О чем рассказывает лексика
Есть основания полагать, что люди Античности воспринимали больше оттенков белого, чем наши современники. Для них существовал не один белый цвет, а несколько. Белизна льна, из которого ткались облачения жрецов, отличалась от белизны шерсти, из которой была соткана римская тога. Белый цвет слоновой кости не то же самое, что белый цвет мела, или молока, или муки, а уж тем более снега. Большинство древних языков ощущало и старалось выразить все нюансы этих различий, наблюдаемых как в природе, так и в продукции ремесленников, в частности в ткачестве. И все же нередко возникает ощущение, что словарь скорее стремится передать свойства вещества или характер освещения, чем собственно окраску. Прежде всего надо сказать о яркости, насыщенности или густоте цвета, и только потом о тоне. Кроме того, одним и тем же словом порой обозначаются разные цвета: так, латинское слово canus, которое применяется для определения цвета шевелюры и бороды, иногда означает «седой», иногда «белый», а то и просто «пожилой», «мудрый» или «почтенный». Отсюда и серьезные проблемы при переводе или толковании текстов, особенно на библейском древнееврейском и древнегреческом классической эпохи48.
Латинская лексика цвета несколько ближе к нашим современным представлениям49. Однако она использует сложную систему префиксов и суффиксов, с помощью которых показывает, что такие критерии, как интенсивность света (светлый/темный, матовый/блестящий), яркость (насыщенный/блеклый), характер поверхности (ровная/бугристая, гладкая/шероховатая, чистая/грязная), важнее, чем сам по себе цвет. А еще в латинском языке два белых цвета: с одной стороны, распространенный в природе, нейтральный, объективный (albus); с другой – символический, благотворный, чистый, сияющий (candidus). Это главная особенность определения белого в латинском языке: если для определения красного (ruber) и зеленого (viridis) есть по одному базовому термину, а желтый и синий вообще не имеют названий, и для обозначения каждого из них требуется не одно, а несколько слов, то за белым, как и за черным, закреплено два обиходных названия, семантическое поле которых достаточно обширно, чтобы вместить в себя целую гамму буквальных и символических смыслов.
Albus, слово индоевропейского происхождения, является основным, обобщающим термином и уже поэтому употребляется чаще, чем candidus. Оно обозначает белый цвет, встречающийся в природе, и нередко используется в топонимии (Alba: Альба, Alpi: Альпы), в ботанике, зоологии, минералогии; а также в повседневной жизни – всякий раз когда надо обозначить нейтральный либо матовый белый; или даже цвет, который мы бы назвали беловатым или серовато-белым (например, цвет кости, рога, ослиной шерсти). Иносказательных значений у albus немного; но бывает, что иногда понятие «белизна» подменяется понятием «бледность». Словом candidus, напротив, обозначается прекрасный, сияющий, ослепительно белый цвет; еще оно применяется, когда речь идет о высоком: о культе богов, об обществе, а также о символике. У candidus множество иносказательных значений: чистый, незапятнанный, прекрасный, счастливый, благотворный, честный, искренний, невинный и так далее50.
В классической латыни есть также два базовых термина для черного: ater и niger. Первый из них, предположительно этрусского происхождения, долго оставался наиболее употребительным. Вначале он был нейтральным, но постепенно им все чаще стали обозначать матовый или тусклый оттенок черного, а затем слово приобрело негативную коннотацию: теперь ater был не просто черным, а неприятным черным: унылым, гнетущим, зловещим (происходящее от него французское прилагательное atroce утратило свою хроматическую составляющую и сохранило только эмоциональную: в наши дни оно значит «ужасный»). Второе слово, niger, этимология которого неясна, вначале имело только один смысл – яркий черный; позднее им начали обозначать все оттенки черного, обладающие позитивной коннотацией, в частности привлекательные оттенки черного, встречающиеся в природе; затем оно окончательно вытеснило ater как базовый термин и стало обозначать почти все черные тона51.
Такая же двойственность отмечается и в лексике древнегерманских языков. Это показывает, что у варварских народов белый и черный цвета имели особо важное значение и, как и у римлян, по-видимому, превалировали над всеми остальными, за исключением красного. Однако за минувшие столетия словарь обеднел: из двух слов осталось только одно. В современном немецком, английском, голландском, да и в большинстве германских языков имеется только по одному общеупотребительному термину для обозначения белого и черного, например weiss и schwarz в немецком, white и black в английском. Но в общегерманском, а позднее во франкском, саксонском, староанглийском и средневерхненемецком дело обстояло иначе. Вплоть до XII–XIII веков, а кое-где и дольше, в германских языках, как и в латинском, сохранялись по два общеупотребительных термина для обозначения белого и черного. Если мы снова обратимся за примером к немецкому и английскому, то увидим, что в древневерхненемецком различались wiz (матово-белый) и blank (ослепительно белый), swarz (тусклый черный) и blaek (сияющий черный). Среднеанглийский также противопоставляет wit (матово-белый) и blank (ослепительно белый), swart (тусклый черный) и blaek (сияющий черный)52. С течением времени, однако, в лексике этих языков осталось только по одному термину для белого и для черного – соответственно weiss и schwarz в немецком и white и black в английском. Это происходило очень медленно, в разных странах разными темпами. Так, если Лютер для определения белого уже обходится единственным термином (weiss), то Шекспиру несколько десятилетий спустя для этого все еще нужны два: wit и blank. В XVIII веке прилагательное blank, хоть и устаревшее, еще бытовало в некоторых северных и западных графствах Англии. Даже в наши дни его можно услышать в пословицах и архаичных фразеологизмах53.
Из лексики древних германских языков мы узнаём не только о существовании двух терминов для белого и для черного цветов. Нас ждет еще одно открытие: оказывается, два из этих четырех слов имеют общую этимологию. Это blank и blaek, которые восходят к общегерманскому глаголу blik-an (блестеть, светиться). Как мы видим, эти два слова выражают степень яркости, присущей определяемому цвету, вне всякой связи с его хроматической идентичностью. Таким образом, древние германские языки подтверждают закономерность, которую мы уже отмечали в древнееврейском, древнегреческом и даже латинском: для определения цвета такие свойства, как яркость и насыщенность окраски, важнее, чем собственно хроматический тон. Говоря о цвете, лексика прежде всего стремится сказать, матовый он или блестящий, светлый или темный, насыщенный или размытый, и только затем уточняет, вписывается ли он в гамму белых, черных, красных, желтых или каких-либо иных тонов. Здесь мы имеем дело с исключительно важным феноменом языка и одновременно феноменом восприятия, о котором историк должен постоянно напоминать себе не только когда он анализирует тексты, но также при изучении фигуративных документов и произведений искусства, которые оставила нам Античность. В мире цвета главное – яркость и насыщенность, все остальное – на втором плане54.
Вернемся к латинскому языку. В поэтических текстах для обозначения белого цвета употребляются не только albus и candidus, но и другие слова. Это могут быть термины, образованные от слов, которые означают реальные явления или предметы, но в конкретном контексте обретают ласкательную форму либо метафорический смысл. Например, от слова nix (снег) было образовано niveus, часто, даже слишком часто используемое поэтами и обозначающее ослепительно яркий белый цвет, все равно какого оттенка. Niveus – синоним candidus, только как бы в превосходной степени, белее белого, ослепительной белизны. А lacteus, буквально «молочно-белый», столь же часто встречающийся в поэзии, обозначает нежную, шелковистую белизну, например белизну плеч богини или грудей смертной. Цвет женского тела в поэзии нередко сравнивается также с цветом слоновой кости (eburneus), приятного на ощупь материала, или с белизной мрамора (marmoreus), такого крепкого, ровного, гладкого55. Кожа у знатной римлянки должна быть как можно белее, чтобы ее не могли принять за сельчанку. Некоторые из них, например Юлия, дочь Августа, или Поппея, вторая супруга Нерона, по нескольку раз в день принимают ванны из молока ослицы, от которого кожа будто бы становится «белее снега и нежнее гусиного пуха»56. Другие, гораздо более многочисленные, покрывают лицо, шею, грудь и плечи толстым слоем свинцовых белил, чтобы скрыть неровности или покраснения на коже. Они знают, что это сильнейший яд, но готовы расковать жизнью ради красоты57.
В отличие от поэтов авторы энциклопедий, технических и дидактических трактатов должны соблюдать абсолютную точность. Поэтому они редко прибегают к образным выражениям или сравнениям, зато широко пользуются префиксами и суффиксами, стараясь как можно вернее передать оттенок цвета, о котором идет речь. В качестве примера можно привести «Естественную историю» Плиния: для историка это важный источник лексикографического материала, тем более что именно цвет часто помогает автору различать, классифицировать, иерархизировать животных, растения, минералы и вообще все, о чем он рассказывает. Порой, когда Плиний не находит в общепринятой хроматической лексике нужного слова, чтобы точно описать тот или иной оттенок цвета, он придумывает это слово сам. Так, говоря о скале, которая не так бела, как мел, но белее песка, он употребляет слово subalbulus – неологизм собственного изобретения, основанный на двух уменьшительных суффиксах: «слегка беловатый»