В ее взгляде появилась какая-то сосредоточенность, лицо приобрело строгое и неприступное выражение, оно казалось застывшим, как маска.
— Оставь меня. Не прикасайся, — произнесла она тихо. Их глаза на мгновение встретились.
Бурову показалось, что в ее взгляде мелькнуло презрение, словно она внезапно испытала глубокое отвращение. Он ничего не понимал.
— Что с тобой?
Она не ответила, губы ее были крепко сжаты.
— Что с вами? Что случилось? — спросил Василий.
Осмотрев с Митей мертвого жеребца, он подошел к ним и тоже заметил, как изменилось ее лицо.
— Маша немного переволновалась, — ответил Буров. — Ей нехорошо.
— Не глядите на кровь. Зрелище не из приятных. Как на бойне. Саша, у вас еще осталось что в бутылке? — обратился он к Бурову, потом снова заговорил с Машей: — Ну-ка, глотните как следует, это вас подбодрит, успокоит.
Буров протянул бутылку.
Маша сделала два глотка и молча вернула ему бутылку. Ее знобило, она едва передвигала онемевшие, словно чужие ноги, ее мутило. Но она взяла себя в руки.
Да, надо пересилить себя.
Она слабо улыбнулась Василию.
— Ну, вот уже и лучше, правда? Это все нервы, — повторял он. — Все пройдет.
При этих словах она добела закусила губу.
— Да. Уже лучше, — сказала она.
«Что за фокусы?» — подумал Буров. Машино поведение озадачило его, вызвав неприятное, леденящее чувство. Ему хотелось заглушить это ощущение, к тому же его все еще переполняло возбуждение от схватки с волками, и он снова заговорил о своем трофее:
— Ты видела, как этот волк кувыркнулся носом? Пуля попала прямо в голову.
— Я видела, как жеребец защищал табун, — с ударением произнесла она чужим голосом и взглянула на мужа. — До последнего издыхания… — От волнения она не находила нужных слов. — Я не знала, что… Он не оставил их. Он не бросил их, даже когда… — Она опять на минуту замолчала.
— Жалко его. Чертовски жалко, — со вздохом отозвался Буров.
Он неотрывно наблюдал за женой. Внешне она говорила спокойно, однако он понял, что в ней вновь всколыхнулось все пережитое, хотя она и пытается это скрыть. Он предчувствовал, что́ теперь может последовать. «Вот тебе и на, — подумал он. — Черт побери, снова здоро́во». Возбуждение, радость от большой охотничьей удачи пропали.
— А как по-вашему, если бы он ускакал и бросил кобыл и жеребят, он бы спасся? — спросила Маша Василия.
— Конечно, — кивнул он. — Но жеребец этого никогда не сделает. Это его табун, его семья, понимаете? — Василий закурил сигарету и добавил: — Если у волков есть верная добыча, они никогда не уйдут. А здесь их ждала добыча — жеребята.
— Я не видала и не слыхала такого, — произнесла она, помолчав. — Мне бы в голову не пришло, что животное будет так отчаянно защищать табун, хотя могло бы спастись.
«Вот оно что», — подумал Буров. Неприятное ощущение не проходило.
В эту минуту вернулся Митя — он осмотрел кобыл, а теперь брезгливо подтащил волка с перебитой копытом шеей.
— Что сделаем с жеребцом? — спросил он.
— Раз уж такое дело, заберем мясо, — ответил Василий хмуро. — Здесь оставим только требуху да кости с остатками мяса. Поставим вокруг капканы. Ночью те волки, что уцелели, скорей всего, прибегут сюда, чтобы поживиться. А утром мы проверим капканы.
Василий смотрел на волков без всякого удовлетворения, хотя и должен был получить за них кругленькую сумму.
— Вы захватили с собой волчьи капканы? — удивился Буров.
— Нет, на такое я не рассчитывал. Но Митя быстро съездит домой, а до вечера успеет вернуться сюда и все сделает. А мы тем временем уложим мясо и отвезем его.
Когда Василий заговорил о мясе жеребца, Машу начала бить дрожь. Она знала, что якуты любят конину, она и сама ела ее почти с удовольствием, но мысль о том, что она могла бы проглотить кусок мяса этого животного, вызвала в ней отвращение.
— Когда на прошлой неделе мы искали кобыл, вы говорили, что волки им не угрожают, — напомнила она Василию.
— Само собой, — кивнул он. — Но погода переменилась, понимаете? Нет ни уток, ни рыбы, которую они ловили на мелких местах. А главное — полевки. Их тут много. Но найти их, когда земля замерзнет, и выгребать из-под снега — штука нелегкая.
— Много здесь волков? — с интересом спросил Буров, радуясь, что завязался разговор.
— К счастью, нет. Мы ведь их уничтожаем. Из-за лошадей, из-за ондатр. Волки портят шкурки. — Он опустился на колени и принялся осматривать пепельно-серые трупы волков — все пять лежали рядом. — Это, видать, целая семья. Пара старых, два прошлогодних щенка и пятерка молодых. Черт их знает, откуда они взялись. Все лето и духу их тут не было.
Осматривая волка с пробитым черепом, Василий взглянул на Бурова.
— Выстрел что надо. Какого красавца вы уложили. Он прошлогоднего помета. Давайте-ка за дело. Я помогу вам снять с него шубу. — Он поднялся, стряхнув снег с колен, и вытащил из ножен охотничий нож.
Бурову его слова польстили.
— Положишь его перед диваном, Маша. Сувенир что надо, — воскликнул он весело.
Маша отвернулась, лицо ее снова передернулось.
Они вернулись очень поздно, потому что Буров с Василием долго разделывали тушу жеребца, уложив самые лучшие куски мяса в сумки, притороченные к седлам всех трех лошадей. Обратный путь оказался труднее, лошадям тяжело было идти по снегу из-за груза. К тому же Василий гнал перед собой табун; потеряв своего вожака, все еще напуганные животные перестали бояться человека и шли послушно, хотя и держались поодаль. Митя встретился им на полпути, он вез капканы. Тотчас по возвращении, пока Буров и Василий укладывали мясо, Маша, не ужиная и не говоря ни слова, ушла к себе и легла спать. Буров пришел спустя полчаса.
— Тебе все еще нехорошо? — спросил он.
Она молчала. Буров дотронулся до нее и попытался взять за руку, но Маша отодвинулась, брезгливо вздрогнув.
— Ну-ну, — зло прошептал он. — Какая муха тебя укусила? Может, соизволишь сказать, в чем я провинился на сей раз?
Он не чувствовал за собой никакой вины — все время был к ней внимателен, недоразумений вроде бы никаких не произошло. Он не подал никакого повода к недовольству, тем более к ссоре. Да и изменить ей он сейчас не мог, даже если бы и захотел.
— Держи себя хоть немного в рамках! — добавил он.
— Я?
— Да. Ты уже тогда, около мертвого коня, вела себя совершенно неприлично. Сдерживай себя, хоть немного! Мы ведь муж и жена.
— Вот как! Оказывается, мы муж и жена и мне надо держаться в рамках?! — воскликнула она с раздражением. — Разумеется, ты-то держишься в рамках, ты соблюдаешь приличия всегда, даже когда ходишь к своим любовницам.
«Ну, началось», — подумал он, а вслух произнес:
— С этим покончено. Мы же много говорили об этом, прежде чем поехать сюда. И кое о чем договорились. Или ты забыла?
— Да. Но как только мы вернемся, все начнется снова. А я уже не хочу ссор, не хочу мучений, ничего не хочу.
— Ну послушай… Неужели из-за каких-то дурацких лошадей… У тебя просто сдали нервы, и ты все видишь в черном свете. Ты забыла обо всем. А ведь нам было здесь так хорошо. Все эти дни, да и ночи тоже.
— Да. Пожалуй, даже слишком хорошо. Я ничего не забыла… и помню все, все… Все, абсолютно все, с самого первого дня.
— Я же сказал тебе, я очень сожалею о том, что было раньше. И я обещал, что ничего подобного больше не повторится, — сказал он с ударением. — Я тебя люблю. Поверь мне хоть немного.
Она лежала, не произнося ни слова, и смотрела в потолок.
— Я на самом деле тебя люблю.
— Замолчи, — сказала она. — Замолчи, прошу тебя, не лги. Не лги. Постарайся быть честным в отношении ко мне и к себе — хоть раз в жизни.
— А, черт! Можешь ты наконец ответить, что случилось? — взорвался он, к такому тону он не привык.
— Ничего не случилось. Просто я поняла, что ничего не склеишь, да и нет смысла склеивать.
Он вспомнил ее слова, те, что она сказала, когда стояла над мертвым жеребцом, — они были полны скрытого смысла, потому-то ему и стало не по себе, когда она говорила с Василием.
Очевидно, в ней опять ожило прошлое; нужно время, чтобы она успокоилась. Лишь бы это не затянулось слишком долго. По опыту он знал, что сейчас лучше промолчать.
— Маша, — произнес он примирительным тоном, — видно, этот случай и в самом деле выбил тебя из колеи. Постарайся поскорее уснуть.
— Да. Ты прав, Саша, как всегда.
Он вздохнул.
— Ну что ж, спокойной ночи.
Ответа не последовало.
Когда она увидела, что жеребец лежит на утоптанном, сверкающем белизной и забрызганном кровью снегу, ее словно ударило. Прекрасное, благородное животное! Всего неделю назад он так яростно дрался за кобылу, а теперь погиб, защищая свой табун и жеребят. Он не бросил их, он боролся до последнего дыхания — а мог бы спастись. В этот миг в ней будто вскрылась рана. Ожило, выплеснулось все, что она старалась заглушить, забыть.
Вспомнились дни, когда должен был родиться первый ребенок. Роды ожидались со дня на день. Возвращаясь от врача, она увидела Сашу — он входил в гостиницу с Катей, девушкой, которая была тогда с ними в экспедиции. Маша не подумала ничего плохого, она ждала, что Саша, придя домой, расскажет ей о встрече. Но он долго говорил о том, что целый день не выходил из института, что у него срочное задание и всю неделю, наверно, он будет возвращаться лишь поздно вечером. Ей стало холодно от подозрений, она пыталась прогнать дурные предчувствия — нет, Саша никогда бы… Но уже на следующий день она услышала от знакомых о Саше и Кате.
Отчаяние ее было беспредельно.
Когда через несколько дней Саша склонился над ней в родильном доме, ее глаза были сухими — она смотрела на этого чужого ей человека, и горло сжималось от горечи: все, что раньше казалось таким дорогим, стало глубоко безразличным.
Ирина родилась годом позже. И если Таня была дитя любви, то Ирина, так сказать, дитя примирения. Но что осталось от этого примирения, доверия к Саше, от любви?