Рина тоже не рада моим нежностям. Чуть отстраняется, избегая контакта, прячет глаза:
— Да и некогда, — роняет тихо.
— Мы с этим разберёмся, — заверяю ровно.
— Нет! — возмущается девчонка. Застываю с чашкой у рта. — То есть — нет, — мотает головой: осадок уплотняется. — В смысле… — мнётся. — Я имею в виду — нет, — вновь качает головой, — я не могу на вас тренироваться.
К чертям собачьим рвёт нервы и выдержку. Скриплю зубами, теряясь в желаниях и эмоциях, чего больше хочу. Заткнуть или встряхнуть. А ещё в способах одного и другого, и они оба носят отнюдь не невинный оттенок.
Твою мать! Девчонка становится моей личной девиацией. К мозгоправу сходить, что ли.
— Конечно, я тебе сразу не дамся, — усмехаюсь в чашку, глотнув уже не столь горячего напитка. — Чуть поломаюсь, — набиваю цену, — а потом, если хорошенько попросишь и пообещаешь красоту неземную, я может и позволю…
Арина перебирает коробочки, бутылки, иглы, а уши аж пунцовые. Но зато на губах наконец играет тихая улыбка.
— Ну и если будешь милой, благоразумной и послушной девочкой, я могу со знакомым договориться, — меня прёт на болтовню, хотя никто за язык не тянет. Просто нравится наблюдать за реакцией мелкой. Как пальчики дрожат, скользя по пакету, упаковкам, свёрткам. Трепещут ресницы. Брови то хмурятся, то взлетают, то опускаются… Морщинки на лбу мелькают, если озадачена. Как губы кусает. — Если что, к нему прокатимся. Он пару уроков даст, — это уже роняю, и даже не сразу понимаю, что вслух говорю.
Бл*! Ну нах*?! Маты долбятся в бестолковую башку, а я глаз не могу оторвать с изумлённо вытаращенных — Арины. В них такая палитра зелени переливается, что впервые начинаю видеть разницу. Зелёный бывает разный!!! От сочной до болотной. От светлого до тёмного…
Рина — моя болезнь. И, с*, она медленно, но верно переходит в категорию хронических!
Утром Аря в школу. Я по делам. Днём встречаемся у деда. Вечером мелкая шурует в художественную студию, либо домой — уроки делать и готовиться к ЕГЭ, а я опять по делам босса катаюсь. То конфликт разрулить с молодыми да борзыми, то на место поставить зарвавшегося депутата, то менты забывают, кто им больше зарплату платит. В свободное время улучаю минутку навестить очередного парня из списка, который Костыль НЕ прислал. Самому пришлось попотеть и составить. А знакомый перед смертью мне СМС написал: «Они не виноваты! Спрос с меня!» Ему бы это сделало чести, если бы не тот факт, что мне абсолютно похр*! Меня не пронять такими пафосными соплями. Мне дела нет до громких слов. Я! Давал! Чёткие! Указания! И они их слышали. То, что было не от меня и им пришлось по вкусу — как раз и будет решающим аргументом при карательной миссии.
Муд* не услышали, так мне не сложно, я поясню доходчиво, правда, только раз!
Убивать не стану, но урок послушания запомнят навсегда.
А вечером, точнее ближе к ночи, мы с Ариной встречаемся и много говорим. Как бы я ни игнорировал новые ссадины: кровь на костяшках, царапину на руке, лице, — от внимательных глаз Рины ничего не ускользает. Обязательно высмотрит и врачевать начинает.
Не отказываюсь — у меня мелкие раны, а не отбитый мозг. Правда, чем больше она меня трогает и нежностью топит, тем сильнее задумываюсь над тяжестью заболевания как раз головы. Ну и плоти, что уж душой кривить. Реагирую я на Рину, ни черта не могу с собой поделать.
Меня окутывает её светлость, чистота, робость, мягкость и милое очарование. И чтобы окончательно себя не потерять в этом непорочном разврате, я заваливаю источник моего нездорового наваждения вопросами. Никогда столько не общался. Нет, не я информацию сливаю, скорей Арина впихивает в меня.
ГЛАВА 13
Бес
В таком ритме проходят несколько дней. Дикие до простоты по ощущениям и сумасшедшие по информативному накалу. Самое интересное, я бы не назвал Арю болтухой. В основном она молчит, занятая своими делами. Уроки, рисунки, уборка… Но если задать вопрос — с удовольствием отвечает, а так как красноречием девчонка блистает, вот и получается — слово за слово.
И это хорошо. Мне-то особо рассказывать нечего. Истории не самые благовидные, не самые душевные, да и грязи в них предостаточно. НЕ для ушей мелкой. Тем более, если поведаю хоть что-то запретное, мне придётся её самолично убить!
Если бы не тягучее молчание, в котором тону от обостряющегося разврата больше, чем в непринуждённой беседе, я бы позволял ей молчать часами. Но столь обыденное по отдельности: Арина, тишина, уединение, мрачный дом, моя задумчивость… а в совокупности: мы с Риной наедине, в тишине, одни дома… разыгравшееся воображение — обостряют мой порок до стадии неизлечимого. Поэтому всеми силами старюсь наши посиделки сделать лёгкими по общению, полными по занятости.
И нет бы просто — убедился, что с ней всё нормально — и шурую домой, да только… не могу. Рина как магнит. Разок попав в радиус её поля воздействия — уже сложно оторваться. Она притягивает. И не только взгляд.
Чувства и эмоции… Она безраздельно щедра. Делится, даже если у меня откровенно настроение плохое, и в голове крутится очередное задание от Пастора. Тем более если опустошен, и нет ни желания, ни сил общаться.
Аринка живая настолько, что завораживает своей энергией. Топит, наполняет. Вот и я. Как ненасытное чудовище давлюсь, но пью. Подыхаю, но травлюсь. Захлебываюсь, но глотаю.
И впервые чувствую, как никогда, что живу.
Впервые ощущаю полноценность.
Семья — неприемлемое для моего существования слово, играет настоящими красками. Красками жизни.
Мелкая — мой кислород. Мой воздух. Обретённый смысл…
Светлая, чистая, милая, улыбчивая…
Такая маленькая и такая большая. Юная, но взрослая. Очаровательно невинная и обольстительно непосредственная…
НО НЕ МОЯ!
Просветление тяжко даётся — сродни неожиданному удару по голове.
НЕ ДЛЯ МЕНЯ!
Аж кишки скручивает от горечи.
Не моя!
Бесова кровь кипит, требуя выхода.
НЕ моя…
Раздирает душу и, теряя контроль над собой, я по обычаю ретируюсь. Ловлю себя на неутешительной мысли, хватаю куртку, сигарету и ухожу.
Домой. В поиске тепла. Женского… В поиске того, что поможет снять напряжение…
А когда переклинило первый раз, едва смог ноги передвигать. Меня в прямом смысле парализовало от неуместного и неправильного плотского голода. Так сводило пах, что коснись меня мелкая в тот момент, кончил бы на месте, как зад*т, впервые ощутивший стояк и передернувший ствол.
С чего спрашивается?
Вроде всего лишь слушал о деталях семейной коллекции, которая принадлежит роду Коган несколько веков. О том, что уже собрано. О том, что ещё найти. Ринка то по столу ёрзала, за журналом или каталогом не дотягиваясь. То карандашиком постукивала по столешнице, то его в волосы втыкала…
Звуки булькали, проникая в мозг, с каждым пузырём меня наполняя и подгоняя к неотвратимому передозу, а я завис на мимике девчонки. На зелёных глазах, играющих оттенками в зависимости от содержания и увлеченности рассказа. Её брови: то съезжающие к переносице, то взлетающие вверх. И губы… Эти неподражаемые губы.
Рассказ невинен, а картинки перед глазами зашкаливали своей откровенностью. И бл*, не было ничего краше, эстетичней и желанней этих грёбаных… полных, чувственных губ и того, что я с ними хочу сделать. Ничего грязного и плохого. Ничего из ряда вон выходящего или извращённого. Всё строго впихиваемое в понятие «секс». А в сексе грязи быть не может. Это природа, инстинкт, и сейчас мой инстинкт вопит и требует: «Завладеть этими губами!!!» Даже если напугаю животной страстью и причиню боль в нетерпении. А потом оттрахать, как только в голове перещёлкнет.
И это будет…
И это будет настолько правильно и хорошо, что аморальней не придумаешь!
Если первый мой внезапный уход Арина чуть обиделась, спроецировав причину на себя, то остальные уже принимала, как должное — вот с таким человеком живу. Охренительно круто, когда рядом такая понимающая и чистая душа. Как маяк в темноте — во мраке, где давно брожу, не находя пристанища.
Потому и возвращаюсь…
Арина
В воспитанном обществе принято здороваться при встрече, прощаться, расставаясь, и допустимо при срочности и спешности — отмахиваться какими-то банальностями. Часто выдуманными причинами, зато хоть как-то объясняющими действие или некультурность в тот или иной момент. Но это явно не про Диму.
Он появляется из ниоткуда, смущает близостью, привносит раздрай в и без того суетное мышление. Маячит рядом, как тень. Безмолвный собеседник, настойчивый слушатель… И уходит так же внезапно, порывисто: у меня всегда в груди щемит. Слова обрываются, дыхание надламывает — стою, опущенная ниже воды и опустошенно смотрю вслед. Своему «никто и всё» — кто наравне со спасением неотвратимо меня уничтожает. Не специально — это мои тараканы и они становятся навязчиво озабоченными. Но с каждый приходом Дима меня пленяет крепче. С каждой минутой привязывает сильнее. С каждый вздохом порабощает, и я всё чётче понимаю, что чем ближе он, тем меньше меня. Он становится неотъемлемой частью моей жизни. Моего утра, дня, вечера, ночи…
Я уже до такой степени привыкла к нему, что начинается ломка, если не слышу, не вижу, не ощущаю. Никогда не была зависима, а теперь… я погрязла в дяде Диме.
Это стыдно, безнравственно и некрасиво. Я не имею права на какие-либо чувства в его сторону. Он чётко разграничил — ты подопечная, я присматриваю. А то, что звучит иной раз двояко, так это мои проблемы. Видимо, я всё же нехорошая девочка, потому что мои мысли далеки от невинного и чистого. Мелькают такие картинки и фантазии, что от жара задыхаюсь, тушуюсь, мнусь, прячу глаза… Не смею поднять красное от стыда лицо и встретиться со взглядом моего персонального наваждения. А вдруг помёт, вдруг прочтёт? Он ведь… куда опытней! Смекнёт, что мелкая дурочка втрескалась в него по уши и теперь только живёт редкими встречами. И уйдёт! Только навсегда! Или посмеется! Не переживу насмешки. Первая любовь она… может убить, особенно такую ранимую душу, как моя.