упенькую - Старики захохотали, и так как все были стары и много раз простужены, то почти все и закашлялись. - Тебе учиться несподручно. Пора на погосте место присматривать, отозвался Ермолай. Все замолчали, у всех грустные думы, лбы - в морщинках. Иероним перевел разговор на другое. - Сказывают, вечером собрание. И вопрос оборонный. Должно, секрет. Митенев мне шепнул. - Да какой тут секрет? Речь пойдет о том, чтобы помочь Красной Армии теплыми вещами. Зима скоро, армия-то миллионная! Всех обуть-одеть надо.
4 В небе громоздились тучи. Они шли на село с моря целыми полчищами, словно армия немцев там, на Западе. К вечеру все вокруг затянуло этими тучами с какими-то буровато-серыми размывами, будто кровь смешалась с пеплом, и при виде их делалось тревожно. Наконец пошел дождик, сначала редкий, неуверенный. Он исподтишка подкрался к деревне и, убедившись в том, что все в ней тихо и никто не может ему помешать, вдруг хлынул шумным, пляшущим ливнем. Среди ливня, среди темени, проколотой кое-где лучиками света, торопливо бежали к правленческому дому серые фигуры: у кого на голову надет капюшон плаща или штормовка, у кого холщовый мешок. До собрания еще оставалось примерно с полчаса, и колхозники заходили в клуб, в полутемный зал с низким, выбеленным известкой потолком. Здесь в углу стоял стол, а на нем ламповый батарейный приемник. Радиоузел до войны построить не успели, и теперь банк в связи с трудностями военного времени закрыл кредитование на строительство. Приходилось довольствоваться приемником. Все усаживались на скамейки и ждали, когда Августа включит радио. Она, экономя питание, делала это только в час передачи от Советского информбюро. Окна в клубе замаскированы щитами из толя на деревянных подрамниках. Лампочка из-под потолка светила тускло: движок служил колхозу уже больше десятка лет, порядком разработался, а ремонтировать его было нечем и негде. На новый по нынешним временам рассчитывать не приходилось. Из соседней комнаты, где была библиотека, вышла Августа Мальгина. На плечах у нее тяжелая материнская шаль, пуговицы жакета не застегивались. Августа была на шестом месяце беременности. Бледное лицо ее с нежной белой кожей и спокойными голубыми глазами было сосредоточенно. Августа включила приемник. Он зашипел, словно самовар, в который добавили угольев. В притихшем зальце послышались знакомые позывные Москвы. Диктор строгим и четким голосом стал сообщать очередную сводку с фронта. Слушали ее с хмурыми, сосредоточенными лицами. Известия были нерадостными, немцы оголтело рвались к Москве... Старики, женщины, дети, жмущиеся к матерям, Густя, выжидательно стоявшая в уголке, - все молчали. Открылась дверь, и кто-то сказал громко: - - Зовут на собрание! Правленческая сторожиха, она же курьер-уборщица Манефа, в верхних сенях перед лестницей предусмотрительно повесила в помощь тускловатой электрической керосиновую лампу. Соня Хват взяла Феклу под руку. - Ой какие худые вести с фронта! - сказала она. Фекла молча кивнула. Войдя в большую и холодную комнату для собраний, в обычные дни пустующую, они выбрали место на скамье в уголке, и пока колхозники собирались, Соня сказала озабоченно: - Вторую неделю нет ничего от Феди. Жив ли? - Может, некогда писать. Бои ведь, - отозвалась Фекла. - Он в полковой разведке. Там, говорят, очень опасно... - Бог милует... Панькин, решив, что пора начинать, поднялся из-за стола: - Товарищи колхозники! Разрешите огласить повестку дня: "О сборе теплой одежды для Красной Армии". А второе - "Итоги летней путины". С повесткой дня все согласились, и Панькин предоставил слово секретарю партийной организации Митеневу. Тот, как положено в таких случаях, сделал небольшой доклад. Речь свою он по бумажке произносил недолго и закончил призывом: "Все для фронта, товарищи! Дадим больше теплых вещей для наших бойцов и этим обеспечим полную победу над фашистскими извергами!" Митенев сел, Панькин спросил, нет ли желающих высказаться. Еще до собрания Митенев, чтобы "раскачать" колхозников, подготовил первого оратора Ермолая, но тот, видимо, растерялся или застеснялся, и произошла небольшая заминка. Кто-то из женщин сказал: - Чего высказываться-то? Ближе к делу! - Правильно! - поднялся Иероним Маркович Пастухов, держа под мышкой небольшой сверток. - Тихон Сафоныч, ежели одна овчинка, так ничего? Больше у меня нет. - Одна так одна, - одобрительно сказал Панькин. - Вы, Иероним Маркович, овчинку, другой овчинку или, может, и не одну - глядишь, и полушубок для бойца Красной Армии. - Ну тогда... - дедко торопливо выбрался из рядов к столу и немножко смущенный оттого, что большего дать не может, развернул сверток и, аккуратно расправив, показал всем овчинку. - Вот, новая. Сам выделывал. И еще старуха у меня там вяжет три пары носков шерстяных. Их завтра принесу, коли довяжет. И ночью поработает, керосин есть... Боле у меня, извините, ничего подходящего не нашлось, все старое, как и я сам. Ну, здесь хозяева есть покрепче меня. Не подкачают. Панькин одобрительно улыбнулся и вежливо похлопал деду. Колхозники тоже поаплодировали. В правлении стало веселее. - Спасибо, Иероним Маркович, за посильную помощь фронту. Я тоже последую вашему примеру, - Панькин вышел из-за стола, снял с гвоздика новый романовский полушубок фабричного шитья и шапку-ушанку, тоже ненадеванную. Он положил полушубок и шапку рядом с овчиной Иеронима. Кое-кто растерялся, потому что вещей с собой не принес, хотя и был готов дать их. Панькин успокоил односельчан: - Не обязательно выкладывать вещи сейчас вот, на этот стол. Вы можете принести завтра утром и сдать... Фекле Зюзиной. Поручим ей собирать вещи. Согласны? Фекла подняла было руку, но тотчас опустила ее. - Вы что, возражаете? - спросил ее Панькин. - Да нет. Я хотела сказать, что у меня нет ни овчин, ни хорошего полушубка. Но я связала шесть пар носков. Правда, на свою ногу, но она у меня не маленькая. Носки подойдут на любого мужика. Ладно ли? - Ладно, Фекла Осиповна, - отозвался председатель под одобрительный смешок собравшихся. Колхозников позабавило замечание Феклы о размере ее ноги. Давайте по порядку будем записывать. Митенев взялся за тетрадку и перо. - Фекла Осиповна, сколько пар носков? - спросил он. - Шесть пар. И шарфик еще отдам, из белой овечьей шерсти. - Шесть пар и шарфик. Кто следующий, - спросил Панькин. - Для ясности еще скажу, товарищи, что теплая одежда нужна не только бойцам на фронте, но и эвакуированным из прифронтовой полосы. Они прибывают в тыл почти совершенно раздетыми... - У меня есть две овчины, - предложила Варвара Хват. - Запишите. - А у меня служат в Красной Армии три сына, - сказал высокий седой старик Мальгин. В Унде половина села носила эту фамилию. - Я даю три овчины, Выйдет полушубок на доброго мужика! - Вот я купила новые ватные брюки своему старику, - поднялась пожилая рыбачка. - Обойдемся и старыми. Новые отдаю. Возчик Ермолай Мальгин, подготовленный Митеневым, решил все-таки высказаться. - Надежда Гитлера на молниеносную войну уже не сбылась, - начал он. Война-то оказалась затяжной. Немцы в России увязли. А раз увязли - придет им каюк. И, безусловно, фашисты потерпят полный крах! Для ускорения нашей победы я, значит, вношу для Красной Армии тельняшку, шапку, полотенце и еще посмотрю, чего можно... - Речь-то хороша, да взнос-от невелик: тельняшка да полотенце, - вставила бойкая рыбацкая женка. - Шубы-то у тя нету запасной? - Шуба у меня, к сожалению, только одна и та с изъяном - заплат много, Ермолай размахнул полы, показал две огромные заплаты. - Ладно, видим! Что с тебя боле взять... - Пишите и меня: новые чесанки1, сорок второго размера, серые. - А я могу принести пару шерстяных рукавиц да полторы овчинки. Половинку-то отрезала, не знала... Запись продолжалась. На другой день Фекла приняла по списку одежду от односельчан, с помощью Сони Хват все упаковала в мешки и при первой возможности отправила в Архангельск.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
В начале декабря на Кольском полуострове наступила полярная ночь. Советские войска, закрепившись на склонах сопок, вели с фашистами оборонительные бои. Немцы как застряли тут осенью, так и не смогли продвинуться больше ни на шаг. Двенадцатая бригада морской пехоты прибыла сюда еще осенью. В ноябре батальон, в котором служили Хват с Мальгиным, занял оборону на пятьдесят втором километре на Мурманском направлении. Григорий и Родион служили в одном взводе. Оба были рады, что судьба свела их вместе на этой каменистой неуютной Кольской земле.
...Морская пехота получила приказ ночью выбить немцев с безымянной сопки и закрепиться на ней. Саперы подготовили проходы в проволочном заграждении и на минном поле, и к полуночи штурмовой отряд, созданный из бойцов разных подразделений, сосредоточился в траншеях. В отряд вошла часть бойцов отделения Хвата с пулеметным расчетом Родиона. Тьма. Немцы ничего не замечали. Отряд цепью поднимался вверх по склону. Родион запаленно дышал, валенки оскользались по наледи - недавно была оттепель. Ушиб колено, шепотом выругался и снова побежал - выше, выше... Пулемет стал тяжел. На лбу под каской - пот ручьями, застилает глаза. Родион на ходу вытер варежкой лицо. Ноги от напряжения дрожат, слабнут. Снова бросок. Опять залегли: взлетела немецкая ракета. "Замри, не шелохнись!" Никого будто нет, только снег да камни. Рядом тяжело дышал второй номер пулеметного расчета Васюков, боялся поднять голову, чтобы не обнаружить себя. Ракета погасла, и "камни" ожили, опять все побежали вперед. Сердце у Родиона билось сильными толчками. "Все выше, выше..." Схватил горсть снега - и в пересохший рот. Подали сигнал: "Изготовиться к бою!" Цепь выровнялась, оружие наготове. Егеря - рядом, в какой-нибудь полусотне метров чернеют щели амбразур, шапками вспучились бетонные верхушки дотов. "Гранатометчики, вперед!" - из цепи к дотам поползли фигуры в маскхалатах, почти одновременно метнули гранаты, тяжелые, противотанковые. Взрывы слились в сплошной гул. И сразу ожили доты, открыли кинжальный огонь, поливают из пулеметов отряд, залегший на склоне сопки. Минометы фашистов кладут перед линией укреплений мины часто и плотно: заградительный огонь. Головы не поднять, не пройти... Подполз Григорий, сказал: "