— Я страшно испугалась… Как жестоко, — сказала Маша. — И в то же время потрясает, как… — Она запнулась. — Такое впечатление, будто смотришь волнующий фильм.
— Вот мы и посмотрели…
Буров, весело блестя глазами, испытующе взглянул на жену.
У Маши до сих пор горели щеки, она учащенно дышала. Ей стало жарко уже во время езды сквозь чащу, и она расстегнула верхние пуговки на рубашке. Нагрудные карманы с патронами, которые четко обрисовывались под тканью, поднимались при каждом вздохе.
— В самом деле поразительно. Ничего подобного я никогда не видала.
Она тоже спрыгнула с седла.
Когда Маша перекидывала узду, Буров заметил, что у нее дрожит рука. Он схватил ее за локоть, а потом сжал ладонь; жена ответила коротким судорожным пожатием. Буров вытер рукавом вспотевший лоб.
— Как звать этого жеребца? — обратился он к Василию, который, все еще молча покуривая, сидел в седле.
— Да никак. У них обычно нет имен, — ответил за него пастух, который, осмотрев следы у водопоя, подъехал к ним.
— А теперь не мешало бы и перекусить, а? — Буров взглянул на Василия и протянул ему небольшую плоскую бутылочку, отвинтив пробку.
— Здесь, на опушке, вскипятим чай, — ответил Василий и, отпив из бутылки, вернул ее Бурову. Потом соскочил на землю.
Место было превосходное: и дрова и вода под рукой. Пока в черном, закопченном котелке грелась вода для чая, а Маша с Митей доставали сухари и веерочками нарезанные куски вяленой рыбы, лошади пили у озера. Солнце все еще приятно пригревало, на пышный, густой ковер высокого светло-зеленого мха падала прозрачная, легкая тень двух лиственниц. Иголки были матово-кирпичного цвета.
Ели молча, все основательно проголодались. Все, кроме Маши. Она, перекусив немного, вдруг поднялась и ушла в редкие заросли собирать бруснику — все вокруг было усыпано ею. Ягоды краснели вокруг комлей стволов, которые казались Маше маленькими — высотой в сорок-пятьдесят сантиметров — пальмами. Когда-то здесь росли деревья, но потом случился пожар. Обгорелые стволы давно обросли мхом, на гниющих, удобренных золой пнях буйно росла трава, теперь уже высохшая и свисавшая вниз.
Спустя полчаса Маша вернулась, мужчины подремывали на мху. Она тихонько села в сторонке на один из комлей и принялась ощипывать куропаток.
— А вы что же? — спросил Василий, стряхнув дремоту. — Прилегли бы.
— Что-то не хочется.
Василий поднялся, подошел к ней и принялся помогать. Ощипанных и выпотрошенных птиц он бросил потом в сумку, притороченную к седлу.
— Вечером Митя их сварит, — заметил он.
Пастух и Буров сели.
— Уже едем? — спросил Буров потягиваясь и улыбнулся проходившей мимо жене. Маша ответила улыбкой.
— Вставай, Саша, — сказала она, направляясь к озеру. — Пора.
Буров потянулся, но продолжал сидеть, следя из-под полуопущенных век за женой.
Она вошла в сапогах в воду и долго ополаскивала руки и лицо. «Будто хочет малость остыть», — подумал он, весело ухмыльнувшись. Теперь он был даже рад, что они отправились разыскивать этих проклятых кобыл. «Никогда не знаешь наперед, как все сложится, — подумалось ему. — Похоже, что кое-что может перемениться. Что ж, поживем — увидим». И он снова усмехнулся.
Маша вышла на берег, но вдруг обернулась и долго смотрела в ту сторону, куда ускакал большой табун.
Буров встал и вместе с пастухом пошел к лошадям, пощипывавшим траву.
— Ну что ж, едем, — сказал он, когда жена вернулась. — Сегодня был жеребец, а завтра будет лось. — Он широко улыбнулся, блеснув зубами.
На этот раз она уклонилась от его взгляда и легко вскочила в седло.
— Самолет, — произнес Василий. — Значит, сегодня четверг.
Буров и Маша не сразу услышали рокот мотора, а потом увидели и самолет, «Ан-2». Он низко пролетел в направлении юрты. Самолет летал регулярно, раз в неделю, поддерживая связь между совхозами в Ойусардахе и фермой Роман, где было восемь юрт и новый деревянный дом. Через час самолет возвращался, продолжая полет в Среднеколымск. Ровно неделю назад он и высадил их у фермы.
— У нас впереди еще три недели. Хорошо, а, Маша? — Буров со счастливым выражением огляделся вокруг.
— Мне нравится здесь, — ответила жена. — Ты же знаешь.
Вдруг, задорно блеснув глазами на мужа, она стегнула недоуздком его коня — тот сорвался вскачь.
Саша с уздечкой в руках, спотыкаясь, побежал за ним.
Маша расхохоталась, лицо ее горело, зубы сверкали. Потом она стегнула лошадь и, пустив ее рысью, умчалась от них.
«Что это с ней? Ее будто подменили сегодня. Поглядим, что будет дальше».
Буров наконец догнал своего коня; все поехали за Машей.
Она скакала далеко впереди. Теперь они обогнули заросли стороной и все время ехали по бескрайнему, ровному как стол полярному полю, источающему аромат сухой травы.
Вечером после ужина сели играть в карты, попивая горячий чай. Выпили по рюмке водки.
— Ну как ты? — спросил Буров, посмотрев на жену. Сам он был доволен прошедшим днем, ощущая небывалый подъем.
— Чудесно, — отозвалась она. — Здесь каждый день что-то новое, неожиданное, что стоит посмотреть. Те обгоревшие комли деревьев у озера — словно маленькие пальмы, под которыми кто-то высыпал ведра брусники. Ну, а жеребец — это же чудо, воплощение красоты.
— У тебя чудесный вид, честное слово. Восемь часов в седле, да еще такая сумасшедшая гонка, а тебе хоть бы хны.
Он удивлялся ей все больше: стреляла и ездила верхом она превосходно, мастерски водила моторную лодку, которую купила, когда он был в одной из экспедиций; на этой лодке она каталась с детьми по Лене.
— Мне здесь лучше дышится, — заметила она. В городе иногда, особенно осенью, ее донимал бронхит. — И про бронхи я совсем забыла.
— Только про бронхи? — спросил он.
— Тебе подавай все сразу. Как всегда. — Она ответила, как бы продолжая разговор, начатый вчера вечером после прогулки.
— Лучше желать больше, чем меньше, — возразил он. — Ты же сама видела сегодня на примере жеребца. Или уже забыла?
Маша молча закусила губу.
Он спохватился: после всех ссор, которые у них были, она может превратно истолковать его реплику — и поспешил перевести разговор на другую тему:
— Налить еще чаю, Маша?
Чайник на плите кипел не переставая.
— Пожалуй, лучше глоток водки, — ответила она.
Буров налил всем.
Сыграли еще одну партию, и Маша встала. Она потянулась: сидеть за слишком низким столом ей и Саше было не очень удобно, но хозяевам, которые были ниже ростом, стол был в самый раз.
Маша улыбнулась и села на постель Василия, прикрытую оленьей шкурой. Она вынула шпильки из волос и встряхнула головой. Волосы свободно рассыпались по плечам, на них, как и вчера вечером, заиграли оранжевые блики — от отблесков пламени, вырывавшихся в щели потрескавшейся плиты и мягко освещавших ее лицо. Она сладко потянулась.
— Да, здесь не то что в городе, где вечно торчишь в четырех стенах. И все же я немного устала. Пойду лягу. А ты? — обратилась она к мужу.
— Покурю еще.
После ее ухода он выкурил две сигареты, выпил с Василием и Митей еще по стопке. Потом поднялся и вошел, осторожно ступая, словно боясь разбудить жену.
Посмотрев ему вслед, Василий налил себе еще стопку и подвернул фитиль коптившей керосиновой лампы. Потом достал одну из потрепанных книг, стоявших на полочке рядом с кастрюлями, пачкой соли и мешочком с кореньями. Он долго держал книгу в руке, но так и не раскрыл ее. «Везет же людям, — размышлял он. — Такая красавица, чертовски красивая! Но у них, видать, все еще не утряслось, хотя, когда они приехали, было хуже. Не клеится у них что-то. Эх, и хороша баба!»
Василию взгрустнулось. Его жена и шестеро детей живут в Ойусардахе. Шестеро детей, двое — совсем маленькие мальчишки. Они всегда приезжают к нему летом и живут здесь месяц-два. В начале осени жена помогает на сенокосе, работает в бригаде, которую присылают сюда из совхоза. Совсем недавно уехала. А большую часть года он тут один как перст.
Буров уже лежал на постели и смотрел в темноту, вдруг Маша пошевелилась.
— Саша, — окликнула она его. — Саша!
Он слышал, как она сбросила одеяло, босые ноги легко пробежали по полу, и он почувствовал ее рядом с собой.
— Саша! — шепнула она снова, тихо и взволнованно. — Я хочу к тебе, Саша.
Он обнял ее, она крепко прижалась к нему. Он и в темноте видел мягкий блеск ее глаз. Всю ее до кончиков пальцев, когда она сжимала его, переполняло желание.
Они любили друг друга.
— Я хочу тебя. Хочу тебя всего, — сказала она тихо и медленно, когда они снова лежали рядом, а она прижалась к нему, свернувшись калачиком, и отдыхала.
— Конечно, родная, — ответил он. — Все в порядке, правда? — Он крепко обнимал ее.
— Саша…
— Что, милая?
Она помолчала. Потом снова ближе придвинулась к нему, прижимаясь все крепче и сильнее.
— Машенька, как хорошо, что мы приехали сюда, а? — произнес он.
Вместо ответа она поцеловала его. Так горячо, как не целовала уже давно.
«Поразительно», — подумал он. Он-то давно решил, что она уже не любит его и их чувство не воскресить. А теперь он погрузился в раздумья о жене — несколько ленивые, хотя и с оттенком признательности.
— Саша…
— Я люблю тебя. Любил все это время, — сказал он. — Не знаю, что это с нами случилось, но я всегда любил тебя.
— Молчи, — шепнула она. — Молчи. Не надо говорить об этом. Мне так хорошо!
Ему вдруг показалось, что она плачет. Поцеловав ее, он ощутил на губах солоноватый привкус.
— Что с тобой? — спросил он, легко лаская ее и ощущая пальцами гладкую, теплую и слегка влажную кожу.
— Ничего. Сейчас все хорошо. Сейчас, именно сейчас.
«Как здорово, что мы приехали сюда, — опять подумалось ему. — Здешняя природа успокаивает и умиротворяет. Очень здорово, что она видела сегодня схватку жеребцов. Это ее встряхнуло».
Он и сам был доволен и покоен, он вновь ощутил себя молодым, как восемь лет назад, когда они приехали сюда впервые и когда зарождалось их чувство. «Разница лишь та, что я стал несколько опытнее в этих делах, — подумал он с оттенком горькой иронии. — Да. Опыта у меня больше. Намного больше. Пожалуй, даже чересчур много после всего, что произошло между нами и что уже невозможно вычеркнуть из жизни. Раньше я никогда о таком не думал», — пришло ему в голову. Тогда, после первых ссор, пожалуй, примирения приносили покой и истинную радость. Но потом этих примирений стало слишком много, а в ссорах перегорало все доброе, соединявшее их. «Милые бранятся — только тешатся». Если б это было правдой… Он испугался своих мыслей, попытался прогнать их, но они не уходили.