Около полуночи с крыши закричали:
— Что это за свет на небе? Вставайте, братья, вставайте и смотрите!
Полусонные люди садились и смотрели, и быстро просыпались, изумленные увиденным. Оживление распространилось во двор и помещения, и скоро все обитатели караван-сарая смотрели в небо.
И вот что они видели. Луч света, начинавшийся в бесконечных высотах, падал на землю, расширяясь конусом с крошечной точкой наверху и основанием шириной во многие фарлонги[3]; границы его мягко смешивались с темнотой ночи, а ядро светилось удивительным розоватым сиянием. Основание покоилось где-то в ближайших горах к юго-востоку от селения, создавая бледное свечение над их силуэтом. Светло стало и в караван-сарае, так что стоящие на крыше видели удивленные лица друг друга.
Луч не исчезал, и постепенно удивление сменилось священным ужасом; робкие затрепетали, а самые смелые говорили шепотом.
— Видел ты когда-нибудь подобное? — спрашивал один.
— Похоже, это где-то в тех горах. Но я не знаю, что это, и никогда такого не видел, — был ответ.
— Может быть, звезда упала? — спрашивал кто-то неверным голосом.
— Звезда падает быстро.
— Я знаю, — закричал уверенный голос. — Пастухи увидели льва и разложили костер, чтобы отогнать его от стад.
Люди вокруг вздохнули с облегчением, и заговорили разом:
— Конечно! Вчера в долину собирались стада.
Но кто-то рассудительный снова нарушил спокойствие:
— Всего дерева в долинах Иуды не достанет, чтобы получить свет такой высокий и ровный.
После этого тишина на крыше была нарушена только один раз.
— Братья! — воскликнул еврей почтенного вида, — это лестница праотца нашего Иакова, которую он видел во сне. Благословен будь Господь Бог наших отцов!
ГЛАВА XIХристос родился
В полутора-двух милях к юго-востоку от Вифлеема находится равнина, отделенная горным отрогом. Она не только хорошо защищена от северных ветров, но и покрыта сикаморами, карликовыми дубами и соснами, а в ближних теснинах растут оливы и тутовые деревья, которые в это время года могут прокормить овец, коз и коров кочующих стад.
В дальнем от селения конце долины стоит под утесом просторный мара, или древняя овчарня. В незапамятные времена здание было лишено крыши и полуразрушено. Однако загон сохранился, а он для пастухов важнее, чем само здание. Вокруг участка стояли каменные стены высотой в человеческий рост, что, впрочем, не помешало бы льву или пантере перепрыгнуть внутрь, не будь на внутренней стороне стены выращена живая изгородь крушины, изобретение очень удачное, ибо даже воробей не смог бы пробраться сквозь ее переплетенные ветви, вооруженные острыми и крепкими шипами.
В день описываемых в предыдущих главах событий несколько пастухов в поисках новых пастбищ для своих стад привели их в долину, и с самого утра заросли звенели от криков, стука топоров, блеяния овец и коз, колокольцев, мычания коров и лая собак. С заходом солнца все укрылись в мара, и долина успокоилась, а пастухи развели у ворот костер, скромно поужинали и, выставив часовых, повели беседу у огня.
Пастухов было шестеро, не считая часового; некоторые из них сидели, другие лежали на земле. Всегда открытые солнцу волосы торчали выгоревшими прядями; на грудь падали свалявшиеся бороды; перепоясанные широкими ремнями мохнатые плащи из шкур козлят и ягнят спускались до колен, оставляя руки открытыми; сандалии были самого грубого рода, а на плечах висели котомки с едой и камнями для пращей; на земле перед каждым лежал изогнутый посох, символ профессии и оружие в случае опасности.
Таковы были пастухи Иудеи. На вид грубые и дикие, как огромные собаки, сидящие рядом с ними у огня, на самом деле эти люди обладали чистыми душами и добрыми сердцами — результат простой жизни, а особенно — постоянной заботы о существах беззащитных и нежных.
Они отдыхали за разговорами, и разговоры их были посвящены исключительно стадам — тема, скучная для всего мира, но составлявшая весь мир для них. Рассказы были долгими и подробными, и даже если говорящий уделял самое пристальное внимание перипетиям поисков заблудившейся овцы или заболевшего козленка, это можно было понять, учитывая отношения между людьми и их животными: с момента рождения последние были окружены заботами пастухов, становились их товарищами, делили их странствия, и, защищая животное от льва или грабителя, человек готов был пойти на смерть.
Великие события, уничтожавшие народы и менявшие управление миром, мало что значили для них, если вообще становились известны. Случайно они могли услышать, что Ирод строит дворцы и гимнасии или предается запрещенным занятиям. Рим, как это было у него в обычае в те времена, не ждал, пока люди заинтересуются им, а приходил сам. В горах, где паслись стада, нередко слышались звуки труб, и проходила когорта, а то и легион, и пастух задумывался о значении орлов или позолоченных булав солдат, об их жизни, столь непохожей на его собственную.
Однако в этих людях, как ни грубы и просты они были, жила своя мудрость. По субботам они ходили в синагоги и сидели на самых дальних скамьях. Когда обносили Торой, никто не целовал ее с большим трепетом; когда читали текст, никто не слушал толкователя с такой абсолютной верой, и ни на кого не оказывали такого действия древние обряды, никто не уделял им стольких размышлений потом. В стихах Шемы они находили все знание и все законы своей простой жизни: их Бог — единственный Бог, они должны любить Его всеми своими душами. И они любили Его, и такова была их мудрость, превосходящая мудрость царей.
За разговором, и еще прежде, чем кончилась первая стража, то один, то другой из пастухов засыпал, ложась там же, где сидел.
Большинство зимних ночей в этой горной стране ясны, холодны и полны звезд. Казалось, однако, воздух никогда не еще был таким чистым, и никогда не стояли такие тишина и покой — божественный покой, когда небеса склоняются сообщить некую добрую весть внимающей им земле.
У ворот, завернувшись в плащ, расхаживал часовой; временами он останавливался, привлеченный движением среди спящих стад или криком шакала в горах. Полночь шла к нему долго, но наконец настала. Долг был выполнен, и теперь сон без сновидений — обычная награда для детей труда — ожидал его. Он двинулся было к костру, но остановился: вокруг разлился свет, мягкий и белый, как лунный. Пастух ждал, затаив дыхание. Свет становился ярче, освещая все, что прежде было невидимо, дрожь ужаса пронизала человека. Он взглянул наверх; звезды исчезли, и свет падал как будто из открывшегося в небе окна; свет превратился в сияние, и человек в страхе закричал:
— Вставайте! Вставайте!
С воем ринулись прочь собаки.
Стадо в страхе сбилось в кучу.
Люди вскочили на ноги с оружием в руках.
— Что случилось? — спрашивали они в один голос.
— Смотрите! — кричал часовой. — Небо горит.
Свет стал вдруг невыносимо ярким, и все, закрыв глаза, упали на колени, а потом, с объятыми страхом душами, — ниц, ослепшие и едва не лишившиеся чувств; они умерли бы, не прозвучи голос, говоривший им:
— Не бойтесь!
Они внимали.
— Не бойтесь: я возвещаю вам великую радость, которая будет всем людям.
Сладкий и успокаивающий голос превыше человеческого был тих и ясен, пронизывая все их существо и наполняя уверенностью. Они поднялись на колени и в молитвенных позах взирали на фигуру в центре сияния, фигуру, облаченную в белые одежды; над ее плечами поднимались верхушки сияющих крыльев, а над головой светилась звезда, яркая, как Геспериды; руки были простерты, благословляя; лицо торжественно и божественно прекрасно.
Они часто слышали и на свой простой манер нередко беседовали об ангелах; теперь они более не сомневались, но говорили в своих сердцах: «Божья слава с нами, и это тот, кто в прежние времена являлся пророку у реки Ула».
Ангел продолжал:
— Ибо ныне родился вам в городе Давидовом Спаситель, Который есть Христос Господь!
И снова пауза, пока слова входили в их сознание.
— И вот вам знак, — продолжал вестник, — вы найдете Младенца в пеленах, лежащего в яслях.
Глашатай не говорил более; его благая весть была сообщена, но он оставался в небе над ними. Вдруг свет, центром которого он казался, порозовел и затрепетал, затем в едва различимой высоте начался плеск белых крыльев, летали сияющие формы, и множество голосов пело в унисон:
— Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение!
Не один раз прозвучало это славословие, но много раз.
Тогда глашатай поднял глаза, будто ища одобрения свыше, крылья его встрепенулись и распахнулись широко и величественно, белые, как снег, наверху и мерцающие многими цветами, подобно перламутру, в тени; легко поднявшись, ангел уплыл в высь, унося с собой свет. Долгое время после того, как он исчез, летел с неба рефрен, ослабленный расстоянием:
— Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение!
Когда пастухи совершенно пришли в себя, они бессмысленно смотрели друг на друга, пока один не сказал:
— Это был Гавриил, Божий глашатай людям.
Никто не ответил.
— Христос Господь родился, не так ли он сказал?
Тогда другой обрел голос и отвечал:
— Так он сказал.
— И не сказал ли он: «в городе Давидовом», а это — наш Вифлеем. И что мы должны найти Его ребенком в пеленах?
— Лежащим в яслях.
Первый говоривший задумчиво уставился в огонь; прошло немало времени, прежде чем он сказал, как осененный внезапным решением:
— Только в одном месте Вифлеема есть ясли — в пещере возле старого караван-сарая. Братья, пойдем и увидим то, что явилось там. Первосвященники и книжники долго искали Христа. Вот Он родился, и Господь дал нам знак, как узнать Его. Пойдем и поклонимся Ему.
— Но стада!
— Господь позаботится о них. Поспешим.
Все они встали и оставили