Израиль МазусБЕРЕЗИNАКороткий роман с послесловием(Издание 2-е, исправленное и дополненное)
Le temps de l’histoire
Художественное оформление Андрей Бондаренко
Кто позволил Наполеону ускользнуть?
Кутузов обвинял Чичагова. Когда я занимался Толстым, то почувствовал, что среди толстоведов ходит мнение (само собой, совершенно неофициальное), что это сам Кутузов дал Наполеону уйти из России. Если учесть, что Наполеон (во всяком случае, до Отечественной войны) был кумиром мыслящей России, а «над нами царствовал тогда властитель слабый и лукавый», чьим пленником стал бы Наполеон в случае его захвата, — то можно понять и тех, кто не желал такого исхода. У адмирала Чичагова в бытность его военным министром бюст Наполеона стоял на рабочем столе, и то, что Чичагов с Витгенштейном «не успели» замкнуть мышеловку на Березине, действительно могло показаться подозрительным.
Толстой, впрочем, склонялся к тому, что в России в принципе невозможно кавалерийским корпусам соединиться в назначенной точке в назначенный момент, просто потому, что лошади в снегу вязнут (в 1812 году не было не только современной радиосвязи, но и «искровок», как в 1914-м). Так что есть роковой ход событий, вмешиваться в который — все равно что дергать веревочки в закрытой наглухо карете, думая, что ты ею правишь.
Говорят, вмешались евреи. Местные жители явились к Чичагову и дали ложную информацию о месте переправы Наполеона через Березину; Чичагов поверил и — упустил злодея. Израильские историки дают несколько иную версию: маршал Удино специально подослал к Чичагову евреев с правильной информацией, рассчитывая на то, что Чичагов евреям не поверит. И поскольку евреи в 1812 году считались, как и поляки, пособниками французов, то Чичагов не поверил, и Бонапарт ушел. Лазутчиков повесили. Чичагов, не выдержав позора, два года спустя эмигрировал в Германию, где и умер, тоскуя по Родине…
А евреи?
Их имена затерялись в потоке угробленных миллионов и пребывали в безвестности, пока не всплыли в сносках у историков Наполеоновских войн. Откуда и выудил их человек, о котором следует сказать особо.
Израиль Мазус. Сиделец-лагерник, отмотавший срок после того, как в 1948 году по младости лет поучаствовал в антисталинском подполье (студенты решили готовиться к «стихийному возмущению масс» — что-то аналогичное истории, описанной А. Жигулиным в «Черных камнях»). Но это особый разговор.
Выйдя на свободу, Мазус сумел вернуться к активной жизни, стал профессиональным строителем, а параллельно — «подпольным» писателем (начал печататься в израильском журнале под псевдонимом), пока эпоха гласности не сделала его писателем признанным. Лагерные его рассказы продолжают «шаламовскую линию». Но и это особый разговор.
Я сейчас — о романе «Березина», который Мазус написал в середине 90-х годов и который вошел в недавний его однотомник. Если бы я писал об этом романе как литературный критик, я дал бы читателю почувствовать уверенность руки, экономность штриха, чувство меры. Психология местечковых евреев, каких-нибудь сорок лет назад перешедших из-под руки польского короля под руку российской императрицы и не очень еще понимающих, что в их жизни переменилось, описана в романе прекрасно. Но и это другая тема.
Так кто же выпустил Наполеона из России?
Что у Мазуса поразительно (поразительно — для нашей теперешней словесности, ищущей виноватых): у него нет ни заведомых подлецов, ни предателей. Русский дворянин, посланный из Питера прощупать настроение евреев (он едет в Борисов перед самой войной, и именно он казнит потом лазутчиков, своих знакомых), ведет себя благородно и искренне верит, что евреи помогли Наполеону.
А евреи? Похоже, что они так же искрение хотели помочь Чичагову, и верили, что доставляют русским истинные сведения о французах… Значит, попались, как ворона в суп?
«Шел спор между двумя великими народами, и никто не приглашал евреев принять в этом споре участие…»
Вот как? А в пределы Российской Империи при разделах Польши их тоже не пригласили? А Наполеон, предлагая им французское гражданство, не приглашал?
Вот вам и дилемма. А вот и ответ: понес же черт Лейба Бенинсона, Боруха Гумнера и Мойше Энгельгардта «через реку» к Чичагову.
Впрочем, не черт. А принципы, обещанные им Бонапартом.
— Желание спасти человека, который имел смелость объявить их свободными и равными со всеми иными народами земли.
(Это у Мазуса говорит русский офицер над трупами повешенных, склоняя голову перед подвигом самопожертвования.)
— Пустые слова… Особенно о равенстве и братстве. Может быть, до того, как сюда пришел Наполеон, у меня действительно не было братства с поляками, так я его и сам не хочу…
(Это у Мазуса говорит еврей, принимающий у себя русского дворянина.)
— …И равенства с ними мне тоже не надо. Даже если бы мне вдруг сказали, что я им, оказывается, равен, и они мне теперь разрешают жить на самой главной улице в Варшаве, то я все равно туда не пойду. Я всегда буду жить там, где мне совсем не надо думать ни о братстве, ни о равенстве.
Браво, Лейбэлэ! Митрополит Илларион подает тебе руку через столетия! Если не жить по благодати, тогда и нужен закон. Но найдется ли на земле улица, где тебе дадут жить, «не думая» о том, что другие люди «думают» о твоем праве? И о своем праве на ту же улицу?
Увы. Будет тебе Варшава. И варшавское гетто. И Гражданский кодекс, на который уповал Наполеон. И всемирные права человека. Уйдет Наполеон с одной улицы, появится на другой. И так и эдак клин.
Когда на Энгельгардта опускали петлю, он почувствовал, что пальцы, которые коснулись его шеи, дрожат.
— Не бойся, — сказал Энгельгардт, глядя в глаза молоденькому жандарму. — Нет на тебе вины за мою смерть.
Вины нет. Страдание — есть. И будет. На любой стороне. И от этого не уйти ни с Березины, ни с любого другого места в Истории.
БЕРЕЗИNА
Глава I
Война была неизбежна. Во многих петербургских домах только о том и говорили. Из-за блокады, которую объявил Наполеон Англии, подорожали многие товары. За сукно, к примеру, теперь платили в два с половиной раза больше, чем в годы, когда английские корабли свободно плавали в балтийских водах. Знающие люди уверяли, что Наполеон намерен передать Галицию Варшавскому герцогству. Дерзостям, с которыми Наполеон удовлетворял каждое свое желание вблизи российских границ, когда-нибудь надлежало положить предел.
Императора Александра любили, но и роптали на него. Только однажды и вздохнули с облегчением, когда окончательно провалилось сватовство Наполеона к Анне Павловне[1]. Во многом винили воспитателя Александра швейцарца Лагарпа, который сделал его республиканцем. Оттого и ждали опасных последствий после каждой встречи Александра с наследником якобинцев.
На самом же деле к лету 1811 года интересы двух великих государств Европы были выражены обоими императорами весьма определенно и совершенно не совпадали одно с другим. Единственно, чего упорно не желал делать Александр, так это начинать войну первым.
Не понимая, что Александр в мечтах давно уже видел себя победителем Наполеона, некоторые чиновники и военные, особенно из западных губерний, в посланиях своих предостерегали его от изъявления дружеских чувств к императору французов. Наполеон, убеждали они, всех правителей Европы желает видеть своими вассалами. Мыслимо ли сие для России?
Однако были и такие послания, где Александра призывали к немедленным действиям, дабы предотвратить идущую от западных границ угрозу. К примеру, полковник Турский из Белостока сообщал, что помимо французов и поляков в войне против России будут принимать участие также и жиды. Свое утверждение обосновывал тем, что, как и поляки, жиды пользовались особым покровительством Наполеона.
Действия, которые предлагал полковник Турский, состояли в том, чтобы установить особое наблюдение за каждым из них в Петербурге и ввести в Западном крае императорскую почту вместо жидовской. Тем самым неприятель был бы лишен возможности использовать, на случай войны, своих лазутчиков в тылах российских войск.
В Петербурге жили и ходатаи по еврейским делам. Из бумаг, которые они посылали каждый год в канцелярию императора, было известно, что больше всего еврейское племя, доставшееся России в наследство от Польши вместе с ее землями, озабочено собственным своим стесненным положением. Многие российские умы желали участвовать в справедливом устройстве еврейской жизни. Одни помогали евреям осознать самих себя, пытаясь освободить их от прежних заблуждений, другие же, понимая, что это невозможно, хотели оградить христианское население от их вредного влияния.
Когда во Франции стал заседать Великий Еврейский Синедрион[2], где сами евреи решали, как им жить дальше среди других народов, Александр приостановил действие указа о выселении евреев из сел западного края, который действовал с 1804 года. Он сделал это не потому, что опасался военных подвигов евреев, а для того, чтобы никто не позволил себе говорить о России с укоризною.
Передавая послание полковника Турского приехавшему в Москву послу во Франции князю Куракину, бывшему министру внутренних дел, Александр сказал со снисходительной улыбкой:
— Желаю, чтобы вопль сей не остался без ответа. Скажи, как недавний дознаватель врагов наших, и вправду ли нам грозит опасность от племени еврейского? Надобно снарядить в Западный край чиновника с умом глубоким и старательным, а по возвращении пусть доложит нам, в чем именно теперь состоит угроза отечеству нашему. Выбор чиновника для сего деликатного дела тебе поручаю.