— Опять лебеди. Каждый вечер они прилетают.
— Да, — ответил Буров.
Он наблюдал за утками, сожалея, что не взял ружье. Порой утки взлетали совсем рядом, свист их крыльев раздавался прямо над головой.
— Они всегда летают парами.
— Тебе тут и в самом деле нравится, а?
— Прелесть! А воздух какой! Наверно, больше нигде такого нет.
— И трофеи у тебя отменные! Особенно сегодня.
— Да, сегодня у меня счастливый день. Я и не помню, когда мне было так хорошо.
— Я рад. Здорово мы придумали. — Он закурил. — Тогда мы тоже охотились. Помнишь?
— Еще бы.
Она попала сюда прямо со студенческой скамьи, совсем неопытная, и о жизни на якутском Севере не имела никакого представления. Самолеты в те времена сюда еще не летали, но в Зырянке, откуда им предстояло добираться на маленьком пароходике до Среднеколымска, их взял военный вертолет. Долетели до Ойусардаха, а дальше пришлось ехать на лошадях. Кавалеристы из них получились курам на смех: добрая половина группы впервые села в седло. Саша показался им чуть ли не генералом. Он уже четвертый год работал здесь, «в поле», много знал и считался одним из самых способных топографов. Непогода, трудности ему были нипочем, в любой момент он мог отправиться туда, куда другим идти не хотелось. Он весьма неплохо разбирался в зоологии и полярной ботанике. Был страстным охотником, быстро загорался. Маше казалось, что в нем так и бурлит радостная жажда жизни, и это очень привлекало ее.
Для нее все было внове; она выросла в Ленинграде, и здесь, в краю девственной, нетронутой природы, Саша вводил ее в новый, неведомый мир. Его внимание льстило Маше, он буквально околдовал ее. Незабываемые, волнующие мгновения… Маша полюбила его всей душой. Стоит ли удивляться, что она не хотела расставаться с ним и на миг. Она не задумываясь пошла бы за ним хоть на край света. Тогда. После работы он учил ее ездить верхом, стрелять, рыбачить. У этих озер они так же пекли уток.
— О чем ты думаешь? — спросил он.
— Тогда ты брал на мушку другое, — сказала она без тени упрека, слегка улыбнувшись.
«Ну, мои дела вовсе не плохи, — подумал он. — Если так пойдет дальше, все очень скоро войдет в норму».
Они повернули обратно. Стемнело, лишь на западе, на самом краю горизонта, осталась узкая оранжевая полоска, обрамленная бледно-голубым сиянием. На потемневшей синеве небосвода над озером загорались звезды. С отмелей у берега поднимался пар. Над высокими зарослями сухой, пронзительно-ароматной травы по бескрайней шири тундры стлался белесый туман. Маша вздрогнула.
— Тебе не холодно? — спросил он.
Не отвечая, она взяла его под руку и слегка прижалась к нему.
Это мягкое движение напомнило Бурову давние времена, ее согревающую доверчивость, на душе у него потеплело. Он всегда предпочитал ее другим женщинам, она была ему желаннее других — но почему в ней нет былого самозабвения?.. А сейчас — да, с ней что-то происходит, размышлял он.
В это мгновение неподалеку раздалось предостерегающее злобное ржание, а вслед за этим шуршание травы. В тумане возник могучий силуэт жеребца. Пока Буров и Маша гуляли, стадо улеглось в траве, и самец охранял его. В стороне зафыркала кобыле, за ней вторая. Над зарослями травы, затянутыми густым туманом, Буров с трудом рассмотрел их поднятые головы. Кобылы втягивали воздух, раздували ноздри и прядали ушами.
— Подожди, — едва слышно шепнул он жене. — Я немного их попугаю.
Он сделал несколько шагов и резко остановился. Жеребец снова заржал, угрожающе ударил копытом о землю; Буров затаил дыхание. Жеребец оскалил зубы и грозно зафыркал. В тумане тяжело, с топотом поднялись три кобылы и стоя выжидающе уставились на Бурова. Жеребец заржал в третий раз, на глубоких, низких грудных тонах, всхрапывая.
— Не бойся, — пробормотал Буров, ощутив сильный, резкий запах конского пота. — Не бойся, я твоих кобылок не возьму. Они мне не нужны.
— Что ты сказал ему? — спросила Маша, когда он вернулся.
— Я успокаивал его, чтоб он не боялся, — ответил он.
— Ты слишком рискуешь, Саша. Всегда ты такой.
— Какой есть.
Маша снова взяла его под руку. Она совсем замерзла. Он чувствовал, как она дрожит. Трава уже покрылась росой.
Потом они вчетвером сидели в юрте за столом и пили горячий чай, печка дышала жаром.
— Хотите еще сливок? — спросил Василий. Не вставая с лавки, он протянул руку, снял с полки эмалированную тарелку, доверху наполненную густыми взбитыми сливками, и поставил ее перед Машей. Потом достал вторую тарелку, с рубиново-красной брусникой.
— Я никогда не ела таких восхитительных взбитых сливок, как здесь, — заметила Маша.
Каждый день они ели свежайшие сливки, Василий сам взбивал их — в его хозяйстве были и три коровы, за которыми ходил Митя.
— Ну как, сыграем разок? — спросил Василий.
— Сегодня нет. Я пойду лягу, — ответила Маша. — Завтра предстоит нелегкий день.
Она отправила в рот полную ложку брусники, затем сливок и облизала ложку.
— Больно уж вы увлеклись охотой! — разочарованно заметил Василий. — С утра на ногах. — Он-то рассчитывал сыграть раз-другой в карты. Неожиданный приезд Бурова и Маши обрадовал Василия и Митю, внеся оживление и приятное разнообразие в их жизнь. Василий давно уже привык к одиночеству — такова была работа, — но общество любил.
— Когда мы выезжаем утром? — спросила Маша.
— Чуть свет. Как выпустим жеребят. Не бойтесь, мы разбудим вас.
Буров вспомнил, почему они собираются разыскивать стадо.
— А может, это волки? — спросил он Василия, держа в руке ложку сливок.
— Нет, — уверенно возразил тот. — Для волков слишком рано. Они еще не голодают и не охотятся стаями, как зимой. Да и следов никаких нет, ни костей, ни скелета.
— Ну, довольно. Пошла спать, — заявила Маша, вставая.
— Боже мой, ну и аромат! — воскликнул Буров, когда Митя бросил на раскаленную печку ветку багульника. Душистый, сильный, дурманящий бальзамический аромат заглушил все остальные запахи, которыми пропитались стены юрты. Буров встал, потягиваясь.
— Спокойной ночи, — сказал Василий, беря карты. Митя подсел к нему.
Буров с женой вышли в свою комнату.
Он слышал, как жена раздевается в темноте, шурша чем-то у своего ложа, затем она удобно, с наслаждением улеглась на волчью шкуру и повернулась на бок, приняв любимую позу.
Он лег и закурил. Постель жены была примерно в полуметре от него. С минуту он курил, прислушиваясь. По ее дыханию он понял, что она не спит.
— Маша!
Он протянул руку и, нащупав Машин локоть, стиснул его, а потом, скользнув пальцами по руке, крепко сжал ладонь. Сердце его учащенно билось.
Она зашевелилась, во тьме он услышал, как она приподнимается, а потом почувствовал прикосновение ее губ. Она мягко, тепло поцеловала его.
— Ну вот. А теперь давай спать, — шепнула она. — Спокойной ночи, Саша.
— Ты устала? — спросил он. — Так сильно утомилась за день!
— Спи, — сказала она. — Я совсем засыпаю, но, в общем, мне тут ужасно хорошо.
— Ну что ж, — вздохнул он.
Она снова улеглась, повернувшись на другой бок. Потом он услышал, что она и в самом деле спит — дышит ровно, глубоко.
Он еще некоторое время лежал с открытыми глазами. «Ничего себе прогресс», — подумал он с легкой иронией. И в то же время ему было радостно. Впервые со времени их последней ссоры, этой безобразной сцены, грозившей окончательным разрывом, она сама поцеловала его.
II
Утром они выехали очень рано. Траву покрывал седой иней, но всходившее солнце быстро превращало его в капельки ослепительно сверкавшей росы.
Пахло влажной травой и глиной. Василий знал край как свои пять пальцев и догадывался, где может находиться стадо, если вчера Митя видел его в нескольких километрах от озера Балаганаах. Сначала они ехали по широкой равнине на юго-запад; далеко впереди темнели густые заросли кустарника, за ними, у озера, куда лошади ходили на водопой, опять расстилалась поросшая травой равнина. Василий направился к зарослям, Митя вплотную следовал за ним.
Буров и Маша ехали следом. Сначала они со сна поеживались от холода. Саша с отсутствующим видом оглядывал окрестности — равнина не привлекала его, казалась пустынной и мертвой, без каких-либо признаков жизни. Здесь не было даже уток. Лишь сарычи кружили в воздухе, низко паря над землей и выслеживая полевых мышей. Поездка не радовала Бурова, и за всю дорогу он не проронил ни слова.
Маша поначалу зябко ежилась, но, прежде чем они доехали до кустарника, стало даже жарко — солнце уже припекало — и она сняла свитер, перекинув его через седло.
Они миновали островок засохшего пырея, белые опушенные корзиночки лохматых семян напомнили Маше хлопок. Стоило задеть их, и семена взлетали вихрем, паря в воздухе.
— Вот метелица, а? — сказала Маша. — Будто снег идет.
— Здесь это — единственное, что летает, — раздраженно отозвался Буров.
У края зарослей Василий остановился, поджидая Бурова и Машу.
— Ну как? Не устали? — спросил он, когда они подъехали. — Сейчас проедем через кустарник, посмотрим. Местами здесь непролазная чащоба, но есть и полянки, где иногда пасутся кони. Только здесь где-нибудь может лежать павшая лошадь, так, что ее не заметишь издалека.
— И далеко тянется эта чаща? — спросил Буров, оглядывая густое, почти непроходимое сплетение карликовой березы, колючего шиповника, приземистых лиственниц, можжевельника и ивы. Здесь все пестрело ярко-желтыми, карминовыми, золотисто-коричневыми и зеленоватыми листьями. Перспектива продираться через эти заросли совсем не прельщала его.
— Километров шесть, — сказал Василий. — Но не везде кустарник такой густой.
— А, черт, — мрачно произнес Буров. — А что здесь можно подстрелить?
— Куропаток, — ответил Василий. — Тут целые стаи белых куропаток.
— Это здорово. Куропаток мы еще не стреляли, — обрадовалась Маша, уже давно стряхнувшая с себя сопливость.
— Ну что ж, посмотрим, — согласился Буров без особого восторга; он все еще сожалел, что ничего не вышло с охотой на лося. Однако он первым устремился в кустарник и тотчас скрылся в нем.