Ни председателя Моисеенко, ни главного зоотехника Дмитриева найти в колхозе не удалось. Один уехал совещаться в областной центр, другой — в районный. Пока искали бригадира, я листал разложенные на столе приемной «боевые листки». Они были действительно боевые — остро, принципиально и зло высмеивали бездельников и пьянчуг, чье равнодушие, безучастность и нежелание что-либо делать дают такие жестокие результаты. «Пьют, гуляют и курят, — писал в листке безымянный автор, не слишком грамотный, но неравнодушный и честный, — а работать не хотят. На столе стоят бутылки, дым и брань над головой, на работу не выходят — две недели выходной. Знают все они законы и, как выпить захотят, в бухгалтерию приходят, начинают выступать: „Если денег не дадите, к прокурору съездим «щас», объясним, что мы трудяги и прогулов нет у нас“». Так — коряво, но точно — бичует «боевой листок» лодырей и демагогов, пытающихся при помощи угроз и пустозвонства побольше урвать и ничего в то же время не дать.
Тут пришел бригадир и прервал мои размышления. Имя бригадира Зайцева тоже встречается в постановлении, которое вынесло следствие: он замешан в аферах с «переводом» несуществующих ярок из одной бригады в другую и в «скрытом падеже» 121 овцы. Я думал, он будет возмущен, напуган или хотя бы смущен, но, узнав о цели моего приезда, Зайцев меланхолично сказал: «Что вы старым интересуетесь? Поинтересуйтесь-ка лучше новым». — «Каким таким новым?» — «А вот таким: каждый день и сейчас гибнут две-три овцы. Хотите убедиться?»
Я захотел, и мы пошли. Нас встретили пустые кормушки и ветер, дувший из щелей. Остриженные овцы испуганно жались друг к другу, пытаясь согреться остывающим теплом исхудалых тел. Три овцы лежали посреди кошары, уже не в силах ни встать, ни пошевельнуться. Несколько часов спустя районный прокурор дал мне такую справку: по официальным данным, в 1977 году колхоз потерял 495 голов, в 1978 году — 478, за первые две недели января этого года погибло уже тридцать две…
Бригадир Зайцев все так же меланхолично смотрел на овец, которым, по его подсчетам, оставалось жить менее часа. «Где ветеринар?» — спросил я. «Где-то гуляет… Или уехал на совещание…» — «А корма? Их нет?» — «Как нет? Есть. Так ведь за ними ехать надо. Кто-то же должен послать…» Вмешалась скотница Валентина Чернова: «Кому посылать-то? Председатель в кошару если в год раз заглянет — уже хорошо».
Я вернулся в совхоз: ни директор, ни зоотехник все еще не появились. Но вернулся я не напрасно: бухгалтер как раз размышлял, в какую графу записать двенадцать телят, которые внезапно исчезли. То есть, точнее, исчезли четырнадцать, но двое нашлись, а двенадцать куда-то запропастились. По объяснениям скотников выходило, что вышли телята сами гулять и подло сбежали.
Безучастным к этому бегству прокурор не остался и предложил взыскать с ответственных лиц «стоимость пропавших животных исходя из государственных закупочных цен», то есть по 1 руб. 48 коп. за килограмм. Но, как не без юмора заметил бухгалтер, на городском рынке, куда, скорее всего, «сбежали» телята, килограмм молодого мяса стоит дороже. А живого веса в «пропавших» телятах было 1872 килограмма…
…И вот состоялся суд. Прошел честь по чести. Имея в виду особую важность народнохозяйственных проблем, которые за этим делом стоят, поддерживать обвинение приехал областной прокурор. Произнес взволнованную речь о вопиющей бесхозяйственности, о разгильдяйстве, о наплевательском отношении к делу, о лишениях и потерях, которые испытывает от всего этого потребитель: то есть, попросту говоря, каждый из нас. (Красноречивая иллюстрация к обвинительной речи: в мае прошлого года план совхоза «Большевик» по сдаче молока выполнен на 40, по сдаче мяса — на 45 процентов. Последствия этого не замедлили сказаться на ассортименте местных магазинов.) Он говорил о том, что безнаказанность развращает, что безответственность и равнодушие не могут торжествовать, иначе нарушается дисциплина и расшатывается порядок. И еще он говорил о том, что из всей этой постыдной истории надо извлечь деловой урок.
Все было сказано точно и веско, лишь один вопрос оставался неясным: а кому, собственно, этот урок предстояло извлечь? К кому прокурор обращался? Кто присутствовал на этом процессе и внимал словам прокурора? А — никто… Процесс провели в тесной маленькой комнате — по-семейному, по-домашнему. Послушали подсудимые речи, потом приговор и поспешно разъехались по домам.
Преступная халатность руководства совхоза обошлась государству в сорок тысяч рублей — взыскано с виновных шесть тысяч пятьсот (при рассрочке платежа примерно на семь лет). Остальные расходы — так решил почему-то суд — должно взять на себя государство. Что же до наказания, то оно таково: всем подсудимым — условно, без лишения прав занимать руководящие посты и материально-ответственные должности. Довод серьезнейший — первая судимость. Ни с чем виновные не расстались: ни со свободой, ни с должностями, ни с общественным положением. Даже с веселым настроением — и с тем не расстались.
Ну, а с их соседями, по чьей непосредственной вине гибли и гибнут овцы, обошлись еще «круче»: их вообще не судили. Тут мы подходим к факту необъяснимому, загадочному и, я бы сказал, неприличному. Не тем загадочен этот факт, что обошлось без суда (может, в конце-то концов, даже и обойтись — не карой единой борются с разгильдяйством), а тем, что, беспринципно спасая провалившихся руководителей, пошли на прямой подлог. И кто пошел!
В постановлении следователя, утвержденном прокурором, сказано категорично: председатель колхоза Моисеенко, его заместитель Барабанов, главный зоотехник Дмитриев, бригадир Зайцев, главный бухгалтер Егорова совершили множество преступлений: злоупотребление служебным положением, халатность, приписки и другие искажения отчетности о выполнении планов… Вывод, однако, такой: «Принимая во внимание, что Кольчугинский районный Совет, депутатами которого являются Моисеенко и Егорова, не дал согласия на привлечение их к ответственности… уголовное дело прекратить».
Первое, что сразу приходит в голову: если депутатами являются двое из пяти обвиняемых, почему прекращено дело против пяти? Второе: чем же мотивировал районный Совет свой отказ, какими соображениями руководствовался?
Никакими! На него просто-напросто возвели напраслину. Ни в чем райсовет не отказывал — к нему по этому вопросу никто и не обращался. Ни представления нет прокурорского, ни ответа на него. Есть (я с трудом пишу сейчас эти слова) всего лишь подлог: ссылка в официальном документе на несуществующий документ.
На этом фоне тускнеют и меркнут другие несуразности, бросающиеся в глаза при знакомстве с делом. Уже не кажется странным, что, установив преступную халатность начальника районного управления сельским хозяйством и главного зоотехника района (халатность, состоящую в том, что, располагая достаточным резервом кормов и отлично зная о необходимости оказать помощь совхозу, в нарушение прямых служебных обязанностей ее не оказали), суд частным определением запросил областное сельхозуправление, как ему, суду, поступить — привлечь виновных к ответственности или нет?
Судья не может, конечно, не знать, что «мнение» областных управлений в данном случае не имеет ни малейшего правового значения. Что единственное «мнение», которое для суда обязательно, — это закон. А закон непреложен: судьи «обязаны… возбудить уголовное дело в каждом случае обнаружения признаков преступления…».
Обязаны! И в каждом!.. Отчего же свою обязанность суд решил возложить на другие организации, которые не компетентны ее исполнять?
Уже стемнело. В лиловом сумраке уютно светились окна современных построек. Из Дома культуры неслась задорная музыка. Туда потянулись люди: начиналось кино.
В опустевшей столовой я сидел один и пил холодный чай. Откуда-то издалека донесся бархатный голос: шла передача местного радио. «Труженики совхоза «Большевик», — бодро читал диктор, — взяли на себя повышенные обязательства… Как сообщил нашему корреспонденту директор совхоза товарищ Шлепков…» Что именно сообщил корреспонденту товарищ Шлепков, я не расслышал, но догадаться было нетрудно.
1979
Уже через две недели после публикации очерка редакция получила ответ, подписанный первым секретарем Владимирского обкома КПСС. «Очерк «Вешние воды», — говорилось в ответе, — рассмотрен на заседании бюро обкома в присутствии всех первых секретарей райкомов и горкомов партии и председателей райгорисполкомов, ответственных работников сельскохозяйственных и административных органов области».
Далее говорилось, что бюро обкома признало соответствующими действительности отмеченные очеркистом «серьезные недостатки в животноводстве, факты бесхозяйственности и преступной халатности, допущенные руководителями и специалистами совхоза «Большевик» и колхоза «Красная заря» Кольчугинского района, а также беспринципности в оценке положения дел… со стороны ряда работников районных и областных организаций».
Следовал перечень действенных мер по оказанию помощи хозяйствам, оказавшимся по вине безответственных лиц поистине в бедственном положении. Основные виновники — директор совхоза и главный зоотехник — были сняты с работы и исключены из партии. Строгие взыскания были наложены на многих разгильдяев — как перечисленных в очерке, так и оставшихся «за кадром».
На очерк откликнулись также Министерство сельского хозяйства РСФСР, прокуратура РСФСР, Владимирский областной суд, отдел юстиции облисполкома и другие организации. Авторы ответов, в частности, уведомили читателей о том, что значительная часть ущерба, нанесенного совхозу «Большевик» и колхозу «Красная заря» из-за падежа скота, уже взыскана с виновных, а кроме того, против них возбуждено уголовное дело. Вскоре все они были осуждены.
Мастер вольной борьбы
Есть в Воронеже техникум с непривычным названием: юридический. Создали его недавно, готовит он кадры средней квалификации — в основном инспекторов социального обеспечения. Пять лет назад он дал стране первый свой выпуск.