– Да откуда у тебя мать! Таких пащенков, как ты, блудницы от Сатаны нагуливают!
Секунду Пеппо стоял неподвижно. Потом молча ринулся к хозяину, но тот уже сдернул со скобы плеть. Резкий визг метнулся тетивщику навстречу, тот уклонился от тугой волны рвущегося воздуха, и жгучая полоса впилась в руку пониже плеча, выдирая клок рукава. Пеппо молниеносно выбросил вперед кисть, охватил тугие крученые полоски кожи и рванул на себя. По инерции Винченцо качнулся вперед, и тут же длинные сильные пальцы клещами сдавили кадык. Оружейник сдавленно всхрапнул и с размаху ткнул Пеппо под дых рукоятью плети.
От боли пальцы рефлекторно разжались, и Винченцо ударил мальчишку в лицо. Перехватил плеть и обрушил на упавшего тетивщика град остервенелых ударов. Страх и ярость оглушали оружейника, кровь разрывала виски. Он хлестал и хлестал, словно в тумане видя, как поганец катается по полу, вскрикивая, рыча и хватаясь за беспощадную плеть. Мальчишка не защищал лица, не сжимался в комок. Плеть вырывалась из цепких рук, сдирая с них кожу, кровь брызгала на рукава камизы и спутанные волосы, а Винченцо не мог остановиться. Он хотел, чтоб мерзавец попросил пощады, и это единственное желание затмевало иные мысли прежде вовсе не жестокого человека.
И вдруг оружейник выронил плеть, словно кто-то сдернул с глаз пелену.
– Джузеппе?..
Разметавшийся на полу тетивщик не шевелился. Винченцо осторожно шагнул вперед и слегка пнул того носком башмака.
– Пеппо… Чертов бездельник, ужо тебе прикидываться!
За гневной интонацией Винченцо звучало замешательство. Одно дело учить кнутом ленивых подмастерьев: то дело богоугодное, да и самим неслухам оно на пользу. Но забитый насмерть рабочий – это уже совсем другая канитель. Это грозит судом. А окровавленный мальчишка лежал у его ног, безжизненно раскинутые истерзанные руки непривычно спокойно распростерлись на дощатом полу, исполосованная багровыми отметинами веста не колыхалась на груди.
Винченцо огляделся, отирая о камизу вспотевшие ладони и отрывисто дыша. Мастерская была пуста.
Глава 3Обломок
Утро выдалось не по-летнему сырое и зябкое. Колет казался влажным и ничуть не согревал, но Годелот истово старался не дрожать и сохранять подобающий кирасиру бравый вид. За каким бесом он вскочил в такую рань? Ворота Сан-Томасо были еще заперты, в рассветной неуютной мгле далеко разносились скрип телег и сонные понукания, а зевающие алебардщики, в наглухо запахнутых плащах похожие на нахохленных галок, нетерпеливо поглядывали на еле видневшийся в полутьме циферблат городских часов.
Сдержав вздох, Годелот принялся машинально заплетать тонкие прядки на холке коня, надеясь, что время пойдет быстрее. Наконец раздался густой раскат колокола, вереница возниц и всадников у ворот оживилась, а часовые со скрежетом отперли устрашающего вида старинные засовы. Тяжелые створки медленно разошлись, разношерстная толпа, сопровождаемая криками алебардщиков, звоном сбруй и щелчками кнутов, сгрудилась у ворот, и началась обычная жестокая сутолока рабочего утра.
Торговцы, ремесленники, крестьяне и просто зеваки красочным бранящимся потоком прокладывали себе путь в обоих направлениях. Тюки и ящики покачивались на телегах, рискуя обрушиться. Возницы осыпали лошадей и пешеходов отборной руганью, в давке удары кнутов порой попадали по головам и рукам, там и сям вспыхивали потасовки. Квохтанье кур и мычание волов, заливистая брань и скрежет колес оглушали, и Годелот ошеломленно оглядывался, тоже бранясь и сдерживая коня, чтоб не затоптать в толчее какого-нибудь нерасторопного беднягу.
Уже совсем рассвело, когда вороной жеребец кирасира, фыркая и недовольно прядая ушами, выбрался на городской тракт, и Годелот вздохнул с облегчением. Отчего все эти неисчислимые недоумки так спешат? Словно город пылает или вражеские ядра взметывают песок прямо за спиной. Неужели куры передо́хнут или фрукты сгниют за лишние четверть часа? Право, хоть пастор и утверждает, что каждый человек – истинная искра Господнего огня, но и искры хороши, лишь пока им вволю хватает дров. В городе же люди озлоблены скученностью и теснотой, а потому больше напоминают не согревающий огонь славы Божьей, а бестолковый и разрушительный пожар.
С этой неутешительной мыслью Годелот посмотрел вдаль. Тракт гладкой лентой стелился среди полей, будто приглашая покинуть город с его безумными обитателями. Вот и славно. Завтра к вечеру уже непременно покажутся башни замка Кампано.
Первые несколько миль дорога еще неопрятно пестрела всевозможными объедками, обрывками и прочим сором, неизбежно сопровождающим большие скопления людей. Но вскоре Годелот отдалился от стен Тревизо, и исчерченный колесами телег пыльный тракт вольно зазмеился среди полей, приветливо колыхавших жесткими шелковыми метелочками. Солнце показалось из-за верхушек деревьев, волнистой чертой обрамлявших горизонт. И даль просияла рябым зеркалом Боттениги, сонно отражающим рыбацкие лодчонки, походящие издали на берестяные игрушки.
Эта мирная картина всколыхнула в Годелоте искрящуюся волну детского восторга, будто после долгих экзерциций на плацу его наконец отпустили восвояси. Пронзительно свистнув, он пришпорил коня и понесся вскачь, поднимая облака пыли и вспугивая суетливых воробьев, копошащихся на обочинах. Здесь не перед кем было изображать сурового воина, пьянящее ликование било через край души, и Годелот мчался вперед, упиваясь первыми солнечными лучами, все еще зябким ветром и густым терпким запахом просыпающихся полей.
С полчаса он бездумно гнал коня, и вдруг дорога резко взяла вправо, а из разросшегося бурьяна со сварливым карканьем взметнулись два десятка ворон. Конь испуганно захрапел, сбиваясь с аллюра, и Годелот машинально натянул узду.
– Ну, чего струсил? – неодобрительно спросил он скакуна, который лишь брезгливо фыркнул в ответ, похоже порядком сконфуженный.
Вороны меж тем вновь опустились на обочину и важно шагали по пыльной мураве, поблескивая на гарцующего на месте всадника круглыми настороженными глазами. Они не собирались улетать, явно ожидая, что незваный гость сам уберется прочь.
Годелот уже готов был снова пришпорить коня, как вдруг нахмурился. Показалось? Нет… Из зарослей широких изумрудных лопухов, приминая пыльную летнюю траву, выглядывала стоптанная подметка. Кирасир взволнованно привстал на стременах, но густая зелень открывала лишь эту единственную неприглядную деталь. Неужели в кустах лежит убитый?
Спешившись, шотландец осторожно раздвинул могучие стебли бурьяна. На земле неподвижно распростерся человек, одежду его густо усеивали бурые пятна. Годелот шагнул вперед, склонился над лежащим, и тут же почувствовал солоноватый запах крови. Значит, раны совсем свежи. Кирасир опустился на колени, не без содрогания потянулся к окровавленной руке и осторожно сжал тонкое жилистое запястье, как дома на его глазах не раз делал лекарь. Пальцы ощутили прерывистые толчки, словно птенец робко клевал изнутри смуглую кожу.
Жив. Это открытие смело с Годелота всякую нерешительность. Вернувшись к коню, он снял с седельных ремней бурдюк и поспешил назад в заросли.
Годелот слышал много рассказов о путниках, ограбленных и брошенных умирать едва ли не у родной околицы. В Италии бушевали распри, и потому по лесам и дорогам не переводились разбойничьи шайки, сколоченные из дезертиров, обнищавших безземельных крестьян и прочего задиристого народа.
Только лесное отребье все больше орудует дрекольем. Незнакомца же до беспамятства избили тонкой кожаной плетью, местами добросовестно рассекшей одежду. Если привести его в чувство, ему будет адски больно. Но не бросать же его тут воронам на потеху. Не ровен час, очнется без глаз…
С этой здравой мыслью Годелот отвел с лица раненого всклокоченную массу черных волос. На щеке синел вспухший рубец, липкий ручеек свернувшейся крови сбегал на шею. Вполголоса выругавшись, шотландец принялся смывать бурые потеки с лица незнакомца. Видимо, холодная вода оказала на того живительное действие, потому что раненый приглушенно застонал и повернул голову.
– Потерпи, приятель, – машинально проговорил Годелот, не прекращая своих действий, – отходили тебя – хоть молебен заказывай. Ох, черт…
Кирасир застыл, не замечая, как из бурдюка прямо наземь льется вода. Перед ним лежал треклятый тетивщик Пеппо, еще только вчера премерзко улыбавшийся в ответ на все попытки Годелота вывести его из равновесия.
– Вот черт… – растерянно повторил шотландец. Он, конечно, жаждал сбить с ублюдка спесь, но… вовсе не это имел в виду. Спохватившись, Годелот вскинул горлышко бурдюка.
А тетивщик меж тем беспокойно зашевелился. Вскинул израненные руки, порываясь коснуться лица. Годелот невольно подался вперед и схватил Пеппо за локоть:
– Не трогай, снова кровь пойдет.
Тетивщик замер. Медленно открылись мутные от боли неподвижные глаза, прямые черные брови дрогнули, еле заметно затрепетали крылья носа – Годелот неотрывно смотрел, как оживает это удивительное лицо. Каждая черта словно просыпалась, настораживаясь, ища, осязая, стремясь уловить все то, чего не могли поведать хозяину незрячие глаза.
А Пеппо меж тем с усилием приподнялся на локтях.
– Позволь глоток воды, – прошелестел хриплый голос.
Годелот молча поднес бурдюк к потрескавшимся губам, и тетивщик жадно припал к горлышку. Утолив жажду, он облегченно вздохнул и осел на землю.
– Храни тебя бог, Мак-Рорк.
Годелот, уже было решивший не тратить времени на удивление, вскинул брови:
– Тебе в раю меня по имени назвали, за порог вышвырнув?
В ответ Пеппо издал скрипучий звук, означавший, по-видимому, смех:
– В раю меня дальше порога и не пустят. По голосу признал. Вчера хозяин расписку тебе писал, ты ему и назвался. У меня с глазами беда, но уши-то пока на месте.
Годелот подозрительно посмотрел в перечеркнутое рубцом лицо. А ведь верно. Слепые слышат, будто нетопыри, графский доктор рассказывал.
– Кто это тебя так изувечил? – спросил он наконец.