никовать не стоит. Хотя на себе ощущаю косой взгляд. Димы. Его узнаю из тысячи. Лишь он на меня действует невообразимым образом.
Дядя с той же галантностью динозавра меня сопровождает к местам, согласно пригласительных. На сиденьях нас ждут буклеты, и конечно, пока мы размещаемся, я отвлекаюсь на изучение будущих лотов.
— Мы с конкретным делом или посмотреть? — всё же уточняю, листая брошюру с товарами, которые, как понимаю, нелегально продают. Кошусь и забываю, что хочу сказать, Дима меня разглядывает — задумчиво, въедливо.
— Что-то не так? — сушит горло, спешу поправить не то платье, не то волосы, потому что жужжит назойливая мысль, что у меня какой-то изъян в причёски или наряде.
— Разворот буклета…
Насилу отрываю глаза от загадочного Димы и раскрываю брошюру посередине. Несколько секунд взглядом прыгаю по строчкам, пока не торможу на картинке со шкатулкой с синеватым отливом, искусной резьбой и оттиском мастера и гравировкой семейного символа Коганов. Рядом картинка перстня, с камнем того же отлива.
— Дим? — перехватывает дыхание.
— Чшш, — улыбается едва ли герой моих девичью грёз, кивая в сторону трибуны. И в этот момент ведущий объявляет о начале аукциона. Меня трясёт, ловлю себя на том, что в безотчетном порыве волнения даже буклет скручиваю в трубочку и постукиваю по руке. Эмоции дикие, на месте еле сижу, но застываю, когда моей ладонью завладевает Дима. Обхватывает своей огромной, почти пленив, но без жёсткости — мягко, поддерживающе. Его уверенность и спокойствие передаются мне. А ещё тепло. Такое осторожное, окутывающее.
Мне правда становится гораздо лучше. На время, пока Дима мою руку к себе на колено не перетягивает. Большим пальцем оглаживает внутреннюю часть ладони. И тут… уже становится плевать на всё. Никто меня так не держал за руку. Это слишком интимно, при этом, невинно. Он ведь ничего вульгарного не делает. Так почему же я плавлюсь? Гул в голове, очумевшее от счастья сердце, буйная кровушка. Мне дышать трудно, внизу живота от прикосновений томительно и до боли одиноко.
Хочу его руку там. Как тогда, в моей спальне.
Пугаюсь своей бесстыжей мысли и скашиваю глаза на дядю. Он не смотрит на меня — вперёд. И слава богу. Только он умеет вызвать такую реакцию, и лишь он мог подвести к черте.
Словно в тумане издалека раздаются посторонние звуки. Голос ведущего. Шорохи покупателей. Шелест… А я на профиль смотрю. Чёткий и ровный. Упрямый рост тёмных волос, высокий лоб, густые брови, прямой нос, плотно сжатые губы…
— Мелкая, лучше смотри на ведущего, — едва слышно и даже не глянув на меня.
Боже!!! Он знает, что со мной.
Позор! Стыд!
Вот теперь горю от смущения. Порываясь руку отдернуть, но Дима крепко держит:
— Чшш, — привычно шелестит, мимолетно обласкав чернющими глазами.
Удушливо отмираю, глотнув воздуха. Ёрзаю по сидению. Как неудобно! И слишком мокро!!!
Чёрт!
Жуткое открытие даётся нелегко для ранимой души — я возбудилась от одного прикосновения! Теперь у меня ломка!!!
Я ведь живая. Умею хотеть!
Зачем он меня мучает? Почему не берёт и не даёт?
За развратными мыслями запоздало понимаю, что Дима меня больше не гладит, и даже не держит. С недоумением взмахиваю табличкой покупателя:
— Это мне зачем?
— Двести шестьдесят, — бодрый голос ведущего вырывает из тягучего мира интимных ощущений. — Молодая леди в пятом ряду!
Испуганно таращусь на трибуну. С неё в направлении меня направлен вездесущий перст ведущего.
— Я? — роняю сипло. Бросаю затравленные взгляды по сторонам. На меня смотрят кто с интересом, кто равнодушно.
— Двести шестьдесят — раз, — отсчитывает громоподобно мужчина с трибуны.
— Я? — порываюсь не то извиниться, не то отказаться, не то повиниться.
— Чшш, — приобнимает за плечи Дима. — Сиди тихо. Если не хочешь делать глупых покупок…
— Двести шестьдесят — два, — протягивает ведущий.
— …этой штукой лучше не тряси, — миролюбиво поясняет Дима промеж слов ведущего, шурша каким-то умопомрачительным тембром, разгоняющим мурашиков по моему трепещущему телу.
— Я не хотела, — мотаю головой со страхом. И с замиранием сердца жду дальнейшего.
— Двести семьдесят! — с большим задором оглашает ведущий и теперь тычет в другую сторону.
— Уф! — от облегчения глухо стону и тотчас реагирую на тихо смеющегося Диму. — Ничего смешного! — насупленно шепчу, не в силах унять сумасшествие сердца. Нервно дёргаю плечом, избавляясь от жара и причины моего внутреннего сгорания. — Я чуть вас на двести шестьдесят тысяч не посадила.
— Тогда будь сдержанной, — одаривает лукавой улыбкой Дима, и моё настроение поднимается на несколько градусов.
Фыркаю, понимая, как глупо получилось.
— Продано! Мужчина в седьмом ряду, — громоподобно заключает ведущий.
— Надеюсь, ты готова? — загадочен Дима.
— К чему?
— Ну ты же умная — догадайся, уголок рта дяди ползёт вверх, а взгляд устремлён на трибуну, где рядом с ведущим на специальный столик для демонстрации лотов выставляют шкатулку моей семьи. Экран на стене за ведущим и трибуной через пару секунд выдает картинку 3D. Разные ракурсы и вид близь-даль. Открытую, закрытую… Перстень в ней, отдельно.
— Бюджет, конечно, ограничен, но если есть желание, можешь карточкой помахать, — отдалённо звучит голос Димы, но моё внимание полностью приковано к антикварному предмету — наследию моей семьи.
— Эта шкатулка, — начинает распинаться ведущий торгов, — работа мастера…
Стискиваю непроизвольно кулаки, проглатывая клокочущее негодование. Откуда людям столько известно? Семья никогда не афишировала историю! Понятно, что источники могут быть разными, но кто посмел?
И тут дело даже не в том, что кто-то вознамерится купить, а в том, что если богатый коллекционер задастся целью собрать всю коллекцию, тогда нашим с дедом планам не суждено сбыться. Один предмет — может стоить незначительно, а вот уже частично собранная коллекция… даже пусть не самого известного мастера… тут будет идти речь о сумме значительно выше.
— Перстень работы ювелирного дел мастера… — демонстрирует ювелирное изделие ведущий, выуживая из шкатулки, а у меня всё настойчивее в голове бьются слова Димы: «Помахать карточкой!». По телу разливается радость и надежда. Надежда заполучить долгожданную шкатулку, а потом порадовать дедулю! Боже! В предвкушении руки трясутся, сердечко в иступлённом ритме колотится. Если бы не толпа, я бы плюнула на стыд и смущение — бросилась Диме на шею и расцеловала. Пусть не умеючи, но зато от всей души.
— Мелкая, тебе лучше на меня так не смотреть.
— А? — будто ото сна пробуждаюсь.
— Сейчас лот упустишь, — не глядя на меня, взглядом по залу шарится.
Боже! Опять гормоны шалят.
Смущённо прикусываю губу.
Опять подловил на рассматривании его и пристыдил.
Уставляюсь на ведущего — обращаюсь вслух и внимание.
ГЛАВА 23
Бес
Зря я её взял! Она ломает мою неустойчивую к её близости психику.
Итак сижу, боясь пошевелиться и выдать, что возбужден донельзя. До ненормальности. Да я, бл*, думаю-то урывками с тех пор, как в салоне мелкую увидел. Даже дышу по команде, когда уже в глазах мутнеет от нездорового желания.
Эта «мисс наивность» не представляет, как хороша. Хлопает невинно ресницами, на мир зеленющими глазами таращась, а я с ума схожу. Взглядом выискиваю любого смертного, кто осмелится на мелкую посмотреть отважней, чем следует. Я ещё вменяем, понимаю, что не замечать такую, как она, невозможно. Она светится, точно истинный ангел. Нереально как-то. И каждый нормальный мужик реагирует на столь кристальную чистоту и красоту.
Только руки держать нужно при себе.
Это и ко мне относится. Лучше не трогать — ещё не хватает обкончаться при толпе.
Бл*! Что же творится со мной? Совсем оголодал по сексу. Зло скольжу по залу глазами, пока в мысли не вклинивается голос ведущего:
— Три миллиона, юная леди на пятом ряду.
Я бы гоготнул, да не поймут. Во раздухарилась-то! На счету сумма есть, но если правильно сужу по женской ручке той дамы, кто даёт отпор мелкой, нам с соперницей не тягаться. Лица не вижу, колонна, закрывает большую часть покупательницы, но я бы её узнал из миллиона. Кисть, запястье, длинные ухоженные пальцы — племянница пастора. Милена. Она уже приобрела для дяди несколько вещиц. И сейчас нацелена на эту грёбаную шкатулку.
— Три с половиной, — в поступающем экстазе вторит ведущий, — юная леди в пятом ряду.
— Заканчивай, — осаждаю мелкую.
— Три миллиона шестьсот, — зал прорезает смелый голос племянницы пастора. Изящная рука, хрупкая кисть, резкий взмах карточкой.
Мелкая меня явно не слышит, порывается опять вступить в перекрестную битву за цену. Взвинченная до неприличия, но я вовремя перехватываю маневр и насильно к себе прижимаю:
— Угомонись сказал, — почти беззвучно, щипнув за плечо.
— Ауч, — шикает Рина, но нехотя просыпается от дурмана, охватывающего любого маньяка-коллекционера, желающего заполучить «свою прелесть» в безраздельное эгоистическое пользование.
— Это окончательная цена? — вопрос ведущего обращён явно к Арине.
Мелкая нелепо трепыхается, всё ещё в паутине безрассудства, поэтому плюю на здравомыслие и целую её в висок. Самому — хреновей не придумаешь и тяжелее не бывало, но я обязан пробудить Рину окончательно. А моя вольность, по-любому, произведёт эффект.
— Нам её не перебить, — шепотом настаиваю. — Оставь мне с этим вопросом разобраться.
Арина смягчается, хотя была напряжена. Тяжко вздыхает, её чуть колотит:
— Три миллиона шестьсот — два, — протягивает ведущий так, словно даёт Арине время обдумать и приступить к дальнейшему торгу.
— Прости, — трясёт виновато головой мелкая. Переводит на меня огромные глаза, в беспробудной зелени которых сразу тону.
— Это ты прости, — роняю в свою очередь.
— Три миллиона шестьсот — три! Продано! — оглашает ведущий и молоточком ставит точку в этом торге. — Шкатулка и перстень проданы даме во втором ряду за три миллиона…