– А в Пино душа не лежит? – усмехнулся Боцман.
– А как же! Это ж моя мечта! И фамилия моя знаете отчего странная такая?
– Да слышу, что странная… Не траминерцы все эти… дансы. Уж не Пинорец ли часом?
– Ну-у… как Пинорец… я-то уж конечно нет. Но бабуля моя…
– Сказки рассказывать будешь? – снисходительная улыбка боцмана была куда теплее подозрительной, и Эмма поняла, что это всё-таки победа.
Она быстро кивнула.
– Никак не сказки. Просто была моя бабка оттуда и всё. Знаю я что вы подумали. Так что, нужны вам люди?
– А то ж… матросом пойдёшь, только хилый ты. А зрением как? Не слаб? Летаешь ловко?
Эмма замялась, не зная, что значит «летать», но на всякий случай уверенно кивнула, а потом вдруг побледнела. Она чувствовала, что кровь сбегает вся к ногам вместе с полчищем невидимых муравьёв, потому что за её спиной послышались шаги. Донёсся сквозь вонь таверны знакомый запах. И звук знакомого голоса…
– Нечего ему делать в гнезде, Кэп. На кухню сойдёт, – и Глер Мальбек, бывший детектив, а ныне один из этих морских псов, прошел мимо Эммы и, опираясь о стол руками, посмотрел прямо на боцмана.
– Да-а… верно дело, салагу в гнездо, – кивнул Кэп. – Иди с миром, пацан. Команда уже собирается… иди.
Кэп явно растерялся не меньше Эммы, которая и вовсе дар речи потеряла. Она стояла ни жива, ни мертва и смотрела на спину Глера, мечтая к ней прижаться, но вместо этого скрепя сердце развернулась и пошла на улицу, где, зайдя за таверну прижалась, спиной к хлипкой стене.
«Это он… это точно он! Изменился ли? Стал ли совсем другим? Стал сильнее? Он кажется шире в плечах. И я не видела его волос. И эта одежда, весь в чёрном, чёрная рубаха. Голова прикрыта шляпой. Он совсем другим стал!»
Эмме было страшно теперь явиться ему на глаза, но делать нечего. Она уже тут, уже нашла его, и оставалось верить, что это всё тот же человек, который просил её никому не давать обещаний кроме него.
Впервые Эмма входила на борт такого судна, как «Гордость Танната», и оно ничем не напоминало круизные лайнеры и яхты, что использовали её родители.
Чёрная палуба, просоленная и тщательно начищенная. Желтоватые паруса, невероятно огромные, так что кажется, что мачты уходят в самое небо.
Эмма стояла, задрав голову, и глядела туда, пока её не начали толкать матросы, снующие по палубе.
Им не терпелось отчалить, а Эмма опасалась, что Глер на борт не взойдёт.
Она осталась стоять и даже сделала вид, что ей дали задание записывать входящих и спустя пару минут никто и не сомневался, что нужно объявить собственное имя, чтобы Эмма его записала.
А если спросят, спихнёт на «того-то, имени кого она не знает».
– Ларс Гри, – услышала Эмма и подняла голову.
Их взгляды пересеклись.
Глер дёрнул подбородком. Он будто… хотел верить, но не мог, будто не до конца понимал, кто перед ним.
«Ну конечно, ты тоже помнишь меня совсем другой…»
Его лицо стало более худым, а руки более мощными. Он оброс, ещё больше укоротил волосы, и теперь несколько прядей падали на лицо.
Он больше не носил своего хвоста, вместо этого собирал половину на макушке в узел, как делали это почти все на борту. Он выглядел таким уверенным, таким пугающим, что Эмма совсем по-женски ахнула, а Глер медленно покачал головой из стороны в сторону.
– Тёзка, – кивнула Эмма, сглотнув вязкую слюну и записала его имя на листке.
А вы?..
– Ларс Сэддиданс.
Глер кивнул и отошёл. А каждый шаг от Эммы будто ломал ей кости.
Она хотела, чтобы неловкая беседа длилась чуть дольше вечности.
– Эт кто велел? – сбил Эмму боцман.
– Да… там… сказали…
– Ну ла-адно. Принесёшь потом.
«Принесу», – про себя ответила Эмма, так и не раскрыв рта, и машинально продолжила писать фамилии.
Глава про жаркие встречи
«Гордость Танната» отчалила от порта спустя ещё пять часов, которые Эмма мучительно страдала, принимая продукты на кухне.
Она хорошо писала, и это сочли за величайшее благо, почти исключительный талант. В итоге дочка графа Гриджо, да ещё и имеющая два высших образования, считала тюки с крупой и солёным мясом, писала их в грязные книги и втолковывала коку, что три плюс восемь – это не двенадцать!
При том что руки её непрестанно дрожали, а сердце обливалось кровью, выходило споро и ловко. Эмме это почти нравилось. Новая жизнь, новое занятие. Удивительно приятно оказаться при деле, а ещё приятнее оказаться своей в компании мужчин, которые и не думают сально шутить и пялиться. Нет. Они видят мальчишку.
– … и я ей грю, ну что. Пошли ко мине, дамочка?
– А она? – спросила Эмма.
История про некую жену трактирщика, рассказанная старшим матросом по клички Шницель, даже казалась интересной после того, как кок Бернард почти три четверти часа трепался о своей подагре и винил во всём проклятущих хозяев, которые не наказывали за кражу вина из погребов.
– Тык пшла! Натурально прям. И вот поднимает она юбки… – задохнулся от смеха. – А та-ам…
И Шницель чуть не повалился на бок, но его удержал Бернард, а Эмма еле сдержала тонкий девичий смех, боясь себя выдать.
Договорить Шницелю не дали, к счастью или к сожалению, потому что на пороге появился Глер и строго посмотрел на мужчин.
– Шницель! Мне кажется, или ты должен был заняться тряпками на палубе?
Шницель подмигнул Эмме, Бернарду и хохоча ушёл, так не дорассказав историю про юбки жены трактирщика. Впрочем, Эмме уже и не было это особенно интересно. Она во все глаза смотрела на Глера, боясь при этом выглядеть «влюблённым мальчишкой». Дыхания не хватало, а он не делал жизнь проще, сверля несчастную взглядом.
– Пошли за мной, пацан, – велел Глер.
Эмма кивнула, вручила коку записи и бросилась на выход, так что чуть было не споткнулась и не расшибла нос, но Глер… схватил за шиворот, как котёнка, и без лишних сантиментов поставил на ноги.
– Я… простите, – шепнула Эмма, оказавшись с Глером нос к носу.
– Прощаю.
– Э, Ларс, куда пацана тащишь? Стащил чего? – подмигнул боцман, проходя мимо.
– Нет, пацан пишет шустро, а мне надо бы кое-что переписать.
– Есть тако-ое! – усмехнулся боцман. – Ну его не задерживай. У нас там, оказывается, для таких грамотеев работёнки накопилось. Взяли картографа, а он шельмец ничерта прочитать не может. Грит я по сторонам света, по ветру, по тому, по сему, а карту прочитать – никак. Ну это ль ни хохма?
– Ага, – и Глер потащил Эмму дальше, она только и успела пикнуть.
– Не боись, матрос! – хохотнул боцман. – Ларс наш из городских. Больно не бьёт!
И с равнодушным лицом отвернулся, продолжив свой путь по палубе.
«Больно не бьёт?..»
Ледяным потом окатило всё тело, даром что без корсета и бесконечных юбок, только и обыкновенная рубашка вдруг показалась тесной и жаркой.
«Что с ним? Он же… узнал меня?..»
Но Глер тащил дальше, пока они не добрались до каюты, одной из немногих на всём корабле.
– Какая честь, сэр, – пробормотала Эмма, когда её грубо впихнули в каюту. Грязную, крошечную, но отдельную. Роскошь! Ей предстояло, судя по слухам, спать в гамаке, да ещё вероятно под открытым небом.
Между сном в грязном, душном помещении трюма, где по соседству будет толпа мужчин не самых свежих на вид и уж точно не сдерживающих свои физические порывы и сном на сложенных парусах, Эмма выбрала второе, уступив свой гамак Шницелю.
Каюта Глера была на одного, да вторая койка бы и не поместилась. Всё деревянное, чёрное, крошечный стол, заваленный картами, и грязная шкура на полу, будто остаток невиданного шика – ковра.
Эмма влетела в это помещение пулей, даже споткнулась о шкуру и навалилась на стол животом, а пока разворачивалась, ловя равновесие, чему мешала качка, Глер уже запер входную дверь.
Они стояли в тёмной крошечной каюте, не больше каморки для швабр и значительно меньше того чердака на границе Нардина и Норта. Тот чердак был, кажется, вечность назад, в другой жизни, где Эмма была настоящей принцессой, хоть уже и перевоспитанной, а Глер был настоящим героем, хоть и лишившимся коня.
Сейчас они совершенно не походили на прежних себя и уж точно на тех двоих, что встретились когда-то в Небиолло, уже давно не видимом из иллюминатора.
В темноте лишь сверкали их глаза, у обоих теперь зелёные.
Слышно было только тяжёлое надрывное дыхание.
И будто того мало, словно ниточки между ними натягивались, соединяя крепче и сильнее, выбивая почву из-под ног и притягивая друг к другу, только оба так и стояли, словно не могли найти сил или причин воссоединиться.
Ты или не ты?..
– Кто ты? – медленно, осипшим голосом спросил Глер, а потом в один прыжок оказался рядом с Эммой и вцепился в её короткие волосы. Стянул фуражку, убрал пряди с лица и, будто надеясь, что это лишь парик, потянул вниз. Эмма зашипела, помотала головой.
– Это я, – тихо ответила она.
Не сдержавшись, Эмма гладила его лицо самыми кончиками пальцев и то и дело всхлипывала уже не от боли в голове, а от боли в груди.
Она видела, какие печальные стали глаза Глера, как он полон надежды, что сказанное ею – правда, как боится понять, что это всё жуткая и несправедливая игра его воображения.
Но кончики её пальцев, голос, взгляд не лгут.
– Это я, Глер. Я – Эмма, твоя Эмма. Эммоджен Гри. Эмма Гриджо. Дженни. Чёрт знает кто ещё, и вот, наконец, Ларс Сэддиданс…
– Эмма? – нахмурился Глер и на секунду сердце несчастной влюблённой пропустило удар. Она решила, что он её не узнаёт, решила, что всё, ради чего старалась, бессмысленно.
Он ничего не помнит?
Забыл её?
Это не Глер?
– Эмма? – произнёс он, таким вопросительным тоном, от которого её сердце снова зазвенело от болезненной остановки.
– Глер, Глер, – зашептала она, держа его лицо в ладонях и уже целуя его щёки без зазрения совести, без сомнений, что какой-то мальчишка-матрос пристаёт к доверенному лицу капитана в его каюте.