля должна быть поставлена на кооперативных, общественных началах. Поэтому торговля должна быть приходскою или подчиненной приходскому контролю, если торгующий состоит членом приходской общины». Третьей задачей признавалось участие в политической жизни: «Приходы должны всемерно бороться с основным лозунгом социализма, как злым началом партийной жизни. Партийная борьба и злоба – это разрушительные начала, и создать что-либо в жизни не могут. Поэтому социалисты-марксисты непременно должны отойти в сторону от жизни…, их место должны занять церковники (приходские советы). На смену социалистической борьбе труда и капитала должны явиться честное сотрудничество того и другого и твердое убеждение в общности их интересов».
Не исключалось епископом Андреем и развитие такой не свойственной для приходов деятельности, как «дисциплинарно-судебная», направленная против «безобразников, кощунников и неверных». И, конечно, важное значение придавалось обеспечению «обязанности иметь на своем попечении школу и детей»[682].
В развитие этих идей в приложении к газете было опубликовано постановление собрания членов церковно-приходских советов трех благочиний Златоустовского уезда. В постановлении говорилось: «Действовавшие доныне политические партии с нерусскими названиями и не русские ни по происхождению, ни по духу, повинные во многих современных несчастьях, не могут быть признаны полезными ни Церкви, ни для государства; тем более они признаются вредными для трудового крестьянства; признать необходимым создание новой партии – подлинно русской, народной; такой партией может служить Всероссийский Союз православных приходов, по которому председатель церковно приходского Совета есть лицо выборное; «православно-приходская» партия, как партия исключительно деловая, стоит вне политической злобы и борьбы при выборах в Земские, городские или общегосударственные учреждения, руководится личной (персональной) характеристикой кандидатов, на основании их деятельности, а не партийных обещаний… вести усиленную агитацию о необходимости борьбы со всякими противообщественными началами крайнего монархизма и разлагающего государственность социализма (большевизма)».
Принцип отделения Церкви от Государства признавался «желательной нормой будущей церковной жизни, на почве принципа свободной Церкви в свободном Государстве, при их взаимном сотрудничестве». В статье «Отделение Церкви от Государства» епископ Андрей писал: «В России возможно отделение Церкви от Государства, а не Государства от Церкви… отделение Церкви от Государства необходимо для Церкви и полезно для Государства; это будет осуществлением неотъемлемого права Церкви на полную автономию. При такой форме искреннего, добросовестного сожития Церкви и Государства возможна двойная польза для обеих сторон, их сотрудничество в общем деле, при полном взаимном уважении, при внутренней силе каждой стороны в отдельности… Но не нужно никакого покровительства для Церкви со стороны Государства, – всякое «покровительство» во всякой форме оскорбительно для Православной Церкви. Она сильна сама своей собственной силой и ни в каком покровительстве не нуждается… Церкви нужна только свобода… Нужно равенство, уравнение церковных обществ со всеми остальными без всяких специальных узаконений… Нужно только почтительное уважение со стороны всяких правителей ко Святой Церкви»[683].
Интересно, что схожие мысли высказывал в это же время протоиерей Валентин Свенцицкий, на страницах «Церковных Ведомостей» в Таганроге, в статье «Должна ли Церковь заниматься политикой»: «Церковь собирает вокруг своих храмов «миллионы голосов». Она могущественна, как, может быть, и сама того не подозревает, не только в религиозно-нравственном смысле, но и в смысле политическом… Церковь должна действовать в политике совершенно самостоятельно, опираясь не на какую-либо внешнюю программу, а на свою внутреннюю, Божественную силу… Неужели для церковного дела безразлично, кто будет у власти: Троцкий или Колчак? Почему же церковь должна будет пассивно созерцать выборы и втихомолку радоваться победе «более подходящего» кандидата, вместо того, чтобы громко назвать самой его имя и предложить всем православным христианам, которые в то же время и граждане государства, голосовать за него?» Каким же образом можно будет добиться участия Церкви в государственных делах?
Созвучно со многими православными иерархами, протоиерей Валентин Свенцицкий считал: «Реформа должна начаться снизу и сверху одновременно. Приходы должны сознать себя не только религиозными, но и общественными единицами. Они должны организоваться для общественных выступлений, они должны взять в свои руки все, что касается жизни православного человека, начиная с решения продовольственного дела и кончая самыми высшими запросами духа… В Англии «приход» – громадная общественная сила. В России он может стать силой первенствующей. Сейчас политической жизнью руководят кучки людей только потому, что они организованы, и масса православного населения вынуждена безмолвно идти за ними. Приходы, объединившиеся политически, положат этому конец… Высший церковный орган должен объединить все приходские союзы в одно целое… И вот тогда-то будет конкретная возможность осуществить нормальное взаимоотношение Церкви и государственной власти. У церкви будет орган, объединяющий всю общественную жизнь православного населения в одно целое»[684].
Епископ Уфимский Андрей признавал важность политической работы, ее обновления на началах духовного возрождения. В качестве основы новой партии, по его убеждению, должны стать не только приходская, но и общинная организация, «широкое самоуправление»: «Сейчас необходима большая, подлинно народная деревенская партия, на знамени которой должно быть написано: религиозная свобода и общинное самоуправление. Вся жизнь этой партии должна проходить в деревнях, среди народа, в самой его толще»[685]. Труды епископа Андрея увенчались успехом, и к концу лета 1919 г. Русская Народная Православно-приходская партия была образована, а на страницах сибирского казачьего альманаха «Иртыш» опубликована ее Программа (см. приложение № 1). Приходам, таким образом, отводилось одно из ведущих мест в создании основ новой российской государственности.
В то же время нельзя не отметить заслуги епископа в ведении проповедей на фронте. В сентябре 1919 г. он был назначен на должность армейского благочинного 3-й армии (приказ командующего армией генерал-лейтенанта К. В. Сахарова № 489). При вступлении в должность епископ Андрей отметил, что если раньше он был полезен армии, как сотрудник культурно-просветительного отдела (неоднократно публиковавшийся на страницах армейской прессы), то теперь в его ведении стали и дела организационные.
В своем обращении «военному духовенству 3-й армии», опубликованном при вступлении в должность, он просил «всех отцов благочинных устраивать благочиннические съезды в тех местах, где я буду иметь остановки хотя на несколько дней. Там можно будет столковаться в более планомерной деятельности военного духовенства. Полковых священников прошу быть в полках, когда я или преосвященный епископ Николай (епископ Златоустовский Николай (Ипатов). – В.Ц.) посетим полки».
Примечательны также и его публикации на страницах газеты «Друг Армии и Народа», издаваемой Осведомительным отделом штаба Западной армии летом 1919 г. Так, например, 3 августа были опубликованы материалы его публичной лекции «О социализме». По мнению епископа Андрея «социализм можно подразделить на два разряда: 1) Социализм как мировоззрение, исключительно атеистическое; 2) социализм как чисто политическое учение. Приговор Церкви о социализме, как проводнике атеизма в жизнь, совершенно справедлив, поскольку он касается социализма, как мировоззрения… Другое дело – социализм, как учение политическое, как часть социологии. Он вполне приемлем, особенно в изложении французских ученых… Христианство – это учение о богочеловечестве, это учение о перерождении нашей человеческой природы; при этом нужно сочувствие Христа к каждой страдающей душе и стремление этой души иметь «чувства Христовы», т. е. достичь возможного единения со Христом. Во время Гефсиманской молитвы Христос носил в своей душе каждую слезу, каждый вздох всего страдающего человечества и молился о всех без исключения. Эта молитва была единственная в мире – не повторяемая… искушение Христа хлебами – это как бы пророчество к искушению духа человечества грядущим социализмом. Какое страдание испытывал Христос, отвергнув возможность превратить камни в хлебы и таким образом напитать страдающее голодное человечество. Пришлось выбирать между совестью и сытостью… и Христос выбирает первое, преодолев искушение дать природе человека временное земное счастье, забыв о его вечной ценности.
Итак социализм, как учение о человеческой сытости с отрицанием его совести с отрицанием его совести – есть дьявольское искушение, начавшееся еще в пустыне. Что касается политического социализма, то христианство имеет к нему также мало отношения, как ко всякому другому политическому учению…».
Что касается политики, епископ Андрей не мог не обойти и вопроса о форме правления, с точки зрения христианских ценностей. «Не безразлично ли для нас, христиан, – задавался он вопросом, – какое правительство будет у нас: монархия или республика? Соединение слов «христианство» и «социализм» столь же странное, как и сопоставление слов «христианство» и «монархизм». Эти понятия – вполне разного порядка. Однако, приходится говорить, что же лучше: монархия или республика, отвечаю: при нашей лени, пожалуй, республика лучше, потому что при монархии мы опять сложим руки, предоставив о себе заботу начальству, а тут мы сами будем налаживать свою жизнь. Нужно сказать правду: монархия у нас задушила всю церковную и общественную жизнь…». Поэтому следовало «начать общую приходскую работу, где и капиталист, и интеллигент, и просто верующий, трудящийся человек во взаимной любви могут найти себе радость мирной жизни. Такая партия верующих христиан за границей называется партией христианско-социалистической. Такая партия верующих, честных людей необходима в России, иначе верующие люди во всяких выборах должны подавать голос за людей неверующих. Это – преступление».
Для лета – осени 1919 г., в условиях развернувшихся на Восточном фронте неудачных для белых армий боев, особенно острой стала проблема резервов. Епископ Андрей принял активное участие в военной пропаганде. В воззвании-обращении «Русские люди» он призывал: «…Отечество наше – это наша земля, наша свобода; Родина наша – это наш собственный дом, наша семья, отец и мать, жена, сестры; наше имущество – это наш труд, трудом нажитое наше достояние – кормилица земля, родная нива, хлеб, домашнее хозяйство.
Русские люди – это Божий дар всякому трудящемуся: это все, чем живет честный человек, что он любит, что дорого его сердцу.
И вот, братцы, против нашего Отечества уже два года воюют самые страшные враги – «пролетарии всех стран», соединившиеся для борьбы с нашей Родиной.
У этих врагов наших нет ничего святого. У них нет Бога, ибо они отреклись от всякой веры и разоряют церкви Божия, нет у них Отечества… Нет у них и никакого имущества… Вот и защищайте наше Отечество от этих врагов. Защищайте Храмы Божии! Защищайте землю нашу и нашу свободу от чужих кулаков! Защищайте жен и сестер от поругания! Защищайте ваш дом, ваше хозяйство, ваш хлеб, всю вашу жизнь!
Но нельзя защищать Родину с вилами, сидя на своем дворе. Когда у врагов пулеметы и пушки – надо и Родину защищать целым войском с умными начальниками и опытными полководцами.
Такого Великого героя Господь послал нам в лице генерала Деникина, который уже спасает Юг России от разбойничих шаек большевиков. Этот Деникин уже идет к Москве.
И этот прекрасный русский герой признал над собой власть Адмирала Колчака, нашего Верховного Правителя.
Вот эти два человека и ведут за собой всех, кому дорога Родина, и у кого есть искра Божия, кто способен думать не только о своей грешной утробе, но и о служении ближнему своему.
Поэтому, братья – русские люди я и кричу сколько силы моей, «идите под общее русское знамя!»
Русские люди – соединяйтесь!
Русские люди, осените себя крестным знамением!
Русские люди – идите защищать вашу землю и вашу свободу!
Идите под христианское знамя Адмирала Колчака!
Тогда общими силами, общей братской любовью мы победим безбожного врага…».
Аналогичное по сути обращение-воззвание было написано епископом Андреем «К населению Курганского и ближайших к нему уездов». В нем говорилось: «Братья! К великому горю Церкви Русской не всякий город и не всякий уезд наш имеют своего епископа; напротив, уездные города у нас не имеют своих архиереев; архиереи живут только за сотни верст в губернских городах. Это большое несчастье.
И вот поэтому мне, не вашему епископу, а чужому – беженцу, приходится обращаться к вам… Я уже на своей пастве испытал весь ужас той жизни, которая грозит вам. Я знаю стоны и слова моей паствы под властью большевиков, поэтому я хочу вас предупредить об этом. Я знаю со слов беженцев, что многие в Курганском уезде не знают, что такое коммунисты, даже не верят тем, кто пострадал от них… Большевистское управление – это гибель Храмов Божиих, это разложение честной семьи, это грабеж чужого имущества, это постоянное насилие вооруженного кулака комиссаров над беззащитным населением. Большевики русские не так жестоки, не так преступны. Но комиссары сплошь и рядом не русские – это самые ужасные безбожники, у которых нет ни Божеских, ни человеческих законов, нет ни стыда, ни совести… Златоустовский, Красноуфимский и другие уезды сами объявили поголовную мобилизацию и начали защищать свое достояние от грабежа комиссаров.
Уфимский корпус уже целый год сражается с этими грабителями… На нашу землю, на наши семьи, на наше хозяйство идет тяжкая неволя.
Защищайте вашу свободу, защищайте ваше достояние. Как древние воины русские, Крест Христов вложите в ваши сердца, а в руки возьмите оружие и мужественно, в надежде на помощь Божию, выступайте на борьбу с врагом Отечества. Идите! Спасайте себя и свои семьи! Я сказал правду, сказал то, что сказать мне велела совесть…»
Но за философскими, общественно-политическими рассуждениями и призывами к поддержке армии не следовало забывать и о повседневных нуждах и проблемах. Существенными пороками армейской среды епископ считал сквернословие, неуважение к Храмам Божиим. Примечательно, что в это же время схожая тема затрагивалась в брошюре самого главы ВВЦУ архиепископа Сильвестра (Ольшевского) «Восемь суток с солдатами в теплушке». Но требовалось не просто исключить этот порок каким-либо приказом. Следовало устранить нравственные, духовные изъяны, приведшие к распространению подобных грехов.
В статье епископа Андрея, в частности, отмечалось: «…Если нет уважения к Храму Божьему в человеческой душе, то в этой душе нет ничего святого! Если святой храм не вызывает у христианина никакого святого настроения, – это не христианин!.. Братцы воины-христиане! Начнем сначала с небольшого; начнем воспитывать себя с уважения Святых Храмов Православных, а потом и всяких других. Религиозное чувство нужно уважать у всякого человека и, конечно, никогда не оскорблять его, даже своей неосторожностью.
Иначе бывают такие случаи, что мы в храме молимся о христолюбивом воинстве, а это воинство как раз во время этой молитвы проходит мимо храма и, заглушая молитву, кричит свои нескромные песни… Я не берусь судить, как подобные песни действуют на воинский дух солдат (это дело военных специалистов), но что эти песни около храмов вполне неуместны – в этом я не сомневаюсь! А как истинный друг армии Русской и Русского народа, я решаюсь об этом писать эти строки.
Помните же, братие – «смирно» командуйте себе, когда проходите мимо Храмов Божиих, будет ли это храм православный, или кирха, или мечеть…».
Не менее показательно и опубликованное в июле 1919 г. «Воззвание к офицерам», в котором епископ Андрей красноречиво призывает воинских начальников быть положительным образцом для подражания у своих подчиненных и в этом, в частности, видит залог «нравственной победы над большевизмом».
«…Будет ли русский большевизм нравственно побежден, если будет разбит господин Бронштейн – Троцкий с его китайцами и мадьярами, которые сейчас командуют русскими мобилизованными глупцами.
Разумеется – нет! И возрождение России и победа над большевизмом, – это событие не только военного, но и нравственного характера.
Возрождение России – это ее нравственное оздоровление, ее духовный подъем на прежнюю нравственную высоту.
Когда последует ее духовное исправление, тогда можно будет праздновать победу над большевизмом, как над страшной болезнью народной души…
О русских людях и сейчас можно сказать то, что сказано давно: мы умеем более или менее красиво и честно умирать, но совершенно не научились как следует жить. Этого теперь мало! Теперь мы должны во что бы то ни стало учиться устраивать свою жизнь, – все, всем народом!
Во главе этого движения в настоящий момент нашей жизни должны встать Русские офицеры, которым вверена ныне вся русская деревенская молодежь.
Офицерство должно вдохнуть живую жизнь в рыхлую, духовно не сформировавшуюся солдатскую массу.
Солдатская душа ищет сейчас ответа на животрепещущие вопросы жизни, она жаждет правдивого освещения событий среди лжи, которой они окружены; на все эти вопросы должны солдатам ответить духовные пастыри их и старшие их братья – офицеры; старшие и по возрасту и по количеству сведений. Эти ответы в общей сложности должны дать солдатам общее направление их духовной жизни, сообщить им нравственное мировоззрение и одушевить их на великий подвиг жизни.
Это возрождение солдатской души, молодой, жаждущей жизни и отыскивающей правду жизни, – это духовное перерождение солдатской массы может быть главнейшим моментом возрождения нашей Родины…
Русские пушки и русские пулеметы стали не защищать свое Отечество, а помогать грабить безоружных жителей. Так солдаты, заменившие Псалтирь неприличными и богохульными песнями и забывшие Святое Евангелие, забыли даже свой Образ Божий и сделались дезертирами и мародерами…
Итак, нужно теперь заняться возрождением Родины, ее духовным оздоровлением, и, чего не дала наша прежняя школа для детей, то должна дать школа для солдат – серьезный, умный и интеллигентный строй нашей новой армии…
Само присутствие офицера должно облагораживать солдат, этого очень легко достигнуть, потому что этого достигают более уважающие свое звание сестры милосердия…
Но мне пришлось однажды видеть такую картину. Полчаса на одной станции стоял воинский поезд и полчаса из поезда раздавалась ужасающая брань бездонно мерзкого содержания. А офицеры (трое) ходили вдоль поезда и делали вид, что их ничто не интересует. Но что-то не понравилось одному из них и он стал щеголять перед подчиненными еще более скверными словами.
Картина вышла, в конце концов, ошеломляющая для людей, уважающих «христолюбивое воинство»…
Все подобное должно быть твердо и решительно, какими угодно мерами, удалено из жизни. – Воин это подвижник, это мученик долга, и старший воин должен быть образцом для воинов младших. И все они вместе должны из себя представлять одну дружную, христианскую семью…
При таких условиях большевизм будет вырван с корнем из народной души, – он будет побежден не только кровью лучшего русского офицерства, но и его подвигом жизни в воспитании солдат как честных граждан и чистых нравственно людей…
Вот великая цель нашей армии; вот в чем заключается святое и великое служение русского офицерства, служение вечной правде в любви к своему родному народу.
Да благословит вас Господь великие труженики – русское офицерство, в вашем святом подвиге; да укрепит вас Господь в любви к Родине и к вашей братии – солдатам, чтобы вместе с ними единым сердцем, в полном единодушии совершать жертвенное служение Высшей Божией правде. А это служение, несомненно, сделает счастливой нашу многострадальную Россию…»[686].
Не только приходам предстояло стать обновленными звеньями будущего государства. Помимо приходов немаловажное значение приобретало создание новых общественных организаций и политических структур, осуществляющих своего рода «смычку» между Церковью и населением. Подобные организации создавались во всех регионах Белого движения. В Архангелогородской епархии был образован «Союз духовенства и мирян», сумевший добиться от Временного правительства Северной области восстановления обязательного преподавания Закона Божия во всех светских учебных заведениях, недействительности гражданского брака, признававшегося органами советской власти. Союз включал в свой состав двух представителей от каждого приходского Совета (одно духовное и одно светское лицо) и семь членов по избранию Общего Собрания. Председателем Союза был избран Смотритель епархиального училища, протоиерей Виктор Чекан, а делопроизводителем – секретарь Епархиального Совета Д. С. Соколов.
Союзом в Париж, Н. В. Чайковскому было направлено обращение, перечислявшее факты репрессивной политики советской власти в отношении духовенства в Северной области. Союз, во взаимодействии с Объединенным Комитетом Архангельских общественных организаций, добивался создания специальных комитетов в каждом сельском приходе, задачами которых признавались «выступления и соответствующие разъяснения о большевизме и большевиках», «распространение литературы», «сбор средств на борьбу за Родину». Епархиальное собрание, состоявшееся в июне 1919 г. в Архангельске приняло решение о развитии в крае миссионерства, связанного с разъяснением прихожанам решений Всероссийского Поместного Собора. В сентябре 1919 г., ввиду эвакуации союзных войск из Северной области, Союз отправил обращение к архиепископу Кентерберийскому «с просьбой о братской помощи», с которым в Лондон был отправлен настоятель кафедрального Собора протоиерей Иоанн Лелюхин. В условиях ожидаемого в конце 1919 г. отступления фронта Союз предлагал содействие правительству в эвакуации семей военнослужащих Северной армии в Мурманск и Соловецкий монастырь.
В Омске работало Омское Епархиальное братство ревнителей Православия, Русской народности и христианской благотворительности. Во Владивостоке работало «Общество ревнителей Православия», в Иркутске – «Братство защиты Веры и Родины». В Екатеринодаре (с января 1919 г.), а затем в Новочеркасске по инициативе протоиерея Владимира Востокова начало работу «Всероссийское братство святителя Святого Креста». В его Уставе отмечалось четыре цели: «Содействовать укреплению православной веры в русском народе; всячески способствовать восстановлению в прежнем благолепии православных святынь; распространять просвещение в духе христианской веры и исконных русских начал», а также содействовать «к устроению народной жизни в мире и взаимной любви русских людей между собой». Следовало «вести беспорочную жизнь, добросовестно участвовать в Святых Таинствах и богослужении… словом и делом участвовать в защите Святой Православной Веры». В отделы Братства входили члены приходов, издавалась газета «Вечевой благовест», планировалось создание отрядов «воинов-крестоносцев на борьбу с гонителями Святой Веры»[687].
Особое место среди общественных организаций, непосредственно связанных с Православной Церковью, занимало образованное в Омске Церковно-народное Братство Московского Святителя Гермогена, о важности поддержки которого архиепископ Сильвестр писал Колчаку. Его учредительное собрание состоялось 14 июля 1919 г. После молебна, отслуженного архиепископом Сильвестром, был заслушан доклад председателя Братства протоиерея Петра Рождественского, изложившего основы утвержденного Устава организации. В нем провозглашалось, что «Братство Московского Святителя Гермогена ставит своей задачей объединение русских православных людей всех званий для защиты Церкви и Родины, укрепляя в общественном сознании мысль, что, как и встарь, подлинным источником духовного и государственного возрождения нашей Родины является Святая Православная Церковь».
Отмечалось, что «для достижения этой цели Братство Святителя Гермогена всемерно ревнует об усилении культурно-просветительной и общественной деятельности Православной Церкви». В организационном отношении Братство включало в свой состав пять отделов, работа которых во многом совпадала с деятельностью омского ВВЦУ, обеспечивая ему должную поддержку: «отдел богослужебный (содействие благолепию церковного богослужения); церковно-приходский (содействие устройству церковно-приходской жизни, развитию благотворительной приходской деятельности, помощь армии и т. д.); законоучительный и проповеднический (оживление особенно проповеднической деятельности привлечением к этому святому делу и светских лиц богословски-образованных, и вообще – церковно-настроенных и к этому способных); издательский (издание для народа молитв и брошюр); примирительный (братское решение недоразумений членов причта между собою и с прихожанами, по призыву церковной власти)».
Территориальная деятельность Братства охватывала Омскую епархию, однако предполагалось, что «по мере расширения своей деятельности» будут открываться отделения и «в других епархиях с разрешения местных Преосвященных». Членами Братства могли стать «все священно-церковнослужители и верующие из мирян, последние – по рекомендации 2-х членов Братства». Почетными членами Братства считались все члены ВВЦУ, а также «преосвященные омские викарии», «преосвященные Сибири, прибывшие в Сибирь из Советской России и местностей, освобожденных от большевистской власти, а также Главный Священник Армии и Флота». Общее Собрание Братства собиралось раз в год, а чрезвычайное – «по мере надобности» (при кворуме 1/5 от общей численности). Общее Собрание избирало на три года Правление из председателя и товарищей («по числу секций»). Дела в Правлении решались простым большинством голосов, а Покровителем Братства состоял «Высокопреосвященный Сильвестр, архиепископ Омский и Павлодарский, коему и представляются все протоколы Братства на Архипастырское благовоззрение»[688].
На первом же собрании было решено обратить особое внимание на нравственное состояние белого тыла и, в частности, выступить против «недопустимой вакханалии в г. Омске», против роста числа «мест увеселений и пьянства» и с поддержкой проведения в храмах архиерейских служений и торжественных вечерних богослужений. На собрании 1 сентября 1919 г. архиепископом Сильвестром было предложено продумать новые государственные лозунги, поскольку «За Единую, Неделимую Россию» и «За Учредительное Собрание» – неопределенны и непонятны. Вместо них следовало принять лозунг «За Веру, Церковь и Отчизну», «понятный и доступный для народа»[689]. Особое значение придавалось содействию мобилизационным мероприятиям командования Восточного фронта и поддержке формирований Дружин Святого Креста.
Накануне эвакуации Омска, в начале ноября 1919 г., члены Братства содействовали проведению богослужений, участвовали в тыловых работах, выступали с лекциями. Однако деятельность Братства оказалась недолгой. Активно содействовал созданию Дружин Святого Креста бывший товарищ председателя Главного Совета Союза русского народа, член IV Государственной Думы епископ Томский и Алтайский Анатолий (Каменский). После оставления Омска белыми армиями, Братство прекратило работу[690].
Повседневная церковная жизнь так или иначе оказывалась связанной с белой властью, поддерживавшей Церковь. В Омске, в неделю Преподобного Иоанна Лествичника (30 марта 1919 г.) состоялся массовый «религиозно-патриотический крестный ход» во главе с иконой Святителя Николая Чудотворца, в котором участвовал Верховный Правитель. Многочисленные крестные ходы прошли в Архангельске, в установленный Святейшим Патриархом и Священным Синодом особый день покаяния (в неделю Святителя Григория Паламы – 16 марта 1919 г.). В Праздник Преображения Господня Братством Святителя Гермогена был устроен день Святого Креста, во время которого на литургиях «произносились поучения с призывом к верующим встать на защиту поруганной большевиками Церкви Христовой». 3 сентября 1919 г. в Омске также был назначен День покаяния и молитвы. 14 сентября состоялось торжественное освящение стяга 1-й Сибирской казачьей дивизии, отправлявшейся на фронт. Летом – осенью 1919 г., во время «похода на Москву» Белой армии, почти во всех городах и селах Юга России восстанавливались богослужения, возрождалась приходская жизнь.
Труднее налаживалась церковная жизнь в прифронтовых районах. В Киеве, несмотря на постоянную угрозу смены власти, во Владимирском соборе совершались постоянные молебны «о даровании победы Христолюбивому Белому воинству», отпевали погибших. В полностью разграбленном Мгарском Спасо-Преображенском монастыре близ г. Лубны Полтавской губернии уже спустя неделю после его освобождения начались богослужения. Создавались просветительские общества подобные «Всероссийскому Братству Святого Креста» в Ростове-на-Дону, Екатеринодаре, Севастополе[691].
Неоднократно, многотысячными тиражами издавались на занимаемой белыми армиями территории Послания Святейшего Патриарха. Широкую известность получили Послание от 19 января 1918 г. (издаваемое как «Анафема большевикам»), Послание о Брестском мире от 5 (18) марта 1918 г., и, особенно, Послание Совнаркому к годовщине «октябрьского переворота»[692].
По мнению известного российского контрразведчика генерал-майора Н. С. Батюшина, именно анафематствование революционеров могло стать основанием для создания воинских формирований, освященных именем Святейшего Патриарха и ведущих борьбу с «безбожной властью». Делались попытки формирования специальных воинских частей с целью «спасения Православной Руси» не только словом, но и делом. В белой Сибири таковыми стали формируемые в августе – ноябре 1919 г. «Дружины Святого Креста». На белом Юге «Союз русских национальных общин», возглавляемый монархистом, историком генерал-майором А. Д. Нечволодовым, полагал необходимым именовать эти части как «Легионы Святейшего Патриарха Тихона». В декабре 1919 г. в Одессе по благословению и под личным наблюдением митрополита Платона был сформирован «Отряд Священного долга»[693].
Сотни священнослужителей на белом Юге, Севере и в Сибири активно участвовали в проповеднической работе в рядах белых армий. В архивных фондах сохранились приказы, распоряжения о награждениях священников – за «неусыпные труды при исполнении служебных обязанностей», за совершение церковных треб во время «гонений» – саном протоиерея и игумена, камилавкой и скуфьею, наперсным крестом на георгиевской ленте, архипастырским благословением от епархиальных советов. Не нарушая канонически утвержденных Собором правил, в 1919–1920 гг. на белом Юге проводились награждения священнослужителей клира (не епископата).
В Новочеркасске 1 сентября 1919 г. был заложен храм «Освобождения Дона» в честь Чудотворной иконы Божией Матери Аксайской. С июня 1919 г. в столице донского казачества при епархиальном училище начали работу военно-проповеднические курсы, готовившие пропагандистов для работы на фронте, в запасных частях. Предполагалось ежегодно готовить до 30 человек. В белых армиях были восстановлены должности полковых священников[694].
Отделами печати и пропаганды белых правительств издавалась многочисленная православная литература. На страницах журнала «Донская христианская мысль» периодически публиковались «Материалы для проповеди», в которых особое внимание уделялось борьбе с «идеями большевизма», в частности, с идеями социального равенства, преступного безбожия. Постоянно указывалось, что воевать надо не с красноармейцами, которым необходимо «доброе пастырское наставление и руководство», но с идейными коммунистами и комиссарами. В таком же духе были написаны популярные статьи, брошюры, обосновывавшие необходимость участия в гражданской войне тем, что советская власть и ее защитники признавались не носителями государственного начала, а напротив, его разрушителями. Белые армии, призванные восстановить Русскую Государственность, должны были восприниматься как защитники законной власти, права и порядка[695].
В указе ВВЦУ от 21 июня 1919 г. говорилось о важности правильного совершения богослужений и обязательности проповедей: «Ни одной минуты нельзя медлить для пробуждения в народе правильного понимания истины веры и нравственности, для возрождения его духовных сил, страха Божия, благоговения перед Богом, уважения к порядку, честного отношения к долгу и др. добродетелей и гражданских доблестей. Но для сего необходимо начинать с богослужения… Необходимо обратить особенное внимание и на проповедь. Живое, простое, но теплое и разумное, согретое христианскою любовью, слово с церковной кафедры должно вносить умиротворение в отягощенные неправдою нашего времени сердца, установление в смущенные умы, порядок и мир в расстроенную жизнь. На монастырях и церкви лежит величайшая обязанность: около церкви и во имя Христа – примирять враждующих отдельных людей в целые классы общества; мало-помалу угашать распространившиеся в последнее время антихристианские и антигосударственные коммунистические и другие идеи и неуклонно звать всех к жизни честной, трудовой, согласно с верой нашей».
Важнейшее значение миссионерской, проповеднической работы подчеркивал в своем докладе на Таврическом епархиальном съезде (под председательством архиепископа Димитрия (Абашидзе)) протоиерей Сергий Булгаков. Известный русский философ, будучи также профессором политэкономии Таврического университета и активным участником Симферопольского «Общества философских, исторических и социальных знаний», отмечал в своем выступлении, что «лучший вид пропаганды не отрицательный, а положительный», а духовенство обязано стремиться «к самоуглублению и самоутверждению в вере, к поднятию внутренней глубины и внешнего благолепия богослужения в храме».
Свои убеждения отец Сергий доказывал своей деятельностью, чтением докладов: «Духовные основы большевизма», «О святых мощах (по поводу их поругания)» и др. По воспоминаниям Маклакова, посетившего Крым в сентябре 1920 г., Булгаков был убежден, что «у духовенства сейчас совершенно задача не политическая, не партийная, а задача воспитательная; Россия погибла именно потому… что народ испортился, что русская душа развратилась, и развратилась она потому, что она забыла религиозные идеалы и усвоила начала современного мировоззрения, жаждущего материальных благ… духовенству нужно полностью и целиком сделать призыв к этим чувствам и настроениям народной души, не смущаясь никакими политическими, тактическими и партийными соображениями».
Особое внимание уделялось необходимости усиления религиозных начал в системе образования. В брошюре «Церковь и школа», изданной в 1919 г., отмечалось, что «школа без преподавания Закона Божия и без законоучителей является питомником односторонним, развивающим только ум, но не согревающим сердца, не укрепляющим воли молодого существа… такие люди не способны приносить пользу обществу… Это и произошло с нашей молодежью, забывшей свой долг перед Родиной на полях битвы, предавшись врагу за хитрые и заманчивые обещания счастливой жизни (свободы, земли, равенства и других благ) …Школа должна быть всеобщей, доступной всему народу (бедному и богатому). Разносторонней по всем отраслям наук, но главным основанием в обучении должно быть воспитание в христианском духе – в любви к религии, Родине и вообще ко всему человечеству»[696].
После поражения белых фронтов осенью – зимой 1919–1920 гг. ВВЦУ переехало в Крым. Сменивший Деникина на посту Главкома генерал-лейтенант П. Н. Врангель был убежденным сторонником придания Православию характера общегосударственной идеологии. В своих воззваниях он постоянно подчеркивал, что Белая армия борется за «поруганную веру и оскорбленные ее святыни».
Однако моральное состояние белых армий после понесенных поражений было низким. В своих воспоминаниях Врангель писал, что в 1918–1919 гг. «войсковое духовенство сплошь и рядом было не на высоте. В связи с общей работой по возрождению армии я считал совершенно необходимым… проведение целого ряда мер для повышения нравственного уровня в войсках, в том числе духовно-религиозного воспитания». Исходя из необходимости перемен, Врангель произвел реконструкцию структур управления, осуществлявших связь власти и Церкви. По его воспоминаниям, «разбитому душой, глубоко морально потрясенному» Протопресвитеру Георгию Шавельскому было поручено «ознакомиться на месте с положением наших беженцев за границей».
Тогда же, 31 марта 1920 г., сразу же после вступления в должность Главнокомандующего, Врангель обратился с официальным письмом (№ 18) к архиепископу Таврическому и Симферопольскому Димитрию, в котором просил обратить внимание на способы «устройства высшей церковной власти… согласно с основаниями, принятыми на Всероссийском Соборе». Отсутствие необходимого кворума для принятия решений, безусловно, тормозило работу ВВЦУ. Следуя принципу «восстановления представительства», оставшиеся в Крыму члены Управления на заседании 6 апреля (присутствовали архиепископ Димитрий, протопресвитер Георгий Шавельский и граф П. Н. Апраксин) приняли решение, не созывая нового соборного совещания, пополнить состав ВВЦУ участниками Всероссийского Поместного Собора, оказавшимися в Крыму. Выбывшими из состава Управления признавались: почетный председатель митрополит Антоний, председатель Управления архиепископ Донской Митрофан, епископ Ростовский Арсений, протоиерей профессор А. П. Рождественский, профессор П. В. Верховской и граф В. В. Мусин-Пушкин. Имевшиеся кандидаты в члены Управления (епископ Челябинский Гавриил, епископ Владикавказский Макарий, епископ Александровский Михаил, протоиереи Ломако и Лаванов и профессор Абрамов) также отсутствовали.
В новый состав были избраны: архиепископ Полтавский и Переяславский Феофан (Быстров), викарий Таврической епархии епископ Севастопольский Вениамин (оба от епископата); профессор Таврического университета протоиерей Сергий Булгаков (от пресвитеров); член Всероссийского Собора А. А. Салов (от мирян). Главный священник Черноморского флота протоиерей Георгий Спасский заменил протопресвитера Георгия Шавельского, выехавшего в Сербию. 8 апреля новый состав Управления был окончательно утвержден.
На заседании Совета при Главнокомандующем 4 июня 1920 г. был поднят вопрос «об организации Управления делами Православного и Инославных Исповеданий». Решено было отказаться от посредничества Управления исповеданий и сосредоточить все дела Православной Церкви в ведении исключительно ВВЦУ, а также «признать, что учреждение в настоящее время самостоятельного Управления исповеданий не представляется необходимым». Функции отдела по «делам Православного Вероисповедания» переходили к ВВЦУ, а отдела по «делам Инославных исповеданий» передавались в ведение Гражданского управления по Отделу Внутренних дел. Председатель ВВЦУ получал право «непосредственных докладов Главнокомандующему по делам Православной Церкви», а также право участия в заседаниях правительства с совещательным, а позднее – и с решающим голосом.
С одной стороны, это означало общее следование политике сокращения бюджетных расходов, создания «упрощенного аппарата» в условиях ограниченной территории белого Крыма. Но с другой, – демонстрировало фактическое утверждение самостоятельной организации православного духовенства в его отношениях с государственной властью, что свидетельствовало о смене курса нового правительства. Статус государственной власти в определении богослужебного поминания не изменился. Указом ВВЦУ от 10 апреля 1920 г. за № 592 была установлена следующая «формула поминовения за богослужениями Главкома ВСЮР: «Благоверного Вождя и Правителя нашего»[697].
В 1920 г. во главе Управления стал оказавшийся «старейшим иерархом на территории, занятой Вооруженными Силами Юга России» архиепископ Таврический Димитрий (архиепископ Донской и Новочеркасский Митрофан ушел в затвор в монастыре в Новочеркасске, отказавшись проследовать за отступавшими на Кубань частями ВСЮР), а почетным председателем по-прежнему оставался митрополит Киевский и Галицкий Антоний, вернувшийся в Севастополь после поездки в Югославию в сентябре 1920 г. 22 сентября 1920 г. ВВЦУ был издан указ о совершенствовании приходской деятельности, которой, как и в других регионах Белого движения, продолжало уделяться приоритетное значение. Указ предусматривал, что «для успешной и скорой работы по возрождению прихода одних приходских сил оказывается недостаточно… ввиду новизны дела, которое отнюдь не может состоять лишь в упорядочении церковно-приходского хозяйства, но должно выразиться в создании целого ряда церковно-просветительных и религиозных приходских учреждений».
С этой целью следовало предусмотреть должности инструкторов («по крайней мере двух») при ВВЦУ по «организации приходской жизни», которые, «объезжая приходы» в Таврии, могли бы «давать все нужные указания, советы и справки, в целях… сплочения верующих на почве не только религиозно-просветительных, но и житейских интересов в единое целое, живущее устойчивым христианским бытом, дорожащее Святою Церковью и привыкшее к широкой общественности под руководством наиболее выдающихся и сильных приходских деятелей». Увы, изданный за месяц до начала «крымской эвакуации», указ не осуществился.
Возможность развития приходской деятельности на основе хозяйственной работы предполагалась в качестве первичной задачи, причем отмечалась данная тенденция в разных регионах. В апреле 1920 г. с инициативой развития приходов выступил инженер П. В. Виридарский (соратник В. В. Шульгина по конспиративной «Азбуке»), предлагавший для «национально-государственного воспитания народа… создание из православного прихода основной ячейки общественной и государственной жизни», а также устройство «мощной сети приходских кооперативов со своим центральным кооперативным учреждением». По свидетельству исследователя белого Крыма Н. Росса, «в июне был подан Церковному управлению другой проект, от «Русского народного кооператива», предлагающий подобные мероприятия… В проекте указывалось на связь объединения русского народа на почве экономической с объединением на почве церковной и политической и предлагалось из приходских кооперативов создать «религиозно-коммерческие предприятия».
Примечательно, что еще в феврале 1919 г. аналогичный проект развития кооперации на основе приходов был предложен в Забайкалье. В читинской газете «Русский Восток» была опубликована статья иерея П. Колкова «С чего начинать строительство церковного прихода». В ней говорилось, что после обязательного проведения приходского собрания, призванного выявить всех наличных и активных членов прихода, нужно приступить к юридической регистрации, утвердить план развития просветительной и религиозной работы: «Но, чтобы выполнить эти сложные задачи – просвещения и благотворения в приходе, необходимы средства и средства весьма значительные. Поэтому неотложно следует, в целях изыскания средств, каждому приходу открыть свой приходской кооператив и на средства этого потребительского общества устроить, по мере сил, и школу, и приют, и богадельню, и дом для разумных развлечений. А со временем, чтобы придать более мощи приходским кооперативам, приходам, необходимо объединяться в Союз»[698].
В Крыму в 1920 г. происходили перемены и в структурах военного духовенства. Для усиления его авторитета Врангель принял решение, во многом аналогичное принятому осенью 1919 г. в белой Сибири. Должность Протопресвитера была заменена должностью «епископа армии и флота», в которой был утвержден епископ Севастопольский Вениамин (Федченков). Епископ Вениамин, благословивший Врангеля на принятие должности Главкома ВСЮР, стал, таким образом, совмещать управление своей епархией с духовным окормлением Русской армии и флота (хиротония архимандрита Вениамина во епископа Севастопольского, викария Таврической епархии состоялась в Покровском соборе г. Севастополя 10 февраля 1919 г., ее возглавил архиепископ Таврический Димитрий (Абашидзе)).
Как и в белой Сибири, осенью 1919 г., в Таврии в 1920 г. было принято постановление (№ 681) со ссылкой на определения Всероссийского Поместного Собора. ВВЦУ, «руководствуясь определениями Священного Собора Православной Российской Церкви от 2 декабря 1917 г. о правовом положении Православной Российской Церкви, признает целесообразным переименовать Управляющего военным и морским духовенством в «Епископа Армии и Флота». Указом ВВЦУ от 10 апреля 1920 г. № 593 было «постановлено поминать епископа Вениамина «епископом Севастопольским и всего Христолюбивого воинства». Помощником епископа Вениамина стал протоиерей Георгий Спасский, а чиновником для поручений – капитан 1 ранга А. Свечин. Правда, подобная перемена должностей многими объяснялась как нарушение иерархических традиций. Генерал Шиллинг отмечал, что епископ Вениамин был «вопреки всем правилам, как бы в награду за его агитационную деятельность в пользу генерала Врангеля, – назначен Протопресвитером Военного духовенства, взамен законного Протоиерея отца Георгия Шавельского»[699].
15 июня 1920 г. в штат Управления был официально введен единоверческий священник – протопоп Иаков Никулин. 24 октября была утверждена должность католического капеллана. Деятельность епископа Вениамина, часто выезжавшего на фронт, посещавшего лазареты, неоднократно выступавшего на торжественных парадах и молебнах, оказывалась иногда даже более заметной, чем деятельность ВВЦУ, которое постепенно передавало часть своих полномочий (в частности, в проповеднической работе во вновь занимаемых районах Таврии) армейскому духовенству[700].
В 1920 г. священники активно участвовали в жизни армии. Один из офицеров вспоминал, что накануне наступления, «кажется, в первый раз за всю гражданскую войну, полковые священники были на месте: напутствовали части в бой, хоронили убитых и жителям напоминали, что пришло Христолюбивое воинство». Управление военным и морским духовенством учредило должности 10 штатных «проповедников» в армии (приказ Врангеля № 3006 от 10 апреля 1920 г. подтверждал данное решение). Среди них были достаточно авторитетные на белом Юге священнослужители: протоиерей Владимир Востоков, иерей Валентин Руденко, иерей Михаил Пелех. И хотя эта должность уже существовала (ее занимал, например, протоиерей Валентин Свенцицкий), новым стало увеличение численности проповедников применительно к структуре Русской армии и установление новых окладов по Управлению военным и морским духовенством. Приказом от 30 сентября оклады полковых священников приравнивались к окладам младших офицеров (7 класса).
Само Управление «на период военных действий» переходило в непосредственное ведение Штаба Главнокомандующего. Предполагалось также ведение религиозной работы не только в войсках, но и в прифронтовой полосе, среди местного населения: «Проповедники, прибыв в корпуса до перехода их в наступление, по занятии нового района могли бы незамедлительно начать проповедь Слова Божия, излагая попутно наши задачи по воссозданию России на новых началах»[701].
Праздник «Воздвижение Честнаго и Животворящяго Креста Господня» (14 сентября) был объявлен «днем покаяния», а предшествующие дни (12 и 13 сентября 1920 г.) – «днями траура и молитвенной памяти убиенных и в смуте погибших». В эти дни запрещались «всякого рода публичные зрелища и увеселения». Были совершены праздничные молебны при прибытии в Крым Чудотворной Иконы Богородицы Знамения (Курской Коренной), спасенной из Коренной пустыни отступавшими белыми войсками. В Севастополе, Ялте, Симферополе, вблизи самой линии фронта служились торжественные молебны, проводились крестные ходы. Как и в июне 1919 г. после окончания работы Юго-восточного Собора, Врангелем 14 сентября 1920 г. был отдан приказ № 3639 о снятии уголовных наказаний и дисциплинарных взысканий с военнослужащих, осужденных, в частности, за «преступления, связанные с корыстными мотивами», за самовольные отлучки, за неявку по мобилизациям. Специальным распоряжением для бывших военнопленных были изготовлены новые нательные кресты взамен лишенных во время службы в РККА[702].
17 октября 1920 г. начальником канцелярии Управления военным и морским духовенством Е. Махароблидзе на имя епископа Вениамина было подано ходатайство об увеличении числа священнослужителей в воинских частях. Ссылаясь на порочный пример смещения с должности полкового священника иерея Потапия Лызлова (6-го кавалерийского полка) единоличным решением командира полка, считалось необходимым подтвердить право замещения должностей духовенства исключительно решениями епископа Вениамина.
Предлагалось назначить благочинных дивизий, а также корпусных и бригадных благочинных, должности которых были предусмотрены еще решениями Протопресвитера. Однако и этого было недостаточно. «При ходе современной войны, оторванности воинских частей от Высшей Церковной военно-духовной власти и затруднительности в почтовых сношениях, для урегулирования пастырской деятельности в Армии и лучшей постановки дела религиозно-нравственного воспитания воинских чинов» предполагалось необходимым, чтобы и «каждая Армия имела своего священника». Тем самым иерархия военного духовенства приобретала завершенный вид, объединяя все структуры епархиального управления армии и флота («необходимо объединение духовенства не только в пределах дивизии, но и всего Корпуса или всей Армии, в порядке внутреннего управления»). И все же протоиереем Георгием Спасским на докладе была наложена следующая резолюция: «Учреждение должностей Священников Армии нахожу сейчас несвоевременным. В остальном согласен»[703].
Что касается корпусных благочинных, то в делопроизводстве Управления сохранилась «Инструкция», в соответствии с которой данные должности определялись как: «Ближайшие помощники управляющего военным и морским духовенством», обязанные «исполнять все законные распоряжения по сношению с духовенством корпусов, наблюдению и руководству деятельностью госпитального и запасных частей духовенства». Помимо строевых частей армейских корпусов благочинный считался также наставником «всех неприданных к дивизиям и полевых запасных госпиталей и лазаретов Общества Красного Креста и Белого Креста и Союза Земских Городов, а также эвакопунктов, расположенных в районе того корпуса, при котором благочинный состоит».
Благочинному следовало «наблюдать, чтобы священниками: возможно чаще совершались богослужения; посещались раненые; напутствовались умирающие; хоронились с подобающей честью умершие… чтобы ни один госпиталь и лазарет и ни одна воинская часть Корпуса не оставалась без пастырской помощи». «Корпусные благочинные наблюдают за тем, чтобы духовенство частей армии находилось возможно ближе к воинским частям, при Штабах полков или при перевязочных пунктах, но отнюдь не в глубоком тылу – в обозах 2-го разряда»[704].
Так проходила церковная жизнь на территориях белых правительств в 1918–1920 гг. В условиях гражданской войны, казалось, должна была остановиться церковная жизнь, ненужной становилась проповедь любви и милосердия. Но и в это трагическое для нашего Отечества время Русская Православная Церковь не осталась в стороне от происходящего. Более того, в это время гораздо острее, напряженнее стала чувствоваться необходимость пастырского наставления, нравственной помощи русским людям. Как писал выдающийся церковный мыслитель и проповедник Святитель Феофан Затворник Вышинский еще в середине XIX столетия: «Сколько знамений показал Господь над Россией, избавляя ее от врагов сильнейших и покоряя ей народы! Сколько даровал ей постоянных сокровищниц, источающих непрестанные знамения, – в святых мощах и чудотворных иконах, рассеянных по всей России! И, однако, во дни наши россияне начинают уклоняться от веры: одна часть совсем и всесторонне впадает в неверие, другая отпадает в протестантство, третья тайком сплетает свои верования, в которых думает совместить и спиритизм и теологические бредни с Божественным Откровением. Зло растет, зловерие и неверие поднимают голову, вера и Православие слабеют. Неужели же мы не образумимся? … И будет, наконец, то же у нас, что, например, у французов и других… А если это будет, что, думаете, будет нам за то в день судный после таких Божиих к нам милостей? Господи! Спаси и помилуй Русь Православную от праведного Твоего и надлежащего прещения!»
Такими словами Святитель Феофан наставлял паству в Вере и уповании на Милосердие Господнее, напоминая и об опасности уклонения в еретические соблазны, распространившиеся на Руси на рубеже XIX – ХX столетий. «Зловерие и неверие», увы, оказались достаточно сильны для того, чтобы питать революционные смуты 1905 и 1917 годов.
Но и в Смутные времена продолжался тернистый путь к Божественной Правде. В Белом движении проявился не только военно-политический, но и духовный смысл противостояния с «большевизмом». Достаточно полно это отразилось в многочисленных воззваниях, проповедях, посланиях, с которыми обращались в то время к своей пастве пастыри и архипастыри Русской Православной Церкви. Среди них особое внимание следует обратить на проповеди, посвященные не только обоснованию «борьбы с большевизмом», но и призывавшие к милосердию и покаянию. На смену революционному атеизму и радикальным социалистическим учениям первых периодов истории Белого дела приходило стремление усилить участие Церкви в жизни общества.
Опыт участия Церкви в государственных, административных (в частности, на уровне осуществления регистрационных обязанностей) делах существовал благодаря «синодальному периоду» XVIII–XIX вв., во время которого Православная иерархия считалась неотъемлемой частью аппарата управления. В политико-правовой программе Белого движения наиболее важным признавалось уже осуществление не административно-управленческих функций, а возрождение духовной жизни, нравственного возрождения.
В области реформ в политико-правовой организации показателен опыт осуществления Приходского устава, выработанного Всероссийским Поместным Собором, на территориях белых правительств. Приходы должны были выполнять весьма широкий круг обязанностей. Не ограничиваясь просветительными, благотворительными, регистрационными функциями, а также задачами развития местной экономической жизни (через создание приходских кооперативов), они могли стать реальными структурами местного самоуправления. Церковно-приходская организация вполне могла стать основой новой Русской государственности, в том ее виде, как это представлялось в политических проектах Белого движения.
Тенденция развития взаимоотношений Церкви и государственной власти была таковой, что Церковь могла стать надежным союзником, сотрудником военно-политических структур Белого движения. Однако сотрудничество омрачалось нередко недостаточным пониманием существа религиозной жизни со стороны представителей белой власти. В этом отношении показательны документальные свидетельства епископа Вениамина, отраженные им в докладной записке на имя председателя Правительства Юга России А. В. Кривошеина. Составленная на основании впечатлений от поездки по уездам Северной Таврии летом 1920 г., записка отмечала факты нарушения законности белыми офицерами и солдатами, недостаточного внимания к нуждам населения, реквизиции и мобилизации, проводившиеся в отношении к таврическому крестьянству.
В частности, говорилось о важности укрепления авторитета местной власти, о «необходимости любви к личности», поскольку доблесть белых армий может «погубить тыловая власть»: «Неужели мы не исцелились еще доселе. Неужели мы не чувствуем, что народ нас еще сторонится, не доверяет и не любит за прежние наши грехи превозношения, отчуждения, неуважение к его личности».
Выход, по мнению епископа Вениамина, представлялся в том, чтобы, «во-первых, все, начиная с Главнокомандующего, посещали народ, бывали в деревнях, говорили с ним задушевно, просто, а не чурались его и не ограничивались одними лишь торжественными заездами; нужно, чтобы народ видел, что ему доверяют, и уважают его личность, любят его по-христиански. Во-вторых, необходимо, чтобы всякие грубости искоренялись беспощадно, как провокационно-губительные действия, подрывающие нравственные взаимоотношения между высшими и низшими. В-третьих, необходимо, чтобы перестал народ бояться и чураться нас; для этого нам нужно всячески опасаться давления своей личностью, особенно кто занимает высокое положение; великая заслуга начальника сочетать власть с простотой». Повторяя характерную для многих идеологов Белого дела идею о том, что «большевизм есть явление больше религиозно-нравственного характера, чем политическое и экономическое», епископ Вениамин отмечал, что «посему нужно всемерно нашей Армии и нашей Власти быть в этом отношении на высоте и искренними в словах и делах. Наша Армия должна отличаться от большевистской очень резко. Тогда и без агитации нас будут приветствовать и любить. Я утверждаю, что это значит гораздо более, чем даже земельная реформа. Нам нужна любовь народная; а ее не купишь ни демагогией, ни корыстью… Корень большевизма в духовной болезни, а следовательно, и выздоровление народа – в религии, еще далеко не всеми и неглубоко понято. Но надеюсь, более близкое общение с самим народом научит, кого следует, этой аксиоме. А если не научит и теперь, то, следовательно, не нам спасать Россию. Для этого Господь изберет других, более цельных и сильных людей, а если мы хотим это дело делать, то без веры, без Бога не сокрушить врага безбожного»[705].
Безусловно, при более длительном времени взаимодействия Церкви и государственной власти подобные «трения» были бы устранены. Но хронологические рамки Белого движения в России оказались очень ограниченными.
В сравнении с воспоминаниями митрополита Вениамина «На рубеже двух эпох» (написанных уже в 1940-е гг., в том числе и после отъезда владыки в СССР) подобные оценки могут считаться более объективными, свидетельствующими не о «безблагодатном» характере Белого дела, а лишь о временных ошибках. Но и в своих воспоминаниях бывший Епископ армии и флота приводил искренние, достоверные свидетельства своего участия, как священнослужителя, в Белом движении: «Всякому понятно, что я встал на сторону белых, а не красных. Все белое было мне знакомым, своим прошлым, а главное – религиозным… Пришел к власти генерал Врангель и он сам просил меня возглавить духовенство армии и флота Русской Армии. Мое желание сбылось: я вошел активным членом в белую семью героев. Я тоже не думал о конце или победах, как и другие, а шел на голос совести и долга. И в этом душевном решении не раскаиваюсь и теперь.
Пусть это было даже практической ошибкой, но нравственно я поступил по совести. И мне тут не в чем каяться. Подобным образом, вероятно, и даже много лучше чувствовали и рассуждали вожди и прочие добровольцы. Потом в армию влились уже и политические противники коммунистов, и насильно мобилизованные крестьяне, и озлобленные корыстные защитники старых привилегий, и просто охотники, каких немало бывает во время революций. Но первоначальники белые были люди долга и чести. Ну, конечно, не святые. А разве на другой стороне были люди святые? А разве третьи, нейтральные, были лучше этих грешников, но жертвовавших собой?»[706].
Рассматривая особенности церковной организации, нельзя забывать также, что вплоть до ноября 1920 г. никаких антиканонических решений ВВЦУ не принимало, и сам факт создания подобных управлений на Востоке и Юге России не был нарушением порядка Русской Православной Церкви. В отношении действовавших в Сибири и на Юге России «нарушителей» церковных канонов (если их допустимо считать таковыми) никаких официально осуждающих актов на протяжении 1917–1920 гг. Святейшим Патриархом не издавалось.
Напротив, известным постановлением Патриарха, Священного Синода и Высшего Церковного Совета от 7/20 ноября 1920 г. за № 362 утверждалось, что в случае, если епархия «вследствие передвижения фронта, изменения государственной границы и т. п. окажется вне всякого общения с Высшим Церковным Управлением или само Высшее Церковное Управление во главе с Святейшим Патриархом прекратит свою деятельность, епархиальный Архиерей немедленно входит в сношения с Архиереями соседних епархий на предмет организации высшей инстанции церковной власти для нескольких епархий, находящихся в одинаковых условиях». Выполнить данное указание должен был каждый архиерей («непременный долг старейшего в означенной группе по сану Архиерея»). Однако нужно учитывать, что данное распоряжение касалось лишь тех епархий, которые находились в каноническом ведении Святейшего Патриарха, а это было возможно только в период существования Белого движения на территории России. В Зарубежье организация церковных управлений эмигрантами из России уже могла считаться не вполне каноничной, что и повлияло впоследствии на осуждение Святейшим Патриархом политических решений Русского Всезаграничного Церковного Собора 1921 г.[707].
Деятельность данного церковного собрания заслуживает отдельного рассмотрения. Его решения повлияли на направление деятельности будущей Русской Православной Церкви Заграницей (РПЦЗ), и наряду с решениями Рейхенгалльского съезда (Съезда хозяйственного восстановления России, проходившего в баварском городе Бад-Рейхенгалль 29 мая – 5 июня 1921 г.) оказали воздействие на эволюцию политического курса Белого движения не только в 1921–1922 гг., но и в последующие десятилетия Русского Зарубежья. После «крымской эвакуации» ВВЦУ «правопреемственно» продолжало свою работу, будучи переименованным в Высшее Русское Церковное Управление Заграницей. Его почетным, а по существу – единственным, председателем являлся митрополит Антоний (архиепископ Таврический Димитрий остался в Крыму). В правовом отношении Управление опиралось на «благословения Вселенской Патриархии и Святейшего Патриарха Сербского» и «признание Его Святейшества Святейшего Тихона, Патриарха Московского и Всея России (указ Священного Синода Всероссийской Православной Церкви 8 апреля 1921 г., № 424).
Тем не менее необходимость созыва церковного Собрания была очевидна. С данной инициативой выступил епископ Вениамин. Секретарь Высшего Церковного Управления Е. Махароблидзе так писал о причинах созыва Собрания: «Расстройство русских церковных дел заграницей, вызванное длящейся российской смутой и отсутствием связи с всероссийской Церковной центральной Властью, большой наплыв русских беженцев за границу, образовавших собой в местах рассеяния целые колонии и лагери, нуждающиеся в пастырском попечительстве… пропаганда врагов Русской Православной Церкви; заботы о наилучшем пастырском окормлении русских беженцев и воинских частей Русской Армии».
На заседании Управления 19–21 апреля 1921 г. было решено «организовать Собрание представителей Русской Православной Церкви за границей для объединения, урегулирования и оживления церковной деятельности»[708]. Его статус и представительство отличались от Всероссийского Поместного Собора и Собора на Юго-Востоке России, поскольку отсутствовала непосредственная связь с «Русской землей». Выборы могли проводиться лишь на основе делегирования представителей от русских организаций в Зарубежье, хотя сам состав Собрания не отличался от периода 1917–1920 гг. В его работе должны были участвовать «епископы, клирики и миряне». Епископы («правящие и неправящие») входили в состав Собрания «по должности». Выборы по волостям и уездам Российского государства заменили выборы по зарубежным «округам и районам» (15 округов и 16 районов), в числе которых были: «С. Америка, Япония, Китай, Сербия, Болгария, Эстония, Франция, Германия, Дальний Восток (предполагалось прибытие представителей от Владивостокской епархии, на территории которой действовало антибольшевистское Приамурское правительство), Швеция, Дания, Испания, Англия, Швейцария, Чехия, Палестина (Александрия), Бизерта» и др.
От данных территорий предполагались выборы одного епископа, двух клириков (иерея или диакона) и четырех мирян.
Формально округа Западной Европы признавались зависимыми от епархиальной власти «Управления Преосвященного Евлогия». От «военных общин» (мест дислокации воинских частей Русской армии и флота) делегировались по два клирика и четыре мирянина. Отдельные приходы, «не ожидая особых указаний», избирали на Собрание по одному клирику и мирянину. Кроме того, все «члены Всероссийского Поместного Собора» входили в состав «Заграничного Собрания» как «действительные члены по положению». В организационном отношении была принята такая новация, как приглашение правящими епископами, сверх избранных, «лиц на правах членов – по расчету не более двух на округ – по своему усмотрению или по представлению лица, организовавшего представительство». Почетным Председателем Собрания был утвержден Святейший Патриарх Сербский Димитрий.
В итоговом списке участников Собрания значились члены Управления (митрополит Антоний, митрополит Платон, архиепископ Полтавский и Переяславский Феофан, епископ Челябинский и Троицкий Гавриил, епископ Александровский Михаил, епископ Севастопольский Вениамин, Е. И. Махароблидзе), управляющие русскими православными общинами за границей (Константинопольского округа архиепископ Кишиневский и Хотинский Анастасий, Болгарского округа епископ Лубенский преосвященный Серафим, архиепископ Волынский и Житомирский Евлогий), пребывающие в Зарубежье русские епископы (епископ Курский и Обоянский Феофан, епископ Белгородский Аполлинарий, епископ Сухумский и Абхазский Сергий, епископ Царицынский Дамиан, епископ Сумский Митрофан, епископ Аксайский Гермоген), члены Всероссийского Поместного Собора (Протопресвитер Георгий Шавельский, профессор А. П. Рождественский, князь Г. Н. Трубецкой, А. В. Карташев, граф П. Н. Апраксин, граф Граббе, капитан 1 ранга А. А. Свечин, граф Бобринский, М. В. Родзянко и др.).
Избранными от округов оказались такие известные деятели белых правительств и антибольшевистских общественных организаций, как сенаторы Ненарокомов и Бельгардт, князь А. Б. Ширинский-Шихматов, А. Ф. Трепов, С. М. Третьяков, П. А. Барк. От «военно-морских церковных округов» были избраны генералы Барбович, Зборовский, Науменко, Адамович, Экк, терский атаман Вдовенко, капитан 1 ранга Апрелев, протоиерей Г. Спасский. Кроме того, Управление «пригласило» известных политиков и общественных деятелей: Н. Е. Маркова, П. П. Извольского, А. А. Риттиха, П. Н. Краснова, И. А. Наживина, профессора П. И. Новгородцева, Н. Н. Львова, генерала Н. С. Батюшина. Среди приглашенных на Собрание от имени епархиальных преосвященных также были участники Белого движения: Немирович-Данченко, профессор Вернадский, граф Мусин-Пушкин, генерал Мрозовский, П. С. Толстой-Милославский. Состав участников, в числе которых оказались и члены избранного на Рейхенгалльском съезде Высшего Монархического Совета, позволяет говорить о существенном преобладании сторонников правых, монархических принципов, что, безусловно, повлияло на принятые Собором решения. Почетными гостями (без права голоса) были председатель Совета министров в Королевстве С. Х. С. Н. Пашич, а также «представители Российской Государственности»: Главком Русской армии и его начальник штаба – генералы Врангель и Шатилов, старейшина дипкорпуса М. Н. Гирс, российский посланник в Югославии В. Н. Штрандман.
В утвержденном Наказе Русскому Заграничному Церковному Собранию отмечалось, что оно «должно действовать на основании Слова Божия и священных канонов Церкви, имея в виду необычайное положение Русской Церкви за границей». При этом указывалось на благословение Собрания Святейшим Патриархом Сербским и согласование его деятельности с «канонической юрисдикцией Сербской Патриархии». Кворум для начала работ был установлен как «половина явившихся на Собрание членов, прибывших к моменту открытия Собрания». А для принятия необходимых решений признавалось достаточным «простого большинства голосов».
Однако как и в практике работ Всероссийского Поместного Собора 1917–1918 гг. и Юго-Восточного Собора 1919 г., все законоположения должны были утверждаться Совещанием епископов. В Собрании были учреждены отделы: Высшего и окружного Церковного Управления (во главе с митрополитом Антонием), Приходской (возглавлял епископ Михаил), Хозяйственный (епископ Аполлинарий), Судебный (епископ Феофан), Просветительский (епископ Гавриил), Миссионерский (епископ Серафим), Военно-Церковный (епископ Вениамин). В отличие от предшествующих Соборов, в составе Карловацкого Собрания работал отдел Духовного возрождения во главе с архиепископом Анастасием. Этим отделом были разработаны важнейшие идеологические резолюции.
Собрание, начавшее свою работу с торжественных богослужений в Кафедральном Соборе 21–22 ноября 1921 г., в первых же своих актах постановило приветствовать Святейшего Патриарха Тихона, а также Святейшего Патриарха Димитрия, Короля Сербского, Государыню Императрицу Марию Феодоровну и генерала Врангеля. На первом же заседании выступил А. Ф. Трепов, потребовавший исключения из состава Собрания М. В. Родзянко, несмотря на его статус члена Всероссийского Поместного Собора. В вину бывшему Председателю IV Государственной Думы ставилась его телеграфная переписка с командованием Северного фронта в феврале 1917 г., ставшая известной благодаря публикациям приложений к воспоминаниям генерала А. С. Лукомского в Архиве русской революции.
На заседании 23 ноября Родзянко передал письменное заявление, в котором отмечал, что «ввиду нарастающего недовольства среди членов Церковного Собрания его присутствием среди них, из глубокого уважения к Владыке Председателю и святости Церковного Собрания», он «отказывается от присутствия в Церковном Собрании и выбывает из числа членов его». Заседание 25 ноября началось с оглашения благодарственной телеграммы Собранию от Императрицы Марии Федоровны. Протоиерей Георгий Ломако заявил протест в отношении решений Собрания, принятых Епископским Совещанием (отмечалось, что это «противоречит установленному Всероссийским Собором порядку соборного суждения и голосования»). Но данное пожелание было отвергнуто, и порядок принятия законодательных актов остался прежним.
На заседании 26 ноября с докладом выступил архиепископ Анастасий, отметивший, что долг Собрания – «сказать сильнее то, чего не мог сказать Святейший Патриарх Тихон в своем положении». Речь шла об отношении к начавшемуся в России голоду и связанной с ним политикой «изъятия церковных ценностей».
Архиепископ отметил, что голод вызван действиями самой советской власти: «Бедствия, переживаемые русским народом, есть результат дикого, развратного, кровавого режима палачей России». Архиепископ Анастасий настаивал на обязательном возношении во всех зарубежных приходах молитв о «всех погибших за Веру, Царя и Отечество, начиная с Царя-Мученика Николая II, замученных святителей».
На этом же Собрании была утверждена резолюция Отдела о Высшем Русском Церковном Управлении за границей, установившая его структуру и полномочия. Со ссылкой на Постановления Всероссийского Собора от 7 декабря 1917 г. было решено, что «управление делами Русской Православной Церкви за границей принадлежит Наместнику Святейшего Патриарха Всероссийского совместно с Русским Заграничным Синодом и Церковным Советом». Наместник «назначается Святейшим Патриархом Всероссийским», а Заграничный Синод и Совет (в составе Наместника-председателя и пяти членов (иерарх из состава Заграничного Синода, два клирика и два мирянина) подчиняются «Святейшему Патриарху Всероссийскому и заграничным поместным церковным съездам и соборам». Тем самым подтверждалась провозглашенная еще Ставропольским Собором каноническая подчиненность Святейшему Патриарху Тихону, хотя добавлялась также подчиненность «заграничным церковным съездам и соборам».
Состав Русского Заграничного Синода должен был утверждаться Святейшим Патриархом Тихоном. Русские епископы, приезжающие в «место заседаний Заграничного Русского Синода», могли участвовать в его заседаниях с правом решающего голоса.
В организационном отношении Карловацкое Собрание приняло постановление о введении должности «особых военно-окружных священников, непосредственно подчиненных Епископу армии, в каждой стране расселения армии – в Сербии, Болгарии, Турции, Греции, Тунисе (Бизерте)». Для отдельных воинских частей вводились должности «разъездных священников» (1 священник на 2 тысячи человек).
На собрании 28 ноября сенатором Ненарокомовым был прочитан доклад о значении приходской работы. Ее основой должны были стать Определения Всероссийского Поместного Собора, Приходской устав. По оценке Ненарокомова, «защита и укрепление христианских начал должны идти во всей природной толще и являться не только обязанностью Епископата и клира, но и самих мирян». «Приход должен быть совершенно самостоятельной церковной единицей, не имеющим партийного флага. Задача прихода – единение религиозных и нравственных сил». Примечательно, что в отношении политических позиций доклад Ненарокомова достаточно четко отмечал: «Отношение к государственной власти и ее формам определяется отношением последней к христианству и Православию в частности». Обязанности прихода к беженцам определялись так: «Моральное и материальное объединение, взаимопомощь, самодеятельность, охрана детей, подготовка к возвращению в Россию». Формами приходской работы признавались «богослужение, просвещение, благотворительность и взаимопомощь».
В последние дни работа Собрания стала сосредоточиваться на еще более актуальных идеологических и политических вопросах. 29 ноября в докладе Миссионерского отдела говорилось об «ограждении русских людей от тлетворного влияния сектантских, инославных, антихристианских и богоборных течений общественной мысли, распространяемых печатно и при посредстве масонских организаций… Противохристианские участия проводятся в жизнь не только идейно и в печати, но и под флагом благотворительных, явно масонских учреждений, каковы Христианский Союз Молодежи, общество «Маяк». Не меньшую опасность представляет и пропаганда воинствующего католицизма, которая ведется планомерно и разносторонне, главным образом, среди влиятельных русских кругов и малолетних детей беженцев».
Заседание 17 ноября стало решающим в определении идеологических позиций Собрания. Архиепископ Анастасий огласил проект обращения к «чадам Русской Православной Церкви, в рассеянии и изгнании сущим». Архиепископ поставил «вопрос о восстановлении монархии в России», заявив, что «именно восстановление Царской власти в России явится лучшим и самым действенным фактором духовного возрождения последней». Общественные настроения и мнения, как полагал архиепископ Анастасий, не должны влиять на позицию Собрания, ведь из «учения самого Небесного Пастыреначальника Христа» известно, что «пастырь идет впереди своего стада, и овцы по нем идут, а не наоборот». Архиепископ Анастасий выделил важную основу, на которой возможно было бы восстановление монархической идеологии: «Указание если не на лицо будущего Царя, то, по крайней мере, династию, из которой он должен выйти… Такая династия может быть только одна – Дом Романовых, который один обеспечивает законный наследственный переход верховной власти от прежнего Государя к будущему»; авторитет Церкви, гарантирующий восстановление монархии, должен служить делу воссоздания Национальной государственности.
Еще определеннее в отношении монархической идеологии высказался Н. Е. Марков: «Монархическое движение в России растет. Это подтверждается теми многочисленными письмами, которые получаются из России… Нам точно неизвестно, жив ли Великий Князь Михаил Александрович, жив ли Наследник Цесаревич Алексей Николаевич. А ведь Наследнику мы приносили присягу в Храме… Снял ли кто-нибудь эту присягу? Дом Романовых царствует, и мы должны его отстаивать».
С несколько иных позиций выступил епископ Вениамин. Соглашаясь с оценками архиепископа Анастасия, он подтвердил важность провозглашенного принципа «непредрешения», предостерегая участников Собрания от поспешных решений и вмешательства в политику (как об этом предупреждал Святейший Патриарх Тихон): «Большинство полагает, что стоит на церковной почве, но несомненно, что точка зрения большинства – политическая. Церковь должна быть сугубо осторожной». «Необходимо, чтобы народ пожелал иметь царя, и потому высказываться сейчас за определенную династию значит предвосхищать волю народа. Воля же народа должна быть на первом месте… До сих пор думали, что строить государство можно только политически… но Святейший Патриарх сказал епископам, чтобы они были вне политики и стояли на духовной почве… Мы хотим защитить церковность нашего собрания, ибо Церковь не может быть орудием политики». Два основополагающих принципа восстановления легитимизма выделил архиепископ Евлогий: «о монархии» и «о династии». Если признание монархии, как формы правления, не встречало возражений, то решение династического вопроса («персонального возглавления») архиепископ Евлогий считал преждевременным: «Идея династии, конечно, никакого церковного характера не имеет и, как таковая, не подлежит обсуждению церковного Собрания, низводя его на степень обыкновенных политических собраний».
Итог обсуждения подвел митрополит Антоний, указавший на политико-правовые аспекты монархического принципа, необходимого для поддержки идеи преемственности: «Вопрос о династии не политический, а чисто церковный, ибо отвергать этот вопрос – значит отвергать существующие, никем не отмененные, Основные законы, соглашаться с т. н. завоеваниями революции, т. е. одобрить низвержение Государя и Царствующей Династии, уничтожение русского народа и вместе с тем подвергать народ русский кровопролитию и ужасам бонапартизма и самозванщины». Еще более определенно глава Церковного Управления высказался по вопросу о восстановлении монархии в статье «Церковность или политика?», опубликованной 29 января 1922 г. в газете «Новое время» (№ 229). По убеждению владыки, провозглашение монархического принципа «не есть политика, а исполнение пастырского долга, служение Святой Церкви и вере». Поэтому «православный русский народ и все разумные люди в России должны торжественно отречься от приобретенных ими «завоеваний» февральской революции, а это возможно выразить только через признание преступности низвержения Царствующей Династии и чрез призыв ее вновь занять Царский Престол. Это необходимо не только как единственное средство для спасения России как государства, но в той же мере – для снятия с себя преступного уклонения от Божией правды и восстановления такого строя, при котором Церковь не будет в прямом гонении от государства… Призывая помощь Божию на восстановление в России законной, Романовской монархии, Карловацкий Собор только исполнил пастырский долг». Таким образом, монархическая идеология, монархическая власть признавались митрополитом Антонием как имеющие особое каноническое признание, а задачей Белого движения должна была стать борьба за восстановление монархии в России.
Позднее, епископ Вениамин вспоминал, что «цель Собора была церковная, но политические деятели эмиграции превратили его в партийный съезд». «Правые продолжали давить», «засилье и насилие правых», «эти архиереи – в сущности революционеры, только справа», – такими эпитетами оценивались принятые на Собрании решения.
1 декабря 1921 г. Собрание единогласно утвердило документ, принципиально важный для понимания эволюции политического курса Белого движения и идеологии Русского Православия. Епископом Вениамином были оглашены «Основные тезисы обличения лжеучения социализма». По оценке епископа «возражения против социализма покоились не на социально-экономической несостоятельности его, а на психологической трудности для эгоистического человечества провести его в жизнь, так как этим отнимается собственнический интерес, этот двигатель человеческой энергии». Было дано определение, по которому социализм признавался «лжеучением», а «наиболее последовательная форма его – большевизм, или коммунизм» – определялась как «учение антихристианское в основе и разрушительное по своим последствиям». Отмечалось, что «социализм разрушает любую религию, в особенности же христианскую… разрушает основы нравственности и ведет к полному беззаконию».
Как учение «открытого материализма» социализм «полностью противоречил» христианству (хотя между ними существует «мнимое сходство»). В «государственной жизни» социализм не менее разрушителен, поскольку «отрицая первенствующее религиозное значение личности, подрывает правовой строй жизни, основанный на этом принципе… уча о ложном принципе равенства всех в коллективе, отрицает власть и порождает всеобщую борьбу… отрицая благословенную Богом любовь к родине, проповедует несбыточный интернационализм, ведет к уничтожению семьи и растлению детей». Социализм разрушил и «хозяйственную жизнь», так как, «исходя из идеи обобществления», «отрицая личность и частную собственность», уничтожал «инициативу, как источник деятельности и творчества… подрывая духовные основы хозяйства и вводя корыстный эгоизм, вносил разрушительную борьбу и в экономику».
Истоки социализма Карловацкое Собрание видело в «материалистической жизни современного мира», в «понижении христианского личного совершенствования и суеверии». В России осуществилось это «лжеучение», «враждебное всему творению Божию», уничтожившее «не только духовные, но и материальные ценности». Но это же обличило «весь гибельный мировой обман, созданный врагом Божиим под видом добра».
Собрание предлагало «меры против социалистического лжеучения». Это – возвращение к Святой Православной Церкви «как религии наивысшего духовного развития личности», «терпение ниспосланного Богом креста скорбей как естественных последствий разрушительных, ложных идей социализма, участие в борьбе против социализма всех христианских исповеданий и других религий, борьба с социализмом путем справедливых государственно-правовых мероприятий, участие в обличении лжи социализма общественной наукой и мыслью».
Итоговым документом Собрания стал утвержденный проект «духовного возрождения России». В нем перечислялись пункты, свидетельствующие о насущных переменах в личной, семейной, общественной, государственной и церковной жизни. Следовало добиться: «коренного изменения миросозерцания каждого, выражающегося в решительном отказе от ложных современных материалистических учений, в усвоении и глубоком проникновении в чистое христианское учение, хранимое в Православной Церкви, и в жизни сообразно этому учению; оздоровления семьи, возможного при отказе от столь распространенных легкомысленных взглядов на брак и при усвоении возвышенно-строгого учения о браке, как неразрывном союзе во образе союза Христа с Церковью, о семье, как о малой церкви и о христианском воспитании детей, как первой главной и священнейшей обязанности родителей». Нужно было «честно и самоотверженно служить общему благу во взаимной любви и всепрощении», в «общественном быту и школе» заменить «все чуждое Православной вере и Русской народности своим родным и православным».
В государственной жизни признавалось, что «спасение России возможно только при полном и безусловном отречении от бессмысленного и беспощадного бунта (известные слова А. С. Пушкина), называемого русской революцией, и устроении государственной жизни на началах справедливости христианской и верности исконным заветам русской истории и в готовности жертвовать собой для блага Отечества». В специальном «примечании» говорилось о «непререкаемом признании авторитета в деле устроения и направления государственной жизни первого сына Святой Православной Церкви, законного и наследственного Русского Царя, как Помазанника Божия и носителя верховной власти в государстве». В «жизни Церковной» следовало добиться от каждого православного осознания себя «живым членом Церкви и вытекающей отсюда обязанности точного соблюдения заповедей Божиих, канонов и уставов церковных, посещения богослужения, исповеди и причащения Святых Таин и усердной работы в приходских учреждениях под руководством пастырей Церкви».
Карловацким Собранием были приняты важные решения: об издании «книг религиозно-нравственного содержания», об укреплении православной семьи, о ходатайстве перед греческим правительством и Вселенским Патриархом о «разрешении русским паломникам посещать Святую Гору Афон» (это право было упразднено афонским монашеством после революции 1917 г.) и, что было особенно важно в те годы, о противодействии «оккультизму, теософии, спиритизму и восточным культам безнравственного характера» (послания к «Русским Православным женщинам», «О спиритизме, магнетизме, теософии и прочих оккультных вымыслах»). В Послании «Христолюбивым воинам Русской Армии и Доблестному Вождю генералу Врангелю» отмечалась важность соблюдения завета: «Святое дело спасения Родины чистыми руками должно творить», а потому «не только на теле и на знамени, а в душе, в словах и делах носите Крест Христов. Преобразись до конца, Русская Армия, в воинство воистину крестоносное. Сим победиши!» В резолюции о приходской деятельности (28 ноября 1921 г.) провозглашалась необходимость создания «общин-приходов на основе утвержденного Всероссийским Московским Собором приходского устава», «устройства союзов приходов по округам».
Согласно докладу Просветительного отдела, утвержденного 29 ноября, признавалось «необходимым создать как в России, так и за границей, под покровом и руководительством Церкви, национальные школы для образования кадров учителей и учительниц, способных вести дело образования и воспитания юношества в указанном духе». При этом «во всех школах – низших, средних, а также и высших – Закон Божий должен занимать подобающее ему место среди других предметов». В курс школьных дисциплин вводилось «обучение церковнославянскому языку». Изучение «истории, русской литературы, географии, родиноведения, природоведения, эстетического и физического воспитания должно вестись в национальном духе».
Миссионерский отдел представил развернутый доклад, обосновывавший важность противодействия «пропаганде католицизма» на Западной Украине, различным «антихристианским и богоборным учениям». Следовало развернуть активную миссионерскую деятельность, опираясь, в частности, на массовые тиражи «современной богословской литературы в виде бюллетеней о жизни Церкви и состояния сектантства, листков, брошюр». Актуальность подобных действий объяснялась также тем, что теперь священнослужителям и мирянам предстояло считаться с условиями жизни в Зарубежье, сталкиваться с проблемами, которые были важны именно в европейских регионах.
В духе внешнеполитических заявлений лидеров Белого движения в 1918–1920 гг. было сделано Послание Собрания «Мировой Конференции» (Генуэзской конференции, участвовать в которой должны были представители Советской России). От имени «трехмиллионной русской эмиграции, которая тоже есть подлинный народ русский, выступивший в свое время с оружием в руках на защиту своего Отечества на всех его окраинах в рядах Добровольческих армий, или присоединившийся к их работе в звании духовных пастырей, учителей, докторов, сестер милосердия», Собрание призывало к отказу от сотрудничества с РСФСР. Помощь голодающим признавалась помощью не народу, а антинародной большевистской власти. Указывалось, что в случае поддержки большевиков, пролетарские революции произойдут и в Европе. Вместо продовольственной помощи следовало «дать в руки оружие» «честным русским гражданам» и помочь им «изгнать большевиков – этот культ убийства, грабежа и богохульства – из России и всего мира».
Деятельность Карловацкого Собрания оказалась весьма плодотворной: по объему и содержанию принятых решений и постановлений она превосходила даже Юго-восточный Собор в Ставрополе и стала своеобразным переходом из Белой России в Русское Зарубежье, хотя идеологические тенденции, проявившиеся во время его работы, были характерны и для тех «последних островов» Белого движения, которые еще находились на территории бывшей Российской Империи (Временное Приамурское правительство). Более важными были решения Собрания, касавшиеся сохранения русской национальной самобытности, развития национальных традиций в системе воспитания, в приходской жизни. Однако добиться этого в условиях оторванности от России и очевидной невозможности скорого «возвращения в Отечество» становилось все труднее. Общей идеологической тенденцией в работе Карловацкого Собрания стало стремление окончательно отмежеваться от социалистических или либерально-центристских политических позиций.
В период гражданской войны категоричное провозглашение монархических лозунгов могло расцениваться как отказ от сотрудничества в создании единого антибольшевистского фронта вместе с теми политическими структурами, которые ориентировались на социал-демократические принципы. В Зарубежье подобная перспектива не считалась актуальной, поэтому идеологические позиции стали более определенными. Исповедание монархических взглядов отнюдь не считалось только политической позицией, но провозглашалось духовно-нравственной нормой каждого священнослужителя и мирянина. В этом проявилось несомненное сходство с деятельностью Рейхенгалльского съезда, также признававшего обязательное возвращение к монархическому строю.
Жесткая, непримиримая позиция по отношению к Советской России не могла не вызвать ответа со стороны Святейшего Патриарха Московского и Всея России. Очевидный рост идейно-политической активности церковных иерархов, оказавшихся в Зарубежье, настораживала. Не исключалась опасность гонений на священнослужителей и православных мирян в Советской России за любую «поддержку» решений Карловацого Собрания. В соответствии с указом Священного Синода и Высшего Церковного Совета в России от 5 мая 1922 г. зарубежное Высшее Церковное Управление было упразднено. Формальной причиной стало принятие посланий, в которых провозглашалась молитва за восстановление в России «законного Православного Царя из Дома Романовых», а также призыв к «народам Европы и мира» отказаться от любых форм сотрудничества с советской властью и поддержать «честных русских граждан» в их борьбе «против большевизма».
Данные воззвания расценивались в Москве как «акты, не выражающие официального голоса Русской Православной Церкви», имеющие «чисто политический характер», чуждые «церковно-каноническому значению». После «упразднения» зарубежного Высшего Церковного Управления его функции должен был принять на себя епископ Евлогий, ставший митрополитом. Однако зарубежное Управление отказалось подчиниться решению о самороспуске, не без основания усмотрев в нем акт, принятый под давлением руководства Советской России. Дальнейшая история Русской Православной Церкви в Зарубежье стала отделенной от Русской Православной Церкви Московского Патриархата.
В 1918–1920 гг. стремление к сотрудничеству Церкви и белой власти было обоюдным. Власть стремилась получить со стороны Церкви поддержку в «борьбе с большевизмом». Лозунги «непредрешения» формы правления не считались препятствием к взаимодействию. В условиях жестоких гонений на Церковь в РСФСР никакой иной перспективы, кроме поддержки власти, которая провозглашает своей целью «защиту православных святынь», быть не могло. Важным было осуществление приходской реформы, развитие прихода как единицы местного самоуправления. Можно было говорить о взаимоотношениях Церкви и белой власти как о не реализовавшейся альтернативе будущего устройства Российского государства.
Однако при оценке взаимоотношений Церкви и белой власти уместно отметить, что данное сотрудничество могло иметь перспективу только в период гражданской войны в России, до тех пор, пока у Белого движения сохранялась вероятность стать единственной всероссийской властью. После окончания войны и начала эмиграции Церковь в России и Церковь в Зарубежье оказались в разных условиях. Перед РПЦЗ встала задача уже не подготовки к новому походу «против большевизма», а сохранения национальных духовных традиций. Перед Церковью в России встала задача в буквальном смысле «выживания» в условиях возрастающей антирелигиозной, богоборческой политики советской власти. Это предопределило различия в будущей истории РПЦЗ и РПЦ МП, обусловило их разделение, преодолеваемое лишь в современной России.
Глава 2
Святейший Патриарх Тихон и Белое движение.
Особого внимания заслуживает позиция Святейшего Патриарха Тихона. Говоря о роли Русской Православной Церкви в Русской Смуте, нельзя обойти стороной его архипастырское служение, его жертвенный подвиг. В каком отношении оказалась Русская Православная Церковь и сам Святейший Патриарх к начавшемуся сопротивлению большевизму, к тем «семи тысячам мужам», которые «не преклонили колена перед современным ваалом и не изменили Богу истинному»?
С 1920-х гг. и до сегодняшнего времени утвердились два мнения по этому вопросу. Первое было достаточно четко выражено в советской историографии, согласно которой Святейший Патриарх Тихон и «тихоновская церковь» были «сплошь контрреволюционными», «антинародными», «тесно сотрудничали с интервентами и белогвардейцами»[709]. Другое мнение, высказанное первоначально в части духовной и светской литературы Русского Зарубежья, а затем, существенно не изменившись, перешло и на страницы отечественной литературы, состоит в следующем: хотя немалая часть иерархов и священников поддерживали Белое движение и непосредственно участвовали в нем, Святейший Патриарх отказал ему в поддержке по причине его «либерализма». Исходя из тезиса об «отказе благословить Белое движение», многие готовы утверждать, что Патриарх (правда, не сразу в октябре 1917-го) «признал правоту народной советской власти».
Вопрос об отношении Святейшего Патриарха к советской власти нельзя отделять от общего отношения Русской Православной Церкви к тем политическим переменам, которые происходили в России во время «второй смуты». И здесь были определенные колебания, уверенность в скором «свержении советской власти» сменялась сомнениями в возможности подобного исхода, в победе Белого движения. Необходимо учитывать, что хотя Святейший Патриарх постоянно учитывал мнение Поместного Собора, а затем и Высшего Церковного Управления («Конституционный Патриарх», как называли его участники Собора), все же его личная позиция выражалась нередко независимо от соборных советов и пожеланий.
Первым публичным актом осуждения Святейшим Патриархом советской власти и ее политики следует считать Послание «Смиренным о Господе архипастырям, пастырям и всем верным чадам Православной Церкви Российской» от 19 января 1918 г. Одной из причин Послания стали известия о начавшихся кровавых самосудах и казнях, в частности, о зверском убийстве в петроградской больнице в ночь с 6 на 7 января членов ЦК кадетской партии, депутатов Учредительного Собрания Ф. Ф. Кокошкина и А. И. Шингарева. В Москве, в храме Христа Спасителя, по благословению Святейшего Патриарха прошла заупокойная служба в память о погибших (на ней присутствовал почти весь ЦК кадетской партии)[710]. Ярко звучали его слова: «Забыты и попраны заповеди Христовы о любви к ближним: ежедневно доходят до нас известия об ужасных и зверских избиениях ни в чем неповинных и даже на одре болезни лежащих людей, виновных только разве в том, что честно исполняли свой долг перед родиной, что все свои силы полагали на служение благу народному. И все это совершается не только под покровом ночной темноты, но и въявь, при дневном свете, с неслыханной доселе дерзостью и беспощадной жестокостью, без всякого суда и с попранием всякого права и законности».
Примечательно, что в этих словах Послания говорилось о беззаконных убийствах вообще. Осуждались еще не действия советской власти как таковой, а лишь «безумцы», творящие «кровавые расправы». Обвинение правомерное, поскольку «красный террор» зарождался отнюдь не только благодаря большевикам. В нем были повинны и анархисты, и левые эсеры, и сотни т. н. «революционеров», отступников от Православия вне партий, стремившихся к скорейшему «углублению революции», а по сути – «братоубийственной брани». Обвинять советскую власть следовало, в данном случае, за ее попустительство преступлениям, за неумение поддерживать элементарную законность и правопорядок. Обличение пренебрежения правом, измерения ценности человеческой жизни нормами «революционной законности» – вот на что обращал внимание Святейший Патриарх.
Вторая часть Послания содержала прямое обвинение антицерковной, антиправославной, а, по сути, антинародной, антирусской политики проводимой отступниками от Православия, революционными организациями. Перечисления этих деяний не нуждаются в комментариях, слова Святейшего Патриарха четко их называют: «Благодатные таинства, освящающие рождение на свет человека или благословляющие супружеский союз семьи христианской, открыто объявляются ненужными, излишними… школы, содержащиеся на средства церкви православной и подготовлявшие пастырей церкви и учителей веры, признаются излишними и обращаются или в училища безверия или даже прямо в рассадники безнравственности». Символично, что советский декрет о свободе совести, церковных и религиозных обществах был опубликован 23 января 1918 г., через 4 дня после написания Патриаршего послания. Но Святейший Патриарх прозорливо предчувствовал неизбежность его появления, за подписью высших представителей советской власти. Ведь уже в декретах о семье, об отмене чинов и сословий, о земле, в постановлениях, относящихся к реформированию системы образования и, конечно, в многочисленных актах ломавших основы Российской государственности был слишком заметен отнюдь не «светлый лик» революции.
И это помимо расстрела «святынь Кремля», помимо конфискации имуществ монастырей и церквей, помимо всех тех «издевательств над Церковью», которые совершала «власть, обещавшая водворить на Руси право и правду, обеспечить свободу и порядок».
Яркое обличение преступных деяний «безбожных властелинов тьмы века сего» завершалось гневным решением, не допускающим иных толкований: «Властию, данною нам от Бога, запрещаем вам приступать к Тайнам Христовым, анафематствуем вас, если только вы носите еще имена христианские и хотя по рождению своему принадлежите к Церкви Православной. Заклинаем и всех вас, верных чад Православной Церкви Христовой, не вступать с таковыми извергами рода человеческого в какое-либо общение: измите злаго от вас самех (1 Кор. 5. 13)».
Послание не содержало прямого анафематствования советской власти, да и не могло быть таковым, потому что канонически анафеме предаются не «формы политического устройства», а конкретные выразители безбожных идей, те, кто на деле «творят беззакония». Хотя позднее, под очевидным давлением со стороны советской юстиции Святейший Патриарх дважды заявлял о своем раскаянии в анафематствовании именно советской власти (в заявлении 16 июня 1923 г. в Верховный Суд РСФСР и в своем «Воззвании к архипастырям, пастырям и пасомым Православной церкви Российской» от 1 июля 1923 г.). Поздние «раскаяния», тем не менее, лишь подтверждают, что для Святейшего Патриарха важно было не столько осуждение именно советской власти, сколько осуждение революционных действий вообще.
В развитие Патриаршего Послания Священный Синод принял Постановление от 15 (28) февраля 1918 г. за № 65, где подробно описывались формы церковной жизни в условиях начинающихся гонений. Вот что говорилось в главе «О церковных наказаниях»: «Ст. 16. Все восстающие на Святую церковь, причиняющие поругание Святой Православной Вере и захватывающие церковное достояние, подлежат, не взирая на лица, отлучению церковному». И далее: «Ст. 22. Отлученные от Церкви не могут быть допущены лично ни к Святым Таинствам, ни к церковным молитвословиям и требам. Они не допускаются к Святому Причастию, для них не может быть совершаемо Таинство брака, не может быть совершаема и домашняя молитва священника. Они лишаются всех вообще церковных прав, не должны быть допускаемы ни в церковь, ни на какие бы то ни было церковные и религиозные собрания. В случае нераскаянной смерти они лишаются и христианского погребения… Ст. 25. В случае раскаяния отлученного и обращения его к священнику, последний не должен тотчас же снимать отлучение, но должен предварительно удостовериться в чистоте и искренности раскаяния и затем, сделавши донесение о сем своему епископу, ожидать от него решения…». И «лишь в случае болезни, угрожающей жизни отлученного, священник, по своей пастырской совести, может удостоить его, по его личной, усиленной в том просьбе, Таинства покаяния и причащения Св. Таин, но с непременным донесением о сем епископу».
Важность Постановления № 65 еще и в том, что оно достаточно четко определяло степень взаимодействия священнослужителей и мирян с «безбожной властью». «Ст. 23. Верующие не должны входить в общение с отлученными от Церкви, за исключением случаев крайней необходимости». То есть признание советской власти и «ее велений» допускалось лишь по «крайней необходимости», а отнюдь не по добровольному стремлению.
Слова январского «Послания» прямо говорили о защите, о сопротивлении: «Зовем всех вас верующих и верных чад Церкви: станьте на защиту оскорбляемой и угнетаемой ныне Святой Матери нашей». Ни в данном «Послании», ни в дальнейших актах, написанных Святейшим Патриархом, нет слов о «согласии и примирении». Напротив. Долг каждого православного – сопротивляться. Но как? Снова обратимся к словам январского Послания. «Враги Церкви захватывают власть над нею и ее достоянием силою смертоносного оружия, а вы противостаньте им силою веры вашей, вашего властного всенародного вопля, который остановит безумцев и покажет им, что не имеют они права называть себя поборниками народного блага, строителями новой жизни по велению народного разума, ибо действуют даже прямо противно совести народной.
А если нужно будет и пострадать за дело Христово, зовем вас, возлюбленные чада церкви, зовем вас на эти страдания вместе с собой. Словами Св. Апостола: «Кто ны разлучит от любве Божия? Скорбь ли, или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или беда, или меч? (Рим. 8. 35.)».
А вы, братие архипастыри и пастыри, не медля ни одного часа в нашем духовном делании, с пламенной ревностью зовите чад ваших на защиту попираемых ныне прав Церкви Православной, немедленно устрояйте духовные союзы, зовите не нуждою, а доброю волею становиться в ряды духовных борцов, которые силе внешней противопоставят силу своего святого воодушевления, и мы твердо уповаем, что враги Церкви будут посрамлены и расточатся силою Креста Христова, ибо непреложно обетование Самого Божественного Крестоносца».
Готовность Святейшего Патриарха к жертвенному подвигу хорошо передает его ответ делегатам Поместного Собора. По воспоминаниям Руднева, на вопрос, почему Послание было выпущено накануне съезда Собора, «Владыка Патриарх объяснил, что он не хотел и не хочет ставить Собор под удар и предпочитает в этом случае принять его только на себя одного».
Итак, создание союзов, «сила святого воодушевления»… Постановление Церковного Собора от 25 января 1918 г. еще более заостряло проблему отношения к политике советской власти. Вот слова из Постановления, развивающие основные положения Патриаршего Послания: «1). Изданный советом народных комиссаров декрет об отделении церкви от государства представляет собою, под видом закона о свободе совести, злостное покушение на весь строй жизни православной церкви и акт открытого против нее гонения. 2). Всякое участие как в издании сего враждебного церкви узаконения, так и в попытках провести его в жизнь несовместимо с принадлежностью к православной церкви и навлекает на виновных лиц православного исповедания тягчайшие церковные кары вплоть до отлучения от церкви (в последование 73 правилу Св. Апостолов и 13 правилу 7 Вселенского Собора).
Памятуя о молитвах святых подвижников, коими неоднократно в дни тяжких испытаний народных спасалась Россия, Собор призывает весь народ православный ныне, как и встарь, сплотиться вокруг храмов и монастырских обителей для защиты попираемой святыни. Терпят поругание и пастыри, и овцы стада Христова, но Бог поругаем не бывает.
Да совершится же праведный суд Божий над дерзновенными хулителями и гонителями церкви. И пусть помнят все верные ее сыны: нам приходится вести борьбу против темных деяний сынов погибели за все то, что нам православным русским дорого и свято, за все то, без чего и самая жизнь не может иметь для нас цены».
Священный Синод уточнял формы этой «борьбы». В уже упоминавшемся Постановлении № 65 говорилось, что «в случае нападения грабителей и захватчиков на церковное достояние следует призывать православный народ на защиту Церкви, ударяя в набат, рассылая гонцов и т. п.». Не случайно Постановлением ВЦИК от 6 октября 1918 г. набатный звон был запрещен и его звучание приравнивалось к «оконченному контрреволюционному преступлению» (но набат по-прежнему звал к сопротивлению – достаточно вспомнить столкновения в г. Шуе 17 марта 1922 г., когда набатный звон собрал около 3 тысяч защитников православных храмов, разоряемых красноармейцами). Пастыри призывались «крепко стоять на страже Святой Церкви в тяжкую годину гонений, ободрять, укреплять и объединять верующих в защите попираемой свободы Веры Православной и усилить молитвы о вразумлении заблудших», «пастыри должны идти навстречу добрым начинаниям верующих, направленным к защите Церкви».
Защита Церкви побуждала к созданию союзов, о которых в разделе «Организация мирян» говорилось в постановлении: «При всех приходских и бесприходских церквах надлежит организовать из прихожан союзы (коллективы), которые и должны защищать святыни и церковное достояние от посягательства». «Союзы эти должны иметь просветительные и благотворительные задачи и именования, они могут быть под председательством мирянина или священника… в крайних случаях союзы эти могут заявлять себя собственниками церковного имущества, чтобы спасти его от отобрания в руки неправославных или даже иноверцев. Пусть храм и церковное достояние останутся в руках людей православных, верующих в Бога и преданных Церкви»[711].
Как видно, ни в Послании Патриарха, ни в Постановлении Синода не содержалось призывов именно к вооруженному сопротивлению. Но следует помнить, что в условиях начинающейся Гражданской войны грань между вооруженным сопротивлением и мирным противостоянием с «безбожной властью» была весьма зыбкой. Русский народ не мирился с унижением и уничтожением России, с попранием его прав, с жестокими и несправедливыми обидами. Анализируя, например, повстанческое движение, развернувшееся в Центральной России, на Севере и в Сибири, можно отметить, что участие в защите Православных Святынь действительно сплачивало людей, готовило их к жертвам ради освобождения Родины.
Во время крестьянского восстания в Боровском уезде Калужской губернии и в Верейском уезде Московской губернии часть повстанцев поддерживала контакты со служителями Пафнутьево-Боровского и Саввино-Сторожевского монастырей. Члены одной из наиболее сильных подпольных организаций – «Союз защиты родины и свободы» Б. В. Савинкова и полковника А. П. Перхурова использовали для конспиративных встреч помещения храмов или территории кладбищ, прилегавших к храмам. Митрополит Ярославский, Священноисповедник Агафангел (Преображенский) благословлял граждан Ярославля на восстание в июле 1918 г., а монахи Толгского монастыря укрывали у себя участников восстания.
Попытка разгрома Свято-Троицкого монастыря в Перемышльском уезде Калужской губернии вызвала здесь крестьянское восстание. 7 августа 1918 г. собравшиеся по набатному звону прихожане с. Троицкое встали на защиту монастырских святынь, а 8 августа смогли освободить от большевиков г. Перемышль, где собрался крестьянский съезд. Правда, эта местная власть просуществовала лишь 4 дня. Во время боев с войсками Директории С. Петлюры архиепископ Волынский и Житомирский Евлогий (Георгиевский) благословил воспитанников духовной семинарии г. Житомира вступить в ряды добровольческих формирований. По воспоминаниям генерала от кавалерии В. А. Кислицына «архиепископ Евлогий представил в мое распоряжение учащихся Житомирской Семинарии. Я влил их в свой отряд и был впоследствии очень доволен их боевой работой. Эти юноши, готовившиеся стать духовными людьми, проявляли большую доблесть в сражениях»[712].
2 февраля 1918 г. в Успенском кафедральном соборе г. Омска с проповедью о гонениях на Православие выступил протоиерей Александр Соловьев. 4 февраля состоялся крестный ход во главе с преосвященным Сильвестром – епископом Омским. В нем участвовали все городские приходы. Духовенство поддержали члены «Союза православных христиан», выпустившие воззвание «К казакам и солдатам»: «Братья казаки, братья солдаты! Слыхали ли Вы, что Омский Совет Народных Комиссаров решил, согласно декрета из Петрограда, изданного под председательством Иоселя Абрамовича Троцкого – Бронштейна, отобрать Омский кафедральный собор и ваш Омский Никольский казачий собор? Неужели вы отдадите, чтобы они там устроили больницу, а может быть, кинематограф с развратными картинками. В городе много ресторанов, клубов, трактиров, где пьянство, картежная игра, разврат. Если закроют часть этих заведений, то помещения можно получить больше, чем при помощи уничтожения святых Божьих церквей. Не весь православный русский народ, а несколько комиссаров решили уничтожить православные церкви, построенные на трудовые народные деньги, и своим декретом оскорбили веру стомиллионного православного русского народа».
Грандиозный крестный ход завершился молебном, на котором епископ призывал хранить веру православную и защищать от разорения храмы. В ночь с 5 на 6 февраля отряд красногвардейцев арестовал епископа, а его эконом И. Цикура был убит (впоследствии прославлен в лике новомучеников). В ответ в Омске началась всеобщая забастовка, а по набату храмовой колокольни сотни прихожан собрались на центральных площадях города, требуя освобождения владыки Сильвестра. Начались вооруженные столкновения с казаками и офицерами. В результате власти, опасаясь всеобщего восстания, освободили архиепископа, но возбудили против него расследование по обвинению в «контрреволюции». Несмотря на это, как известно, преосвященный Сильвестр не прерывал контакты с офицерскими и казачьими подпольными организациями и позднее стал председателем Высшего Временного Церковного Управления в Омске, духовником Верховного Правителя А. В. Колчака. А Святейший Патриарх Тихон Постановлением от 12 апреля 1918 г. возвел епископа Сильвестра в сан архиепископа.
21 июля 1918 г. в г. Шенкурске началось восстание против советской власти во главе с братьями Ракитиными. Но еще на первой неделе Великого Поста, в неделю Торжества Православия в Шенкурске состоялся многолюдный крестный ход. Вот лишь небольшие выдержки из произнесенных проповедей: «Дадим отпор врагам Христа, открыто, безбоязненно, властно заявим свою веру. Пусть враги Христа не касаются святая святых верующего русского народа». «Оставим свое равнодушие, когда глумятся над святыней, когда хотят в корне подорвать религию, вырвать Закон Божий из школы, чтобы и подрастающее поколение оставить с пустотою души и тем легче распространять среди народа безверие». «Нынешняя распущенность и упадок нравственности народа ведет к погибели Русского Государства: как от упадка нравов в древности пали славный Рим и Византия, так от того же и ныне падает наша Держава. Не допустим до этого, не будем поддаваться лживым руководителям, не любящим своей Родины».
Настоятель храма в честь Святителя Николая Чудотворца «произнес речь о ревности, по примеру Св. Николая, защищавшего Христа – Бога от еретика Ария, к защите церкви православной от современных безбожников». Примечательно, что руководитель восстания Н. Ракитин был бывшим учителем, а созданный в Шенкурске «Союз духовенства и мирян» категорически высказался за продолжение преподавания Закона Божия в школе, вопреки декрету Совнаркома[713].
Вышеприведенные факты, конечно, не свидетельствуют о том, что настоятели и монахи, служители приходских и кладбищенских храмов были причастны к планам антибольшевистского подполья. По существу речь могла идти лишь о моральной поддержке, о даче благословения участникам будущих восстаний (в советской же историографии утверждалось, что Церковь напрямую участвовала в вооруженном сопротивлении). Важно учитывать другое. В то время именно в православном храме изгнанный из армии офицер, ограбленный крестьянин, обманутый рабочий могли найти поддержку и утешение, а одурманенные, ослепленные «классовой ненавистью» комиссары встречали стойкое духовное сопротивление, ощущавшееся ими, возможно, более чем сопротивление вооруженное.
Во многих случаях приходские священники знали восставших как своих ревностных прихожан, и отказать им в благословении было для них непосильно. Невозможно было, очевидно, и отказать в убежище тем, кто, страдая от полученных во время боев ранений, просил о помощи. Собиравшиеся по звону набата на защиту храмовых святынь прихожане также не могли оставаться бесстрастными наблюдателями, быть в стороне от своего «батюшки». Все это, с точки зрения «советского права», могло подходить под категорию «контрреволюционных преступлений» и «выступлений», но это говорило лишь о том, что нормы «революционного правосознания» ничего общего не имели с нормами заповедей Вышнего… Правда, нельзя забывать и о случаях, когда бывшие прихожане оказывали поддержку прибывшим красногвардейским отрядам и принимали участие в разграблениях храмов и монастырей.
Показательными стали слова, сказанные Святейшим Патриархом на заупокойной литургии в поминание «новых священномучеников» в храме Московской Духовной семинарии перед членами Поместного Собора 31 марта 1918 г. Снова, говоря об отношении Церкви к «безбожной власти», он недвусмысленно заявил сомневающимся и колеблющимся: «Не вопиет ли эта кровь убиенных и эти рыдания оставшихся сирот к небу и не обращаются ли к нам, еще живым, с укором: зачем вы не употребите всех сил, почему вы не испробуете всех средств, чтобы предотвратить впредь эти невинные жертвы, чтобы не дать литься этим горьким слезам и раздаваться этим рыданиям, которые будут услышаны на всю Русь Православную?»
О тех, которые «не ведают бо, что творят», по словам Святейшего Патриарха, необходимы были молитвы, «просьбы отпущения» и «предания их суду Божию». Но, вопрошал Патриарх, «ведь есть и такие среди современных гонителей, которые не только отлично знают, что они делают, но руководят другими в этом злом деле. Что же предпринять по отношению к ним? Предоставить им проливать кровь, а самим созерцать, как это делается, молиться об убитых, плакать вместе с осиротевшими семьями и больше ничего?» И вот ответ Патриарха Тихона на этот вопрос. «Нет, отцы и братие! Если мы обратимся за наставлением к первым временам христианства, к эпохе первых мучеников и припомним, что тогда делали на защиту гонимой Церкви, то прежде всего пред нами выступает целая защитительная, по отношению к гонимой Церкви, литература, так называемая апологетическая. В ней целый ряд апологий – защит, которые нарочито писались и подавались на суды, на коих обвинялись христиане, и вручались в руки самим гонителям. Защитники христиан (как Тертуллиан) и сами гонимые (как священномученник Игнатий Богоносец) обращались к гонителям не только со словом защиты, но и с словом горькой для гонителей правды, с словом обличения к высшим властям. А верующие христиане окружали гонимых своею любовию и сочувствием, громко свидетельствуя о своем с ними духовном единении, иногда выражали готовность разделить участь страдальцев… Найдем и мы мудрость и мужество противостоять гонителям, ибо с нами и за нас будет Истина всепобеждающая»[714].
Итак, обличение политики «безбожной власти», набатный звон, анафематствование преступников – вот главные, освященные авторитетом Патриарха, формы сопротивления. Уместно напомнить, что в отечественной правовой традиции отлучение от Церкви приравнивалось к лишению и всех гражданских прав (например, анафематствование С. Разина). Анафематствованные за свои действия представители власти не могли признаваться выразителями закона не только с правовой, но прежде всего с нравственной точки зрения. Иное дело, что правовые традиции в условиях революции и гражданской войны игнорировались, но разве «признание масс» и «глас» ослепленного классовой ненавистью «народа» – это «глас Божий»?
К сожалению, в условиях противостояния с советской властью белая пропаганда допускала подчас достаточно вольные, не соответствующие канонам, объяснения действий Святейшего Патриарха. Об этом свидетельствует безымянная статья, опубликованная на страницах газеты «Сибирская Речь» (№ 232, 24 октября 1919 г.). Судя по стилю, она может принадлежать архиепископу Омскому и Павлодарскому Сильвестру (Ольшевскому). Ее полный текст – см. приложение № 4.
Ярким, выразительным языком написано Послание Святейшего Патриарха «архипастырям, пастырям и всем чадам Православной Российской Церкви», написанное в связи с заключением Брестского мира. Вдумаемся в его строки: «…тот сильнейший враг, с которым уже более трех лет вел русский народ кровавую брань, в борьбе с которым погибли целые миллионы лучших сынов русской земли, ныне, устремляясь с своей боевой силой в глубину нашей Родины, чтобы овладеть и «главою» и «сердцем» ея, с неслыханной дерзостью шлет нам свои требования и предписывает принять самые позорные условия мира. И позор совершился: условия приняты…» Эти условия приняла власть, неспособная справиться с внешним врагом, защитить Отечество (хотя бы даже и «социалистическое»), но зато готовая «во всеоружии» к войне «братоубийственной». «А с поля ратного, пред лицом врага иноземного, бежите вы с оружием в руках, чтобы этим же оружием расстреливать друг друга в междоусобной борьбе… Поистине «осквернися земля наша в делах ваших и заблудились вы в начинаниях своих» (Пс. 105, ст. 37.) …Позором покрылась наша родина…».
Очевидно, что эти слова Патриарха не могут быть отнесены к воинам белых армий, поскольку ни в одном из документов, ни в одном из официальных заявлений, исходивших от (о «самостийных» государственных образованиях речь не идет, они к Белому движению не относились) белой власти, не говорилось о возможности каких бы то ни было соглашений с кайзеровской Германией. Напротив.
Известно предписание Верховного руководителя Добровольческой армии генерала Алексеева о возобновлении военных действий против немецких войск в случае непосредственного с ними соприкосновения. Любые формы взаимодействия с представителями немецкого «оккупационного командования» категорически отвергались. А малейшие подозрения в «германофильстве» могли стать основанием для политического неприятия со стороны белых армий и правительств[715].
Святейший Патриарх предупреждал и ободрял тех сомневающихся и колеблющихся, которые готовы были решиться на сотрудничество с Германией ради борьбы с большевиками. Ведь виновны в их «малодушии» все те же анафематствованные отступники от Православия. «Исстрадавшиеся сыны родины нашей готовы даже малодушно кинуться в объятия врагов ея, дабы искать среди них и под их властью успокоения жизни общественной, прекращения ея ужасов.
Горе той власти, которая довела русских людей до такого отчаяния. Но не здесь наше спасение, не от врагов надо ждать избавления», потому что «они только и стремились к тому, чтобы посеять в нашей жизни семена вражды и междоусобий внутренних…»
Где же спасение? В чем выход? Патриарх подтверждал – необходимо положить предел междоусобию и укрепиться в Вере. «Прежде всего – прекратите взаимные распри и междоусобную брань…». Простейший и в то же время невозможный в 1917–1918 гг. способ «прекращения междоусобной брани», отмечает Святейший Патриарх, «оставиши злобу и вражду взаимную, возлюбите кийждо ближняго своего: богатые, кормите и одевайте нищих, бедные и убогие, не злобствуйте на имущих достаток». И тогда «мир Божий да водворится в сердцах ваших» (Колос. 3 гл. 15 ст.).
Если это произойдет, тогда «не страшны вам будут никакие козни вражеские». «Возмогайте во Господе и в державе крепости Его облецытеся во вся оружия Божия яко возмощи вам стати противу кознем диавольским».
Остановимся на публичном выступлении Святейшего Патриарха в 1918 г. – совершении им панихиды по убиенной Царской Семье. Существует мнение, что сам факт проведения панихиды является свидетельством безусловно монархическо-абсолютистских убеждений Патриарха Тихона. Но… Во-первых, Святейший Патриарх достаточно ясно определил позицию в отношении Цареубийства. Это вопиющий акт беззакония: «Мы, к скорби и стыду нашему, дожили до такого времени, когда явное нарушение заповедей Божиих уже не только не признается грехом, но оправдывается, как нечто законное… расстрелян бывший Государь Николай Александрович по постановлению Уральского областного совета рабочих и солдатских депутатов, и высшее наше правительство – Исполнительный Комитет – одобрил это и признал законным».
Во-вторых, возмутителен сам факт Цареубийства, ужасна политика «безбожной власти», при которой и жизнь бывшего Государя, и жизнь простого человека одинаково «ничего не стоят». Святейший Патриарх не давал оценку политике Николая II: «…Не будем здесь оценивать и судить дела бывшего Государя: беспристрастный суд над ним принадлежит истории, а он теперь предстоит перед нелицеприятным судом Божиим…». Не правильность монархического политического курса важна для Святейшего Патриарха. Сто крат важнее величие духовного подвига Николая Александровича Романова: «Но мы знаем, что он, отрекаясь от Престола, делал это, имея в виду благо России и из любви к ней. Он мог бы после отречения найти себе безопасность и сравнительно спокойную жизнь за границей, но не сделал этого, желая страдать вместе с Россией. Он ничего не предпринял для улучшения своего положения, безропотно покорился судьбе».
Нет и не может быть оправдания цареубийцам, нарушителям законов земных и небесных! Государь «приговаривается к расстрелу где-то в глубине России, небольшой кучкой людей (название Уральского областного совета из уст Патриарха. – Прим. В.Ц.), не за какую-то вину, а за то только, что его будто бы кто-то хотел похитить. Приказ этот приводят в исполнение, и это деяние, уже после расстрела, одобряется высшей властью. Наша совесть примириться с этим не может, и мы должны во всеуслышание заявить об этом как христиане, как сыны Церкви. Пусть за это называют нас контрреволюционерами, пусть заточат в тюрьму, пусть нас расстреливают…».
Но существует и другое мнение в отношении действий Патриарха. В последнее время нередки обвинения Святейшего Патриарха и других архиереев и иереев Русской Православной Церкви в предательстве Государя и Его семьи в 1917 г., в недостаточной защите их в 1918 г. Приводятся аргументы о намеренном «не-осуждении» действий Временного правительства и советской власти в отношении Дома Романовых. Все это якобы свидетельствовало о властных стремлениях Патриарха Тихона, возжелавшего стать едва ли не носителем государственной власти в отсутствие Государя на Престоле.
Надуманность подобных тезисов очевидна. Во-первых, как известно, Николай Александрович Романов и все старшие представители Дома Романовых добровольно отреклись от Престола до решений Земского Собора или Национального Собрания. Таким образом, речь могла идти только о защите личных, а не государственных или служебных прав Царской Семьи. Во-вторых, обличение Святейшим Патриархом революционных властей, молитвенное поминание невинно убиенных Страстотерпцев, были весьма смелыми, во многом рискованными актами в условиях фактически начавшегося «красного террора». Действия Святейшего Патриарха – это осуждение акта убийства, возведения классового террора в основание закона, попрания Законов Божиих и элементарных норм права, а отнюдь не призыв к возрождению самодержавной монархии любой ценой.
Обличение политики собственно советской власти содержалось в Послании Совету Народных Комиссаров, написанном в первую годовщину прихода большевиков к власти. Последовательное обличение политического курса подводило итог прежним посланиям Святейшего Патриарха.
Патриарх открыто объявил приход большевиков к власти «захватом» и ясно противопоставлял само название новой власти – власти т. н. «народных» комиссаров тем подлинно народным чаяниям, надеждам, которые были вероломно нарушены: «Захватывая власть и призывая народ довериться вам, какие обещания дали вы ему и как исполнили эти обещания?»
В длинном перечне деяний этих «народных» комиссаров на первом месте – предательский Брестский мир. Снова, как и в мартовском Послании, Святейший Патриарх обличал: «Вы отняли у воинов все, за что они прежде доблестно сражались. Вы научили их, недавно еще храбрых и непобедимых, оставить защиту Родины, бежать с полей сражения. Вы угасили в сердцах воодушевляющее их сознание, что «больше сея любви никто же имать, да кто душу свою положит за други своя» (Ин. 15, 13). Отечество вы подменили бездушным интернационалом… Любовь Христову вы открыто заменили ненавистью и, вместо мира, искусственно разожгли классовую вражду».
Другое злодеяние «народной» власти – полное пренебрежение к праву, поощрение «всяческого беззакония». «Никто не чувствует себя в безопасности; все живут под постоянным страхом обыска, грабежа, выселения, ареста, расстрела. Хватают сотнями беззащитных, гноят целыми месяцами в тюрьмах, казнят смертью, часто безо всякого следствия и суда… казнят… «заложников»… казнят епископов, священников, монахов и монахинь, ни в чем невинных, а просто по огульному обвинению в какой-то расплывчатой и неопределенной «контрреволюционности». «Бесчеловечная казнь отягчается для православных лишением последнего предсмертного утешения – напутствия Св. Таинами, а тела убитых не выдаются родственникам для христианского погребения».
Деятели Совнаркома не только «обагрили руки русского народа его братскою кровью», но и «соблазнили темный и невежественный народ возможностью легкой и безнаказанной наживы», «отуманили его совесть, заглушили в нем сознание греха». Народ перестал понимать грань между разрешенным и запрещенным. Начался «самый открытый и беззастенчивый грабеж». «Но какими бы названиями ни прикрывались злодеяния – убийство, насилие, грабеж всегда останутся тяжкими и вопиющими к Небу об отмщении грехами и преступлениями».
Что же еще обещали и в чем обманули народ «народные комиссары»?
Гражданские свободы? Патриарх Тихон называет свободу «великим благом», но лишь тогда, когда «она правильно понимается, как свобода от зла, не стесняющая других, не переходящая в произвол и своеволие». Но вместо этого «все проявления как истинной гражданской, так и высшей духовной свободы человечества подавлены вами беспощадно». Нет «свободы слова и печати», «свободы церковной проповеди», попрана «свобода» распоряжения своим собственным имуществом. Но гораздо страшнее намеренное «нарушение свободы в делах веры». Здесь и пресловутый декрет об отделении школы от государства, «разрушение церковной общины – прихода» и разорение «сотен монастырей и домовых церквей.
Своим обращением Святейший Патриарх возрождал древнюю традицию «печалования» перед властью. Согласно определению Священного Синода Патриарх «имеет долг печалования перед государственной властью» (Определение Священного Собора Православной Российской Церкви о правах и обязанностях Святейшего Патриарха Московского и всея России», ст. 2 е.). Но звучало это «печалование» не в просительной, а в требовательной, обличающей форме: «К вам, употребляющим власть на преследование ближних, истребление невинных, простираем Мы ныне слова увещания: отпразднуйте годовщину своего пребывания у власти освобождением заключенных, прекращением кровопролития, насилия, разорения, стеснения веры; обратитесь не к разрушению, а к устроению порядка и законности, дайте народу желанный и заслуженный им отдых от междоусобной брани. А иначе взыщется от вас всякая кровь праведная, вами проливаемая (Лук. XI, 51) и от меча погибнете сами вы, взявшие меч (Мф. XXVI, 52.)».
Это окончание Послания «народным комиссарам», определившее отношение к советской власти, как к власти, которая «от меча погибнет», может считаться и первым, хотя и косвенным предположением признания Святейшим Патриархом Белого движения: «Всякая власть, от Бога допущенная, привлекла бы на себя Наше благословение, если бы она воистину явилась «Божиим слугой» на благо подчиненных и была «страшная не для добрых дел, а для злых» (Рим. XIII, 34). Возможно, что именно такой «властью» и могла стать власть, возглавляемая Верховным Правителем России и Российским правительством.
Для того чтобы стала понятной отчужденность Русского Православия от политики большевистского руководства, важно помнить те принципы, на которых должны были строиться отношения между государственной властью и Церковью согласно принятым «Определениям Священного Собора о правовом положении Православной Российской Церкви». Насколько соответствовало этим принципам российское Белое движение уже отмечалось выше, но настолько же и не соответствовала этим принципам политика советской власти.
«Кто не со Мною, тот против Меня; и кто не собирается со Мною, тот расточает» (Мф. XII, 30). В 1917 г. слова Господа Иисуса Христа были кощунственно переделаны в революционный лозунг «Кто не с нами, тот против нас». Но нужно помнить, что представители власти, сознательно противопоставляющие себя Церкви Христовой, стремящиеся заменить Ее собой, требующие слепого повиновения и поклонения себе и своим присным, иначе как богоотступниками, врагами Церкви не могут быть названы.
Намеченные Поместным Собором глубокие преобразования получали поддержку Святейшего Патриарха. Интересны его оценки перспектив приходской деятельности. На встрече с членами правления Петроградского Братства приходских советов (1 (14) июня 1918 г.) Патриарх отметил весьма важный для условий «русской смуты», эпохи террора и гонений момент: «Я слышал сейчас, что Братство объединяет людей, готовых на подвиги исповедничества, мученичества, готовых на смерть. Русский человек вообще умеет умирать, а жить и действовать он не умеет. Задачи Братства не в том только, чтобы воодушевлять на мучения и смерть, но и наставлять, как надо жить, указывать, чем должны руководствоваться миряне, чтобы Церковь Божия возрастала и крепла. Наше упование – это жизнь, а не смерть и могила». Патриарх поддерживал «дело объединения приходских советов», так как «мирской элемент, правильно направляемый», представляет значительную «силу и мощь в церковном делании»; высказал надежду, что создание приходских советов «рано или поздно будет везде, что в конце концов в каждой епархии будут такие Братства, объединяющие приходские общины».
Примечательны и его оценки событий гражданской войны. В этой связи возникал вопрос о признании «безгрешной» и «благодатной» «белой власти» только на том основании, что она вела «борьбу с большевизмом». Святейший Патриарх отвечал на это отрицательно. Он прекрасно понимал: для того чтобы победить революцию, нужно не только анафематствовать ее представителей. Важно сделать так, чтобы защитники России не подавали повода к обвинениям их в греховных деяниях. В этом отношении показательно Послание Святейшего Патриарха от 8/21 июля 1919 г. «чадам Православной Российской Церкви». Написанное в разгар гражданской войны, оно хотя и не содержало прямых указаний на поддержку Белого движения, тем не менее, могло восприниматься именно как «послание» к тем, кто сражается с большевиками (разве стал бы Святейший Патриарх называть чадами Церкви тех, кто сознательно отпал от нее, кто сознательно занимается «гонениями на Церковь»).
Обращаясь к «христианину», Патриарх упоминал о «светлой радости нынешнего твоего подвига – страдания за Христа». Можно ли говорить о «подвиге страдания за Христа» тех, кто сражался в рядах белых армий? Этот «страдный путь», «тернистый путь борьбы и муки», смерти земной и очищения в борьбе «за други своя» и составлял глубинную суть Белого движения, суть, недоступную «омирщенному пониманию». В Послании Святейшего Патриарха нигде прямо не указывалось на бойцов белых армий, но нельзя было не понять духовного смысла подвига противостояния злу. Да и можно ли было определить его именно как Послание «к воинам», учитывая тот факт, что белые армии, как известно, не состояли, в большинстве своем, из тех, кто был «воином» по профессии?
Смысл Послания состоял в том, чтобы исключить «мирское» понимание борьбы, которое могло проходить «на пути восхищения мирской силы или мщения».
Отзвуком этой борьбы звучал призыв Патриарха Тихона: «Не омрачайте подвига своего христианского возвращением к такому пониманию защиты благополучия, которое бы унизило Ее (Русскую Православную Церковь) и принизило бы Вас до уровня действий Ее хулителей».
О ком, как не о белых армиях, победоносно шествующих к «сердцу России» и устанавливающих уже свою систему власти, управления, могло быть сказано в этих словах Святейшего Патриарха: «Трудная, но и какая высокая задача для христианина сохранить в себе великое счастье незлобия и любви и тогда, когда ниспровергнут твой враг, и когда угнетенный страдалец призывается изречь свой суд над недавним своим угнетателем и гонителем». Ведь «милость к падшим», «милосердие к поверженному» могли придать войне совершенно иной характер… Сделать Белое движение той «солью осоляющей», которая сделает войну «братоубийственную» войной «освободительной».
Примечательно, что именно в это время проходили заседания Юго-Восточного Поместного Собора, участники которого «печаловались» перед Главнокомандующим Вооруженными Силами Юга России об участи осужденных преступников, и Деникин издал приказ «о смягчении участи впавших в преступление», в том числе и вчерашних красноармейцев[716]. Стоит заметить, что подобные «смягчения наказаний», вплоть до амнистии, официально объявлялись белыми правительствами 5 раз в течение 1919–1922 гг.
Но везде ли «меч освобождения» не превращался в «меч отмщения»? Увы. Далеко не везде. «Зажигаются страсти. Вспыхивают мятежи. Создаются новые и новые лагери. Разрастается пожар сведения счетов. Враждебные действия переходят в человеконенавистничество. Организованное взаимоистребление – в партизанство, со всеми его ужасами. Вся Россия – поле сражения!.. Доносятся вести о еврейских погромах, избиении племени, без разбора возраста, вины, пола, убеждений. Озлобленный обстоятельствами жизни человек… слил в своем сознании свои несчастья со злой для него деятельностью какой-либо партии, и с некоторых перенес свою озлобленность на всех…».
Прозорливо описывал Патриарх Тихон состояние России! Уже не две власти – безбожная большевистская и противостоящая ей, вели борьбу между собой. Возникало множество местных властей (особенно на Юге России), каждая из которых требовала себе повиновения. Грехи «партизанщины» и близкой к ней «атаманщины», когда под лозунгом «борьбы с большевизмом» происходили грабежи и насилия. Летом 1919 г. до Москвы дошли сведения о еврейских погромах на Украине, в которых могли участвовать подразделения белой армии. И эти, безусловно, «черные страницы» антибольшевистского сопротивления, эти «беззакония» давали повод большевикам на каждой странице своих газет писать о «белом терроре», как бы умаляя тем самым собственные кровавые деяния.
Очень точно определил состояние «отмщения» в своих воспоминаниях управляющий отделом юстиции деникинского Особого Совещания, председатель Московской судебной палаты В. Н. Челищев: «…конечно, находились сильные духом, они бороли в себе волевую прострацию и спешили в ряды Добровольческой армии, но, не получалось ли в их психике преобладания страшного мотива мщения за поруганную личную честь, честь офицера, не затмевала ли эта жажда мщения собой все иные чувства и самый разум?» Ведь это «мщение» было нередко именно за «собственную», «личную честь», а не за «честь Родины». Как страшно зачастую переплетались оба эти состояния.
Можно ли, защищая «честь Родины», стремиться к отмщению? «Бесстрашие к врагу и милость к побежденному» – вот основа поведения российского православного воинства во всех войнах и во все времена. Забывать об этом нельзя. Не случайно в связи с этим Святейший Патриарх снова и снова напоминал о «красном терроре», о преступлениях большевистской власти. «Мы содрогаемся варварству нашего времени, когда заложниками берутся в обеспечение чужой жизни и неприкосновенности. Мы содрогаемся от ужаса и боли, когда после покушений на представителей нашего современного правительства в Петрограде и Москве, как бы в дар любви им и в свидетельство преданности, и в искупление вины злоумышленников, воздвигались целые курганы из тел лиц, совершенно непричастных к этим покушениям, и безумные эти жертвоприношения приветствовались восторгом тех, кто должен был остановить подобные зверства. Мы содрогались – но ведь эти действия шли там, где не знают или не признают Христа, где считают религию опиумом для народа, где христианские идеалы – вредный пережиток, где открыто и цинично возводится в насущную задачу истребление одного класса другим и междоусобная брань». «Нам ли, христианам, идти по этому пути?» – вопрошал Святейший Патриарх.
Но должно ли антибольшевистское сопротивление уподобляться по форме и методам той борьбе, которая ведется «безбожной властью»? «О, да не будет!» Есть ли выход? Да. Безусловно. Уста Патриарха Тихона провозглашают: «Православная Русь… Да не обагрится твоя рука в крови вопиющей к Небу. Не дай врагу Христа, Диаволу, увлечь тебя страстию отмщения и посрамить подвиг твоего исповедничества, посрамить цену твоих страданий от руки насильников и гонителей Христа. Помни: погромы – это торжество твоих врагов. Помни: погромы – это бесчестие для тебя, бесчестие для Святой Церкви!.. Следуйте за Христом! Не изменяйте Ему. Не поддавайтесь искушению. Не губите в крови отмщения и свою душу. Не будьте побеждены злом. Побеждайте зло добром (Рим. 12, 21) …Когда многие страдания, обиды и огорчения стали бы навевать вам жажду мщения, стали бы проталкивать в твои, Православная Русь, руки меч для кровавой расправы с теми, кого считала бы ты своим врагом, – отбрось далеко так, чтобы ни в минуты самых тяжких для тебя испытаний и пыток, ни в минуты твоего торжества, никогда-никогда рука твоя не потянулась бы к этому мечу, не умела бы и не хотела бы нести его».
Возможно ли возродить Россию на отмщении, на политическом реванше? Нет. Никогда. Победа над большевизмом должна была сопровождаться не массовыми репрессиями, а покаянием и милосердным прощением тех, кто по заблуждению своему оказался причастным к деяниям «безбожной власти»: «…не мстите за себя, возлюбленные. Но дайте место гневу Божию. Ибо сказано: Мне отмщение и Я воздам, говорил Господь. Итак, если враг твой голоден, накорми его. Если жаждет, напой его. Ибо делая сие, ты соберешь на голову его горящие угли (Рим. 12, 19)».
Если этого не произошло бы, то не стоило надеяться на скорое окончание братоубийственной гражданской войны. Ведь «пролитая кровь всегда взывает к новой крови. И отмщение – к новому возмездию. Строительство на вражде – строительство на вулкане. Взрыв – и снова царство смерти и разрушения».
Но если искоренение зла в Православной Руси совершится без отмщения и с молитвенной верой, тогда «воистину подвиг твой за Христа в нынешние лукавые дни перейдет в наследие и научение грядущим поколениям, как лучший завет и благословение».
Правомерен ли вывод о стремлении Святейшего Патриарха этим Посланием «предотвратить» или «остановить» гражданскую войну? Ведь война эта уже была в самом разгаре, продолжалась без малого два страшных года, и Послание было написано не в октябре 1917-го или в ноябре 1918-го?
Скорее следовало понимать слова Патриарха как призыв к белой власти установить достойный порядок на Руси, измученной от «красного террора» и от политики преданных анафеме большевистских правителей. Порядок, лишенный в основе своей страшного греховного принципа «злом за зло воздаяние».
И как благословение Патриарха Тихона тем воинам, которые соучаствуют в совершении «чистого подвига» освобождения России со всеми верными чадами и служителями Святой Православной Церкви, звучали последние слова Послания: «Тем, которые поступают по сему правилу, мир им и милость. Благодать Господа нашего Иисуса Христа со духом вашим, братие. Аминь (Гал. 6, 18)»[717].
Примечательны в этой связи слова, сказанные командующим Добровольческой армией генерал-лейтенантом А. И. Деникиным после освобождения Ставрополя в августе 1918 г.: «Один из известных и крупных русских иерархов, посылая свое благословение, сказал: «Молюсь ежечасно и боюсь, чтобы русские рати, затуманенные разными ориентациями, не подняли бы когда-нибудь оружия брат против брата». Этого не будет. Настанет некогда день, когда переполнится чаша русского долготерпения, когда от края и до края прогудит вечевой колокол, «звеня, негодуя и на бой созывая»… И тогда все армии: и Добровольческая, и казачьи силы, и южная, и сибирская, и фронт Учредительного собрания, – сомкнут свои ряды. Большие и малые реки сольются в одном русском море. И бурно – могучее, оно смоет всю ту нечисть – свою и чужую – что села на израненное, измученное тело нашей Родины»[718].
Показательно прежде всего Слово, сказанное в Прощеное воскресенье и день памяти Священномученика Гермогена (17 февраля (2 марта) 1919 г.) В нем Патриарх отвечал на насущные, волновавшие многих прихожан, вопросы. «Чем же и как может ныне помочь Церковь Родине нашей? Быть может, тем, что будет способствовать восстановлению монархии и посадит опять на Престол Царя? Знаем, что недоброжелатели Церкви и духовенства такое подозрение приписывают нам и ставят в тяжкую вину, обвиняя нас как явных и скрытых контрреволюционеров. Пусть успокоятся. Установление той или иной формы правления государства – не дело Церкви, а самого народа. Будет ли Царь, будет ли Конституция, будет ли Президент Российской Республики, это решит сам народ, а Церковь не связывает себя навеки определенным образом правления, ибо таковой имеет лишь относительное историческое значение» (отрывки из текста Слова Святейшего Патриарха, см. приложение № 3.).
Послание Святейшего Патриарха, в котором повторялись и уточнялись многие положения, высказанные в Слове на Прощеное воскресенье в день памяти Священномученика Гермогена 17 февраля (2 марта) 1919 г., и которое является важным для понимания отношения Патриарха к Белому движению, было утверждено 25 сентября (8 октября) 1919 г. Оно написано в форме обращения «К архипастырям Русской Церкви» и, возможно, более других известно современным читателям. Взаимосвязь Послания и Слова очевидна, поэтому совершенно неправомерны утверждения о том, что Святейший Патриарх отразил в октябрьском акте «чужие мысли», писал его «под диктовку ВЧК».
Следует отметить, что адресовано Послание было не «чадам Православной Русской Церкви» и даже не ко всем «пастырям», а именно к «архипастырям», то есть епископам, первоиерархам Православия – «служителям и глашателям Христовой Истины». Тем не менее, существует точка зрения, что именно в этом Послании Святейший Патриарх указывал на отсутствие поддержки Белому движению в силу его исключительно «политического» характера.
Так ли это? Уже в 1917–1919 гг. Белая гвардия многими ее бойцами и теми, кто ждал ее прихода в Советской России, воспринималась не как политическая, а прежде всего как духовная сила в противостоянии «большевизму». Но Послание Патриарха в большей степени посвящалось именно политическим вопросам. В нем определялись и некоторые особенности политического характера Белого движения, которые подчас не замечались исследователями. Это Послание – последнее публичное заявление Святейшего Патриарха, сделанное им в годы «кровавой международной брани» – гражданской войны. Не изменяя прежним обвинениям «безбожной власти», Патриарх Тихон напоминал об «ужасах кровавой политической борьбы», жертвами которой стало множество «Архипастырей, и пастырей, и просто клириков». «Вина» их в том, что они «подпали под подозрение у носителей современной власти в скрытой контрреволюции, направленной якобы к ниспровержению советского строя…». Примечательно, что теперь в отношении советской власти Святейший Патриарх употреблял словосочетание «современная власть». Это, очевидно, не случайно. Для Патриарха эта власть была связана с определенным, преходящим временем. Послание содержало очень важное указание на характер власти, которая могла быть признана в те годы: «…установление той или иной формы правления не дело Церкви, а самого народа. Церковь не связывает себя ни с каким определенным образом правления, ибо таковое имеет лишь относительное историческое значение».
Если вдуматься в слова Святейшего Патриарха – «установление формы правления – дело самого народа», нетрудно увидеть здесь не только полное соответствие идее «непредрешения основных форм государственного строя до созыва Учредительного Собрания» (то есть основного политического лозунга Белого движения), но и отношение к любой форме правления, которая могла быть продекларирована в условиях противостояния с советской властью. Эта форма, пока не закончена гражданская война, никоим образом не может считаться окончательной.
О том, какова степень «народности» советской власти, Патриарх Тихон неоднократно высказывался во всех своих предыдущих Посланиях…
Долгожданный мир установится на Руси не тогда, когда будет провозглашен тот или иной политический лозунг (монархический или либерально-республиканский). Нет. «Никто и ничто не спасет России от нестроения и разрухи, пока Правосудный Господь не преложит гнева Своего на милосердие, пока сам народ не очистится в купели покаяния от многолетних язв своих, а через то не «возродится духовно в нового человека, созданного по Богу в справедливости и святости истины (Ефес. 4, 24.)».
Святейший Патриарх предупреждал и от распространенных среди части российской антибольшевистской элиты надежд на «иностранное вмешательство в нашу разруху». Во всяком случае, Церковь к этому была непричастна: «никакое иноземное вмешательство… не спасет Россию».
Как Церковь могла взаимодействовать с белой властью? В Послании Святейшего Патриарха не говорилось, что Белое движение – это «самозваное и незаконное правление» (как называлось, например, в декретах большевистского Совнаркома Российское правительство адмирала Колчака). Это именно «новая власть». Причем власть, не противостоящая Русской Православной Церкви. Иначе как объяснить слова Послания, что «при перемене власти (именно «власти». – В.Ц.) служители Церкви иногда приветствуют эту смену колокольным звоном, устроением торжественных богослужений и разных церковных празднеств. Но если это и бывает где-либо, то совершается или по требованию самой новой власти (вот указание на отношение к Церкви «белой власти». – В.Ц.), или по желанию народных масс (приветствующих, как следует понимать, эту «белую власть». – В.Ц.), а вовсе не по почину служителей Церкви». А должна ли Церковь стоять в стороне от «желания народных масс», если эти «желания» направлены на духовное очищение и освобождение? Можно ли считать такие «желания» – «политическими»?
Но для священноначалия Русской Православной Церкви в 1918–1920 гг. и «белая власть» тоже была преходящей, временной. Не только потому, что она провозглашала принцип «непредрешения» и имела «относительное историческое значение». Не только потому, что эта власть уступила бы свои полномочия Национальному Учредительному Собранию или Земскому Собору, который и «установит образ правления в России», «утвердит Основные законы».
«Богу, по апостольскому наставлению, должно повиноваться более, чем людям (Деян. 4, 19; Галат. 1, 10)». Вот это – самое важное. И поэтому следовало сохранить Церковь, и поэтому нужно было «не подавать никаких поводов, оправдывающих подозрительность советской власти», «подчиняться и ее велениям». В условиях продолжавшегося в 1919 г. «многовластия», священноначалию подобало, памятуя канонические правила и завет Св. Апостола Петра: «Блюсти себя от творящих распри и раздоры» и «повиноваться всякому начальству» в делах мирских (1 Петр. 2, 13)».
Но только в «делах мирских» и можно было принимать советскую власть. Конечно, никто не мог сомневаться в необходимости регулирования, например, хозяйственных вопросов работы храмовых приходов, находившихся на советской территории. Не стоило уходить «в катакомбы». Но это не означало некоего примирения и тем более поддержки советской власти в октябре 1919 г.
Священноначалие на территориях «белой власти» должно было «уклоняться от участия в политических партиях и выступлениях» (надо полагать и в правых, в монархических, также), «стоять выше и вне всяческих политических интересов», «памятовать канонические правила Святой Церкви, коими она возбраняет своим служителям вмешиваться в политическую жизнь страны, принадлежать к каким-либо партиям, а тем более делать богослужебные обряды и священнодействия орудием политических демонстраций».
Политическая история Белого движения в период 1917–1922 гг. подтверждала: священноначалие не состояло в политических партиях (общественные организации, «Союзы», «Братства» не являлись партиями) не участвовало в «политических демонстрациях», а совершало требы, богослужения в той мере, как это было связано с церковной жизнью тех регионов, которые находились под «белой властью». А отказаться от них противоречило их долгу. Не случайно почти все (за редким исключением) проповеди священноначалия были не о «форме правления», не о «политических программах» (кадетских или монархических), а против «неверия и безбожия», этих страшных язв, более всего поразивших ту часть бывшей паствы Христовой, которая оказалась на территории советской России.
В этой связи показательно свидетельство полковника Е. Ф. Емельянова, прихожанина церкви «на Станичке» в г. Новороссийске в 1918 г.: «В одно из воскресений батюшка по окончании обедни вместо проповеди говорит: «Меня упрекают, что я делаю храм Божий местом политической пропаганды, противобольшевицкой пропаганды. Это не так! Я, как пастырь духовный, обязан предостеречь паству свою от тех заблуждений и ошибок, в которые, по-моему, она впасть может» и начал медленно и вразумительно предостерегать от большевицко-коммунистических прелестей, начав с необходимости неприкосновенности семьи, а кончив словами: «Это не политическая арена, это не политический митинг, это я, как пастырь ваш духовный, излагаю вам, как пастве своей, как наша Православная Церковь смотрит на все это и как глаголят о том святые апостолы наши и их преемники. Аминь».
Заканчивалось Послание Святейшего Патриарха вполне определенным указанием именно на этот долг священноначалия: «Посвящайте все свои силы на проповедь Слова Божия, истины Христовой, особенно в наши дни, когда неверие и безбожие дерзновенно ополчились на Церковь Христову, и Бог любви и мира да будет со всеми вами. Аминь (2 Кор, 13, 11.)»[719]. О том, насколько следовали каноническим правилам на «белой» территории, свидетельствовало, в частности, проведение «дней покаяния» накануне праздника Воздвижения Честнаго и Животворящаго Креста Господня, в точном соответствии с решениями Всероссийского Поместного Собора[720].
Известно, что текст данного Послания проходил предварительную проверку органов советской власти (ведь с 1919 г. Патриарх по сути находился в заточении, под бдительным контролем структур ВЧК), но нельзя не заметить, что от их внимания ушли именно духовные оценки антибольшевистского сопротивления. Большевики, в силу своего неверия и безбожия, воспринимали Церковь как часть политической системы и именно в этом ее качестве опасались заявлений священноначалия. Для них важное значение имело политическое противостояние, а не «духовная брань». Поэтому призыв к отказу от политической борьбы и слова «повинуйтесь велениям» советской власти вполне могли расцениваться ее представителями как осуждение сопротивления большевизму. Но борьба с «междоусобиями», разорившими «Святую Русь», стала для Святейшего Патриарха в 1919 г. многократно важнее военно-политического противостояния.
К осени 1919 г. Послания, анафематствующие отступников от Православия, стали слишком широко известны и в пределах Советской России и на территориях белых правительств. Очевидной становилась потребность советской власти «оправдаться» перед еще остающейся религиозной рабоче-крестьянской средой. Временно, обманно примириться с ней ради продолжения «мировой революции».
Созданные в Омске и в Ставрополе Временные Высшие Церковные Управления, как уже отмечалось выше, признавались не постоянно действующими, а временными, до окончательного формирования структур белой власти или же до установления «правильных и постоянных отношений» со Святейшим Патриархом, перед которым они обязывались отчитаться о своей деятельности. Никакого нарушения канонического единства не было, а существовало временное разделение фронтами гражданской войны Первоиерарха Русской Православной Церкви от епархиальных архиереев, продолжавших свое служение на территориях под властью Верховного Правителя адмирала Колчака и правительств, признавших его верховенство. Поэтому никакой «политики» в деятельности церковных управлений не было и быть не могло. А было именно осуществление пастырского служения, миссионерская деятельность, столь ясно обозначенная в последних словах Послания Патриарха от 25 сентября (8 октября) 1919 г.: «Посвящайте все свои силы на проповедь Слова Божия, истины Христовой…». Именно эта повседневная, многотрудная, в условиях «смуты», работа православного священноначалия нуждалась в организации, которую создавали вышеупомянутые управленческие структуры[721].
Показательна реакция на данный указ после его получения в белом Крыму. Важно отметить, что рассылка текста этого Послания была осуществлена лишь в феврале 1920 г., когда окончательно стала ясной невозможность скорой победы белых армий. Члены Церковного управления толковали его как относящийся к священноначалию, оказавшемуся на территории Советской России и, в силу этого обстоятельства не применимого для священноначалия, служившего на территории белых правительств. Но очевидно, что понимание «участия в политике» священнослужителей у представителей советской власти и у участников Белого движения было неодинаковым[722].
Часто упоминаемыми свидетельствами отказа в благословении Белому движению являются эпизоды, приводимые князем Трубецким и митрополитом Вениамином (Федченковым). Рассмотрим их подробнее. Митрополит Вениамин, сам неоднократно преподававший благословение белым воинам и белым Правителям (будучи епископом Севастопольским и управляющим военным духовенством в Русской Армии генерал-лейтенанта П. Н. Врангеля в 1920 г.), подробно описывал эпизод посещения Святейшего Патриарха посланницей из Зарубежья (княгиней Б.). Хронологически данная встреча скорее всего произошла летом – осенью 1921 г. Патриарх отказался передать ей благословение (хотя и в тайной форме) генералу Врангелю, «сославшись на простую опасность, и даже привел ей аналогичный случай, что его о том же просил и адмирал Колчак». Был ли этот отказ связан со стойким нежеланием Святейшего Патриарха как бы то ни было показывать свое сочувствие Белому движению уже тогда, когда оно, в большей своей части, оказалось в Зарубежье. Очевидно, что нет. Далее Вениамин отмечает весьма важный момент: «Сочувствовал ли он (Патриарх. – В.Ц.) тогда в душе своей Колчаку, Деникину и Врангелю? Не знаю. Вероятно, сочувствовал. Мы все тогда были на стороне белой, «верующей» власти, а не на стороне безбожников»[723].
Другое часто упоминаемое свидетельство принадлежало князю Г. Н. Трубецкому. Это слова из некролога Святейшему Патриарху, написанному 14 мая 1925 г. и опубликованному в 1-м номере журнале «Путь». Согласно ему Святейший Патриарх отказался передать благословение «одному из лиц», «с кем (по оценке Трубецкого. – В.Ц.) связывалась надежда на освобождение России». Патриарх «в самой деликатной и в то же время твердой форме сказал мне, что не считает возможным это сделать, ибо, оставаясь в России, он хочет не только наружно, но и по существу избегнуть упрека в каком-либо вмешательстве Церкви в политику»[724].
Следует обратить внимание на условия, при которых было опубликовано данное свидетельство. В воспоминаниях Г. Н. Трубецкого «Годы смут и надежд», изданных в Монреале Братством Преподобного Иова Почаевского в 1981 г., об этой встрече вообще не упоминается. Впервые Трубецкой привел эти слова Патриарха Тихона на страницах эмигрантской газеты «Руль», издававшейся в Берлине, в номере от 17 июля 1923 г. Но данная заметка, несмотря на красноречивое название «Патриарх и Белое движение», была лишь ответом автора на неудачный и довольно двусмысленный пересказ его же интервью корреспонденту информационного агентства «Русспресс» за полторы недели до публикации 17 июля. В интервью заявлялось, что «именно Патриарх Тихон самым тщательным образом оберегал Православную Церковь от всякого вмешательства в гражданскую войну… известны его многочисленные обращения к духовенству в России со строжайшим запрещением принимать участие в политической борьбе».
«Как участник Белого движения, – продолжал Трубецкой, – я посетил Патриарха Тихона и просил его хотя бы тайно передать свое благословение белым армиям. Я должен был привезти его благословение на Дон, и я гарантировал, что тайна не будет нарушена. Но я убеждал Патриарха решится на это, так как его благословение необычайно подняло бы дух войск. Но Патриарх был непоколебим и даже в этот решающий момент не изменил своему убеждению, что духовенство должно стоять вне политики и политической борьбы…»[725].
Для выражения позиции Святейшего Патриарха в отношении к Белому движению данное сообщение Трубецкого представляется достаточно ясным. Но неожиданно, через 10 дней «Руль» печатает «письмо в редакцию» под названием «Патриарх Тихон и Белое движение». Письмо Трубецкого начиналось с того, что он «никого не уполномочивал делать в печати какие-либо сообщения от моего имени». И далее: «Около двух месяцев тому назад по просьбе венского представителя «Русспресса» я поделился с ним, но лишь в качестве общего материала, некоторыми сведениями о Патриархе Тихоне в доказательство того, насколько обвинение Патриарха во внесении политики в Церковь является ложным и необоснованным. В рассказе моем о посещении Патриарха Тихона перед отъездом на юг России, в начале добровольческого движения, считаю нужным отметить одну существенную неточность: я не просил разрешения Патриарха передать благословение его войскам Добровольческой Армии, и Святейшему Тихону не пришлось мне в этом отказывать, но я просил разрешения Его Святейшества передать от Его имени благословение лично одному из видных участников Белого движения, при условии сохранения полной тайны. Патриарх не счел, однако, и это для себя возможным, настолько он держался в стороне от всякой политики.
Год спустя Пастырским посланием, помеченным 25-м сентября (день памяти Св. Сергия), Патриарх вменил в обязанность пастырям церкви стоять в стороне от гражданской войны. Я помню, как нас, стоявших тогда близко к Добровольческой Армии на юге России, огорчило это послание Патриарха, но впоследствии я не мог не преклониться перед его мудрой сдержанностью: всюду, где епископы и священники служили молебны по поводу победоносного продвижения Добровольческой Армии, духовенство принуждено было вслед за тем разделить участь этой армии и спешно покидать свою паству, к великому ущербу для церковного дела…»[726].
Итак, главной целью публикаций Г. Трубецкого было стремление «оградить» Святейшего Патриарха от влияния «политики» и тем самым отвести от него «неправомерные обвинения» со стороны советской власти. Теперь, по прошествии десятилетий, можно оспорить мнение Трубецкого о «великом ущербе для церковного дела» со стороны тех иерархов, которые были вынуждены «покинуть свою паству» с отступавшей белой армией. С уверенностью можно сказать, что «безбожная власть» не позволила бы им продолжать пастырское служение, приходы были бы закрыты, а самих священнослужителей ожидали беспощадные репрессии. Та часть иерархов, которые оказались в Зарубежье, обрели новую паству, разделив с воинами белых армий, с беженцами, печаль расставания с Родиной. Но они оказались «не в изгнании, а в Послании», продолжающемся и ныне в деятельности Русской Православной Церкви Заграницей, окормляющей тысячи наших соотечественников за рубежом.
Можно ли благословить «движение» вообще? Напомним, что, во-первых, термин «Белое движение» употреблялся в качестве самоназвания антибольшевистских сил в течение 1917–1922 гг. очень редко. Они носили либо краевые (областные), либо всероссийские наименования. Во-вторых, в 1918 г., когда Г. Н. Трубецкой отправлялся на Юг, в Москве не было, да и не могло быть полноты информации о том, что именно представляет собой белая армия, сражающаяся на Кубани. Встреча князя с Патриархом происходила до 18 ноября 1918 г., то есть до момента установления власти Верховного Правителя России. Святейший Патриарх понимал, что организационного единства между отдельными антибольшевистскими силами еще нет и благословение «движению» (еще не оформившемуся) выглядело бы бессмысленным. Да и в дальнейшем, слишком разносторонним и подчас противоречивым, могло представляться Святейшему Патриарху именно «движение», а не отдельные его представители. В своем Слове, сказанном в Прощеное воскресенье в день памяти Священномученика Гермогена 17 февраля (2 марта) 1919 г. Патриарх употребил термины «красноармейцы и белогвардейцы» (см. приложение № 3), но в очень обобщенном смысле.
Но только ли в этом цель публикаций Трубецкого? В 1923 г. в эмигрантской прессе стали публиковать материалы процесса над Патриархом. Было напечатано и т. н. «заявление Патриарха» в Верховный Суд РСФСР от 16 июня 1923 г., в котором говорилось, что «будучи воспитан в монархическом обществе и находясь до самого ареста под влиянием антисоветских лиц, я действительно был настроен к Советской власти враждебно… я раскаиваюсь в этих проступках против государственного строя и прошу Верховный Суд изменить мне меру пресечения, т. е. освободить меня из-под стражи. При этом я заявляю Верховному Суду, что я отныне Советской власти не враг. Я окончательно и решительно отмежевываюсь как от зарубежной, так и внутренней монархическо-белогвардейской контрреволюции».
Данное заявление многими расценивалось или как «отступничество», или «советская фальсификация». Смущение вызывали слова из обращения Святейшего Патриарха 28 июня 1923 г., как бы свидетельствовавшие об отречении от того, что говорилось им в 1917–1919 гг.: «Я, впрочем, еще в 1919 г. старался отмежевать Церковь от царизма и интервенций… когда нами узналось, что на Карловацком Соборе в ноябре 1921 года большинство вынесло решение о восстановлении династии Романовых, мы склонились к меньшинству о неуместности такого решения. А когда в марте 1922 года стало нам известно обращение Президиума Высшего Церковного Управления за границей о недопущении русских делегатов на Генуэзскую конференцию, мы упразднили самое это Управление, учрежденное с благославления Константинопольского Патриарха. Отсюда видно, что я не такой враг Советской Власти и не такой контрреволюционер, как меня представляет Собор»[727]. Вместе с тем признавался и несомненно вынужденный, «принудительный» характер обращения, «под давлением ЧК».
Однако возвращаясь к 1919 году, нельзя не отметить отсутствие каких бы то ни было указаний на намерение Святейшего Патриарха отказаться от поддержки Белого движения, осудить его за некий «либерализм» или «феврализм» (скорее наоборот, за «царизм»). В свидетельстве Трубецкого речь идет об отказе благословить некое «лицо», то есть конкретного политика или военного (последнее – менее вероятно). Даже если не учитывать то, что к данному «политическому лицу» у Святейшего Патриарха могло быть вполне определенное негативное отношение, нельзя забывать, что благословение это по сути – гарантия того, что действия, поступки данного «лица» будут подтверждаться авторитетом Святейшего Патриарха. Допустимо ли подобное решение в условиях, когда благословение передается заочно, исходя лишь из доверия к князю Трубецкому, который, правда, обещает «молчать»?
Что же касается публикаций 1923 г., то нужно учитывать «контекст» их появления. Для многих в Русском Зарубежье было уже не принципиально наличие или отсутствие благословения Белому движению, прекратившему свое государственное бытие на территории бывшей Российской Империи. Важнее становилась необходимость «спасения», «ограждения» Патриарха от «гонений» ВЧК – ОГПУ. Если существовали опасения, что в 1919 г. в случае открытого благословения Патриархом участников Белого движения гонения на Церковь, репрессии со стороны ВЧК и СНК возросли бы многократно, так и в 1923-м малейшие намеки в эмигрантской прессе на «сочувствие» Патриарха Белому делу могли привести к репрессиям со стороны советских карательных органов, бдительно следивших за тем, как и чем «жила» русская эмиграция. Причем репрессии не к самому Патриарху (они его не смущали), а и «подначальных его чад». В воспоминаниях полковника А. С. Гершельмана отмечалось, что Патриарх считал необходимым соблюдать «самостоятельность» Зарубежной Церкви, которая «ни в коем случае» не должна «ссылаться в своих действиях на авторитет и указания Москвы, чем давала бы повод советскому правительству обвинять Патриарха в руководстве борьбы против советов из-за границы и через заграничных иерархов»[728].
Но есть и противоположные указания на благословения Святейшим Патриархом участников Белого движения. Благодаря переизданию в России воспоминаний адъютанта Колчака ротмистра В. В. Князева стало известно содержание письма, переданного Колчаку от Святейшего Патриарха в январе 1919 г., одновременно с фотографией образа Святителя Николая Чудотворца с Никольских ворот Кремля. Текст «благословляющего письма» Князев приводил почти целиком. «Как хорошо известно всем русским и, конечно, Вашему Высокопревосходительству, перед этим чтимым всей Россией Образом ежегодно 6 декабря в день зимнего Николы возносилось моление, которое оканчивалось общенародным пением «Спаси Господи люди Твоя» всеми молящимися на коленях. И вот 6 декабря 1918 г. верный Вере и традиции народ Москвы по окончании молебна, ставши на колени, запел: «Спаси Господи!». Прибывшие войска разогнали молящихся, стреляя по Образу из винтовок и орудий. Святитель на этой иконе Кремлевской стены был изображен с крестом в левой руке и мечом в правой. Пули изуверов ложились кругом Святителя, нигде не коснувшись Угодника Божия. Снарядами же, вернее, осколками от разрывов, было отбита штукатурка с левой стороны Чудотворца, что и уничтожило на Иконе почти всю левую сторону Святителя с рукой, в которой был крест.
В тот же день по распоряжению властей антихриста эта Святая Икона была завешана большим красным флагом с сатанинской эмблемой. На стене Кремля была сделана надпись: «Смерть вере – опиуму народа». На следующий день, 7 декабря 1918 г., собралось множество народу на молебен, который никем не нарушаемый подходил к концу! Но когда народ, ставши на колени, начал петь «Спаси Господи!» – флаг спал с Образа Чудотворца. Атмосфера молитвенного экстаза не поддается описанию! Это надо было видеть, и кто это видел, он помнит и чувствует сегодня. Пение, рыдания, вскрики и поднятые вверх руки, стрельба из винтовок, много раненых, были убитые, и место было очищено.
На следующее раннее утро по Благословению моему Образ был сфотографирован очень хорошим фотографом. Совершенное Чудо показал Господь через Его Угодника Русскому народу в Москве. Посылаю фотографическую копию этого Чудотворного Образа, как Мое Вам, Ваше Высокопревосходительство, Александр Васильевич, – Благословение – на борьбу с атеистической временной властью над страдающим народом Руси. Прошу Вас, усмотрите, досточтимый Александр Васильевич, что большевикам удалось отбить левую руку Угодника с крестом, что и являет собой как бы показателем временного попрания Веры Православной. Но карающий меч в правой руке Чудотворца остался в помощь и Благословение Вашему Высокопревосходительству, и Вашей христианской борьбе по спасению Православной Церкви и России»[729].
Далее Князев писал, что с фотографии образа была сделана копия и она была преподнесена управляющим Пермской епархией преосвященным епископом Борисом Пермским Верховному Правителю в Перми. По воспоминаниям премьер-министра П. В. Вологодского, она представляла собой «копию образа на Никольских воротах в Кремле, послереволюционных дней 1917 года, из уральских камней»[730]. На обороте иконы, по свидетельству Князева, была сделана надпись: «Провидением Божиим поставленный спасти и собрать опозоренную и разоренную Родину, прими от Православного града первой спасенной области дар сей – Святую Икону Благословения Патриарха Тихона. И да поможет тебе, Александр Васильевич, Всевышний Господь и Его Угодник Николай достигнуть до сердца России Москвы. В день посещения Перми 19/6 февраля 1919 г.».
Возможно, данное свидетельство не является абсолютно достоверным. Тайный характер благословения Патриарха вполне допустим, однако это не согласуется с воспоминаниями митрополита Вениамина, согласно которым благословения Колчаку все-таки не последовало. Вызывают сомнения некоторые несовпадения в тексте письма и в действительной подписи. В фондах Государственного архива Российской Федерации сохранился типографский листок с изображением образа Святителя Николая Чудотворца. Подпись на нем соответствует тому тексту, который приводил в своих воспоминаниях Князев, за исключением всего одной, но чрезвычайно важной фразы: «Провидением Божиим поставленный спасти и собрать опозоренную и разоренную Родину прими от Православного града первой спасенной области дар сей Святую икону. И да поможет тебе Всевышний Господь и Угодник Святой Николай достигнуть сердца России Священной Москвы». То есть слова «Благословения Патриарха Тихона» на листке отсутствуют. Описываемое событие (падение красной «занавески», закрывавшей надвратный образ), согласно другим свидетельствам происходило не на «Николу зимнего» – 6 декабря, а весной 1918 г. (см. опубликованные в 10-м номере альманаха «Белая Гвардия» воспоминания председателя Московской судебной палаты В. Н. Челищева). Православная иконография не принимает сочетания, на которое указывает текст Князева, а именно: крест (если это именно крест, а не храм, как на иконе Святителя Николая Можайского Чудотворца) – в левой руке, а меч в правой[731].
Но допустимо ли на основании этого делать вывод о полном несоответствии действительности той части воспоминаний Князева, где речь шла о благословении Святейшего Патриарха? Ведь изолированному в Москве Патриарху было крайне сложно высказать публично свое отношение к Белому движению. Поэтому и мог быть использован этот путь – передача маленькой фотокопии иконы, оскверненной «безбожной властью». Очевидно, что выбор Патриархом фотокопии надвратной иконы Святителя Николая Чудотворца не был случайным. Православная иконографическая традиция знает немало чудотворных образов святых воинов, благоверных князей. Однако передан был именно этот образ, пострадавший от обстрела в самом начале большевистской революции. Уничтожение большевиками на иконе левой руки Святителя с крестом – условный знак, подтверждающий необратимость их действий по искоренению Веры, начавшихся сразу же после прихода к власти в ноябре 1917 г. Но в правой руке Святителя остался меч. Крест совместим с мечом. «От меча погибнете вы, взявшие меч», – напоминал Святейший Патриарх большевикам слова заповеди.
Патриарх передал в дар Колчаку фотокопию иконы Святителя с символичным наказующим и ограждающим мечом, давая ему, таким образом, не публичное благословение, а скрытое признание, иными словами положительное отношение к тому делу, совершаемое адмиралом Колчаком. Нужно учитывать еще и особенное почитание, которым пользовался Святитель Николай Чудотворец у моряков. Известно также, что Святитель Николай Чудотворец считался небесным покровителем сибирского казачества, начавшего белую борьбу на Востоке России.
Наконец, Святитель Николай Чудотворец – небесный покровитель Государя Императора Николая Александровича Романова.
Вручение фотокопии иконы адмиралу Колчаку весьма символично.
Для осмысления отношения Святейшего Патриарха к Белому движению отметим различное толкование слова «меч». Правители могут и должны обращаться к оружию для защиты Отечества. Правители «не напрасно меч носят», они «суть Божии слуги в наказание делающим злое» (Римл. 13, 4; Псал. 100, 8). Воины и война Священным Писанием признаются (Лук. 3, 14; Деян. 10, 1.2.7; 2 Тим. 2, 4). Войны следует отличать от самоуправного и незаконного употребления оружия, каким было, например, отсечение уха Малху в саду Гефсиманском[732]. Примечательны и слова Колчака, приводимые Князевым. «Я знаю, что есть меч государства, пинцет – хирурга, нож – бандита… А теперь я знаю! Я чувствую, что самый сильный: меч духовный, который и будет непобедимой силой в крестовом походе – против чудовища насилия!»[733].
То, что сам Колчак оценивал «борьбу с большевизмом» именно как «крестовый поход», подтверждают и его слова, сказанные на собрании дружин Святого Креста в Омске 26 октября 1919 г. «Так хочет Бог» – повторил Верховный Правитель слова римского папы Урбана II, отправлявшего крестоносцев из Клермонта в Иерусалим, чтобы освободить «Гроб Господень»[734]. Но Белому движению, поднявшему меч освобождения, нельзя было допустить меча отмщения, о чем предупреждал Святейший Патриарх в своем июльском Послании…
Нельзя утверждать, что Святейший Патриарх исключал любую возможность стать духовным вождем антибольшевистского сопротивления, равно как и возможность легального выезда из советской Москвы. Летом 1918 г. Патриарх допускал возможность переезда в Киев. По свидетельству П. Н. Милюкова: «…гетман… принимал посланца от Патриарха архимандрита Владимира». «Патриарх надеется в октябре перебраться в Украину и это очень интересует гетмана». Возможно, это было связано с попытками создания т. н. Украинской Церкви, независимой от московского Патриархата (20 июня 1918 г. Всеукраинский Собор отклонил эти намерения)[735]. В то же время по свидетельству С. П. Руднева в начале 1918 г. Святейший Патриарх категорически отказывался покидать Москву и уезжать на Дон, где формировалась Добровольческая армия. «Смольный был в Кремле, на Дону поднялось восстание и собиралась Добровольческая армия. Туда, как рассказывали, в одежде диакона уехал и наш М. В. Родзянко, и возникло в Соборе течение, предлагающее переехать всему Собору вместе с Патриархом на Дон. Лишь только слух об этом дошел до Святейшего Владыки, как он решительно заявил, что никуда из Москвы и ни при каких обстоятельствах он – Патриарх Московский – не уедет. Тем дело с Доном и кончилось, да оно и не могло бы быть осуществлено по чисто техническим причинам»[736]. Несомненно, что в начале 1918 г., в условиях, когда Поместный Собор еще не завершил свою работу, Святейший Патриарх сознавал возможность более эффективной деятельности именно в центре России, но отъезд на Дон мог выглядеть «дезертирством». Нельзя было не учитывать и церковно-правовых последствий подобного поступка, ведь согласно «Определению Священного Собора Русской Православной Церкви» Патриарх «состоял епархиальным архиереем патриаршей области», которую составляли «град Москва и вся Московская епархия, а также ставропигиальные монастыри Российской Церкви»[737]. Отъезд из Москвы привел бы к замене Святейшего Патриарха, что в условиях организационных перемен в православной иерархии, начавшихся гонений со стороны большевиков не способствовало бы стабильности Церкви. К тому же нельзя отрицать и ожиданий в 1918 г. скорого «падения советской власти» и «освобождения Москвы».
Согласно «Определению Священного Собора Русской Православной Церкви об епархиальном управлении» епархиальные архиереи могли «отлучаться из своих епархий по уважительным причинам на срок не более 14 дней, не испрашивая предварительного разрешения высшей церковной власти». Возможно, что и этот факт – недопустимость оставления епархии, имел значение в решениях, принимавшихся многими епископами, предпочитавшими оставаться в своих епархиях перед приходом Красной армии и готовых к принятию мученической кончины (например, архиепископ Омский и Павлодарский Сильвестр (Ольшевский), оставшийся в Омске в ноябре 1919 г. и замученный большевиками в феврале 1920 г.)[738].
Примечательны показания Святейшего Патриарха на допросах 1923 г. о его отношении к гетману П. Скоропадскому и его представителям. Очевидно, признавая факт независимости Украины, лишь как временный, формальный, обусловленный «распадом России», Святейший Патриарх не мог согласиться с признанием ее религиозной самостоятельности. «Осенью 1918 года ко мне явился официальный представитель гетмана Скоропадского в Москве Кривцов со своим военным адъютантом. Его появление у меня носило характер визита. Он испросил благословения моего на его деятельность, как дипломатического представителя Скоропадского. Я ему это благословение дал. Непосредственной связи со Скоропадским я не имел, но я признавал его как гетмана Украины».
Полномочия гетманского посла подтверждались и Совнаркомом, однако слова Патриарха о признании гетмана Скоропадского и, тем самым, признании «независимости» Украины имели бы значение, поскольку именно здесь летом 1918 г. формировался потенциальный центр антибольшевизма, наиболее близкий и известный в Москве (в отличие от Добровольческой армии, сражавшейся на Кубани и еще не имевшей собственной «государственной территории»). Легальный выезд на Украину до конца лета 1918 г. был относительно свободный, легальный выезд, чем пользовались многие деятели антибольшевистского подполья в Москве и Петрограде. Киев – «мать городов русских», «третья столица» (после советских Петрограда и Москвы) имел реальные перспективы стать центром антибольшевизма, разумеется, при условии хотя бы «дружественного нейтралитета» со стороны немецкого оккупационного командования. Следует иметь в виду, что среди многочисленных общественно-политических структур, работавших в Киеве, достаточно влиятельными были именно монархисты («Совет Государственного Объединения России», работой которого руководили Гурко, барон Меллер-Закомельский, Кривошеин).
Единственное свидетельство имеется в отношении благословения Святейшим Патриархом генерала от кавалерии графа Ф. А. Келлера. Генерал, живший в Харькове, в ноябре 1918 г. собирался через Киев проехать в район Пскова для возглавления формируемой здесь Северной армии. Сведения об этом благословении стали известны благодаря публикации в 1967 в газете «Православная Русь» свидетельства «госпожи Е. Б.» (Е. Н. Безак – супруга офицера-конногвардейца Ф. Н. Безака. – В.Ц.). «Патриарх Тихон прислал тогда (в конце 1918 г.) через епископа Нестора Камчатского генералу от кавалерии графу Келлеру (рыцарю чести и преданности Государю) шейную иконочку Державной Богоматери и просфору, когда он должен был возглавить Северную Армию». Сам по себе факт благословения известного генерала-монархиста, отказавшегося присягать Временному правительству и вышедшему в отставку после февраля 1917 г., многими необоснованно расценивался (и, увы, расценивается до сих пор) как проявление исключительно монархических «симпатий» Святейшего Патриарха[739].
Переезду Святейшего Патриарха в Киев не суждено было осуществиться. Осенью 1918 г., после покушения на Ленина и начала массового «красного террора» любые контакты с антибольшевистскими силами осуществлялись с большой осторожностью. Очень опасны были провокации. И в отношении представителей антибольшевистских сил нужна была уверенность, что преподанное благословение Патриарха Всея Руси получит не отдельный политик или военный, который станет затем говорить об этом для утверждения своего «особого политического статуса» в «борьбе с большевизмом», а именно Всероссийский Правитель. Следует отметить, что согласно определениям Поместного Собора, Патриарх «преподает нарочитое (выделено. – В.Ц.) благословение духовным и светским лицам за их полезную для Церкви деятельность»[740].
Об основных направлениях взаимоотношений Церкви и белых правительств говорилось выше. Что касается «всероссийского статуса», то Верховным Правителем России считался, как известно, адмирал Колчак. Но его официальное признание на белом Юге произошло лишь в июне 1919 г. Окончательное утверждение его власти на белом Севере и Северо-Западе состоялось также в июне 1919 г., после того, как генерал от инфантерии Н. Н. Юденич получил от Колчака назначение на должность Главнокомандующего Северо-Западным фронтом, а генерал-лейтенант Е. К. Миллер получил должность Командующего Северным фронтом. Всероссийское единство Белого движения сложилось не сразу. До этого момента в советской прессе Колчака называли «правителем Сибири». Учитывая невозможность оперативных контактов между Москвой и Омском и другими центрами Белого движения, можно сказать, что благословение Колчаку, как полноправному, общепризнанному Верховному Правителю (а не только как главе одного из белых регионов или одному из военачальников) могло произойти в конце лета 1919 г.
Показательно, что именно к этому времени относятся свидетельства о благословении Святейшим Патриархом Колчака, синхронно повторяемые в газетах белого Севера и белой Сибири. Их, к сожалению, нередко считают апокрифами, аналогичными свидетельству Князева или же результатом «белогвардейской пропаганды». Тем не менее, если доверять воспоминаниям Милюкова, Безак, митрополита Вениамина и князя Г. Трубецкого, то нельзя игнорировать и такие свидетельства. Приведем их полностью. Первое – заметка в газете «Архангельские епархиальные новости»: «Из Омска телеграфируют, что там было отслужено богослужение в память святителя Тихона Задонского, мощи которого были осквернены в Задонске большевиками… Прибывший недавно из Москвы Камчатский архиепископ Нестор присутствовал на богослужении и после литургии передал верующим благословение патриарха Тихона, находящегося все еще в Москве. Послание Тихона гласит: «Скажите всему русскому народу, что если он останется разъединенным и откажется поднять оружие и идти на спасение Москвы, мы все погибнем и с нами вместе погибнет Святая Русь». Кроме этого послания патриарх Тихон посылает благословение Колчаку»[741].
Другое свидетельство – сообщение епископа Нестора Камчатского представителями омской прессы 21 августа 1919 г.: «…В Москве и всей Советской России растет огромный религиозный подъем. Патриарх Тихон пользуется таким всеобщим почитанием, что большевики, подвергая его всяческим притеснениям, не решаются однако арестовать его: боятся взрыва народного гнева. Патриарх ежедневно совершает богослужения в различных церквах Москвы. В другие города выехать ему не позволяют. Ежедневно бывают собрания прихожан. В конце прошлого года Тихон совершал крестный ход, в котором участвовали до 700 000 молящихся. В этот день я служил литургию в рабочем районе и участие в крестном ходе приняли 10 000 рабочих. В Кремль никто не допускается. Святыни там захвачены большевиками. В Воронеже, Ярославле, Вологоде и Тамбове совершены кощунственные поругания святынь. У Патриарха отняли типографию, чтобы не печатались воззвания, но и простого словесного общения его с народом достаточно, чтобы религиозное движение разрасталось.
Епископов, монахов и белое духовенство расстреливают даже за преподавание Закона Божьего. В монастырях творят неописуемые насилия… Перед отъездом из Москвы Патриарх поручил передать Сибири – Дальнему Востоку и всем верным сынам Церкви его Патриаршее благословение и призвать всех к единению и избавлению Москвы и России от большевиков и их поругания православных святынь»[742]. Как уже отмечалось выше, после сообщения в омские газеты епископ Нестор Камчатский снова говорил о благословении Святейшего Патриарха на проповеди во время празднования дня памяти Святителя Тихона Задонского 13 августа (26 по н. ст.) 1919 г.
Обобщая информацию этих двух официальных сообщений, следует отметить, во-первых, что благословение преподается не отдельным правителям, а «Сибири, Дальнему Востоку и всем верным сынам Церкви (православным, живущим за Уралом. – В.Ц.)». Во-вторых, для «победы над большевизмом» необходимо объединение, необходимо именно то достижение всероссийского единства, о котором говорилось в каждом официальном и неофициальном заявлении лидеров Белого движения.
Сохранились еще два указания на отношения Святейшего Патриарха и представителей Белого движения. В опубликованном во Владивостоке в начале июня 1921 г. воззвании, подписанном «Русской Группой Офицеров и Солдат», говорилось о благословении известного деятеля Белого движения, атамана Забайкальского Казачьего Войска – Г. М. Семенова: «Ему, Атаману Семенову, на предстоящую решительную борьбу с коммунистами прислал из Москвы с нарочным человеком свое благословение Всероссийский Патриарх Тихон»[743]. Следует помнить, что атаман Семенов имел полученный от Колчака титул Правителя Российской Восточной окраины, которым и пользовался в течение 1920–1921 гг.
Конечно, информация о благословении лидеров Белого движения может считаться спорной, но не приходится сомневаться в категорическом неприятии Святейшим Патриархом целей и задач революционеров. Не случаен и следующий факт. Когда в июле 1922 г. во Владивостоке начались заседания Приамурского Земского Собора и встал вопрос о Председателе Собора, то, по предложению Руднева, Святейший Патриарх был избран Почетным Председателем Собора. Показательно, что на Соборе впервые в истории Белого движения официально провозглашалось восстановление прерванной в феврале 1917 г. монархической традиции. Собор принял решение о том, что «в качестве Верховного Правителя России мог быть только представитель Дома Романовых»[744]. Тот же епископ Нестор Камчатский заявлял, что Патриарх направил тайное благословение участникам Собора, а икона Божией Матери «Державная» была передана в благословение Воеводе Земской Рати и Правителю Приамурского Края генерал-лейтенанту М. К. Дитерихсу[745].
В моем личном архиве имеется письмо от наследницы участника Белого движения на Востоке России, содержащее интересное свидетельство. 30 сентября 1919 г. в Омске, по инициативе Софии Эмилиевны Дитерихс (супруги генерал-лейтенанта М. К. Дитерихса) был открыт приют для детей-беженцев «Очаг». Молебен по случаю открытия приюта служил епископ Нестор Камчатский, «только что прибывший с поручением от Патриарха Тихона Колчаку. Сорок детей благословил он Чудотворной иконой Абалакской Божией Матери старинного письма… и каждому вручил портрет Патриарха»[746]. Очевидно, что тиражированный фотопортрет Святейшего Патриарха (возможно, и с его автографом) становился как бы памяткой о нем, напутствием тем, кому он вручался. Следует отметить, что в начале ХХ столетия распространение подобных фотопортретов допускалось Святым Иоанном Кронштадтским.
Обратимся к словам самого Святейшего Патриарха. «Во время гражданской войны 1917–1919 годов я никакой практической поддержки (то есть участия в белом подполье, например), генералам Деникину и адмиралу Колчаку не оказывал. Ввиду моих настроений в то время я лишь оказывал Деникину и Колчаку моральную поддержку, не доходившую, однако, до дачи им благословения». Эти слова Патриарха, произнесенные им во время следствия в 1923 г., говорят о многом. Как можно понимать «моральную поддержку»? В какой форме она должна быть, если речь идет о первоиерархе Русской Православной Церкви и о лидерах Белого движения? Письма? Возможно. Тогда свидетельства Князева тем более не являются апокрифом. А можно ли уравнять «моральную поддержку» и «дачу благословения»? Молитвенные поминания, молебны о здравии «воина Александра», «воина Антона» можно ли считать «моральной поддержкой»?
Не менее важной становилась в 1919 г. возможность «передачи известий» от Святейшего Патриарха Тихона через линию фронта. По данным следствия (заявленным в тексте обвинения Святейшего Патриарха) от архиепископа Донского и Новочеркасского Митрофана к Патриарху в столицу «в течение 1918–1919 гг. неоднократно приезжал какой-то следствием точно неустановленный «Федя»… «человек в военной форме», привозивший деловые бумаги от Киевского Антония и Новочеркасского Митрофана… Каким именно путем этот «Федя» перебирался через фронт, следствию установить не удалось… В июле же 1919 г. гражданином Беллавиным была установлена связь с контрреволюционерами в Ставрополе, где происходил Собор с участием генерала Деникина. О Соборе был своевременно извещен Тихон запиской «на клочке бумаги». Переписка, которую он вел с Югом, по словам обвиняемого, касалась церковных вопросов. Через этого же Федора иногда Синод посылал на Юг ответы. Ему, Беллавину, известно также, что в конце 1918 г. в Киеве на Украинском Соборе было оглашено его, Тихона, обращение к Совету Народных Комиссаров». Таким образом, связь с Москвой не прерывалась и в 1919 г. И позднее, среди посетителей Святейшего Патриарха были, очевидно, те, кто, несмотря на огромный риск, осуществлял контакты Патриарха с Зарубежьем. По воспоминаниям Гершельмана, в 1918–1921 гг. существовала связь с Патриархом через монахов Валаамского монастыря. Очевидно, что паломнические поездки, не запрещавшиеся и практически не контролировавшиеся советской властью, могли использоваться и для связи Москвы и белых регионов.
Необходимо сказать о значении благословения, его формальном и духовном понимании. Вот определение, данное в Православном Богословском Энциклопедическом словаре издания 1897 г.: «Благословение – внешний знак преподания благодати Святаго Духа. Оно совершается через осенение крестом, Евангелием, свечою, иконою, хлебом-солью. Благословение именословное есть то, при котором сложение перстов благословляющей руки образует главные буквы имени Иисуса Христа: Iс. Xс.; иерей благословляет одной правой рукой, архиерей – обеими». Нужно различать благословение (Ефес. 1, 3) и благотворение (2 Кор. 9, 5), благодеяние нуждающимся, позволение, взятое от старшего (диаконом от священника). Определение включало также понятие «благословенная грамота» – письменное дозволение от архиерея на построение вновь и освящение храма[747].
Кто может преподать благословение? Согласно каноническим правилам его преподают епархиальные архиереи, иереи. По Определениям Поместного Собора, «Патриарх является первым между равными ему епископами». По Определению Священного Собора Православной Российской Церкви об епархиальном управлении епархиальный архиерей «пользовался, по Божественному полномочию, всею полнотою иерархической власти в делах веро- и нравоучения, священнодействия и пастырского душепопечения» (ст. 19), а также имел «преимущественное право почина и направляющего руководства по всем сторонам епархиальной жизни» (ст. 20).[748]. Благословения, преподанные главами местных епархий, торжественные молебны и крестные ходы – все это было направлено на поддержку «новой власти» (не советской) и, в значительной степени, укрепляло ее авторитет[749].
Не кощунственно ли сомневаться в БЛАГОДАТИ ГОСПОДА, передаваемой через благословения местных первоиерархов? Зависит ли испрашиваемая, преподаваемая БОЖЕСТВЕННАЯ БЛАГОДАТЬ от того, кем она преподается? Уместно ли смущаться мыслью о том, что благословения воинам белых армий, представителям белой власти, преподанные архиепископом Сильвестром, епископом Вениамином, епископом Борисом, были безблагодатные?
«Нарочитое благословение» Святейшего Патриарха Тихона, несомненно, имело значение в случае победы Белого движения во всероссийском масштабе. Для белой борьбы, для антибольшевистского сопротивления, Святейшим Патриархом было сделано столь много, что сомневаться в его отношении к советской власти и к Белому движению не приходится. Прежде всего, это – открытое анафематствование отступников от Православия. «Я признаю, – заявлял Святейший Патриарх на допросе, – что мое Послание от 19 января 1918 г. заключало в себе анафематство на Соввласть и призывало верующих сплотиться и организоваться в духовные союзы для отпора всяким покушениям на Церковь и политике Соввласти в отношении Церкви». Категорические осуждения декрета об отделении государства от Церкви, позорного Брестского мира, красного террора – все это стало основой для духовного противостояния безбожной власти.
Для православного христианина сам факт анафематствования представителей власти не только означает преступную сущность их действий, но делает очевидной и необходимой борьбу с ними. Конечно, историк не может не признать отсутствие достаточного количества надежных документальных свидетельств благословения Святейшим Патриархом представителей Белого движения. Но по сути начало Белого дела состоялось и с момента создания «Алексеевской организации», и с публикации «Воззвания Добровольческой армии» в ноябре – декабре 1917 г., и со времени обнародования анафемы отступникам от Православия Святейшим Патриархом в январе 1918 г. Все это – несомненно важнейшие «вехи» в формировании Белого движения.
На распространенный упрек Патриарху Тихону в том, что он не стал «вторым патриархом Гермогеном», призывавшим к активному сопротивлению «безбожной власти», уместно отметить оценку профессора С. Троицкого, бывшего на белом Юге России в 1919 г.: «Посмотрите послания Патриарха и вам покажется, что они написаны не в Москве, а в Новочеркасске».
Можно вспомнить также слова некролога, написанного Г. Н. Трубецким 14 мая 1925 г. к кончине Святейшего Патриарха. «…Порой слышится и другой упрек, на этот раз прямо направленный лично против Патриарха Тихона – «он не был Гермогеном», он не сыграл роль народного вождя в деле освобождения родины от насильников. На это мы ответим: глубокая сущность народных верований и религиозного идеала остается неизменной, и в этом смысле Святая Русь не умирает. Но формы истории меняются и никогда не повторяются. Наши святители, которых чтит народ, были всегда чуткими выразителями народной совести, но их практические действия были весьма различны, сообразно исторической обстановке. Св. Митрополит Алексей в малолетство Дмитрия Донского ездил в Орду умилостивлять хана и исцелил больную ханшу, а его младший современник, Преподобный Сергий, благословил Дмитрия Донского на борьбу против хана. И тот, и другой – великие народные угодники, но ход истории повелевал одному – умилостивлять хана, а другому призвать народ на брань против него.
Так же надо думать о Патриархе Тихоне. И ему в короткое время его первосвятительского служения приходилось считаться с разными условиями бурного потока событий. После злодейского убиения Царя и его семьи Патриарх Тихон произнес слово в Казанском Соборе в Москве 8 июля 1918 г., в котором клеймил палачей и призывал верующих без различия их политических убеждений смело и гласно осуждать виновников этого неслыханного преступления, хотя бы пришлось за это пострадать. И тот же Патриарх ради спасения Православной Церкви и возможности борьбы с живою церковью не поколебался впоследствии признать советскую власть. Политически это были совершенно различные поступки, но Патриарх и тогда, и потом оставался верным самому себе.
В первом случае он, может быть, переоценивал способность жертвенного порыва своей паствы; во втором случае он сдержал собственный жертвенный порыв, чтобы помочь слабым и «малым сим». И там, и здесь он думал не о себе, а только о тех, за кого держал ответ перед Богом. История произнесет в свое время суд над деятельностью Патриарха Тихона в его отношениях с паствой и советской властью, но в сознании русского народа крепка вера не в человеческий, а в Божий суд, который ценит не поступки, а сокровенные мысли и чувства, которые их вызывают. Да будет же ушедший Святитель заступником нашим перед этим судом»[750]. В считающихся подчас «примиренческими» посланиях 1919–1922 гг. есть лишь призыв к терпению безбожной власти, которая преходяща, временна и, рано или поздно, обречена. Деяния Святейшего Патриарха следует оценивать с позиций того времени, не «измеряя» их определениями современной политологии.
В этом отношении очень характерна оценка посланий Патриарха А. В. Карташевым: «Эта иерархическая, духовническая, канонически-законная анафема большевикам и – разумеется – самому большевизму была первым торжественным и до конца искренним, откровенным судом Русской Церкви и русского православного сердца, произнесенными навсегда над коммунистической революцией. Ее сделали «изверги рода человеческого». Она есть «дело сатанинское». Коммунисты – анафема, отлучены от Церкви, и с ними христианину, под заклятием Патриарха, запрещено общение. Патриарх Тихон и умер, не снимая ни с кого этой клятвы. Она навсегда повисла над большевиками и их сообщниками. Все последующие компромиссы уже – «от лукавого»… С этой анафемой Русская Церковь вступила с 1918 года в полосу кровавых гонений».
Показательны во многом также и слова обращения к бойцам Добровольческой армии князя Евгения Николаевича Трубецкого (брата князя Григория Николаевича Трубецкого), члена Поместного Собора, очевидца многотрудного патриаршего служения в Москве в 1918 г.: «Дни тяжких испытаний для России еще не кончились. Предстоит трудная, и, быть может, долгая борьба за воссоздание нашей государственности. Но уже есть те настроения и общественные элементы, на которые может опереться эта работа… народ, родивший ту светлую духовную силу, которая явилась в героическом образе Патриарха Тихона, духовно спасен, с этим связана и наша надежда на спасение русской государственности… И мне хочется без конца повторять вам: Россия жива, она ждет вас в Москве. И когда вы туда придете, вы будете встречены пасхальным гимном «Христос Воскресе!» … Дорогие и доблестные добровольцы: не смущайтесь тем, что здесь, на юге вы все еще преимущественно армия офицеров без солдат. Когда вы дойдете до родных вам равнин великорусских, вы всем существом вашим почувствуете возрождение той России, за которую вы сражаетесь. Вас подхватит народная волна и донесет она вас на гребне своем до дальнего севера; там ждут вас радостные слезы, молитвы и ПАТРИАРШЕЕ БЛАГОСЛОВЕНИЕ»[751].
И, возвращаясь к тезисам о «безблагодатности Белого движения» и его «обреченности», уместно заметить, что победой в борьбе со злом революционной ереси нельзя считать занятие того или иного города или «общенародную поддержку проводимой политики». «Царство Божие – не от мира сего». А мерить земными мерками «победы» и «поражения» белых армий и белых правительств – дело мирское и неблагодарное.