— А если их застигнет мороз и озера затянет льдом, они не замерзнут? — обеспокоенно спросила она.
— Они отъелись на славу, вы же видели сами, — ответил Василий. — К тому же они летят вдоль реки, где вода замерзнет не так скоро. Эта вот стая отдохнет на Колыме, а потом полетит прямо на юго-запад, к Лене. Если даже замерзнут все озера, на пути тьма всяких речек. Там они обычно и отдыхают.
— А разве они не едят во время перелета?
— Гуси могут голодать несколько дней. С хорошим запасом жира они могут долететь до зимовки вообще без пищи. Им все нипочем, разве что их по дороге подстрелят, — закончил Василий деловито. — А вас снег захватил врасплох? — обратился он к Бурову.
— Мы прикидывали, что к концу отпуска может похолодать. И вполне готовы к этому, правда, Маша? — ответил тот. Он только что одним выстрелом убил двух уток и был очень доволен.
— Холода я не боюсь, — отозвалась Маша. — Я к нему привыкла.
На второй день охота надоела и Бурову. К тому же начался сильный снегопад. Буров обрадовался, когда они с женой и Василием смогли отправиться по заснеженной равнине, чтобы осмотреть места, где мог появиться лось. Однако следов нигде не нашли. Солнце освещало ослепительно сверкавшую под его лучами белую тундру. Сверху снег слегка подтаял, и к вечеру все словно покрылось стеклом. Мороз крепчал. Буров проклинал все на свете.
Настроение у Саши улучшилось только вечером, когда вернулся с объезда Митя и сообщил, что у Кривого озера видел совсем свежие следы двух лосей. Кривое озеро находилось за тем озером, на берегу которого стояла их юрта, и длинной дугой, подобно луку, подступало к озеру Балаганаах.
— Где-то в тех местах пасется наш знакомый табун? — спросила Маша.
Пастух утвердительно кивнул, заметив, что видел лошадей у зарослей: частый кустарник удержал снег, и под кустами осталась густая, высокая трава.
При известии о лосях у Бурова радостно забилось сердце. Он вышел из юрты и посмотрел на термометр — четырнадцать градусов ниже нуля; на ясном небе ярко и отчетливо сияли звезды. Буров присвистнул, но мороз не испортил ему настроения. Они договорились с Василием, что утром отправятся на поиски лосей.
Он думал об этом, лежа в постели и нетерпеливо дожидаясь, когда наконец развиднеется.
Едва заслышав за стеной шорох и голоса, он вскочил и начал одеваться.
— Уже утро, — сказал он. — Вставай, Маша.
— Еще минуточку. Еще чуть-чуть полежу.
— В кухне уже затопили. Слышишь?
— Да. Но я всего минутку, здесь очень холодно.
Шкуру она подтянула к самому подбородку и сонно моргала, глядя на него.
— Если хочешь, останься, — предложил он деловито.
Теперь Маша взглянула на него пристально, испытующе.
С той ночи, когда она пришла к нему, она приходила еще раза два, но уже не оставалась до утра; утолив желание, она прижималась к нему, но, когда подкрадывался сон, успевала юркнуть в свою постель. Последние две ночи Маша не искала близости, объясняя это усталостью, и сразу засыпала. Он не высказывал недовольства. Маша сознавала, что с тех пор, как муж решил, что все в порядке, в нем опять проснулась самоуверенность и он уже не был так предупредителен, как вначале. Это обижало и унижало ее.
— А может, я сама застрелю этого лося, — отозвалась она через минуту. — Ты думаешь, мы найдем его сегодня?
— Рано или поздно мы должны их встретить. Когда выпадает снег, преследовать зверя по следу проще простого. Снег сослужит нам хоть эту службу.
— Как вспомню, что еще неделю назад я купалась… бр-р-р… — поежилась Маша. — А как на улице?
— Пойду взгляну, — сказал он. — А ты все же поторопись.
— Ладно. Сейчас встану.
Когда Буров вышел из юрты, его обступила глубокая морозная тишина. Заснеженное озеро слилось с тундрой, теперь вокруг была сплошная равнина, в отсветах утра она казалась матово-серебряной.
При взгляде на это холодное безмерное пространство Бурова пробрала дрожь, он вдруг почувствовал себя, как потерпевший кораблекрушение, который один оказался на огромном ледяном поле. Лишь кое-где сквозь гладкий, смерзшийся наст пробивались стебли травы, покрытые густым бархатом изморози.
Вдали, в матово-серой седине морозной равнины, он едва различил табун, который всегда пасся неподалеку от юрты, — лошадей было почти не видно на фоне поля. Буров попытался рассмотреть их.
— Может, их надо покормить? — раздался у него за спиной голос Маши. Она уже была одета и, набросив поверх свитера желтую стеганую куртку с капюшоном, дышала на руки.
— Видишь, как они копытами разгребают снег, — ответил он. — Якутские лошади, как олени, находят корм и под снегом.
— И всю зиму они живут на открытом воздухе? — обратилась она к Василию, который подошел к ним: он выпустил жеребят из загона и возвращался в юрту.
— А как же, — ответил тот, будто это само собой разумеется. — А вы не замерзнете? — улыбнулся он Маше.
— Я тепло оделась. Но сегодня морозец что надо, да?
Она снова подышала на руки, а Буров меж тем подошел к озеру и стал топать ногой, проверяя, насколько крепок лед. Лед был прочный; на заснеженном озере виднелись полосы, оставленные хвостами ондатр.
— Зимой тут вполне может садиться самолет, — сказал Василий. — Прямо перед юртой. Мы посылаем домой мороженую рыбу, уток и мясо, когда попадается лось или олень. А в остальное время года наш летающий автобус садится на лугу, если мы дадим знак. — И он показал в сторону табуна — лошади выискивали под снегом сухую траву. — Там, за тем местом, где они пасутся, земля без кочек, ровная, как будто ее нарочно утрамбовали. Когда вы будете возвращаться, вам уже не придется идти к самолету на ферму.
— Чудесно, — сказал Буров. — Ну, а пока нас ждет лось и еще несколько превосходных дней.
Плотно позавтракав, отправились в путь. Гривы и длинная шерсть лошадей совсем заиндевели. Ехали неторопливо по равнине к противоположному берегу, снег под копытами поскрипывал. Местами они сокращали путь, потому что мелкие широкие затоки замерзли и их можно было не объезжать.
Маша любовалась пейзажем. Поднималось солнце, и вокруг разлилось такое сверкающее сияние, что невольно приходилось щуриться. Зрелище чудесного голубого неба наполняло душу Маши чувством необыкновенной чистоты. Ослепительная белизна бескрайней тундры пробудила в ней непонятную грусть и мечту о том, чтобы все в ее жизни стало чистым и настоящим. В последние дни это чувство не раз охватывало ее, оно было знакомо ей давно — оно родилось, когда пришло разочарование в муже, который оказался иным, не таким, как прежде. Каждая новая его измена обостряла это чувство, горечь углублялась в те бесконечные часы, когда она и рядом с детьми страдала от одиночества.
Молча, чуть натянуто она улыбалась мужу, который ехал впереди и, обернувшись, осведомился, не холодно ли ей.
Она отрицательно покачала головой, но вскоре почувствовала, что у нее коченеют колени и стынут бедра и икры. Лицо тоже стянуло морозом.
Она обрадовалась, когда, наконец, доехали до зарослей кустарника. В полной тишине Василий и Митя быстро развели маленький костер, растопили в котелке снег и вскипятили чай. Маша чувствовала, как согревается, стоя у костра. Она притопывала, растирая колени и икры. Прежде чем выпить чаю, она сделала несколько глотков из бутылочки, которую ей протянул муж.
— За что пьем? — приглушенно спросил Бурова Василий.
Буров не ответил, он не расслышал вопроса: мысли его были заняты предстоящей охотой, и он пристально всматривался в окружающую местность.
— За лося, — с улыбкой ответила Маша. — За что же еще, ясно, что за лося.
— Он наверняка где-то здесь, в чаще, — тихо заметил Митя. — Следы были свежие, скоро мы их увидим. Сначала шла самка, а позже за ней прошел бык. Сейчас как раз начинается гон.
Маша сжимала ладонями кружку с чаем, руки приятно согревались. Тепло проникало сквозь рукавицы, к лицу поднимался парок.
— А можно я сама застрелю его, если он мне попадется?
У нее был только дробовик, и Василий дал ей четыре патрона с пулями, которые изготовил сам. Она украдкой взглянула на мужа, который совсем перестал замечать ее; его поведение раздражало Машу все больше. Теперь ей и в самом деле хотелось первой заметить лося и застрелить его.
— Почему бы и нет? Вы отлично стреляете, — ободрил ее Василий. — Только подпустите его ближе. Но не слишком близко. Встреча с раненым быком, когда нет времени перезарядить ружье или оно откажет, опасна. Раненый лось может доставить много хлопот. — И он многозначительно показал на свой левый глаз (он у него был искусственный) и глубокий шрам, пересекавший лоб, — след, оставленный рогом оленя.
— Хорошо. Я надеюсь, что свалю его вовремя, — сказала она.
Буров скептически ухмыльнулся, взглянув на нее.
— Вот это по мне, — одобрительно кивнул Маше Василий. — У вас твердая рука, и вы могли бы спутать Саше все расчеты. Может, возьмете мой карабин? — Он подтрунивал над Буровым, у которого за спиной висело ружье.
— Я привыкла стрелять из этого дробовика. Пусть уж он у меня останется, — ответила Маша, улыбнувшись мужу.
— Сегодня лося я никому не отдам, — отозвался Буров. — Я чувствую его всем нутром. Сегодня он будет мой.
Она пристально, уже без улыбки, посмотрела на него — ее отталкивали эта хвастливая самоуверенность и самолюбование. «Ну да, — подумала она со вздохом. — Так уж, видимо, будет всегда».
Буров всматривался в кустарник, который выглядел теперь совсем не так, как неделю назад. От ветра и мороза листва облетела, кусты совсем голые, но с высокими шапками снега. «К счастью, кустарник не такой густой, как там, — подумал Буров. — Зимой, когда нет листвы, зверя видно лучше, да и шаги не так слышны».
Он допил чай и, отдав пустую кружку Мите, который положил ее в торбу, притороченную к седлу, подмигнул Василию.
— Ну, пора за дело.
От нетерпения он совсем не чувствовал мороза.
Тронулись в путь, с большой осторожностью двигаясь по краю редкого кустарника, сказочно красивого в причудливом снежном уборе. Внезапно Буров резко дернулся, кровь прилила к голове: прямо из-под ног коня с шумом взлетела стая куропаток; с ветвей с легким стеклянным звоном осыпались комки смерзшегося снега. Затем снова наступила тишина, абсолютная морозная тишина. Он заволновался, когда полчаса спустя заметил цепочку больших, глубоких следов — следов старого, тяжелого лося. Временами их пересекала другая цепочка, следы которой были значительно меньше. На солнце они уже покрылись инеем, в них залегли тени.