Аркадий ВаксбергБелые пятнаОчерки
Характер
Посреди рабочего дня, когда весь коллектив не покладая рук, душа в душу трудился, санитарный ветеринарный врач колбасного цеха мясокомбината Екатерина Николаевна Грищенко невесть почему ворвалась в помещение отдела труда и зарплаты и за здорово живешь стала «шуметь, кричать, размахивать руками…». Еще того хуже — она даже «пыталась учинить драку и разбила телефонный аппарат», чем совершила преступление, именуемое, увы, хулиганством.
Тотчас были приняты необходимые меры. Возмущенные очевидцы дали сигнал, и вот уже наряд милиции мчится на комбинат, чтобы призвать врача к ответу. Но врач — странное дело! — не отпирается. «Да, кричала. Да, шумела», — признается она.
Вот и отлично! Составляется протокол: «…Грищенко взяла бутылку молочную, стоящую с цветами, и ударила по столу, бутылка разбилась, после чего Грищенко схватила телефон и счетную машину и вывела их из рабочего положения…» «Возбудить уголовное дело», — наложил резолюцию на протоколе майор милиции Гардин.
Дальше все двинулось своим ходом. Пройдя положенные формальности, дело попало в суд. Поддерживать обвинение прибыл сам прокурор района товарищ Косин. Рядом с ним заняла место общественный обвинитель Колмогорова. «Коллектив возмущен поведением Грищенко и просит строго ее наказать», — заявила она в своей пламенной речи.
Два года лишения свободы условно с обязательным привлечением к труду — таким был приговор, и, право, его трудно назвать слишком суровым. Все судом учтено: и то, что женщина, и что ребенок на иждивении, и что ранее не судима. Чем же тогда она недовольна? Почему ее жалобы уже составили внушительный том? Что привело ее в мой кабинет, где она не очень-то связно «излагает историю»? Я никак не могу в нее вникнуть, в эту историю, все отвлекаюсь на «побочные обстоятельства». Замечаю, как стремится она показаться воспитанной. Сдержанной. И корректной. Как старается расположить…
Я листаю протоколы, жалобы, заявления — множество документов, запечатлевших образ отъявленной скандалистки, — листаю, пытаясь соотнести свои впечатления с тем, что написано там. И знаете: получается! Верю!.. Точнее: могу поверить. Ничуть не удивлюсь, если вдруг исчезнет улыбка и голос — мягкий, напевный — станет совершенно иным. Не удивлюсь, ибо стоит мне задать хоть один неудобный вопрос, стоит выразить малейшее в чем-то сомнение — вижу: начинают дрожать ее руки, лицо покрывается красными пятнами, сужается взгляд, дыхание становится прерывистым, резким…
И это — в разговоре с тем, к кому сама обратилась за помощью и кому, очевидно, полностью доверяет. А каково было им — сослуживцам, с которыми она не очень-то церемонилась, пред кем не очень-то стремилась играть какую-то роль?! Уж им-то, наверно, еще как доставалось, когда попадали под ее горячую руку. И слов, наверно, не выбирала, и улыбкой не жаловала, да и в положение, как принято говорить, вряд ли входила.
— Так?
Я жду, что она возмутится. Скажет: «Вы тут все заодно!» Еще, чего доброго, и меня причислит к врагам, напишет и на меня докладную.
— Так? — повторяю я свой вопрос, чтобы прервать затянувшееся молчание.
Она смотрит грустно и жалостно, говорит виновато:
— В общем-то… Так…
Много лет назад, в семидесятом, недавняя выпускница Московского технологического института мясной и молочной промышленности приняла на себя нелегкие обязанности санитарного ветврача колбасного цеха. Любая работа, если к ней относиться серьезно и добросовестно, всегда нелегка. Работа врача санитарного — одна из самых нелегких.
Не оттого, что требует большой физической нагрузки. Она требует нагрузки психической. Требует твердости. Принципиальности. А порою и мужества.
Врач санитарный не лечит. Он проверяет. Он стоит на страже нашего с вами здоровья. А может быть, даже и жизни. Он следит за тем, чтобы в пищу не проникла инфекция. Чтобы на прилавок, а значит, и на наши столы не попали продукты низкого качества. Несъедобные. Неопрятные. Не отвечающие установленным стандартам. Я читаю перечень прав и обязанностей санитарной службы предприятий мясной промышленности. Он пестрит, этот перечень, такими словами: «контролировать», «запрещать», «приостанавливать»… И снова: «останавливать», «браковать», «давать указания, обязательные для исполнения»…
Санветврач не только имеет право все это делать — обязан! Прояви он терпимость, прояви снисходительность, учти то или это — нам придется платить за его доброту слишком высокую цену: килограммы и тонны, которыми комбинат поспешно отчитается в статистической ведомости, обернутся бедой…
Грань, отделяющая «можно» от «допустимо», а «допустимо» от категорического «нельзя», кажется на этом производстве условной и зыбкой. Скажем, «неопрятный вид колбасы» — понятие достаточно субъективное. Для одного она «неопрятна», для другого — «сойдет». Покладистый врач всегда имеет возможность на что-то закрыть глаза, что-то простить — раз, другой или третий… Не формалист же он, не бездушный сухарь, не сторонний же наблюдатель! Свой человек, член единого коллектива. Разве может он пренебречь интересом коллег?..
Пренебрежет — восстановит многих против себя. Не пренебрежет — станет ручным. Предаст дело, которому призван служить. Мнимая «польза для коллектива» обернется потерей для общества.
Не настало ли время воспеть «формализм», сложить оду в честь человека, неколебимо отстаивающего букву закона, параграфа, пусть даже крохотного подпункта какой-то безвестной инструкции? Гуманную формулу о бездушии буквоедства, формулу, призванную помочь более умело и гибко закон применять, слишком уж часто демагоги стали использовать для оправдания его нарушений. Слишком уж часто она, эта формула, стала служить индульгенцией разгильдяйству, местничеству, своеволию, а то и откровенному попустительству беззакония. Вот почему работник, фанатично преданный «букве», не отступающий от нее даже во вред самому себе, отнюдь не кажется мне фигурой, достойной иронии. Осуждения — тем паче. Напротив, я вижу в нем ревностного слугу правопорядка, стоящего на страже общего блага.
Санитарный врач Екатерина Николаевна Грищенко понимала свой долг именно так.
«Обращаю ваше внимание, — писала она в докладной руководству, — на недопустимое нарушение рецептуры при производстве колбас высшего и первого сортов. Вопреки правилам, для этого используется говядина второго сорта и даже мясные обрезы, бесконтрольно применяется соль, воды доливается много выше нормы… Хотя на комбинате отсутствовало необходимое сырье, цех выпустил 4 тонны полукопченой колбасы первого сорта, вопреки моему запрету… Прошу принять меры».
«Снова обращаю ваше внимание на то, что условно годное мясо лежит на полу с множеством почвенных загрязнений. Это грубейшее нарушение санитарных правил может привести к отравлениям… На замечание врача мастер цеха никак не отреагировала. Прошу срочно принять необходимые меры».
«Считаю необходимым довести до вашего сведения о возмутительном нарушении санитарных правил в колбасном цехе при производстве ремонтных работ. Болты, гайки и гвозди разбросаны в непосредственной близости от фарша, что может привести к попаданию механических примесей в колбасу. Из центрифуги ливерного отделения мною и мастером извлечена горсть болтов, оставленных после ремонта… Обяжите ответственных лиц неуклонно следовать моим распоряжениям… Прошу административно наказать виновных…»
«Несмотря на мои неоднократные докладные, грубейшие нарушения санитарных правил продолжаются. Это ставит под угрозу здоровье людей… Мои требования прекратить выработку пельменей с нарушением технологии не выполняются… Вынуждена использовать свое право не допустить к реализации партию изготовленной продукции, не отвечающей стандарту…
Накладываю запрет на сдачу 55 кг колбасы…»
Я привел отрывки из четырех докладных. Их сейчас передо мной тридцать три — примерно треть того, что во исполнение своего служебного и гражданского долга написала Екатерина Николаевна за несколько лет. Написала — с тем чтобы понудить администрацию комбината исполнить свой.
И та исполнила. Приказом директора санитарный ветеринарный врач Грищенко была уволена «за систематическое невыполнение своих прямых обязанностей, нарушение трудовой дисциплины и правил внутреннего распорядка».
Крутовато, пожалуй. Так вот, сразу, сплеча… Я, по правде сказать, ожидал: придерутся к какой-нибудь ерунде, объявят выговор… Потом строгий… Потом с последним предупреждением… А там уж, не торопясь… Метод давний, проверенный. И достаточно эффективный.
Но директор товарищ Ковальчук решила не тратить времени. Хотелось скорее избавиться от работника, с которым явно не удастся найти общий язык.
Избавиться, однако, не удалось. Народный суд признал, что увольнение произведено с грубым нарушением трудового законодательства и восстановил врача на работе в прежней должности.
Директор проявила характер. Она подала жалобу. Вместе с жалобой в областной суд пошло письмо «обиженных» врачом сотрудников: сославшись на «грубость и резкость» Грищенко, они угрожали покинуть родной комбинат, если та будет восстановлена на работе.
Эти угрозы не оказали на суд никакого влияния. Он руководствовался законом, и только законом. Да и знал, что никто комбинат не покинет. Не то это место, откуда бегут.
Итак, Грищенко восстановлена на работе. Но директор Ковальчук не желает повиноваться суду. Грищенко в цех не пускают. Дело начинает обрастать новыми жалобами. В защиту Грищенко выступает областная газета. «В запале своеволия» — так называлась статья, рассказавшая правду о том, что творилось за стенами комбината.
Товарищу Ковальчук приходится оставить директорский пост. Грищенко возвращается на работу. Первый раунд администрацией явно проигран. Но ведь первый — далеко еще не последний. И кто знает, чья в итоге возьмет.
Тем временем к своим хлопотливым служебным обязанностям Грищенко прибавляет обязанности общественные. Ничуть не менее хлопотливые: товарищи избирают ее заместителем председателя группы народного контроля. Здесь в полной мере проявляется ее обостренное чувство справедливости, нетерпимость к обману, бесчестности, разгильдяйству. Число докладных, протоколов и актов, составленных по ее инициативе, не просто теперь возрастает — в них появляется новая тема.