ьчугинского района Владимирской области на столько-то процентов, в семьдесят девятом — еще на столько-то и в восьмидесятом продолжала расти.
Судя по свежей, сверкающей краске, не поддавшейся дождям и ветрам, стенд был поставлен недавно. Я невольно сравнил цифры на стенде с цифрами, вошедшими в приговор, но сравнить до конца не успел: подошел исполняющий обязанности главного инженера В. С. Варюхин и сказал, что директор «провалился сквозь землю».
Все утро я безуспешно пытался настигнуть Геннадия Николаевича Шлепкова: молодой, энергичный директор (ему только что минуло тридцать) отзаседал в сельсовете, потом провел пятиминутку, потом кто-то заметил, что директорская машина удалялась в сторону ферм. Но на фермах его не оказалось, дома — тоже, а через час в районе начиналось какое-то совещание, через два — другое. Мы стали звонить в район: директор не приезжал. Я понял: встреча не состоится…
Это было тем огорчительней, что работники совхоза один за другим не хотели со мной разговаривать без приказа начальства. «Геннадий Николаевич разрешит, тогда побеседуем», — произнесенная одним из работников, эта фраза меня удивила, вторым — рассмешила, третьим — заставила призадуматься. Я уже ни на чем не настаивал, только попросил показать скотный двор.
«Это можно», — вызвалась меня туда проводить бригадир Нина Николаевна Харитонова. И не только проводить, но и рассказать, как тогда все это было. Рассказать — без приказов и разрешений. Впрочем, как было тогда, я уже знал: об этом с достаточной полнотой поведало судебное дело.
В апреле случались погожие дни, проклюнулись почки, зазеленела трава, просохли дороги. А май пришел с нудным дождем, вешние воды затопили луга, все кругом развезло, путь, по которому сейчас мы лихо скользили, превратился в хлипкую жижу. Это было не очень-то кстати — наступали праздники, несколько дней подряд, а в праздники куда как приятнее выйти на воздух, чем сидеть взаперти. Но как же тут выйти — льет дождь и хлюпает грязь!.. Так все дни просидели под крышей, изрядно прикладываясь и вдоволь вкушая.
А рядом, всего в каких-нибудь метрах трехстах, шла своя жизнь. Там один возле другого стояли пять скотных дворов: длинные приземистые постройки — «жилье» для коров; каждое голов на двести, на триста. Прикованные цепями к кормушкам, коровы всю зиму стояли рядком, терлись друг о друга боками, покорно дожидаясь вольной летней травы. Трава была уже рядом, за фермами — робкая, чахлая, прибитая зарядившим дождем. Но все же трава…
В кормушках же не было ничего. Вообще ничего. Не только потому, что люди, от которых зависел коровий корм, предавались утехам. Но еще и потому, что иссякли запасы: на кормовом балансе совхоза зловеще обозначился круглый нуль.
Этот нуль появился вовсе не сразу. Не грянул гром среди ясного неба — грозовые раскаты звучали давно, но победные рапорты и расчет на «авось» их заглушали. «Идет зеленая жатва», — ликовал еще летом на страницах районной газеты товарищ Шлепков. «Геннадий Николаевич, с которым мы встретились в поле, — комментировал репортер, — улыбается радушно и приветливо. И это вполне понятно, дела на заготовке кормов идут хорошо».
Столь же радушно и приветливо улыбался он и зимой, когда в феврале, отчитываясь на комиссии райисполкома, упрямо твердил: «Хватит кормов! Перезимуем!» Уже всем было ясно: не вытянуть! Уже предложили помощь из резерва госфонда: надо же было как-то спасать стадо. Но директор Шлепков и главный зоотехник Морозов оказались верны своему слову: сказали, что хватит, — значит, хватит!..
И если бы весна пришла раньше…
…если бы не зарядил дождь…
…если бы безотказно работал транспорт…
…если бы не было прогулов и пьянок…
…если бы, наконец, коровы меньше ели, не жадничали, потуже затянули бы пояса…
…может быть, все обошлось бы. Может быть, проскочили бы снова.
Но не проскочили.
Первого и второго мая коровы доели остатки того, что с великой натяжкой еще можно было назвать кормами.
Третьего и четвертого сердобольные скотницы кормили их грязью, в которой застряли силос и солома. Пятого и шестого в кормушках практически было пусто. Свои фонды совхоз исчерпал до дна. Взять НЗ из госфонда было хлопотно и накладно. Транспорт ушел на посевную. Пьяные лодыри никак не могли отоспаться после длительного застолья. Приблизиться к скотным дворам было можно разве что в водолазных скафандрах: гигантское грязное месиво отделило их от «материка», где беззаботно «гуляли» — поводов для этого в мае хватало. Звуки баяна и радиолы заглушали протяжные вопли голодных коров.
Ни седьмого, ни восьмого корма тоже не подвезли.
А гульба не кончалась. Многих скотников и шоферов не смогли добудиться. Иные, с трудом продирая глаза, желали опохмелиться, после чего опять раздавался их удалой богатырский храп. Управляющий центральной усадьбой Миронов (как раз на его участке расположены фермы) укатил седьмого в дополнительный отпуск — повидать друзей и семью. Другие совхозные руководители всё смотрели на небо: вот-вот кончится дождь, и коров можно будет выгнать на пастбище. Но дождь, как назло, не кончался, да и кончился бы — что могло измениться? Обессилевшие животные утонули бы в той же навозной хляби, через которую не смогли добраться до ферм местные щеголи в праздничных туфлях.
Небо все-таки сжалилось, и тогда самые смелые, пожертвовав обувью, пробились на фермы. Их встретили там шестнадцать коровьих трупов. Остальные коровы лежали у обглоданных кормушек, не имея сил не только двинуться с места, но даже мычать.
Лишь теперь — это было уже 11 мая — руководство совхоза отозвало с полей трактора, чтобы срочно доставить на фермы хоть какой-нибудь корм… Не пригодный вообще, тем более для коров, едва тянущих ноги, а какой-нибудь, чтобы было чем, извините за резкость, заткнуть их голодные глотки.
Заткнули…
С полей привезли солому, пролежавшую зиму под дождями и снегом. О качестве этой «еды» можно судить уже по тому, что она вовсе не значилась на балансе совхоза. Даже при том положении, в каком совхоз находился, — и то не значилась вовсе. И пригодность ее никто не проверил. Голодные коровы накинулись на эту солому, как на деликатес. Потом в заключении экспертизы будет отмечено, что «солома оказалась пораженной токсическими грибками». Но потом… А пока что коровы мигом ее проглотили — вместе с грибками, навозом и мышиными гнездами…
На рассвете фермы снова огласил многоголосый жалобный рев: началось массовое отравление. Прибывшие ветеринары вкалывали умиравшим животным гигантские дозы дорогостоящих лекарств. Напрасно. За несколько дней совхоз потерял 219 голов; погибло множество стельных коров, а это значит, что к названной цифре надо приплюсовать реальный приплод — он тоже погиб. Остальные выжили — последствия перенесенной ими болезни отразились не только на них самих, но и на потомстве. На молоке, которое они дают. На мясе, которое мы получим.
Итак, вместе с Ниной Николаевной Харитоновой мы пошли на ферму. Пошли, чтобы я смог убедиться в том, в чем ни на минуту не сомневался: драма, случившаяся прошлой весной, давно позади. Все уже минуло, исправлено, восстановлено и — не повторится. Урок был жестоким, но он на то и урок, чтобы извлечь из него пользу.
Был час дня, когда Нина Николаевна открыла передо мной двери фермы. Сотни коров уставились на пришельцев грустными своими глазами. Молча тыкали в нас свои морды, обнюхивали карманы, лизали руки. Ни в одной кормушке не было ни грамма еды. Только слышались из-за стены тарахтение трактора и позвякивание лопаты: выгружали комья мерзлой соломы — вечерний рацион коров, в тоскливом ожидании смотревших на нас.
— Другие корма… Более подходящие… Они что, все уже съедены? — полюбопытствовал я.
— Зачем съедены? — ответила бригадирша. — Лежат…
— Как так лежат?..
— А так… Но за ними ездить надо. Следить, чтобы не сгнили да не промерзли…
— Что ж не следят?
Она промолчала. Потом — мы уже возвращались — вдруг сказала, решившись:
— Нужен хозяйский глаз… Если умело распорядиться и точно все рассчитать — справились бы, наверно…
…Директора все не было, и, чтобы скоротать время, я отправился в соседний колхоз «Красная заря». Идти было недалеко — три километра укатанной, гладкой дороги, мимо поля и леса. Навстречу то и дело попадались «Волги» и «Жигули», комфортабельные автобусы, со вкусом одетые люди. Плакат, попавшийся мне на одном из шоссе — «Труд сельский — быт городской», — наглядно демонстрировал свою реальность…
Прогулка, которую я совершил, была, однако, вовсе не праздной. Меня привел сюда документ, полученный в прокуратуре:
«…Вследствие преступно-халатного отношения к своим служебным обязанностям председателя колхоза «Красная заря» Моисеенко и главного зоотехника Дмитриева… в летнепастбищный период (обратите внимание: кормов везти ниоткуда не надо, они под ногами! — А. В.) овец вообще не выгоняли на пастбище, и они остались некормленными… В результате к концу пастбищного периода овцы имели тощую и нижесреднюю упитанность… При наступлении зимы кошары не были своевременно очищены от навоза, в них не имелось теплой воды. Остриженные овцы длительное время находились под открытым небом и холодным дождем. Мер по обеспечению колхоза доброкачественными кормами принято не было, хотя возможность завоза корма имелась. Следствием этого явилось…»
Я думаю, вы уже догадались, что явилось следствием этого: овцы начали гибнуть. 376 голов пало за несколько дней. 226, оказавшихся на грани гибели, пришлось забить. 121 овца бесследно исчезла: по одной версии — это «скрытый падеж» (хотели ввести в заблуждение ревизоров); по другой — просто-напросто кража (воспользовались общей суматохой и ловко нагрели руки). Впрочем, овцы не только исчезали бесследно, но и бесследно рождались. Это кажется дурным каламбуром, но, увы, я ничуть не преувеличил: несуществующих в природе овец списывали с баланса одной бригады на баланс другой, чтобы концы хоть как-то сходились с концами, — потом переписывали наново, опять списывали и опять зачисляли. Овцы резво бегали по накладным — не по полю. Они присутствовали в отчетности, но отсутствовали в кошарах. И, значит, на нашем столе «присутствовать» тоже не будут…