За годы своей работы на галерах, наблюдая положение и передвижение жиденьких лучей солнца по палубному настилу, он научился приблизительно определять, в какую сторону горизонта корабль держит курс. Такое, разумеется, было возможно лишь при ясной погоде, которую судьба милостиво послала сейчас трибуну. Опыт не изменил юноше на всем пути после отбытия от Киферы. Считая, что они направляются к давно оставленной им родине, он был особо чувствителен к каждому изменению курса. Острейшей болью в его душе отозвался поворот корабля на север, произошедший неподалеку от Наксоса. О причине этого он мог строить только догадки – следует помнить, что вместе со своими товарищами по несчастью он не знал ничего о ситуации и не испытывал никакого интереса к плаванию. Место его было у весла, с которым он оставался неразлучен, вне зависимости от того, шли ли они под парусом или стояли на якоре. Только однажды за все три года ему удалось увидеть море с палубы корабля. Обстоятельства этого мы уже знаем. Он представления не имел о том, что в кильватере корабля, который он приводит в движение своим веслом, в строгом походном порядке следует мощная флотилия. Ничего не знал он и о том, какое дело им предстоит выполнить.
Когда лучи солнца, опускавшегося к горизонту, исчезли с палубного настила, галера по-прежнему двигалась на север. Сгустилась ночная тьма, но Бен-Гур все не чувствовал изменения курса. Еще чуть позже по проходу, разделявшему гребцов правого и левого бортов, с палубы поплыл запах фимиама.
«Трибун служит у алтаря, – подумал он. – Неужели нам предстоит битва?»
Он стал присматриваться еще внимательней.
Бен-Гур уже побывал во многих сражениях, не видев ни одного из них. Со своей скамьи он наслышался звуков боя, идущего сверху и рядом с ним, пока не выучил все его ноты, подобно певцу, знающему наизусть исполняемую им песнь. Таким же образом он узнал многое из того, что предшествует сражению. Среди всех приготовлений совершенно неизбежным как среди римлян, так и среди греков было жертвоприношение богам. Эти ритуалы были для юноши грозным предзнаменованием.
Битва, за которой, возможно, ему предстояло наблюдать, имела бы для него и его товарищей по несчастью особое значение, отличное от того, что она значила для моряков и солдат. В случае поражения римлян рабов, если они выживут, ждала бы, возможно, свобода, но уж, во всяком случае, у них появился бы другой хозяин, который мог оказаться лучше прежнего.
В урочный час, когда были зажжены и повешены у трапа масляные светильники, трибун спустился с палубы. По его приказу солдаты облачились в доспехи. Опять-таки по его приказу были осмотрены боевые машины, а копья, дротики и стрелы, собранные в большие пуки, разложены вдоль бортов вместе с амфорами с легковоспламеняющимся маслом и корзинами с комками ваты, пропитанной воском. А когда Бен-Гур наконец увидел, что трибун поднимается на свой помост, облаченный в кирасу и шлем, со щитом в руках, у него уже не осталось никаких сомнений в предназначении всех этих приготовлений, и он внутренне приготовился снова пережить последнее унижение перед битвой.
К каждой из скамей было намертво прикреплено одно приспособление – цепь с кандалами для ног. Именно их хортатор и принялся застегивать на лодыжках гребцов, переходя от одного к другому, не оставляя им никакого выбора, кроме как только повиноваться приказам, а в случае крушения – никакого шанса на спасение.
Тут же в воздухе повисла напряженная тишина, нарушаемая только звуками весел, вращающихся на ременных подвесках. Каждый из гребцов, сидящих на скамьях, испытывал в этот момент жгучий стыд, а Бен-Гур переживал это еще острее своих товарищей по несчастью. Он, если бы мог, охотно заплатил любую цену, только чтобы избавиться от такого позора. Звон кандалов возвестил ему, что очередь скоро дойдет и до него. Надсмотрщику оставалось заковать еще двух гребцов; но, может быть, трибун вмешается и избавит его от этого унижения?
Наш читатель вполне может счесть подобную мысль проявлением тщеславия или эгоизма; но именно она в этот момент полностью завладела всем существом Бен-Гура. Он страстно надеялся, что римлянин вмешается; во всяком случае, обстоятельства давали шанс прояснить чувства этого человека и его отношение к Бен-Гуру. Если, занятый мыслями о предстоящем сражении, он все-таки уделит внимание ему – это будет доказательством того, что он скрыто возвышен над своими товарищами по несчастью, и подобное доказательство оправдает надежду.
Бен-Гур с нетерпением ждал. Время, казалось, замедлило свой бег. Наваливаясь на весло, он бросал взгляд в сторону трибуна, который, закончив свою подготовку к сражению, вытянулся на лежанке с явным намерением отдохнуть, в то время как номер шестьдесят проклинал себя, угрюмо смеялся над собой и запрещал себе смотреть в ту сторону.
Надсмотрщик приблизился. Он уже возился с гребцом номер один – звон оков был просто ужасен. Но вот хортатор выпрямился и подошел к нему. Сгорая от стыда и отчаяния, Бен-Гур придержал весло и приподнял ногу, протягивая ее надсмотрщику. В этот момент трибун зашевелился, сел на лежанке и сделал знак надсмотрщику подойти к нему.
Надежда охватила иудея. Стоя рядом с надсмотрщиком, вельможа смотрел на него. Бен-Гур не слышал ни слова из тех, которыми обменялись трибун и надсмотрщик. Ему было вполне достаточно того, что цепь, звякнув втуне, свернулась у его скамьи, а хортатор, вернувшись на свое обычное место, принялся бить в деревянный барабан, несколько ускоряя темп гребли. Никогда еще звуки ударов молота не казались ему слаще музыки. Изо всех сил налегая на залитый свинцом валек, он греб с такой силой, что веретено весла сгибалось, едва не ломаясь.
Задав новый темп гребли, хортатор подошел к трибуну и, улыбаясь, кивнул головой в направлении номера шестьдесят.
– Силен парень! – сказал он.
– И какой характер! – ответил трибун. – Perpol! Без оков он будет еще лучше. Не надевайте их больше на него.
Сказав это, он снова вытянулся на лежанке.
Час за часом корабль разрезал форштевнем воду, слегка волнуемую ветром. Свободные от вахт спали, Аррий на своем возвышении, солдаты прямо на палубе.
Бен-Гур сменился раз и другой, но сон не шел к нему. Впервые за три года солнечный лучик надежды прорезал мрак его положения. Так потерпевший кораблекрушение вдруг ощущает под своей ногой земную твердь, так мертвые воскресают к новой жизни. В такие часы не до сна. Надежда имеет дело только с будущим; настоящее и прошедшее всего лишь слуги, которые служат ему. Рожденная благосклонностью трибуна, надежда унесла его на своих крыльях в необозримую даль будущего. Радость его была столь полной, столь совершенной, что в ней не было места для мести. Мессала, Грат, Рим и все горькие страстные воспоминания, связанные с ними, были всего лишь миазмами земли, над которой он вольно парил, вслушиваясь в музыку сфер.
Над водами сгустился мрак, особенно плотный перед рассветом, а «Астрея» по-прежнему спокойно разрезала волны, когда человек, спустившийся с палубы, быстро подошел к помосту, на котором на лежанке спал Аррий, и разбудил его. Тот вскочил с ложа, надел на голову шлем, взял меч и щит и подошел к офицеру, командовавшему солдатами.
– Пираты уже близко. Поднимайтесь и будьте готовы! – произнес он и поднялся по трапу, спокойный и уверенный в себе.
Глава 5Морской бой
Все, кто находился на борту корабля, даже, казалось, сам корабль встрепенулись. Офицеры разошлись по своим постам. Солдаты разобрали оружие и под предводительством своих офицеров заняли места около бортов. Связки стрел и охапки дротиков были вынесены на палубу. У центральных трапов расставили амфоры с легковоспламеняющимся маслом и корзины с зажигательной ватой. Зажглись дополнительные фонари. Были наполнены водой ведра для тушения возможных пожаров. Смена отдыхающих гребцов под охраной нескольких солдат была размещена перед возвышением для старшего надсмотрщика. Не иначе как благодаря самому Провидению среди них оказался и Бен-Гур. Над своей головой он слышал шум последних приготовлений – матросы свертывали парус, раскладывали сети, раскрепляли боевые машины, навешивали на борта защитные пластины из буйволовой кожи. Через некоторое время на галере снова воцарилась тишина, но теперь наполненная смутным страхом и ожиданием, что в переводе означало: готовы.
По сигналу, поступившему с палубы и переданному хортатору одним из младших офицеров, стоявшим на трапе, все весла прекратили грести.
Что это значило?
Никто из ста двадцати рабов, прикованных к своим скамьям, не задавал себе этого вопроса. У них просто не было для этого стимула. Патриотизм, честолюбие, чувство долга были для них пустым звуком. Они испытывали ужас людей, беспомощных и слепых, несущихся навстречу неведомой опасности. Даже самый недогадливый из них думал сейчас, держа на весу свое весло, что может произойти со всеми ними, но безо всякой надежды: победа бы только укрепила их узы, если же корабль был обречен морской пучине или огню, то и все они погибли бы с ним.
О противнике они не могли даже спрашивать. Да и кто были их противники? Что, если это их друзья, братья, соплеменники? Читатель сам может судить о надежности тылов римлян по необходимости, ввиду таких ситуаций приковывать беспомощных людей к корабельным банкам.
Но, однако, для подобных рассуждений оставалось не так уж много времени. Слух Бен-Гура привлек звук с кормы, похожий на плеск воды от идущей на веслах галеры, и «Астрея» покачнулась, словно на встречной волне. Он понял, что весь флот, идущий вместе с ними, маневрирует, выстраиваясь для атаки. При одной мысли об этом кровь закипела у него в жилах.
С палубы поступила новая команда. Весла дружно загребли воду, галера двинулась вперед. Ни звука не доносилось снаружи или изнутри корабля, но каждый человек под палубой инстинктивно готовился к удару. Казалось, сам корабль обрел разум и, сдерживая дыхание, по-тигриному подбирался к врагу.
В подобной ситуации чувство восприятия времени теряется; поэтому Бен-Гур не мог представить себе, какое расстояние прошел корабль. Внезапно сверху, с палубы, донесся звук труб – звучный, ясный, долгий сигнал. Старший надсмотрщик ударил в барабан, гребцы навалились на весла и, глубоко погружая их в воду, мощно загребли, послав корабль вперед всей своей объединенной энергией. Галера, дрож