Сразу за балюстрадой расположены первые скамьи, за которыми возвышаются следующие ряды, представляющие сейчас несравненное зрелище — огромное пространство, красное и блестящее от человеческих лиц и расцвеченное пестрыми одеждами.
Западные секторы, начиная от линии, где кончается тент, занимает обычная публика.
Получив полное представление об интерьере цирка в момент, когда прозвучали трубы, читатель должен теперь представить себе огромное количество народа, замершего и затаившего дыхание в ожидании начала.
От ворот Помпея на востоке раздается согласное пение голосов и музыкальных инструментов. Вот выходит хор, открывающий процессию и игры; за ним, в мантиях и гирляндах, шествуют организатор и городские власти, дающие праздник; далее — боги на больших носилках или четырехколесных, богато украшенных тележках; за ними — участники соревнований, каждый в том костюме, в котором будет бежать, бороться, прыгать, биться на кулаках или править колесницей.
Зрелище прекрасное и впечатляющее. Перед шествием, как буруны перед носом лодки, бежит волна приветственных криков, и если немые боги никак не реагируют на встречу, то организатор и его товарищи не столь равнодушны.
Атлеты встречаются еще более бурно, ибо среди зрителей нет ни одного, кто не поставил бы на них хоть грош. И примечательно, как по мере прохождения выявляются фавориты — либо имена их громче слышатся в общем реве, либо они богаче награждаются падающими с балкона венками и гирляндами.
Если для кого-то сравнительная популярность разных видов состязаний среди публики еще оставалась вопросом, то теперь он разрешен. К великолепию колесниц и потрясающей красоте лошадей возничие добавляют свои мужественные фигуры, завершающие очарование зрелища. Их короткие туники без рукавов сшиты из тончайшего полотна назначенных цветов. Всадники сопровождают каждого, за исключением Бен-Гура, который по какой-то причине — вероятно, из-за недоверчивости — предпочел ехать один; на головах у всех, кроме него, — шлемы. Когда колесницы приближаются, зрители встают на скамьи, шум нарастает, и чуткое ухо может различить в нем пронзительный женский и детский визг; летящие с балконов цветы превращаются в ливень, до краев заливающий колесницы. Даже лошадям достается немалая толика приветствий, к которым они не менее восприимчивы, чем их хозяева.
Очень скоро выясняется, как и с участниками других состязаний, что одни пользуются большей популярностью, чем другие; а затем следует открытие, что почти каждый из занимающих скамьи, — женщины и дети равно, как мужчины, — носит цвета, чаще всего обозначенные лентой на груди или в волосах: зеленый, голубой, а в основной массе — белый либо алый с золотом.
На современных бегах, где делаются ставки, предпочтение отдается качеству лошадиных статей; здесь, однако, все определяет национальность. Если византиец или сидонец получили малую поддержку, причиной того — малое представительство на скамьях их городов. С другой стороны, греки, хоть их и много, разделились между коринфянином и афинянином, из-за чего так мало зеленого и желтого. Алый с золотом Мессалы был бы не в лучшем положении, если бы граждане Антиохии, чье лизоблюдство вошло в поговорку, не присоединились к римлянам, избрав цвета их фаворита. Остались сирийцы, евреи и арабы, чья вера в благородную кровь шейховой четверки, смешавшись с ненавистью к римлянам, которых они более всего на свете хотели бы увидеть побежденными и униженными, облачилась в белое и составила самую шумную, да, пожалуй, и самую многочисленную фракцию.
Когда колесницы выходят на беговую дорожку, возбуждение нарастает; у второго пункта, где, особенно на галереях, белый цвет доминирует, люди расходуют весь остаток цветов и сотрясают воздух криками:
— Мессала! Мессала!
— Бен-Гур! Бен-Гур!
Когда процессия минует, болельщики садятся на свои места и возобновляют разговоры.
— Клянусь Бахусом! Разве он не красив? — восклицает женщина, чей романтизм выдает развевающаяся в волосах лента.
— А как великолепна колесница! — отвечает сосед той же ориентации. — Сплошные слоновая кость и золото. Клянусь Юпитером, он победит!
Скамья за ними придерживается иного мнения.
— Сто шекелей на еврея!
Голос высок и пронзителен.
— Не будь опрометчив, — шепчет осторожный друг. — Дети Иакова не сильны в играх гоев, которые слишком часто мерзки в глазах Господа.
— Верно, но видел ли ты такое хладнокровие? А какие у него руки!
— А какие кони, — поддерживает третий.
— И, между прочим, — добавляет четвертый, — говорят, что он владеет всеми римскими штучками.
Апологию завершает женщина:
— Да, и он даже красивее римлянина.
Так ободренный, энтузиаст кричит снова:
— Сто шекелей на еврея!
— Глупец, — отвечает антиохиец со скамьи далеко впереди. — Известно ли тебе, что против него поставлено пятьдесят талантов, шесть к одному, на Мессалу? Спрячь свои шекели, пока Авраам не разорвал тебя, поднявшись из гроба.
— Ха-ха, антиохский осел! Перестань вопить. Ты-то знаешь, что ставил сам Мессала?
Таков был ответ.
И таковы были не всегда добродушные перепалки.
Когда, наконец, шествие закончилось и было снова поглощено воротами Помпея, Бен-Гур знал, что молитва его услышана.
Глаза Востока обращены к состязанию между ним и Мессалой.
ГЛАВА XIIIСтарт
К трем часам по современному стилю вся программа, за исключением гонок колесниц, была завершена. Организатор, мудро заботясь об удобстве зрителей, выбрал это время для перерыва. Немедленно были открыты вомитории, и все, кто мог, поспешили к портику, где расположились рестораторы. Те | же, кто остался на своих местах, зевали, сплетничали, обсуждали соревнования и ставки и, забыв все прочие разграничения, разделились на два класса: выигравших счастливчиков и мрачных проигравших.
Впрочем, показался и третий класс, состоявший из тех, кто интересовался только гонками и выбрал время перерыва,; чтобы занять резервированные места. Среди последних был и Симонид с друзьями, чьи места находились напротив консульской ложи.
Кресло купца привлекло интерес зрителей. Кто-то назвал имя. Подхваченное, оно побежало по трибунам, люди карабкались на скамьи, чтобы взглянуть на того, о ком ходили рассказы, так перемешавшие удачу с несчастьем, как ни в какой другой известной Востоку истории.
Ильдерима тоже узнали и тепло приветствовали, но никто не знал ни Балтазара, ни двух женщин, следовавших за ним, закутавшись в покрывала.
Народ почтительно дал дорогу, и распорядители усадили вновь прибывших у балюстрады над ареной. Позаботившись заранее о комфорте, они воспользовались теперь подушками и скамеечками для ног.
Женщинами были Ира и Эсфирь.
Будучи усажена, последняя бросила испуганный взгляд на цирк и плотнее завернулась в покрывало, тогда как египтянка, дав покрывалу упасть на плечи, подставила себя взглядам окружающих и сама оглядывалась с непринужденностью женщины, давно и часто бывающей в обществе.
Не успели наши знакомые осмотреться, как появились работники, натягивающие поперек арены от балкона к балкону мелованую веревку.
Почти одновременно шесть человек вошли через ворота Помпея и заняли посты у каждого из занятых стойл, что вызвало гул голосов по всему цирку.
— Смотри, смотри! Зеленый идет к четвертому справа — афинянин там.
— А Мессала… да, номер два.
— Коринфянин…
— Смотри за белым! Смотри, он проходит… номер один. Первый слева.
— Нет, там остановился черный. Белый у второго номера.
— Точно.
Пока зрители определяли стойла своих фаворитов, египтянка обратилась к Эсфири:
— Ты когда-нибудь видела Мессалу?
Еврейка вздрогнула, давая отрицательный ответ. Если римлянин не был врагом ее отца, то врагом Бен-Гура, во всяком случае.
— Он прекрасен, как Аполлон.
Глаза Иры сверкнули, и она тряхнула усыпанным драгоценностями веером. Эсфирь взглянула на нее, подумав: «Неужели красивее Бен-Гура?» В следующее мгновение она услышала, как Ильдерим говорит ее отцу: «Да, его стойло второе слева», и подумав, что речь идет о Бен-Гуре, взглянула в ту сторону. Скользнув быстрым взглядом по окованным створкам, она спряталась под покрывало и забормотала молитву.
Подошел Санбалат.
— Я только от стойл, шейх, — сказал он, почтительно кланяясь Ильдериму. — Лошади в прекрасном состоянии.
— Если их обойдут, — ответил Ильдерим, — молю Бога, чтобы не Мессала.
Обратившись к Симониду, Санбалат протянул табличку, говоря:
— Я и тебе принес кое-что интересное. Ты помнишь, я говорил о пари, заключенном с Мессалой вчера вечером, и о том, что оставил второе предложение для подписи. Вот оно.
Симонид взял табличку и внимательно прочитал запись.
— Да, — сказал он, — от них приходили узнать, хранится ли у меня столько твоих денег. Береги табличку. Если проиграешь, ты знаешь, куда идти; если же выиграешь, — он нахмурился, — будь начеку. Смотри, чтобы подписавшие не исчезли; стребуй с них до последнего шекеля. Они бы нам не простили.
— Положись на меня, — сказал поставщик.
— Не желаешь ли сесть с нами? — спросил Симонид.
— Ты очень добр, — был ответ, — но если я оставлю консула, молодые римляне места себе не найдут. Мир тебе; мир вам всем.
Наконец, перерыв закончился.
Протрубили трубы, и отлучавшиеся бросились на свои места. В это же время несколько служителей вскарабкались на разграничительную стену, подошли к табло у второго пункта и вывесили там семь деревянных шаров, затем вернулись к первому пункту и на табло близ него подвесили символические изображения дельфинов.
— Зачем эти шары и рыбы, шейх? — спросил Балтазар.
— Ты никогда не был на гонках?
— Никогда прежде; и не совсем понимаю, зачем пришел сегодня.
— Они для счета. В конце каждого круга будут снимать по одному шару и рыбе.
Приготовления были закончены, и рядом с организатором поднялся пышно одетый трубач, готовый дать сигнал. Шум на трибунах немедленно стих. Все лица обратились к востоку, все глаза сосредоточились на воротах шести стойл, за которыми ожидали участники гонок.