Только когда смех тёток умолкает, вновь озаряет — забываюсь. Бабы на нас смотрят задумчиво. Юлька с затаённой обидой, тётка с лёгким недоумением.
Подталкиваю Арину к выходу в больницу:
— Топай, Свинка.
— Дядя Дима, — насупливается Рина.
— Дядя-дядя, — ворчу. — Не накручивай, — это Юле, проходя мимо. — Ты же понимаешь, что она мелкая…
Ильина выдавливает циничную улыбку:
— Главное, чтобы ты это понимал, — с виду безобидная колючка, но с подтекстом.
Бабы! У них какая-то невообразимая чуйка на соперниц. Хотя, какая из Арины соперница? Тем более для Юли?
Хрень полная.
С другой стороны…
Так, стоп!!! Об этом лучше не думать.
Кивком пропускаю бывшую вперёд.
По этажам и корпусам следуем за Юлей. А когда оказываемся на знакомом этаже, Арина обгоняет — в палату к деду врывается первой. Но врывается в присущей ей мягкой и тихой манере — благоразумно, без криков, бесшумно к койке подходит.
На этом меня накрывает. Никогда в жизни не видел такого искреннего жеста. Она ладонь деда в свои берёт и целует.
Аж не по себе становится — глаза отвожу. Слишком это… Личное какое-то. Такое, что за душу берёт, а рывком выворачивает.
— Риночка? — сонно и неверуяще протягивает Коган. Дрожащей рукой к внучке тянется, а мелкая нежно перехватывает и поочередно целует. Ласково. С любовью… И чистотой… Не пошлый грязный жест, а просто порыв — от всего сердца и искренним чувством.
— Ариночка! — старческий голос надламывается, мелкая ныряет в его объятия.
— Деда! — всхлипывает девчонка, а я, как неприкаянный, топчусь на пороге. Чтобы уж совсем глупо не выглядеть, подпираю плечом стену, глазами по палате вожу, страшась утонуть в истинных эмоциях любящей семьи. Не вслушиваюсь в шёпот, не разглядываю, но становлюсь свидетелем чего-то нежного! Это странно! Дико. Не привык я к таким чувствам. И проявлениям. Они меня пугают. Смущают. Делают беззащитным. Оголяют перед жестоким миром. И это плохо… Неправильно.
Непроизвольно взгляд всё же перетекает на Рину и Исмаила Иосифовича. Он крепко обнимает внучку, рыдающую на его груди, а на морщинистых губах играет улыбка:
— Спасибо, — шепчет беззвучно.
Бл*! Мне от дерьма не отмыться. Ни один белый жест не заглушит чёрного. Даже немного до светлости не размажет. Чёрный — самый сильный цвет. Он подавляет любой другой…
ГЛАВА 21
Бес
К вечеру готовлюсь основательно. Уже понимаю, что каждая последующая вылазка даётся всё тяжелее и тяжелее. Кататься в соседний район к Дали… накладно по времени. Поэтому, вернувшись с очередного рабочего дня, перекусив скромно пельменями, уже за чашечкой шикарного кофе озаряет. ТАТУ!!!
— Ну что, — уставляюсь хитрым взглядом на Рину, мнущуюся по другую сторону от меня. — Готова к работе? — грею руки о чашку.
Девчонка чуть глотком своего напитка не давится.
— К-какой?
Нужно отдать должное, мелкая за эти дни ни разу не просилась к рыжему. Наверное, поэтому я отошёл от ревнивых припадков и отбросил на хрен все заготовленные отказы на тот случай, если девчонка попытается на меня давить и жалобить.
— Попробуешь сегодня на мне свои умения тату-мастера.
— Ой, нет, — мотает испуганно головой Рина.
Моя улыбка и благой настрой стремительно летят в пропасть негодования.
— Надо, мелкая, — это не просьба. В тоне такой оттенок, что Арина смекает, лучше не пререкаться и потому уже через несколько минут принимается методично себе рабочее место готовить. У нас не столь светло, как в специализированном салоне, поэтому помогаю, чем могу. Силой. Двигаю мебель, куда указывает — тумбу, диван. Притаскиваю настольную лампу из Арининой комнаты, устанавливаю на журнальном столике. А мелкая, тем временем, с инструментом возится.
Да!!!
Дома спится значительно лучше.
Так сладко, мирно и охренительно…
Запоздало понимаю, что что-то не так.
Сквозь поволоку сна ощущаю лёгкую тяжесть.
Арина тоже уснула. И как у неё выходит крепко засыпать в неудобной позе?
Кое-как выбираюсь из-под головы и руки Ари. Мне плевать, что она там нарисовала, даже если розового пони. Ей прощу, что угодно. Тем более, за возможность увидеть её такой… Несколько секунд смотрю на чумазое лицо, видимо, наносила рисунок и уткнулась носом в чернила на спине. Потом поворочалась, размазала… Красота — страшная сила.
Хмыкаю про себя. Давно нужно было устроить практику в полевых условиях. Если бы знал, что такое ожидает… принудил!
Сползаю с дивана, осторожно столик с инструментом в сторону откатываю. Арину удобней кладу. Подушку под голову, пледом накрываю…
Так проходят несколько дней.
Приятно осознаю, что за этот месяц выучил бытовые привычки Рины хорошо. Она не копуша. Скорее стесняется таковой показаться, поэтому ни разу не ругались за ванну или туалет. Что удивительно, даже столь щекотливые элементы быта и человеческих нужд, которые смущают любого нормального человека, и те, ни разу не вызывали у нас каких-либо вопросов. Я не особо запариваюсь уборкой, при этом у нас всегда чисто.
Мне нравится девчонку слушать. Не пустая болтовня, не заумная — спокойная, рассудительная. Мне кажется, за эти дни узнаю больше, чем за всё время обучения в школе и скитаясь по жизни. Арина не кичится знаниями, просто щедро делится. Как в своё время с ней дед. И как понимаю, именно он и привил внучке любовь к искусству, живописи и прочему творческому.
Нет, не травит меня хернёй, но мелочами, которые приятно откладываются в голове. Они не влетают в одно ухо, а вылетают в другое.
Как бы ни был равнодушным, рассказ о семейной коллекции в душу западает. Несколько ветвей древа назад семейство было довольно богатым и многочисленным. Тогда отец семейства сделал заказ у одного ювелира — подарок каждому из своих детей. Семь сыновей и пять дочерей. Перстни с разными камнями в зависимости от характеров и дат рождения, серьги с кулоном и колье, для старшей, она как раз выходила замуж. Каждой — индивидуальная работа, проект и заливка, с обязательной атрибутикой семьи. И небольшой шкатулкой-коробочкой под каждый предмет.
Подарки были розданы, но словно проклятие запустилось, начались неприятности. Семейство начало беднеть. Дети умирали, драгоценности пропадали… а во время войны остатки коллекции, которую умудрились собрать родители Когана Исмаила Иосифовича, были разграблены. Теперь дед уже долгие горы пытается её вернуть. Рина естественно тоже. Она свято чтит семью и историю… Поэтому бережно хранит зарисовки драгоценностей, портреты семьи, где они были запечатлены хотя бы вскользь.
Возможно, именно по этим причинам, информация оседает в мозгу. У меня не было за что цепляться. Не было семьи. Не было цели… Не было истории.
Я в беспросветном плену. Не красоты — нежности. Не шика — увлеченности. Не бесшабашности — хрупкости. Не сексапильности, а душевной чистоты.
— Дима, — из омута выдёргивает настороженный голос мелкой. Стопорит в нескольких секундах до моего потерянного контроля. Её лицо так близко. Глаза в глаза, ноздри трепещут, щеки пылают, дышу её нервным, судорожным дыханием. Обжигает, ласкает… Она настолько близко, что от цветочного запаха голова кругом.
— Иди спать! — Злее, чем следует, грубее, чем допустимо, категоричней, чем достойна. Голос охрип и звучит с надломом. И шевельнуться не могу. Скорее вперёд — и в пропасть похоти, чем назад — и в пустоту одиночества.
Арина смаргивает испуганно огромными глазищами и спешит ретироваться к себе в комнату. Замок щёлкает… Как разрядом по оголённым проводам.
Арина
Я трусиха! Какая же я трусиха!!! Боже…
Сбежала. От него.
Нет! От себя…
Забираюсь на постель, утыкаюсь лицом в подушку, но сердце продолжает дико стучать. Меня до сих пор трясёт, а во рту горечь.
Потому что горько. Горько, досадно…
Дима хотел меня поцеловать! Хотел. Он был так близко…
Прикладываю руки к щекам — горят. Пальцы скользят на губы… И губы горят. Потому что хотят ощутить поцелуй. Димы! Его поцелуй. Как тогда, когда я позволила лишнего, когда сама шагнула навстречу…
А сейчас не посмела. Испугалась. Но он пригрозил, чтобы не смела. И я всеми силами себя удерживала.
Да и вообще последнее время старалась поменьше на глаза ему попадаться. Одеваюсь только в брюки и кофты с длинным рукавом.
Его контролю позавидовать можно. Порой сух, холоден, бывает недоволен. Его равнодушие ранит… А иной раз ловлю другой взгляд, полный голода, не невинный — взрослый. И тогда теряю себя. Как дурра, либо затыкаюсь, либо болтать начинаю. Но НИЧЕГО не спасает от пожара внутри. Я настолько заражена Димой, что скоро истлею.
Вот и сейчас. Забыла напрочь, о чём говорила. Он как гипноз. Таращилась в его чёрные глаза и млела. Бестолочь слабохарактерная. Дура бесхребетная. Зачем голос подала? Испугалась?
До икоты! Того, что могло случиться. Того, что опять бы его разгневала.
Блин! Но как он смотрел. Как затаился.
Сделай я хоть движение в его сторону, он бы поцеловал.
Точно! Поцеловал бы…
Но это ведь неправильно!
Стоп! А почему?
В моём возрасте девчонки уже спят с парнями давно. Почему нельзя украсть поцелуй мужчины? Мужчины, которого опасаюсь, но быть с которым куда безопасней. Мужчины — кто пугает, но притягивает. Мужчины, обжигающего холодом равнодушия и вместе с тем испепеляющего вниманием. Кто в состоянии раздавить словом и им же оживить. Заморозить взглядом, а следом так посмотреть, что вспыхиваю, как спичка от искры. Мужчины, кто обещает помочь, спасая бренное, но при этом неосознанно губя нетленное. Мужчины, кто ничего не требует, но лишает всего. Мужчины, держащего себя в руках, и этим, наравне с восхищением, раздражает. Кто заставляет замирать своим приходом, а уходя, лишает важной части себя, потому что каждый раз у меня обрывается внутри какая-то нить. Я боюсь, что уйдёт и больше…