Акилле восхищался Анитой и, как и многие другие, был в нее тайно влюблен. Он мечтал, что однажды возьмет в жены такую же красивую и отважную девушку. У Аниты были прямые каштановые волосы, высокий лоб и такой пышный бюст, что даже мужская одежда, которую она надевала для езды на лошади, не могла его скрыть.
Однажды ночью, пока войско стояло лагерем у подножия башен Сан-Марино, Акилле довелось поговорить с ней. Юноша должен был передать Гарибальди послание от Уго Басси, но в тот момент генерала не было на месте. Анита, сидевшая у входа в палатку, предложила ему подождать.
– Жозе скоро подойдет, садись.
Акилле устроился рядом с ней. Он смущенно смотрел прямо перед собой, не зная, что сказать и куда девать руки. Стояла жара, оглушительно стрекотали цикады.
Анита внимательно посмотрела на него.
– Ты еще совсем мальчишка. Сколько тебе лет?
– Достаточно, чтобы сражаться вместе с генералом.
– Война… И зачем она нужна?
– Чтобы дать свободу людям.
– Нет, мальчик, она нужна лишь для того, чтобы лживые люди становились еще более жадными и жестокими. Они и придумали ее, но не для защиты идеалов, а чтобы заглушить страх смерти и боязнь остаться никем.
– Я не боюсь смерти.
– Красивый, да еще и смелый, – улыбнулась Анита.
Акилле, обрадованный комплиментом, повернулся в ее сторону. Она была бледна, лицо измученное, на лбу выступила испарина.
– Вам нехорошо, синьора?
– Это все из-за жары. Хотя я и родом из Бразилии, вроде должна быть привычной… Ты знаешь, где это, Бразилия?
– Ниже Соединенных Штатов Америки?
Анита засмеялась.
– Да, но намного, намного ниже. Там мы и познакомились с Жозе.
Она свернула сигарету и зажгла ее.
– Все возмущаются, когда женщина курит, но меня это не волнует.
Анита рассказала ему о своей бунтарской юности и о том, как мать заставила ее в четырнадцать лет выйти замуж за мужчину, которого она не любила.
– Она говорила мне, что женщина должна знать свое место, но мне на этом месте было слишком тесно. Пока однажды я не встретила Жозе. Он целый вечер смотрел на меня не отрываясь, потом наконец подошел и сказал мне всего четыре слова: «Ты должна быть моей», – но этого было больше чем достаточно. Когда Жозе подготовился к отъезду, я ушла от мужа и уехала вместе с ним. И ни разу не обернулась назад.
– Вы скучаете по Бразилии?
– Немного. Знаешь, это очень красивая страна. Очень бедная, но очень красивая.
– Когда закончится война, вы сможете снова поехать туда.
– На это не будет времени, – тихо ответила Анита.
Акилле показалось, что эти слова замерли у нее на устах.
– А где твоя семья? – спросила женщина, меняя тему.
Юноша рассказал о городке на берегу По, о том, как его отца назвали в честь американской монеты, и о бабушке-цыганке, которая ходила с фазаньими перьями в волосах.
Анита весело смеялась, обстановка слегка разрядилась.
– Готова поспорить, дома тебя ждет какая-нибудь красотка.
– Кого, меня? Нет… Были несколько девушек, что мне нравились, но не знаю, влюблялся ли я когда-нибудь.
– Когда это случится, ты сразу поймешь, не будет никаких сомнений.
– Можно задать вам вопрос?
– Конечно.
– А что чувствуешь, когда влюбляешься?
Она немного помолчала, а потом ответила:
– Это когда все встает на свои места. Ты встречаешь кого-то, и с первой минуты уже знаешь, что этот человек будет для тебя всем: и добром и злом, что он подарит тебе величайшее счастье и принесет великие страдания.
Вскоре австрийцы окружили лагерь у стен Сан-Марино, и Гарибальди приказал бежать. Преодолев множество опасностей, в ночь с 1 на 2 августа 250 гарибальдийцев достигли порта Чезенатико. Анита по-прежнему скакала бок о бок с мужем. В три часа ночи, продав лошадей и собрав немного провизии, беглецы отплыли по направлению к Венеции, где собирались присоединиться к другой группе революционеров. Гарибальди настоял на том, чтобы Басси сел с ним в одну лодку, а поскольку священник и Акилле к тому времени уже стали не разлей вода, юношу тоже взяли на борт.
Весь следующий день плавание проходило спокойно. Настала ночь, но революционеры продолжили продвигаться на север, надеясь, что темнота послужит надежной защитой. Однако их выдал лунный свет. На австрийской шхуне заметили беглецов и открыли стрельбу. Несколько судов сдались. Только пяти лодкам, включая ту, на которой плыл Гарибальди, удалось спастись.
Пережив множество приключений, революционеры достигли города Комаккьо. Но в трактире, где они остановились, кто-то узнал Гарибальди и Уго Басси и донес на них властям. В последний момент генералу с женой и несколькими солдатами удалось бежать, а вот варнавита арестовали, и вместе с ним троих его людей: Фабрицио Тесту, Джованни Ливраги и Акилле Казадио. Всех четверых отвезли в болонскую тюрьму, где несколько дней спустя им объявили смертный приговор без суда и следствия.
Из своей камеры Акилле написал прощальное письмо родителям:
Дорогие мама и папа, я в тюрьме, откуда и пишу вам мое последнее послание. Больше всего я страдаю не по собственной жизни, а от мысли о том, какую боль принесет вам моя смерть. Не отчаивайтесь, помните о том, что я умираю с гордостью за себя и за идеалы, которые стоят жизни.
Обнимаю вас и целую со всей сердечностью,
Около полудня 8 августа 1849 года четверых приговоренных к смерти оставили наедине со священниками, которым было поручено исповедовать их и совершить последнее помазание. Акилле сидел опустив голову, совершенно сломленный. Уго Басси подумал, что ему лучше было бы покричать, выпустить свою боль. Он подошел к верному юноше.
– Это я повел тебя на смерть и ни за что себе этого не прощу. Когда я встретил тебя в Ченто и спросил о твоем возрасте, я сразу понял, что тебе не двадцать один год. Я должен был отправить тебя домой, но я прочел в твоих глазах такое негодование, такую смелость… И я понял, что не в моих силах отговорить тебя.
– Они не могут казнить нас вот так запросто, без адвокатов, даже без суда!
– Я знаю, но у австрийцев судья – это чудовище с двумя головами: судья и присяжные в одном лице. Я попросил помиловать хотя бы тебя и Фабрицио, поскольку вы еще несовершеннолетние. Надеюсь, хоть на это у них хватит совести. Мужайся, – подытожил он и обнял своего верного соратника.
– А что с Гарибальди, падре?
– Он в безопасности, а вот Анита погибла.
Наступил час казни. Четверых мужчин со связанными руками заставили залезть в армейскую повозку. В сопровождении солдат, под глухой стук барабанов, их повезли в район виа Делла Чертоза, недалеко от кладбища. На месте, однако, только Уго Басси и Джованни Ливраги заставили вылезти из повозки. Чуть позже один из солдат сказал Фабрицио и Акилле, что вопрос об их помиловании еще обсуждается.
Уго Басси и Джованни Ливраги тем временем поставили к стене, плечом к плечу. Храня верность себе до последнего момента, варнавит потребовал, чтобы глаза ему завязал священник. Затем он принялся читать «Аве Мария».
Глубоко потрясенный, Акилле подумал, что голос Уго еще никогда не звучал так возвышенно.
Аве, Мария, благодати полна, Господь в тебе.
Избрана была ты между женами,
И избранным стал плод от чрева твоего, Иисус.
Святая Мария, Матерь Божья…
Залп из множества ружей прервал молитву.
Той ночью Акилле и Фабрицио не сомкнули глаз, подскакивая при звуке шагов в коридоре, вздрагивая от любого шума. На заре жандарм открыл дверь камеры. В одно мгновение юноши были на ногах. Но когда они увидели, что вместе с солдатом вошел священник, то поняли, что надежды больше нет.
Их отвезли в то же место, что и накануне, на виа Делла Чертоза. На улице было свежо, ветер трепал светлые волосы Акилле. На земле все еще виднелись багровые пятна от пролитой крови. Фабрицио разразился рыданиями, а потом, заикаясь, принялся просить о милости Деву Марию. Акилле молиться не стал. Пока ему завязывали глаза, он думал об отце и матери, а еще о том, что теперь никогда не познает любовь. Ружейный залп гулким эхом разнесся в розоватом рассветном воздухе. Акилле Казадио рухнул на бок, ударившись щекой о холодную землю.
Родители получили его последнее письмо через несколько дней после казни. Первой конверт взяла в руки Доменика: она не умела читать, но все равно почувствовала странное волнение в груди, листок бумаги жег ей руки. Женщина побежала в поле, чтобы скорее дать прочитать письмо мужу. Она мчалась напролом через колючие кустарники и даже не замечала, как они царапают ей ноги.
Едва Доллар развернул письмо, стал белее мела. Он обнял жену, а потом издал сквозь зубы такой стон, что у Доменики сердце ушло в пятки.
– Его убили… – наконец выдавил он.
Некоторое время муж и жена стояли обнявшись, потом упали на колени, по-прежнему прижимая друг друга к груди, слишком раздавленные горем, чтобы плакать.
После обеда супруги запрягли тележку и двинулись в сторону Болоньи. Из письма Акилле они поняли, что уже не успеют обнять сына в последний раз, – им оставалось только забрать его останки. Они сидели рядом, сокрушенные, не находя слов, чтобы излить свою боль. Доллар погонял лошадей. Животные покрылись потом, изо ртов пошла пена.
– Перестань, а то загонишь их. Какая теперь разница, приедем мы на час раньше или позже, – горько заметила Доменика.
Жара в тот день стояла невыносимая. Когда супруги вошли в неуютное помещение, где находилось тело Акилле, их обдало такой сильной вонью, что обоим пришлось закрыть нос платком. Крышка гроба оказалась прибита.
– Я хочу увидеть сына в последний раз, – сказал Доллар жандарму.
– Да ведь уже три дня как он умер, и на такой жаре…