Виктор гордится Давидом. Слишком властный, чтобы демонстрировать свое отношение к сыну, он, однако, признает, что у мальчика светлая голова и его не зря считают лучшим среди одноклассников. Он решает сделать все возможное, чтобы дать сыну хорошее образование, несмотря на все препоны, стоящие на пути еврейских детей в русских школах. И когда в 1896 году Теодор Герцль вступает на еврейскую сцену, он становится ярым сионистом. Обеспокоенный будущим своего сына (в то время Давиду было пятнадцать лет), Виктор спрашивает совета у своего духовного наставника и тайком от него пишет Герцлю, председателю сионистской организации:
«Плоньск, 1 ноября 1901 года. Наставник народа нашего, идеолог нации, доктор Герцль, восставший против царей!
Я решился излить душу свою перед Величием Вашим… И хотя я последний из тысяч сынов Израилевых, Господь наградил меня замечательным, способным в учении сыном. Еще в раннем детстве чрево его было наполнено ученостью, и кроме нашего языка, иврита, он знает язык государственный, а также математику, хоть душа его сгорает от жажды знаний. Но двери всех школ закрыты для него — ведь он еврей. Я решил послать его учиться за границу, и многие рекомендовали для этого Вену, где находится центр еврейского образования и высшее учебное заведение для раввинов. Вот почему я позволил себе отправить Вам это послание в надежде получить рекомендации для моего сына и воспользоваться Вашим советом и мудростью. Есть ли лучший ментор, чем Вы, и кто, если не Вы, может дать мне совет? Потому что сам я не способен поддержать сына моего, которого люблю пуще зеницы ока.
Это образное и трогательное письмо, написанное на иврите, осталось без ответа, и Виктор не сказал сыну ничего о своем ходатайстве перед председателем сионистской организации.
В четырнадцать лет по примеру отца и брата Абрама Давид отдается сионистской деятельности душой и телом. Вместе со своими верными друзьями он создает общество «Эзра», главной задачей которого становится обучение разговорному ивриту. И хотя лишь некоторые юноши могли с трудом объясняться на этом языке, они говорят только на иврите и подбирают слова, чтобы заменить ими знакомые понятия на русском, польском или идиш. После продолжительных дискуссий с сомневающимися родителями, учителями-консерваторами и жесткими сторонниками использования детского ручного труда членам «Эзры» удается собрать примерно сто пятьдесят человек, преимущественно сирот и подмастерьев, которых они учат не только Библии, но и ивриту — чтению, письму, разговорной речи. Шесть месяцев спустя они уже видят плоды своих усилий. Эти мальчишки-оборванцы шляются по замусоренным улицам бедных кварталов города, весело болтая на иврите.
Однако «Эзра» не только провинциальный мальчишеский «клуб». Прежде всего это союз близких друзей во главе с тремя его основателями: прирожденным организатором, веселым крепышом Самуилом Фуксом, старшим из всех; Шломо Земахом, отпрыском одной из самых богатых и знатных семей города, и самым младшим — Давидом Грином. Его первое выступление на заседании общества посвящено теме «Сионизм и культура». Он пытается писать и вместе с друзьями решает издавать молодежный журнал, где публикует свои первые опусы — стихи. Однако вскоре журнал перестает издаваться.
Шломо и Самуил по-прежнему были рядом с Давидом, когда в семнадцать лет он принимает самое важное в своей жизни решение. Жарким августовским утром трое жизнерадостных юношей решают отправиться на маленькое тенистое озеро, расположенное в месте выхода реки Плонки за пределы города. Вдоволь накупавшись, троица, раздевшись донага, устраивается на песчаном берегу, чтобы обсушиться и почитать газеты, где напечатан отчет о шестом Конгрессе сионистов, состоявшемся в Базеле, на котором Герцль представил свой «план Уганды», предусматривающий создание в Восточной Африке еврейского государства, способного спасти всех русских евреев от нарастающей волны погромов. Глубоко разочарованные трое юношей восстают против этой идеи, поскольку, по их мнению, только Палестина может стать Домом еврейского народа. После долгих споров о том, как лучше противостоять этой опасной затее, они приходят к взаимному согласию:
«Мы пришли к выводу, что лучшим способом победить «угандизм» является обоснование еврейского народа на земле Израилевой».
Это решение становится не только руководством к действию. Это зарождение идеологии. Мечта вновь овладеть Палестиной может осуществиться только через решительные действия. Принятое решение подразумевает личные обязательства и полный отказ от «вербального» сионизма как пустой говорильни. Этот теплый летний день стал первым воплощением идеи, ставшей смыслом жизни Давида Грина. С этой минуты он хватался за любую возможность доказать, что предпочитает слова делу. Позже он напишет отцу: «Единственно истинным для меня проявлением сионизма является создание еврейских поселений в Палестине; все остальное — не что иное, как ложь, болтовня и пустая трата времени».
Столь же серьезно молодые люди разрабатывают порядок своего отъезда на Землю Обетованную. Шломо Земах отправится туда первым, изучит местность и вернется в Плоньск. Но тут возникает некое затруднение сентиментального характера: юный Шломо влюблен в красавицу, сестру Самуила, и хочет увезти ее с собой в Палестину. Тогда все трое решают, что он сперва подготовит почву для приезда девушки, а затем вернется в Плоньск, чтобы с помощью Самуила и Давида сбежать вместе со своей возлюбленной. Таким образом, все четверо прибудут на Землю Обетованную.
Давид уедет последним. Торопиться не следует, говорит он, ведь Палестине нужны строители, и он не сдвинется с места до тех пор, пока не получит диплом инженера. Для этого тем же летом он отправится в Варшаву, где будет готовиться к вступительным экзаменам в технический колледж. Однако всю осень, а затем и зиму он проводит в Плоньске, избегая прямых ответов на многочисленные вопросы друзей и тщательно скрывая подлинную причину своей задержки в городе. Он влюбился.
Никто не знает о его тайне, но когда Земах и Фукс слышат его лирические стихи об «источнике жизни, надежде и вере, смысле существования и душе моей души», все становится понятным. Секрет почти раскрыт, но Давид категорически отказывается назвать имя своей избранницы и признать, что сгорает от любви. Только через год он напишет Самуилу Фуксу:
«Я всегда хотел открыть кому-нибудь свое сердце, но какая-то таинственная сила удерживала меня, зажимая мне рот… Да, я любил, и ты знаешь это, но даже ты не можешь представить себе всю силу этой любви… это было как извержение вулкана, сердце мое сгорало в огненной лаве безумной любви. Все мои стихи были лишь бледной тенью этого чувства… Внезапно сомнение охватило меня… действительно ли я люблю? Эта неуверенность не давала мне спать. В то же время, бывали моменты, когда я просто не мог поверить, что в моем сердце нашлось место для этой страсти. Но любовь еще жила во мне. Постепенно я стал осознавать, что не люблю ее… в глубине души я по-прежнему испытывал это глубокое чувство, но не к ней. (Даже сегодня я не знаю, перестал ли я любить ее или просто никогда не любил…) Это случилось в середине зимы. Раньше я чувствовал себя безгранично счастливым, но вдруг стал несчастлив… Я очень страдал, раскаяние и угрызения совести терзали меня, ночами напролет я плакал, сидя в кровати… Оставаться в Плоньске я не мог. Это и было одной из причин, задержавших мой отъезд в Варшаву. До начала зимы любовь удерживала меня в Плоньске. Но все уже в прошлом… Иногда еще сейчас любовь как молния вспыхивает в моем сердце, и этот жар становится невыносимым — особенно в моменты, когда я один и воспоминания возвращаются из дальнего далека… Но через минуту все гаснет… Неужели сердце мое очерствело и превратилось в камень? Кто сумеет проникнуть в тайны души?..».
Таков семнадцатилетний Давид Грин: чувствительный юноша, пораженный стрелой любви в самое сердце, плачущий по ночам от первой душевной травмы; мальчик, который пишет стихи о любимой девушке и откладывает на потом осуществление своих замыслов только для того, чтобы остаться с ней. В том же письме он пытается вернуться к своему, несомненно, искреннему признанию:
«Утро вечера мудренее» — гласит русская пословица. И это верно. Все, написанное вчера вечером, заставляет меня сегодня презирать самого себя. Что за стиль, сентиментальный до абсурда! Я готов переписать письмо заново и только моя чудовищная лень и отсутствие времени удерживают меня от этого».
С разбитым сердцем (что, однако, не помешает ему впоследствии напрочь забыть имя возлюбленной) Давид покидает Плоньск и едет в Варшаву. Полтора года, проведенные в старой польской столице, похоже, были отмечены долгими и трудными испытаниями. В большом городе он чувствует себя подавленным, одиноким, оторванным ото всех. Союз друзей, которые остались в Плоньске, распался. Неожиданный отъезд Самуила Фукса, уезжавшего, вопреки всем планам, не в Палестину, а в Англию, становится первым большим ударом. Разлука с другом, которого он любил «как старшего брата», глубоко огорчает Давида.
В Варшаве Давид живет у родственников. Он быстро замечает, что они нуждаются в деньгах и что косвенно он является тому причиной. В это же время он узнает, что дела отца резко пошатнулись, и дает себе слово не обращаться к нему за помощью. К счастью, ему удается устроиться учителем на неполный рабочий день, и вскоре его финансовое положение начинает понемногу улучшаться. Чтобы не чувствовать одиночества, он вместе с другом снимает комнату, но не может обрести душевный покой и часто пребывает в подавленном состоянии. Он был готов к возможным трудностям, приехав в Варшаву, чтобы учиться, но как же трудно еврейскому мальчику поступить в русское учебное заведение, особенно с учетом всех ограничений, которые царское правительство предусматривает для евреев! Тогда он решает продолжать учебу в технической школе, основанной, известным филантропом Вавельбергом специально для еврейской молодежи. Чтобы сдать вступительные экзамены, он берет частные уроки русского языка, физики и математики, но в 1904 году в школу начинают принимать только лиц со средним образованием, и мечта Давида рушится.