Компания непрестанно затягивала ремни, и Джеймс Брук, естественно, пошел служить в находившиеся у нее на содержании войска. Так, в шестнадцать лет он поступил в 6-й Туземный пехотный полк Бенгальской армии, два года спустя был произведен в лейтенанты, отправлен в Каунпур и назначен младшим интендантом - исключительно нелепая должность, учитывая отношение Джеймса к хозяйству. Коротая время между реестрами в молескиновых переплетах и варварской охотой на ланей, молодой человек отчаянно скучал. В марте 1824 года Компания оказалась в начале первого бирманского конфликта. Затем - рангпурская стычка, бирманская пуля и длительное увольнение.
Четыре года были посвящены загородным прогулкам, светским развлечениям, - тогда как раз сложился тип «денди», - играм, но, главным образом, чтению. Джеймс обзавелся солидными историческими и географическими познаниями. Он готовился вернуться в Индию и рассчитывал, что путешествие займет не больше пяти последних месяцев увольнения.
Джеймс проснулся от внезапного удара: встряска, затем долгий скрежет и странный сбой в ритмичном покачивании «Карн Брей». В дверь его каюты уже молотили чьи-то кулаки:
— Мистер Брук! Мистер Брук! Быстрее вставайте!
В конце коридора хриплый голос матроса:
— Мы идем ко дну, братцы!
Древний и с трудом обновленный фрегат «Карн Брей», шедший из Англии в Индию, в мертвый штиль налетел на риф вблизи острова Уайт. По пути из Саутгемптона в Мадрас он улегся набок, точно умирающий зверь: судно накренилось на правый борт, а паруса вялыми лохмотьями повисли на мачтах. Все фонари погасли, и в неверном свете зари согбенные люди бегали по палубе, спотыкаясь о такелаж и запутываясь в порванных линях. Нужно было вытаскивать шлюпки или переносить их, точно гробы. Гул голосов перекрывали шум деятельной возни и клокотание прорывавшейся в трюм и вытекавшей через шпигаты воды. Следуя за кораблем, прямо над головами кружили и безумно пищали в ожидании поживы прилетевшие с острова чайки. Внезапно «Карн Брей» скрипнул, затрещал, вздрогнул и, развернувшись на месте, начал медленно тонуть. Джеймс помогал спускать на воду шлюпки, но ему не хватало сноровки, волосы падали на глаза, а носом шла кровь, которая душила его, заливая пурпуром прилипшую к телу рубашку. Он яростно сражался с водой и древесиной и нырнул в воду одним из последних. Кто-то крепко схватил его за руки и втащил в лодку. Все были спасены, но имущество ушло на дно, включая сундуки, несессеры и чемоданы мистера Брука. Июльский день обещал быть прохладным: полил мерзкий дождик. Люди крепко налегали на весла, однако до берега добрались лишь к обеду. Когда пристали к острову Святой Екатерины, Джеймс весь посинел от холода и продрог до мозга костей, а его разбавленная водой кровь обагрила розоватыми потеками одежду. Одолжив брюки из грубой шерсти, кургузую куртку и большие сапоги солевара, он отправился обратно в Бат. По мнению и батских врачей, его здоровье было настолько подорвано кораблекрушением, что Компания должна была предоставить ему шестимесячную отсрочку. Однако, согласно парламентскому декрету, максимальным сроком отлучки любого чиновника считались пять лет, если он не желал, чтобы его должность была автоматически аннулирована. Таким образом, окончательное возвращение Джеймса откладывалось до 30 июля 1830 года. Батский дом вновь заключил его в свои родительские объятья.
В большом жилище время текло медленно, и там стало еще просторнее, когда Эмма уехала с мужем - преподобным Фрэнсисом Чарльзом Джонсоном - в Сомерсет. Природа наделила этого человека обликом аристократического барашка, а случай - значительным состоянием. Маргарет тоже должна была выйти за пастора, и даже упоминалось имя преподобного Энтони Сэвиджа, но она отнюдь не спешила.
«...Хотя домик священника находился в получасе ходьбы и его не было видно из поместья, не успела Фанни пройти и пятидесяти шагов, как он открылся ее взору в конце широкой аллеи - на пологой возвышенности за деревенской улицей...»
— Амандав! - крикнул, отряхнувшись на своем насесте, амандав.
— Заткнись, - спокойно ответил острохвостый аратинга[8], некогда принадлежавший французскому матросу.
Маргарет закрыла книгу. В своем романе Джейн Остин описывала целый мир - их собственный мир; Маргарет одолжила книгу у Берил Йетс. История с помолвкой никак не сказалась на дружбе двух девушек. Они часто встречались и никогда не вспоминали о Джеймсе, но он присутствовал всюду, где бы ни появилась мисс Йетс.
Как раз сейчас он уминал длинные стебли белого табака в две глиняные трубки - для себя и для сестры. То был один из их секретов: голубая пелена дыма нередко облегчала их откровенные признания. Сильный ветер гремел стеклами и бешено тряс каминные доски.
— Шторма́ тоже приносят пользу: я рада, что они мешают тебе уехать.
— Пора бы им перестать. Я рассчитывал отплыть еще в январе, а уже почти март... Хотя, чем больше думаю о Компании, тем меньше она мне нравится. Она всегда платила своим слугам неблагодарностью - это хорошо видно на примере последних лет Раффлза[9]... Уехать куда-нибудь далеко, повидать свет, но только не под ее крылом. Быть свободным... Понимаешь?
Она промолчала. Маргарет не понимала его жажды приключений и этого стремления к свободе, которые раскачивали его, словно буря садовые деревья.
— Но чем заниматься? - Неожиданно спросила она.
— Занятий хоть отбавляй. Например, коммерция. С тех пор, как шелк и чай стали перевозить по морю - британским торговым путем, в Юго-Восточной Азии формируются новое равновесие и новая структура. Или политика - она как никогда интересна теперь, накануне избирательной реформы. Я уже вижу себя в Парламенте.
— Чтобы стать купцом или парламентарием, дорогой, тебе понадобится солидный капитал.
Опаловые ленты то сгущались, то рассеивались, порой закрывая лицо Маргарет. Эмма и Джеймс были похожи на отца, а Маргарет унаследовала от матери тонкий профиль, нос с горбинкой и оживленную жестикуляцию, смягченную склонностью к полноте.
— Отец не откажет мне в ссуде. А если за меня вступится мама...
— Ты требуешь, чтобы она забыла о своих чувствах: будь ее воля, она бы никуда тебя не отпустила.
Впрочем, это были только разговоры, а Компания оставалась реальностью. В конце марта Джеймс неохотно сел на «Замок Хантли» - парусное судно Ост-Индской компании; тогда еще ничто не предвещало огромного опоздания, вызванного быстрой сменой шквала и мертвого штиля. Кроме того, корабль должен был доставить послание, в котором Совет директоров Компании напоминал правительству Бенгалии о парламентском указе и о возможных его последствиях для мистера Джеймса Брука.
«Замок Хантли» прибыл в Мадрас 18 июля и, разумеется, не смог тотчас отплыть в Калькутту, а никакого другого корабля больше не было. Добраться до Бенгалии по суше за двенадцать дней невозможно. Джеймс решил использовать последний шанс и получить временную работу в Мадрасе: едва сойдя на берег, он отправился прямиком в контору Компании.
Его провели в прихожую, где воняло мочой и карри. Ослепленный ярким уличным светом, он поначалу ничего не разглядел в комнате, где было темно из-за противомоскитных сеток. Джеймс только услышал, как кто-то ставит печати на документах, как скрипит панкха, раскачиваемая панкхавалой, да в соседней комнате отдает распоряжения негромкий гнусавый голос.
— Пусть мистер Брук войдет, - сказал голос.
В затхлой комнатке Джеймс заметил голову мистера Смита, Миллера или Тейлора, будто лежавшую на резной, из красного дерева балюстраде фактории. На желтушном лице плавали выцветшие глаза с темными мешками под ними. Мистер Смит выслушал Джеймса без особой благожелательности, а затем слабым голосом произнес, будто роняя тряпки:
— Сожалею, мистер Брук, но в настоящее время в Мадрасе нет ни одной вакансии.
— В таком случае, сэр, я буду вынужден подать в отставку. Компания вполне обойдется без моих услуг. Завтра же утром я отправлю письмо в Калькутту.
Джеймс холодно поклонился и оставил мистера Смита наедине с его больной печенью. Нет, он никогда в жизни не смог бы выполнять распоряжения подобного человека. Всю вторую половину 25 дня Джеймс писал письма: Компании, родителям, Эмме и Маргарет.
«Я выбросил фуражку, зашвырнул в море свой диплом и распрощался с Компанией Джона Буля и со всеми ее мерзостями. Я чувствую себя лошадью, которая, сбросив тяжелую упряжь, скачет на воле и пасется, где ей взбредет в голову».
Сгорело уже три свечи, когда около часа ночи бой принес ему чай и фрукты. Джеймс все еще писал. Он не знал, что встревоженный непогодой мистер Брук повлиял на Совет директоров и добился отправки правительству Бенгалии второго письма, где говорилось, что опоздание, вызванное ненастьем, ни в коем случае не помешает лейтенанту Бруку вернуться на службу, если только он ступит на землю Британской Индии не позже 30 июля. Формулировки парламентского указа были настолько обтекаемы, что его можно было трактовать, как угодно, играя словами. Но в данном случае это уже не имело значения. Как ни извиняйся мистер Томас Брук перед Советом директоров и как ни настаивай на восстановлении Джеймса в должности вопреки его желанию, жребий был брошен. Наверное, отставка казалась сущим безумием, но это было вдохновением свыше.
В Мадрасе нашлось мало интересного, если не считать изящных зданий вдоль реки меж вечно мокрыми пальмами, нескольких обветшалых дворцов близ черного города да зловещего старого форта, чей одинокий силуэт проступал на раскаленном небе.
Джеймс возмужал и благодаря чтению открыл для себя неизвестную сторону британского колониализма. Он сурово осуждал погрязших в своем нелепом этикете джентри, их спесь, косность и предрассудки. В первую очередь он упрекал их в недостатке воображения, в том, что они прятались в герметичные коконы и развращали туземцев, навязывая им религию и обычаи, противоречившие устоям, которые многие столетия служили залогом добродетельности. Джеймс был одним из тех, у кого любая новая страна вызывает желание усовершенствования. Он придумывал реформы, систему энциклопедического образования, а также рациональной и, по возможности, гуманной эксплуатации. Он не собирался п