— Я больше ни на что не способен. Наши войска расстроены, и ты это знаешь.
— Тогда попроси англичанина нас поддержать.
Один вид «Роялиста» и его экипажа мог бы внушить врагу мысль о крупной британской помощи.
— Я подумаю об этом.
— Сейчас нужно думать, сейчас.
Хассим попытался снова увильнуть, хотя всегда побаивался Макоты.
— А если он не согласится?
Похоже, Макоту это весьма позабавило:
— Согласится. Из любопытства.
И Джеймс действительно согласился. Из любопытства. Поскольку он тоже любил выступать на сцене. Потому что его рыцарский идеал служил лишь предлогом для приключений. А еще потому что он всегда был готов ко всяким случайностям и неожиданностям.
Джеймс поднялся по реке до Лида-Танаха, где Макота разместил свое разношерстное, недисциплинированное войско затевавших нескончаемые ссоры малайцев, китайцев и даяков. Доставленная провизия внесла долгожданное разнообразие в жизнь воинов, которые, подобно героям «Илиады», обменивались с врагами потоками брани. Над палисадами гремели ругательства, звучали гонги, исполнялись чувственные боевые танцы. Эта война не всегда оставалась лишь словесной и дорого обходилась деревенским жителям, которых хаотичные военные действия обрекали на голод. Ведь проливалась именно их кровь, сжигались их дома, опустошались их участки. Пока что войска Макоты весело стояли биваком, не желая производить вылазку, к которой призывал Джеймс, хотя, впрочем, ему не доверили официального командования. Макота же оказался дрянным стратегом. Воины пребывали в бездействии, тогда как мятежники наступали: они были гибкими и, когда не давали пиратам бой, не брезговали вступать с ними в союз. Потеряв целых два месяца, Джеймс объяснил радже муде, что его присутствие в стане столь безразличных союзников лишено всякого смысла. Хассим всполошился: неужели туан Брук бросит его в тот самый момент, когда он ждет подкрепления, способного переломить ситуацию? Он вздыхал и хныкал:
— Я прошу вас остаться во имя тех дружеских чувств, которые к вам питаю.
Джеймс любезно поблагодарил за эти чувства, хотя в глубине души и сомневался в них.
— Останьтесь. Я передам вам управление и коммерческую разработку Саравака и Синиавана.
Ни один джентльмен не принял бы условий, продиктованных шатким положением, к тому же Джеймс был достаточно благоразумен и решил, что заключенный в такую годину договор вряд ли будет окончательно утвержден. В тот же день он начал готовиться к отплытию «Роялиста». Судно слишком долго стояло на якоре, а сам он слишком долго гонялся за химерами.
На следующий день Джеймс увидел, как к нему подплывает богато разукрашенная и убранная, не сопровождаемая охраной праху. Молодой малаец на палубе явно собирался пристать к «Роялисту». Он был очень невысок, носил элегантную, слегка старомодную европейскую одежду, а его круглую голову венчал цилиндр с Олд-Бонд-стрит, как бы разрезая темным околышем неправильные черты лица. Джеймс сразу понял, кто это. Он слышал о Бедруддине, одном из тринадцати братьев раджи муды - человеке умном, учтивом и не пренебрегавшем вином. Говорили, что он особенно восприимчив к влиянию иноземной цивилизации и мечтает о дружбе с каким-нибудь просвещенным европейцем, способным помочь ему стать выдающимся монархом. Ведь он, разумеется, тоже рассчитывал однажды взойти на престол. Поскольку о визите никто не объявлял, очевидно, он был неофициальным, поэтому Джеймс принял пенгирана запросто, и тот поздоровался с ним так, словно они встречались накануне на Стрэнде. Вероятно, из некоторой предрасположенности к неожиданностям, Джеймс всегда держал про запас несколько бутылок шампанского. Они устроились в гостиной с панелями из розового дерева - один из немногих предметов роскоши на борту шхуны. Бедруддин говорил на мягком, слегка академичном английском с немного раскатистым «р», так что услуги Уильямсона оказались излишними.
— Не желая оказывать на вас ни малейшего морального давления, я все же признаюсь, мистер Брук, что вы - наш последний козырь. Если вы уедете, - на что имеете полное право, - мятежники захватят весь Саравак и даже Бруней, султанат падет, и начнется всеобщая резня - наступит хаос, который вскоре сыграет на руку пиратам.
— Мне кажется, вы переоцениваете мое влияние.
— Не думаю. Позвольте вам напомнить, что вы представляете здесь империю, целый мир. Одно ваше появление равносильно появлению штандарта. Мятежники устрашатся.
— Этого слишком мало, и я не могу ограничить этим свою ответственность, если мне не доверят командование.
— Вам его доверят.
— Остается узнать, ответит ли войско достаточной преданностью.
Похоже, это задело Бедруддина. Вначале он промолчал и, чтобы выиграть время, вытер носовым платком губы.
— Вы имеете в виду его повиновение - или неповиновение - Макоте?
В ответ Джеймс лишь взглянул поверх своего бокала с шампанским.
— Такие вещи нельзя сравнивать, мистер Брук. Макота занимает в умах людей совсем иное место.
— Ясно. Вы согласитесь быть моим посредником?
— Для меня нет ничего приятнее, - сказал пенгиран и сердечно протянул жесткую, будто кость, ладошку.
Затем он говорил долго и пространно. Речи принца помогли Джеймсу представить себе этот мир в целом, тогда как раньше он догадывался лишь о частностях, - представить себе брунейский двор, где велась жестокая барочная политика выживания, основанная на интригах и отравлениях; вообразить место, чье санскритское название означало «созданный морями», - некогда оно и впрямь напоминало громадную, тяжелую и блестящую жемчужину. Ведь после того, как первый султан породнился с принцессой Джохора, Бруней обрел могущество и сыграл в распространении ислама такую решающую роль, что встревожились даже филиппинские испанцы. Прославившийся своими пушками Бруней сумел отразить атаки всевозможных захватчиков. Эта маленькая страна в ту пору была богатой, вывозила перец, саго, золото, олово и, главное, оружие. Однако в XVIII веке жемчужина потускнела, став матовой и болезненной. Бруней, давший название всему острову в искаженной форме «Борнео», превратился теперь в клоаку, где порочный круг причин и следствий замыкался пиратством и экономической разрухой.
— А мой дядя... Ну, вы же в курсе? - Добавил Бедруддин, с беспомощным сожалением слегка взмахнув рукой.
Джеймс вежливо вздохнул. О состоянии султана и впрямь знали все.
Джеймс принял командование войсками в Синиаване. Ему помогали Бедруддин, офицеры экипажа «Роялиста» и иланунский вождь Си Тундо. Макота находился там же, и, почувствовав, что его влияние под угрозой, поспешно отозвал Бедруддина: дескать, принцу крови негоже рисковать своей жизнью. Джеймса Брука эта мера встревожила.
Стычка была неизбежна, так как приходилось защищать построенный в последнюю очередь малый форт, ведь перед этим войска продвигались к вражеской крепости Белида, перемещая возводившиеся с необычайной скоростью укрепления. Все они сооружались по единому образцу: сначала раскорчевывали джунгли, вбивали квадратом сваи и возводили внутри дозорный путь с невысокими сторожевыми вышками по четырем углам. Центральная площадка отводилась для китайского гарнизона, а даякские воины занимали охраняемые рогатками скаты у свай. Эта система обороны была присуща самбасским китайцам, а малайцы привнесли от себя ранджоу - вонзенные в землю бамбуковые копья, которыми они протыкали ступни нападающих.
Посредственный тактик Джеймс прибег к чересчур традиционной, но всегда эффективной военной хитрости: он выманил врага из укреплений, а потом захватил его врасплох. Бедруддин оказался прав: мятежники восприняли появление Джеймса и его соратников как стихийное бедствие.
Новости разносились быстро и уже через несколько часов достигали самых отдаленных областей, охваченных восстанием. Все пришли в огромное возбуждение, и отдельные клеточки большого повстанческого грибка начали разлагаться. Казалось, все кругом вот-вот уйдет под землю. Отряды разбегались, а мятежники впадали в оцепенение.
Через несколько дней после стычки, прислонившись спиной к стене форта и чаевничая со своими ближайшими помощниками, Джеймс подытожил:
— Мы даже не пролили ни капли крови......
— Почти не пролили, - уточнил толстый и вечно растерянный хирург-датчанин по фамилии Вестерманн.
— Хоть это и неправдоподобно, наша эффектная вылазка из Синиавана положила конец войне, длившейся больше четырех лет. Словом... я надеюсь, что с войной действительно покончено...
В этом он уверен не был и знал лишь, что если речь и не шла о территориальной победе, по крайней мере, это стало символическим событием для страны, где символы обладают иным значением, нежели на Западе.
Уильямсон молчал, сосредоточенно срывая плоды с душистого хлебного дерева. Он думал, что, хотя восстание временно подавлено, за ним последует множество других или, скорее всего, оно будет беспрестанно почковаться, подобно бессмертной гидре.
— А Матусаин? - Спросил капитан Эллиотт. Как и все возводившие свой род к Магомету, составлявшие тогда весьма вредоносную и беспокойную клику местные вожди, представитель побежденных Матусаин носил титул шарифа. Он соглашался вести переговоры только с Джеймсом.
— Он требует лишь освобождения пленников и заложников из гражданского населения. Я бы охотно выполнил его условия, но поскольку именно в этом вопросе Хассим не желает уступать, впору опасаться возобновления военных действий.
— Наверное, это устроило бы Макоту, - сказал хирург с таким оторопелым видом, словно только что прочитал эту фразу на луне.
— Бог весть, - вздохнул Джеймс.
Не прошло и недели, как он уже был в Кучинге, превратившемся после ливня в болото. Раджа муда Хассим принял Джеймса весьма радушно, назвав своим собратом, своим оком, кровью своего сердца, и собственноручно, кончиками янтарных пальцев поднес ему сладости.
— Какая победа, брат мой!
— Наша победа станет полной, только если мы примем условия Матусаина.