Беломорские старины и духовные стихи. Собрание А. В. Маркова — страница 9 из 46

Федор Тимофеевич Пономарев

VI. Федор Тимофеевич Пономарев (уличное прозвище Почо́шкин),[353] неграмотный старик 70 или 71 года, содержатель земской станции (по-местному «станцион»); он обязан возить проезжее начальство в Нижнюю Золотицу («Устье»), Инцы и Ко́злу, за что получает в год 300 рублей. Кроме того, он занимается ловлей семги в Белом море, в нескольких верстах от устья р. Золотицы. Семейство его состоит из четырех замужних дочерей и двух женатых сыновей, с которыми он поделился только нынешний (1899) год; один из них еще не успел выстроить себе дом и живет пока в доме отца. Этим летом они общими усилиями строят яхту, а раньше мореходное судно было только у другого сына, так что Федор никогда не был «корабельщиком». Лет 25 тому назад он служил старостой при Верхне-Золотицкой церкви и, будучи большим приятелем покойному священнику Ивану Розанову,[354] нередко пел ему «былины» (так он один называл старины, очевидно, усвоив это название от священника); наверное, и записывал Розанов от него, потому что Пономарев знает все шесть старин, записанных в Зимней Золотице и напечатанных у Ефименка:[355] «Первая поездка Ильи Муромца», «Бой Добрыни с Ильей Муромцем», «Дюк», «Соло́ман» (а не Соломон), «Иван Годенович», «Дунай». Последнюю старину он знает не всю, и прежде не знал до конца: действительно, в записи Розанова рассказ о встрече Дуная с Настасьей очень скомкан, а конца былины совсем нет (ср. в этом сборнике № 75). По характеру Федор Тимофеевич — веселый, добродушный старик; он любит балагурить и шутить с девушками. Но эта шутливость соединяется в нем с верностью заветам старины и добропорядочностью: он не курит и не пьет. Замечательная память его видна из того, что он умеет петь не менее 14 старин; она обнаружилась между прочим в том, что он подробно рассказывал мне историю об испанском рыцаре Веницияне и королевне Ренцивене, историю, которую давно уже читал ему племянник; при рассказе он не затруднялся передавать такие непривычные для его уха названия, как король Брамбеус, Мальтийский остров и пр. Старины он поет сильным приятным голосом и как виртуоз — свободно, легко, не подыскивая выражений; благодаря этому, он славится как очень хороший сказатель.

Из былинных героев Пономарев никогда не слыхал имен Соловья Будимировича, Ставра, Ивана Гостиного, Сухмана, Вольги и Микулы, Волха Святославьевича, Василия Буслаевича. Кроме предлагаемых здесь старин и 6 вышеозначенных, он знает следующие: 1) «Как Добрыня ездил на Пучай-реку», 2) «Потык», 3) «Как Чюрилюшко жил с Перемятовой женой»,[356] 4) «Смерть жены Грозного царя», 5) слышал рассказы о Святогоре и говорил, что они отпечатаны в книжках, но чтобы кто-нибудь пел «на голосах», — не слыхал.

Федор Тимофеевич Пономарев.

91. ИСЦЕЛЕНИЕ ИЛЬИ МУРОМЦА[357]

Илья Муромец тридцать лет был больной, сидел на гно́ище. Однажды пришли к нему две калики (святым духом) и попросили напиться. Илья Муромец сказал им, что не может встать; калики велели ему попробовать. Он встал с печки и налил воды. Калики приказали ему испить самому и спросили, велику ли силу он чует. «Если бы было в земле кольцо, я повернул бы всю землю». Калики дали ему испить в другой раз, и силы у него убавилось наполовину. Они приказали ему стоять за веру православную и за землю Святорусскую и обещали, что ему на́ поле смерть не писана. «Только молись Спасу и Божьей матери», — прибавили они. Когда ушли калики, он вышел на улицу; а за дверьми лежит огромный камень; он его выворотил и отнес на сторону. Коничек-жеребчик ему из облака выпал. Тогда он поехал в Киев и дал обет-заповедь — не вынимать по дороге оружия.[358]

Илья получил смерть в Киеве, в пещерах; мощи его есть за то, что за святую веру стоял.

92. ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И ИДОЛИЩЕ[359]

Илья Муромец был в поле и, когда возвращался в Киев, узнал, что там засел Идо́лишшо, который хотел изгнать христианскую веру. На дороге в Киев Илья встретил калику Иванишша и переоделся в его платье калическое, а ему отдал своего коня. Пришел он на двор ко князю и просит милостыни зычным голосом. Князь Владимир говорит ему: «Не проси, — Идолишшо запрещает давать милостыню». Но Идолишшо сам позвал: «Поди-ка сюда, в гридню, калика». Когда Илья вошел в палаты, Идолишшо обратился к нему с вопросом: «Не знаешь ли Илью Муромца? Я о нем много слышал». — «Да, я знаю его, как сам себя». — «А много ли он хлеба, соли ест, вина пьет?» — «Да когда ест, пьет, а когда и так живет». — «Коли он такой богатырь, то я посадил бы его на долонь, другою бы прижал — только бы мокренько осталось». — «А вот у нашего попа было коровище обжорчивое; оно много пило, ело, да и лопнуло». Это Идо́лишшу не понравилось; он схватил нож и бросил в Илью Муромца; Илья увернулся, и нож пролетел мимо. Тогда Илья отсек ему саблей голову, и она улетела за окошко.

93. АЛЕША И СЕСТРА ЗБРОДОВИЧЕЙ

Да во славном во городи во Киеви,

А у ласкова князя у Владимера

Заводиласе пирушочька, почесен пир

Шьто на многия кнезье́й, на думных бо́яров,

5 Шьто на руських могучих на бога́тырей,

Шьто на тих полени́ц на преуда́лыя,[360]

Шьто на тих жа на каза́ков на задоньския,

Шьто на тех жа бурла́ков на московьския

И на тех на кресьян на прожиточьния.

10 Красно солнышко кати́тце ко западу,

Ай ко западу солнышко, ко за́кату;

У Владимёра-та пир идёт на радосьти.

Ишше все-ти на пиру сидя пьяны весело,

Ишше все на пиру-ту да напиваючись,

15 Ишше на пиру-ту да наедаючись —

Ишше все ведь на пиру-ту да приросхвастались:

Шьто иной-от сидит хвастаё золотой казной,

Шьто иной-от сидит хвастат широки́м двором,

Шьто иной-от сидит хвастаёт добры́м конём,

20 Сидит глупой-о хвастае молодой жоной,

Неразумной-о хвастаё родной сестрой.

Да сидело два ведь братьиц́ей Петровиц́ей;

Ай Петровици ети братьиця Збродо́вици

Да сидят они не пьют, сами они не кушают,

25 Ишше беленькой лебёдушки не рушают,

Ай сидят-то они, нечим сами не хвастают.

Да Владимер-кнезь по гривнюшки похаживает,

Он жолтыми кудерцями сам натрясыват,

Ишше сам говорит он таково слово:

30 «Ишше вси-ти на пиру у мня пьяны, ве́селы,

Уж вы вой еси, вы братьеця Петровици!

Сидите́ вы не пьете́, нечево не кушайте,

Уж вы беленькой лебёдушки не рушайти,

Сидете́, да нечим у нас не хвастаите?»

35 «Уж ты вой еси, Владимёр стольнёй-киевской!

Золотой казны у нас-то да не случилосе,

Именьиця при себе не пригодилосе;

Только есь-то ведь у нас одна любимая,

Любима есть у нас, одна да есь се́стричя

40 Ишше та же Олёнушка Петровна-я.

А сидит она у нас да в задьней горьници,

Шьтобы лишныя люди ею́ не за́здрили,

Шьтобы красное солнышко ю не за́пекло».

Говорил тогды Олёшенька Поповиць сын:

45 «Уж вы вой еси, вы братьиця Петровици!

Ай живу с вашой Олёнушкой будто я муж с жоной».

Ишше тим братьям речи-ти не в любви пришли,

Показались за досадушку за великую.

Говорил тогда Олёшенька Поповиць сын:

50 «Вы подите-тко теперече к широку́ двору,

Закатайте-тко-се ком снегу белово,

Ай мечите-тко Олёнушки в око́лёнку —

Ише сами вы увидите, шьто как будё делати».

Да пошли ети братьиця к широку́ двору,

55 Закатали они ком-то да снегу белово,

Ише кинули в стекляну свою околенку.

Увидала де Алёнушка Петровна-я,

Отпирала де окошочько косисьчято,

Выпушшала она беленько полоте́нышко.

60 Увидали ети братьиця да родимыя,

Ишше сами говорили да таково слово:

«Уж ты вой еси, Олёнушка Петровна-я!

Наряжай-ко-се во платьицё ты во че́рное,

Повезём-то тебя на́ полё на Кули́ково

65 Да сьсекём-то у тебя буйну головушку».

Говорила де Олёнушка Петровна-я:

«Уж вы вой еси, вы братьиця мои родимыя!

Да не бойтесь-ко студу-страму вы сестрина,

Уж вы бойтесь-ко стыду-страму вы женина:

70 У большого брата живёт жона с Добрынюшкой,

У меньшого брата жона живёт с Перемётушкой».[361]

Ишше етому братья не поверили;

Наредили ей во платьичё во че́рноё,

Ай поло́жили в кореточку во те́мную,

75 Повезли-то ей как на́ полё на Кули́ково:

Ай хотят у ей отсекци буйну́ да головушку.

Да во ту же де во пору и во́ время

Ай поехал де Олёшенька Поповиць сын,

Ай крычит-то он, зычит-то зычным голосом:

80 «Уж вы вой еси, вы братьеця Петровичи!

Ай не троньте вы Олёнушки Петровны-я.

Вы не бойтесь стыду-страму вы сестрина,

Уж вы бойтесь-ко страму-стыду вы женина:

У большого-то жона живёт с Добрынюшкой,

85 У меньшого брата жона живёт с Перемётушкой, —

Ишше ходим мы все трое в одны гости».

Ише взял-то Олёшенька Поповиць сын

Ай увёз-то Олёнушку Петровну-ю.

94. КАМСКОЕ ПОБОИЩЕ

Подошло, братцы, под Киев-от соро́к царей,

Ишше со́рок царей, сорок царевиц́ей,

Ишше сорок королей, братцы,[362] королевицёв,

Ишше сорок ятманов, подъятма́ниськов.

5 А под кажным под царём было, под царевицём,

А под кажным королём, под королевицём,

Ай под кажным под ятманом было, подъятма́ниц́енком

Ише силушки-то было да по сороку тысечей;

Под самим под царишшом да под Идо́лишшом

10 Под праву́ руку-то царишша сорок тысечей,

Под леву́ руку царишша сорок тысечей,

Впереди идёт царишша-та сорок тысечей,

Позади идёт царишша-та сила — числа-сме́ту нет.

Говорил тогды поганоё да Идо́лишшо:

15 «Ай кого жо мне послать будёт в красён Киев-град

Ай свезти мне ёрлыки-йти скорописьчяты?

Мне послать, не послать Ваську-королёвиця».

Ишше Васька-королёвиць Идолишшу любимой зять.

Говорил тогды поганоё да Идолишшо:

20 «Уж ты вой еси, ты Васька, королёвиць ты!

Уж ты сезди, ты Васька, ты в красён Киев-град,

Ай свези-тко ёрлыки-йти скорописьчяты».

Ишше в те́ поры де Васька-то не ослышилсэ;

Лёкко, скоро скачет он на добра́ коня,

25 А поехал тогды Васька в красен Киев-град;

Ён ко городу-ту ехал да не дорогою,

Ай во город заежает не воротами,

Ай конь скачет черес стену-ту городо́вую,

Мимо ту же круглу башню-ту науго́льнюю.

30 И едё он во гридни-то княженетськия,

И мечё он коня сам середи двора,

Не привязана мечёт д’ не приказана,

Не розсе́длана мечёт да не розуздана,

Сам идёт тогды во-в ги́рьню-ту княженевьскую,

35 Отпирает Васька дверй-ту на́ пяту,

А не кстит он своёго-та личя че́рново,

Ён кладёт ёрлыки эти на дубовой стол.

А берёт восударь тогды Илья Муромець,

А зьберёт ёрлыки, скоро роспечатыват,

40 А скорее того сам ведь просматриват;

Ишше сам он говорил тогды таково слово:

«Охти мене-чьки, мене-чьки,

Охти мене-чьки да тошнёхонько!

А не вёшна ведь вода нас облелеяла,

45 Подошло-то к нам под Киёв-от соро́к царей,

Ише со́рок царей, сорок ведь цяревиц́ей,

Ише сорок королей, сорок королевицёв,

Ише сорок ятманов да подъя́тманьченков;

Да под кажным под царём было, под цяревицём

50 Ише силушки-то было по сороку тысечей;

Под самим под царишшом под Идо́лишшом

Уж силушки было — да числа-сме́ту нет».

Говорил жо восударь тогда Илья Муромець:

«Уж ты вой еси, Владимёр ты стольнёй-киевськой!

55 Ай бери-тко-се свои да золоты ключи,

Отмыкай-ко-се свои окованы́ ларьци,

Насыпай-ко-се чашу красного золота,

Ай другу жа насыпай-ко-се чистого се́ребра,

Ай третью́ насыпай-ко-се скатного жемчуга,

60 Ай дари-тко-се Ваську-ту королёвиця,

Ай проси-ко-се строку на три годика,

Шьтобы нам во Киеви да покаетьсе,

Да покаетьсе во Киёви нам да поправитьца».

Ишше в те́ поры Владимёр-князь не ослышилсэ;

65 Ай берёт он свои тогды золоты ключи,

Отмыкаёт он свои окованы́ ларьци,

Насыпаёт он ведь чашу красна золота,

Ай другу жа насыпаё он чиста се́ребра,

Ише третью насыпаёт он скатна жемчугу,

70 Ай дарит тогды Ваську-ту королёвиця,

Он просит где-ка строку-ту на три годика.

Васька да́ры-ти берёт, им да чёлом не бьёт,

Не дават им-то строку на три годика.

Ай просили они строку-ту на три месеца;

75 Не давал Васька строку-ту на три месеца,

Только дал им ведь строку-ту на двенадцеть дён.

Да уехал тогды Васька в силу-орду неверную.

Говорил тогды восударь-от да Илья Муромець:

«Уж ты вой еси, Добрынюшка ты Микитиць!

80 Ты садись-ко-се, Добрыня, да на ременьчат стул.

У тебя же, у Добрынюшки, рука лёкка́,

Ай рука у тя лёкка да и перо востро́;

Ты пиши-тко ёрлыки скоро-на́-скорей,

А пиши-тко-се дружинушку да хоробрую:

85 Перьву голову — Самсона-та Колыбанова,

Ай пиши-тко Светогора Первосла́вьёва,

Да пиши-тко-се Потанюшку-ту Хро́мого,

Ай пиши-тко-се Гаврила-та Долгополого,

Ай пиши-тко Перемётушку да Васильева,

90 Ай пиши-тко-се ты Ро́шшу-ту Росшиби колпак,

Ише Рошшу-ту пиши да со племяньником».

Говорил тогда восударь-от да Илья Муромець:

«Ай кого же мы пошлём ехать по святой Руси,

Розьнести ёрлыки эти скорописьчяты?

95 Ай послать, не послать Михайлушка Данилова:

У Михайлушка лошадь-та ведь малёшенька,

Да малёшенька лошадь да удалёшенька».

Ишше при́звали Михайлушка тогды Данилова,

Ишше сами говорили ёму таково слово:

100 «Уж ты вой еси, Михайлушко да Даниловичь!

Уж ты сьезди, ты Михайлушко, по святой Руси,

Розьвези-тко ёрлыки эти да скорописьчяты,

Созови-тко-се дружинушку да хоробрую

Да тому жо де ко князю на почёсной пир,

105 К восударю и де к Ильи Муромцю,[363]

Да на грозноё зови на Камськоё побоишшо».

Ище в те́ поры Михайлушко не ослышилсэ;

Лёкко, скоро сам он скачет на добра́ коня,

Ай поехал де Михайлушко по святой Руси,

110 Ай крычал-то он, зычал тогды зысьним голосом,

Да во всю жа богатырьску буйну́ да головушку:

«Добро жаловать, дружинушка вы хоробрая,

Ай ко князю ко Владимеру на почесен пир,

К восударю ко Ильи, братцы, вы как на́ помочь

115 Ай на гро́зно де на Камськоё сильнё побоишшо!»

Да приехал де Михайлушко тогды Даниловиць,

Ай приехал де Михайло-то в красён Киев-град;

Он обьездил вьсю-ту землю Святоруськую,

А приехал де Михайлушко на тре́тей день,

120 Ишше тре́тьёго дьня да полу́ же дня.

Говорил тогды Владимёр стольнёй-киевской:

«Уж ты вой еси, Добрынюшка да Микитиць!

Ты скачи-тко-се ты скоро жо на добра́ коня,

Поежжай-ко-се, Добрынюшка, во чисто́ полё,

125 Сосьситай-ко-се да орду-силу неверную,

Привези-тко-се ты сметушку в красён Киев-град».

Ишше в те́ поры Добрынюшка не ослышилсэ,

Лёкко, скоро скакал тогды на добра́ коня,

Ай поехал де Добрынюшка во чисто́ полё;

130 Ён смотрит на орду-силу да неверную,

Ишше сам буйной головушкой да покациват.[364]

А не мог сосьцитать орды да неверныя;

Да приехал де Добрынюшка в красён Киев-град,

Он привёз — не привёз сметы в красён Киев-град;

135 Ишше сам он говорил тогды таково слово:

«Уж ты вой еси, Владимёр стольнёй-киевськой!

Ишше надобно бумаг, чернил три воза,

Ай описывать орда надо три года:

Да как этой орды-силы да неверьныя

140 Ише ясному соколу будё не о́блететь

Да во весь день-от как ведь вёшныя,

Ишше серому-ту волку будё не о́брыскать

Ай во вьсю-ту ноченьку в осённую».

Ише съехалась дружинушка-та хоробрая,

145 Ай дружинушка сьехалось ра́вно тридцеть душ,

Ишше тридцеть-то было без единого,

Сам тридцатой восударь был Илья Муромець.

Да живёт эта дружинушка да по перьвой день,

Ишше пьё эта дружинушка она по вто́рой день,

150 Ишше пьют они бога́тыри да по тре́тей день.

Говорили тогды князи-ти, ду́мныя бо́яра:

«Уж ты вой еси, Владимёр стольнёй-киевской!

Ише пьё у тя Илейка, проклаждаитце,

Ише ратным он делом не заботитце, —

155 Ише хочё изминить у нас да во Киеви».

Говорил тогда Владимёр-от стольнёй-киевськой:

«Уж ты вой есь, восударь да Илья у мня Муромець!

Ише пьёшь у мня во Киеви, забавляисьсе,

Ише ратным делом не заботисьсе, —

160 Верно, хочёшь изминить у мня ты во Киеви?»

Говорил жа восударь тогды Илья Муромець:

«Уж ты вой еси, Владимёр стольнёй-киевськой!

Ишше не́жаль мне тебя, князя, со кнегиною,

Ишше не́жаль мне бояринов да брюши́ников;

165 Только жаль мне-ка во Киеви Божьи́х церквей,

Только жаль мне-ка во Киёви-то бедных вдов».

Ишше стал тогды Иле́юшка собиратисе,

Ишше стал тогда з дружинушкой собрунятисе,[365]

Отправляитьце Илеюшка во цисто́ полё;

170 Ай берёт он сороковочку зелена́ вина,

Ишше пива-та берёт ведь он другу́ бочку,

Ишше третью-то ме́ду сладкого.

Ишше выехали они во чисто́ полё,

Розоставили шетры они белополо́тьняны;

175 Ише пьют во шетрах они по перьвой день,

Ише пьют во шетрах они да по вто́рой день,

Забавляютьце они, пьют сами да по третей день.

Говорили тогды князи, думныя бо́яра:

«Уж ты вой еси, Владимёр стольнёй-киевськой!

180 Ише пьё у тя Илейка-та по перьвой день,

Ише пьё у тя Илейка-та да по вто́рой день,

Ише пьё у тя Илейка и по третей день;

Сам ратным он делом не заботитце, —

Верно, хочё изминить у нас под Киевом».

185 Говорил тогды Владимёр стольнёй-киевской:

«Уж ты вой еси, Олёшенька, ты Поповиць сын!

Поезжай-ко-се ты, Олёша, ты во чисто́ полё,

Ай скажи-тко ты восударю ты Ильи Муромцу:

Ишше што он во шатрах пьёт, забавляитце,

190 Ишше ратным он делом не заботитце, —

Верно, хочё изминить у нас под Киевом?»

Ишше в те поры Олёша не ослышалсэ,

Лёкко, скоро скакал тогды на добра́ коня,

Да приехал-то Олёша-то ко белы́м шатрам,

195 Ише сам он говорил тогды таково слово:

«Уж ты вой есь, восударь да Илья Муромець!

Ише пьёшь ты во чисто́м поли, проклаждаишьсе,

Сам ты ратным ты делом не зоботисьсе, —

Верно, хочёшь изминить, верно, под Киёвым».

200 Говорил де восударь тогды Илья Муромець:

«Мне-ка не́жаль мне вора князя Владимёра,

И как не́жаль мне бледи Опраксеи Королевишны,

Ишше нежаль мне князе́нов, бояр брюшинников;

Только жаль мне Божьи́х церквей, бедных вдов.

205 Ай на ком ета заботушка на ком поло́жона,

Ише тем ето дело будё созла́жоно».

Говорил же восударь тогды Илья Муромець:

«Уж вы вой еси, дружинушка да хоробрая!

Уж я стану вам топеречи што да наказывать,

210 Уж я стану вам топеречи вам наговаривать;

Да сысполните моё вы приказаньицо;

Я поеду я топере в силу-орду неверьную,

Да сысполните моё вьсё приказаньицё:

Засьвистит моя когды сабьля вострая,

215 Зазьвенит когда моя кольчуга да серебьряна,

Заревут когды поганыя да татаровя,

Вы скачите тогда-кось на добры́х коней,

Поежжайте-тко в силу-орду неверьную,

Ай рубите-тко всё старого и малого,

220 Не оставлейте единого на се́мяна».

Лёкко, скоро де Илеюшка скаче на добра́ коня,

Ай поехал в орду-силу неверною;

Ай едё да ко силушки, к орды неверныя.

Ай не вёшна вода тогды розьливаласе,

225 Роступаласе орда-сила неверы̆ныя;

Ише едё восударь тогды Илья Муромець,

Ише едё он к поганому Идо́лишшу.

Ай сидит де Идолишшо на девети стулах,

Ай сидит-то де он будто сильнёй бугор;

230 Голова-та у ёго а будто сильней бугор,

Ай глаза у ёго будто пивны́ чаши,

Ише нос у ёго будто палка драва́ко́льняя.

Да приехал восударь к ёму Илья Муромець;

Говорил тогды поганоё Идолишшо:

235 «Уж и здрасвуй, дородьнёй доброй молодець!

Вы поправились во Киеви ли, покаелись,

Ли очистили дорожки в красен Киев-град,

Ли построили дворы нам постоялыя,

Да устроили конюшны вы лошадиныя?»

240 Говорил жа восударь тогды Илья Муромець:

«Мы поправились во Киеви вси да покаелись,

Ай очистили дорожки в красен Киев-град,

Ай построили мы домы постоялыя,

Ай устроили конюшны лошадиныя».

245 Говорил тогда поганоё Идолишшо:

«Ай каков у вас есь восударь-от да Илья Муромець?

Или много ли он хлеба, соли ест,

Или много ли вина он перед вы́тью пьёт?»

Говорил жа восударь тогды Илья Муромець:

250 «Уж ты вой еси, поганоё Идолишшо!

Уж ты зглень на миня: ведь какой я, — Илья:

Ишше хлеба, соли ес он да умерянно,

А вина по вытью пьёт по одной чарочки».

Говорил тогды поганоё Идолишшо:

255 «Он мало ведь пьё, сы мало пьё и кушает, —

Он и мало можёт он и дестовать.

Ише хлеба я ем, дак к вы́тью по семи печей,

А вина-та я пью по се́ми ве́дёр жа».

Говорил жа восударь тогды Илья Муромець:

260 «Уж ты вой еси, поганоё ты Идолишшо!

Ай была у миня у батюшка коровишшо;

По загу́менью коровишшо питалосе,

Ай на за́хлебьи[366] у коровишша брюхо треснуёт;

У тибя жо, у Идолишша, скоро тресьнёт жа».

265 Говорил тогды поганоё Идолишшо:

«Кабы был здесь восударь-от да Илья Муромець,

На доло́нь посадил, сверьху при́жал я —

Межь двума межь долонеми только мокро́ стало».

У Илеюшки серьдечушко розьерилосе,

270 Ай горе́ча-та кровь да роськипеласе,

Ай могучи ёго плечи росходилисе,

Лепёта́ во лици перемениласе.

Ай берёт он тогды свою-ту сабьлю вострую,

Ай махнул-то своей-то сабьлей вострыя,

275 Отсек у Идолишша буйну́ головушку;

Да свёрьнулась голова, будто как пугвица.

Засьвисьтела тогды сабьля ёго вострая,

Зазьвинела-то кольчуга-та серебьряна,

Заревели да поганыя тотаровя, —

280 Услыхала де дружинушка хоробрая,

Лёкко, скоро де скачут на добры́х коней,

Ай поехали в орду-силу неверную;

Да секут-то они старого и малово,

Не оставливают единого их на се́мяна.

285 Да рубилисе бога́тыри по перьвой день,

Не пиваючись рубились, не едаючись,

Со добры́х коней они сами не сьлезаючись;

Да рубилисе богатыри по вто́рой день,

Не пиваючись рубились, не едаючись,

290 Со добрых коней они сами не слезаючись;

Да рубилисе бога́тыри по третей день,

Не пиваючись рубились, не едаючись,

Со добры́х коней не сьлезаючись.

Говорил тогды восударь-от Илья Муромець:

295 «Ай поедем мы топеречи во белы́ шетры,

Ише станем мы в шатрах да отдыхать теперь».

Во шатрах был оставлён Олёшенька Поповичь сын,

А оставлён де Гаврило Долгополыя

(а Васька-королевич поехал).

Увидал тогды Олёшенька Поповиць сын,

300 Да поехал де как Васька-та, королевиць сын, —

А скакали они де тогды на добры́х коней,

А настыгли тогды Ваську-королёвиця,

Ай отсекли де у Васьки да буйну́ головушку.

Да как едут они ко белы́м шатрам,

305 Ише сами говорили да таково слово:

«Ай была кабы лисьниця нам на небо,

Ай присекли мы бы силушку небесную».

Услыхал жа восударь тогды Илья Муромець:

«Уж и сукины вы дети, Олёшенька Поповиць сын!

310 Хорошу жо вы как шуточку да нашу́тили;

Ише как эта шуточка вам с рук сойдёт?»

Да легли тогды бога́тыри во белы́ шатры.

Ише спят они бога́тыри да по перьвой день,

Ише спят они бога́тыри да по вто́рой день,

315 Ише спят тогды бога́тыри сами по третей день

Со того жа со уста́тку со великого.

Да по у́тру-ту было, да утру очунь рано жа,

По восходу-ту как было соньця красного

Ише вышел де Илеюшка изь бела́ шетра,

320 Ай гледит на орду-силу тогды неверную, —

Ай стоит сила-орда вься живёхонька.

Да ’шше сам он говорил тогды таково слово:

«Ише хто-то де эту шуточку, верно, да нашучивал,

Ише надо тому шуточка отшучивать».

325 Да как вышла де дружинушка из белы́х шатров;

Увидал тогда Олёшенька да Поповиць сын,

Увидал тогды Гаврилушко Долгополыя —

Ай скакали де на копья, коньци они на вострыя,

Закололись они на копьях грудью белою.

330 Ише тут-то им, братанушкам, да славы́ поют.

Да пришло тогды дружинушки делать было нечево, —

Ай скакали де они тогды на добры́х коней,

Ай поехали в орду-силу они неверную;

Ише рубят де они их всих да до единого.

335 Ай которого как рубят они на́двое,

Изь того же как рожаитьце два тотарина;

Да которого рубили да они натрое,

Ис того ведь как рожаитьсе три да тотарина.

Да рубилисе бога́тыри они по перьвой день,

340 Ай рубилисе бога́тыри они по вто́рой день,

Ай рубилисе бога́тыри сами по третей день,

Не пиваючись рубили да не едаючись,

Со добры́х коней они сами не сьлезаючись.

Да отьехал тогды восударь-от да Илья Муромець,

345 Ай гледит де на орду-силу тогды неверную, —

Ай лёжит де тогда орда вься мерьтвёхонька.

Закрычял тогды Илеюшка зычьним голосом:

«Уж вой еси, дружинушка вы хоробрая!

Поежжайте-ко, дружина вься, по своим местам».

350 Да поехал восударь тогды Илья-та Муромець,

Ай поехал де Добрынюшка сь им да Микитиць сын.

Ише едут де они сами по чисту́ полю,

Ай наехали на и́скопыть на глубокую:

Ише ехал де ведь сильния да бога́тырь тут;

335 Ише конь и под бога́тырем, будто сильней лев,

Поворачивал ископыти глубокия.

Да как сами они едут да по чисту́ полю, —

Ишь езьдит баба, бела́ блеть латы́нгорка,

Она трупья-ти сама на копьиця помётыват,

360 Да ко тру́пелям сама она приговариват:

«Охьте, мене-чики, мене-чики теперь тошнёхонько!

Не застала я ведь Камського сильня побо́ишша!

Не застала ведь как вора да Ильи я Муромца, —

На доло́нь посадила, другой сверьху при́жала,

365 Межь двума межу долонеми тольки мокро́ стало».

Услыхал жа восударь тогда Илья-та Муромець:

«Уж ты вой еси, Добрынюшка ты Микитиць сын!

Поежжай-ко-се ко бабы ты ко латы́нгорки,

Ай поеду я топеречи по и́скопыть глубокия».

370 Добрынюшка поехал к бабы латынгорки,

А Илеюшка поехал по ископти глубокия.

Он еде де Илеюшка по чисту́ полю,

Увидал во чисто́м поли бело́й шате́р;

У шатра-та ведь стоял ведь как доброй конь,

375 Ише зо́блё он пшаницю-то белёя́рову.

А приехал де Илеюшка ко белу́ шатру,

Ай сошол, скакал Илеюшка со добра́ коня,

Сам пошол тогды Илеюшка во бело́й шатёр.

Во шатри-то ведь как спал тогды доброй молодець,

380 Ишше спит молоде́ць сном богатырскием.

Говорил тогды восударь-от Илья-та Муромець:

«Ай сонного мне убить-то, будто как мёртвого, —

Ишше честь-та молодцу́, не похвалба́ будёт».

Ишше сам он говорил тогды таково слово:

385 «Ай ставай-ко-се, дородьнёй ты доброй молодець,

Ай не для́-ради спасеньиця, а сьвоей главы!

Уж мы сьедимьсе с тобой на поли да побра́тимьсе;

Кому на́ поли будёт нам Божья́ помочь?»

Пробудилсэ дородьнёй доброй молодець;

390 Ай скакали же они тогды на — на добры́х коней,[367]

Ишше сьехались они тогды да по перьвой раз,

Ай ударились они балец́еми да боёвыма;

Только палеци в руках у их поломалисе,

Они друг-то дружки сами они не ранили,

395 Ише не́ дали они раны к ретиву́ серцу.

Да как сьехались бога́тыри во — во второй након,

Ай ударили они сабьлеми-ти вострыма;

Ише друг-то дружки сами они не ранили,

Ише не́ дали ранушки к ретиву́ серцу;

400 Только сабли-ти в руках у их пошорба́лисе.

Да как сьехались бога́тыри во трете́й након,

Ай ударились ти копьеми бурзуменьскима;

Они друг-то дружки сами они не ранили,

Они не́ дали ранушки к ретиву́ сертцу;

405 Только копьиця в чинега́лишшах[368] свернулисе.

Да скакали через гривы-ти лошадиныя

Да схватилисе бога́тыри и больши́м боём,

Да большим они боём сами рукопашосьним.

Да по Божьею было всё да по милосьти,

410 По Илеюшкиной было ёго по учесьти:

Подьвернулась у молодца-та ножка правая,

Ай ослабла у ёго тогды рука левая;

Ише падал тогды молодець на сыру землю,

Да Илеюшка-та сел к ёму на белы́ груди;

415 Увидал де на руки у ёго да злачён перстень,

Ише перстень-от увидел да он имяно́й жа свой;

Ише сам он говорил ёму таково слово:

«Ты скажись-ко-се, дородьнёй ты доброй молодець,

Уж ты ко́ёго жа города и какой земли,

420 Ай какого сын отца ты да какой матери?

Ишше как тя, молодець, всё да именём зовут,

Ишше как молодца звеличают по отечеству?»

Говорил тогды дородьнёй доброй молодець:

«Ай сидел кабы ведь у тя на белы́х грудях,

425 Не спросил бы я ни родины и не вотчины,

Ай спорол бы я тебе груди белыя,

Досмотрил бы я твоёго ретива́ серца».

Говорил ёму Ильюшка во второй након,

Говорил ёму Илеюшка во трете́й након.

430 Говорил-то ведь дородьней доброй молодець:

«Ай такого я ведь города да такой земли,

Ай такого я отца ли, я такой матери:

Миня де молодца зовут да Борисушком,

По отецесью ведь я сын королевичь же».

435 Услыхал жа восударь тогды Илья Муромець,

Ай скакал тогды Илеюшка со белы́х грудей,

Ай берё де молодца он да за белы́ руки,

Ай чёлуёт во уста-ти во саха́рныя:

«Уж ты вой еси, дородьнёй ты доброй молодець!

440 Ай Борис ты ведь ты не королевиць сын,

А Борис ты, ты да как ведь Ильё́вичь сын:

Ай была твоя когды ро́дна матушка,

А была де когды она заполо́нена,

Ише езьдил ведь я, ей отпола́нивал,

445 Да тогда тибя, Борисушка, всё засеял жа.

Ты ведь как, Борис, мне-ка да любимой сын».

Да Борису ети как речи не в любви пришли,

Показались за досадушку за великую.

Ай Борисушко поехал к ро́дной матери,

450 А Илеюшка поехал во чисто́ полё.

Да как едёт де Илеюшка по чисту́ полю

Ко тому жа ко Добрынюшки ко Микитицю, —

У Добрынюшки ведь баба-та бледь да латы́нгорка

Да как езьдит по личю она гу́зном жо.

455 Говорил жа восударь тогды Илья Муромець:

«Уж ты вой еси, Добрынюшка да Микитиць сын!

Ай не знашь жа ты как бабьею да ухваточки:

Ай бери жа бабу за пельки да пинай по́д гузно, —

Ишше тут жа бабы раны да кровавыя».

460 Да как толкнул Илеюшко бабу латынгорку,

Ишше пнул сапогом как ей по́ гузну,

Да сьвернуласе ведь бабушка, будто овсяной сноп.

Ише сел тогды Добрыня к ей на белы́ груди,

Розьметал, присек Добрыня на мелки́ ей часьти жа,

465 Розьметал ею бабу латы́нку по чисту́ полю,

Сам поехал де Добрынюшка, куда ёму путь лежит.

Говорил жо восударь тогды Илья Муромець:

«Ай скажу-то я, Добрынюшка, да во Киеви,

Шьто как езьдила латынгорка по белу́ лицю».

470 Да Илеюшка поехал во бело́й шате́р;

Ай Борис-от де поехал к ро́дной матери,

Ише сам он говорил он таково слово:

«Уж ты вой еси, моя же да ро́дна матушка!

Ай наехал я старого на чисто́м поли;

475 Ай зовёт как ведь старой миня выбьлядком.

Да скажи-ко мне-ка, мать, правду-исьтяну,

Королевич ли я, ли Борис младой И́льевич?»

Говорила да ёму тогды ро́дна матушка:

«Ишше ты ведь как, дитя, Борис не королевиць сын:

480 Ай когда же я была зполо́нёна,

Приежал де восударь тогды Илья Муромец;

Ай миня-то ведь как он отпола́нивал,

Сотворила сь емь любовь как сердесьнюю,

Ай втипор я тибя, Борисушка, засеяла.

485 Ише ты ведь как Борис теперь младой Ильевич».

Да Борисушку как речи эти да не в любви пришли,

Показались за досадушку за великую.

Отсек он у матери буйну́ головушку;

Ише сам тогды поехал во чисто́м поли́,

490 Ише сам он говорил таково слово:

«Ай наеду ели старого на чистом поли,

Ай сьсеку де у ёго я да буйну-ту голову».

Да как едё Борис ко белу́ шатру,

Ишше сьпит тогды Илеюшка во бело́м шатри,

495 Ишше за́спал он сном-то да богатырския.

Ай соско́чил де Борис со добра́ коня,

А идёт де как Борис во бело́й шате́р;

Ише спит тогды Илеюшка забуду́шшим сном.

Да берёт своё копьё-то вострое,

500 Да как хочёт де придать Илеюшку злой смёртоцьки;

Ише ша́рнул он в белу грудь да копьём вострыя.

Да по Божьею было всё по милосьти,

По Илеюшкиной было ему по учесьти, —

Ай Илеюшки-ка в поли смерть было не писано, —

505 Ише крест-от был на груди весу полтора пуда,

Ише плитка-та была да серебьряна.

Ишшо пало да ёго да ко́пьё-то да востроё,

Ишше пало во плитку-ту, крест да серебьряной;

Ай согнулось-то копьё-то да востроё.

510 Ай скакал тогда Илюшка на резвы́ ноги,

Ай хватил молодца за белы́ руки;

Ише мечёт де высоко́ ёго по-под не́беса,

Ай на белы ёго ручюшки не прихватыват;

Да убил тогды Бориса о сыру́ землю.

515 Ише тута де Борисушку да славы́ поют.

Да скакал тогды Илеюшка на добра́ коня,

Ай поехал де по ископыти да Добрыниной

Ай приехал де Илеюшка ко синю́ морю.

У синя́ моря лёжит-то да камень серыя;

520 На кони́-то[369] ведь лёжал Добрынюшка,

Ай убилсэ Добрыня на добро́м кони

Со того жо со страму-стыду с латыньго́ркину:

Шьто как езьдила баба по белу́ лицю,

По белу́-ту лицю езьдила своим гу́зьнишшом.

525 Ишше тогды восплакал Илья-та Муромець:

«Уж ты вой еси, брателко да крестовыя!

Не сказал бы про тебя я да в городи Киеви».

Да как здялал де колоду белоду́бову,

Ай зарыл-то де Добрынюшку во сыру землю;

530 Сам поехал де Илеюшка в красён Киев-град.

95. СОТКО[370]

Да как хвалитце Сотко́, похваляитце Сотко́

Во ини́ гради[371] товары вси повыкупить

Да на че́рлены на ка́рабли да повыставить.

Да пошол Сотко́ на двенадцати караблях,

5 Он приходит во гавань карабельнюю

Ай ко той жо ко при́стали лодейныя.

Да по перьвой день товары все повыкупил,

На черлёныя на ка́рабьли повыставил;

Да на вто́рой день товаров больше старого нашло.

10 Ай по вто́рой день товары все повыкупил,

А на че́рлены на ка́рабьли повыставил;

Да на тре́тей день товаров больше старого пришло.

А по третей день товаров всех повыкупить не мог,

Да на черлёны на ка́рабьли повыставить не мог.

15 Да пришол Сотко́ на двена́дцать карабля́х,

Да назад-ту он пошол на шесьти́ карабля́х.

Ишше вы́шол Сотко́ на синё́ё на морё́,

Ишше все карабли как будто со́колы летят,

Ай Сотко́вой ведь карабль да некуды ведь нейдет,

20 Некуды он нейдёт да на одном мести стоит.

Ай Сатко́-купець по ка́раблю похаживаёт,

Он жо́лтыма кудерце́ми натряхиваёт,

Ишше сам он говорил да таково́е слово́:

«Уж ты вой еси, дружинушка хоробрая моя,

25 Ишше те жо мои да водолашшички!

Вы скачите-тко вы скоро вы во синеё во морё,

Вы смотрите-тко вы скоро под черьлёным караблём:

Ишше наш-от карабль не на ме́ли ли стоит,

Не на ме́ли ли стоит, не на лу́ду ли нашол,

30 Не на лу́ду ли нашол не на подводную?»

Ай скакали как дружина во синё́ё во морё́,

А смотрили они скоро под черьлёным карабьлём,

Ишше сами говорили таково ёму слово́:

«Ишше наш-от карабль не на ме́ли он стоит,

35 Не на мели он стоит, не на луду он нашол,

Не на луду он нашол не на подводную».

Да Сотко́-купець по ка́раблю похаживаё,

Он и жо́лтыма куде́рьцеми натрясываё:

«Уж вы вой еси, дружинушка хоробрая моя!

40 Вы скачите-тко, дружинушка, во шлюпочку,

Поезжайте-тко, дружина, во темны́е во леса,

Вы срубите-тко по же́ребью по тава́лженому.

Верно, есь у нас на ка́рабли пригрешной человек;

Отсеките-ко по же́ребью тава́лженому».

45 Ишше в те́ поры дружинушка не ослышилась ево;

Ай скакали они скоро ведь во шлюпочку.

Ай поехала дружина во темны́я во леса.

Они секьли как по же́ребью тава́лжоному.

Ай метали они же́ребьей во синё́ё во морё́.

50 Ишше вси-ти жеребья́ да будто гоголи пловут,

Ай Сотко́вой-от же́ребь ко дну ка́менём пошол,

Ко дну ка́менём пошол да он нигде-то не выста́л.

Пришло Сотку́ да с карабля-та соходить,

С карабля-та соходить да на дошшочку соходить;

55 Соходил Сотко́ да на дошшо́чьку.

Сошол Сотко да на дошшочёчьку;

Ай кара́бель-от пошол, да будто со́кол полетел.

Заснул Сотко да на дошшочочьки,

Пробудилсэ Сотко да у Морского у царя.

60 Говорил-то ёму да ведь Морской-от царь:

«Уж ты вой еси, Сотко-купець, богатой человек!

Уж ты ко́лико ты по́ морю не хаживал,

Ишше мне-то ведь царю дани не плачивал.

Ты бери-тко-се, Сотко, у мня су́жону собе,

65 У мня сужону собе, да собе ряжоную».

Ай сидела у царя за зы́бой бабушка,

Говорила де Сотку да таково́ ёму слово́:

«Приведёт тобе царь ишше полк деви́ць, —

Не бери-тко-се из того полку невесты собе;

70 Приведе́т тебе полк да второй-то девиць, —

Не бери-тко-се с полку да себе сужоную;

Приведе́т тебе полк-от трете́й девиць,

Идёт сзади как девушка Черна́вушка,

Ай Чернавушка идёт да Шолудья́вушка, —

75 Ты бери-тко-се да собе сужоную,

Собе сужоную да собе ряжоную».

Привёл ёму царь верно по́лк ёму деви́ць.

«Ише нету мне-ка своей су́жоное́й».

Ише привёл ёму полк да второй девиць.

80 «Ишше нет-то мне здесь да собе су́жоною́».

Да привёл ёму полк да трете́й да деви́ць;

Идёт ззади девушка, идёт Чернавушка,

А Чернавушка идёт да Шолудьявушка-я.

Говорил тогды Сотко-купець, богатой человек:

85 «Вот мне сужоная да моя ряжоная».

Ишше лёк Сотко́ на кроваточку,

На кроваточку лег с девушкой с Чёрнавушкою;

Заснул Сотко да на кроваточки,

Пробудилсэ Сотко у быстрой реченьки:

90 Ай стоят во реченьки черьлёны карабли,

Черьлёны карабли купця богатого, ёго.

96. СОРОК КАЛИК СО КАЛИКОЮ

Собиралосе ведь, братцы, сорок царей,[372]

Ишше сорок калик, братцы, со каликою.

Становилисе калики на зеле́ной луг,

На зеле́ной луг сами во единой круг,

5 Выбирали промежу́ они де атаманушка,

Атамана выбирали с подъата́маньём:

Атаманом был Михайло Михайло́вичь сын.

Они клали промежу заповедь великую,

Ише клали они заповедь промежу́ собой:

10 «Ише хто-то из нас, братцы, заворуитце,

Ише хто-то из нас, братцы, за́плутуитце,

Ише хто-то из нас, братцы, за блудо́м пойде́т —

Не ходити-то нам, братцы, не под царьский суд,

Не под царьския суд-от да не под княжеськой;

15 А судити-то мы будём промежу́ собой:

Да рети́во-то серьдечушко промежу плечи,[373]

А речист-от язык, братцы, тянуть те́менём,

Да жегчи-то на белы́х грудях сели́трушка,

А ломать на правом боку рёбрышка,

20 Вдостали́-то отсекци буйну головушку».

Собиралисе калики перехожия,

Ай пошли эти калики в красён Киев град.

Да настрету им Владимёр стольнёй-киевской,

Ише сам говорил им таково слово:

25 «Уж вы здрасвуйте, калики перехожия!

Вы откуль иди́те, калики, куда путь лежит?»

Отьвечали де калики перехожия:

«Мы идём от креста от Клядови́това,

Да пошли мы ко городу ко Киеву

30 Ишше Восподу Богу помалитисе,

Ко Восподьнёму гробу приложитисе,

Во Ердань во реки́-то да покупатисе».

Говорил тогды Владимёр стольнёй-киевской:

«Уж вы вой еси, калики перехожия!

35 Уж вы спойте, вы калики, да мьне-ка Еле́ньской стих;

Не слыхал я от ро́ду стиху Еле́ньсково».

Становилисе калики на зеле́ной луг,

На зеле́ной-от луг сами во единой круг;

Они посохи-ти в земьлю испоты́кали,

40 Они суночьки-котомки испове́сили;

А запели де калики стих и да Еле́ньския.

Ишше мать сыра земьля под има потресаласе;

А упал тогды Владимер на сыру земьлю,

Ишше сам он говорил им таково слово:

45 «Уж вы вой еси, калики перехожия!

Ишше полно вам петь стиху́ да Еленьсково!»

Перестали де калики перехожия.

Говорил тогды Владимёр стольнёй-киевской:

«Уж вы вой еси, калики перехожия!

50 Золотой казны с собой у мня не случилосе,

Именьиця при мьне не пригодилосе.

Да подите вы, калики, в красён Киев град

Ай ко той же Опраксе́и Королевисьни,

Ай просите вы милосьтины спасёныя,

55 Ай спасёныя милосьтины, тружо́ныя».

Да пошли ети калики в красён Киев град,

Ай Владимёр-от поехал, куда путь лёжит.

Да пришли ети калики перехожия,

А пришли ети калики в красён Киев град,

60 Да пришли они ко гривьни княженевськии,

Ишше прося они милосьтины спасёныя,

Ай спасёныя милосьтины, тружо́ныя,

Ишше для́-ради Христа, царя небесьного,

Ишше для́-ради ведь Божьею Богородицы.

65 Услыхала Опраксеюшка Королевицьня,

А сама де говорила таково слово:

«Добро жаловать, калики, хлеба, соли ись,

Хлеба соли-то ись-то да вина с мёдом пить!»

Да зашли ети калики перехожия,

70 Ай зашли ети калики во гривьню княжененьскую.

Да живут ети калики-ти по перьвой день,

Да живут ети калики по вто́рое.

Говорила Опраксея-та Королевисьня:

«Уж ты вой еси, Михайло ты Михайло́виць сын!

75 Ты пойдём ко мне во спальню-ту княжоневьскую,

Ишше спи-тко во спальни княжоневськия».

Ишше етому Михайлушко не ослышилсэ,

Да пошол-то он спать в спальню княженевьскую.

Говорила Опраксея Королевисьня:

80 «Уж ты вой еси, Михайло да Михайло́виць сын!

Сотворим-ко-се любовь со мной сердесьнюю».

Говорил тогды Михайло-то Михайло́виць сын:

«Ай нельзя мне сотворити любовь сердесьния —

У нас кла́дёна заповедь великая,

85 Ише заповедь кладёна промежу́ собой:

Ише хто-то из нас, братцы, заворуитце,

Ише хто-то из нас, братцы, заплутуитце,

Ише хто-то из нас-то да за блудо́м по́йде́т —

Не ходити-то нам будёт не под царьской суд,

90 Не под царьския суд-от, не под княжеской;

А судить-то мы будём всё своим судом:

Да речист-от язык станем тянуть те́менём,

Ясны очи-ти потянём мы косичеми,

Ай рети́во-то сердечушко промежу́ плечи,

95 Да жегчи́ станём селитру-ту на белы́х грудях,

Вдостали́ станём отсекать буйну головушку,

Да оставим мы того всё во чисто́м поли».

Говорила Опраксея-та во второй након,

Говорила Опраксея-та во трете́й након:

100 «Сотвори́м-ко-се любовь со мной сердечьнюю».

Отказалсэ Михайло Михайло́вичь сын.

Ише стали де калики собиратисе,

А пошли эти калики из города из Киева.

И во ту же во пору и во то время

105 Положила де Опраксея Королевичьня

Ко тому же ко Михайлуйшку ко Михайлову

Ай во ту же ему во суночку, во котомочку

Ише ту же она чашу красного золота,

Ис которой чаши Владимер по приезду пье́т,

110 По приезду-ту пьёт, по отъезду пьёт.

Да пошли эти калики во чисто́ полё.

Да во ту же де во порушку, во то время

Ай наехал де Владимёр стольнёй-киевской.

Ай стречаёт Опраксея Королевичьня;

115 Ише стал тогды Владимёр стольней-киевской,

Ай спросил у ’праксеи Королевичьни —

Ис которой он ис чаши по приезду пьёт;

Не нашли этой ведь чаши они негде́ ею́.

Говорила Опраксея Королевисьня:

120 «Уж ты вой еси, Владимёр стольнёй-киевской!

Ишше были е́та калики перехожия —

Видно, взели чашу твою они красного золота».

Говорил тогды Владимёр стольнёй-киевской:

«Уж ты вой еси, Олёшенька Поповиць сын!

125 Поежжай-ко-се ты, съезди во чисто́ поле,

Состыди-тко-се ты калик да перехожия, —

Не попала ли има чаша красна золота,

Ис которой я ис чаши по приезду пью?»

Ишше в те поры Олёша не ослышилсэ;

130 Лёкко, скоро сам он скаче на добро́м кони,

Да поехал де Олёша во чисто́ полё,

Он наехал де калик да перехожия,

Он крычал, зычал тогды им зыцьним голосом:

«Уж вы воры, вы калики перехожия!

135 Вы украли у Владимёра чашу красна золота,

Ис которой де Владимёр по приезду пье́т».

Услыхали де калики перехожия;

Становилисе калики на зеле́ной луг,

Они на зелёной луг, сами во единой круг,

140 Они копьи-ти в земьлю испотыкали,

Они суночки, котомки исповесили,

Да как взе́ли де Олёшу-ту за белы́ руки,

Ишше знели Олёшу со добра́ коня,

Оттыка́ли Оле́ше подштанники[374]

145 И нахлопали Олёше ж... до́ красна.

Да поехал де Олёша в красён Киев град;

Ай приехал он ко князю ко Владимеру,

Ишше сам он говорил таково слово:

«Ай не мог-то я состы́кчи калик-то перехожия».

150 Говорил тогды Владимёр стольнёй-киевской:

«Уж ты вой еси, Добрынюшка да Микитиць сын!

Поезжай-ко ты, сьезди во чисто́ полё,

Постыди-тко-се калик да перехожия;

Не попала ли им чаша красного золота?»

155 Ише в те́ поры Добрынюшка не ослышилсэ;

Лёкко, скоро он ведь скачет на добра́ коня,

Ай поехал Добрынюшка во чисто́ полё

Да состык-то калик-то да перехожия;

Он крычал, зычал каликам засьним голосом:

160 «Уж вы стойте-тко, калики перехожия!

Не попала ли вам в суночки-котомочки,

Не попала ли вам чаша кра́сного золота,

Ис которой де Владимёр по приезду пье́т?»

Услыхали де калики перехожия;

165 Становилисе калики на зеле́ной луг,

На зеле́ной луг калики во единой круг,

Ишше копьиця вь земьлю испотыкали,

Ишше суночки-котомки исповесили;

Они стали де искать сами промежу́ собой

170 Во тих жа во суночках, во котомочках;

Ай нашли как ету чашу красного золота

У того де Михайла Михайло́виця,

Ишше отдали чашу красного золота

Ай тому же де Добрынюшки да Микитицю.

175 Ай Добрынюшка поехал в красён Киев град,

И привёз-то он ко князю-ту да Владимеру,

Ишше отдал он чашу красного золота.

Ишше стали де Михайлушка своим судом,

Ишше судят де Михаила Михайло́виця:

180 Ай речист-от язык они тянут те́менём,

Ишше ясны-ти очи тянут они косичеми,

Ай рети́во-то сердечушко промежу́ плечи,

Вдостали́ тут селитру́ жгут на белы́х грудях,

Вдостали́ де как отсекли буйну́ ему головушку;

185 Ай оставили Михайлушка на чисто́м поли,

Да пошли ети калики, куды им путь лежит.

Недалёко ведь отошли они от Михайлушка —

Состыгат их да Михайло Михайло́виць сын,

А крычит-то он, зычит им зычьним голосом:

190 «Уж вы братцы-калики перехожия!

Ай зачим меня оставили во чисто́м поли?»

Услыхали де калики перехожия;

Становилисе калики на зеле́ной луг,

На зеле́ной-от луг они во единой круг;

195 Они посохи-ти вь земьлю испотыкали,

Они суночки-котомочки исповесили,

Ишше стали де Михайлушка во второй након,

Во второй након ведь стали ёго судить своим судом:

Да речист-от язык они опять тянуть те́менём;

200 Ишше ясны-ти очи тяну́ть опять косичеми,

Да рети́во-то сердечко тя́нуть они те́менём,

Они жгут-то селитру-ту на белы́х грудях,

Вдостали́-то отсекали буйну́ головушку;

Ише сами де пошли, куды им путь лежит.

205 Ай состыг опять Михайлушко во второй након

А крычит-то он, зычит им зычьним голосом:[375]

«Уж вы братцы-калики перехожия!

Ай зачим меня оставили в чисто́м поли?»

Услыхали де калики перехожия;

210 Становилисе калики на зеле́ной луг,

На зеле́ной-от луг они во единой круг;

Они посохи-ти в землю испотыкали,

Они суночки-котомочки исповесили,

Ишше стали де Михайлушка во третей након,

215 Во третей након ведь стали ёго судить своим судом:

Да речист-от язык они опять тянут те́менём,

Ишше ясны-ти очи тяну́т опеть косичеми,

Да рети́во-то сердечко тя́нут они те́менём,

Они жгут-то селитру-ту на белы́х грудях,

220 Вдостали́-то отсекали буйну́ головушку;

Ише сами де пошли, куды им путь лежит.

Да состыг-то их Михайлушко во третей након.

Ай судили де калики во трете́й након,

Ай розьсекли, розметали его на мелки части же,

225 Ишше сами-ти пошли, куда им путь лежит.

Да состыг-то их Михайлушко Михайло́виць сын:

«Уж вы вой еси, вы братья-калики перехожия!

Ай зачим же оставьляите во чисто́м поли?»

Становилисе калики на зелёной луг,

230 На зелёной они луг стали во единой круг;

Ишше копьиця-ти вь земьлю испотыкали,

Они суночки-котомки исповесили,

Ишше сами говорили да таково слово:

«Ты просьти-тко-се, Михайлушко Михайло́виць сын,

235 Ты просьти-тко-се, Михайло, ты в таковой вины!»

147. ВАСИЛИЙ КЕСАРИЙСКИЙ

Слава есь Василью Великому, Кисаринскому чудотворцу!

И стоял Василей двадцеть пять лет во Божьею церквы,

Во папе́рьти у притвора на молитвы;

Молилсэ Василей Восподу Боѓу от жаланья

5 Со те́плыма серьдецами,

Со горючима со сьлезами.

Сьвет пресьветая Боѓородица

С небеси гласом прогласила

И сама глаголала:

10 «Ты, сьвет Василей,

Великая Кисаринския чудотворец!

Хороша молисьсе Восподу Боѓу от жаланья,

Со те́плыма серьдецами,

Со горючима со сьлезами,

15 Восподь Бох твоёго моления не примаёт:

Пахнут от тебя злыя коренья — духи».

Сьвет Василей и сам глаголат:

«Ты, сьвет письвятая Боѓородица!

Я двадцеть петь лет хмельнёго в уста не вкушаю».

20 Свет Василей на земьлю пада́ет

И свою ѓлаву до крови́ розьбивает.

Свет пресвятая Боѓородиця

Со престолу соходила,

И пречистыя ручи

25 От себя отлагала,

Василью Великому под ѓлаву подлагала,

И Василья Великоѓо на нози зьнима́ла,

И сама глаголат:

«Ты сьвет Василей,

30 Великия Кисаринския чудотворец!

Нету твоей молитвы ко Ѓосподу боле

И нет твоей столпы ко Ѓосподу свыше!»

Го́рё тому человеку,

Ихто же в пьяньсьви по́мре!

35 Ис того ис косьтия чоловечья

Тогда двадцеть пять лет

Хмельния вон[376] не выходят.

Не велёно с пьяницёй на дороги стречатьсе;

Есьли стретишь пьяницю на дороги

40 И станешь пьяницю на добро учити

И станешь пьяницю на ум наставляти,

И тут жо пьяницю роздразнишь,

И пьяниця тибя палкой побьёт, либо ножом зарежот,

И та душа замени́т ёво и пойдёт.

45 О горё тому человеку,

Ихто же на пьяницю стоит смеетце́!

И тот жо на свою душу грех перенимаёт.

Не велено пьяницю во Божью́ церькву впушшати:

И пьяниця стоит на боѓомольи, Боѓом страждит.

50 Не ве́лёно сьвешенным архиреям и ереям,

И попом и протопопом

Хмельнёго в уста вкушати;

Только ве́лёно сьвешенным архиреям и ереям

И попом и протопопом

55 И Божья линтарлея[377] составляти.

О горё тому чоловеку,

Ихто жа сквернословит и по-матерну бранитце!

Тут же Мать[378] сквернят и поно́сят,

Кой сотворил небо и землю,

60 И кой сотворил род человеческий,

И кой сотворил тварь плодовитую.

Ежели мужськой пол по-матерну избранитце,

Трижда нёбо и земля потресётце;

Ежели женськой пол по-матерну избранитце,

65 И трижда нёбо и земля потресётце,

И трижда кровею ею́ вуста запекутце.

Есь у Ѓоспода Боѓа

Есь устроёно три покоя:

Рай пресветлой, царство небесно

70 И для-ради душ правядных;

Есь ад кромечной,

Мука превечная,

Огни горяшши, смола кипяшша, зьмеи ядовитыя,

И душ многогрешных.[379]

148. ВСТРЕЧА ИНОКА СО ХРИСТОМ

Иде инок по дороги,

Да как черныя ризы по широки.

Ишше сам-то он сьлезно-то плаче,

Ишше сам он тяжоло возрыдае.

5 Ишше стретилсэ Царь ему да Небесный:

«Ты об чом, об чом, инок, плачешь,

Ты об чом, молодыя, ты возрыдаешь?» —

«Ишше как мьне-ка, Восподи, да не плакать,

Ишше как ведь мьне-ка не рыдати?

10 Утерял-то я клю’ церковный,

Уронил-то я в синее море». —

«Ты не плачь-ко-се, не плачь-ко-се ты, инок,

Ты не плачь, не рыдай ты, да молодыя!

Ты поди-тко-се к синёму морю:

15 Да потянут тогды буйныя ветры,

Сколыбаитц́е ведь синёё морё,

Да росходятц́е ведь большия волны,

Ишше выплёшшот тебе клюць церковной».

Да пошол тогды к синёму морю;

20 Потянули тогды буйныя ветры,

Сколыбалось тогды синёё морё,

Росходились тогды большия волны,

Да как вы́плёскало ключь ёму церковной.

Да идё тогды ведь инок по дороги,

25 Да иде́ черноризець по широкой;

Он сам иде́ ведь сьлезно-то плаче,

Ишше сам он тяжоло возрыдае.

Ишше стретилсэ Царь ёму Небесный:

«Ты об чом, об чом, инок, плачешь,

30 Ты об чом, об чом, молодыя, возрыдаёшь?» —

«Ишше как мне-ка, Восподи, не плакать,

Ишше как ведь мне-ка не рыдати?

Утерял-то я книгу-ту златую». —

«Ты не плачь-ко-се, не плачь ты ведь, инок,

35 Не рыдай, не рыдай ты, молодыя!

Напишу я тебе книгу-ту златую

Своима́-ти тебе златыма руками».

Да иде́ тогды инок по дороги,

Да идёт молодыя по широкой,

40 Он сам тогды сьлезно-то плаче,

Ишше сам тяжело он возрыдаё,

Ишше к матери г земьли припадаё,

Отца с матерью споминаё:

«Вы пошто миня на горё засеели,

45 На злоц́есьё миня фьсё спородили!»

Ишше стретилсэ Царь ёму Небесный:

«Ты об чом, об чом, инок, ты плачешь,

Ты об чом, молодыя, возрыдаёшь,

К матери г земьли припадаёшь,

50 Отця с матерью споминаёшь?» —

«Ишше как мне-ка, Ѓосподи, не плакать,

Ишше как ведь мне-как не рыдати,

Ишше к матери г земьли не припадати,

Отца с матерью не споминати?

55 Ишше стал я топериче в младых ле́тах

Одолеют на миня худыя мысьли,

Нападают на миня всё ве’ дьяволе». —

«Ты не плачь-ко-се, не плачь ты ведь, инок,

Не рыдай, не рыдай ты, да молодыя!

60 Ты поди-тко-се же, в лес уйди подальше,

Ты сострой собе келею под елью;

Ишше станут к тобе ангели летати,

Ишше станут тебя пропитати;

Залетают к тобе птици-ти райски,

65 Запоют-то тобе песьни-ти царьски, —

Отваля́тце́ от тибя худыя мысли,

Отойдут от тебя вси ведь дьяволе».

Да пошол тогды инок, в лес ушел подальше,

Он состроил собе келею-ту под елью;

70 Залетали к ёму тогды аньгели,

Ишше стали ёго пропитати;

Залетали к ёму пьтици-ти райськи,

Как запели ёму песьни-ти царски, —

Отошли оть ёго худыя мысьли,

75 Отошли оть ёго тогды дьяволе.

149. ПЕРВАЯ ПОЕЗДКА ИЛЬИ МУРОМЦА

А зьбираитц́е Илеюшка, собруняитце:

Он седлат-то, уздаё коня доброго,

Он накладывал узди́цю всё тисьмяную,

Ай намётывал седёлышко чиркальскоё,

5 Да засьте́гивал двенадцеть вси подпружины,

Ишше те же подпружини чистого серебра,

Ай засьте́гивал двенадцеть вси сьпенёчики,

Ишше те же шпенёчки красна золота,

Да не для-ради красы, ради крепосьти,

10 Ишше для́-ради окрепушки богатырския,

И ли для́-ради приправушки молодецкия,

Ай булат-от-железо не по́тритце,

Самохиньской-о шелк да у меня да не по́рвитце,

Красно золото в грези не поржавеёт.

15 Ишше клал перьву заповедь великую:

«Прикавать мне-ка палеця боёвая

Ай во том же во городи во Муроми,

Не отковывать до города до Киева».

Ишше клал втору заповедь великую:

20 Приковал-то он свою сабьлю вострую

Ай во том же во городи во Муроми, —

Не отковывать до города до Киева.

Ишше клал третью заповедь великую:

Приковал-то он всю збруду богатырскую

25 Ко тому-то ко стремени ко булатному

Ай во том-то во городи во Муроми, —

Не отковывать до города до Киева.

Только видели Илеюшку собираюцись,

Не видели поездоцьки Ильи Муромца;

30 Только видели — во полюшки куреву́шка вье́т.

Да как еде де Илеюшка по чисту́ полю,

Он и едё ко городу да ко Чижену.

Обступала кругом-то города Чижена

Обступала де кругом-то сила неверная.

35 Ишше стал тогды Илеюшка наворачивать

А на ту-эту силу-орду да неверную.

Ишше сам говорил тогды таково́ слово:

«Ты просьти миня, Восподь Боѓ во перьво́й вины:

Приковал-то я свою да палецю боёвую,

40 И клал-то я ведь заповедь великую

Не отковывать до города до Киева.

Да просьти миня Восподь Боѓ во второй вины:

Приковал-то я свою-ту сабьлю вострую

Ай во том я во городи во Муроми, —

45 Не отковывать до города до Киева.

Да просьти миня Восподь Боѓ во третье́й вины:

Приковал-то я всю збрудушку богатырскую

Ко тому я ко стремени ко булатному, —

Не отковывать до города до Киева.

50 Отвались ты, моя збрудушка богатырская

От того жо ты от стремени от булатного,

Отвалилась вся ведь збрудушка богатырская

От того-то де от стремени от булатного.

Ай берёт тогды Илеюшка сабьлю вострую,

55 Ишше стал тогды на силушку наворачивать;

Ай присек-то он тотар всих до единово,

Не оставил он единого их на семяна,

И приехал сам во город-о во Чиженской.

Собирались мужики-ти города Чижина,

60 Собралисе мужики они во Божью́ церьковь,

Ишше сами говорили таково слово:

«Ай кого нам ведь послал, видно, Восподи аньгела,

Видно, нам послал Ѓосподь арханьгела,

Или руського могучого нам бога́тыря?»

65 Говорили мужики города Чижина:

«Уж ты ѓой еси, дородьнёй ты доброй молодець!

Ты поди-тко, молодець, во Чижени царём цари,

Ты поди-тко-се во Чижени хоть купчом слови,

Ты поди-тко-се во Чижени хошь и так живи».

70 Говорил жа восударь тогды Илья Муромець:

«Не хочу у вас во Чижени я царём царить,

Не хочу ли я во Чижени купчом жа слыть,

Не хочу я во Чижени у вас так я жить;

То скажите про дорожку прямоежжую,

75 Ай куда же мьне-ка ехать в красён Киев-град?»

Говорили мужики-ти города Чижена:

«Ай окольня-та дорога ехать будё три года,

Прямоежжа-та дорога ехать — три месеца.

Ишше есь только три заставушки великия:

80 Ишше перьва-та заставушка — лесы те́мныя,

Ай втора-та ведь заставушка — грязи че́рныя;

Ишше третья есь заставушка очунь великая:

Ишше есь только реченька Смородина,

А у реченьки есь Соло́вьюшко Рахма́нистой;[380]

85 Ай сидит Соловей на девети дубах;

Ай не конному, не пешому тут проходу нет,

Нет — не ясному-ту соколу проле́ту нет,

Ай не руському бога́тырю проезду нет».

Говорил восударь тогды во второй након,

90 Говорил восударь Илья во трете́й након:

«Вы скажите, мужики города, брюшинники,

Ай куда же мьне-ка ехать в красён Киев-град?»

Говорили мужики ёму во второй након,

Говорили мужики ёму во трете́й након:

95 «Тут кругом ехать дорожка будё три года,

Прямоежжая дорожка ехать — три ведь месеца;

Только есь три заставушки очунь великия:

Ишше перьва заставушка — лесы те́мныя,

Ай втора-та заставушка — грези че́рныя;

100 Ишше третья-та заставушка очунь великая —

Только есь Соловеюшко Рохманистой».

Да Илеюшки пришло тогды делать ёму нечево;

Ай поехал по дорожки прямоежжия.

Да приехал де Илеюшка ко темны́м лесам,

105 Сошол-то Илеюшка со добра́ коня;

Ишше левой-то рукой он ведь коня ведёт,

Ишше правою рукой он ду́бье рвё,

Он дубье-то рвё, тольки тут мос мосьтит,

Да проехал ту заставушку тёмны-дремучия,

110 Он проехал де ведь грязи он как чёрныя.

Ай скакал скоре Илеюшка на добра́ коня,

Да как едё он ко реченьки ко Смородины:

Через ручку нету мелкого переброду же,

Ище нету как ведь узкого перескоку же;

115 Только есь через реченьку калинов мос.

У того же ведь у мосьтика у калинова

Ай сидел Соловеюшко Ромахнистой,

Ай сидел Соловеюшко на девети дубах.

Зашипел Соловеюшко по-зьмеиному,

120 Закрычал Соловей по-богатырьскому,

Заревел он, засьвисьтел по-соловьиному —

Ишше мать сыра земьля под им потрясаласе;

Под Илеюшкой конь под им потыкаитце.

Он выде́рьгивал втипор плётку семишолкову,

125 Ай сьтегал де он коня да по крутым бедрам:

«Уж и волчья ты сыть да травяной мешок!

Не слыхал разьве сьвисту ты соловьего,

Не слыхал ли шипотку верно зьмеиново,

Не слыхал разьве рёву да зьвериново,

130 Не слыхал разьве крыку-ту богатырсково?»

Да отковывал Илеюшка тугой лук розрывчивой;

Ай кладёт свою стрелочку калёную,

Да ко стрелоцьки[381] своей он приговаривал:

«Уж и стрелочька, стрела моя калёная!

135 Ты не падай, моя стрелочка калёная,

Ай не на́ воду пади-тко-се, стрела, не на́ земьлю,

Ай пади-тко-се Соло́вьюшку, стрела, во правой глаз».

Полетела да ёго стрела калёная,

Ай не на́ воду-ту пала она, и не на́ землю,

140 Только пала де Соло́вьюшку она во правой глаз;

Полетел Соловей со девети дубов,

Упал Соловей-от на сыру землю.

Приковал ёго ко стремени ко булатному,

Он повёз Соловеюшка во Киев-град.

145 Да как еде по мосточку по калинову —

Увидали у Соловьюшка дочери любимыя;

Ай больша-та говорила: «Едё у нас батюшко,

Ишше батюшко-то едё, мужика везёт».

Говорила как дочерь-та середьняя:

150 «Ишше батюшко-то еде, мужика везёт».

Говорила меньша дочь да таково слово:

«Ай мужик-от едёт, везё батюшка».

Да больша дочь ведь хватила подворотину,

Ай середьня-та хватила коромысьличо,

155 Ай меньша дочь хватила да помёлышко,

Ай бежа к восударю-ту к Ильи Муромцу.

Говорил Соловеюшко да Рохманистой:

«Вы не троньте-ткось, любимыя мои дочери,

Не гневите богатырьского ретива́ сердца;

160 Толь подите вы берите телегу красна золота,

Ай другу-ту вы берите чистого серебра,

Ишше третью вы тените скатного жемчугу,

Ай тените вы во город-от во Киев-град,

Выкупайте вы отца своего, да родителя».

165 Да как едё восударь-от Илья Муромець,

Он ко городу едё Киёву не дорогою,

Ай во город заежжаё не воротами,

Конь скакал чере-сьтену городо́вую,

Мимо ту же круглу башню наугольнюю,

170 Да как еде де ко Владимёру прямо на широкой двор,

Он мечот коня сам середи двора,

Не привязана-та мечот да не приказана,

Не россе́длана он мечот, не розуздана,

Он идё тогды во-в гирьню-ту княжонефьскую.

175 Ишше втепоры Владимёра в доми не случилосе:

Да уехал де Владимёр-от во Божью́ церьковь,

Он уехал де к обеденки к воскрисеньския.

Да Илеюшка пошол тогды в церьковь во Божью́ же он

Ай ко той же к обедёнки к воскрисеньския.

180 Да приходит де Илеюшка во Божью́ церьковь,

Он крес тогды кладёт сам по-писанному,

Ай поклон ведёт Илеюшка по-учёному,

Ишше молитце он чудным о́бразам;

Ишше сам он говорил тогды таково слово:

185 «Уж вы здрасвуйте, попы, отцы духовныя,

Уж вы здрасвуйте, народ, вси люди православныя!»

Да гледят де попы, отцы духовныя,

Ай гледят-то весь народ, люди православныя, —

Ай не знают де дородьнёго добра молодца.

190 Ай Владимёр-от стоял тогды во Божье́ церквы.

Ай прошла-то де обедьня воскресеньская, —

Подошол де Владимёр стольнё-киевской:

«Уж ты здрасвуй, дородьнёй добрый молодец!

Добро жаловать ко мьне жа ты хлеба-соли ись,

195 Хлеба-соли ко мьне ись-то, вина с мёдом пить!»

Говорил же восударь-от Илья Муромеч:

«Уж ты здрасвуй, Владимёр стольнёй киевской!

Я приехал ведь к тебе прямо на широкой двор», —

Да приехали они тогды из Божье́й церьквы.

200 И зашли они во-в гирьню-ту ко Владимеру,

Ишше стали пировать они с Илеюшкой.

Собрались тогда князя, вси бога́тыри.

Говорил де Владимер-от таково́ слово:

«Уж ты вой еси, дородьнёй доброй молодец!

205 Ты какого же города, какой земли,

Ай какого сын отца ты, какой матери,

Ишше как молодца́ тебя именём зовут,

Ишше как зьвеличают тебя да из отечества?»

Говорил жо восударь тогды Илья Муромець:

210 «Уж я ежжу от города от Мурома,

И миня-то зовут-то Илья Муромець,

Илья Муромець я ведь сын Иванович».

Говорил тогды Владимёр таково слово:

«Ты давно ты ведь из города из Мурома,

215 Ты куды к ехал во город-от во Киев-град?»

Говорил же восударь тогды Илья Муромець:

«Я поехал де из города из Мурома, —

Зазвонили де заутрени ран’ воскресеньския,

Ай застал вашу обедёнку воскресеньскую.

220 Уж я ехал по дорожки прямоежжия».

Говорили тут ведь князи, думныя бояра:

«Уж ты ѓой еси, Владимёр стольнёй киевской!

Ай не быть де восударю-ту Ильи Муромцу,

Только быть мужиченышку ему засельшина,

225 Ай засельшина мужик, дурак-деревеньшина!

Ай пустым-то де детинушка похваляитце, —

Ишшо как скоро приехал из города из Мурома.

Ведь как есть три заставушки очунь великия

Ай на той на дорожки прямоежжия:

230 Ай как есь ведь застава — лесы те́мныя,

Ай втора-та заставушка — грези че́рныя;

Только третья-та заставушка очунь великая —

Ведь как есь Соловеюшко Рохманистой;

Ай сидит Соловей на девети дубах».

235 Говорил жа восударь тогды Илья Муромець:

«Уж вы вой еси, боеришка вы брюшинники!

Вы сходите-тко подите на широкой двор:

Привезён Соловеюшко у мня Рохманистой,

Ай прикован он ко стремени булатному».

240 Да пошли они тогда на широкой двор;

Ай сидит Соловеюшко на добро́м кони,

Ай прикован он ко стремени булатному.

Говорили тогды князи-ти вси бо́яра:

«Уж ты вой еси, Соловеюшко Рохманистой!

245 Посьвисьти-тко, Соловей, ты по-соло́вьёму,

Пошипи-тко-тко, Соловеюшко, по-зьмеиному,

Пореви-тко, Соловеюшко, по-зьвериному,

Покричи-тко, Соловей, ты по-богатырьскому».

Отвечал Соловеюшко Рохманистой:

250 «Уж вы вой еси, вы князи, думныя бояра!

Ай не ваше пью я, кушаю — не вас слушаю;

Уж и чьё-то и пью, ем, того слушаю».

Говорил тогды Владимёр-от стольнёй киевской:

«Уж ты вой еси, восударь ты Илья Муромець!

255 Ты вели-тко посьвистеть ёму по-соловьему,

Ай вели-тко пошипеть ёму по-зьмеиному,

Ай вели-тко пореветь ёму по-зьвериному,

Ай вели-тко покрычать по-богатырскому».

Засьвисьтел Соловей тогды по-соловьему,

260 Заревел Соловей тогды по-зьвериному,

Зашипел Соловеюшко по-зьмеиному,

Закричал Соловей по-бога́тырскому —

Ай упали тогды князи вси, думны бояра,

Ай упал тогды Владимёр стольнёй киевской.

265 Говорил же восударь тогды Илья Муромець,

Ишше у́нёл де Соловеюшка да Рохманиста.

Ай поверили князи-ти, думны бояре,

Што как верно ѓосударь-от Ильи Мурамеч.[382]

Да во ту же де во порушку и во то время

270 Ай пришли де Соловея родны дочери,

Притянули де тележку красного золота,

Ай другу же притянули чистаго серебра,

Ишше третью притянули скатного жемчугу,

Да как выкупили отца они родителя.[383]

275 Ай уехал Соловей в своё те́плое гнездышко,

Ай не стал больше сидеть на девяти дубах.

150. БОЙ ДОБРЫНИ С ИЛЬЕЙ МУРОМЦЕМ

Ай во том во городи во Резанюшки.

Доселева Резань-то слободой слыла,

Нонече Резань-то словё городом.

Во той во Резанюшки во городи

5 Жил-был Микитушка Романович.

Живучи́сь, братцы, Микитушка соста́рилсэ,

Состарилсэ Микитушка, сам представилсэ.

Ище жил-то Микита шесьдесят годов.

Снёс де Микита шесьдесят боёв,

10 Ишше срывосьних, урывосьних цисла-сме́ту нет,

Оставалась у Микиты любима́ семья,

Ай люби́ма семья-та — молода жена,

Молодыя Оме́льфа Тимофеевна;

Оставалось у Микиты чадо милое,

15 Милоё чадышко любимое,

Молодыя Добрынюшка Никитиць сын.

Осталсэ Добрыня не на возросьти,

Ка-быть ясной-от сокол не на возьлети,

И осталсэ Добрынюшка пети-шти лет.

20 Да возрос де Добрыня-та дьвенадцеть лет.

Изучилсэ Добрынюшка вострой грамоте,

Научилсэ Добрынюшка да боротисе,

Ишшо масьтёр Микитич а круто́й метать,

На белы-ти ручки не прихватывать.

25 Шьто пошла про ёго слава великая,

Великая эта славушка немалая

По всим городам, по всим украинам,

По тем-то ордам по татаровям;

Доходила эта славушка великая

30 Ай до славного города до Мурома,

До стары́ казака-та Ильи Муромца, —

Што масьтёр Добрынюшка боротисе,

А круто́й де метать на сыру землю;

Ишше нету такова́ борца по всей земли.

35 Стал тогды Илеюшка собиратисе,

Ишше стал тогды Илеюшка собрунятисе

Ай на ту-эту славушку великую,

На того же на борьца на приуда́лово.

Он седлал, уздал тогда коня добраго,

40 Ай накладывал узди́цю-ту тесьмяную,

Ай намётывал седёлышко чиркальскоё,

Да засьтёгивал двенадцеть вси подпружины,

Засьте́гивал двенадцеть вси сьпенёчики;

Ай подпружяны-ти были циста[384] се́ребра,

45 Да сьпенёчки-ти были красного золота.

И сам тогды стал збруды приговаривать:

«Булат-железо не по́гнитце,

Самохи́ньской-о шолк сам не порвитце,

Ише красно-то золото в грязи не ржавеёт».

50 Только видели Илеюшку собираючись,

Не видели поездочки Ильи Муромца;

Только видели — во поли куреву́шка вьёт.

Он здраво-то ехал полё чистое,

И здраво-то ехал лесы те́мныя,

55 И здраво-то ехал грязи че́рныя.

Ишше еде ко Резанюшки ко городу;

Ко городу ехал не дорогою,

Во город заежжаё не воротами, —

Конь скакал же чере-сьтену городовую,

60 Мимо ту же круглу башню наугольнюю.

Ишше сам жа говорил тогда таково́ слово:

«Ай доселева Резань-то слободой слыла,

И нонече Резань-то слывёт городом».

Увидал-то он маленьких рибятушок,

65 И сам говорил им таково слово:

«И скажите вы, живёт где-ка Добрынюшка?»

Доводили до Добрынина широка двора:

У Добрынюшки двор был неогро́мистой,

Ай подворьицо-то было необширное.

70 Да кричал-то он, зычал зычьним голосом

Ай во всю жа богатырску буйну головушку;

Ишше мать сыра земьля под им потрясаласе,

Ай Добрынина избушка пошатиласе,

Ставники в его окошках помиту́сились,

75 Стёколенки в окошках пошорбалисе.

«Эли в доми Добрынюшка Микитиц сын?»

Услыхала де Омельфа Тимофеевна,

Отпирала де окошечко косишчато

И рець говорила потихошеньку,

80 Да сама жа говорила таково слово:

«Уж и здрасвуй, восударь ты да Илья Муромець!

Добро жаловать ко мьне-ка хлеба-соли есь,

Хлеба-соли ко мне ись, вина с мёдом пить».

Говорил восударь тогды Илья Муромець:

85 «Ише как меня знашь, вдова, ты именём зовёшь,

Почому же ты меня знашь из отечесьтва?»

Говорила Омельфа Тимофеевна:

«И знать-то ведь сокола по вылету —

Ише знать-то бога́тыря по выезду,

90 Ише знать молодца ли по поступочки».

Да немного де Илеюшка розговаривал;

Ишше речь говорит — коня поворачиват.

Говорила де Омельфа Тимофеевна:

«Уж ты гой есь, восударь ты Илья Муромець!

95 Ты не буди ты спальчив, буди милосьлив:

Ты наедёшь как Добрынюшку на чисто́м поли, —

Не сруби-тко у Добрынюшки буйно́й головушки;

Добрынюшка у миня ведь молодёшенёк,

Не речах у мьня Добрынюшка зашибчивой,

100 На делах у мьня Добрыня неуступчивой».

Да поехал восударь тогды во чисто́ полё.

Он выехал на ше́ломя на окатисто,

На окатисто-то шоломя на уго́ристо,

Да увидел под восточней под стороночкой —

105 Ише езьдить дородьней доброй молодець,

Потехаитце потехами весёлыма:

Ише мечот свою палецю боёвую,

Да на белы-ти рученьки прихватывал,

Ай ко палеци своей сам приговаривал:

110 «Уж ты палеця, палеця боёвая!

Ишше нету мьне тепере поединшика,

Ишше руського могучого боѓатыря».

Говорил восударь тогды Илья Муромець:

«Уж ты полно, молоде́ць, ездить, потехатисе,

115 Небылыма словами похвалятисе!

Уж мы сьедимсе с тобой на́ поли́, побратаимсе,

Ай кому-то де на́ поли будё Божья́ помошш».

Услыхал во Добрынюшка Микитиць сын,

Ото сна будто Добрынюшка пробуждаитце,

120 Поворачивал своёго коня доброво.

А как сьехались боѓа́тыри во чисто́м поли,

Ай ударились они палецьми боёвыма,

И друг дружки сами они не ранили

И не́ дали раны к ретиву́ сердцу.

125 Как тут сьехались во второй након,

Ай ударились они саблеми-ти вострыма,

Они друг дружки сами не ранили,

Ишше не́ дали раны к ретиву́ серцу.

А как сьехались боѓа́тыри во третьей након,

130 Ударились ведь копьеми бурзомецькима.

Ище друг-то дружки сами не ранили,

Ишше не́ дали раны к ретиву серцу,

Только сабли у их в руках поломалисе.

Да скакали черес гривы-ти лошадиныя,

135 Ай схватилисе боѓа́тыри больши́м боём,

Ай большим-то боём да рукопашосьним,

Да водилисе боѓатыри по перьвой час,

Да водилисе боѓатыри по вто́рой час,

Ай водилисе боѓатыри ровно три часа.

140 Да по Божью было всё по милости,

По Добрынюшкиной было да по учесьти:

Подвернулась у Илеюшки права ножочка,

Ослабла у Илеюшки лева ручушка;

Ишше пал-то Илеюшка на сыру землю;

145 Ишше сел тогды Добрыня на белы́ груди,

Сам он говорил ёму таково слово:

«Уж ты вой еси, дородьнёй добрый молодець!

Уж ты ко́ёго города, какой земли,

Какого сын отца ты, какой матери,

150 И как молодца тибя именём зовут,

Ишше как зьвеличают из отечесьтва?»

Говорит восударь-о Илья Муромець:

«Ай сидел-от кабы я у тя на белы́х грудях,

Не спросил бы я не родины, не вотчины,

155 А спорол бы я твои да груди белыя,

Досмотрил бы я твоёго ретива́ сердца».

Говорил де Добрынюшка во второй након;

Говорил тогды Микитич во трете́й након;

Говорил же восударь тогды Илья Муромець:

160 «Уж как ежжу я из города из Киева,

Ай стары́й де я казак тот Илья Муромець,

Илья Муромець я ведь сын Иванович».

Да скакал тогды Добрынюшка со белы́х грудей,

Берё де Илеюшку за белы́ руки,

165 Ай чёлуё в уста-ти во саха́рныя:

«Ты просьти миня, Илеюшка, в таковой вины,

Шьто сидел у тебя да на белы́х грудях!»

Ишше тут де братаны-ти поназванелись,

Ай крестами-ти сами они покрестовались;

170 Ай Илеюшка-то был тогды ведь бо́льший брат,

Ай Добрынюшка-то был тогды а ме́ньший брат.

Да скакали ведь они на добрых коней,

Ай поехали братаны они в Резань-город

Ай ко той они ко Добрыниной родной матушки.

175 Да стрече́ёт их Омельфа Тимофеевна.

Приехали братаны ис чиста́ поля,

Они пьют-то тогда сами, проклаждаютце.

Говорил жа восударь тогды Илья Муромечь:

«Уж ты вой еси, Омельфа Тимофеевна!

180 Ты спусьти-тко-се Добрынюшку Микитица,

Ты спусьти-тко ёго ты да в красен Киев-град».

Да поехали братаны в красён Киев-град,

А к тому же де князю ко Владимёру.

151. ДОБРЫНЯ И ЗМЕЯ. НЕУДАВШАЯСЯ ЖЕНИТЬБА АЛЕШИ

Да во славном во городи во Киеви,

Э у ласкова князя у Владимёра

Заводилась пирушочка, почесён пир

Што на многих князьей, на думных бо́яров,

5 Што на руських могучих на бога́тырей,

Што на тех полени́ц на приуда́лыя,

Ай на тех на каза́ков на задонския,

Ай на тех на бурла́ков на москофьския,

Да на тех хресьянушок прожитосьних.

10 Красно солнышко кати́тце ко западу,

Ай ко западу солнышко, ко закату;

Ю Владимёра пир идёт на радосьти.

И все на пиру, братцы, сидя, пьют, едя,

И все на пиру-ту сидя, кушают,

15 Ище беленьку лебёдушку они рушают;

И все на пиру сидя приросхвастались:

Иной сидит хвастат золотой казной,

А иной сидит хвастат широки́м двором,

А иной сидит хвастаёт добры́м конём,

20 Сидит глупой-о хвастат моло́дой женой,

Неразумной-о хвастаёт родной сестрой.

Што Владимер-князь по гирьнюшки похаживат,

Он жолтыма куде́рц́еми натрясыват,

Ишше сам говорил он таково́ слово:

25 «Уж и вой еси, вы, князи, думныя бо́яра!

Эли руськи могучия бога́тыри,

И те полени́ци преуда́лыя,

И те же вы каза́ки все задоньския,

И те же вы бурла́ки все москофьския,

30 Ишше те же вы хресьянушки прожитосьни!

Ишше сьезьдили бы хто мине-ка на Пучай-реку,

Ай привёз бы хто сьвежо́й воды ключо́выя

Ишше мне-ка со княгиною да умытисе».

От большого боярина отьвету нет.

35 Говорил-то Владимёр во второй након.

Говорил-то князь Владимёр во трете́й након.

Всё как бо́льшой хоронитце за средьнего,

И средьний хоронитце за ме́ньшого,

От меньшого бое́рина отьвету нет.

40 Из-за то́го ли стола из-за окольнево,

Ай со той со скамейки белодубою

Ай выходит дородьнёй доброй молодець,

Молоды́я Добрынюшка Микитиць сын.

Подьвигаитце Добрынюшка близёшенько,

45 Поклоняитце Микитиць сам низёшенько,

И реци говорил сам потихошеньку:

«Уж и красноё солнышко, Владимёр-князь!

Благослови мне-ка, Владимёр, слово вымолвить,

Не моги-тко за слово головы сказнить,

50 Ты моги-тко-се миня же всё помиловать».

Говорил ёму Владимёр стольнёй киевской:

«Говори-тко, Добрыня, што те надобно».

Говорил тогды Добрынюшка да Микитиць сын:

«Уж и сьежжу ведь я верно на Пучай-реку́,

55 Привезу тебе сьвежо́й воды ключовыя

Ай тебе со кнегиною да умытисе».

Ище эти речи Владимёру во люби пришли,

Во люби ёму пришли, очунь поглянулисе.

Записали они записи великия,

60 Закрепили они князём-то Владимером.

Да немного де Добрыня стал разговаривать;

Он и крест-о кладё по-писа́ному,

Ай поклон ведё Добрынюшка по-уче́ному,

Ише кланеитце Спасу Пречистому,

65 Ище тут де как Божьею Богородицы,

Ишше сам говорил тогды таково слово:

«Ты прошшай-ко-се, Владимёр стольнёй киевской,

Ты прошшай же Опраксея Королевисьня,

Ай прошшайте, весь народ, люди православныя!

70 Хорошу я себе шуточку нашучивал:

Ишше ета шуточка мене-ка с рук сойде́т?»

Да пошол де Добрынюшка к широку́ двору,

Ай заходит он во задьню свою горьницу,

Ай сидит-то Добрынюшка на ременьцят стул;

75 Посвесил он свою буйну головушку,

Ай поту́пил он свои тогды очи ясныя

Ай во ту же де во се́реду во кирписьнюю.

Да приходит де к ёму родная матушка,

Молоды́я де Омельфа Тимофеевна,

80 Да сама же говорила таково слово:

«Уж ты вой еси, Добрынюшка Микитиц сын!

Ишше што же ты сь пиру пришол нерадосен?

Разьве место на пиру было не по родины,

Разьве старой кто над тобой изьежжаитце,

85 Эли млад хто над тобой насьмехаитце,

Или винной чарой-чашой тебя о́бнесьли?»

Говорил тогды Добрынюшка Микитиць сын:

«Ишше место на пиру было́ по родины,

Не старой надо мной изьежжаитце,

90 Ай не млад надо мной не насьмехаитце,

Ай не винною чарой-чашой миня не о́бнесьли;

Хорошу-ту я ведь шуточку нашучивал:

Ишше как ета шуточка мьне-ка с ру́к сойде́т?

Похфалилсэ я ведь князю-ту Владимёру

95 Уж и сьезьдить-то я всё на Пучай-реку,

Привесьти ему сьвежо́й воды ключовою —

„Ишше мьне-ка со кнегиною умытисе“».

Говорила де Омельфа Тимофеёвна:

«На речах у мьня, Добрынюшка, ты зашибчивой,

100 На делах ты, Добрыня, неуступчивой.

Ишше был-то у тебя отець, родной батюшко,

Ай не сьмел-то он ведь ехать на Пучай-реку:

Ай на той жо ведь на речиньки, на Пучай-реки

Ай летат зьмея бьлеть Сорочиньская,

105 Ай берёт она народ да православныя

Да уносит на горы Сорочиньския,

Она корьмит своим малым зьмеёнышам».

Говорил тогды Добрынюшка Микитиць сын:

«Уж ты гой еси, моя да родна матушка!

110 Ай уеду я Добрынюшка на Пучай-реку́,

Не пройдёт-то мьне Добрыни ровно шесть годов,

Ай минуитц́е Микитичю дьвенадцеть лет, —

Што пеките вы поминки вековесьния,

Посылайте по ц́ерьквам да по мана́стырям,

115 Поминайте вы Добрынюшку вековесьнёго».

Говорила де Омельфа Тимофеевна:

«Ай приедёшь, Добрынюшка, на Пучай-реку,

Не плавай ты, Добрынюшка, на Пучай-реки́, —

Прилетит тогды зьмея бьлеть Сорочиньская,

120 Заберё тебя, Добрынюшку, в больши хоботы,

Унесё тебя на горы Сорочиньския,

То как скорьмит своим малым зьмеёнышам».

Говорил тогды Добрынюшка Микитиць сын:

«Уж ты вой еси, моя ты молода жена!

125 Уж и буду я топерь тебе наказывать,

Ай исполни моё фсё приказаньицо:

Не приеду я, Добрынюшка, во дьвенадцеть лет,

Ишше станут на тобе женихи-ти свататце, —

Не ходи-тко-се ты не за кого замуж,

130 Не за князя не ходи, не за боярина,

Не за руського могучого бога́тыря,

Не за купчика нейди, госьтя торгового;

Как посватаитц́е Олёшенька Поповиць сын, —

Ты поди-тко за Олёшу-ту за ёво заму́ж».

135 Ишше стал тогды Добрынюшка собиратисе;

Он седлат де, уздат тогды коня доброво.

Только видели Добрыню собираючись,

Ай не видели поездочьки Микитица;

Только видели — во полюшки куре́ву́шка вьёт.

140 Да ка здраво-то он ехал полё чистое,

Ишше здраво-то он ехал ле́сы те́мныя,

Ишше здраво-то он ехал гре́зи че́рныя,

Ишше здраво он стал тогда на Пучай-реку́;

Розоставил он бело́й шатёр поло́тьняной.

145 Ай живёт тогды Добрынюшка во бело́м шатри,

Ай стрелят-то он гусей да белых ле́бедей,

Ишше тех жа пернастых серых утицей.

Захотелосе Добрынюшки покупатисе;

Ай забыл-то материньское нака́заньё.

150 Скиныва́ёт он своё да платьё чьве́тное,

Ай кладёт да свою збрудушку богатырскую,

Ай кладёт тогды Добрынюшка под сы́рой дуб;

Ишше стал тогды Добрынюшка да купатисе,

Ишше по́плыл Добрынюшка на перьву́ струю;

155 Показалосе Добрынюшки — струя мелка,

Ай струя ёму мелка-та и вода лекка;

Да как выплыл Добрынюшка на шесту струю,

Показалосе Добрынюшки — струя мелка,

Ай струя ёму мелка-та да как вода лекка;

160 Да как выплыл Добрынюшка на дьвенадцеть струй,

Ай тогды-то ведь, во ту пору да во то время

Налетела де зьмея-та Сорочиньская,

Ай сама же говорила таково слово:

«Уж ты ѓой еси, Добрынюшка Микитиц сын!

165 Заберу тебя, Добрыня, в свои хоботы,

Унесу тебя, Добрыню, на горы Сорочиньския

Да скормлю тебя своим малым зьмеёнышам».

Да Добрынюшки пришло тогды делать нечево.

Ишше масьтёр Добрынюшка был нырком ходить;

170 Унырнул тогды Добрынюшка на дьвенадцеть струй,

Ишше вынырнул Добрынюшка на шестой струи;

Унырнул тогды Добрынюшка на шестой струи,

Ишше вынырнул Добрынюшка платья у чветново,

Ишше выскочил Добрынюшка на крутёхонько,

175 Одевал-то ведь своё платье чветное,

Да берё тогды Добрыня сабьлю вострую.

Налетела де зьмея бьлеть Сорочиньская,

Ишше хочё забрать в свои больши хоботы.

Ишше стал тогды Добрыня саблёй помахивать,

180 Ай отьсек-то у зьмеи шесь больших хоботов;

Ишше пала де зьмея тогды на сыру земьлю,

Ай сама же говорила таково слово:

«Ты спусьти миня, Добрынюшка Микитиц сын;

Ай не стану я летать больше на сьвятую Русь,

185 Ай не стану я носить народу православного».

Да спусьтил тогды Добрыня зьмею безбожницу.

Улетела де зьмея на горы Сорочиньския.

Да живё тогды Добрынюшка во бело́м шатри́.

И прошло тогды Добрынюшки верно шесь годов,

190 Миновалосе Добрынюшки дьвенадцеть лет.

Ишше стал тогды Добрынюшка собиратисе;

Он берё тогды сьвежо́й воды ключовыя,

Отправляитце во город он во Киев-град;

Лёкко, скоро сам он скачет на добра́ коня,

195 Ай поехал де Добрынюшка в красён Киев-град.

Он едё с утра день весь до вечера,

Состыгала де Добрынюшку тёмна́я ночь;

Розоставливал Добрынюшка бело́й шате́р,

Ай лёжилсэ Добрынюшка опочив держать.

200 Восподь ноць тогды пронёс, да Восподь де́нь дае́т.

Да выходит Добрынюшка изь беле́ шатра.

По восходу-ту как было соньчя красного,

Ай не бела тогды лебёдушка воски́кала,

Ишше красна тогды девушка да восплакала:

205 «Охьте мьне-чки, хьте мьне-чки тошнёхонько!

Ты коса же, ты моя да коса русая!

Не досталась ты, моя же коса русая,

Не за князя ты досталась, не за боярина,

Не за руського могучого за бога́тыря,

210 Не за добра купьча, госьтя торговоѓо,

Ты досталась жа, моя да коса русая,

Ишше тем жа ма́лым-малы́м зьмеёнышам,

Доставалась ты, моя коса, на роста́рзанье.

Кабы был у мьня бра́телко названыя,

215 Ай названыя ведь брателко крестовыя,

Молоды, братцы, Добрынюшка Микитиц сын,

То бы не́ дал бы миня всё на роста́рзанье».

Услыхал тогды Добрынюшка Микитиц сын;

Да рети́во ёго серцо тогды розьерилосе,

220 Ай гореча-та вь ём кровь всё роскипеласе,

Лепета-та во лици перемениласе;

Лёкко, скоро он де скачет на добра коня,

Ай поехал де Добрыня к горам Сорочиньскиям;

Да приехал он к горы Сорочиньския,

225 Привязал-то он своего коня доброво,

Ай полес тогды на горы Сорочиньския,

Он и вылез де на горы Сорочиньския,

Да идё де ко зьмеину тёплу гне́здышку;

Во гнезьди сидит как красна девушка,

230 Молоды́я Олёнушка как Митревна,

Ай любима де Владимёра племянница;

Да как пьют да зьмеёныши ею́ да горячу кровь;

Да едва у ей душа в тели полу́днуёт.

Ише втепоры вынимал из гнездышка зьмеиново;

235 Да берё тогды свою да сабьлю вострую,

Он отсек у зьмеи дьвенадцеть хоботы,

Вдостали́ отсек у ей буйну́ головушку;

Да зажог тогды зьмеино те́пло гнездышко,

Ай сожог тогды всех зьмеёнышов до единого,

240 Не оставил он их не единого на се́мяна.

Да берё тогды Олёнушку за белы́ руки,

Ай понёс-то де со горы со Сорочиньския;

Ай приходит де Добрынюшка ко добру коню,

Лёкко, скоро де он скаче на добра коня,

245 Ай Олёнушку садил он позади собя,

Да поехал де Добрыня в красён Киев-град.

Не доехал он до города до Киева —

Ишше стретилась калика перехожая.

Говорил тогды Добрынюшка Микитиць сын:

250 «Уж и здрасвуй, калика перехожая!

Ты откуль идёшь, калика, куда путь лежит?»

Говорила де калика перехожая:

«Да иду ли я из города ис Киева,

Ай пошла де я ко кресту Клядовидову».

255 Говорил тогды Добрынюшка Микитиць сын:

«Ишше што де во Киеви теперь деитце?»

Говорила де калика перехожая:

«Ай топерече во Киеви не по-старому,

Не по-старому во Киеви, не по-прежному:

260 Ай не стало де во Киёви сильных бога́тырей;

Да которы де бога́тыри повымерли,

Ай повымерли де богатыри, поскимились,

Да к Онтонью, к Федосью ушли в Пешшер-ма́насты́рь;

Да не стало де во Киеви Добрынюшки;

265 Да пекут по ём поминки вековесьния,

Посылают по ц́ерквам да по мана́стырям,

Поминают де Добрыню-ту вековесьнё жа».

Говорил тогды Добрынюшка Микитиць сын:

«Уж ты вой еси, калика перехожая!

270 Ты сьними-тко-се сь себя платьё каличесько,

Ай надень-ко-се мое платье богатырьское,

Да бери-тко-се мою ты лошадь добрую:

Ай пойду-то я каликой перехожия,

Ай во тот ли я во город, в красен Киев-град».

275 Скиныва́ла де калика платьё каличесько,

Одевала она платье богатырское;

Да Добрынюшка надел платье каличесько,

Да пошол тогды каликой перехожия;

Да идё тогды во город-от во Киев-град;

280 Ай идёт де как Добрынюшка к сву широку́ двору,

Да как про́сил-от мило́сьтины спасёныя

Ише для́-ради Христа, царя небёсново, —

Услыхала де Омельфа Тимофеевна,

Отьпирала де окошечко косисьщато,

285 Ай сама же говорила таково слово:

«Уж и здрасвуй, калика перехожая!

Ты откуль идёшь, калика, куды у тя путь лежит?»

Говорил тогды Добрынюшка родной матушки:

«Я иду ли от креста от Клядовитова,

290 Да иду ли я во город-от во Киев-град

Ишше Восподу Боѓу да помолитисе,

Ко Восподьнёму ко гробу приложитисе,

Во Ердань во реки хочу покупатисе».

Говорила де Омельфа Тимофеевна:

295 «Уж ты вой еси, калика перехожая!

Не слыхал ли про Добрынюшку про Микитица?»

Говорил тогды Добрынюшка родной своей матушки:

«Уж жили мы з Добрынюшкой в одном месьти,

Ишше пили мы сь им, ели с одного блюда,

300 Ишше платьичё носили с одного плеча.

Оставил вам Добрынюшка ведь долгой век,

Ишше долгой ведь век, белой вам сьвет:

Да преставилсэ Добрынюшка Микитиц сын».

Говорил тогды Добрынюшка родной матушки:

305 «Ишше где жа у Добрыни молода жена,

Молоды́, братцы, Катерина дочь Микулисьня?»

Говорила жо Омельфа Тимофеевна:

«Ишше тепериц́е ей в доми не случилосе:

Ай походит Катеринушка ведь замуж-от

310 За того жо за Олёшу за Поповица;

Да вцярась ведь у ей было смотреньицо,

Ай сегодьне ведь у ей будёт венчаньицо».

Говорил тогды Добрынюшка родной матушки:

«Уж ты ѓой еси, вдова благочесьтивая!

315 Ай оставил мне Добрынюшка да останочки:

Ай велел ведь вам отдать мьне-ка звончаты́ гусли,

Ай велел-то вам отдать да свой злачён перьстень, —

Ишше перьстень у ево был обручёныя».

Оддала тогды Омельфа Тимофеевна,

320 Оддала тогды калики звоньчаты́ гусьли,

Оддала ёму-то ведь злачён перьстень.

Да пошол тогды Добрынюшка Микитиць сын,

Ай пошол тогды к Олёши к широку двору;

Ай приходит де к Олёши на широкой двор,

325 Он идё тогды в гирьню-ту во Олёшину,

Станови́тц́е во место-то во каличесько,

Во каличесько, к приступки ко предворныя.

Да стоит тогды за столами Олёша белодубыма;

Катеринушка-та ходит ’на со чарочкой,

330 Ай подносит она чару зелёна́ вина

Ко тому жо ко народу православному.

Говорил тогды Добрынюшка Микитиць сын:

«Уж ты вой еси, Олёшинька Поповиць сын!

Благослови-тко поиграть мьне-ка в звоньчаты́ гусьли,

335 Ишше вас со кнегиною приутешити».

Говорил тогды Олёшенька Поповиць сын:

«Ты играй-ко-се, калика, колько тебе хочитце».

Заиграл тогды Добрыня в звончаты гусьли —

Ишше масьтёр Добрыня-та в гусьли играть —

340 И стал на гусьлях всё выговаривать

Ай про сво́ю де, свою́ поездку богатырскую.

Услыхала Катеринушка дочь Микулисьня,

По наи́грышшам Добрынюшку замечать стала,

По играм-то Добрынюшку узнавала же;

345 Ай сама же говорила таково слово:

«Уж ты вой еси, Олёшенька Поповиць сын!

Ты налей-ко-се чару зелёна вина,

Да не малу, не велику — в полтора ведра,

Поднесьти мьне-ка калики перехожия».

350 Ишше втепоры Олёша не ослышилсэ;

Наливал-то он чару зелёна́ вина.

Подносила Катерина доць Микулисьня

Ишше той она калики перехожия.

Да берё тогды калика едино́й рукой,

355 Выпиваё де Добрынюшка на единой дух,

Ишше в цярку он кладёт свой злаче́н персьтень,

Ишше персьтень-от кладёт как обруче́нной-эт.

Да кладёт Катерина чашу на дубовой стол,

Да берё тогды калику за белы руки,

360 Да челуёт во уста-то во саха́рныя,

Да сама жо говорила таково слово:

«Да не грело красно солнышко дьвенадцеть лет,

Да тепе́ре праведи́мо высоко́ взошло,

Обогрело вьсю как земьлю Сьвяторуськую,

365 Обогрело де вдовиноё подворьицо».

Говорила Катерина доць Микулисьня:

«Уж ты ѓой еси, Олёшенька да Поповиць сын!

Ишше ты мьне-ка, Олёшенька, ты не веньчан муж:

Да пришол ко мьне-ка верно веньчан муж».

370 Говорил тогды Добрынюшка да Микитиц сын:

«Уж ты вой еси, Олёшенька Поповиць сын!

Ты здорово жо женилсэ — тебе будё не с ким спать!

Да как свадёбка тебе стала во петьсот рублей,

Ай столы, пиры-ти стали в челу тысечу».

375 Ай берё тогды Добрынюшка молоду жону,

Ай пошол тогды к свое́ю ро́дной матушки.

152. ПОТЫК

А збираитц́е дружинушка, собруняитц́е:

Во перьвы́х, ѓосударь-от Илья Муромець,

Во вторых, Добрынюшка Никитичь млад,

Во третьи́х, По́тык Михайлушко сын Ивановичь.

5 Провожат-то их Владимёр стольнёй киевской,

Провожаёт Опраксея Королевисьня.

Да ка здраво они едут полё чистое,

Ели здраво-то едут лесы те́мныя,

Да как здраво-то едут да грязи черныя.

10 А приехали на шо́ломя на окатисто,

Розоставили белы́ шатры поло́тьняны,

Да живут во шатрах они по перьвой день,

Ай живут во шатрах они да по вто́рой день,

Ай живут во шатрах они да по тре́тей день,

15 Говорил же восударь-от Илья Муромець:

«Уж и полно нам жить в шатрах, забавьлятисе,

Ай пора нам розьежжатьсе всим нам натрое!»

Говорил восударь тогды Илья Муромець:

«Да поеду я, братцы, к Дюку́ да Степанову,

20 Посмотрю ли я у Дю́ка широка двора,

Посмотрю я у Дюка-та ро́дной матушки,

Посмотрю ли я у Дюка да портомоёнок».

У Дюка́-та дом стоял тогды на семи верстах;

Ишше триста столбов было да серебьряных,

25 Ай четыреста столбов было позолоченых,

Ишше медных, железных да числа-сме́ту нет;

Да как дом был крыт ёго медью козарочкой,

Ай котора же козарка дороже красна золота;

Да как печьки-ти были его муравьляны.

30 Ишше матушка пёкла у ёго да колачики, —

Ай колачик-от сьешь — другого хочитце,

Об третьём колачики душа бажи́т.

Да помёлышка-ти были у ей да шелко́выя.

Говорил тогды Добрынюшка да Микитиць сын:

35 «Ай поеду я, Добрыня, во чисто́ полё,

Привезу ли я злата, серебра несьчотнова.

Уж мы станем делить, братцы, всё мы как натроё».

Говорил тогды Михайлушко сын Иванович:

«Ай поеду я, братцы, да во Большу землю,

40 Во Большу-ту я земьлю, да в прокляту в Литву,

Да поеду ко царишшу-ту ко Идо́лишшу,

Ай поеду я к ёму право сватом свататце

Ай на душочки Овдотьюшки, белоя лебеди;

Да возьму ли я Овдотьюшку за собя заму́ж,

45 Ай не дам-то я делить, братцы, вам делить е́ю на́троё».

Говорил тогда восударь-от Илья Муромець:

«Уж ты сукин сын, Поты́к Михайлушко Иванович!

Не жона жа тебе будет — зьмея лютая;

Уж ты будёшь, Михайлушко, у семи сьмертей,

50 Налетаисьсе, Михайло, ты че́рным вороном,

Ай нарышшишьсе, Михайлушко, ты серы́м волком,

Накопаисьсе, Михайлушко, горносталюшком,

Приломашь ты о коре́ньё буйну́ свою головушку,

Налёжисьсе в чисто́м поли ты серы́м камнем».

55 Всё как этому Михайлушко не поваровал.

Ай поехал де Иле́юшка к Дюку Стёпанову,

Ай Добрынюшка поехал да во чисто́ полё,

Да Михайлушко поехал да во Большу землю,

Во Большу-ту он земьлю, да в прокляту в Литву.

60 Да как здраво он ведь ехал он полё чистое,

Ишше здраво он ведь ехал да лесы-ти те́мныя,

Ай да ели здраво он ведь ехал да грязи-ти че́рьныя.

Ишше едё он ко городу ко Задоньскому.

Ай ко городу он ехал да не дорогою,

65 Да в город заежжаё он не воротами,

Конь скакал жа черес сьтену да городо́вую,

Мимо ту жо круглу башонку науго́льнюю;

Ишше едё к королю прямо на широкой двор;

Он мечё коня сам да середи двора,

70 Не привязана-та мечё да не приказана,

Не росседлана мечёт да не розуздана;

Сам идёт тогды во гирьню-ту королефьскую,

Отпираё Михайлушко дьвери-ти на́ пяту,

Он бьё чолом королю-ту земьли Задонския,

75 Ишше тут жа королевой, молодой жоне:

«Уж и здрасвуй ты, король земьли Задонския!

Уж и здрасвуй, королева, ты молода жена!»

Говорил тогды король земьли Задонския:

«Уж и здраствуй ты, Михайлушко сын Иванович!

80 Ты по-старому приехал ли жить, по-прежному,

Во рабы ли ты приехал ко мне, в конюхи,

И во мла́ды ли приехал ко мьне во клюсьники,

Ты ис Киева приехал ко мьне да посланником?»

Говорил тогды Михайлушко Сын Иванович:

85 «Не по-старому приехал жить, не по-прежному,

Не в рабы к тебе приехал я, не в конюхи,

Не во мла́дыя приехал я те не во клюсьники,

Ис Киева приехал я не посланником, —

Да приехал я к тебе прямо сватом я свататьце

90 Да на душоцьки Овдотьюшки, белой я лебеди.

Да отдай-ко-се Овдотьюшку за миня замуж».

Говорил ёму король земьли Задоньския:

«У миня, право, Овдотьюшка просватана

За того де за поганого за Идо́лишша».

95 Говорил ёму Михайлушко во второй након,

Говорил ёму Михайлушко во трете́й након:

«Ты отдай, право, король е́ю за миня замуж!

Уж и чесью не отдашь — я у тя ведь за боём возьму,

Уж я силой-то возьму своей боѓатырския,

100 Ай грозой возьму я княжонефьскою».

Говорил ёму король-от во второй након,

Говорил ёму король да во трете́й након:

«Право, право, ведь Овдотьюшка у миня просватана,

Ишше ко́льц́еми-пе́рьснеми у нас оме́нянось;

105 Ай тебе-ка, Михайлушко, е́ю неѓде взять».

Да Михайлушку ети речи не вь люби пришли,

Показались за досадушку за великую;

Ай ретиво ёго серцо розьерилосе,

Ай горяча-та крофь вся в ём роскипеласе,

110 Ай могучи ёго пьлячи расходилисе,

Лепета-та во лици перемениласе.

Да пошол тогды Михайлушко на новы́ сени,

Он сломил-то двенадцеть крепких замочиков,

Ай убил-то он двенадцеть крепких сто́рожов;

115 Отпирал тогды Михайлушко двери-ти на́ пяту.

Ай сидит-то Овдотьюшка за красе́ньц́еми,

Вышиваёт де она Идолишшу шириночку;

На кобылочках сидя у ей ясны соколы,

На кобылочках сидя у ей сизы голубы,

120 По подножочкам сидя у ей че́рны соболи.

Говорил тогды Михайлушко сын Иванович:

«Уж и здрасвуй, Овдотья, ты лебедь белая!

Ты поди-тко-се, Овдотьюшка, за миня замуж».

Да скакала де Овдотьюшка на резвы ноги,

125 Ай брала она Михайлушка за белы руки,

Цёловала во уста ево во саха́рныя,

Ай сама же говорила таково слово:

«Уж и ждать мьне-ка гостя, будё не дождатисе,

Ай глядеть-то будё госьтя, не догледетисе,

130 Ай топеречи Михайлушко ко мьне сам пришол».

Да немного де Михайло сь ей розговариват,

Ай берёт тогды Овдотьюшку за белы руки,

Ай повёл-то ведь Овдотьюшку на новы́ сени,

Со новы́х сеней повёл е́ю на широкой двор,

135 Лёкко, скоро сам скакал на — на добра коня,

Ай Овдотьюшку садил он позади собя.

Ише втепоры Овдотьюшка сама заплакала,

Говорила де она тогды таково слово:

«Охте мьне-цьки, хте мьне-цьки, мене тошнёхонько!

140 Ай люцьки́ отци-ти, люцьки матушки

Отдавают дочерей со ц́есьти, со радосьти;

Ишше мой отець-от, моя родна матушка

Ай умели миня всё воспоить, скорьмить,

Не умели они миня заму́ж отдать:

145 Отдавают со великого со кроволитьица».

Да как вышол ведь король тогды на широкой двор,

Ишше вышла королева, молода жена:

«Уж ты вой еси, Михайлушко сын Иванович!

Добро жаловать ко мне ты хлеба, соли ись,

150 Хлеба, соли ко мне ись, ты вина сь мёдом пить!»

Говорил тогды Михайлушко сын Иванович:

«Уж ты вой еси, король земьли Задоньския!

На приезьди ты госьтя не учо́стовал —

На отьезьди будё госьтя тебе не учостовать».

155 Да немного де Михайлушко розговаривал,

Ай выде́рьгивал он плёточку семишолкову,

Ай стёгал-то он коня сам по крутым бёдрам,

Поехал де Михайлушко вон из города.

Ишше еде де Михайлушко по чисту́ полю,

160 Он еде как ко реченьки ко Смородины, —

У той же де у реченьки у Смородины

Ай горит-то зьмеино те́пло гнездышко.

Говорила де зьмея, да бьлять-безбожница:

«Уж ты вой еси, Михайлушко сын Иванович!

165 Ты сойди-тко-се, Михайлушко, со добра коня,

Ты сьними-тко со правой ноги да софьян сапог,

Поцерьпни-тко-се свежо́й воды ключовыя,

Ты залей-ко-се зьмеино те́пло гне́здышко.

Ай во вре́мя я, Михайлушко, добро тибе зьделаю».

170 Говорила де Овдотьюшка, лебедь белая:

«Не сходи-тко-се, Михайлушко, со добра коня,

Не заливай-ко-се зьмеинова те́пла гнездышка!

Ай какого захотел себе добра зьмеи?

Ишше разьве зьмея когда огнём ожгёт».

175 Да Михайлушко-то этому не поваровал;

Ай сошол тогды Михайлушко со — со добра коня,

Ишшо сьнял-то ведь со право́й ноги сафьян сапог,

Почерпнул-то он сьвежо́й воды ключовыя,

Ай залил тогды зьмеи да те́пло гнездышко.

180 Улетела де зьмея, бьлеть-безбожница.

Лёкко, скоро де скакал он на добра коня,

Ай поехал де Михайлушко, куды ёму путь лежит,

Да приехал де Михайлушко ко белы́м шатрам.

Ишше нету восударя-та Ильи Муромца,

185 Ишше нету же Добрынюшки Микитица.

Да приехал он к себе прямо во бело́й шате́р.

Бох день тогды пронёс, Восподь ночь дае́т.

Овернула Овдотьюшка тогды Михайлушка,

Овернула да ёго она че́рным вороном;

190 Ай летае де Михайлушко по — по-под не́беса,

Ай далёко от шатра сам не уле́тыват.

Бох ночь тогды пронёс, да Восподь день дае́т;

Отьвернула де Овдотьюшка тогды Михайлушка.

Ай лёжал тогды Михайлушко среди шатра

195 Со того жо со устаточку со великово.

Бох день опять пронёс, да Восподь ночь дае́т.

Обвернула де Михайлушка серы́м волком;

Ишшо рышшот де Михайлушко по чисту́ полю,

Ай далёко от шатра сам не урыскиват.

200 Бох ночь опять пронюс, да Восподь день дае́т;

Отьвернула де Овдотьюшка тогды Михайлушка,

Ай лёжит-то сьпит Михайлушко середи шатра

Ай с того жо со устатку-ту со великого.

Бох день опеть пронёс, Восподь ночь дае́т.

205 Обвернула де Михайлушка горносталюшком;

Ай копаитц́е Михайло по-под коре́ньицём,

Приломал свою он буйну голову.

Восподь ночь тогды пронёс, да Бох опеть день дае́т.

Отьвернула де Овдотьюшка Михайлушка,

210 Оввертела да ёго буйну да головушку

Ишше тем жо полотёнышком она беленьким;

Ишше сьпит же Михайлушко тогды середи шатра.

Да во ту же де во пору и во то время

Ай приехал восударь-от Илья Муромець,

215 Ай приехал де Добрынюшка да Микитиц сын,

Ай Добрынюшка привёз им золотой казны,

Золотой казны привёз-то да им несчетно жо.

Да приехал восударь к своёму ко белу шатру, —

У Михайлушка у бела стоит шатра свой добрый конь,

220 Не стречат-то де Михайлушко сын Иванович.

Говорил же восударь тогды Илья Муромець:

«Уж ты вой еси, Добрынюшка ты Микитиц сын!

Не стречаё нас Михайлушко сын Иванович».

Соскакал скоре́ Илеюшка со добра коня,

225 Ай бежит-то ко Михайлушку во бело́й шате́р, —

Ай лёжит тогды Михайлушко во бело́м шатри,

Ай лёжит де — приломана буйна́ головушка,

Ай Овдотьюшка сидела во бело́м шатри.

Да берё тогды Илеюшка Михайлушка,

230 Ай ведёт де Михайла к сибе во бело́й шатер.

Бох день опеть пронёс, да Восподь ночь дае́т.

Ай пошол жо восударь тогды Илья Муромець,

Он пошол да к Овдотьюшки во белой шате́р,

Ишше лёк тогды с Овдотьюшкой почи́в держать;

235 Да лёжат они с Овдотьюшкой во белом шатри,

Ай накинула Овдотьюшка руку-ту белую,

Ай накинула она тогды ножку резвую,

Досталы де спорхонула на белы́ груди,

Ишше хочё ёго предать злой смёрточки.

240 Да Илеюшки пришло тогды делать ёму нечево,

Ай скакал тогды Илеюшка на резвы́ ноги,

Ай берёт тогды Овдотьюшку за русу́ косу,

Ай выде́рьгивал он плёточку семишолкову,

Ай волочит де Овдотью кругом середи шатра,

245 Ай стегат-то своей плёткой шолковой;

Насьтегал Овдотьи, сколько ёму надобно,

Ишше бросил Овдотью во белой шате́р,

Сам пошол тогды ко Михайлушку ко Иванову,

Ишше по́слал Михайлушка в шатёр сь е́ю опочив дёржать.

250 Да лёжа́ они с Михайлушком во бело́м шатри,

Да боитьсе де Михайлушко да Овдотьюшки,

Ай боитьсе де Овдотьюшка тогды Михайлушка.

Ишше вте́поры у их Бох ночь[385] пронёс,

Бох ночь тогды пронёс, да Восподь день дае́т.

255 Говорил де восударь тогды Илья Муромець:

«Уж ты вой еси, Добрынюшка Микитиць сын!

Ишше полно нам ведь этта жить во белы́х шатрах,

Ишше надобно нам ведь ехать в красён Киев-град».

Лёкко, скоро сами скачут на добрых коней,

260 Ай поехали братаны в красён Киев-град;

Ай ко городу ехали не дорогою,

Ай во город заежжали не воротами,

Кони скакали черес сьтену городовую.

Ишше едут ко Владимёру на широкой двор,

265 Да стречаёт ведь князь их со кнегиною,

Ай стречают де они, сьлёзно умываютце.

Говорил же восударь тогды Илья Муромечь:

«Ты о чём жа, ты Владимёр, сьле́зно уливаисьсе?

Ишше надо нам теперечи с тобой веселитисе:

270 Ишше станём мы играть топере свадёбку,

Ишше станём мы женить теперь Михайлушка».

Говорил тогды Владимёр стольнё-киевской:

«Уж ты вой есь, восударь ты Илья Муромець!

Ишше был у миня король-от земьли Турския;

275 Ай играли сь им во пешочки, во шахматы,

Проиграл я королю денёг сорок тысечей,

Проиграл я двенадцеть добрых молодцов».

Повелась-то ведь тогды у их свадебка.

Говорила де Овдотьюшка, лебедь белая:

280 «Уж ты вой еси, Михайлушко сын Иванович!

Уж и сьделам мы с тобой крепку заповедь,

Ай запишом мы с тобой записи великия,

Закрепим-то мы князём Владимёром,

Закрепим-то мы ѓосударём Ильёй Муромцом:

285 Да которой де у нас переди помре́т,

Ай другому-то надобно во гроб живу лекчи».

Ай на ето Михайлушко согласен был.

Записали они записи великия,

Закрепили они князём-то Владимёром,

290 Закрепили восударём-то Ильёй Муромцом.

Повелась тогды у их верно свадебка,

Повенчалсэ Михайлушко сын Иванович.

Говорил тогды Владимёр-от стольнёй киевской:

«Уж ты вой есь, восударь да Илья Муромец!

295 Ай кого жа мы пошлём ехать в град Турския

Ко тому жа королю земьли Турския

Ай отыгрывать денёг сорок тысячей,

Отыграть надо двенадцеть нам добрых молодцов.

Ишше кто у нас играть масьтёр в пешки, во шахматы?»

300 Говорил восударь тогды Илья Муромец:

«Ай пошлём-ко мы Михайлушка сына Иванова:

Ишше нету такового игрока на сьвятой Руси;

Отыграт-то у ёго сорок тысячей,

Отыграт-то ведь двенадцеть добрых мо́лодцов».

305 Говорил жа восударь тогды Илья Муромець:

«Уж ты вой еси, Поты́к ты Михайлушко Иванович!

Поезжай-ко-се ты, сьезьди в земьлю Турския,

Поиграй ты во пешки и во шахматы

Ай со тим жо королём да земьли Турския,

310 Отыграй ты у ёго денёг сорок тысечей,

Отыграй-ко-се двенадцеть добрых молодцов».

Да пришло тогды Михайлушку делать нечево,

Ишше стал тогды Михайлушко собиратисе,

Ишше ехать де Михайлушко к королю Турскому.

315 Лёкко, скоро он ведь скаче на добра коня.

Провожат-то де Владимёр стольнёй киевской,

Провожаёт ѓосударь да Илья Муромець,

Провожаё де ёго тогды молода жона,

Молоды́я де Овдотьюшка, лебедь белая.

320 Только видели Михайлушка собираючись,

Ай не видели поездочки богатырския,

Только видели — во полюшки курева́ стоит.

Да ка здраво он ведь ехал полё чистое,

Ишше здраво он ехал да лесы те́мныя,

325 Ишше здраво он ведь ехал да гре́зи-ти че́рныя;

Ишше едё к королю-ту земли Турскому.

Ай ко городу он ехал не дорогою,

Ай во город заезжал он сам не воротами,

Конь скакал же чере сьтену-ту городовую,

330 Мимо ту жа круглу башню наугольнюю.

Ишше едё к королю прямо на широкой двор;

Он как мечё де коня сам среди двора,

Не привязана-та мечё да не приказана,

Не роседлана мечёт да не розуздана;

335 Сам идёт тогды во гирьню-ту королевую,

Ишше бьё челом королю-ту земли Турския:

«Уж ты здрасвуй, король же земли Турския,

Уж и здрасвуй, королева, молода жена!»

Говорил ёму король тогды земьли Турския:

340 «Уж и здрасвуй ты, Поты́к Михайлушко Иванович!

Ты по-старому приехал ли жить, по-прежному?

Во рабы ли ты приехал ко мне, в млады́ во конюхи,

Ли во мла́дыя приехал ко мьне во клюсьники,

Ли ис Киёва приехал ко мьне ли посланником?»

345 Говорил тогды Михайлушко сын Иванович:

«Не по-старому приехал жить, не по-прежному,

Не в рабы к тебе приехал я, не во клюсьники,

Не во младыя приехал те не во конюхи,

Ай приехал я из Киева да посланником

350 Ай играть с тобой во пешки-ти, во шахматы,

Отыгрывать своих я сорок тысечей,

Ай отыгрывать двенадцеть я добрых молодцов».

Королю де отказатьсе ёму тогды некогда;

Ишше сам он говорил ёму таково слово:

355 «Ай положим-ко, Михайлушко, заповедь великую:

Есьли ты как поиграшь миня во пешки-шахматы,

Ай отдам тебе, Михайло, я сорок тысечей,

Ай отдам тебе, Михайло, добрых молодцов;

Есьли я как поиграю тебя, да Михайлушко,

360 Не спушшу я тебя, Михайло, в красен Киев-град».

Да Михайлушко на ето очунь да согласной был.

Розоставили они пешки-то, шахмата.

Ай ступал тогды Михайлушко по перьву ступ,

Ай ступал-то ведь король по вто́ру ступ,

365 Ай Михайлушко ступил тогды по третью ступ,

Заступил-то коё место самолучшоё,

На серёдки доски королю мат дае́т;

Отыграл у короля-та сорок тысечей,

Отыграл-то он дьвенадцеть добрых молодцов.

370 Говорил тогды король-от земьли Турския:

«Уж ты вой еси, Михайлушко сын Иванович!

Розоставим-ко, Михайлушко, во второй након.

Ишше ты где поиграшь миня, Михайлушко,

Ай отдам тебе, Михайло, я сорок тысечей,

375 Ай отдам тебе дьвенадцеть добрых молодцов,

Ай ишше́ я ведь тебе дру́га сорок тысечей;

Есьли я как поиграю тебя, я, Михайлушко,

Не спушшу тибя, Михайлушко, в красён Киев-град».

Да на ето де Михайлушко да согласной был.

380 Розоставили они пешки во второй након.

Ай ступил тогды Михайлушко по перьву ступ,

Ай король-от ступил тогды по вто́ру ступ,

Ай Михайлушко ступил тогды и по третию ступ,

Зазступил-то коё место самолучшое,

385 На серёдки доски королю мат даёт;

Отыграл-от Михайлушко сорок тысечей,

Ишше выиграл Михайло друга́ сорок тысечей,

Отыграл-от он дьвенадцеть добрых молодцов.

Говорил тогды король-от земьли Турския:

390 «Уж ты вой еси, Михайлушко сын Иванович!

Розоставим-ко-се пешки во трете́й након.

Есьли ты как поиграшь миня, Михайлушко,

И отдам-то я тобе да как сорок тысечей,

Ишше дам тебе, Михайлушко, третьих сорок тысечей,

395 Я отдам тебе дьвенадцеть добрых молодцов;

Ишше есь-то у миня теперь-я родима дочь,

Молодыя ведь как Марфушка-королевисьня,

Ишше Марфушку я отдам тебе за тобя замуж,

Ай оставлю я тибя на сьвети королём всё слыть.

400 Ишше я как поиграю тибя, Михайлушко,

Не спушшу тибя, Михайлушко, во красен Киев-град,

Не отдам тибя, Михайлушко, со дружинушки,

Не отдам тибе, Михайлушку, сорок тысечей».

Да Михайлушку пришло тогды делать нечево,

405 Согласилсэ де Михайлушко сын да Иванович.

Срозоставили они пешки-ти во тре́тей раз.

Говорил тогды король ёму земьли Турския:

«Ай топеречи, Михайлушко, перва́ моя жа ступ,

Да твоя-та ведь, Михайлушко, вторая ступ».

410 Говорил тогды Михайлушко сын Иванович:

«Ай неправо де ты, король да земьли Турския!

Ай играют де у нас да на святой Руси

Ай во ти жа во пешки да во шахматы:

Ай игрок-от у нас ступает по перву ступ,

415 Отыгро́к у нас ступает да по втору ступ.

Есьли ты как поиграл, король земьли Турския,

Ишше сьледовало тогды тибе ступать первому;

Ишше я как поиграл тибя, король Турския,

Ишше сьледуёт ступать мне, игроку, первому».

420 Королю пришло тогды делать нечево.

Ай ступал тогды Михайлушко по перву ступ,

Ай король тогды ступал по втору ступ,

Ай Михайлушко ступал тогды по третью ступ,

Заступил-то коё место самолуцьшое,

425 На серёдки королю-ту ёму мат даёт.

Обыграл тогда Михайлушко короля земли Турския,

Ишше выиграл тогда от ёго сорок тысечей,

Отыграл-то он дьвенадцеть добрых молодцов,

Ишше выиграл у ёго верно любимую дочь.

430 Ишше по́слал он дьвенадцеть да добрых молодцов,

Ишше послал он Владимёру сорок тысечей;

Ай уехала дружинушка в красён Киев-град.

Захотелосе Михайлушку да Иванову

Посмотрить-то ёго де Марфы-королевисьни;

435 Увидал-то ведь Михайлушко сын Иванович —

Пондравилась де Марфа-королевисьня,

Ай забыл свою Овдотьюшку, лебедь белую,

Да женилсэ де на Марфы да королевисьни.

Ай живё де во городи во Турском жо.

440 Да во ту жо де во пору и во то время

Померла тогды Овдотьюшка, лебедь-та белая;

Ай Михайлушку ведь надобно во гроб живу легци́.

Говорил жа восударь тогды Илья Муромечь:

«Уж ты вой еси, Олёшинька Поповиц сын!

445 Уж ты сьезди-тко во город-от во Турския,

Ай скажи-тко-се Михайлушку Иванову,

Померла де у ёго верно молода жена,

Штобы ехал де Михайлушко в красён Киев-град».

Ишше втепоры Олёша-та не ослышалсэ,

450 Лёкко, скоро он ведь скаче на добра коня,

Ай поехал де Олёша да к городу ко Турскому,

Сам крычал тогды, зычал да зычьним голосом:

«Уж ты ѓой еси, Поты́к Михайлушко Иванович!

Померла топерь твоя у нас молода жена,

455 Ай топере нать легчи тобе к ей живу во гроб».

Услыхал тогды король-от земли Турския,

Ишше сам он говорил он таково слово:

«Уж ты сукин сын, Потык ты Михайлушко Иванович!

Натьсмеялсэ ты над моей любимой дочери,

460 Не сказал-то ты, што в Киеви поже́нилсэ!»

Говорил тогды Михайлушко сын Иванович:

«Ишше врёт-то всё Олёшенька Поповичь сын!

На другой, верно, придьмет в Киёв я понадилсэ,

Ай зовё миня Владимёр стольнё-киевской».

465 Да Михайлушку пришло ёму делать нечево,

Ишше стал он собиратьсэ-то ехать в красён Киев-град.

Обседлал он, обуздал тогды коня доброго,

Лёкко, скоро сам он скаче на добра коня,

Отправляитсэ Михайлушко в красён Киев-град:

470 Провожат да ведь ёго король земьли Турския,

Провожаёт ёго верно молода жона

Да сама-та уливаитце, сле́зно плачитце.

Ай простилсэ Михайлушко с молодой женой,

Да приехал де Михайлушко в красён Киев-град.

475 Ай стречаё восударь тогды Илья Муромець;

Говорил же восударь тогды Илья Муромець:

«Померла у тя Овдотьюшка, лебедь белая;

Ай закон тебе лёжит, как во гроб живу́ легц́и».

Да Михайлушку пришло тогды делать ёму нечево.

480 Повалили де Михалушка жива во гроб.

Ишше жалко де князё ёго Владимёру,

Ишше жалко восударю-ту Ильи Муромцу;

Ишше нечого ведь им, тогды делать нечево.

Повезьли тогды Михайлушка да на кладьбишшо,

485 Натянули ёго обручи железныя,

Положили де в колоду белодубову,

Ай зарыле де Михайлушка во сыру землю.

Да пришло тогды Илеюшку делать ёму нечево;

Ай пошол тогды Илеюшка тогды во Божью́ церьковь,

490 Ай берё де он ведь книгу всё Евангельё,

Он идё со книгой Илеюшка на могилочку;

Он читат-то он книгу-ту по перьвой раз,

Ай прочитыват ведь книгу во вто́рой раз,

Просматривал он книгу-ту во третей раз,

495 Да нашол-то он в книги таково слово:

«Слободить де как чёловека от смерти понапрасныя».

Розмышляет восударь тогды умом-разумом.

Ай во ту же де во пору и во то время

Налетела де зьмея-та бьледь-безбожница,

500 Ай зарылась у Михайлушка на могилочки.

Ишше вти́поры Илеюшка догадалса же,

Да ревё де как Михайлушко во сырой земли.

У Илеюшки тогды серьцё-то розъерилосе,

Ай сейчас-то в ём вся кровь роскипеласе;

505 Ай розрыл-то он Михайла да могилочку,

Ишше выдёрнул колоду белодубову,

Он сорвал тогды вси обручи железныя.

Овернулась де Овдотьюшка зьмеёй лютою,

Ишше жгё она Михайлушка да жигалами,

510 Ишше те́нёт изь ёго кровь горячую;

Ай едва застал — в Михайли душа полуднуёт.

Да берё тогды Овдотьюшку за белы́ руки,

Ай берё тогды Михайлушка Иванова,

Ай повёл-то их ко князю ко Владимеру.

515 Ишше стали де судить-то Михайлушка с Овдотьюшкой,

Ай не могут россудить ёго с ей законно жа;

Ишше следуё сьмерть придать Михайлушку Иванову.

Со стороны некому́ тогды делать нечево.

Приказали де Михайлушку да Иванову

320 Увесьти де Овдотьюшку на добро́м кони,

Ай отсекчи у Овдотьи буйну голову.

Лёкко, скоро де Михайло скаче на добра коня,

Ай Овдотьюшку садил он позади собя,

Ай повёз-то Овдотьюшку во чисто́ полё

525 Отрубить-то ведь у ей буйна головушка.

Да поехал де Михайлушко во чисто́ полё,

Оввернула де Овдотьюшка тогды Михайлушка,

Ишше бросила Михайла в полё серы́м камнём,

Ишше са́ма де поехала к городу Задоньскому.

530 А во ту же де во пору и во то время

Лёкко, скоро де как скачё на добра коня,

Ай поехал де восударь-от Илья Муромец;

Ишше едё де Илеюшка по чисту́ полю,

Ай увидел — во чисто́м поли лёжит серучей камень;

535 Ишше сам он говорил таково слово:

«Уж я колько по полю этта не ежживал,

Ишше этого я камня не видывал;

А не быть этта серому каменю,

Ишше быть этта Михайлушку Иванову».

540 Да берё тогды Илеюшка сер горюч камень,

Да берёт он на свои руки белыя,

Высоко-то он мечё по-под не́беса,

Ай на белы свои рученьки не хватывал;

Ишше пал этот серуч камень на сыру землю,

545 Ай рошшибсэ этот сер да горюч камень,

Як очу́дилсэ ис каменя тогды Михайлушко.

Посадил тогды Михайла к сибе на добра коня,

Ай поехал состыгать-то Овдотью, лебедь белую.

Недалёко де состыгли до города Задоньского.

550 Ай не спрашивал восударь тогды Илья Муромець,

Ай присек-то за вси часьти ею́ за мелкия,

Розметал тогды Овдотьюшку по чисту́ полю;

Ишше сами поехали в красён Киев-град.

Да приехали во город-от да во Киев-град;

535 Говорил тогды Михайлушко сын Иванович:

«Уж ты вой есь, восударь ты да Илья Муромечь!

Я женилсэ жа во городи во Турьския,

А взята у мня ведь Марфа королевичьня».[386]

Говорил-то восударь тогды Илья Муромец:

560 «Што я знаю, што женилсы во городи во Турьския,

У того у короля жа земли Турьския».

Ишше стал тогды Михайлушко собиратисе

Ишше ехать де ко своей молодой жоны,

Ай ко той жо де ко Марфы королевисьни.

565 Проважат ёго Владимёр со кнегиною,

Провожаё восударь тогды Илья Муромець.

Ай простилсэ де Михайлушко сын Иванович

Со тема жо со кнеземи, со боярами,

Ай со руськима могучима со бога́тырьми,

570 Ай поехал де Михайлушко в город Турьския.

Ай стречаё де король ёго с королевою,

Ай стречаё да ёго тогды молода жена,

Молоды́я тогды Марфушка королевисьня.

Ай живут они во городи, проклаждаютце.

575 Получил тогды Михайлушко да насьледьсьвие,

Повладал-то как городом земли Турския.

(И жись окончилась ево тут.)

153. ИДОЛИЩЕ СВАТАЕТСЯ ЗА ПЛЕМЯННИЦУ КНЯЗЯ ВЛАДИМИРА

Из-за Карьского, из-за Арапьского

Приходило три ка́рабьля три че́рьляны;

Приходил де поганоё Идо́лишшо,

Приходил-то ведь он да сватом свататце.

5 Говорил тогды поганоё Идолишшо:

«Уж ты вой еси, Владимёр стольнёй киевской!

Я пришол-то к тобе да сватом свататьце

Што на душецьки Олёнушки на Митревны.

Ай отдай ты Олёну за меня замуж.

10 Уж ты чесью не дашь — за боём возьму,

Уж я силой-то возьму да боѓатырскою,

Ай тебя ли я, князя, всё под мець склоню».

Собирал тогды Владимёр-от почесен пир

Што на многие кнезья и на думных бо́яров,

15 Што на руських могучих на бога́тырей,

Што на тих на полениць на приуда́лыя,

Што на тех жа на каза́ков на задоньския,

Што на тех на бурла́ков на москофьския,

Што на тех хресьянушок прожитосьних.

20 Красно солнышко катитце ко западу,

Ай ко западу солнышко, ко за́кату, —

У Владимёра ведь пир идёт не на радосьти,

Да не пьют, не едя, ничо́го не кушают,

Они беленькой лебёдушки не рушают.

25 Говорил тогды Владимёр стольнёй киевской:

«Уж вы вой еси, вы князи, думны бо́яра

Или руськия могучии бога́тыри.

Ише те вы как каза́ки как задоньския,

Ише те вы бурлаки как москофьския,

30 Ишше те же вы хрестьянушки прожитосьни!

Да пришло ко мьне из Карьского, Арапьского,

Ай пришло ко мьне поганоё Идо́лишшо,

Ай пришол ведь ко мьне да сватом свататьце

Што на душочки Олёнушки на Митревны».

35 Ишше бо́льшой хоронитце за средьнево,

Ишше средьнёй хоронитце за меньшово,

А от меньшого бое́рина отьвету нет.

Говорил-то кнезь Владимёр во перьво́й након,

Говорил-то кнезь Владимёр во второй након,

40 Говорил-то Владимёр во трете́й након;

Всё как большой хоронитце за средьнево,

Ишше средьнёй хоронитце за меньшово,

А оть меньшого бое́рина отьвету нет.

Говорила де Олёнушка-та Митревна:

45 «Уж ты гой еси, дядюшка родимыя!

Отдавай миня со чесьти и со радосьти,

Не проливай ты ведь крови всё горячия,

Не губи-тко-се народу православново.

Только дай-ко-се приданым мьне черьле́н карабь,

50 Уж ты дай-ко-се три брателка названыя,

Ай названых мьне-ка братьиц́ей, крестовыя:

Во перьвы́х ты дай Добрынюшку Микитица,

Во вторых Перемётушку Васильева,

Во третьи́х ты дай Олёшеньку Поповица».

55 Ишше эти князю речи во люби пришли,

Во люби ёму пришли да поглянулисе.

Повелась-то ведь у их да тогды свадебка.

Ишше дал-то Олёнушки черьле́н карабь,

Ишше дал-то ей три брателка названыи,

60 И названых три братьиц́ей крестовыя:

Во первых дал Добрынюшку Микитица,

Во вторых Перемётушку Васильева,

Во третьи́х дал Олёшеньку Поповица.

Да пошли они тогды да во синё морё;

65 Ишше пала им ведь по́ветерь способная.

Ишше руська-та земьля да потаиласе,

Ай неверна земьля возремениласе.

Ишше пала-то ведь сьтиль да тихохонько, —

Не несёт их не в котору сторону.

70 Говорила де Олёнушка-та Митревна:

«Уж ты гой еси, Добрынюшка Микитиц сын!

Ты спушшай-ко-се шлюпку карабельнюю,

Поежжай-ко ко царишшу на черьлён карабь,

Ты зови-тко-се ко мьне да во чесны́ госьти».

75 Ишше втепоры Добрыня не ослышилсэ,

А спускал де ка шлюпку карабельнюю,

Ай поехал ко царишшу на черьлён карабь,

Ишше сам он говорил да таково слово:

«Уж ты ѓой есь, царишшо Вахрамеишшо!

80 Добро жаловать к Олёнушки ко Митревны,

Да звала тебя Олёна во чесны госьти».

Ишше эти речи как царишшу во люби пришли;

Да как сам он говорил да таково слово:

«Уж как еду я ведь к ей да на черьлён карабь».

85 Ай приехал Добрынюшка Микитиц сын;

Ишше еде де царишшо Вахрамеишшо.

Он приехал ко Олёны на ц́ерьлён карабь;

Да стречаёт де Олёнушка-та Митревна,

А приходит де царишшё на черьлён карабь,

90 Ишше с боку на́ бок он да пошатаитце;

А стречаёт де Олёнушка-та Митревна,

Ай заводит во каюту карабельнюю.

Ай сидя во каюты, угошшаютце,

Ишше сладкима напитками да напиваютце.

95 Напоила де поганого Идо́лишша

Ай тима́ де напитками-ти забуду́шшима;

Ишше за́спал поганоё Идолишшо

Ай во той же во каюты карабельния.

Говорила де Олёнушка-та Митревна:

100 «Уж ты ѓой еси, Добрынюшка Микитиць сын!

Ты поди-тко во каюту в карабельнюю,

Ты бери-тко-се свою да сабьлю вострую,

Отруби-тко-сь у Идолишша ты буйну голову».

Ишше втепоры Добрыня не ослышилсэ,

105 Он берёт де свою да сабьлю вострую,

Ай махнул де царишша по буйно́й главы,

Ай не мог прочь отрубить буйной го́ловы.

Ай Добрынюшка был очунь ухватистой;

Ай приско́чил Добрыня на ременьчат стул,

110 Повторил ёго Добрыня во второй након, —

Отлетела голова как будто пугвица.

Говорила де Олёнушка-та Митревна:

«Уж ты гой есь, Перемётушка Васильевиць,

Уж ты гой еси, Олёшенька Поповиць сын!

115 Вы подите во каюту карабельнюю,

Вы ташшите-то царишша вы на палубу,

Вы мечите-тко царишша во синё морё».

Ишше втепоры Олёша не ослышились,

Ай идут во каюту карабельнюю,

120 Да берут де ёво да за резвы́ ноги,

Ишше стя́нут де ёво ко палубы карабельнёю

И метали де ёво да во синё морё.

Только пала им ведь поветерь способная,

Ай пошли они-то в красён Киев-град.

125 Да стречаёт их Владимер стольнёй-киевской.

А ’шше пьют-то де они со радосьти,

Ай пируют де они да во весельица.

Ай тогды верно у их прошла ведь свадебка.

154. ЧУРИЛО И НЕВЕРНАЯ ЖЕНА

Ай на тот же на празьник-от на вёшныя,

Ай на вёшныя празьничек на Троицу

Нападала тут пороха сьнегу белово.

Што по той по порохи да по белу́ сьнегу

5 Ай не беленькой заюшко проскакивал,

Не серой горносталюшко прорыскивал,

Ай тут шло-то два брателка названыя,

Што названыя братьиця, крестовыя:

Во первы́х-то шол Чурилушко Плёнковиць,

10 Во вторых-то шол Олёшенька да Поповиць сын.

Да Чурило-то пошол к Пере́мину двору.

Ай приходит на крылечушко на прекрасноё,

Он бречит тогды колечушком серебьряным.

Услыхала тогды девушка-служаночка,

15 Ай любима Перемятьёва племяница,

Ай любима Катеринина-та ведь клюсьница;

Говорила тогды девушка-служаночка:

«Ишше хто же у воротиков колотитце?»

Говорил тогды Чурило-то сын де ка Плёнкович:

20 «Уж ты вой еси, девушка-служаночка!

Уж ли в доми у тя дядюшка родимыя,

Молодыя Перемёта сын Васильевич?»

Говорила тогды девушка-служаночка:

«Ишше нету у нас дядюшка да родимея:

25 Ай ушол-то он ко ранною ко заутрени».

Говорил тогды Чурило-то сын Плёнковиць:

«Или в доми ли дядинка родимая,

Молодыя Катерина-та дочь Микулисьня?

Уж ты вой еси, ты девушка-служаночка!

30 Ты отворь-ко-се мьне ворота-ти косисчаты».

Ай сулил-то ей Чурило-то петсот рублей,

Да на то-это девушка не согласиласе;

Ай сулил тогды Чурило ей ц́елу-ту тысечю,

Ай на это тогды девушка не согласная;

35 Ай сулил-то ведь лисичь, куничь на кунью́ шубу,

Да на это тогды девушка согласиласе,

Побежала тогды к дядинки к родимыя:

«Уж ты вой еси, дядинка родимая!

Ты не знашь нечого, в доми што у тя деитце:

40 Ай прише́л-то ведь к тебе небывалой гось,

Небывалой к тебе гось-то, старопрежной друг,

Молоды Чурило-то сын де Плёнковичь».

Запусьтили де Чурилушку в задьню-ту горьницу.

Ай Олёшенька пошол тогды во Божью́ церьковь.

45 Да приходит де Олёша во Божью́ церьковь,

Он и крес тогды кладё сам по-писаному,

Ай поклон ведё Олёша по-ученому,

Ише кланеитце он да чудным образам.

«Уж вы здрасвуйте, попы, отцы духовныя,

50 Уж вы здрасвуйте, народ, люди православныя!»

Да подходит к Перемётушки близёхонько,

Ише речь говорил сам потихошеньку:

«Уж ты здрасвуй, Перемёта сын Васильевич!

Да стои же, Перемётушка, во Божье́й церьквы,

55 Уж и молисе Спасу-ту пречистому,

Уж и тут же ты Божьею Богородицы;

Ай не знаешь ты, у тя в доми што ведь деитце:

Да пришол-то ведь к твоей молодой жены,

Ай пришол-то ведь небывалой гось,

60 Небывалой к ею гось да старопрежной друг,

Молодыя де Чурилушко сын Плёнкович».

Ишше эти ведь как речи ёму не в люби пришли,

Показалось Перемётушки за досадушку великую.

Он и крес тогды кладё да по-писаному,

65 Ай поклон ведё Перемётушка по-уче́ному,

Ишше молитце он Спасу-ту пречистому,

Ишше сам он говорил тогды таково́ слово:

«Вы прошшайте-тко, попы, отцы духовныя,

Уж вы прошшайте, весь народ, люди православныя!

70 Да пойду ли я теперьче к широку двору, —

Есьли есь у миня у молодой жоне,

Ишше есь ли как у ей теперь небывалой гось,

Небывалой у ей гось-то старопрежный друг,

Молодыя де Чурилушко сын Плёнкович, —

75 Да сьсеку я у Чурилушка буйну голову,

Не спушшу ли я Чурилушка теперь на белой свет».

Да пошол Перемётушка из Божье́й церьквы;

Он приходит на своё крылечко на прекрасноё,

Он бречит де колечушком серебьряным.

80 Услыхала тогды девушка-служаночька,

Ай любима Перемятьёва племянница,

Ай любима Катеринина ведь клюсьница,

Побежала она к дядинки к родимыя:

«Што идёт Перемётушка из Божье́й церьквы!»

85 Да идё Перемётушка в задьню горьницу,

Ишше сам-то по полу да похаживат,

Он и троской как в пол своей поколачиват:

«Ишше чья эта сибирочка на грядочки?»

Говорила Катерина дочь Микулисьня:

90 «Ишше были этта маткины ребятушка,

Позабыли сибирочку на грядочки».

Перемётушка по горьницы похаживат,

Он и троской де в пол сам поколачиват:

«Ишше чья эта шапочка на спичечки?» —

95 «Ишше были этта маткина ребятушка,

Позабыли они и шапочку на спичечки».

Перемётушка по горьници сам похаживат,

Он и тросточкой в пол сам поколачиват:

«Ишше чьи рукавичочки-то на спичечки?» —

100 «Ишше были этта маткины ребятушка,

Позабыли рукавичочки на спичечки».

Перемётушка по горьници сам похаживат,

Он и тросткой своей в пол поколачиват:

«Ишше чьи этта сапожки под кроваточкой?» —

105 «Ишше были этта маткины ребятушка,

Позабыли сапожки-ти под кроваточкой».

Перемётушка по горьници всё да похаживал,

Он тросью всё в пол поколачивал;

А берёт тогды перинушку пуховую,

110 Розьвернул эту перину-ту пуховую —

Ишше выскочил Чурило-то сын Плёнкович.

Говорил тогды Чурило сын де Плёнкович, —

Ишше пал тогды Перемётушки во резвы́ ноги,

Ишше сам он говорил тогды таково слово:

115 «Ты просьти жа, Перемётушка, в таковой вины».

Говорил Перемётушка Васильевич:

«Уж ты вой еси, Чурило сын всё Плёнкович;

Уж я не́сколько тебе-то всё наказывал,

Уж я несколько тебе всё наговаривал:

120 Не ходи-тко-се, Чурило, к широку двору,

Не люби-тко-се, Чурило, молодой жоны, —

Да сьсеку я у Чурила у тя буйну головушку,

Не спушшу боле Чурила я тибя на белой сьвет».

Да берё тогды Перемётушка сабьлю вострую,

125 Он отсек у Чурила-та буйну голову,

Во вторых-то де у девушки-служаночки,

Молодой жены поученьичо дал по женьския.

———

Влас Иванович Чекалев

VII. Влас Иванович Чекалёв (уличное прозвище Блинов), неграмотный, семейный крестьянин 59 лет. От отца остался трехлетним ребенком; долго жил одним домом с двумя своими братьями; тогда они сообща владели двумя судами, и ему приходилось ездить в Норвегию; но двадцать лет тому назад братья разделились, причем он предоставил суда своим братьям и с тех пор в Норвегии не бывал. Занимается он ловлею семги в Белом море, а также, между делом, сапожным мастерством. Старины он перенял от стариков на тонях, и славится в своем селе как хороший сказатель. А. М. Крюкова (I) говорила, что некоторые старины он выучил по книге, которую ему читали; по всей вероятности, здесь надо разуметь рассказ про Святогора и сказку об Еруслане Лазаревиче, которые он, действительно, знает, слышавши чтение их по книжке. Из былинных героев он никогда не слышал имен Соловья Будимировича, Ставра, Ивана Гостиного, Сухмана, Вольги и Микулы, Василия Буслаевича; не знает он и старин про Садка, о том, как Идолище сватался за племянницу князя Владимира. Кроме предлагаемых здесь старин, он знает следующие: 1) «Первая поездка Ильи Муромца», 2) «Бой Добрыни с Ильей», 3) «Добрыня на Пучай-реке», 4) «Добрыня и Алеша», 5) «Дунай», 6) «Иванушко Гордёнович», 7) «Девять разбойников и их сестра», 8) «Князь девяноста лет и старицы».

97. ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И РАЗБОЙНИКИ

Ише хто ету дорожоцьку-ту у́торил,[387]

Ише хто ету широкую-ту у́е́здил?

«Утори́л ету дорожоцьку старо́й старик.

В ширину ета дорожка — стрельцю-ту да перестре́лити,

5 В глубину ета дорожка коню под шше́тоцьку,

Ише конь-от был у старого на убе́л был бел;[388]

Ише сам-от старой — голова-та седа[389] да борода бела,

Ише ехал ту старой по дорожоцьки

Да наехал ко столбу-ту да ко роста́нюшкам.

10 Да на столбики было-то как написано,

А глубокима-ти по́дрезами подрезано:

«Во перьву́ ехать дорожоцьку — богату быть,

Во втору ехать дорожоцьку — жонату быть,

Во третью́ ехать дорожоцьку — убиту быть».

15 А сидит тогды старой на добро́м кони,

Розмышляёт своим-то умом-разумом:

«Я не еду в ту дорожку, где-ка богату быть:

Да нашьто-то мне-ка старому золота казна?

У мня нету у старого молодой жоны,

20 Да у мня некому тошши́ть будёт золотой казны.

Я не еду в ту дорожку, где-ка жонату быть;

Да нашьто-то мне-ка старому женитисе?

Уж как старому женитце — будет чюжа́ корысьть.

Я поеду в ту дорожку, где-ка убиту быть».

25 Уж как ехал-то старой по дорожочьки,

Да наехал на дорожки на семь станицьников,

А по-нашому по-руському семь розбойников.

Да они хоцют старо́го убить, ограбити

Да с конём-животом ёго розлучити хотят.

30 Да сидит-то ведь старой на добро́м кони,

Говорил-то ведь старой таковы речи:

«Уж вы вой еси-то, да семь станисьников,

Вы по-нашому по-руському семь розбойников!

Вы зашьто миня хочете убить, ограбити?

35 Да именьиця в собой у мня не лучилосе,[390]

Золотой у мня казны не пригодилосе.

Токо есть у мня у старого один доброй конь;

Ише конь-от ведь стоит как петсот рублей,

Как убор-от на кони стоит ц́елу тысечю».

40 Ише тут-то станичьников приза́рило;

Они хочют старого убить, ограбити

Да с конём-животом ёго розлучити хотят.

Говорил-то ведь старой-от таковы речи:

«Вы зашьто миня хочете убить, ограбити

45 Да с конём-животом миня розлучити хотите́?

Да именьиця в собой у мня не лучилосе,

Золотой-то казны у мня не пригодилосе;

Тольке есть у мня у старого одна шубочька,

Да на шубочьки есть у мня три пуговки:

50 Ише перьва-та пуговка петьсот рублей,

Да втора-та ведь пуговка в семьсот рублей,

Ише третья-та пуговка в челу тысечю».

Ише тут-то станичьников призарило;

Они хочют старо́го убить, ограбити

55 Да с конём-животом ёго розлучити хотят.

Да как говорил-то ведь старой таковы речи:

«Уж вы вой еси, да семь станичьников!

И зашьто миня хочите убить, ограбити

Да с конём-животом миня розлучити хотите́?

60 Да именьиця в собой у мня не лучилосе,

Золотой у мня казны-то не пригодилосе;

Только есь у мня у старого одна суночька,

Да во суночьки есь у мня три стрелочьки:

Ише перьва-та стрелочька во семьсот рублей,

65 А втора-та стрелочька в ц́елу тысечю,

Уж как тре́тьёй-то стрелочьки ц́ены ей нет».

Ише тут-то станичьников призарило;

Они хочют старо́го убить, ограбити

Да с конём-животом ёго розлучити хотят.

70 Да росправил тут старой как арка́ньцик-от

Да накинул на всих станичьников,

Да напустил-то своёго коня доброго,

Ише сам-то ведь стал-то ездить по чисту́ полю;

Рострепал-то, розьде́ргал всих станичьников.

75 Он очистил дорожку прямоезжую.

98. ИЛЬЯ МУРОМЕЦ НА ЗАСТАВЕ

Да межу Киёвым было, меж Черниговым,

Да стояла заставушка — семь[391] бога́тырей:

Атаманом государь наш Илья Муромець,

Втору голову Добрынюшка Микитиць-от,

5 В третью голову Самсон да Колывановиць,

Во-цетвёртых[392] Гаврюша-та Долгополыя,

Да во-пятых Потанюшко был Хроменькой,

Во-шестых-то были братьиця Збродо́вици,

Во-седьмых-то был Олёшенька Поповиць-от.

10 Да от той-то от заставушки — семь бога́тырей

Да не конному, не пешому проходу нет,

Да не ясному-ту соколу проле́ту нет.

Да на ту жа на славушку на великую

Приежаёт дородён доброй молодець

15 Да из той жо из земьли-то из Задоньския.

Да кричял молоде́ць своим громким голосом:

«Уж ты гой еси, заставушка — семь бога́тырей!

Ты давай-ко мне, заставушка, поединьшика;

А не дашь ты мне, да-ка, поединщика,

20 Я убью-то ведь вас всех за единого».

Говорил государь тогды таковы речи:

«Да послать мне-ка Самсона-та Колыбанова, —

Он ведь силой-то силен, да неухватист был;

Через то он потерят свою буйну голову.

25 Да послать мне-ка Гаврюнку-то Долгополого, —

Он ведь силой-то силен, дак полы́ долги́;

Да церез то он потерят свою буйну голову.

Да послать мне-ка Потанюшка-та Хроменького, —

Он ведь силой-то силен, как в ногах хромой;

30 Через то он потерят свою буйну голову.

Да послать мне двух братьиц́ей Збродо́вицей, —

Они силой-то сильни, сами забродятце;

Через то они потеряют да буйны головы.

Да послать мне-ка Олёшеньку Поповичя, —

35 Он ведь силой-то не си́лён, тольке напу́ском смел;

Церез то он потеряет свою буйну голову.

Да послать мне-ка веть брателка назва́ного,

Молодыя Добрынюшку Микитиця, —

Он ведь силой-то силён да как здело есь».[393]

40 Да недолго наш Добрынюшка разговаривал,[394]

Лёкко, скоро скакал-то да на добра́ коня,

Ише сам поехал он-то да во чисто полё;

Выезжаёт на шо́ломя на окатисто,

Он ведь здрил-смотрил на вси чётыре сто́роны,

45 Увидал-то — под одной да под стороночькой

Уж как езьдит-то молодець, потеха́итце,

Из рецей-то да молоде́ць да похваляитце:

«Мне наехать бы руського могучёго бога́тыря —

Я убил бы ёго да ’место овода».

50 Да скричял тогды Добрынюшка громким голосом:

«Уж ты, полно те езьдить да потехатисе,

Из речей-то тебе-ка да похвалятисе!

Уж мы станём-ко на́ поли сьезжатисе».

Не два ясного сокола слетаитце,

55 Два дородьнёго добра молодця сьезжаитце.

Под Добрынюшкой конь-от потыкаитце;

Говорил тогды Добрынюшка таковы речи:

«Уж ты конь жа, конь ты да Воронеюшко!

Разве слышишь ты надо мной да незгодушку?»

60 Да гледел тогды Добрыня на доброго молодця, —

Да сидит-то молоде́ць да как сенна́ кучя,

Голова-та у ёго-то да как пивной котёл,

Да глаза-ти у ёго да как пивны́ чяши,

Ише нос-от у ёго как палка дровокольняя.

65 Говорил тогды Добрынюшка таковы речи:

«Уж ты конь, ты мой конь да Воронеюшко!

Уносил от пурги́ и от па́дёры

Да уде́рьгивал от пулечьки от свинцёвыя;

Унеси миня от смерьти-то от напрасныя».

70 Ише конь-от от земьли-то де отделяитьсе,

Выше лесу стоячёго поднимаитьце,

Да унёс он к заставушки — семь бога́тырей.

Ницёго-то государь наш у Добрынюшки не спрашивал,

Да лёкко, скоро скакал-то да на добра́ коня,

75 Ише сам он поехал-то во чисто́ полё.

Выежаёт на шо́ломя на окатисто,

Он смотрил-то на вси цётыре стороны;

Увидал под одной он под стороночькой

Уж как ездит-то молодець, потехаитьце,

80 Из речей-то ведь молодець похваляитьце:

«Мне наехать бы руського бога́тыря, —

Я убил бы ёго ’место о́вада».

Да крицял государь тогды громким голосом:

«Уж как полно те ездить да потехатисе,

85 Из речей-то тебе да выхвалятисе!

Уж как станём мы на́ поли сьежжатисе».

Не два ясного сокола сьлетаитьце,

Два дородьнёго молодця сьезжаютсе.

Да ударили бога́тыри саблеми вострыма;

90 У их сабельки-ти да пошербалисе,

Сами друг-то ведь друга они не ранили.

Да ударились тут палецьми тяжолыма;

У их палици-ти да поломалисе,

Сами друг-то ведь друга они не ранили.

95 А ударились тогда да ко́пьеми вострыма;

У их копьиця по яблучькам сломилисе,

Сами друг друга они-то ведь не ранили,

Они не́ дали ведь раны к ретиву́ серцу.

Да скакали через гривы-ти лошадиныя,

100 Да большим-то боем да рукопашкою

Да водились бога́тыри трои суточки,

Они ноги втоптали да по колен в земьлю.

Государя-та ножоцька подломиласе,

Ише права-та ручюшка окатиласе,

105 Да упал-то государь тогды на сыру земьлю;

Да садилсэ молоде́ць ему на белы́ груди,

Он ведь хочет спороть ёму белы́ груди.

Да змолилсэ государь да Спасу пречистому,

Пресвятой-то матери Божьёй Богородици;

110 У ёго прибыло силы, втроё больше стало жо.

Он спехнул-то бога́тыря как овсяной сноп,

Ише сам он садилсэ да на белы́ груди,

Да не спрашивал не родины, не вотчины,

Да спорол у бога́тыря белы́ груди,

115 А потому шьто государю-ту было на́ поли смерть не писана.

А отправилсэ тогда он к заставушки великою,

Ише сам он говорил им таковы речи:

«Уж вы вой еси, дружиночька хоробрая!

Розьезжайтесь вы, дружиночька, по своим местам,

120 По своим-то местам да ко своим домам.

Ише полно вам стоять заставушкой великою!»

Да розьехались бога́тыри по своим местам,

По своим местам, по своим домам.

99. БОЙ ДОБРЫНИ С ДУНАЕМ

Уж как было у Дунаюшка погре́жоно,

Да погрежоно-то да было покуре́жоно,

А на добрых на коничьках поезжоно.

Да поехал тут Добрынюшка во чисто́ полё,

5 Да увидял Добрынюшка, во цисто́м поли́

Да стоит-то чёрно́й шатёр поло́тьняной.

А приехал Добрынюшка ко чёрну́ шатру.

На шатри-то ведь было как написано,

А глубокима-ти по́реземи подрезано:

10 «Хто приедёт как ко чёрну́ шатру,

А живому ведь от чёрна шатра не уехати!»

Но чёрно́м шатри стояла кроваточька со новы́х[395] костей,

Со новы́х костей да с зуба рыбьёго;

На кроваточьки перинушка пуховая,

15 Одиялышко лёжало да чёрны́х соболей;

У шатра-та стояла-то бочька с зелёны́м вином,

Да на бочьки-то чярочька золочёная,

Да не ма́ла, не вели́ка — полведра вина.

Ише взял-то Добрынюшка чяроцьку золочёную,

20 Наливал-то ету чяроцьку зелёна́ вина,

Выпивал-то ету чяроцьку на единой дух

Ише для́-ради красы-то да молодецкою,

Да втору-ту наливал ради смелосьти богатырьския,

Уж как третью наливал ради крепости богатырьския.

25 Хме́ли́нушка в головы́ тогды расходиласе.

Ети подписи тогды ёму не понравились,

Ише по́дрези ёму-ту не поглянулисе;

Ростоптал тогды взял он чёрно́й шатёр

Да ласку́тьё розьметал взял по чисту́ полю,

30 Да розсек он взял бочьку с зелёны́м вином,

Да лёжилсэ как тогды сам на кроваточьку,

Засыпаёт тогды своим сном как богатырьскиям.

Тогды ехал к шатру-то Дунаюшко сын Ивановичь;

Закричял-то Дунай да громким голосом:

35 «Ишше хто-то ростоптал мой черно́й шатёр,

Да лоскутье хто-то розьметал по чисту́ полю,

Да розсек-то хто-то бочьку с зелёны́м вином? —

Да кричял, — да живому от черна́ шатра не уехати!»

Услыхал тогды Добрынюшка Микитиць-от,

40 Да скакал-то Добрынюшка со кроваточьки,

Да скакал-то Добрынюшка на добра́ коня.

Да не ясны-ти соколы слеталисе,

А дородьни-ти молодцы съезжалисе.

Да ударились они да саблеми вострыма, —

45 У их сабельки-ти да поломалисе;

Они ударились тут палиц́еми цяжолыма, —

У их палеци-ти да поломалисе;

Да сами друг-то друга они не ранили.

Да ударились тогды да ко́пьеми вострыма, —

50 У их копьиця по яблучькам сломилисе;

Они друг-то друга как не ранили,

Они не́ дали раны к ретиву́ серцу.

Да скакали через гривушки лошадиныя,

Да большим они боем, ту-да-рукопашкою

55 Да водилисе бога́тыри три суточьки;

Они ноги втоптали по колен в землю.

Да во ту-то пору да как во то́ время

Уж как ехал государь-от наш Илья Муромець,

Да как сам-то говорил он таковы речи:

60 «Как неверной с неверным как ведь боритьце,

Ише надо ехать их как прита́кивать;

Ише руськой со руським как ведь боритьце,

Ише надо ведь ехать да розговаривать;

А как руськой с неверным да как ведь боритьце,

65 Надо ехать ведь руському помош дать».

Да приехал государь к им Илья Муромець,

Ише говорил им таковы речи:

«Уж ты гой еси, Дунаюшко Ивановиць!

Молодыя Добрынюшка Микитиць-от!

70 Вы о цём жа как тут да вы боритесь?»

Росьц́ёпились тогды как бога́тыри;

Говорил ёму Дунай да сын Ивановичь:

«Я оставил в чисто́м поли чёрно́й шатёр.

Ростоптал у мня Добрынюшка чёрно́й шатёр,

75 Да лоску́тьё розьмётал он по чисту́ полю;

Да стояла у шатра боцька с зелёны́м вином,

Да на боцьки была цярочька золочёная.

Да розьсек взял он боцьку-то с зелёны́м вином,

Изломал у меня чярочьку золочёную».

80 Говорил тогды Добрынюшка таковы речи:

«Уж ты вой есь, восударь ты наш Илья Муромець!

Я приехал ведь к этому ко чёрну шатру;

На шатри-то ведь было как написано

Да глубокима-ти по́дрезами подрезано:

85 «Хто приедёт к чёрну́ шатру,

Из чёрна́ шатра живому не уехати».

У шатра стояла боцька золочёная;

Ише выпил-то я из боцьки как три цярочьки;[396]

Хмелинушка в головы у мня росходиласе.

90 Ети подписи-ти мне как не понравились,

Ети по́дрези-ти мне не поглянулисе;

Ростоптал ведь я взял чёрно́й шатёр,

Как я лоску́тьё розьметал взял по чисту́ полю,

Я розьсек взял тогды боцьку-ту с зелёны́м вином,

95 Изломал я эту чярочьку золочёную».

Говорил-то да государь-от таковы речи:

«Уж ты гой еси, Дунаюшко Иванович!

Ише колько я не еживал во чисто́м поли,

Ише колько не роставливал чёрных шатров,

100 На шатрах-то ведь етого не подписывал

Да глубокима-ти по́дрезами не подрезывал.

Да хорошо-то я приехал к вам ростатй вас, —

Оборол бы тя Добрынюшка Микитичь-от

Да убил бы тебя как до́ мертва».

105 А поехали бога́тыри в крашон Киев град

Ко тому жа ко князю-ту ко Владимёру.

Росказал государь-то да Илья Муромець

Про того жо про Дунаюшка Иванова,

Ише как он написал на чёрно́м шатри.

110 Обсудили Дунаюшка Иванова,

Посадили Дунаюшка в тёмны по́гребы

Да немножко, немало — на семнадцеть лет.

100. ПОТЫК[397]

Собираласе дружиночька хоробрая:

В перву голову государь наш Илья Муромець,

Во вторых-то Добрынюшка Микитичь млад,

В третью голову-ту По́тык сын Ивановичь.

5 Да приехали к столбу да ко ростанюшкам.

Говорил восударь наш Илья Муромець:

«Уж ты вой еси, дружинюшка хоробрая!

Я поеду ко царству-то как ко Дюкову,[398]

Привезу я золотой казны сорок тысечей».

10 Говорил тогды Добрынюшка Микитиць млад:

«Я поеду-ту на тихи-ти вёшны за́води,

Привезу я три камешка драгоц́енныя».

Говорил тогды ведь По́тык сын Ивановичь:[399]

«Я поеду во землю-ту, во землю во Задо́ньскую,

15 Привезу-ту Марьюшку[400] лебедь белую».

Говорил-то восударь да таковы речи:

«Розьделю-то я золоту казну на́трое».

Говорил тогды Добрынюшка таковы речи:

«Привезу-то я три камешка драгоченныя —

20 Розьделю-ту ети камешки-ти на́троё».

Говорил-то тогды По́тык таковы речи:

«Привезу я ведь Марфушку, лебедь белую, —

Я не дам вам делить-то как ей на́троё».

Говорил ёму восударь да таковы речи:

25 «Уж ты гой еси, Потык да сын Ивановиць!

Не велел бы я брать-то Марфы, да лебедь белую:

Да не будёт тибе Марфушка молода жона,

Уж ка будёт тибе Марфушка змея лютая;

Уж ка будёшь у Марфушки у семи сьмертей,

30 У семи-то сьмертей да у напрасныя».

Да розьехалась дружиночка хоробрая.

Да поехал восударь ко царству Дюкову,

Да Добрынюшка поехал на тихи-ти вёшны заводи.

Да наказывал государь-то да Илья Муромець:

35 «Уж ты вой еси, брателко назва́ныя!

А ты будёшь на те на тихи вёшны заводи,

Уж ты станёшь купатьсе на перьво́й реки,

Да покажитце тибе да как вода лёкка́,

Как вода-та лёкка да как струя тепла́,

40 А попловёшь тогды, Добрынюшка, на втору реку, —

Да увидит змея ведь з гор лютая,

Да тибя-то тогда она водой зальёт,

Да водой она зальёт тогды, огнём зажгёт».

Да приехал как Добрынюшка Микитиць-от

45 Да на ти же на тихи вёшны заводи,

А розьдевал он своё-то да платьё цьветноё,

А побрёл он во ту ту реку купатисе;

Да показаласе Добрынюшки да вода тёпла́,

Да вода-та тёпла да как струя лёкка;

50 Ишше по́плыл Добрынюшка да на втору́ реку.

Увидала-то из гор да змея лютая,

Налетела на Добрынюшку Микитичя;

Она хоцёт Добрынюшку водой залить,

Как водой-то залить она, огнём сжегти.

55 Ише мастёр был Добрынюшка в воду нырати он.

Унырнул-то Добрынюшка на перьво́й реки,

Он ведь вы́стал Добрынюшка на второй реки,

Да у своёго у платьиця у цьветного;

Да схватил он свою-ту да саблю вострую.

60 Надлетела-то зьмея-та да как ведь лютая,

Он махнул-то своей да саблей вострою,

Он отсек-то у ей двенадцеть хоботов.

Да змолилась зьмея-та как ведь лютая:

«Уж ты вой еси, Добрынюшка Микитиць-от!

65 Не секи-тко моей ты да буйной головы:

Я ведь дам тебе-ка да как три камешка,

Я три камешка да драгоц́енныя».

Да садилсэ как Добрынюшка на змею лютую;

Она вынесла на го́ру-ту на Сионьскую.

70 Ише взял-то Добрынюшка ведь камешки.

Да змолилась зьмея-та тогды лютая:

«Не розорей-ко-се, Добрынюшка, зьмеиного подворьиця

Да не сожги-ко моих-то да малых детоцёк.

Я не буду летать больше на святую Русь,

75 Я не буду губить народу-ту православного».

Ише етого Добрынюшка не ва́руёт,[401]

Он зажог взял зьмеиноё подворьицё,

Он зажог взял всих малых детоцёк;

Ише сам-то ведь сел на зьмею лютую,

80 Приказал сьнести с горы Сионьския.

Полетела зьмея-то как ведь лютая

Да снесла-то Добрынюшку на сыру земьлю.

Он отсек у ей-то как ведь голову,

Розьметал как ее́ тело по чисту́ полю,

85 Да поехал тогды он ведь в крашон Киев град.

Ише поехал-то Потык да сын Ивановиць

Он во ту же во земьлю-ту в Задоньскую,

Ко тому-то королю земьли Задоньския.

А да примал ёго король земьли Задоньския:

90 «Уж ты здрастуй, ты Потык сын Ивановиць!

Ты по-старому ли приехал, ты по-прежному,

А во ключники приехал, во замочники?»

Отвецял-то Потык да сын Ивановиць:

«Не по-старому приехал я, не по-прежному,

95 Я не в ключники приехал, не в замочники;

Я приехал к тобе сватом свататьсе

Я на душоцьки на Марфы, лебеди белыя».

Отвецял ёму король земьли Задоньския:

«Уж ты вой еси, Потык сын Ивановичь!

100 Да как тут у мня ведь Марфушка просватана

За того жо за поганого за Идо́лишша.

Да сидит у меня Марфушка в задьнёй горници

За двенадцети висучима замоцьками,

За двенадцетью за крепкима-ти сто́рожьи;

105 Ише ткёт у меня Марфушка красё́нышка,

Забират она платоцьки-ти красным золотом.

На кобы́лоцьках сидят у ей ясны соколы,

На наби́лоцьках сидят у ей сизы голоби,

На подножецьках сидят у ей чёрны соболи».

110 Говорил тогды Потык да сын Ивановичь:

«Уж ты цесью не отдашь, да возьму не́цесью».

Отвецял-то король земьли Задоньския:

«Право, е́й-Богу, Марфушка просватана».

Ише ти ведь как речи не в любви пришли.

115 А пошол-то ведь как Потык на новы́ сени,

Он убил-то двенадцеть да крепких сто́рожов,

Он ведь при́рвал-то двенадцеть да вси замочиков,[402]

Да отпирал ведь у Марфушки двери на́ пяту.

Сизы голубы у ей да испугалисе,

120 По верхам-то у ей да розьлеталисе,

Чёрны соболи у ей вси розбежалисе.

Да скакала тогды Марфушка на резвы́ ноги

Да сама-то говорила таковы речи:

«Да не грело-то красно солнышко ра́вно три́ года,

125 Да тепере праведи́мо высоко́ взошло!»

Да обнимала-то Потыка за белу́ шею,

Цёловала ёго-то в уста саха́рныя.

Уж как брал-то ведь Потык ей за праву́ руку,

Да повёл-то ей Потык по новы́м сеням.

130 Да увидела ведь Марфушка, лебедь белая, —

Да убиты двенадцеть-то крепких сто́рожов,

Ише сорваны двенадцеть вси замоцики, —

Да сама говорила-то таковы речи:

«Да умел миня батюшко споить, скормить,

135 Не умел миня батюшко замуж выдати:

Отдавашь миня не с цесьти, да как не с радосьти,

Отдавать ты миня да с кроволитьиця».

Да повёл взял ведь Марфушку на широкой двор,

Посадил-то ведь Марфушку на добра́ коня,

140 Ише сам-то садилсэ да переди́ ею́.

Да выходит король-то земьли Задоньския,

Ише сам он говорил-то да таковы речи:

«Добро жаловать, Потык сын Ивановиць,

Хлеба, соли ко мне ись да вина с мёдом пить!»

145 Отвецял-то ведь Потык сын Ивановиць:

«На приезди ты гостя не учёствовал —

На отъезди тибе гостя не учёствовать!»

Только видели — Потык-от собираитце,

Да не видели поездоцьки богатырьския.

150 Конь скакал церез стену-ту городо́вую,

Через ту же церез башню науго́льнюю.

Они день-от как едут с утра до вечора;

Состыгала тут Потыка ночька тёмная;

Розоставил ведь Потык как бело́й шатёр,

155 Розоставил кроваточьку со новы́х-то[403] костей,

Со новы́х-то костей да с зуба рыбьёго

Да валилсэ со Марфушкой — лебедь белыя.

Розьсердилась-то на ёго Марфушка, лебедь белая.

Обвернула ёго да чёрным вороном,

160 Приказала лететь ёму по поднебесью;

Он летал-то всю ноцьку осённую,

А осённу-ту ноц́еньку до бела́ свету.

Обвернула другой раз да как добры́м конём,

Да сама-то садилась как на добра́ коня,

165 Она езьдила-то всю ночьку осённую;

До того жа он езьдил до бела́ свету,

Пролёжал он ведь день с утра до вецёра.[404]

Обвернула она тогда горносталюшком,

Приказала копатьце да под кореньицём;

170 Копалсэ Потык до бела́ свету,

Приломал он свою да буйну голову.

Да тогда-то овернула-то серым камешком,

Она бросила ка́мешок во цисто[405] полё,

Да сама она валилась в новой бело́й шатёр.

175 Да во ту-ту пору де, как во то время

Уж как ехал государь наш Илья Муромець,

Ише сам говорил-то да таковы реци:

«Ише колько в цисто́м поли не езживал,

Уж как этого камешка не видывал».

180 Он ведь брал тогды ка́мешок на белы́ руки

Да метал этот камешок по поднебесью;

Уж как выскоцил[406] у камешка Потык сын Ивановиць.

Говорил государь тогды таковы речи:

«Ты постой-ко-се, Потык, во чисто́м поли;

185 Я пойду-то ко Марфушки во бело́й шатёр».

Да пришол-то ведь государь-от во бело́й шатёр,

Повалилсэ ведь к Марфушки — лебедь белыя;

Да накинула Марфушка праву́ ногу.

Да хватила она-то ёго право́й рукой;

190 Ише хоцёт-то здушить-то осударя Илью Муромця.

Да скакал государь тогды на резвы́ ножки,

Ише брал-то ведь Марфушку за русу́ косу,

Уж как вынял государь-то как три пру́тышка,

Ише начял стягать-то Марфушку, лебедь белую.

195 Да змолилась-то Марфушка, лебедь белая:

«Уж ты вой еси, Потык сын Ивановиць!

Я не буду теперь-то да зьмея лютая,

Я ведь буду тепереци молода жона».

Ише про́спал государь ноць-ту да до бела́ сьвету.

200 Тогда садились они да на добры́х коней:

А садил-то ведь Потык Марфушку позади собя;

Да поехали они тогда в крашон Киев град,

Да наехали они на зьмею лютую;

А горит у ей зьмеиноё подворьицё.

205 «Ты сойми-ко-се, Потык, да свой сафьян сапог,

Ты залей-ко моё зьмеино гнёздышко, —

Я те зделаю добро-то как великоё».

Да соходил-то Потык со добра́ коня,

Скинива́ёт как свой сапог сафьянныя,

210 Да заче́рьпыват свежо́й воды ключёвыя,

Да заливат он зьмеино гнёздышко.[407]

Да по ихному было да как по ’тьезду-то,

Да приехал во Киев король как Тульския;[408]

А он выигра́л у Владимёра золотой казны сорок тысечей,

215 А он выигра́л у Владимёра двенадцеть-то ка бога́тырей,

А во ти жо во пешки он, во шахматы.

«Уж ты гой еси, Потык да сын Ивановиць!

После вас-то приехал король земьли Тульския;

Он ведь вы́играл у меня золотой казны сорок тысечей,

220 Он ведь выиграл у мня двенадцеть-то как бога́тырей,

А тогды сьезди ты, Потык да сын Ивановиць,

Ко тому жо королю да земьли Тульския,

Отыграй ты золоту казну, сорок тысечей,

Отыграй-ко-се ты двенадцеть как бога́тырей».

225 Да отправилсэ Потык да в земьлю Тульскую,

Ко тому королю-ту да земьли Тульския.

Приезжал ведь Потык да сын Ивановиць,

Ише сам говорил ёму таковы речи:

«Уж ты вой еси, король да земьли Тульския!

230 Я приехал играть во пешки-ти, как во шахматы».

Они садились играть с королём де земьли как Тульския.

Да недолго ведь Потык как отыгрывал:

Он ведь ступь-ту ведь ступил, на другой ведь мат даёт.

Отыграл-то у ёго золотой казны сорок тысечей,

235 Отыграл у ёго двенадцеть-то всих бога́тырей,

Он ведь выиграл у ёго да любимую доць,

Да любиму-ту доць да одинакую

Ише на́ имя Овдотьюшку, лебедь белую;

Да поехал ведь Потык в крашон Киёв град.

240 Да стречят ёго Владимёр-от стольнё-киеськой,

Да стрецяёт Опраксе́я Королевичьня.

Да привозит золотой казны сорок тысечей,

Да привозит двенадцеть да как бога́тырей.

Да узнала тут Марфушка, лебедь белая,

245 Как сосваталсэ на Овдотьюшки-лебедь белыя,

Да сама говорила таковы реци:

«Мы поедём с тобой да как венцятисе;

Мы положим таку заповедь великую:

Да которой умрёт, другому живому во гроб легчи,

250 Шьтобы выкопать могила трёх локо́т».

Обвенцялсе ведь Потык сын Ивановичь.

Умёрла-то у ёго да Марфушка, лебедь белая;

Повалили ведь Марфушку во гроб в огромныя

Да наверх-то ведь Потыка сына Иванова

255 Зарывали во ту могилу-ту во глубокую.

Да на ето государь-то как догадьлив был:

Привезал как ко гробу колокольцик-от,

Ишше вы́вёл из могилы проволо́ку жа.

Втипор скакала Марфушка, лебедь белая,

260 Ише зац́ела душить-то Потыка сына Иванова.

Зазьвенел-то ведь медной колокольцик-от,

Зазьвонила-то про́волока-та как железная.

Не дозволят-то закон розрыть могилу-ту.

Да во ту-то пору, да как во то́ время

265 Налетела зьмея да как ведь лютая,

Она на́цяла рыть-то да как сыру́ землю,

Она вырыла Потыка сына Иванова

Да втипо́р тут же Марфушку, лебедь белую,

Опалила она Потыка сына Иванова,

270 Ише будто ёго да головёнушку.

Говорил восударь-то да Илья Муромець:

«Ише надоть ведь зделать ре́инка высокая,

Надоть зьделать-то пе́тёлка варёная.

Повели-то ведь Марфушку, лебедь белую,

275 Да повёл-то ведь Потык сын Ивановичь;

Он ведь вывел на ре́ину высокую,

Да хотел он сунуть ей в петёлку варёную.

Да на ето государь-от да как догадьлив был:

Он ведь стал под реинку высокую;

280 Она сунула Потыка сына Иванова, —

Да махнул государь-то да саблёй вострою

Да по той жо по ре́ины высокою;

Да упал-то ведь Потык на сыру́ землю.

Да скакал-то государь-от да Илья Муромець

285 Да на ту жа на реинку высокую,

Он ведь сунул тут Марфушку в петёлку варёную.

Задавилась тогды Марфушка, лебедь белая.

Да росклали огонь, большой пожо́г,

Повалили тут ведь Марфушку, лебедь белую,

290 Повалили ведь Марфушку на большой пожог

Да сожгли-то ее́ как тело белоё,

Ише пепел как розьвеели по цистў полю.

Говорил государь тогды таковы реци:

«Уж ты сукин сын, Потык сын Ивановиць!

295 Говорил тогды я тибе таковы речи:

„Ты не езьди во землю-то во Задоньскую,

Не бери-тко-се ты Марфушки-лебедь белыя:

Те не будёт Марфушка молода жона,

Тебе будёт Марфушка зьмея лютая“.

300 Поежай-ко-се теперечи к королю-то как ведь Тульскому,

Ты возьми-тко-се Овдотьюшку, лебедь белую».[409]

Да отправилсэ ведь Потык-то сын Ивановичь;

Ише с им-то поехал государь-от да Илья Муромець,

Да поехал Добрынюшка Микитиць-от;

305 А приехали к королю-ту за земьли Тульския.

Он не стал-то давать Овдотьюшки-лебедь белыя;

Они не́цёсно взели Овдотьюшку, лебедь белую,

Увезьли-то они да в крашон Киев-град.

Повенцялсэ тогды Потык сын Ивановичь

310 А со той же Овдотьюшкой-лебедь белыя.

101. ДЮК

Уж как не было на силу-ту на Самсонову,

Да на сильнёго Самсона-та Колыба́нова,

Да на сцястьё государя Ильи Муромця,

Да на ве́чьво[410] Добрынюшки Никитичя,

5 Да на ярость-ту Олёшеньки Поповичя,

На злату казну Сатка́, купця[411] богатого,

На строеньицё Дюка сына Стёпанова.

А у Дюка был дом-от да на сёми вёрстах.

Кругом Дюкова было ведь широка́ двора,

10 Ведёна была оградушка булатная;

Насажоны были столбицьки серебряны,

Насажоны были столбики позоло́чёны,

Уж как медных, железных числа-смёту нет.

Да закрыт как ведь дом медью козаркою,

15 А котора-та медь дороже красна золота.

Да настроёны у Дюка-та были кузьници,

Да настроёны у Дюка-та были банёчьки.

Да не беленька берё́зка-та к земьли клонитце,

Ише Дюк-от перед матерью низко кланилсэ:

20 «Ты спусьти миня, маминька, съездить в кра́шон Киев град,

Посмотрить-то мне князя Владимёра

Да со той же с Опраксеёй-то Королевичьнёй».

Не спушшат ёго маменька родимая:

«Ты поедёшь, моё цядышко ты милоё,

25 Да напье́сьсэ ты зелёна́ вина,

Да во хмелю-то, моё чядышко, не устроисься,[412]

Да захвасташь своим-то да широки́м двором,

Да захвасташь своею ты ро́дной матушкой

Уж как Дюкова-та была матушка

30 Она дровц́еми топит кипарисныма,

Она помёлышками па́шот да семишолковы,

Пекёт она колачики круписцяты;

Да колачик-от[413] съешь — другого хочетца,

А другого-та съешь — о третьём душа бажи́т».

35 Да просилса ведь Дюк-от по второй након;

Не спушшаёт ёго маменька родимая;

Да просилсэ ведь Дюк-от по трете́й након;

Да спустила ёго маменька родимая.

Одевал тогды Дюк-от платьё зо́лото,

40 На коня-то — убор да как серебьряной,

Да поехал тогды Дюк-от в крашон Киев град.

Приежал тогды Дюк-от в крашон Киев град,

Да ко той же приежал да ко Божьёй церьквы́;

Да заходит ведь Дюк-от да во Божью́ церькву;

45 Он ведь крест-от кладёт да по-писа́ному,

Как поклон-от ведёт тогды по-учёному;

Он ведь кланеитце чюдным образам.

Огледелись попы-ти вси, как дьяконы

На того же на дородьнёго на молодца,

50 Они петь-то, читать да помешалисе.

Отслужили тогды-то да во Божьёй церьквы,

Ише вон-то пошли да из Божьё́й церьквы.

Ише звал его государь-от[414] на поче́сной пир:

«Добро жаловать, да Дюк-от всё Стёпановичь,

55 Хлеба, соли ко мне-ка ись да вина с мёдом пить!»

А они приходят во гривьню-ту да княжене́рскую

Да садятце за столы-ти за дубовыя.

Да подносят винцё-то, пиво стоканциками.[415]

А сидит-то ведь Дюк-от да сын Стёпанович —

60 Да повесил-то свою-ту буйну голову,

А ничим-то сидит он как не хвастаёт.

Да ставал тогды государь-от на резвы́ ноги,

Он ведь взял-то цярочьку в полведра вина,

Наливал эту цярочьку зелена́ вина,

65 Подносил тогды ведь Дюку сыну Стёпанову.

Да примал он ету чярочьку едино́й рукой,

Выпивал он ету чярочьку на еди́ной дух;

Да вторую наливал ёму полтора ведра;

Принимал-то ету чярочьку едино́й рукой,

70 Выпивал он ети чярочьки на единой дух.

Хмелинушка в головы тогды росходиласе;

Он захвастал тогды своим широки́м двором

Да захвастал своею родной матушкой:

«Проживу я у вас во Киеви три годика,

75 Ише кажной день носить стану платьё сменноё».

Да нехто тогды по Дюки-то не ручяютце;

Говорят-то ведь Дюку сыну Стёпанову:

«Да засельшина, детина, деревеньшина!

Уж ты пьяной напилсэ да приросхвасталсэ».

80 Поручилсэ по Дюки-то государь-то да Илья Муромець;

А тогды отправили ко царству Дюкову

Описать ёго-то как именьицё.

Да как жили у Дюка-та ра́вно три года,

Описали одны они ку́знеци с банеми.

85 Розьсердилась тогды Дюкова-та матушка,

Отписала ведь князю Владимеру:

«Да вы продайте-тко Киёв со Церниговым,

Вы купите бумаг-то со чернилами, —

Вы тогда-то опишите моё именьицё.

90 Вы спустите тогды моёго цяда милого,

Да во свой-от спустите во широкой двор».

Отпустили тогды Дюка сына Стёпанова

Да во свой-то ёго да во широкой двор,

Ко своей-то родимой да как ко матушки.

102. КОЗАРУШКО (КОЗАРИН)

На роду-ту Козарушка попорьтили,

Отец с матерью Петровиця не злю́били,

Отсылали Козарушка ко бабушки,

Да ко бабушки Петровиця к задво́рёнки,

5 Не велели корьмить хлебом круписцятым,

Не велели поить водой мёдо́выя;

Да велели корьмить хлебом гнилым жа всё

Да велели поить водой со ржавчинки.

Уж как тих рецей бабушка не варуёт;

10 Да корьмила Козарушка хлебом круписцятым

Да поила Петровиця водой мёдо́выя.

Ише стал наш Козарушко пети́, шти лет,

Ише стал-то по улочьки похаживать,

Ише с малыма ребятушками поигрывать.

15 Ёго дразьнят тут маленьки ребятушка:

«Не прямого ты отця, не пря́мой матушки;

Ишше всё ты ведь ходиш чюжой выблядок!»

Ишше как эти речи не в любви пришли.

Он которого ухватит как ведь за́ руку,

20 Оторвёт у того да он праву́ руку;

Он которого ухватит как ведь за́ ногу,

Оторвёт у того он праву́ ногу.

Ише сам пошол втипо́р да как ко бабушки,

Ише сам говорил ей таковы речи:

25 «Уж ты гой еси, бабушка-задво́рёнка!

Ты скажи-тко-се мне, да кто у мня отець ведь, мать:

Миня дразьнят тут маленьки ребятушка,

Да зовут-то меня всё как выблядком».

Говорила ёму бабушка-задворёнка:

30 «Уж ты вой еси, Козарушко Петровиць-от!

У тя отець ведь-то — Пётр да Коромы́словиць,

Ише матушка — Петрова-та молода жона».

Говорил-то Козарушко таковы речи:

«Уж ты вой еси, ты бабушка-задворёнка!

35 Напеки-тко-сё мне подорожьничков,

Уж ты дай мне шляпочьку ра́вно тридцеть пуд;

Уж ты дай-ко мне клю́чёчьку ра́вно сорок пуд».

Напекла ёму бабушка подорожьничьков,

Да дала ёму бабушка тут шляпочьку,

40 А дала ёму бабушка ведь ключёчьку;

Да пошол наш Козарушко искать батюшка.

Да приходит Козарушко в ту дере́вёнку;

Да играют на улоцьки маленьки ребятушка;

Он ведь спрашивал да как у маленьких ребятушок:

45 «Ише где-то Петрово как подворьицё?»

Отвели ёму ребятушка подворьицё.

Да скричял-то Козарушко громким голосом:

«Уж ты вой еси, Пётр да Коромысловиць!

Не бывало ли у тя да чядышко милоё

50 Ише на́ имя Козарушко Петровичь-от?»

Да избёнка у Петра вся пошаталасе,

Ставники́-ти[416] у ёго вси покосилисе.

Отвецял-то Пётр да Коромысловиць:

«Не бывало у нас тако́ чядо милоё».

55 Да ведь проць пошол Козарушко Петровиць-от;

Покатились по белу́ лицю горючи́ слёзы.

Да пошол-то Козарушко во чисто́ полё,

Розоставил бело́й шатёр поло́тьняной,

Да валилсэ он сам во бело́й шатёр.

60 Да выходит в полно́ць-ту из бела́ шатра;

Услыхал-то в чисто́м поли деветь го́лосов —

Там ведь плакала в чистом поли красна девиця:

«Да коса, ты коса, да моя русая!

Да плели тебя, коса, да на святой Руси,

65 Росплетут тебя, коса, да в проклято́й Литвы.

Кабы был у мня ведь брателко Козарушко,

Он не дал тут поганым тотарам-то на пору́ганьё».

Ише о́брал Козарушко бело́й шатёр,

Ише сам побежал-то да во чисто́ полё,

70 Он избил-то всих да семь[417] розбойников,

Ише отнял у их свою да как родну́ сёстру;

Ише сами пошли они ко батюшку,

Ко тому жо Петру-ту Коромыслову.

Приходят ко ёго-то да ко подворьицю;

75 Да скричял тогда Козарушко громким голосом:

«Уж ты вой еси, Пётр да Коромысловиць!

Не бывало ли у тя-то да цядо милоё

Ише на́ имя тут Марфушка, лебедь белая?»

Да выскакивал Пётр тогда на улицю

80 Со своей-то он да с молодой жоной:

«Да бывало у мня тако чядо милоё

Ише на́ имя тут Марфушка Петровна-та».

Ише брал он ведь Марфушку за праву́ руку

Да повёл-то ведь Марфуршку в свою горьницю,

85 Ише тут же пригласил да Козарушка Петровиця.

103. ЧУРИЛО И НЕВЕРНАЯ ЖЕНА

А на вёшной на празьничёк на Троицю

Нападала поро́шиця снежку белого.

А по той по порошици, по белу́ снежку́

Ише шло-прошло два брателка назва́ныя,

5 Два назва́ныя брателка, крестовыя:

Во перьвы́х-то шол Чюри́лушко Петровичь-от,

Во вторых-то шол Олёшенька Поповичь-от.

А Чюрилушко пошол-то де к широку́ двору,

Он колотитьце у серебряна колечушка.

10 Услыхала тут девушка-служаночька,

Да любимая Васильёва племе́нёнка;

Отпирала окошочька немножоцько,

Да сама говорила-то потихошенько:

«Ише хто у нас колотитьце у колечушка?»

15 Отьвечял ей Чюрилушко Петровичь-от:

«Уж ты вой еси, девушка-служаночька,

Да любима ты Васильёва племенёнка!

Дак у тя дома ли дедюшка родимыя?»

Отьвечяла ёму девушка-служаночька:

20 «У мня нету ведь дедюшки родимого:

Да ушол-то у мня дедюшка во Божью́ церькву

Да он четья́-то, пенья́ слушать церьковного,

Он того жа де звону-ту колокольнёго». —

«У тя дома ли де́динка родимая?»

25 Отвецяла[418] ёму девушка-служаночька:

«У мня дома тут дединка родимая:

Да злёжит у мня дединка в задьнёй горници». —

«Уж ты вой еси, девушка-служаночька!

Ты поди скажи дединки родимыя:

30 „Как пришол-то к тебе да небывалый гость

Дак ише на́ имя Чюрилушко Петровичь-от“.

Я ведь дам тебе, девушка, три денёжки,

Три денёжки-то дам да как три зо́лотых».

Побежала тут девушка в задьню горницю

35 Да сказала тут дединьки таковы речи:

«Уж вы вой еси, дединка родимая!

Да пришол-то какой-то к тебе-ка небывалый гость

Ише на́ имя Чюрилушко Петровичь-от».

Да скакала тогды дединка на резвы́ ножки,

40 А бежала тут дединка по новы́м сеням,

Как отпирала тут дединка сени на́ пяту,

А сама говорила-то таковы речи:

«Да не грело-то солнышко, не сьве́тило,

Да тепере праведи́мо-то высоко взошло!»

45 Да обнимала Чюрилушка за белу́ шею,

Понабрала она Чюрилушка за праву́ руку,

Повела она Чюрилушка в задьню горьницю,

Скинива́ла у Чюрилушка сибироцьку,

Скинивала у Чюрилушка сапожоцьки

50 Да валилась со Чюрилушком на кроватку спать.

Да Олёшенька пришол вти́пор во Божью́ ц́еркву́;

Он ведь крест-от кладёт да по-писа́ному,

Он поклон-от ведёт да по-учёному,[419]

Он ведь кланялсэ-то чюдным о́бразом,

55 Ишше в ли́шшецю-ту кланялсэ Василью Переме́тьёву.

Его спрашивали да попы, дьяконы:

«Ты какой-от идёшь да каким словёшь?» —

«Я слову-ту Олёшинькой Поповичём.

Нас ведь шло-прошло два брателка назва́ныя:

60 Во перьвы́х-то шол Чюрилушко Петровиць-от,

Во вторых-то шол я, Олёшенько Поповиць-от.

Как Чюрилушко пошол к Васильёву широку́ двору,

Да к Васильёвой ушол он к молодой жены;

Я Олёшенько пришол да во Божью́ церькву

65 Как четья́-та, пенья́ слушать церьковного,

Я того жа ведь слушать-то звону колокольнёго».

Ише брал-то Васюльюшко шляпочьку со спичечки,

Ише сам-то пошол да из Божё́й церьквы,

А повесил свою-ту буйну голову.

70 Он приходит к своёму-ту широку́ двору,

Он колотитьце за серебряно колечюшко.

Услыхала тогды девушка-служаноцька,

Да любимая Васильёва племе́нёнка,

А сама говорила-то таковы речи:

75 «Ише хто у нас колотитьце у колечюшка?»

Говорил-то ей дедюшка родимыя:

«Отпирай-ко ты, девушка-служаночька».

Да скакала тут девушка на резвы́ ножки,

Побежала тут девушка по новы́м сеня́м,

80 Отьпира тут девушка двери на́ пяту.

Говорил ведь дедюшка таковы речи:

«Уж ты вой еси, девушка-служаночька!

Ише хто-то ведь у нас есь небывалой гось?»

Отьвечяла ёму девушка-служаночька:

85 «Какой-то пришол Чюрилушко Петровичь-от,

Да ушол он ведь с дединкой в задьню горьницю».

Отьпирал тогды Васильюшко в горьници двери на́ пяту.

Завернула Чюрилушка во периночьку.

Говорил тогды Васильюшко таковы речи:

90 «Ише чья эта сибирочька на спичёчьки?»

Отвечяла ёго да молода жона:

«Уж как были тут бабушкины́ робятушка

Да оставили у мня эфту сибирочьку». —

«Ише чьи эти сапожочьки под кроваточькой?»

95 Отьвечяла ёго-то молода жона:

«Уж как были тут бабушкины робятушка

Да оставили сапожки-ти под кроваточькой».

Розьвернул тогды Васильюшко пиринушку, —

Да лёжит-то Чюрилушко Петровичь-от.

100 Он ведь выхватил свою-ту саблю вострую

Да отсек у Чюрила-та буйну голову.

Говорила Васильюшку молода жона:

«Соберём мы, Васильюшко, пир наве́сели,

Шьто уходил у мня Чюрилушка Петровичя».

105 Ишше со́брал Васильюшко пир наве́сели.

Наливала она им два стоканьчика,

Наливала она да зелья смёртного,

Подносила Васильюшку Переме́нтьёву,

А другой-от ведь девушки-служаночьки,

110 Да любимой-то Васильевой племе́нёнки.

Выпивали они-то да зельё смертноё;

Приходила им тут кончина[420] свету белого.

104. КАМСКОЕ ПОБОИЩЕ[421]

«Уж ты вой еси, Добрынюшка Микитичь-от!

У тибя, у Добрынюшки, рука лёкка́,

Да рука-та лёкка да как перо востро́.

Уж я буду-ту тебе, Добрынюшка, росказывать:

5 В перьву голову — Самсона ты Колыба́нова,

Втору голову — Дуная-та Пересла́вьёва,

В третью голову — Гаврюшу-ту Долгополого;

Да пиши-тко Луку Толстоременьника,

Да обе́х пиши с племе́ньником;

10 Уж ты Ро́шшу пиши-тко, Рошшиби колпак,

Рошшиби колпак пиши с племеньником,

Да двух братьицей пиши-тко-сь, да двух Збродовичей,

Да двух братьицей пиши-тко-се двух Поповиц́ей,

Да пиши-тко-се Потанюшку-ту Хро́мого,

15 Да пиши-тко-се Дюка сына Стёпанова,

Да пиши-тко-се Матьвеюшка Петровичя».[422]

Да собиралось тут бога́тырей тридц́еть без единого,

Да тридцятой — государь наш Илья Муромець.

105. СОРОК КАЛИК СО КАЛИКОЮ

Собираласе дружиночька, соро́к калик,

Уж как со́рок калик-то да со каликою.

Атаманом тут Касьян-то да сын Ивановиць,

Подъата́маньё Михайлушко Михайло́вичь-от.

5 Они клали таку заповедь великую:

«Ише хто-то из нас, братцы, заплуту́итьце,

Ише хто-то из нас, братцы, заворуитьце,

Ише хто-то из нас, братцы, за блудо́м пойдёт, —

Не ходить тогды ведь вам не под царской суд,

10 Не под царской-от суд да не под княжеской;

Ну такого чёловека судить своим судом:

Ише ясны-ти оци тянуть косиц́еми,

Да речистой-от язык тянуть те́менём,

Да ретивоё сердечюшко промежу́ плечи,

15 Да жегчи́ будём селитрушку на белы́х грудях,

Да отсе́кчи втепо́р да буйна голова,

Розьмётать ёго тело по чисту́ полю».

Они здраво[423] идут-то в полё чистоё;

Да пошли ети калики в Еруса́лим-град

20 Они Господу Богу-ту помолитисе,

Ко Господьнёму гробу-ту приложитисе,

Во Ердань-реки-то да окупатисе.

Им ведь стретилсэ Владимёр на чисто́м поли;

Скинива́ёт свою-ту шляпу пуховую:

25 «Уж вы здрастуйте, сорок калик со каликою!» —

«Уж ты здрастуй, наш Владимёр да стольнё-киеськой!»

Говорил-то им Владимёр да таковы речи:

«Уж вы вой еси, сорок калик со каликою!

Уж вы спойте-тко мне стих Еле́ньския —

30 Не слыхал-то я у вас стиху́ Еленьского».

Становилисе калики во единой круг,

Во единой круг калики-ти на зелёной луг,

Востры копьиця в земьлю-ту испоты́кали,

Они суночьки-котомочьки исповесили;

35 У их суночьки-котомочьки рыту бархату,

А подсуночьки у их-то де красного золота;

Да как запели калики-то стих Еленьския.

Уж как матушка сыра земьля потряхаласе;

Под Владимёром конь-от подтыкаитьце,

40 Да упал на коленки конь на сыру́ землю,

Да упал-то Владимёр-то со добра́ коня.

Говорил тогды Владимёр-от таковы речи:

«Уж вы сорок калик-то да со каликою!

Уж вам полно петь-то стих Еленьския;

45 Не могу-ту я у вас больше слушати».

Перестали калики петь стих Еленьския.

Да ставал тогда Владимёр на резвы́ ноги,

Ише сам говорил-то таковы речи:

«Да именья у мня в собой не случилосе,

50 Золотой-то казны при мне не пригодилосе;

Вы подите-тко-се да в крашон Киёв град,

Да к моей-то вы подите к молодой жоны

Ише на́ имя к Опраксеи-ти Королевисьни:

Она заплатит ведь вам за стих Еленьския».

55 Да пошли эфти калики в крашон Киев град;

Да приходят ко гривни-то княжене́рския,

Они просят тут милостину спасёную.

Увидала-то Опраксея Королевисьня,

Отпирала окошочька[424] немножочько

60 (Да сама говорила потихошенько),

Подала им ведь милостину спасёную.

Увидала ту прекрасного подата́манья

Ише на́ имя Михайлушка Михайло́вичя,

Да сама говорила-то таковы речи:

65 «Добро жаловать ко мне-ка хлеба-соли ись,

Хлеба-соли ко мне ись да вина с мёдом пить!»

Заходят калики во гривни-ти княженерския;

Да садила она за столы дубовыя,

Угошшала их да пивом пьяныя,

70 Пивом пьяным-то их да хлебом-солью жа.

Ише тут ити каликом начьле́говать;

Розьвела их калик вси во разны комнаты,

Да Михайлушка увела во свою спальную,

Да валила ёго на свою кроваточьку,

75 А сама говорила-то таковы речи:

«Уж ты вой еси, прекрасно ты подъата́маньё!

Сотворим мы с тобой любовь сердечьнюю».

Говорил ей прекрасно-то подата́маньё:

«Уж ты вой есь, Опраксея ты Королевисьня!

80 Мне нельзя сотворить любовь сердечьнюю:

У нас кла́дёна ведь заповедь великая:

Ишше хто-то из нас, братцы-то, заворуитьце,

Ишше хто-то из нас, братцы-то, заплуту́итьце,

Ишше хто-то из нас, братцы, за блудо́м пойдёт, —

85 Да не ходить тогды нам ведь не под царской суд,

Не под царской нам суд да не под княжеской;

Таково́го чёловека как судить своим судом:

Ише ясны-ти очи тянуть косичеми,

А речистой-от язык-от тянуть те́менём,

90 Да ретивоё сердечюшко промежу́ плечьми,

А жегчи́ будём селитру на белы́х грудях

Да отсекчи втипор-то да буйна голова,

Розьмётать-то ёго тело по чисту́ полю».

Проходила тогда ноченька осённая.

95 Ише про́спал Михайлушко до бела́ сьвета.

Да ставала дружиночька хоробрая,

Собиралась дружиночька во поход ити.

Понесла тут Опраксея ёго на сё́рдочьку;

Положила ёму в суночьку чашу зо́лоту,

100 Из которою Владимёр по приезди пьёт.

Да не знало прекрасно-то подъата́маньё

Ише на́ имя Михайлушко Михайло́вичь-от.

Да отправились калики-ты во чисто́ полё;

Она послала тут сзади Олёшеньку Поповичя:

105 «Настыги-тко сорок калик со каликою:

Они украли у мня чашу-ту как ведь зо́лоту,

Ис которой Владимёр-от на приезди пьёт».

Да поехал тут Олёшенька Поповичь-от

Да настыг-от сорок калик со каликою,

110 Закричял-то Олёшенька громким голосом:

«Уж вы стойте, сорок калик со каликою,

Уж вы воры, калики да перехожия!

Вы пошьто-то украли у нас-то да чяшу зо́лоту,

Ис которой-то Владимёр по приезди пьёт?»

115 Они сне́ли тут Олёшньку со добра́ коня,

Да подштанники[425] снели у Олёшеньки

Да насе́кли Олёши-ти ж... до́ красна.

Приежал-то Олёша в крашон Киев град,

Говорил-то Опраксеи-то Королевичьни:

120 «Они не́ отдали калики мне чяши золотой,

Да насекли мне ж...-ту они до́ красна».

Посылат она Добрынюшку Микитиця.

А настыг-то Добрынюшка на чисто́м поли.

Да на это Добрынюшка оче́сьлив был;

125 Ише сам говорил-то таковы речи:

«Уж вы сорок калик-то да со каликою!

Не попала ли вам чяша-та красна золота,

Ис которой Владимёр на приезди пьёт?»

Становилисе калики-ти во единой круг,

130 Во единой круг калики-ти на зелёной луг;

Они стали смотьрить во своих суночьках

Да нашли-то ведь чяшу как ведь зо́лоту

У прекрасного нашли-то да подъата́манья

Ише на́ имя Михайлушка Михайло́вичя.

135 Они отдали чяшу-ту красна золота

Молодыя Добрынюшки Микитичя.

Они стали судить Михайлушка своим судо́м:

Ише ясны-ти очи тянули косичеми,

Да ретиво-то сердечюшко промежу́ плечи,

140 А жогли́ они селитру на белы́х грудях,

Да отсекли у ёго-то да буйну голову,

Розьметали ёго тело-то по чисту́ полю,

Ише сами пошли-то во чисто́ полё.

Обвернулисе назад они, —

145 Да бежит-то Михайлушко Михайло́вич-от.

Ише зачели судить они по второй након:

Ясны-ти очи тянули косичеми,

Да речистой-от язык тянули те́менём,

Да ретивое сердечюшко промежу́ плечи,

150 А жогли они селитру на белы́х грудях,

Да отсекли втипо́р да буйну голову,

Ише тело розьметали-то по чисту́ полю,

Ише сами пошли поперёд-то по чисту полю.

Овернулисе назад они, —

155 Да бежит-то Михайлушко Михайло́вичь-от.

Ише сам он говорил им таковы речи:

«Уж ты вой еси, дружиночька, соро́к калик!

Вы напрасно меня-то как наказываите:

Я ночёвал-то у Опраксеи Королевичьни;

160 Увела-то она во свою спальницю,

Да валила меня на свою кроваточьку

Да сама говорила таковы речи:

„Уж ты вой еси, прекрасно ты подата́маньё!

Сотворим мы с тобой любовь сердечьнюю“.

165 А не согласилсэ я с ней сотворить любовь сердечьнюю,

Росказал свою заповедь великую,

Понесла она миня на сёрточьку,

Положила мне-ка чяшу во суночьку».

Да прошшалась с им дружиночка хоробрая,

170 Шьто «напрасно наказали мы два раза;

Мы не знали тоёго дела великаго».

Как отправились калики в Еруса́лим-град;

Они Господу Богу-ту помолилисе,

Во Ёрдани в реки́-ти да окупалисе,

175 Ко Господьнёму гробу-ту приложилисе.

106. ИВАН ГРОЗНЫЙ

Да к цёму де приутихло-то морё синёё,

Да к цёму де приуныли круты бережка,

Почёму де призасохли рецьки быстрыя,

Почёму не побежали ручьи мелкия? —

5 Потому де приутихло-то морё синёё,

Потому де приуныли-ты круты бережка,

Да потому не побежали ручьи мелкия,

Как представляитце цяриця-та благоверная;

Да сама-то царю она наказыват:

10 «Ты Грозён ты ведь царь Иван Васильёвиць!

Ты не будь-то грозён да до солдатушок,

А не будь ты ведь строг до малых деточёк.

Я ишше́-то накажу тибе наказ великия,

Я велик-от те наказ накажу, немалыя:

15 Не бери-тко-се ты замуж Марьи Берблю́ковны, —

А не будёт тебе Марьюшка молода жона,

Уж как будёт тебе Марьюшка зьмея лютая».

А представилась цариця-та благоверная.

Ише со́брал тут царь-от пир наве́сели;

20 Ише сам говорил-то да таковы реци:

«Уж я вывёл-то изменушку из Киева;

Привезу я ведь правдушку из чиста́ поля».[426]

Ише было у царя-то да цядо милоё,

Ише мило-то ведь чядышко одина́коё

25 Ише на́ имя Васильюшко Ивановиць;

Ише о́т роду Васильюшко было двадцеть лет.

Говорил-то Васильюшко таковы речи:

«Ты Гро́зён ты наш царь Иван Васильёвиць!

Уж ты вывёл ведь правдушку из Киёва;

30 Привезёшь ты изьменушку из чиста́ поля».

Розьсердилсэ Грозён царь Иван Васильёвиць

На своёго на чядышка на милого;

Приказал отьвезьти ёго во чисто́ полё

Да отсекци[427] ёго ведь как буйну голову,

35 Принести-то ёго голову на торе́лоцьки.

Отвели-то Васильюшка во чисто́ полё,

Шьтобы не видал Грозён царь Иван Васильёвиць.

Они при́брали поганого тотарина,

Шьто такой же ведь есь — Васильюшко сын Ивановиць,

40 Да отсекли у Васильюшка[428] буйну голову.

Да как поехал тут Грозён цярь Иван Васильёвиць,

Он поехал во то жо во чисто́ полё,

Да привёз он ведь Марьюшку Верблюковну,

Ише взял он за себя да обвинцялсэ.

45 Да у Марьюшки была-то да как родна́ сёстра.

Называлась она да муськи́м имено́м —

Кострюко́м Мастрюко́м сыном Ивановым;

Захотела она-то да как боротисе,

Да искала себе она поединшика;

50 Да нехто против ей да как не вы́скивалсэ.

Она много згубила народу-ту православного.

Да спокаелсэ Грозной царь Иван Васильёвиць,

А шьто взял-то ведь Марьюшку Верблюковну;

Он ведь спомнил наказ своей жоны благочесли́выя;

55 Пожалел тогды своего-та чяда милого

Ише на́ имя Васильюшка Иванова.

Да выходит тогды Потанюшка де Хроменькой.

Ише сам ведь говорил он таковы речи:

«Уж ты вой еси, Грозён царь Иван Васильёвичь!

60 Уж ты как мне прикажошь с ей поборотисе?»

Говорил-то Грозён царь Иван Васильёвичь:

«Уж ты вой еси, Потанюшка ты Хроменькой!

А борись-ко-се, Потанюшка, как Бох поможет тебе».

Да схватилсэ с Кострюко́м сыном Ивановым.

65 Он из платьиця-та ей да как повылупил

Да хребётну-ту костоцьку повыломил;

А упала Кострюк Мастрюк на сыру земьлю.

Тогды увидял Потанюшка ведь Хроменькой,

Шьто не мужик-то ведь есь, да как ведь водитьце.

70 Да со-с того со стыду она со великого

Затянулась она-то да под крылечюшко,

Ише где-ко собаки-ти как приносятце.

Росьсердиласе ее́-то сестра милая

Ише на́ имя-то Марья Верблюковна;

75 Побежала она ведь в задьню горьницю,

Надевала свою шляпу богатырьскую:

Ей подделали в шляпу-ту ведь ку́тило,[429]

Да надела на свою-ту буйну голову, —

Ише шляпа-та была да равно тридцеть пуд;

80 Ише тут она да закололасе.

Ише зра́довалсэ Грозён царь Иван Васильёвичь,

Ишше сам он говорил-то таковы речи:

«Охте-те-мни-чки-то мне тошнёхонько!

Уходил я своёго-то чяда милого

85 Ише на́ имя Васильюшка Ивановичя!»

Привели к ёму Васильюшка Иванова,

Ише сами говорили да таковы речи:

«Ты Грозён ты наш Иван Васильёвиць!

Мы отсекли у тотарина буйну голову,

90 Принесли тогды к тебе-ка на торелочьки;

Пожалели мы Васильюшка Иванова».

———

Федор Парфенович Седунов

VIII. Федор Парфенович Седуно́в, грамотный старик лет 60, любитель покурить и выпить. Читать и писать он выучился у матери, а старины перенял от отца, считавшегося замечательным сказателем. Поет он сильным, приятным голосом, отчеканивая каждое слово; последняя особенность его пения, может быть, объясняется тем, что в прежнее время он певал в церкви, на клиросе. Кроме предлагаемой здесь былины, он поет еще несколько старин, например, «Сорок калик со каликою», но не ручается за то, что знает их до конца.

107. ПЕРВАЯ ПОЕЗДКА ИЛЬИ МУРОМЦА

Нам не дорого не злато да чисто се́ребро,

Дорога наша любовь да молодецкая:

Да как злато-то, се́ребро минуитца,

Дорога наша любовь не позабудитца,

5 Да как перьва поездка да Ильи Муромца

От славного города от Мурома

Ко славному городу ко Киеву.

Он уздаёт, седлает да коня доброго:

Ён кладёт седёлышко черкальское,

10 Да посте́гивал подпружинки толковы,

Да засте́гивал пряжечки чиста золота,

А брал с собой меч да саблю вострую

И брал-то копьё да борзомерное,

Он приковывал ко стремени булатному, —

15 Не отковывать от города от Мурома

Да до славного города до Киева.

Ле́кко, скоро скакал да на добра́ коня.

А как видели бога́тыря — сряжаитце,

Да не видели поездки богатырския;

20 Только видели — в чисто́м поли курева́ столбом.

Ён выехал на́ шо́ломя окатисто,

Да здрил-то, смотрел на все четыре сто́роны.

Да со западну видел со стороночку:

Да не грозна туча поднимаитце,

25 А стояла-то там сила неверная,

Под славным-то городом под Чи́женцём.

Говорит-то сударь да Илья Муромець:

«Да прости миня Бох да в таковом греху!

Я клал-то ведь заповедь великую

30 Да на ту же на меч да саблю вострую,

Да на то же копъё да бурзомерное;

А тепере мне сабля да нужно-надобно».

Отпадала-то сабля от стремени булатного;

Он берёт-то саблю да во белы́ руки,

35 Сам поехал во ту силу неверную.

Он рукою махнул, дак лежит улицёй,

Да в другу[430] махнёт, дак — переулками.

Он пресек-то ведь всю силу неверную,

Сам поехал-то в город Малой Чиженец

40 Да ко тим мужикам да мало-чиженцям.

Говорят мужики да мало-чиженци:

«Уж ты вой еси, уда́лой доброй молодець!

Уж ты хошь ли у нас да царём царить,

Уж ты хошь ли у нас да седоко́м сидеть?»

45 Отвечат им восударь да Илья Муромець:

«Не хочу я у вас да не царём царить,

Не царём я царить, не седоком сидеть.

Вы скажите мне про дорожку прямоезжую,

Да куда-то ездить в красён Киев-град».

50 Говорят мужики да по второй након,

Говорят-то они да по трете́й након.

«Не хочу я у вас ведь не царём царить,

Не хочу я у вас не седоком сидеть.

Вы скажите мне про дорожку прямоезжую,

55 Шьто куда-к ли мне ехать да в красён Киев-град». —

«Уж ты вой еси, уда́лой доброй молодець!

Да как около ехать тибе будет три года,

А прямо-то ехать тебе три месеца.

Да по той жа дорожки прямоезжия

60 А есь ли три заставушки великия:

Да как перьва застава да ле́сы тёмныя,

Да втора застава да грези чёрная,

Да как третья застава — реченька Смородина;

А у той же у речки да у Смородинки

65 У ей нет переброду да часто-мелкого

Да нет перескоку да часто-уского;

У ней есь через ей один кале́нов мост.

У того есь у моста у калёного,

Да сидит Соловей на девети дубах;

70 Там не конному, не пе́шому проезду нет,

Да не ясному соколу проле́ту нет:

Да по целому бога́тырю с конём глотат».

Тут немного бога́тырь да розговаривал,

Покруче́ свою лошадку поворачивал;

75 Он поехал по дорожки да прямоезжия.

Ай приехал ведь он да к заставушки великия,

Да ведь где были тут грези чёрныя,

Да там ли стояли да ле́сы те́мныя

Он и сходит, восударь наш Илья Муромець,

80 Он и сходит, слезает да со добра́ коня;

Он одною рукой да он коня ведёт,

Да другою рукой он ведь дубьё рвёт,

Да дубьё-ти рвёт да коню мос мостит.

Он проехал две заставушки великия

85 Да приехал ко третьей заставушки великия,

Ко той же ко речки ко Смородины.

Говорит ли государь наш Илья Муромець,

Говорит-то ведь он да таковы речи:

«Уж ты вой еси, речинька Смородинка!

90 На те нет переброду да часто-мелкого

Да и нету перескоку да часто-узкого;

Да есь через тебя один кале́ной мост;

У того-то есь у калена́ моста,

А сидит Соловей на девети дубах,

95 Он не конному, не пешому проходу нет,

Да не ясному соколу проле́ту нет».

Он сам говорил да таковы речи:

«Да просьти миня Бох да в таково́й вины!

Уж я клал-то ведь заповедь великую

100 Да на ту же на лук, калену́ стрелу:

Не отковывать от стремени булатного

Как от славного города от Мурома

Да до славного города до Киева;

Ай тепере мне лук, стрела нужно-надобно».

105 Сам поехал ведь он ко калену́ мосту;

Заезжаёт-то он да на кале́ной мост.

Засьвистел Соловей по-соловьиному,

Заревел Соловей да по-зьвериному.

Под бога́тырем конь да спотыкаитце;

110 Ён и бьёт-то коня да по крутым бедрам:

«Уж ты волчья ли пасть[431] да травяной мешок!

Зачим скоро под бога́тырем да спотыкаисьсе?»

Он берёт-то ведь лук да калену́ стрелу,

Он берёт во свои да во белы́ руки,

115 Направляёт Соловейку он во правой глаз.

Да как выстрелил он да калену́ стрелу,

Она падала Соло́вьюшку во правой глаз;

Полетел Соловей со девети дубов,

Он и падал на матушку сыру землю, —

120 Сыра мать-та земля да потрясаласе.

Он берёт Соловейка да во белы́ руки,

Он приковывал ко стремени булатному,

Сам поехал ведь он да в красен Киев град.

Он едёт во город в красен Киев жа,

125 Да ехал мимо Соло́вьев широкой двор.

Как было у Соловьюшка три дочери;

Они здрят-то ведь, смотрят во чисто́ полё:

«Вон батюшко едёт да мужика́ везёт».

Да втора́ говорила таковы слова:

130 «Шьто батюшко едет да мужика везёт».

Да как третья говорит да таковы слова:

«Да мужик-от ведь едёт, везёт батюшка;

Он прикован ко стремени булатному».

Они вышли на улочку настречать да Илью Муромця:

135 «Ты отдай нам родного нашого батюшка».

Он немного бога́тырь с им’[432] розговаривал.

Он поехал ко князю да на широкой двор

На поче́стной пир ко князю ко Владимеру.

Он мечёт коня да нерозуздана,[433]

140 Сам идёт-то во гривню да княженецкую;

Он крест-от кладёт да по-писа́ному

Да поклон-от ведёт да по-учёному,

Он и бьёт-то челом князю Владимеру

Да кнегины Опраксеи да Королевичьни,

145 И кланялсэ на вси четыри сто́роны:

«Уж вы здравствуйте вси кня́зя да вси бо́яра!»

И руським могучим бога́тырям,

И всем полени́цям да преуда́лыя

Да всем-то народу да православным жа.

150 «Уж ты здрасвуй, уда́лой да доброй молодець!

Я не знаю, тебя как имене́м назвать

Да как звеличать тибя из отечества.

Добро жаловать ко мне да хлеба-соли ись,

Хлеба-соли-то ись, вина с ме́дом пить!»

155 Они все на пиру да сидят пьют, едят,

Да все на честном они приросхвастались:

А иной-от хвастал да широки́м двором,

А иной ведь хвастал да золотой казной,

А иной ведь тут хвастал силой богатырскою,

160 Да иной-от хвастал да молодой жоной,

Да безумной-от хвастал да родной сестрой.

А один доброй молодець сидит не пьёт, не ест,

Он не пьёт-то, не ест, ише́ ничем не хвастаёт.

Говорит-то Владимёр стольнё-киевской:

165 «Уж ты вой еси, уда́лой доброй молодець!

Уж ты што жа сидишь у меня не пьёшь, не ешь,

А не пьёшь-то, не ешь сидишь, ничем не хвастаёшь?» —

«Бласлови мне, Владимер-князь, слово молвити,

Слово молвити мне-ка, да речь гово́рити!

170 Я еду из города из Мурома.

Я был-то под городом Чижемом;

Я очистил дорожку к вам прямоезжую,

Да привёз я Соловья к тебе на широкой двор».

Говорит-то Владимёр таковы речи:

175 «Не пустым ли ты, детинушка, похваляисьсе?»

Говорит-то Илья да таковы речи:

«Уж ты вой еси, Владимёр-князь стольнё-киеськой!

Ты бери-тко дружинушку хоробрую:

Перьву голову Добрынюшку Микитича,

180 Во вторых ты Олёшеньку Поповича,

Да пойдём мы со мной да на широкой двор

Да смотреть Соловья прикована ко стремени».

А пошли они Владимёр да на широкой двор;

Говорил-то Илья наш, Илья Муромець, —

185 Он велел Солове́ю засьвистеть в полго́лосу,

Зареветь Солове́ю велел он по-звериному.

Сыра мать-та земля да потрясаласе;

Задрожали у Владимёра ножки резвыя,

Буйна голова с плеч да покатиласе;

190 Он падал Владимёр на сыру́ землю́.

Да подхватывал Добрынюшка за праву́ руку,

А Олёшенька подхватывал за леву́ руку,

Повели-то во гридню да княженецькую.

Говорил-то Владимёр-князь таковы речи:

195 «Ты просьти миня, осударь Илья Муромець,

Да просьти миня да в таковой вины».

———

Иван Прокопьевич Прыгунов

IX. Иван Прокопьевич Прыгунов, неграмотный крестьянин 57 лет; старины слышал от золотицких стариков, уже покойных: Аверьяна, Андрея Викуловича Седунова, Олина. Последнего сказателя вспоминают в обоих селах Зимней Золотицы, хотя он уже давно умер. Прыгунов поет отрывисто, отчеканивая чуть ли не каждый слог. Кроме предлагаемой старины, он знает хорошо стих про Алексея Божьего человека, но другие старины спеть не может. Вдвоем со своим братом он рассказывал подробно про Иванушка Гордёновича весьма близко к пересказу (№ 78) Крюкова.

108. БОЙ ДОБРЫНИ С ИЛЬЕЙ МУРОМЦЕМ

Да доселёва Резанюшка слободой слыла,

Ишше нынеце Резань словёт городом.

Ишше был жил Микитушка Романович,

Живучи́сь-то Романович состарилсэ,

5 Да состарилсэ Романович, преставилсэ.

Оставалась у Микитушки велика́ семья,

Да вели́ка-та семья его молода жена;

Да ише́-то оставалосе чядо милоё,

Ише маленько чядышко любимоё,

10 Да любимо е́го чядышко одинакоё

Ише на́ имя Добрынюшка Микитичь млад.

Ише стал-то Добрынюшка пети-шти лет,

Ише стал-то на улочку похаживать,

Ише с малыма робятками поигрывать:

15 Да которого хватит за праву́ руку,

Оторвёт он у того да пра́ву ручюшку;

Да которого хватит да за леву́ ножку,

Оторвёт он у того да леву ножечьку.

Изучилсэ Добрынюшка боротисе,

20 Да горас-то Добрыня со круто́й метать.

Да прошла жа про его-то слава великая,

Да вели́ка ета славушка, немалая,

Да нема́ла та славушка по всей земьли,

Да по всей-то земьли по всей укра́инки,

25 Да дошла эта славушка до Мурома

Да до сильня каза́ка-та Ильи Муромца:

Ише нет-то такого борца по всей земьли,

Да по всей-то земьли, по всей укра́ины.

Да немного тут бога́тырь розговаривал,

30 Да бежал-то Илеюшка на конюшей двор,

Он брал-то себе да коня доброго;

Ише видели бога́тыря сряжаючи,

Да не видели поездочьки богатырьския, —

Тольке видели в чистом поли курева́ стоит,

35 Курева-та стоит да тольки дым вали́т.

Ишше едёт Илеюшка не дорошкою,

Да ко городу приежаёт да не воротами,

Ише скачёт через стенушку городовую,

Через ту жа-то башню наугольнюю.

40 Он увидял во городи ребятушок:

«Уж вы вой еси, ребятушка мале́шеньки!

Вы скажите-ко, ребятушка, которой Добрынюшки широкой дом,

Да широкой-от дом, да он высок тере́м?»

Отвечают робятушка мале́шеньки:

45 «Не высокой-от дом, да не широкой двор».

Услыхала-то Добрынина ро́дна матушка,

Отпирает окошочька немножечко,

Да сама-то говорила потихошеньку:

«Уж ты здрастуй, дородьнёй доброй молодець,

50 Уж ты на́ имя Илеюшка ты Илья Муромець!

Уж ты милосьти ко мьне хлеба ись,

Ко́ мьне хлеба ты ись, да вина с мёдом пить!»

Отвецят-то Иле́юшка, Илья Муромець:

«Ише как миня знаёшь, именё́м зовёшь,

55 Именём миня зовёшь ты, из отечесьва?» —

«Ише знать-то ясного сокола по по́лету,

Ише знать-то уда́лого молодца по по́езду».

Говорит-то Иле́юшка таковы речи:

«Уж ты вой еси, Омельфа Тимофевичьня!

60 У тя в доми ли твоё-то чядо милоё,

Ише мило твоё чядышко одинакое,

Ише на́ имя Добрынюшка Микитичь млад?» —

«Не случилосе у миня в доми чяда милого,

Ише милого чядышка, любимого:

65 Да уехал у миня чядышко во чисто́ полё,

Да на ти же на тихи ве́шны заводи

Да стреле́ть-то гусей да белых ле́бедей,

Ишё тих же пернастых серых уточёк». —

«Уж ты врёшь ты, Омельфа, миня оманивашь,

70 Уж ты сушшой-то правды мине не сказывашь». —

«Охте-то мне-чько тошне́шенько порато же!

Уж ты вой еси, Иле́юшка, Илья Муромець!

Ты наедешь моего да чяда милого,

Ты наедёшь ты его да во чисто́м поли, —

75 Не моги его убить, моги помиловать,

Ты моги-тко-се ёго помиловать,

Не розори-тко-се вдовиного подворьица».

Тут немного бога́тырь розговаривал,

Да поехал Иле́юшка во чисто́ полё,

80 Он увидял-то, в чисто́м поли курева́ стоит,

Курева-та стоит, да тольки дым валит:

Там ездит Добрыня по чисту́ полю,

По чисту-ту полю ездит, похваляитца:

«Ише нету-ту мне-ка поединшычька!»

85 Услыхал-то Илеюшка, Илья Муромець;

Ише тут-то Илеюшки не подравилось.

Они съехались бога́тыри во чисто́м поли

Да ударились бога́тыри пальче́ми-ти;

Ише друг друшки бога́тыри не ранили.

90 Да во второй-от раз они да съехались,

Да ударились они сабелькеми-ти вострыма;

Ише друг друга́ бога́тыри не ранили,

Пошербались у бога́тырей востры сабельки.

Ише съехались бога́тыри во трете́й након,

95 Да скакали бога́тыри через ко́ничков,

Да схватились богатыри боротисе;

По коленям-то в земьлю-ту втопталисе.

Да по Божьей-то всё было по милосьти,

По Добрыниной-то было всё по учесьти:

100 Да здала у Иле́юшки лева ножечька,

Да здала у Илеюшки права ручюшка;

Ише пал-то Илеюшка на сыру земьлю,

А Добрынюшка пал да на белы́ груди.

Говорил-то Добрыня таковы речи:

105 «Уж ты вой еси, дородьнёй доброй молодець!

Уж ты ко́его города, кое́й земьли,

Ты какого отца да какой матери?»

Отьвечят ему да Илья Муромець:

«Я сидел бы у тибя да на белы́х грудях, —

110 Я не спрашивал у тибя бы да роду-племени,

Я спорол бы у тибя да груди белыя,

Досмотрил бы у тибя да ретиво́ серцо».

Говорил-то Добрынюшка во второй након:

«Уж ты ко́его города, кое́й земьли,

115 Ты какого отца да какой матери?»

Отьвечят-то Илеюшка, Илья Муромець:

«Я сидел бы у тибя да на белы́х грудях,

Я не спрашивал бы у тибя да роду-племени,

Я спорол бы у тибя да груди белыя,

120 Досмотрил бы у тибя да ретиво́ серцо́».

Говорил-то Добрыня во трете́й након:

«Уж ты ко́его города, коей земьли,

Ты какого отца да какой матери?»

Отьвечят-то Илеюшка, Илья Муромець:

125 «Я того жо города-та Мурома,

Ише сильни каза́ка да Илья Муромець».

Да скакат-то Добрыня со белы́х грудей,

Да берёт-то Добрыня да за белы́ руки

Ише падат Добрыня во резвы́ ноги:

130 «Ты просьти миня, Илеюшка, в таковой вины!

Кабы знал-то ише, ведал, Илеюшка,

Не сидел бы у тибя да на белы́х грудях».

Тут побра́тались братаны да покрестовались:

«Уж ты будь-ко мне-ка, Илеюшка, да вторы́й отець».

135 Тут поехали братанушки в красён Киев град

Да ко славному Владимеру ко киеську.

Приежает к Владимеру на широкой двор;

Да стречят-то Владимер стойно-киеськой:

«Уж ты здрастуй, Илеюшка, Илья Муромець!

140 Уж ты здрастуй, дородьнёй доброй молодец!

Я тибя-то, доброй молодець, не знай, как зовут».

Говорит-то Илеюшка, Илья Муромець:

«Ише на́ имя — Добрынюшка Микитичь млад».

———

Марья Сергеевна Точилова

X. Марья Сергеевна Точилова, девица лет 60. По ее словам, за нее сваталось шесть женихов, но ни один из них ей не понравился, и она предпочла остаться в девках. Если не ошибаюсь, в молодости она жила в одном из скитов: Онуфриевском или Игнатьевском (см. с. 254, 1002; последний находится верстах в 60-ти от Золотицы, недалеко от реки Ру́чьев), и там выучила некоторые старины; но большую часть своего обширного репертуара она переняла у отца. В своем селе она слывет замечательной сказательницей; к сожалению, я мог записать у нее очень немногое. Она долго не соглашалась мне петь, подозревая, не явился ли к ней дьявол в моем образе,[434] или не послан ли я правительством проверять рекрутов, или не увезут ли ее в Москву, если она споет старины. Кроме предлагаемых здесь былин, она знает: 1) «Первую поездку Ильи Муромца», 2) «Как Алеша отнял жену у Добрыни» и многие другие.

109. ДУНАЙ

Да у ласкова князя да у Владимера

Заводилось пированьё ёго, поце́сён-от пир,

Он на много князей жа, на многих бо́яров,

Он на руських могуцих на бога́тырей

5 Да на вси полени́ци да преуда́лыя.[435]

Да Владимёр-от по полу запохаживал,

Да он белыма руцьками помахивал,

Он русы́ма кудрями принатряхивал:

«У мня вси были в городи испоже́нёны,

10 У мня красны деви́ци да за́муж были выданы.

Токо я один во городи холостой хожу,

Я холо́ст хожу себе, неженат слыву.

Вы не знаете ли где-ка, братцы, мне обруцьници,

Вы обруцьници где мне-ка, портомойшици,[436] —

15 Уж возростом немала и умом сверстна,

У ей бело лицё шьтобы — белой снег,

У ей цёрны брови будто были у соболя,

У ей оци-ти ясны будто были у сокола,

У ей я́годьници-ти были будто маков цьвет, —

20 У того жа у соболя у сибирьского,

У того жа у сокола переле́тного?»

Ише бо́льшой за меньшого хоронитьце,

От большо́го-то, братцы, всё отьвету нет.

Да выходит Добрыня да сын Микитиць-от

25 З-за того жо стола-та из-за угольнёго,

Он со той жо скамеёцьки з белоду́бовой,

Подьвигаитьце к ёму потихошенько,

Уж он рець говори ёму помалёшенько:

«Бласлови миня, Владимёр-от, слово вымолвить,

30 Не моги миня за́ слово-то скоро́ сказнить,

За одно же слово моги миня помиловать». —

«Говори-тко, Добрынюшка, шьто те надобно». —

«Уж я знаю, тобе есь где обручьниця;

Хоша сам не видал, то у людей слыхал,

35 Уж я цюл-то у брателка названого,

Я от молода Дуная сына Иванова.

Да сидит у тибя он да в тёмной те́мьници,

Он за ту беду сидит, за напраслинку;

Да сидит у тя Дунаюшко в тёмной те́мьници

40 Тридцеть лет ведь сидит, весь во мху оброс». —

«Вы пойдите-ко, слуги да мои верныя,

Вы берите, мои слуги, да золоты клюци,

Отмыкайте-тко, слуги, вы те́мны же́,

Выпускайте мне Дуная сын-Иванова».

45 Они брали эти слуги да золоты́ клюци,

Отмыкали эти слуги те́мны те́мьници,

Да привели они Дуная сына Иванова,

Наливали ёму цяру да зелёна́ вина,

Небольшу таку, немалу — да полтора ведра;

50 Да примаитце Дунаюшко единой рукой,

Выпивал там Дунай да едины́м духом.

Наливали ёму цяру пива пьяного;

Да примаитце Дунаюшко единой рукой,

Выпивал-то Дунай-от едины́м духом.

55 Они третью наливали да мёду ёму сладкого.

Ише тут-то Дунаюшко весёлой стал,

Он весёлой стал, позаговаривал.

Да Владимёр-кнезь по полу запохаживал,

Уж он белыма руцьками помахивал,

60 Да русы́ма кудрями да принатряхивал,

Уж он сам говорил ёму таковы слова:

«Уж ты вой еси, Дунай дак сын Ивановиць!

Ты не знашь ли ты где мне-ка обруцьници,

А обруцьници ты где мне, портомойници,

65 Шьтобы возрастом нема́ла была, умом сверстна,

Шьтобы было лицё у ей будто белой снег,

У ей цёрны брови будто были у соболя,

У ей оци-ти ясны будто у сокола, —

Да походоцька у ей-то шьтобы была павиная,

70 У ей ти́ха рець была лебединая, —

У того жа у сокола у сибирьского,

У того жа у соболя переле́тного?» —

«Уж я жил-то во городи в Ляхивоньския,

У того же короля я земли Задоньского,

75 У ёго я три года жил во клюцьниках,

Уж я три года жил у ёго в замочьниках,

Уж я три года жил у ёго в стола́рьницьках;

Я видал-то — у ёго да есь две доцери:

А перьва́ доць-от Настасья да Королевицьня,

80 Они езьдит по цисту́ полю, полякуёт,

А полякуё, езьдит она розбойниця,

Да словё поленицей да преуда́лою

Да стоит-то в цисто́м поли поединьшицьком;

А втора доць Опраксея есь Королевисьня.

85 Опраксеюшка тибе будёт твоя рука,

Да рука-та будёт, твоя сьняга:[437]

Она возрастом нема́ла и умом сверсна;

У ей бело лицё́ да будто́ белой сьнег,

У ей це́рныя брови будто у соболя,

90 У ей оци-ти ясны будто были у сокола, —

У ей ягодьници-ти да будто маков цьвет,

Да походоцька у ей та была павиная,

Тиха речь-та ее́ была лебединая, —

У того жа у соболя у сибирьского,

95 У того-та ясного сокола переле́тного;

А сидит Опраксея доць Королевисьня

За двенадцетеми сидит она замоцьками,

За тринадцетеми-то крепкима сторо́жеми,

Шьтобы красно ей солнышко не запекло,

100 Шьтобы буйныя ветры-ти не за́дули,

Шьтобы лишни-ти люди ей не засмо́трили». —

«Поежжай-ко, Дунаюшко, скорым сватом сватайсе,

Ты бери у мня, надобно сколько силы-арьмии,

Ты возьми моей несцётной золотой казны».

105 Да Дунаюшко ёму да ведь отьвет дёржал,

Отьвецяёт Дунай ёму сын Ивановиць:

«Мне-ка сцётной твоёй не откупатисе,

Могуто́й-то, силой твоёй не воёватисе;

Только дай-ко три брата да три названого:

110 Во перьвы́х мне названого-крестового

Уж ты вой еси[438] Добрынюшку мне-ка Никитиця,

Во вторых Иле́юшку славна Муромця,

Мне во третьих Олёшеньку дай Поповиця;

Тот уж силой несилён да хуть напу́ском смел».

115 Да не долго бога́тыри збиралисе:

Только видели богатырей поезжаючись, —

Во цисто́м-то ведь полюшки курёва́ стоит,

Курёва-та стоит, да идёт дым столбом, —

Да не видели поездки да богатырьскою.

120 Они мелки озёрышка перескакивали,

Они реки-ти быстры промежь ног брали́;

Они ехали бога́тыри на цисто́м поли,

Они к городу ехали не дорожкою,

Да во город заезжали не воротами, —

125 Они скацют церез стену городо́вую,

Церез ту да нову башню треугольнюю.

Да король-от во полаты перепада́итьце,

В сундуки жо король-от замыкаитьце.

Да выходёт король-от земли Задоньския:

130 «Уж ты здрастуй, Дунаюшко сын Ивановиць!

Ты пошьто ко мне приехал, жить не во ключьники ли,

Не во ключьники приехал, не в замочьники ли,

Не в замочьники ко мне, не в столарники?» —

«Я приехал к тобе жа не во ключьницьки,

135 Я приехал к тебе-ка да не в замочьники,

Я приехал ко тебе да не в столарничьки;

Ко тебе жа я приехал сватом свататьце

Я на мо́лодой Опраксеи доць-Королевисьни». —

«Право, ей-Богу, у мня засватана,

140 Да засватана Опраксея да запору́чёна

За того жа цюди́шша да за Идо́лишша;

У ёго нос-о как палка дровокольняя,

Да глаза-то у жениха-то как пивны́ цяшы,

Голова-та ёго будто сильнёй бугор».

145 Во второй раз говорил, из грени вон пошол:

«Уж и цесью не дашь, то ты за буё́м возьмём,

Мы возьмём своей сило́й да богатырьскою,

Мы возьмём жа грозой своей княженецькою».

Он выходит за ворота на улицю,

150 Ише тот жо Дунаюшко сын Ивановичь,

Говорит-то всим могуцим трём бога́тырям,

Говорил-то ведь он им таковы слова —

Он Добрынюшку оставил да у добра́ коня,

Он Илеюшку оставил да на новы́х сенях —

155 Он Добрыню с собой берёт за праву́ руку,

Уж он сам говорил таковы слова:

«Уж ты вой еси, Илья у миня славной Муромиць!

Зазьвенит у мня когда сабля вострая,

Забредит когда моя-та сабля вострая, —

160 Ты секи на се́нях старого тогда, малого,

Не оставь ты единого на се́мяна».

Да присекли двенадцеть да крепких сто́рожов,

Обломали висуци тут да вси замки,

Да заходя к ей во гридню да княженецькую.

165 Она делала делышко немалоё:

Да плела-то сидела золоты круги

Да цьветами-ти всякима розноличьнима

Да кругами-ти всякима розноличьнима,

Да Идо́лишшу своёму она дары плела;

170 По кобылоцькам у ёй сидя сизы голыби,

По набилоцькам у ей сидя ясны соколы,

По ставця́м у ей сидели белы лебеди.

Сизы голыби у ей-то да прирозле́тались,

Ясны соколы у ей-то да прироспо́хались;

175 Опраксея во полаты перепада́ласе,

Красота-та в лици у ей изменяласе,

Да берё ей Дунаюшко за праву́ руку,

Да ведё ей Дунаюшко за злацьни́ персьни,

Да ведё ей из гредни княженецькою.

180 Да заплакала Опраксея доць Королевицьня:

«Ты умел миня, батюшко, воспоить-корьмить,

Не умел миня, батюшко, замуж выдати!

Там людськи-ти отци бедны, людськи матери

Отдавают из нужды бедны, из бедносьти,

185 Отдавают из-за́ хлеба, из-за́ соли;

Ты-то, моё да соньцё красноё,

Не цёсным миня пирком давашь, с кроволитьицём».

Тогда вынёс-то король земли Задоньския,

Ему вынёс-то мизу да красна золота,

190 Да другую да вынёс да циста се́ребра,

Уж он третью выносит скатна жемцюгу.

Они да́ры берут-то, сами цёлом не бьют,

Да цёлом-то они не бьют да им не кланеютце:

«Вот на приезьди ты госьтя не уцёстовал, —

195 На отьезди те дорогого не уцёстовать!»

Посади́т свою невесту да заруце́нную,

Посадил-то Дунаюшко на добра́ коня,

На добра-та коня он позади себя,

Закрывал свою невесту шалью шолковой,

200 Шьтобы красно ей солнышко не за́пекло,

Е́ю буйны-ти ветры шьтобы не за́дули,

Ей бы лишныя люди да не засмо́трили.

Да поехали бога́тыри по цисту́ полю

Да приехали к Владимёру стойно-киёському.

205 Да выходит кнезь Владимёр да стойно-киёськой,

Да выходит на улицю потихошенько,

Подвигаитьце к невесты да помалёшенько,

Он и кланеитце ей низёшенько:

«Уж ты здрастуй, невеста заруцёная!

210 Невеста ты была мне да Богом сужона,

Ише сужена ты Богом была, ряжона,

Ише мне ты, ты невеста была налажона.

Уж ты здрастуй, патретнова красавиця!

Ише в мири тако́вых людей мало водитце,

215 А на свети негде́ боле не отышшетсе». —

«Уж ты здрастуй, Владимёр-кнезь да стойно-киёськой,

Уж ты удалой да доброй молодець!

А не сужоной ты был мне-ка Богом, ряжоной,

Ише Восподом Богом да приналажоной».

220 Уж он брал свою невесту за праву́ руку,

Уж он вёл свою невесту да в задню горьницю,

Надевал на ей повязку да драценную,

На ей платьё надел-то необцене́нное,

Покатил свою невесту во Божью́ церькву.

225 Да немало етого времени продьлилосе,

Ише шесь тут цясов им миновалосе;

Ише всё они дело то приконцили,

Приехали во гредню-ту княженецькую:[439]

У их пир-то пошол да всё на радосьти,

230 Да на том на весельици на великия.

Во цисто́м-то ведь поли мало не дым столбит,

Да не дым-то столбит, едё полени́ця преудалоя,

Да не дым-то столбит, да не гам гамит.

Говорит-то Владимер-кнезь стойно-киеськой:

235 «Уж вы вой еси, сильни вы бога́тыри,

Уж вы вся, мне, дружиноцька хоробрая!

Погодите[440] вы моёму-ту горюшку:

А вы стретьте поленицю да преудалую

Да сьсеките, срубите до плець голову,

240 А не допускайте до моёго вы широка двора».

Да поехали они да во цисто́ полё.

Да стоит-то Опраксея Королевишьня

За снарядным стоит она дубовы́м столом,

Да сама-то говорит ёму таковы слова:

245 «Уж ты гой еси, Владимер-кнезь стойно-киёськой!

Допусьти у мня родиму милу се́стрицю,[441]

Угости-тко-се ей да сладкой водоцькой,

Уж ты всекима дорогима ей напитками,

Уж ты всекима дорогима ей гостиньц́еми».

250 Да в отьвет-то Владимер да стойно-киёськой

Отьвецяё он всё да молодой жоны:

«Уж ты вой еси, моя да молода жона!

Да не ты бы говорила, кабы ново́й мне кто, —

На долонь бы посадил я, другой сверху прижал,

255 Только межь долонеми бы мокро́ стало».[442]

Да приехали бога́тыри во цисто́ полё,

Ише сьсекли у ей-то по пле́цям буйну голову,

Роскинали, розбросали по цисту́ полю,

По тому жо по роздольицю по широкому.

260 У Владимёра пир-то пошол на радосьти,

Да на том на весельици на великия.

110. КОЗАРУШКО (КОЗАРИН)

Отець с матушкой Коза́рушку не злю́били,

На роду-ту Козарушку попорьтили.

Ише стал-то Козарушка-та пети́, шти лет,[443]

Он стал-то на улочьку побе́гивать,

5 Он со малыма ребятушками стал поигрывать.

Задрозьнили Козарушка ребятушки:

«Не прямого ты отця, не прямой матери!»

Кого за́ руку хватит, да руку выдерьнё,

Кого за ногу хватит, да ножку выставит,

10 За живот-от перехватит — да живота лишит.

Да пошол-то Козарушко ко бабушки:

«Уж ты вой еси, бабушка родимая!

Я прямого ли отця да прямой матери?» —

«Ты прямого отця-та да прямой матери:

15 У тя был жа Пет отець Коромысловиць,

У тя мать была Петриха Коромыслиха».

«Напеки жа мне-ка, бабушка, подорожьницьков:

Я пойду жа на тихи мелки заводи

Пострелеть гусей да белых ле́бедей,

20 Ише тих же пернастых малых утоцёк».

А идёт-то Козара да по цисту́ полю,

По тому идё роздолью да по широкому;

Ише стретилось ёму цюдо страшноё,

Цюдо страшное стретилось, ужасноё:

25 У ёго нос-от как палка дровокольняя,

А глаза у ёго будто пивны́ цяшы,

Голова у ёго жа будто сильнёй бугор.

Ише спрашиват-то цюдышко ето страшноё:

«Ты вой еси, уда́лой ты доброй молодець!

30 Ты не знашь ли Козары где Петровиця?

Уж он сколь-то велик да сколь широк?» —

«Да сколь я-то велик да сколь я широк,

Ише столь-то Козарушка-та велик и широк». —

«Он по много ли Козара да к выти хлеба ест?» —

35 «Уж он ест по три милостины». —

«Уж и много ли Козарушко зелена́-та вина пьё?» —

«Зелена-та вина пьё по три рюмоцьки». —

«Ваш немудрой Козарушко Петровиць-от!

Я ишшу-то ёго да ровно шесть лет;

40 Да прошла про ёго слава великая

По всей земли, по всей вокра́инки.

Уж я хлеба-та ем да по семи пецей,

Зелена-та пью-то по три сороковоцьки».

У Козарушки серьцё да роскипелосе,

45 Да могуция плеци да росходилисе,

Лебёда́[444] ёго в лици вся перемениласе,

Да хватил-то он цюди́шша со добра́ коня

Да зашиб-то цюдишша о мать сыру земьлю.

Да тогда он заговорил: «Слава Восподу,

50 Слава Восподу Христу-ту, цярю небёсному,

Той же матери Божьёй да Богородици!

Мне-ка при́слал-то Бок да коня доброго,

Мне ише прислал-то Бок саблю вострую,

Мне тогда прислал-то Бок жа копьё булатноё».

55 А тогда розоставил да он шатёр белой,

Он шатёр-от белой-то поло́тьняной.

На зори тогды было да рано утряной,

На выка́ти-то было соньця красного,

Да во тих во горах-то да во Пешшерьскиях,

60 Да приплакиват Козарушку Петровиця,

Там живёт-то родима ёго се́стриця, —

Унесла е́ зьмея да семиглавая —

«Кабы был у мня брателко Козарушка,

У мня не были зьмеины да дити маленьки,

65 Они не́ ссали мои да груди белыя!»

Да поехал во горы да во Пешшорьския,

Он присек-то Козарушка Петровиць-от

Уж он всих-то зьмеиных малых детоцёк,

Роскинал, розбросал-то их по цисту́ полю,

70 По тому по роздолью да по широкому,

Посадил сестру-ту да на добра коня,

На добра-та коня он позади себя;

Да приехал к отцю да к родной матери,

Он и к тим-то полатам да к белым камянным,

75 Да крыцит-то Козарушка громким голосом, —

Вся полата у их пошаталасе,

Ставники́ в окнах побуту́сились;[445]

Да крыцял-то Козарушка звонким голосом:

«Уж ты гой еси, Пет дак Коромысловиць!

80 У тя было ли цядышко любимоё,

Да из мо́лодых Коза́ра да сын Петровиць-от?[446]

Да была ли ваша доць-та да прилюбимая?» —

«Да была-то одна доць-та у нас любимая». —

«Я привёз вашу доцерь да вам любимую». —

85 «Вы отдайте-тко доць мне-ка любимую». —

«Вы обсыпте мою-ту саблю золотом,

Я тогда-то отдам вам дочь любимую».

Тогда отдал доць-ту ихну любименьку,

Да приехал Козарушка ко бабушки.

111. МАТЬ КНЯЗЯ МИХАЙЛЫ ГУБИТ ЕГО ЖЕНУ

Поежал-то кнезь-от Михайло

Во чисто́ полё широ́ко,

Да во роздольицё дале́цё,

Да говорил-то кнезь-ё Михайло

5 Да своей маменьки родимой:

«Уж ты маменька родима!

Не буди моей кнегины

Да присьпесивой Катерины

По утру рано ставати,

10 Светлой пецьки затопле́ти;

Потому ей не буди-то, —

Мало детишшо во утробы».

Не усьпел-то кнезь-е Михайло

Он со двора-та долой сьехать,

15 От двора-та скоро отьехать, —

Его маменька родима

Жарко банёцьку топила

Во владыцьнёй цёсной празьник,

Во Христово воскресеньё;

20 Серой камень нажигала;

Повела эту кнегину

Присьпесиву Катерину

В парну банёцьку помытьце,

Да помытьце, похвостатьце,

25 Клюцёво́й водой поплёскатьце;

Завязала оци ясны

Тонким, белым полотеньцём

У кнегины Катерины,

На утробу ей спушшала

30 Сер-горюцёй серой камень,

Выжигала из утробы

Она малого младе́ня,

Она малого дите́тя;

Да рыболовам-то крыцяла:

35 «Вы поскоре-скорей бежите!»

Рыболовы прибежали,

Ею зьделали колоду,

Трои обруци набили,

Трои обруци жалезны.

40 Уж во-в ту пору в то время

Ише едё кнезь-е Михайло

По цисту́ полю широкому,

По роздольицю дале́цю.

У ёго же конь потьпялсэ,

45 Пухова́ шляпа свалилась,

Сабля востра подломилась:

«Уж ты конь мой, лошадь до́бра,

Ты слуга праворучьня!

Уж ты мне-ка не скажошь,

50 Шьто мне-ка не роскажошь,

Шьто ль есь в доми неладно,

У меня же неисправно:

Или маменька хвораё,

Ли кнегина немога́ё?»

55 Шьто приехал кнезь Михайло

Из циста́ поля широкого,

Из роздольиця далёкого.

Не стречя́т ёго кнегина,

Да стре́цят маменька родима.

60 «Ише где моя кнегина

Присьпесива Катерина?» —

«Пригорда твоя сьпесива

Сьпит на мяккую перину,

На пуховых на подушках;

65 Она из горьници не выйдё,

Тебя, Михайло, не стрец́е́ё».

Он пошол-то кнезь Михайло

В задьню горницю убра́ну,

Ко перины ко пуховой,

70 Ко кровати ко тесовой;

Ише нет ёго кнегины,

Присьпесивой Катерины.

Уж он тут перепалсэ,

Он на вострой нож металсэ;

75 Его нянюшки здёржали,

Его мамушки подёржали:

«Уж ты стой-постой, Михайло!

Уж как мы тебе всё скажом,

Уж как мы тебе роскажом:

80 Не усьпел ты, кнезь Михайло,

Со двора-та з дому сьехать,

От двора свэго отъехать, —

Твоя маменька родима

Жарко банёцьку топила

85 Во владыцьнёй цёсной празьник,

Во Христово воскресеньё;

Серой камень нажигала;

Повела эту кнегину

В парну банёцьку помытьце,

90 Да помытьце, похвастатьце,

Клюцёвой водой поплёскатьце:

„Ты пойдём, моя кнегина,

В парну банёцьку помытьце“.

Шьто сер-горюцёй вытягала;

95 Завезала у кнегины

Шьто ее́ же оци ясны

Тонким, белым полотеньцём,

Выжигала из утробы

Она малого младеня,

100 Она малого дете́тя;

Рыболовам-то крыцяла:

„Поскоре-скорей бежите!“

Рыболовы набежали,

Ею зьделали колоду,

105 Трои обручи набили,

Трои обруци железны,

На синё морё спушшали.

Ты поди-ко, кнезь Михайло,

Ты по конюхам коню́шным,

110 По торговишшам гостинным;

Ты купи-ко, кнезь Михайло,

Коней пару вороныя,

Ты корету золотую,

Ты три нёвода шолко́вых;

115 Набери силы хресье́ньской,

Ты лови ету колоду».

Он пошол-то кнезь Михайло

Он по конюхам конюшным,

По торговишшам гостиным;

120 Он купил же кнезь Михайло

Коней пару вороную,

Он корету золотую,

Он три нёводы шолко́вы;

Набрал силы он хресье́ньской,

125 Уж он выловил колоду,

Уж он тут сперепалсэ,

Во синё морё бросалсэ.

Ёго маменька родима

Вдоль по бе́режку ходила,

130 Слёзно плакала-рыдала:

«Три души я погубила:

Я перьву́ душу́ безвинну,

Я другу душу́ безгрешну,

Третью ду́шу занапрасно!»

———

Анна Пуловна Бурая, Анна Ивановна Лыткина

XI. Анна Пудовна Бурая и Анна Ивановна Лыткина — пели вместе, причем вторая исполняла должность подголоска; все старины они пели одним напевом. Бурая — замужняя женщина лет 40, неграмотная; старины переняла у своей тетки М. С. Точиловой (X). Кроме старин, пропетых ею вместе с Лыткиной, она знает следующие: 1) Добрыня и змея, 2) Дунай, 3) Козарушко, 4) Цюрило, 5) Мать князя Михайлы губит его жену, 6) Камское побоище (последнюю старину она знает не совсем хорошо). Лыткина — девица 38 лет, грамотная; у нее я приобрел сказку о Бове-королевиче старой печати, с картинками. Старины, по-видимому, она знает плохо: она согласилась помогать Бурой только потому, что последняя одна петь стеснялась. Обе женщины пели мне вместе также похоронные и свадебные причитания («пла́ци»).

112. НЕУДАВШАЯСЯ ЖЕНИТЬБА АЛЕШИ

У ласкового князя у Владимёра

Заводилось пированьицё, поце́сён пир

Да на многих князей, на многих бо́яров,

Да на сильних, могуция бога́тыри

5 Да на всих полениць да преуда́лыя.

(Бабы сильния, храбрыя, воевались.)

Они все-то на пиру да напивалисе,

Они все на цёсно́м да наедалисе.

Говорил-то восударь да Илья Муромець:

«Нам кого, братцы, послать да на Пуцяй-реку

10 Принести-то холодной клюцёвой воды,

Ише тих принести да младых яблуков?»

Говорил-то Олёшекька Поповиць млад:

«Мы пошлём, братцы, за холодной клюцёвой водой,

Мы пошлёмте Добрынюшку Микитиця;

15 Принесёт он холодной да клюцёвой воды,

Уж он тех принесёт да младых яблуков».

Да пошол у нас Добрыня к своёму двору,

Да неве́сёл, повесил буйну голову,

Уж он ниже повесил своих могуцих плець.

20 Да стречят-то ёго да ро́дна маменька

Да со той со Добрыниной молодой жоной,

Да уж спрашиват у Добрынюшки родна маменька:

«Уж и шьто ты, моё да цядо милоё,

Шьто неве́сёл, повесил буйну голову?

25 Разве место тебе пало не по вотцины,

Ели тебя хто обнесли да винной цярою,

Разьве хто тя укорил да молодой жоной,

Разьве хто тя попрекнул своей[447] ро́дной матерью?»

Говорил-то Добрынюшка Микитиць млад:

30 «Да нехто не укорил миня молодой жоной,

Да нехто не попрекнул миня ро́дной матерью;

Посылают миня да на Поцяй-реку́

Принести мне холодной да клюцёвой воды,

Ише тех принести да младых яблуков».

35 Да росплакалась Добрынина ро́дна маменька:

«Охте, те́-мне-цько, те́-мне-цько тошнёхонько!

На Пуцяй-то на реки да змия лютая

Да сьсекёт у тя, срубит по плець голову.

Да тебе-то дитетко, шьто же я скажу:

40 А не пей, моё цядо, клюцёвой воды».

Говорил втепо́р Добрыня молодой жоны:

«Ты поди-тко, моя да молода жона,

Принеси-тко поди мне-ка триста стрел».

Да жона-та принесла ёму четыреста.

45 Да заплакал Добрынюшка Микитиць млад:

«Да не стал миня Господи-то миловать,

Молода миня жона не стала слушати!»

Говорила Добрынина молода жона:

«Уж ты вой еси, моя да лада милая!

50 Да при времени понадобитце калена́ стрела, —

Ты за стрелку бы дал всё петьсот рублей,

Ты петьсот-то рублей дал, да тебе не́где взеть».

Говорил ише Добрынюшка молодой жоны:

«Уж ты вой еси, моя да молода жона!

55 Когда выйдёт-то мне разьве шесь годов

Да ише-то истекут да все двенадцеть лет,

Ты бери тогды мои да золоты́ клюци,

Ты мою-ту бери тогда золоту казну,

Розсылай по черьква́м-то, по мана́стырям,

60 Поминай-ко тогды да душу грешную.

Да ише́ те накажу, да молода жона:

Тогды розойдёт-то слава великая

Да по всем-то по го́родам, по вьсей земьли,

Да по вьсей-то земьли, по вьсей украинки,

65 Да засватаютьце на тебе-ка князи, бо́яра,

Уж как сильни, могуция бога́тыри;

Да засватаитьце Илья да славной Муромець, —

Не ходи ты за Иле́юшку славна Муромця;

Да посватаитьце Олёшенька Поповиць млад, —

70 Да поди за Олексеюшка Поповиця».[448]

Во цисто́м-то во поли да там шатаитьце,

С боку на бок калика-та лягаитьце,

Ко Добрынину дому подвигаитьце.

Да увидяла Добрынина ро́дна маменька

75 Да отво́рила косисцято окошоцько:

«Уж ты вой еси, калика перехожая!

Не видал ли моёго цяда милого

Уж ты вой еси[449] Добрынюшка Микитиця?» —

«Уж мы пели-то, ели со одна́ блюда,

80 Уж мы платьё носили со одна плеця;

Да преставилсэ Добрынюшка, преста́релсэ.

Ише где-то у Добрыни молода жона?»

Да сёгодне у Добрыни, е то^а девей стол,[450]

Да уж завтро у бедненькой смотреньицё,

85 После завтре у ей-то будёт венценьицё». —

«Уж ты вой еси, Добрынина ро́дна маменька!

Пригласи-ко калику перехожую».

Ноцёвала калика перехожая;

Говорил он Добрыниной ро́дной маменьки:

90 «У тя где-то Добрынины звоньцяты́ гусли?

Мне велел поиграть он в звоньцяты́ гусли;

Мне-ка хотьце утешить князя со кнегиною.[451]

Доведи-тко до ихного смотреньиця».

Да пришла-то калика перехожая,

95 Ише села калика на песьнёй-от столб,

Говорила калика перехожая:

«Благослови-ко, Олексей, зыграть в звонцяты́ гусли,

Мне утешить-то князя со кнегиною». —

«Ты играй-ко-се, калика перехожея».

100 По наи́грышкам калика перехожея,

По насвистышкам Добрынюшка Микитиць млад.

«Благослови-ко Олексеюшко Поповиць млад,

Поднести мне калики винну цяру-ю».

Не благословят-то Олёшенька Поповиць млад.

105 Не глядела Добрынина молода жона,

Подошла она к калики перехожою,

Наливала калики цяру зелёна́ вина.

Да калика-та берёт да едино́й рукой,

Проздравлят Олексеюшка Поповиця

110 Да со всем проздравлят с убраны́м столом,

Со всема́ его княземи, со кнегинами,

Выпиваё калика зелёну́ цяру

Да кладёт-то калика свой злацён персьте́нь.

Тогда взял свою Добрынюшка молоду жону,

115 Молоду-ту жону-то за праву́ руку.

Во глаза-ти вси Олёшеньки насмеялисе:

«Ты здорово женилсэ — тебе не́ с ким спать!

Тебе свадёбка стала во семсот рублей.

Ты здорово женилсэ — тебе не с ким спать!»

120 Да не кажному жонитьба издаваитьце.

113. ДЮК

Да у Дюка-та двор-то да на семи вёрстах,

Кругом дому оградушка серебьряна;

Ише по́ сту столбов-то было́ серебьряных,

По полу́тросту столбов было́ позолоченых,

5 Ише медных, железных да цисла-сме́ту нет;

Ише сорок конюх да со конюшнами,

Ише сорок кухароцёк ходя в гарусном,

А друга́-то^а сорок ходя в шолковом;

Ише сорок кухароцёк ходят в гарусном

10 Да друга́-та ведь сорок ходят в шолковом^б

Ишше пецьки у Дюка были муравцяты,

Да помёлышка у Дюка из семи шолков.

Ише мать-та у Дюка была коласёнка,

Да пекла она у ёго колацики:

15 Да колаци-от съешь — другого хоцетьце.

Да другой-от съешь — третьёго душа бажи́т.

Не лесина во цисто́м поли шатаитьце,

Ише Дюк-от перед ма́тюнкой ведь цё́лом бьёт,

Уж он цё́лом-то бьёт, опеть кланеитце:

20 «Благослови миня, маменька, в гости ехати

К тому мне-ка ко Киеву, славну Мурову,

Ко тому мне ко Владимёру славну киеському,

Во Божью́-ту мне-ка церковь да помолитисе,

Ко Восподнёму мне гробу да приложитисе,

25 На Дунай на реки да окупатисе,

Мне людей-то посмотрить да самому себя показать».

Не дават-то ему мать благословленьиця:

«При пиру́-то приросхвастаисьсе, цядо милоё,

Ты своей-то несцётной золотой казной,

30 Ты своим-то ведь домом благодатныям,

Ты бесцётным своим у мня имушшесьвом».

Тут дала ведь ему мать благословленьицё.

Он поехал-то Дюкушко Стёпановиць;

Он ко городу едёт не дорогою,

35 Он во Киев заежжаёт не воро́тами,

Скацё конь церез стену-ту городо́вую,

Да воехал во Киёв, славной Муром-от

Он ко тим-то ко ранным заутриням.

Он ко тим-то ко поздым ко обедёнкам:

40 Уж он ставит-то добра́ ко́ня не привязана,

Не привязанного ставит-то, не приказана,

Да воходит-то Дюк да во Божью́ церькву,

Уж он крест-от кладёт да по уцёному

Да поклон-от ведё да по писа́ному;

45 Становилсэ-то Дюкушко во сторо́ньицё.

Вси-ти кне́зи, бояра да огледелисе;

Да подходит Владимёр да столно-киеськой.

«Уж ты здрастуй, Владимёр-князь столно-киеськой!» —

«Уж ты здрастуй, уда́лой ты доброй молодець!

50 Я не знаю, как тибя-то именём назвать,

Именём тебя назвать да из отец́есьва». —

«Отойди-тко-се, Владимёр-князь столно-киеськой!

Они не то тут поют, не тебя слушают,

Нам уж слушать велять звону колокольнёго». —

55 «Уж как милосьти прошу тебя хлеба, соли ись,

Хлеба, соли тебя ись да винной цяры пить!»

Да Владимёр-от конь во ступь-ту бежит да лошадиною,

Да у Дюка-та рысью всё пави́ною.

Заводилсэ у Владимёра поцесён пир

60 Да на многих князей-то, на многих бо́яров

Да на сильних, могуцих на бога́тырей.

Ише вси-то на пиру сидя́, пьют, едят,

Ише вси-то на цёсном да напиваютце;

Ише вси при пиру да приросхвастались:

65 Ише глупой-о^в ведь хвастат родной матерью,

Неразумой-о^г хвастат родной се́стриц́ей,

Да неумной которой хвастат молодой жоной.

Да Владимер-о по́ полу похаживат,

Уж он^д тростоцькой в пол да поколациват,

70 Да подходит ко Дюку да ко Стёпановицю:

«Уж ты шьто же, молоде́ць, не пьёшь, не ишь

Да неци́м-то, удалой-о, не забавляисьсе,

Да неци́м-то, молоде́ць, ты не похваляисьсе?

У тебя разве нету да широки двора,

75 У тебя-то разве нету да своёго села,

У тебя разве нету да молодой жоны,

У тебя разьве нету да ро́дной матери,

У тебя разьве нету да родной се́стрици?» —

«Да у меня-то, братцы, дом на семи вёрстах;

80 Кругом домушку оградушка булатная;

У мня по́ сту столбов-то было́ серебьряных,

По полу́тосту столбов у мня позоло́чёных,

У мня медных-то, железных цисла-сме́ту нет;

У мня сорок конюх да со конюшнями,

85 У мня сорок кухароцёкходя в гарусном,

Да друга-таведь сорок ходя в шолковом;

У мня пецьки-ти белы да всё муравцяты,

Да поме́лышка у мня из семи шолков;

Ише мать-та у мня была коласёнка;

90 Да колацик-отсъешь — другого хоцитьце,

Да другой-от съешь — третьёго душа бажит.^е

Да поедёмте, братьиця, в моё село;

Да берите-ко книг, да колько надобно,

Да пера-то берите да со цернилами; —

95 Ницёго-то не описать вам моя имушшесьва».

Да поехали ко Дюкову широку́ двору,

Да на тих они поехали на сто-то лошадях,

Они набрали пе́р да со цернилами

Да бумаги они себе по на́добью,

100 Да приехали ко Дюкову широку́ двору.

Ишше маменька у Дюка перепадаитце:

«Говорила я своёму да цяду милому:

Ты росхвастаисьсе, дитятко, широким двором,

Ты своим-то безцётненьким именьицём!»

105 Да стрецяют-то Дюкушка кухароцьки;

Да здороваютце с Дюковыма кухарками:

«Уж ты, здрастуйте, Дюкова ро́дна маменька!» —

«У мня не маменька, тут-то мои кухароцьки».

Да стрец́еют-то Дюковы кухароцьки;

110 Да здороваютце они-то с кухароцьками:

«Уж вы сдраствуйте-ко, Дюкова молода жона!» —

«Не жона-та у меня, ише кухароцьки».

Они стали описывать именьице,

Да не стало у их да не бумаг, не пера,

115 Ницёго-то на Дюково именьицё;

Они всё-то придёржали, не хватило ницёго.

114. БРАТЬЯ-РАЗБОЙНИКИ И ИХ СЕСТРА

Да бывала поживала пожила вдова.

Да у той у вдовы-то было деве́ть сынов,

Да деве́ть-то сынов было, ясных соколов,

Да десята-та была да красна девиця.

5 Ише братья сёстру да не возлю́били,

Не возлю́били сёстру, невознавидели,

Ненавидели братья да во розбой ушли.

После тих-то пор мать доцьку возро́сьтила,

Да возро́сьтила она да замуж вы́дала

10 За того-то за купця-гостя Морянина.

Они год-о живут да с им другой живут;

Они прижили к себе-то мала детишша.

Захотелось тут Моряночьки в гости к матери:

«Ты поди сходи, Морянин, на коню́шей двор,

15 Выберай-ко себе да лошадь добрую,

Лошадь добрую себе да неезжа́лую,

Неезжалую себе ты, постухмя́нную

(послушную),

Ты себе-то слугу-то праворучьную».

Да не видяли Морянина на по́езьди,

20 Только видяли Морянина во цисто́м поли:

Во цистом-то поли да дым столбом стоит.

Дым столбом-то стоит, да курева́-то куреви́т.

Да состы́гала Морянина ночька тёмная;

Розоставил шатёр-о бело́й поло́тьняной,

25 Повалилсэ со Моряночькой во бело́й шатёр:

Уж он сам повалилсэ на праву́ руку,

Да жону-то валил да на леву́ руку,

Мало детишшо валили во серёдыши.

Ише мало-не шум-о шумит, не гам гами́т,

30 Да наехало деве́ть-то братье́й-розбойницьков.

Они ссекли у Морянина по плець голову,

Роскинали-розбросали по цисту́ полю,

Мало детишшо убили о сыру земьлю,

Молоду́ эту Моряноцьку во собой взели,

35 Во собой-то взели только до утрика.

Ишше все-ти розбойницьки приза́спали,

Ише малой-о розбойницёк не спит, лёжит,

Да не спит он, лёжит да у ей спрашиват:

«Уж ты вой еси, женьшина Моряноцька!

40 Ты скажись какого города, кое́й земли,

Ты какого отьця да какой матери?» —

«Уж я города Киёва славна Мурома,

Я отьця-то доць Петра да Коромыслова,

Уж я матушки Петрихи да Коромыслихи;

45 Да у нас-то ишше было деве́ть сынов,

Да деветь-то сынов у мня розбойников,

Да десятая была да красна девиця.

Ише братья сёстру́-то меня не злю́били

Да не злюбили миня да не возро́сьтили.

50 Не возросьтили миня, они во розбой ушли.

После этих-то пор меня мать, доць, возро́сьтила,

Да возро́сьтила миня да замуж вы́дала

За того меня купця-госьтя Морянина;

Уж я год-о прожила, уж я другой прожила:

55 Уж мы прижили к себе да мало детишше.

Захотелось мне Моряночьки в госьти к матери;

Я послала Морянина на конюшей двор

Выберать себе[452] коня-та неезжалого,

Неезжалого себе-то да постухме́нного;

60 Нас не видели с Морянином на поезьди,

Только видели нас во цисто́м поли,

Во цисто́м-то поли у нас дым столбом стоял,

Дым столбом-то стоял, да курева куревит». —

«Уж вы вой еси-то, братьиця родимыя!

65 Вы ставайте-ко, братья, да шьто вам я скажу:

Уж мы секли у зетя да по плець голову,

О сыру земьлю убили любимого племеньницька,

Во собой-то возели да ро́дну се́стрицю!

Уж нам полно-то, братья, езьди́ть поляковать,

70 А поляковать-то е́зьдить нам, розбойниц́еть!

Не узнать, когды-то мы ссекём у матери голову.

Да поедёмте-ко, братья, во своё село,

Во своё село да к своему двору,

Повезёмте любиму-ту милу се́стрицю».

115. КНЯЗЬ, КНЯГИНЯ И СТАРИЦЫ (ГИБЕЛЬ ОКЛЕВЕТАННОЙ ЖЕНЫ)

Старина-та сказать да старика связать,

Старика, братцы, связать да со старухою.

Ише ето ведь цюдо, братцы, — не́ цюдо,

Ише есь-то как цюдышко цюдне́ того:

5 Да женилсэ Ондрей да девяноста лет,

Уж он взял себе кнегину девети годов

Да уехал от кнегины на три годика.

Она год-о живёт, сам-другой живёт.

На трете́й год приходят да три старици,

10 Да три старици стары, да три мана́шоци.

Принела-та кнегина да старых стариц́ей,

Напоила, накорьмила хлебом до́сыта;

Стали старици у кне́зюшки всё выспрашивать,

Да выспрашивать стали у ей, выведывать:

15 «Уж ты вой еси, кнегина девети годов!

Ты жолешь ли Ондрея девеноста лет?» —

«Кабы приехал ко мне Ондрей девеноста лет

Середи ко мне приехал ноцьки тёмною;

Хоть бы выскоцила я в одной рубашоцьки,

20 Не одела побежала, ёго стретила;

Хоть бы без башма́цьков была, я бы в одных цюлоциках,

Не одела б побежала, ёго стретила;

Хоть бы без повойника я, в одном платоцики,

Не одела побежала да ёго стретила».

25 Да ушло-от от кнегинушки три старици;

Они стретили Ондрея во цисто́м поли.

«Уж ты вой еси, три стареньки три старици,

Вы три стареньки старици, три манашици!

Не видали ль вы кнегины девети годов?» —

30 «Уж мы были у кнегины да девети годов.

Да кнегина у тебя да за гульбой пошла,

За гульбой она пошла, да загуляласе:

Перву горницю ты зайдёшь — да колыбель весьнёт,

Другу горницю зайдёшь — у тя друга весьнёт;

35 Третью горницю зайдёшь — у тя третья́ весьнёт;

Прожилась у тя кнегинушка, проматаласе:

Ко онбарам дорожоцьки изуто́рёны,

Да шурупцяты замоцики исприломаны,

Да стоялы[453] твои хлебы да исприедёны,

40 Да лёжашши-ти деньги роспрото́рёны,

Вси напитки у тя сладки да исповыпиты;

На конюшен двор зайдёшь — кони не убраны,

Они не убраны стоят да по колен в говни.

Ты приедешь — ссеки у ей буйну голову,

45 Роскинай-то, розбросай да по цисту́ полю».

Да приехал Ондрей да к широку́ двору,

Середи-то он приехал ноцьки тёмною.

Да стала ёго кнегина девети годов

Да услышила Ондрея девяноста лет,

50 Побежала стрец́еть-то ёго без летницька,

Да без летника она, в одной рубашоцьки,

Без платоцька она, в одном повойницьки,

Без башма́цьков она-то, в одных цюлоциках.

Уж он сек-то у кнегины по плець голову,

55 Роскинал-то, розбросал да по цисту́ полю.

Перьву горьницю зашол — у ей свешши́ горят:

У ей сколько не мо́лёно, сколько плакано,

Самого кнезя Ондрея у ей дожи́данось;

В другу горенку зашол — все лампадоцьки зате́плёны:

60 У ей сколько не мо́лено, сколько плакано,

Самого кнезя Ондрея на двор дожиданось;

Третью горьницю зашол — у ей красна́ стоят:

У ей сколько не ткано, сколько плакано,

Самого кнезя Ондрея на двор дожиданось.

65 Ко онбарцям дорожки да не прото́рёны,

Да шурупцяты замоцьки да не приломаны,

Да стоялы-то хлебы да не прие́дёны,

Да лежашши ёго денёжки не придёржаны,

Да напитоцьки сладки да не повыпиты.

70 На конюшон двор зашол — да кони убраны,

Кони убраны стоят да по колен в шолку.

Тогда пал-то Ондрей да на добра́ коня;

Перьву старицю состыг да ту конём стоптал,

Другу старицю состыг да на копьё примал;

75 Третья стариця ёму да возмолиласе

Да во резвы-ти ножки да поклониласе:

«Не трони́ меня, Ондреюшко девяноста лет!

Оживлю твою кнегинушку девети годов».

Да повёз-то он стареньку-то старицю;

80 Оживила кнегинушку девети годов.

Возрадел втипо́р Ондреюшко девяноста лет.

116. НЕБЫЛИЦА

Старина-та сказать да старика связать,

Старика, братцы, связать да со старухою;

Ише это, братцы, чюдышко нецюдноё,

Ише есь-то, братцы, чюдышко цюдне́ того:

5 Шьто по морю, морю да жорнова несё,

Ише три-то снохи да жорнова делят;

Ише это, братцы, цюдышко нецюдноё,

Ише есь-то, братцы, цюдышко цюдне́ того:

Шьто по синёму-ту морю как овин несёт,

10 Да овин-о горит да со соломою;

Ише это цюдо, братцы, нецюдноё,

Ише есь-то, братцы, цюдышко цюдне того:

По подне́бесью-ту, братцы, как медведь летит

Да коротеньками[454] ножками погудыват,

15 Да коротеньким хвостём своим поправливат;

Ише это, братцы, цюдышко нецюдноё.

Да свинья-та в дубу, братцы, гнездо сьвила; —

Ише это, братцы, цюдышко нецюдноё, —

Да гнездо-то сьвила да детей принёсла.

ТЕРСКИЙ БЕРЕГ