— Кокос?
Поппи взяла в руки волосатый шар и взглянула на Самада с растерянной улыбкой.
— Занятное сочетание… — Самад немного нервничал. — Скорлупа ореха, а внутри сок, как у фрукта. Снаружи коричневый и морщинистый, внутри белый и нежный. А в сумме совсем неплохо. Иногда мы используем его, — прибавил он, не зная, что еще сказать, — для приготовления карри.
Поппи улыбнулась; это была необыкновенная улыбка, осветившая каждую черточку прелестного лица, в ней сияло что-то светлое, не ведающее стыда, что-то, что было лучше и чище этой их тайной встречи.
— Прелесть, — сказала она.
На улице Айри, которую мучил стыд, решила взять реванш, благо до дома, указанного в школьной повестке, было целых пять минут ходьбы.
— Я беру это, — сказала она, ткнув пальцем в довольно-таки помятый мотоцикл у станции метро «Кензл-райз». — А еще это и вот это. — Она указала на два навороченных велосипеда.
Миллат с Маджидом тотчас включились в любимую игру. Правила были им хорошо известны: чтобы присвоить любую чужую вещь на улице, стоило только, в лучших традициях колонистов, заявить на нее права.
— Ха, подумаешь! Больно надо брать такое дерьмо, — откликнулся Миллат с ямайским акцентом, который у детей любой национальности выражает презрение. — Я беру ту. — Речь шла о блестящей компактной «MG» красного цвета, которая поворачивала за угол. — И вот эту! — опередил он Маджида, увидев проносившийся мимо «БМВ». — Все, парень, я его уже забрал, — сообщил он Маджиду, который и не думал возражать. — Заметано.
Такой поворот событий огорошил Айри, она угрюмо опустила голову и вдруг на мостовой увидела чудо.
— Я беру их!
Раскрыв рты, Маджид и Миллат смотрели на умопомрачительно белые кроссовки «Найк», которые теперь принадлежали Айри (кроссовки с голубой и красной фирменными «галочками» были столь прекрасны, что, как позже заметил Миллат, при взгляде на них хотелось удавиться), хотя непосвященный сказал бы, что они находились на ногах высокого черного подростка с красивыми дрэдами и вместе с ним направлялись в сторону Королевского парка.
Миллат через силу кивнул.
— Уважаю. Вот бы мне их первому увидеть.
— Беру! — вдруг воскликнул Маджид, тыкая грязным пальцем в витрину, в которой красовалась метровая коробка химических реактивов с пожилым телевизионным персонажем на крышке.
— Вот это да! — барабанил он по стеклу. — Я беру это!
Повисла пауза.
— Вот это? — переспросил потрясенный Миллат. — Химический набор?
Не успел Маджид опомниться, как две ладони впечатались ему в лоб и принялись полировать кожу. Он с мольбой заглянул в глаза Айри (и ты, Брут), хоть и не сомневался, что это бесполезно. Десятилетним великодушие не ведомо.
— Позор, позор, знай свои приговор!
— Подумайте о мистере Дж. П. Гамильтоне, — взмолился изнемогающий от стыда Маджид. — Мы совсем рядом с его домом. Не шумите, здесь тихая улица. Он же старенький.
— Раз старенький, значит, глухой, — возразил Миллат. — А глухие ничего не слышат.
— Дело не в этом. Старикам тяжело. Вы не понимаете.
— Наверное, он такой старый, что не сможет вынуть продукты из сумок, — сказала Айри. — Давайте достанем их и понесем в руках.
Ребята согласились, и некоторое время все трое пристраивали провизию в руках и подходящих изгибах тела, чтобы, когда мистер Дж. П. Гамильтон откроет дверь, поразить его своей безграничной щедростью. Мистер Дж. П. Гамильтон и правда должным образом впечатлился, увидев на пороге трех смуглых ребятишек с промышленным запасом провизии. Он был очень стар, как они и предполагали, но оказался выше и опрятнее; скупо приоткрыв дверь и придерживая ее рукой с голубыми грядами вен, он просунул голову в щель. Айри он напомнил благородного старого орла: из ушей, из-под воротника и манжет выбивались похожие на пух волосы, белая прядь падала на лоб, неразгибающиеся пальцы застыли, как когти, а безупречный наряд (замшевый жилет, твидовый пиджак и часы на золотой цепочке) подошел бы старой волшебной птице из английских сказок.
Как сорока, он весь горел и переливался, начиная от голубых, подсвеченных белым и красным, сияющих глаз до блестящей печатки на пальце, четырех примостившихся на груди серебряных медалей и хромированного портсигара, который выглядывал из нагрудного кармана.
— Будьте добры, — словно из другой эпохи донесся до них голос человека-птицы, птицы иной стаи. — Я вынужден просить вас удалиться. У меня совершенно нет денег; так что если вы пришли с намерением меня ограбить или что-нибудь продать, боюсь, вас ждет разочарование.
Маджид, сделав шаг вперед, попытался попасть в поле зрения пожилого джентльмена, левый глаз которого, голубой, как в спектре Рэлея, смотрел мимо них, а правый так зарос морщинами, что почти не открывался.
— Мистер Гамильтон, вы, наверное, забыли, нас прислали из школы, а это…
— Что ж, до свидания, — сказал старик так, словно прощался с престарелой тетушкой у вагона поезда, потом повторил «до свидания» и оставил детей наблюдать сквозь дешевые витражные панели, как его долговязая, словно плывущая в горячем мареве фигура медленно удаляется по коридору; постепенно его коричневые крапинки слились с коричневой мебелью и исчезли.
Тогда Миллат стащил с головы «Томитроник» и, сведя брови, вдавил свой кулачок в звонок.
— Может быть, — высказала предположение Айри, — ему не нужна еда?
Ненадолго оторвавшись от звонка, Миллат проворчал:
— Вот новости! Сам же просил, — и снова изо всех сил нажал на кнопку. — У нас сегодня праздник урожая, так? Мистер Гамильтон! Мистер Дж. П. Гамильтон!
И процесс исчезновения стал отматываться обратно: мистер Дж. П. Гамильтон постепенно вырисовывался на фоне лестницы и буфета и, наконец, снова представ перед ними в натуральную величину, выглянул из-за двери.
Потерявший терпение Миллат сунул ему в руку повестку из школы:
— Сегодня праздник урожая!
Но старик затряс головой, как птица во время купания.
— Нет-нет, я не хочу, чтобы в моем собственном доме меня вынуждали что-либо покупать. Не знаю, что вы там продаете — только не энциклопедии, Боже упаси. В моем возрасте чем меньше информации, тем лучше.
— Но это бесплатно!
— А, понимаю… почему?
— Праздник урожая, — повторил Миллат.
— Помощь местным жителям. Мистер Гамильтон, должно быть, вы обсуждали это с нашей учительницей, поэтому она нас сюда и направила. Возможно, вы просто забыли, — пояснила Айри взрослым голосом.
Мистер Гамильтон печально коснулся виска, словно напрягая память, затем столь же медленно открыл дверь настежь и мелкими голубиными шажками вышел под лучи августовского солнца.
— Что ж, тогда заходите.
Вслед за ним ребята очутились в сумрачной прихожей. Она была битком набита викторианской мебелью, обветшалой и выщербленной, которая перемежалась с вещами более современными — сломанными детскими велосипедами, отслужившими свое букварями и четырьмя разновеликими парами грязных галош домочадцев.
— Итак, — весело спросил он, когда они вошли в гостиную с красивыми эркерами, за окнами которых шумел сад, — что вы принесли?
Ребята сгружали продукты на траченную молью софу, Маджид, как по магазинному чеку, их перечислял, а мистер Гамильтон тем временем, закурив сигарету, ощупывал трясущимися пальцами эти припасы для пикника в городских условиях.
— Яблоки… помилуйте… турецкий горох… нет, нет, только не картофельные чипсы…
Когда была перечислена и раскритикована вся принесенная снедь, на глаза старика навернулись слезы.
— Ничего из этого я есть не могу… вся пища слишком жесткая. Мне разве только кокосовое молоко по силам. Что ж… тогда мы с вами выпьем чаю. Не откажетесь?
Дети беспомощно смотрели на него.
— Присаживайтесь, мои дорогие, присаживайтесь.
Айри, Маджид и Миллат пугливо притулились на краешке софы. Тут раздался щелчок, и они увидели, что ото рта мистера Гамильтона отделился словно бы второй рот — на язык легли его зубы. Спустя мгновение он водворил их на место.
— Приходится измельчать пищу. И в этом исключительно моя вина. Многие годы небрежения. Чистые зубы в армии не в почете. — Он неловко ткнул себя в грудь дрожащей рукой. — Я был военным. Вот вы, молодые люди, сколько раз в день чистите зубы?
— Три раза, — соврала Айри.
— ЛОЖЬ, ЛОЖЬ! — хором крикнули Миллат и Маджид. — ВСЕ ТЫ ВРЕШЬ!
— Два с половиной.
— Так сколько же, милочка? — спросил мистер Гамильтон, одной рукой разглаживая брюки на коленях, а другой берясь за кружку с чаем.
— Один раз в день. — Испугавшись его тона, Айри решила сказать правду. — Как правило.
— Боюсь, когда-нибудь тебе придется об этом пожалеть. А вы?
Не успел Маджид изложить хитроумную историю о специальной машине, которая чистит вам зубы во сне, как Миллат честно сказал:
— Мы тоже. Один раз в день. Чаще всего.
Мистер Гамильтон в раздумье откинулся на спинку кресла.
— Мы не всегда придаем зубам должное значение. Между тем у нас, млекопитающих, в отличие от низших животных, зубы меняются только один раз. Еще сахару?
После таких слов дети предпочли отказаться.
— Тут, как водится, все не так просто. Иметь белоснежные зубы не всегда разумно. К примеру, в Конго негров можно было разглядеть только благодаря их блестящим зубам — вы понимаете, о чем я? Страшное дело. Ух, и черные же они были, как смертный грех. Из-за зубов-то и умирали. Бедняги. А я выжил и теперь на все это смотрю по-другому.
Дети сидели молча. Потом Айри тихонечко заплакала.
Мистер Гамильтон продолжал:
— На войне решения приходится принимать мгновенно. Сверкнули зубы — и ба-бах! Вот так-то… Черные они были, как смертный грех. Жуткие времена. Лежат эти мертвые красивые мальчики передо мной, прямо у ног. Животы нараспашку, кишки мне на ботинки вываливаются. Сущее светопреставление! Красивые такие, черные, как туз пик; этих дурачков немчура завербовала, они даже не понимали, что делают, за кого и против кого сражаются. Все решал автомат. Раз-два, и готово. Сколько было жестокости… Хотите печенья?