(сам Гиргенсон был зятем Ренненкампфа).
В массах простонародья, конечно, еще большинство таких, которые in der Ideologie[9] поотстали от времени, которые с глупым упрямством держатся дедовской вековой вражды к немцам. Но по ним ведь нельзя судить обо всем народе; более состоятельные и образованные люди давно уже изучили немецкий язык и ввели его в домашний обиход, так что их дети уже могут, слава богу, стать настоящими немцами (правда, господин Гиргенсон заставил своих дочек с малолетства штудировать и русский язык, но это так, на всякий случай). Entschuldigen sie[10], неужели во всем уезде не сыскать лучшего пробста, чем этот Умблиа? Нет, придется-таки все это хорошенько втолковать суперинтенденту - конечно, устно: письменно вести такие дела неблагоразумно. (Если самого Гиргенсона выдвинут в пробсты, то было бы, конечно, хорошо, чтобы это сделал кто-нибудь из соседних пасторов - zum Beispiel[11] Лебеман из Рандвере или, еще лучше, помощник самого Умблиа - молодой Розенфельд…)
В дверь канцелярии кто-то тихо и несмело постучал. Господин пастор прислушался. Предобеденное время каждого вторника было им назначено для составления текстов духовных песнопений. В эти часы в доме должна была царить тишина, и никто не смел его тревожить. Барыня уехала вчера с дочками в гости к tante Charlotte[12] в Куресааре, они должны были возвратиться только в четверг. Кто же этот нахал, рискнувший помешать ему?
- Herein![13] - раздраженно крикнул господин пастор.
В дверях появилось испуганное круглое лицо горничной Леэны.
- Что тебе нужно? Разве ты не знаешь, что в эту пору я тружусь в святом уединении и никого не принимаю?
- Церковный староста, юугуский Сийм, ждет уже давно и просит господина пастора принять его.
- Принять его? А за что же ты жалованье получаешь, если за порядком в доме следить не умеешь? Разве староста не знает, где живет кистер?
- Сийм говорит, что кюласооский Реэдик из Руусна при смерти, но не велит посылать за господином пастором. Этак он и умрет без причастия.
- Что? Хочет умереть без причастия? Пришли сейчас же сюда Сийма!
Минут двадцать спустя господин пастор Альфред Гиргенсон в пароконной коляске с поднятым для защиты от дождя верхом заставлял сидящего на козлах кучера гнать что есть мочи. Совершение обряда крещения в приходе Каугатома было делом кистера и школьных учителей. Иногда (хотя и реже) господин пастор поручал заботам кистера и отпевание усопшего, но если кто-нибудь только собирался умирать, тут уж, извините, Гиргенсон сам давал каждому прихожанину отпущение грехов. Господин пастор твердо решил добиться того, чтобы в его приходе ни один взрослый не умирал без причастия. Поэтому в пределах власти каугатомаской церкви гибель на море и любая другая внезапная, случайная смерть была почти в опале. Во всяком случае пастор придирчиво допрашивал родственников покойного, чтобы узнать, не погиб ли он без покаяния по их небрежению или злокозненной медлительности.
Нынешний случай, если верить Сийму, был совершенно неслыханный. Умирающий запретил родственникам обращаться к пастору и хотел уйти из мира сего без причастия. Хорошо еще, что староста пронюхал об этом в последнюю минуту и кинулся на церковную мызу. «Сийм все же верный человек, - подумал пастор. - Если бы все прочие старосты проявляли такую заботу и рвение, всякие безбожные дела в приходе случались бы гораздо реже».
- А этот сочинитель пакостных песен, этот слепой Каарли, или как они его зовут, тоже живет в деревне Руусна? - спросил пастор у кучера.
Однако Антс был поглощен понуканием лошадей и потому не сразу услышал обращенный к нему вопрос, так что священник вынужден был сердито повторить его.
- Там же, там же, в Руусна, - ответил кучер, повернув к пастору мокрую от дождя голову.
- Ты скажи там кому-нибудь, чтобы они его прислали завтра ко мне в пасторат, - обронил пастор.
До Гиргенсона и раньше доходили от юугуского Сийма жалобы на слепого сочинителя дерзких песен, но, как «поэт-философ», пастор не хотел вмешиваться в суетные пустяки. Главным было отпущение грехов. Но теперь, когда старик (как говорит Юугу) осмелился затронуть своей брехней самих господ помещиков, пастор не может уже остаться безучастным зрителем.
- Как фамилия сочинителя этой брехни? - спросил пастор.
- Тиху, Каарель Тиху, - ответил Антс. Он служил кучером церковной мызы еще при прежнем пасторе, старом Эдерберге, и знал по имени почти всех жителей прихода.
- Aber[14] фамилия умирающего, к которому мы сейчас едем, тоже Тиху. Они родственники? - спросил пастор.
- Весь род Тиху происходит от одного корня, все они выходцы из Рейнуыуэ.
- И Матис Тиху? - Гиргенсон старался вспомнить этого чернобородого, остроглазого мужика. Церковные сборы, правда, были им уплачены, но тесть пастора, барон Ренненкампф, называл его настоящим крамольником.
- Реэдик ведь отец Матиса! - сказал кучер Антс, дивясь тому, что господин пастор, считающий себя умным человеком, не знает и половины того, что происходит в Каугатома.
Но разве смел кучер рассуждать об уме своего барина? Ведь у господина пастора было много других забот: ведение большого хозяйства церковной мызы, много напряженной Gehirnarbeit, много dichten und denken[15], да еще большой приход с сотнями Яанов, Матисов и Реэдиков. Что же удивительного в том, что он не мог всех сразу запомнить? Да-да, Матис Тиху сын Реэдика Тиху, - Сийм тоже что-то вроде этого говорил. Умирающий отец отталкивает руку пастыря, не хочет отпущения грехов, сын - крамольник, их родич Каарель Тиху сочиняет глумливые песни - хорош выводок собрался!..
- Гони! - прикрикнул господин пастор.
Кучер хлестнул кнутом жеребцов, и коляска господина пастора покатилась по береговой дороге, к деревне Руусна.
Сандер и его мать Вийя, единственные теперь работники в семье Кюласоо, чинили развалившуюся местами каменную ограду лежащего под паром поля, когда вдалеке на береговой дороге показался экипаж. Видно, кто-нибудь из бар - то ли из имения, то ли с церковной мызы. А откуда и куда он едет и что за дела у проезжего барина - какое было до этого дело людям, работающим у ограды?! У них и своих забот достаточно.
Хозяин Матис, после того как развесил сети в амбаре, взял свой ящик с инструментом и уехал из Каугатома на корабле старого Хольмана плотничать за море (из каждой семьи уходил кто-нибудь, а у некоторых по двое и по трое). Даже семнадцатилетний Сандер, несмотря на молодость, просился с отцом, но тщетно, - Вийя осталась бы до осени единственной работницей на всем хуторе. Старший сын Пеэтер не то четвертый, не то пятый год жил в Таллине (видать, он и останется городским жителем), а старики уже не годились в помощники. Ану еще кое-как, с грехом пополам, летом суп сварит, а старый Реэдик как раз весной, перед ходом окуней, совсем слег и, судя по всему, уже не подымется.
Кюласоо - однолошадный арендный хутор, но разве здесь не хватило бы дела двум и даже трем взрослым работникам? Пахотная «земля» здешних полей отличалась от берегового гравия только тем разве, что от частого ковыряния сохой камни поистерлись и стали глаже обычного. И если хочешь получить урожай ржи хотя бы сам-пят, то нужно всю зиму неустанно, воз за возом, возить на поле морской ил, - навоза, что лежал в хлеву, едва хватало на клочок огорода. Покосов на хуторе Кюласоо было целых десять десятин. Но все больше негодные, бросовые: болото, утыканное камнями, заросшее ни на что не годным ольшаником, где и косить-то не было смысла. Каждый год приходилось брать у помещика исполу несколько десятин покоса, за Сутруметса, чтобы к зиме набрать хоть плохоньких возов двадцать сена для меринка и тощей коровенки. Все лучшие прибрежные покосы с тучной травой мыза мало-помалу забрала в свои руки (а кое-какие лакомые куски, конечно, оставила своим кубьясам, кильтерам и лесникам). Вот почему здешним крестьянам каждую весну труднее всего было с сеном: оно всегда кончалось раньше, чем можно выгонять скот на подножный корм.
Работы хватало и матери, и Сандеру, поэтому они даже сегодня, в дождливую, неподходящую для пахоты погоду, не решились остаться дома. Ограда каждую весну требовала хозяйской «проходки»: упавшие камни тщательно укладывались на прежнее место, чтоб не попадали летом под косу на межах, где все же росла трава получше.
- Коляска церковной мызы, - признал, наконец, Сандер, уложив широкий плитняковый камень на ограду и осматриваясь. - Смотри, сворачивает от Луугумяэ к деревне.
- Да, правда, - подняла теперь голову и мать. - А вдруг к нам заявится - из-за дедушки.
- Мы его не звали - откуда ему знать? - ответил Сандер.
- Станет черный ворон ждать твоего приглашения, коли запах крови в нос ударил, как же! - сказала Вийя и сама испугалась такого оскорбительного для господина пастора сравнения, сорвавшегося у нее с языка. - Может, просто так едет мимо деревни в другое место, - сказала она, словно желая смягчить резкость своих прежних слов.
Коляска проехала мимо низеньких береговых хат бобылей Раннавялья и свернула в узенькую улочку, между Корисоонийду и Леэснапыллу, потом с грохотом прокатила по открытой дороге Кюласоовялья и, взяв влево, в чуть зеленеющий березняк Васикакопли, исчезла из глаз Сандера и Вийи. Весенний дождь продолжал моросить, а мать и сын снова принялись за укладку камней. Только когда грохот колес внезапно стих где-то на краю деревни, они внимательно прислушались.
- Наверно, зашел-таки к нам, - сказал Сандер, бросив работу.
Мать и сын чуть не бегом бросились домой.
Дворовые ворота были сорваны с петель пасторской коляской (были повреждены и несколько елок вдоль изгороди, посаженных Сандером в защиту от холодных северных ветров). Кучер поставил коляску с жеребцами на зеленой лужайке, за увитой хмелем изгородью, и в полутемной прихожей примащивал на деревянной вешалке свой мокрый плащ. Пастор уже стоял у кровати старого Реэдика, а бабушка Ану трясущимися руками старалась зажечь пару сальных свечей, чтобы укрепить их на столе по обе стороны молитвенника.